гористый обезумевший Толедо где храбро все карабкается к небу
и жизнь и смерть и тихие соборы и лавок ювелирные парады
и путник устремляется по следу художника его цветущий слепок
и поспевает через три столетья к родным дверям за каменной оградой
в своем музейном дворике Эль-Греко бушует отцветающей сиренью
и даль за парком плещется широко в ладонях растопыренной долины
а мы с тобой сидим у парапета расплавлены восторгами и ленью
щекочет ветер легкий жар сиесты и очертания декоративных пиний
зал обнял нас людей привычным кругом прописанных так яростно и лихо
так страстно искренне таким мазком широким что веришь это лица Воскресенья
и даже если были не знакомы нам раньше эти сумрачные лики
они давно впились в нейроны мозга прапамятью летучих сновидений
по шаткой лестнице из жерла бедной сути взошли в костер сияющих полотен
все эти малахольные святые во тьме сгущенной тают их одежды
отчаянье сменяется надеждой и гало над главою божьей плоти
обнимет все что так любили люди и в этой жизни и гораздо прежде
он свет и дух его из света соткан из доброты начального наитья
где нити света носятся в пространстве и высей непостижных достигают
взлетаем взявшись за руки сквозь сотни как стая ос нас жалящих событий
туда где мрак займется божьей свечкой и жизнь воссияет нам другая
если родился в стране где за мысли казнили
и убивали за слова громовый раскат
без удивленья становишься горсточкой пыли
неоднократно враньем и наветом распят
бродим без шерсти как гости по стылой планете
нас завезли на обочину бросив волкам
духом израненным грустные взрослые дети
души сверяем по совести светлым стихам
горы вранья что века по обочинам гнили
нынче как прежде в спокойствии чинном лежат
в жалких повторах навязчивых комиксов были
панцирь наверное самый практичный наряд
дай же мне господи смелости старый свой посох
правды краюху щита и меча я не жду
здесь в ожидании спроса с разбитого носа
так же как ты неизбежно встречаю вражду
голь перекатная стебель эпохи прогорклой
раной экран пред тобой трепещи и молись
кровью намокло в дисплее пространство Дамокла
слепнет от слез виртуально реальная жисть
злоба тупицы реальна и тоже не новость
панциря ноль ты стоишь беззащитен и гол
мыслей твоих и стихов окровавленных повесть
стая волков преспокойно сажает на кол
пайка и норма за слово быть стаей казненным
может не страшно но мерзостно как же мой Бог
воет вохра завывает конвой забубенный
слово пуская в расход под орды матерок
видишь от стаи волков отбиваясь философ
имя упрятал свое за пароля строкой
ник сколотив как навес из безвестности досок
с нечистью бьется на факт опираясь рукой
где ж почитатели нам золотившие холку
как пахлавой золотушной звездой-похвалой
видимо время скормило их серому волку
выдав трусливую их пустоту с головой
что же окошки и полосы взлетные сайтов
стали дороже небес путеводных огней
слова без лонжи смертельно опасное сальто
длится в ночи догорающей жизни моей
вотчиной стаи предстала отчизны долина
в дебрях утробы волками зажатой страны
сил не хватает расправить согбенные спины
тем кто вранью и без порки до гроба верны
барству холуйскому чести суровой раскаты
вряд ли расслышать как пенье нездешних миров
стойкие рыцари сгинувшей правды солдаты
вы лишь курганы пророчески царственных слов
27.02.2013
1.
отечество нам царское седло
кто не дрожал - того вожжой прижало.
в стозевном лае выпуская жало,
детей своих так ласково сжирало,
что по усищам реками текло
кровищи мимолетное виденье.
и смертным сном окно заволокло
в Европу... и любой германский гений
и даже гей нам лихо кажет спину.
нам целый мир - холодная чужбина.
да и в дому не очень-то тепло.
2.
расистское рифмуется с российским.
и дураков полно, и нет дорог.
но светит всем опала и острог.
и силиконом бабы лепят сиськи,
а ботоксом мерзавцы крепят лица.
и креп церковный крепок. и - матёр -
патриотизЬм пылает как костер.
а чем не скрепы? - масса веселится.
и по весне гордится вся столица:
вот где нам посчастливилось родиться
и с Маркесом и с Кафкой повезло! -
3
отечество нам мертвое село
и города бескровные закорки,
где догорают совести задворки.
где после порки всем смертям назло
все верили в добро, его не видя.
лишь тот любить умеет ненавидя,
за кем ни санитара не пришло.
4.
а душу вырвут - так заведено -
ярмо и плетка. ментик и перчатки...
и в сорок тонн невзорванной взрывчаткой
до щепочки прикинется бревно
субботнее, не на плече, по плану -
в прищуренных тоской очках тирана.
под фраком или френчем дышит прана.
пассионария родимое пятно.
не все ль равно - в каком таком году
мы будем жить сапожнику в угоду,
служить уроду... ибо возят воду
на всех послушных воле Квазимодо,
щелкунчика и Цахеса. в пруду,
в какой-то гнили миргородской лужи
утопят смысл... смекаешь - баре хуже
любых пейзан из безмятежной пьесы
где были, прибыли и даже интересы
зарыли в перепроданном саду.
5.
отечество нам старое стило
и стойло, где так радостно поролось...
где все живое до смерти спилось.
отечество - небес медвежья полость,
где от бурана сани замело.
и колесо у брички сорвалось.
льстеца же как Остапа понесло
под лестницей. вон из Москвы беспутной...
и спутники в космической дали
приостановятся в печальную минуту:
осуществив предчувствия Дали,
промчится БТР в чужие дали.
и на земле подлее не видали
войны, чем танец черных егерей.
видал ли Дон подобного подонка,
что под прикрытьем бабы и ребенка
так доблестно всех превзошел зверей.
6.
язык прекраснодушного Емели
не столь прекрасен, сколько душен и
все потерял, что за душой имели,
когда еще казались вы людьми.
как ни юли - но позолоту стерло.
Крым выпал. Край во все воронье горло
достался только лисам и ворам.
а Дон смешался с кровью пополам.
7.
Отечество нам вечная зима.
бушует отмороженная свора,
пока мы сходим медленно с ума,
как помело в елабужских дворах,
заносит снег по маковки соборы,
по сорванные крыши - терема...
осколки прерванного разговора
и красный смех и человечий прах
и грех кровосмесительный... рабы
не зная страха_брода_перевода
в заброшенных колодезных дворах
перековали братство и свободу
в оковы недоношенной судьбы
и равенство бесправнейшего сброда.
и даже летом наше дело - швах.
8.
и к барству самодуров льнут куски
бес_человечины, что в толпах салютует
временщику, чей бледный мозг лютует
от геополитической тоски,
как белый Буцефал. в предместье зреет драка
отечество нам Бутово, Однако,
правительства тупые косяки
и тупики бессилия и мрака.
да ветеранов рваные носки.
9.
отечество нам матерный язык.
на материнской плате столько шлака,
что выглядим страшнее вурдалака...
а новый говор мерзостен и дик.
страна исходит злобы черной оспой
не нацией мы кажемся - подростком
что выращен без ласки и без книг.
здесь ругани гортанной мелкий бес
бежит всегда добру наперерез.
от мира ты на родине отрезан
морозом, словом, водкой и железом
нацеленного на тебя ствола,
где от Москвы до самых до окра...
отечество безрадостных людей,
безжалостных и гулких площадей
и домотканой мании величья
при обезличенности безразличья
к живой судьбе своих родных детей.
10.
как не мороз - так дождик моросит.
мужик воюет. баба голосит.
и Всадник Смерть летит, по пояс голый
хоть бей его стрелою хоть глаголом -
он весело несется по Руси.
от родинки закутанной в меха
и белые одежды ликвидаций
где праздничная сыплется труха
в горланящие пазухи трансляций
от той земли что за холмом уже
не свято место а скорее пусто
от многоточий колкого драже
трамбующих как ложкой ложь прокруста
цикуту разливающих сполна
властителей душевных беспределов
и от весны которая нежна
возлюбленно больным христовым телом
от благости покорной что сквозит
в глазах измученного человека
от юности которую бандит
сегодня наклоняет как калеку
от пустул опустелых деревень
задушенных болотным илом речек
от старости верзущей ту же хрень
которую не назовешь и речью
куда же я от этого сбегу
я капелька дождя над каждой крышей
на интернета дальнем берегу
едва ли кто-то возглас мой услышит
но если ты читаешь этот стих
о Господи вздымающий мой парус
пусть обнимает воздух нас двоих
меня и ту которой петь пыталась
11.02. 2014
как вечны временные трудности
когда с беспечностью в горсти
плывем в ковчеге безрассудности
помилуй боже и прости
и что б ни вышло с бедным катышком
что катит каждый тяжело
позволь побыть с тобою рядышком
подай нам якорь и весло
прости за груды суесловия
за тренье правоты до дыр
за все позорные условия
что сами вносим в этот мир
за то что с безразмерной совестью
на судне словно на суднЕ
давно уж нет печальней повести
чем истину топить в вине
за то что распря с гор покатится
кто на коне кто под ковром
а прокурорша в строгом платьице
опять приправит мир дерьмом
за вводы-выводы фекальные
и музы бедную тщету
в аккорды музыки финальные
внеси не гром а чистоту
и вплоть до судного решения
помилуй безрассудных чад
оставь нам Господи сомнения
во всем что боссы говорят
зане мы родились повесами
и не поручимся вполне
что босса отличим от беса мы
плывя под небом по волне
мы список кораблей читали до конца
но это ничерта не изменило
февраль убийца подливал винца-свинца
и кровь текла и алый снег чернила
и синевы в громящей толкотне
не различали ни толпа ни царь но боги
от лужи лжи и правды в стороне
столбами мрака встали у дороги
гул площадной дробил брусчатку слов
у капища разбитого порога
где все искали истинных основ
пытаясь их обнять или потрогать
ни съесть ни выпить вот и корабли
уходят списком в прах самосожженья
и конница троянская вдали
не предвещает легкого сраженья
уже весна и ушлая трава
уже разбиты карты и маршруты
но клонится послушно голова
под топорище и рука под путы
прости земля заблудших моряков
а море крабовидных пешеходов
слижите волны дурь материков
и лозунги задушенной свободы
слезись прибой и торжествуй луна
на смертном блюде неба так ничтожна
что только людям может и нужна
когда во мраке солнце невозможно
зачем тебе спички дитя о зачем тебе спич
какого ты света у темени жаждешь постичь
какого предела ты молишь у мглы где душа
вмурована в тело бунтует сомненьем дыша
какого рожна тебе в слове всесильный творец
не трогай змеиных глаголов разящих колец
без них рассуждений и споров рассыплется зло
хотя и вздыхают оркестра басы тяжело
сомненьями полнится сад и ласкающий свет
где каждый младенец был сердцем а значит поэт
где зыбкие мысли в молчанье легко растопить
где ты беспечально разматывал вечности нить
но вечности не захотела мгновенья хочу
чтоб милый вошел в мое тело подобно лучу
чтоб смертное сердце как песня летело в зенит
где новый удел то рыданьем то смехом звенит
где полнится полночь поющим дыханьем цветка
а даль воскрешает течением лунным река
и падают росы на сорный заброшенный мир
под плач затаенный страстями настроенных лир
зачем было слово о Боже ответь для чего
мне первоосновой любовь обвивает чело
и дух облекается вереском первого дня
как будто бы Ты обнимаешь по-детски меня
* * *
Особые ветры какие-то веют над нами,
иль мы, поразмыслив, уходим от памятных дат -
но только однажды себя покидаем мы сами
и дальше уходим - и вряд ли вернёмся назад.
Ты видишь, я снова себя покидаю на время -
на долгое время, пока я не стану иной.
А где-то, наверное, счастье восходит над теми,
кто мог, но не встал на рубеж этот вместе со мной.
А если же им в этой жизни не стало спокойней,
и если томятся они в полуснов суете -
то прав, очевидно, был некий известный покойник,
когда удержаться распятым не смог на кресте.
И он возносился - невинный и ложь презиравший.
Закон тяготенья он скорбью земной превозмог.
О верх справедливости: боль и обиду познавший -
счастливец и есть, или попросту - истинный Бог.
06.05.1978
***
Прилежность рук, терпение души,
и взлёты мысли, и раскаты чувства,
и взрыв нетерпеливого искусства
лишь в одиночестве рождаются - в тиши.
Мы одиноки по судьбе своей. -
По сокровенной сути человечьей.
Разлука не должна пугать людей:
ведь счастье - только в ожиданье встречи.
А встреча - мимолётность,
миг,
обман. -
И неожиданность не может длиться.
И восхищения рассеется туман...
И снова к одиночеству стремится
душа, познавшая общения дурман.
29.01.1978
* * *
Берёза наклонилась над водой.
совсем немножечко - и станет ивой.
А я ещё хочу быть молодой
и чувствую себя такой счастливой.
Ах, не клонись берёза, - так постой,
не плачь слезою-веткой над водой.
Я не хочу быть иволгою-ивой.
Я не хочу быть в мире сиротой.
05.03.1998
Искрится и дрожит бокал, мерцая…
Царицей ласковой на мужниных пирах,
В его объятьях, сладостно-живая –
Ещё ты, Саския, – не призрак и не прах.
Но мраком перепончатым скользила
Та сила, что срывает жизни цвет.
И вот уже засыпана могила. –
И Саскии с детьми на свете нет…
Лишь он, постигший тайну человека,
Прорвёт мазком холста фатальный круг.-
Ведь мастерства не перекроешь реку
Плотиною немыслимых разлук!
Так жизнь, будто Рембрандт одержимый
Себя творит - и в горе - нерушима.
31.10.2000
A кто-то думал - то-то заживу!.. -
Тряпья понатащу из магазинов,
Неву-убийцу, серную Москву
И гиблый Днепр без жалости покинув.
И взглядом дикой кошки закошу,
На звук случайный бывшего наречья...
И мебели роскошной закажу -
Поскольку мне не чуждо человечье...
Но посмотри: обиды зализав,
Я повинуюсь моему призванью. -
Лечу на виртуальный свой вокзал,
Чтобы в страну проехать без названья...
До путешествий жадная, как зверь -
Тоскую пуще по земному раю
Общения... Вот запираю дверь -
И у экрана чутко замираю...
Нездешний Друг! Былых надежд моих
Судьбой небрежно спороты карманы,
Но принесу тебе мятежный стих
Не за похвал обманчивую манну -
За пониманье главного без слов
В невычурной беседе виртуалья.
За то, что в мире рухнувших основ
Мы памятью болеем и печалью.
И... мы с тобой на кухне посидим,
Скрепя друзей неспешное общенье
Индийским чаем. - Сигаретный дым...
И плавное стихов словотеченье...
Спелёнуты пространством - ты и я...
Но плена пелены не замечая,
Мы сели у дисплея бытия.
Плесни же мне ещё немножко чаю.
2001
так широко закрытыми глазами
не только видим прорастаем в свет
не только сами что там это "сами"
весь мир сердец хоть мира в сердце нет
а есть тоска по видимости полной
которая откроется уже
едва лишь о заре прихлынут волны
на брег пустой в последнем вираже
тогда и разобьется эта майя
восстанет план по зыблемым волнам
и все благодаря и понимая
пойдем по водам словно по холмам
ну а пока заводы механизмов
и громче пустоты звенит кимвал
и мы как призмы "измов" и трюизмов
где кормчий разум шевелит штурвал
где парус одиноко рвется в бездны
а там в дали распахнутой как плач
сестра и брат мы в свой черед исчезнем
чтоб выйти на инопланетный мяч
не плачь же девочка слеза твоя что жало
нам шар обещан с просьбой о веках
не станем же глазами бить на жалость
закроем их как озаренный прах
и праздностью избитой антитезы
не заморочим чистый горизонт
от слезных желез плавится железо
и солнце раскрывается как зонт
и вещих вод чудесно расхожденье
поток расступится и вновь обнимет нас
как вещества святое откровенье
как на крови хранимый в сердце Спас
2013
мне приснился напев очертанья мелодии строги
может песню такую певала праматерь моя
сквозь летящие сны и печалей скалистых отроги
до меня доносились тревоги иного житья
где тоскуют иначе а может и любят иначе
перелетов не знают в теченьях воздушных путей
где не ставя задач несусветных смеются и плачут
чтут бесхитростно бога без самодовольных затей
все безжалостно просто пещера очаг и ребенок
полновластные груди природы склонились над жизнью семьи
грубы быта черты но рисунок мелодии тонок
то поют у огня черноглазые предки мои
оттого иногда просыпаясь просыплется слово
всем своим существом рассекая земную печаль
что во сне раздавалась мелодия строгая снова
и праматери снова ребенка далекого жаль
По-декадентски хороша зима
В Венеции. Вдовицей осовелой
Она встаёт с рассветом и сама
Извозным стала заниматься делом,
Колёсным скрипом горечь заглушив...
Потом стоит, наследство разложив,
И предлагает толпам поределым
Былых поклонников купить хоть что-нибудь.
И молча свесив голову на грудь,
Она печально кутает в туманы
И разочарованья и обманы.
А суета рождественского дня,
Соборами ликующе звеня,
Её глушит и даже раздражает
И горевать ей звонами мешает.
И шаркая ступеньками дворцов,
Она скрипит уключинами снов
И голосов за старыми стенами
И соглашается остаться с нами
Так - в чём была
До вешнего тепла.
30.12.2000
как холодна река чужого представленья
не стоит изменять сам будешь на мели
глядеть на облака дней канувших виденья
где правы только сны цветущие вдали
и Сальвадор Дали усталый и без гало
и Гала без Дали и дольние миры
бессмысленно прошли тепла оставив мало
не в силах изменить условия игры
беспочвен солнца свет и лунная дорожка
бесхитростный рассвет и ласковый завет
бессмысленна земля в ней лишь тепла немножко
но смысла по нулям в движении планет
и безответна даль когда склонясь пред нею
ты сердца лепестки бессрочно одолжил
в гербарии тоски смертельных лет музею
ведь если ты и жив то лишь в соцветье лжи
так исподволь лови душевным осязаньем
все проблески любви хоть рабство и она
и тайны четкий след как предзнаменованье
что все омоет свет частица и волна
еще заката нет закат нам только снится
здесь в прорези зари и невиновны мы
что все уходит зря за звездные ресницы
свет переносит свет на колеснице тьмы
растворенное в венах не так отпускается просто
можно вскрыть это сердце и выдавить капельно яд
только хочется ввериться сказке огромного роста
сквозь разбитую дверцу в темнеющий видеоряд
ах не надо учить остывающей смерти наяду
в ней холодным ментолом отчаянья струи горят
и когда говорят ей "не то" может лучше не надо
вам сличать с петухами бы шелест нездешних цикад
различить бы хотя бы бессмертного льва золотого
в щекотанье улова сквозь мерное метра весло
накрывает крыло и расплавленным оловом слово
плавит голос и горлом кровавым плывет тяжело
и тогда над холодной и мокрою темени крышей
разливается знойное зарево огненных сил
и срываются звезды и воздух становится выше
а хозяин весь вышел и он ничего не просил
Где режет ветер ширь с высот,
Полей лаская развороты -
Лежит земля, что ниже вод,
Разучивая, как по нотам,
В подобии зевоты сон -
То солнечный то безнадежный...
И чем загадочнее он -
Тем время движется ничтожней.
Не нынешнее - а вообще -
Текущее струей медовой
Средь очарованных вещей
От старой жизни к Vita Nova.
Но вглубь от старости спеша
К заброшенной скамейке сада,
Здесь в ссадинах живет душа,
Как будто ей лишь так и надо...
И взглядом силится принять
Зеркальной плоскости убранство,
Стараясь перенять огня
Крылатый дух и жажду странствий.
И безразличие. И смех
Ликующей игры синичьей. -
Здесь утешенье без утех.
И божий лик во тьме отличий,
Безосновательность тоски
И ветреное постоянство!
Здесь время дух берет в тиски,
Чтобы придать объем пространству.
а к ночи в Вифлееме выпал снег
в хлеву костер дымился еле-еле
от холода не грел облезлый мех
и задувало в скважину и в щели
волы жевали что же им еще
косясь на странников но не пугаясь плача
не чуяли оказанный почет
для зверя гордость ничего не значит
дитя возникло в стонах и крови
комочком отделясь от смертной бездны
звезда зажглась в распахнутой дали
чтоб только в предрассветной мгле исчезнуть
малыш вопил и почему-то вдруг
вслед за служанкой приносящей пойло
толпа крестьянок пастухов и слуг
ввалилась поутру в пространство стойла
и он затих так немощен и мал
почти ягненок только беспокойней
никто в толпе пока еще не знал
какие с ним пришли дары и войны
как повернут земную жизнь глаза
глядящие с бессмысленностью робкой
ведь людям знать о будущем нельзя
но трое вышли в темноте и тропкой
пришли за призывающей звездой
к рожденной в муках жизни молодой
он сын господень в виде естества
для мук рожденный и для торжества
хотя какое торжество в мученье
но одинокой смертью смерть поправ
воскреснет в духе стало быть он прав
и вот зима туман и песнопенья
благословлен волами и волхвами
он спит в соломе маленький такой
а свет небесный брезжит над рекой
где колоколом тешится покой
младенчик машет белою рукой
и сеет благость белый снег над нами
Lier, 07.01.2010
сколько здесь рыбы! - Ханна, лови ее просто руками...
света здесь море. сердце уловит его
если оно и камень - то драгоценный камень
свет только кажется сгинувшим за облаками
мы наполняем глазами его торжество...
счастлива Ханна, дела ее благословенны,
рыба летает и свет в отражении сковороды...
Ханна поет, и песнь достигает мгновенно
мужа и рыб и ближайшей от кухни звезды.
Ханна смеется и, легкую сеть рассекая,
рыбу ласкает. будто нездешних детей,
большую часть женщина отпускает... -
прочих же рыб хранит и луч струится над ней.
скрылось от взглядов солнце - огромная рыба -
главная рыба, что так непроглядна порой. -
здесь оно, здесь - влажным хвостатым изгибом -
вновь отразится песни сверкающей чешуей.
Милая моя, милая.
Вот cерый глухой забор.
Потом чужая могила.
И церкви заплаканный двор.
Потом огоньки на ветке,
Беззвучно летящий лист.
И тихий рассветный ветер.
И воздух, как облако, чист.
И яблоком на ладони
Затерянный терем времён.
Вот я на круглом балконе.
И рядом пустой балкон.
И дом над горой у парка,
Где щерится вширь овраг,
И розы за тонкой аркой.
Но только нельзя никак
Голубкою обернуться
И вспять повернуть поток. -
Нельзя до тебя дотянуться,
Чтобы поправить платок.
1999
В грешной каше грубости замешан,
Постигая жалость и беду,
Безутешен, плачешь Гильгамешем,
Потерявшим друга Энкиду...
Что тебе слоёное бессмертье
Океанской пены в облаках,
Если в окаянной круговерти
Умиранья обратится в прах
Всё твое - речений серебро ли,
Олово молчанья и скорбей?! -
В сумрак века вещий кубок пролит:
Отболело сердце-соловей.
И с горчайшим праздником обола
Дёсны незажившие сгорят...
Жизнь! - Безжалостнее нет футбола:
Не голы, а головы утрат!
Но распадом громогласных истин
Эхо подсознания бренчит. -
Вдохновенье чуть колышет листья
Песней в растревоженной ночи:
Тщетно мысли гамлетовой злато
И стигийской грусти серебро,
И седло последнего солдата
В битве за вселенское добро,
И стило... Нам лишь на миг даётся
Вес и груз. - Глядишь - и не твоё... -
Слово льётся из души колодца
Ширя жизни грозный водоём...
Чистота. И нет грошовой каши
Смертных мук. Лишь горний Свет грядёт! -
И стоит Поэт - вратарь на страже
У бессмертья золотых ворот.
17.02.02.
Истончается лента порожнего вороха мыслей
Разбежались дороги ворованных радостей лета.
И ночами себя мы, земляне, по-божески числим
Тоже частью вселенского мрака и лунного света...
Пью я сад свой глазами, и слухом, и всем осязаньем...
Я сегодня моложе сиреневой ветки бессонной -
Той, которая по ветру бьется в молебне касанья
Предрассветной листвой - у подножья заветного клена.
Этот клён как икона. - Вся сила его в безразличье.
Но для ветки - он Бог. - Лишь ему отбивая поклоны,
Раздарила монетки соцветий травиночкам нищим,
К истукану приникла, спасенья моля исступленно:
"О зелёный мой бог! Заступись, хоть прошу бестолково!
Переполнилось горечью всё в этом мире незрячем...
Помоги - не найду для молитвы горячего слова, -
Чтобы стало иначе. Ты видишь - росою я плачу.
Погибает семья, поражённая тлёй ненавистной!...
Не прошу за себя - за сыновний побег-малолетку!-
И рискуя сломаться, ищу в тебе высшего смысла"...
Боже мой!
До чего же похожи мы с этою веткой.
Переделай меня, зелень парка,
Обретённый под старость раёк!
Ты - сорочинская моя ярмарка -
Без Сорочина - с массой сорок.
Здесь сороки - и те по-английски...
И английская соль на песке.
Переделай меня, чтоб не снился
Даже сон на родном языке.
Переделай мою однобокость,
Походящую так на тоску.
Я сюда доплыла одиноко...
Остальные - на том берегу.
Там остались иные аллеи,
Лорелея и солнечный прах.
Чётки лет моих кровью алеют
На оставленных тех берегах.
Знаменитостью быть некрасиво
У заливов скалистых в гостях...
Оттого-то грустит во всю силу
Райский парк об утраченных днях.
А над парком - ослепшие парки
За свинцовой стеной облаков
Нити жизней сплетают у жарких,
Полыхающих прошлым костров,
На которых горят не сгорая
В теремах золотых неудач...
Голоса подмосковного рая -
Настоящих писательских дач.
Но судьбы моей ранено-рваной
Как ты, ведьма, тесёмку ни рви -
Я не стану, не стану, не стану
Клясться родине в вечной любви.
Переделкиным сердца мне стала
Чужезелень и синь островов...
Ни вокзала уже, ни причала,
Ни тоскою исколотых снов.
Ни начала и ни середины.
Так бесславным концом ли проймёшь?...
Сколько раз, ты, отчизна, про сына,
Позаброшенного на чужбину
Забывала, не ставя ни в грош...
Так про дочь не забыть отчего ж?
Обречённо-тихи, не осудят
Беспричинную чёрствость твою -
Ни в тебе заключённые люди,
Ни тем более те, что в раю,
Где за тучи упрятано солнце,
Изумрудно-бессмертна трава ...
Но сквозь цветень и синь из оконца
Вижу русских снегов покрова.
И лишь веки легонько прикрою -
За дождливою далью морей
Проступает сожжённая зноем
Ширь степная Украйны моей.
Замурована пасмурным краем,
Отбываю изгнанье в раю.
Безнадёжно меня перекраивать -
По-русски грущу и пою.
9-10.07.2000
Прошу не слова - тишины -
У леса, у травинки жухлой.
Прошу не славы - глубины
Усталой мысли в безднах духа.
Прошу томительной тоски
У труб рыдающих органа.
Прошу медлительной руки,
Взлетающей в полёте пьяном...
Прошу прощенья у звезды,
Пропавшей без вести на небе.
Прошу житья без суеты,
Как молят о насущном хлебе.
Прошу знаменья у судьбы -
Витающего и простого.
Прошу спасенья у любви
И таинства живого слова.
И, Господи, не накажи -
Прошу я красоты заката
Для мира поднебесной лжи,
Что сотворил Ты сам когда-то.
Наружу рвётся без конца
Желаний воровская шайка.
Прошу престола. И венца.
И миром правлю - попрошайка.
Январь 2000
В театре мира зритель без страстей -
Моя Любовь глядит без интереса,
Как мучусь я душой на сцене дней
В различных ей давно известных пьесах:
То я ломаю весело комедь,
Пытаясь выжать из нее улыбку...
А то мне впору лечь и умереть -
Жизнь видится трагедией, ошибкой...
Но взор Моей Любви стеклянно зол.
Смешны ей слезы, раздражают шутки.
В насмешнице я так и не нашел
Сочувствия к себе ни на минутку.
Пытаюсь я разжалобить веками
Не женщину, а равнодушный камень
Sonnet 54
by Edmund Spenser (1552 - 1599)
Of this world's theatre in which we stay,
My love, like the spectator, idly sits;
Beholding me, that all the pageants play,
Disguising diversely my troubled wits.
Sometimes I joy when glad occasion fits,
And mask in mirth like to a comedy:
Soon after, when my joy to sorrow flits,
I wail, and make my woes a tragedy.
Yet she, beholding me with constant eye,
Delights not in my mirth, nor rues my smart:
But, when I laugh, she mocks; and, when I cry,
She laughs, and hardens evermore her heart.
What then can move her? if nor mirth nor moan,
She is no woman, but a senseless stone.
какая смелая зима
ни седины ни страха смерти
стоят конвертами дома
и я одна в своем конверте
но кто заслал меня сюда
к реке с янтарностью древесной
молчит озябшая вода
и адресаты неизвестны
ужель отправила сама
туда где сроду не читали
витиеватости письма
с шероховатоватостью печали
без мачты весел и ветрил
сквозь предначертанные реки
листок оторванный приплыл
к листку другого человека
здесь зеленеет влажный куст
зима есть время размышлений
к родным сердцам отсюда рвусь
из плена праздности и лени
щеглом у спаса на крови
цветком засушенным в конверте
предзимьем в отблесках любви
ни седины ни страха смерти
глаза легко скользят по нежной просини
но понизу царят иные краски
в калейдоскопе приближенья осени
желанья исполняются как в сказке
янтарный луч над стынущей землей
и розан красный за оградой влажен
качнутся будто сон любимый мой
сбывается деталью каждой важен
как прошлому нужны пилотные очки
чтоб не срывало с заданного круга
плывем легки по морю лодочки
под парусом влюбленности друг в друга
не разглядеть за облаком лица
все заволакивают комья ватной влаги
лишь край весла и дальше мельница
кусты и травы плачутся в овраге
и клонит ветер падая с высот
древесности немолкнущие споры
и горечь словно вересковый мед
над плоским и сверкающим простором
от ночи я не отличаю дня
поскольку ничего ещё не создал
тот кто уже осуществил меня
в своём порыве добром и серьёзном
но вот мельканье розоватых спиц
прошило твердь пустого небосвода
и обрело пространство без границ
границу между явью и свободой
и распахнулась восхищённо даль
в моих глубинах разверзая лоно
мне больше самоё себя не жаль
зачну я жизнь в текучести бездонной
так вот я кто поющая вода
вскормившая и тварей и растенья
отныне и теперь уж навсегда
я в небе проплываю божьей тенью
я обнимаю солнце птиц маня
роняю ниц дожди и водопады
и всякий матерью зовёт меня
и лучшей доли отче мне не надо
18.02.06.
Ни печенег и ни варяг
Ни немец нас не вывел в греки.
От цареграда на холмах
Мы удаляемся навеки,
Не постигая и теперь,
как в незапамятном начале -
зачем благополучья дверь
сознанью с ризами печали.
Погост и станция, тюрьма
и деревенская округа...
Колодези да терема
Вращая медленно по кругу,
Скрежещет ось земных времен.
Истории слепые кроны
Насупились со всех сторон
И веют горем просмоленным
А в холодеющих зрачках
Реки под небом сероватым
Все движется окно впотьмах
С участком дачным возле хаты,
С хрущами твердыми как грех,
С дыханьем вишни учащенным.
Без византийственных утех.
Но с колоколенкой над склоном
Еще бы хотелось, чтоб темные те дерева,
Чью мощную древность и ветер колеблет едва,
Не слепком печали стояли, тверды и густы -
простерлись бы в тайные дали до смертной черты.
Надеюсь, позволят - я в толщу ветвей навсегда
Скользну без опаски, что не оставляю следа
Ни там, в чистом поле, ни здесь, на шоссе городском -
Где медленное колесо овевает песком.
Не вижу причины я, чтоб обернуться назад
туда, где иные, возможно, теперь захотят
меня заменить, заступая в мою колею.
Припомнит ли кто-нибудь нежность былую мою?
Навряд ли удастся найти перемену во мне -
лишь только в своей правоте убежденным вполне.
Into My Own
One of my wishes is that those dark trees,
So old and firm they scarcely show the breeze,
Were not, as 'twere, the merest mask of gloom,
But stretched away unto the edge of doom.
I should not be withheld but that some day
Into their vastness I should steal away,
Fearless of ever finding open land,
Or highway where the slow wheel pours the sand.
I do not see why I should e'er turn back,
Or those should not set forth upon my track
To overtake me, who should miss me here
And long to know if still I held them dear.
They would not find me changed from him they knew--
Only more sure of all I thought was true
муж играет секвенции Баха
в окнах танец продрогших ветвей
соответствия мысли и страха
в предвечернем театре теней
черных веток невзрачна пропись
на промозглости талых небес
словно некую страшную повесть
начертал в поднебесной сам бес
беспричинно бескрыло и тяжко
разверзается странный сюжет
жизнь ослепшая побродяжка
на запястии время-браслет
как наручник проклятое время
под секунд истребляющий скач
а в кулисах смеется над всеми
незамеченный хитрый палач
исчезает венок соответствий
всем секвенциям нежным каюк
протяни хоть часок без секвенций
исковеркав квадратиком круг
сцена полнится шумом и злостью
каждый бьется за лишний кусок
за признания липкие гроздья
за уколотый лавром висок
и уже безразличье витает
опадает страниц интерес
будто ангелов детская стая
тает в сердце возможность чудес
лишь река с ручейками играет
и чешуйкой сверкает звезда
и мелодия возникая
не исчезнет уже никуда
вновь свивая венок соответствий
в этой страшной и брошенной мгле
из парящих аккордов секвенций
снова мир возвращает земле
Lier, 01.01.10
что мне делать с тобой,- ты приходишь всегда словно тень.
будто груз опечатанной боли и непроходимой печали.
и порой, сатанея, приносишь убойную темень в рассеянный день
из усопшей страны где плешивые пешки ферзями играли.
где бездарно, как шулер, в рубахе крапленой сдала нас она.
где растерзанных дедов мечта и победа горит орлеанскою девой.
кто-то может и знал - для чего мы на кухнях жужжим допоздна.
но какого рожна даже правых резьба сорвалась до упора налево.
ты жесток, Мойдодыр, всей крамолой и грубым помолом тоски.
ты, как молот, взрываешь в куски самолюбия тонкие жилы.
неужели забыл, как мы жили серпу вопреки - колоски
средь зыбучей брехни мертвечины так молоды, стало быть, живы.
а над нами витали, как ангелы, те кто любил нас до слез.
отнята у них жизнь навсегда и всерьез без креста и погоста.
но катила телега разбитой судьбы, и в потемках прогорклый вопрос -
кто твой друг, а кто враг - приходилось решать не по ГОСТу
твой безжалостный шаг рычагом ускоряет взрывные слова
обреченной на сруб и отравленной трауром спеси.
а лжецы уверяли, что всем нам по пояс давно трын-трава.
и соломенной грусти летали над нами летальные взвеси.
если есть еще в памяти порохом горестный вдох, -
отзовись ему, легкий ошпаренной радости выдох.
отчего же кусаешь и тянешь за полы всех тех, кто еще не подох,
кто живет в этой боли строкой несмотря на удары обиды.
растерзали твой вкус, оскорбили чутье языка
безыскусные рифмы и голос чужой и наивные боги.
я молюсь, пусть фантомом в пустом рукаве отрастет милосердья рука,
что как друга спокойно обнимет врага на прощальном пороге.
1
в моем северном детстве по небу был пролит холодный кефир
на эмалалево-голубоватой нездешней подкладке...
я смотрела на новый рассветный и невыцветающий мир.
мне его показали в смещенном недетском порядке. -
там бедра перелом у меня, и в больнице пацан обожженный поет,
а глаза его яблочным спасом от страха покинув орбиты,
странно вылезли, голубизны их безумный разброд и разлет -
пузырьки из лазури, небесным кефиром покрытой.
мне шесть лет. я забыла о спице в обломках кости. и беде вопреки -
прижимаю я к носу духи, словно воздух спасительной сказки.
мазь вишневского в ноздри вползает из-под залосненной повязки -
но какие пацан выпевает мне песни. какие в тех песнях стихи. -
он за голосом к богу летит из больничной тоски...
и глаза его так велики,
что весь мир придвигают к разгадке небесной закваски.
2.
оживает мой мир то волшебником с синим цветком в покрывале из сна,
то зарытым секретом - оберткой и мертвой стрекозкой - под стеклышком узким.
то героем военным, которым больна старина и гордится страна.
то разбитой, но тщательно склеенной вазой музейной этрусской.
то старинной Чайковского песенкой нежно-французской...
то любовью последней надсадной, на все времена
и по краю сознанья бегущей строкой безыскусной:
раздвоенье. разлука. отчизна. чужбина. война... и навеки вина.
эта строчка тебе не видна. и вообще - посторонним к чему перегрузки.
3
кто там плыл надо мной в южном детстве, любимый, до самой зари -
что меня сизари с петухами будить не решались.
только куры за сеткой квохтали в своей заполошной пыли
и своим ко-ко-ко-не-лег-ко били строго на детскую жалость.
мандолина вскипала, с гитарой сойдясь в роковом забытьи
за зеленым забором в соседской игре забубенной...
моя мама достав меня из густоты власяного затона,
после бани вплетала упругие ленты во влажные косы мои.
4
бредень-гребень. что чешешь? куда ты меня увлечешь?
без вопросов там полною мерой просыпано памяти просо.
над растрепой пионом усталый и низкий гудящий галдеж
пчелы там и шмели. вязнут в воздухе острополосые осы.
там без спросу схоронен в предсердия красном углу
заколдованный двор, где галчонок лежит хромоногий
в старой печке, за створкой... и разве похож на игру
клюв раскрытый, что выздоровления просит у нас как у бога?
кот подкрался неслышно. - все спали - и сцапал птенца
было страшно найти поутру только перышки у поддувала.
мы рыдали с сестрой. мы помчались на розыск - убить подлеца.
он, доверчивый, выскочил сам - наша злость почему-то пропала.
так всегда! - я могу только страшно рычать и рыдать и орать.
а как взглянешь в глаза - там беспомощность жизни как рана, о Боже...
пусть останется жив кто мечтает унизить меня, расстрелять, растоптать.
лжец, гордец, полный хам - он подобье мое и - как странно - подобие Господа тоже.
5
мы повязаны в мире тончайших чудес чешуей.
отслоится фасетка - и взгляд оборвется навеки.
даже тянущий распрей унылый мотив бечевой,
хоть и зол на меня - стал давно дорогим человеком.
тут когда-нибудь каждого горестно в гроб уложив,
будут плакать родные с надеждой на свет воскресенья.
и листва на ветру жаждой жизни дрожит. без позерства и лжи -
всякий просит любви, то есть, просто - от смерти спасенья.
***
любишь кататься - люби и катайся по краю.
столько себе намечтав, что и рук не хватает,
снова вплываешь в былого застывшую майю
ласковой золушкой, зла ему не поминая.
дутые шины мелких стреноженных жалоб -
транспорт не лучше оленя извечных исканий.
душу расшибли, как тушку... - толпа набежала,
целясь добить ее в сплЕтенном кровопусканье.
кто ж ты такая? фэйсбучная домохозяйка.
кофе подашь на подносе, печеньице к чаю...
небо ночное сияет слезами без "лайка".
любишь кататься - люби, но за что - я не знаю.
спорного слова грозу высекающий ветер
воет протяжно вдоль края разбитой отчизны.
если не приняты были в приемнике дети -
значит ли это, что всюду отказано в жизни?
снова ты нянчишь, как внуков, летучие строчки,
носишься с торбой дырявой - метафоры жаждой.
вот они вьются от тучки небесной до точки -
клавиатура едва ль поспевает за каждой.
что же в межреберной так возбухает решетке?
жабры болотные дышат ей холодом в спину.
любишь ли голос божественный, дьявольски кроткий? -
так покатайся меж родиной и чужбиной.
даже не знаю, какая из них тебе кстати.
обе перстом указующим спрячешь за пояс.
небо сдвигается в слова саднящем раскате.
огненное колесо обретает свой голос.
поздней удачею солнечный зайка спасенья.
раной мозаичной в памяти родина встала.
ядом-тоской напоила любви сновиденья
и провела сквозь игольные уши вокзалов.
сыром голландским катаешься в масле прованском
и прошивая стежками подкожные рифмы,
в водоворотах - воронках прозрачного вальса
медленно движешься телом на времени рифы.
сайт мой - мазай, этот солнечный заяц не твой ли?
черного моря белы оскверненные кости. -
маятник флага. несметного памятник горя.
мы на погосте хозяева, всюду мы гости.
так покатайся морями ты, детка, широко -
с ханского берега к благостным харлемским дюнам.
с юголюбимого вечно родного востока
к северочуждому западу в качке безумной.
тленом не тронуто транспортной памяти средство.
страстью затоплено, сердце подлодкой сгорает.
любишь кататься - люби же бессмертное детство.
любишь - люби же кататься. до смертного края.
Спой мне песню, как синица
тихо за морем жила...
А.Пушкин
1
Улетела синица за моря. За моря.
Прилетела и села в тени кипариса.
Ах, синица. Ах птаха родная моя моя.
Ты убежища просишь и зёрнышка риса.
Ты актриса - синица, ты в пальме поёшь
О далёкой земле, где снега да метели.
Да о том, что теперь ты уж не пропадёшь -
Вишь, как ляжки от риса твои растолстели...
Но назад полетишь - знать потянет тоска -
От прекрасных от пальм, от чужих кипарисов
В землю, что не прекрасна, хотя широка.
У которой не выпросишь зернышка риса.
Сандерленд, 2000
2
здесь даже зелень на полтона холодней про жаркий день мечтается умильно
с расчерченных каналами полей здесь тянет сыростью могильной
весь город аккуратен как тетрадь отличника хоть он большой зануда
здесь так невероятно умирать поскольку чудо и уют повсюду
а там все сушь и все сплошной надрыв там средостения растений
по смерти помнят гибельный мотив бесстыжей яви сновидений
былого битого стекла рыданий взглядов онемелых
там я ребенка родила там по душе сыскала дело
но я живу не там где был мой дом хвощи колышутся в глазницах
спасенных чтобы плакать журавлем о за морем оставленной синице
и поверяя жалобу мою бессоннице своей подруге шалой
я ничего уже не утаю зажав пространства смятый полушалок
Хаарлем, 2012
Благодарю, что не ведаю страха пред жизнью.
После потопа, войны и других передряг -
я потеряла его в первозданной отчизне,
среди таких же, как я, недотёп и бродяг.
После скитаний и вновь обретённого дома,
после обид, расставаний, потерь, неудач -
я понимаю теперь эту жизнь по-иному,
больше не ставя себе никаких сверхзадач.
Всё решено, ни к чему оставаться занудой,
с сердцем шепча про сомненья и фаустов бред. -
Жизнь - это просто такое короткое чудо.
Это задача, которой не нужен ответ.
26.02.1998
"распни" не модно можно просто "пни"
от парка юрского культуры пни остались
зудят крестами комарья труды и дни
но парками урезаны они
коптит вовсю ночник и совесть старость
нет повести печальней больше нет
травленых пуль но всем достанет пыли
другим ли берегам беречь бесхозный бред
и ангелов седых печатать влажный след
он вышел и простыл да и вообще забыли
всей нашей юностью всем памятным былым
мы были одурманены до края
забыв про мед вкусили едкий дым
сказав отечеству и се аз умираю
мы за ценою больше не стоим
где залпом лжи прокисшее вино
известность на задворках всех ничтожней
вот где ты жил ты все предвидел но
молчанье не дано и невозможно
хотя в финальный счет и включено
Венгерки разлив и страдальчески сдержанный плач...
Куда нас уносит - ему да и нам, - что за дело? -
Колдун семиструнный, скиталец, гитарный палач -
Цыган, черновласый властитель над волей и телом,
Над русской душой и любою пропащей душой...
И русою грустью пробитое сердце - до вздоха
В груди заболело. - И страшно, и так хорошо,
Что больше не помнится жизнь, где всё кончится плохо.
О царство минора - весёлого - вдрызг - до курка
С бессмысленной пулей, проспоренной полночью в пьянке,
Едва не задевшей хмельного гусарством виска
Под грохот осколков, под вопли, под всхлипы цыганки!
Ты рвёшься, гитара, победно и вольно вздохнуть,
закована в кольца, и согнана с праведной почвы.
И только назавтра, когда твою бедную грудь
Терзать перестанет тебя убивавший нарочно -
Ты станешь опять чем была - деревянной доской -
Прокуренно-старой, покрытою лаком облезлым.
И кончится тайна. И канут, уйдя на покой,
Цыганские чары в рассвета разверстую бездну.
Но раз, ещё раз, и не раз, до зари, разъярясь,
Расстроенных душ раззвенятся гитарные струны,
И будешь ты, дерзкая, рваться в аккордах дробясь.
И мы будем так безнадежно и горестно юны.
29.08.2001
Из цикла Охота
* * *
Любви наперекор не жить...
Как волк, оцепленный флажками,
Весь век обречены кружить
любви смертельными кругами.
Так бьётся серебром в сетях
ещё живых рыбёшек стая -
у жизни и любви в гостях
и вечности не постигая.
А вечность растолкует Смерть,
в игре разбрасывая кости.
И тут наш дом. И наша твердь. -
Земля и небо на погосте.
Ну а пока живётся нам -
мы наши души рвём на части.
И разрываем пополам.
И называем это счастьем.
Январь 1998
* * *
Здравствуй, новая жизнь, ни на что не похожая!
Я не просто прохожая.
Я живущая тоже.
Здравствуй, Снова Любовь.
Здравствуй, свежесть древесная.
Здравствуй, прелесть небесная. -
Вот опять я невеста.
Не как в юности. - Строже и намного печальнее.
Но такое же счастье.
И такое ж отчаянье.
30.01.98
Всего прочнее на земле печаль...
Анна Ахматова
... Когда бы не Елена - что Троя вам одна, ахейские мужи?..
И море и Гомер - всё движется любовью...
О. Мандельштам
Всё ветшает - гранит и молва...
Про печаль, что жива и нетленна,
Повторяю я Анны слова.
Но молчит, усмехаясь, Елена.
Для Прекрасной Елены печаль -
Словно льдинка, что медленно тает.
Никого ей, бесстрастной, не жаль.
И её красота не ветшает...
Не состарится вечность уже
Под стрельбу ли, рыданья ли, хохот
И настойчивость дерзких мужей -
Будь то слава, любовь или похоть.
Так что вечен желанья размах
И любовь, как и смерть, - постоянна.
И Елена нетленна в веках...
Ах, но дух соглашается с Анной.
20.07.2000
я пою о садах где томится в любви Шуламис
где раскатисто ах пробивается в тёмных ветвях
не видали ль вы милого спросит и сердце покатится вниз
или ввысь то и это рифмуется с именем девы в веках
где же милый мой брат соломоновы тёмные очи
что ты хочешь забрать снова тяжесть опущенных век
душно ласточка сердца уже улетела туда где так хочет
этой ночью поймать её чуждый родной человек
а присмотришься может уже и не хочет
не спасти этот сад и свою разрушимую крепость
Суламита сестра ненаглядная тёмная тварь
Нет дороги назад и прекрасна святая нелепость
что на детский твой профиль нацелен библейский букварь
разорвавши одежду о ложь и колючки надежды
разорила гнездо и убила молвою отца
ты жива и живёшь в каждой снова смыкающей вежды
чтоб отдаться любви новобрачной по воле творца
Суламита беги не найти тебе больше покоя
и душа твоя в теле с иною душою сплелась
эти сумерки дышат и движутся грозной рекою
называемой тёмная сила и светлая страсть
я пою о любви где душа виноградником свита
спелой вишней во рту гаснет женственный жаждущий вздох
нет не я это спела поёт по весне Суламита
и слышна её песня для всех кто ещё не оглох
Прощальной стаей нежилых миров
созвездья вздрогнут в небе охладелом.
В земле проснется мертвое зерно,
Врастая в воздух стебля нежным телом.
Судьбы моей качнется окоем.
Былых печалей затворятся ставни.
И жизни потускневший водоем
Возьмут в кольцо воспоминаний плавни.
Замечу ли в отчаянный свой час,
Как вырвется душа счастливым стразом?
Как обовьется нить в последний раз
И - тайное мне прояснится сразу...
Верней не мне, а - наконец-то - ей!
И обнаженным линиям скольженья
Доступны станут вне земных теней
Иных полей и странствий отраженья...
Но неужели море звездной мглы
Склоняется над детскою кроваткой,
Чтоб таинство бесхитростной игры
Сам Зодиак разгадывал украдкой?
Какие же развяжутся узлы,
Когда не сможет больше голос детства
меня вернуть из горсточки золы..
Но если там, за гранью, будет средство,
Чтоб скерцо здешней жизни услыхать
В биенье сердца после слез и тризны
Пусть лишь как тень, как марево, как тать
Как призрачный, верней, прозрачный признак
Сознания без дольних берегов -
Восстану, чтоб сказать судьбе спасибо,
За то, что в стайке чьих-то детских снов
И слов чужих - неведомым изгибом -
Моя струится память и любовь!
Печаль нежна, страданий больше нет.
Улыбка света ластится лучами.
Душа моя, припомни обо мне,
Ты шар летящий мой, звенящий пламень...
Утонет все в безвременья реке? -
Балласт сомнений, вещмешок надежды...
В каком теперь далеком далеке
Телесной жизни белые одежды?
Их просто нет. А ты вернешься в жизнь
В другой стране... в ушке игольных судеб -
О как сказать мне хочется "держись!"
таящейся уже в ином сосуде,
Той, без меня - на новом рубеже,
Чье тельце-платьице пропахло свежей мятой... -
Ты позабыла в детском кураже,
Как пленницей едва жила уже
В старушечьем халатике измятом?.
04.03.2013 Хаарлем
февраль чернила высохли навек
никто не плачет или я не слышу
холодный день как старенькая ниша
чего там нет но где же человек
хоть так сидишь а хоть гремишь по клаве
в сомнения расклеенной оправе
лишь самолетик тайны в облаках
и воронье на ветках возбухает
и снег себе лежит подлец не тает
у края суеты и на висках
пароль не нужен рамблер ту-ру-ру
мой апельсин так пахнет поутру
как будто роща где поэт расстрелян
пришла сюда раз я к ней не могу
ей холодно южанке на снегу
тут жесткий север белым мягко стелет
съешь йогурт с хлопьями а сервер сдай врагу
как пахнет кофе будто в первый раз
как струйка хороша и пар так тонок
и чашка долгожданна как ребенок
полна чтоб долго пить сей миг сей час
но в зеркале чужой холодный глаз
гласит до боли колкой в подреберье
что ты к судьбе утратила доверье
вне гамлетова бить или не бить
и если не сумеешь растопить
лед зимней лжи своей кофейной ложкой
то может и тебя на свете нет
а так зима простужена немножко
в оконной раме сумеречный свет
и по двору гуляющая кошка
Lier. 10.02.10
здесь ясен свет а мрак всегда глубок
тел произвол как воля высшей власти
здесь каждый странник дик и одинок
поток судьбы прощения глоток
и сердца одичалый огонек
заплаканное ожиданье счастья
надежда и прощания виток
и горести рокочущий поток
и участи суровой безучастье
полотна света шелково плотны
а звезды гвозди плоской вышины
в долинах песнопения и пени
извилист путь и путаница лиц
как лицедействующий взмах ресниц
на вечности беспечные ступени
гневливость ветра льющаяся ниц
вода природной резвости и лени
сквозь воскресенье божьих колесниц
где так небезболезненно взросленье
и клекот утренний раскрепощенных птиц
и тягостные грани искупленья
за предначертанное преступленье
волшебное вращенье древних спиц
и гибельное твердое решенье
направить силы на преодоленье
неслышимого самоутешенья
невидимых но ведомых границ
кубок печали полнее с течением дней
этот саднящий бальзам что он лечит-калечит
дети вначале такое не пьют хоть убей
взрослые пьют но им редко становится легче
чашу любви поднеси к изможденным годам
горечью мертвенной слаще не зная отравы
до положения риз каждый божий упьется Адам
каждая Ева уквасится до переправы
и в сушняке все смакуешь своим чередом
смутный осадок на донышках чаши и кубка
будто бы виснешь над миром телесным крестом
меж милосердным копьем и отчаянья губкой
Когда отец женился на Лилит -
Безмолвный небосвод прошило криком.
То древний род из-под могильных плит
В отчаянье зашелся безъязыком.
Она была до горечи сладка...
Как восковая белая лилея.
И не дрожала девичья рука
Младенцев полоснуть ножом по шее.
Из теплых уст змеилась хищно речь:
"Плодить не стану я тебе евреев,
Которых немцы отправляют в печь,
Дымком развея ветхую идею".
Из польских глаз не капала слеза,
Когда отец, собрав свои манатки,
Ей слова на прощанье не сказал
И на корабль ушел походкой шаткой.
Потом он встретил Еву. И она -
глазами неславянского покроя
сердец не сотрясавшая до дна -
мне стала мамой, а ему женою.
2013. Хаарлем.
***
на краешке пространства милый мой
обнимемся пока еще в угаре
ковчег не рухнул желто-голубой
пока мы в паре счастливы как твари
пока и ты и я не холодны
мой Стемпеню вздыхающий так больно
пока не выбрал ты своей жены
не вскрикнула я горлинкой "довольно!"
***
дай поболеть в уголке у пространства
там где ни доблести ни постоянства
где на краю можжевельник сучится
в нити силка для непойманной птицы
нам поурочно читали морали
где-то в провинции склочном подвале
что там читали и где эти люди
там и морали во веки не будет
***
а в песне пелось как любовь сильна
единственный мой Стемпеню без скрипки
депешей смерти бешеной она
мне сердце разорвала по ошибке
ты в прошлой жизни сын мой был а я
была ребенку набожному стражем
и строчек окровавленных белья
на кончик я не выставила даже
*
все на продажу в мареве без сна
предательски по колее трамвая
вновь наезжает на меня весна
дыханием бессмертным добивая
***
я уходила из еврейства
сочилась молодость моя
сквозь рану этого злодейства
неподколодная змея
тогда в немыслимой глубинке
в непредставимой глубине
подобно коклюшу и свинке
бог воспаленно жил во мне
но совести моей и боли
валун с дороги не свернуть
горит укором вечной кори
во мне христа тернистый путь
и к бездорожию моисея
в заплачке ластится судьба
о мой народ скажи мне где я
твоя славянская раба
***
у голосистого перрона
провинциального вокзала
ревела молодость коровой
и в губы пьяно целовала
о как она рыдала сладко
и что она мне завещала
там в сумраке до сплетен падком
сплетя кончины и начала
я как Хаврошечка сквозь ушко
скользнула с шепотком бесследно
и вышла белою старушкой
на бедной станции последней
16.03. 2013.
1
Виденье нечетко. Сознанье закутано в шарф.
Cтроений точеные образы. Прозелень бронзы...
В пространстве морозном дрожащие отзвуки арф.
И кони взлетают. И львы как надменные бонзы.
Вот солнце рождается, в талой воде раздвоясь.
И царственной сказкой - в замесе болота и славы -
Дворец возникает, решетки ажурная вязь
И всадник на камне фасада разбитой державы.
2
Ах, няня, позволь постою на чудесном мосту.
Да помню я, помню, что надо мне делать уроки.
Какую б судьба ни достала мне с неба звезду,
Я здесь проведу отведенные Господом сроки,
Лишь в городе этом. Ну, разве вот только война...
Волнуется мама? Наверно. "Ах Коленька, где ты...?" -
Вот вечно кричит мне, как маленькому, из окна!..
А нищий, смотри, на морозе - почти что раздетый...
Мешает мне ранец. Вон дама в промерзлом окне.
Тяжелое солнце, как всплывшая в облаке рыба...
Зачем же сегодня привиделось страшное мне
Во сне нехорошем? Но Богу сказал я спасибо,
За то что ведь сон это был. Только сон... Но какой!
Мне там говорили, что больше я жить недостоин.
И бил по лицу меня дядька, наотмашь - рукой.
Но я был спокоен. Как старый и опытный воин...
Ах, Господи, няня, да что ты все крестишь меня?!
......................................................................
......................................................................
......................................................................
3
Во сне проплывает забытою лодкой весна.
Открылся канал... То есть, пО утру вскрылась Канава.
И Летнего сада нагая стоит тишина...
И в воздухе колокол музыкой медного сплава.
Намокшею птицей нахохлилась Мойка моя.
И в прорези веток скрипит по дороге телега.
Следы от полозьев разлезлись остатками снега.
И плачет зима закипающей струйкой ручья...
И тайные клады свои подымая со дна,
Я ключиком сна отпираю прапамяти ящик.
И прошлого рай воскрешаю в экране окна
Рассеянной роскошью звуков и красок дразнящих.
Там разные борозды жизней моих пролегли.
И питерской строчкой прошили мне личное дело...
Там сердца кораблик в залива промозглой дали
Непрошено реет над рябью тоски поределой.
4
Мой город распаренный солнечной баней весны,
Я вновь осязаю глазами под куполом неба
Колонны твои и виденья пролетов сквозных,
Где былью становится вся моя здешняя небыль.
Проржавлены ванны твоих коммунальных квартир.
Задернуты шторками тайны дворовых колодцев.
Здесь книги читали до пулей оплавленных дыр.
И строчка литая державной стопой отдается.
5
"Наверно, с моста сиганула", - прохожий сказал.
Зачем-то и я будто столб в этой куче народу.
Гляжу как сомнамбула в мутные эти глаза...
Счастливая женщина. Ты обретаешь свободу.
"Ах, кажется немка. Ну что с нее, глупой, возьмешь," -
Вздохнула какая-то дама в толпе за каретой.
Меня пробирает предательски мелкая дрожь.
А лекарь с колена встает, дескать, смысла-то нету...
Она и не женщина. Водка прожгла до нутра.
В обиде запекшийся рот уж не сплюнет упрека...
Орет полицейский, что всем расходиться пора.
И только шарманка с почтеньем замолкла до срока.
6
И вывернул залп на поверхность ущербное дно,
Где город мой стал революций убийственным Родей.
Допросов ночных он цедил чумовое вино
И взводом расстрельным командовал утром на взводе.
Тускнеет реальность на жизни разъемном мосту.
Закутаюсь в шарф, разгляжу у гранитной скрижали
Заветного города гибельную красоту,
Чью славу подонки в кровавое зелье смешали.
7
Полозья саней погребальных по сердцу скребли.
Ресничного инея ветры коснуться не смели.
Всех лучших уже увезли с этой мерзлой земли:
Их время смертей укачало в летальной качели.
Я шарфом своим подбородок тебе подвяжу.
Здесь все наважденье. Здесь нет никакого просвета.
Такую тоску и такую кромешную жуть
Не вспомнят, мой птенчик. И нет за зимой этой лета.
И нас больше нет. Не оттает зима у виска.
Цветочек мой нежный, мой лучший... На всем этом свете
Такая тоска. Ни рубашечки, ни волоска
Уже не поправить. И в стайке детей не заметить.
8
До полночи жгут чернокнижную память мою
Фонарные луны сквозь бисерно-черную морось.
До полдня мне ангелы песню прощально поют
И слово плывет, будто лебедь, рыдающий в голос.
Там женщина плачет без слез. Ее очи сухи.
Она только память и горя обугленный ветер.
Она выпевает немыслимой силы стихи.
И в каждой строке воскресают умершие дети.
9
Закутанный шарфом, свой ранец подросток несет.
И будочник мерзнет. И пушки еще не стреляли.
Шарманка поет о разбитой любви и печали.
Вплывает мой город в последний, тринадцатый год.
старая баржа чем ты ее ни грузи
пахнет соленым простором да ворванью старой
сердце вздымает и вал шевелит баргузин
боль перебором вроде цыганской гитары
много ли соли в премудрости разных широт
море прессует волною песок расторопно
столько хочу написать тебе только вот
сяду за комп и куда подевались все тропы
стопы толковостей голени беглых стихов
вроде мелькнули и нет их растаяли в пене
я накопила такую к двуногим любовь
даже простила Медее себе и Елене
Ева вот только змея бы её укуси
что ей тогда не сиделось в незнанье да холе
ветер размеренно веет до самой Руси
плачет навзрыд оттого что я с севера что ли
волны раздули забытого холод и жар
что это вдруг если слово сказать позабыто
критик прочтет белозубый ему бы всё ржать
ржа одолела старуху с разбитым корытом
шито и крыто куда ни поткнись и не ткнусь
я и не тщусь размораживать прошлые боли
старая баржа уже отпустила свой груз
ворвани рыбы простора премудрости соли
а еще будет жаль предвечернего света
птичьих свистов изломы в безвидной ночи
где вопросы впервые дождутся ответа
и ответ словно дождь по листве застучит
будет все без меня и останется присно
будды легкой улыбкой и раной христа
будет первое яблоко сладостно кислым
и божественной будет любви нагота
не спасти ничерта вне земного предела
вряд ли сможет припомнить уже не грустя
как болела и пела как верила смело
как баюкала тело свое и дитя
та незримая миру бессмертья частица
будто я и не я а божественный зов
но зато ей уже никогда не приснится
узкий ящик скользящий в заплаканный ров
ни забрать ни обнять ни вдохнуть ни отведать
птичья стая растаявших в небе крестов
удаляется в поисках божьего следа
позади лишь любовь впереди лишь любовь
06.08.2012 Хаарлем
мы жили в стране где вербальной защитой грозя
еще было можно и выжить и выстоять впрочем
мы выжили там где живым оставаться нельзя
взвиваясь кострами в зарницах стыда и пощечин
мы детских кроваток защитные ставили рвы
и дети казались нам доблестным ангельским войском
но сон золотой был тревожен и краток увы
они вырастали и вторили дедовским свойствам
тогда бронепоездом нас врачевал анекдот
в пластмассовом тренье надежда цвела нерушимо
под пепел презренья в краю небывалых широт
где рот затыкали но не проглотили аршина
в нас пламень пылал изнуряя до жженья нутра
как вечный огонь затоваренной вдрызг бочкотары
и градус приняв недовыжившие мастера
в строю ожидали от строя тычка и удара
нам так белорусский вокзал растревожил сердца
до самого до основанья родного беспутства
что страстно желали мы третьему риму конца
но смерть его встретили как пустоту безрассудства
укусу змеи и отраве из любящих рук
подобно взращенное в погребе истины слово
ни судеб разлома ни сгорбленной муки разлук
ты не различишь на словесном дисплее суровом
одно лишь миганье прозрачнейших беглых секунд
сомненья пролитые на душу влагой дремучей
да снега драпри что свободными складками грунт
укроет на самый несчастный и радостный случай
так жили мы в сказке неявной застольной игрой
в стихах зарывая наросты из кровной потери
виновны едва ли и разве что только порой
припомнив детали я верю словам и не верю