Путь... он случается с избранным
– каждым,
Даже если не помнишь, откуда… ты будешь услышан,
Даже если колючий излишне,
И не знаешь, какую тропу твоя тень укажет,
Повзрослев до развилки… вокруг непочатые заросли,
Куда ни сверни – всюду божьи замыслы,
И твой контур уже созвездием вышит,
Там, где нет понятий – ниже, выше,
Нет последних и первых,
Правых и левых,
Где творения острый лемех
Под рукой верховного пахаря-фантазера
Анатомирует гущу небесного чернозема,
Выравнивая сути,
Обезличивая судьбы,
Разбрасывая отделенные от плевел зерна,
Для новых форм жизни
И вспышек сверхновых – на космической тризне.
Ты тоже свою кроху-лепту
Несешь этой вышизне…
Земному лету
Засахарив память,
Иди по сердцу – шаг расстреножа,
Дай себя отуманить.
В руках у тебя – путеводная ноша,
Варенье из яркого, алого
Для друга самого…
самого.
…и приходит ноябрь,
как ни готовься – всегда внезапно
пролетит за окном корабль –
лист издерганный воздух цапнул,
а за ним – целый парусный флот, идущий ко дну
то судорожно, то плавно –
исправно…
я приветствую их, проигравших войну
милосердной эпохе поздних кочевий
птичьих туч,
методично скрипуч
ржавый ветер-качели…
нам, оседлым,
не взмыть уже следом,
остается бросать якорь
в гущу крепко заваренной хмари,
в кофейную слякоть.
бескрылые голуби захромали
к утренней мессе.
молитвы бессвязны,
ну как из постылой и постной смеси
неверия и боязни
извлечь мужество быть? поверить
собственной истинной сути,
подавляя зевок двери
без поблажек,
спуститься с галерок многоэтажек,
(где в сотах картонных заседают соседи-судьи),
ступить на асфальт очерствевший,
под мерзлой, сморщенной коркой
ощутить – по горло, колко –
живой земли тремор,
от трели до тремоло
оказаться воскресшим –
прохожим, чьи волосы старит
узкой сухой ладонью
холодный день-скаред.
не горит солнце – тлеет,
путает нагие деревья с жирандолью,
прыгая с бронзовой ветки на ветку
все ниже и тяжелее,
озаряя наугад и метко
проходящих мимо
с опаской…
на лицах – гримасы и много грима,
свитера и пальто грубой вязки
превратили тела в аморфные туши,
я решаюсь быть уязвимым
и вижу в них чистые – чистые! – души,
еще помнящие Творца…
дохожу до конца
света и примыкающих улиц,
фонари по команде проснулись,
не тревожа пространства,
ноябрь,
спокоен и храбр,
я принимаю твое царство,
здесь каждому хватит зрелищ, хлеба, воды.
сиреневый сумрак накрывает кровли,
я шепчу – «мы с тобой одной крови» –
и слышу в ответ – «входи»…
когда солнце выходит боком
глотнуть городской суетный воздух
и снова – залечь на дно в небесный омут,
наверно, пора становится богом
и слушать деревья,
которые, умирая-живя, не стонут.
может, для того я и создан
среди недоверья
себе подобных – одиноких, нервозных,
напрочь растерзан или едва растроган?
все же задета пружина –
наверно, пора становится богом
с маленькой буквы,
с новой строки – выводить себя из насиженной бухты,
где бесятся с жиру
иллюзии, так и не вросшие в землю.
я открыт новоселью –
мне не вернуться прежним
из одиссеи обычного дня...
мне не вернуться, свобода – та еще западня,
еще вчера я был кем-то со стержнем
теперь я разный, в развязном воплощении-фанте,
любуюсь небрежным
рисунком морщин и трещин –
перекрестные тени мужчин и женщин –
на древнем асфальте
с дикой травой-щетиной,
с картавой молитвой, засевшей в ворóне-скальде,
с искривленной хребтиной
большеглазых собак бездомных
(только сердце свое большое не скальте).
наконец-то и я обездолен,
переиздан без сокращений,
враг ли, друг ли,
теперь я – разный, праздную великолепье
серых, изорванных облаков – трепетное отрепье,
что чище, священней
всякой церковной хоругви...
узковзглядый, узкогрудый, узкоплечий
человечек
наконец-то во мне уничтожен,
изнутри взломан.
припадаю к дорогам,
не ведущим – ведомым.
сам себе во владение отдан,
значит, кончился для души отдых –
пора становится богом...
После посещения музея Ван Гога в Амстердаме
Когда идет дождь на Майорке –
Торопливый, хрупкий и робкий,
Бисерно-дробной походкой,
Семеня по острову бусинами-шагами,
То сытые зрители-чайки в восторге
Заходятся криком гортанным.
Спонтанно
Размыты границы между ‘ними и нами’,
И кто кого кормит с руки в итоге?
На вновь обретенном берегу
Ближе становится враг врагу,
Человек – птицам, рыбам, пальмам.
И память
Глотает влагу, сочащуюся из рваного облака-тоги,
Страдающего одышкой и ожиреньем.
На растроганном песке выступают слезы и стразы –
Богатый улов для ожерелий
Белозубых и белоглазых,
Которые обменяют на горсть монет
В лавке уличного торговца разноцветными судьбами
И местными пересудами.
Прошлое признаётся, что его нет,
По ту сторону туч – лишь самолета прочерк...
Прочь от прочих,
Беспозвоночно-поточных,
Плотней прижимаясь к горячей почве,
Где прорастает собственная душа
В благодати и блажи,
Омытая, окрепшая перед новой молитвой.
Высохший старик со взглядом-бритвой
И любопытством малыша
Убирает мусор на пляже.
Время течет липким елеем,
И небо светлеет,
И море светлеет…
На тему мини-балетов "Эпизоды" в постановке Ukrainian Dance Theatre https://goo.gl/9hPZov
Когда же закончилось равенство
(или не начиналось вовсе)
между нами и с нами?
Тем неотвратимей, несносней
В паузах между снами,
Мы успеваем изранить, израниться,
Наспех натягивая тела на невинные души,
Странник и странница –
Вдали от спасительной суши,
Блуждающие огни в цепкой топи
Недуга –
Взглядов друг друга.
Наши рваные пульсы
Рождают импровизацию в джазовой синкопе.
Мы – беззащитные пупсы,
Неумелым богам в руки брошены.
Будет ли у нас прошлое?
Может, дыханье прервется на вдохе
За секунду до взрыва?
До взмыва
В иную тональность,
Где нет суматохи
Сближенья, и нет от него осадка.
Мы – просто в наличии. Бесспорная данность?
Вчерашние недотроги…
Кто первым из нас дрогнет
И растворится в другом без остатка,
И чья же прямая осанка
Утратит свою горделивость?
Кто сдастся жажде на милость
– самец или самка…
Кто себе идола вымолит
И нас из единого целого,
Такого неспело-несмелого
Вывалит –
Вывернет наизнанку?
И превратит самого близкого
В призрака –
Отдаленного, склизкого,
Очеловечит.
А были почти признаны,
Призваны, чтобы справиться.
Шаг – не навстречу.
Мы потеряли равенство…
Желтый и…
желтый – твои цвета,
Дождь ли, снег, а, впрочем, ненастья тебя не тронут,
Чуть устанет ночь – начинает светать
И сразу – нестерпимо желтым,
будто с размаха бросает в омут
Сливочного тепла, драгоценного сплава,
Что окутывает меня второй, нет, самой первой – кожей,
Придает душе форму…
Я – посвящен, уже – не просто прохожий
Среди многоликости безличья – слева и справа…
Я – странник, нашедший Путь
Между и мимо сувенирных лавок,
Глазеющих шопов,
Выхожу из лабиринта внутренних пут
И приобретаю навык
Слышать в маленькой церкви шепот
Творца,
который притворился грубой скульптурой
На время. И витражи еще живы…
Их радужными бликами я наполняю жилы,
Искренне рождая утреннюю молитву – но не пречистой и белокурой,
А чаше всесильного кофе с ароматом ванили…
И в чем бы потом святые меня не обвинили,
Я меняю далекий рай
на теплый яблочный штрудель –
Вот, где плоды познанья обретают божественный вкус…
Город – Город! – меня принудил,
(Хотя, к чему оправданья? – вряд ли теперь отрекусь),
Город меня принудил причаститься вышних даров
От имперских ликующих княжеств,
Ушедших в историю, но не уходящих под покров
Забвения…
Чувствую томную тяжесть
Благородных теней, что отбрасывают после полудня
Ныне здравствующие дворцы и замки,
Лучистые – даже с изнанки,
Окутаны в воздух медовый – даже в будни.
Бытия подлинная роскошь
Избавляет мысли от спешки и гнева,
Приближает к началу начал. Я – словно роспашь,
Открытая, жаждущая посева,
Семян и зерен,
Летящих сверху, когда есть Небо…
Когда есть Небо лимонного тона, то страх – иллюзорен,
И боль нелепа!
Я вижу Бога среди людей,
Он бродит по улицам под именем Амадей,
Он бредит музыкой, бередит ноты,
Слушаю… словно назад отмотан –
К Себе – к лучшему из отечеств.
И никнет нечисть,
И хлынет вечность –
Верная, вещая, рыжая, рыжая…
Счастье – такое большое, бесстыжее
Лезет наружу, заполняет горизонт событий,
Оставляя забытей
Все, что разбито-расколото.
Обжигает честность солнца, и золото,
Золото, золото Климта
Льется живою водою – щедрое, упорное!
Отделяет меня от прошлого, интервал – чистая квинта,
Благозвучие – полное...
Жизнь приходит на смену
Памяти. Попадание – точное,
В мое сердце сочное,
В желтую, в желтую – Вену…
Узнаю́
эту зиму – без снега и цели –
По тяжелой походке видений под утро,
По чужим небесам, что опять уцелели,
Оседая в туман –
сединой перламутра
Разливаясь в окне…
узнаю́
эту мнимость
Отступившей метели – от Города-горла,
Обесстужена даль,
обезветрена милость
–
Ослабели меха у вселенского горна…
Обездолен февраль – без накала и вьюги,
Обездвижена плоть обезвременьем года,
В межсезонье безликом
–
в девятом ли круге?
И душа, и пространство желают Исхода…
И края сверх, и всякой меры сверх
Раздуты солнца огненные брыжи,
И будто сок (я называю – свет)
Из вечных ран коры небесной брызжет –
Нисходит день, лениво тянет шаг
Среди травы, среди цветов-безделиц,
И полдню явлен подлинный вожак –
Уставший зной… я твой единоверец…
Я разделю с тобой и власть, и крест
Живой души в расплавленном просторе,
Я вновь и вновь намеренно воскрес
Или увяз пчелой в медовом сборе,
В янтарной капле летнего тепла,
В открытой ране, алчущей… ожога.
И раскален до боли, добела
Блаженный август в исповеди Бога…
Сентябрь 2015
Ножи стрижей натруженным стаккато
Чиркнут о воздух, высекая слух.
Кровавый шов июльского заката
Роднит края разъединенных двух
Материй – сумрачных – земли и неба.
В последний миг живущих возлюбя,
Идет на убыль гаснущая небыль –
И солнце тянет жилы из себя…
… И стынет в окнах отпечатком медным –
Сгорает вечность, данная взаймы,
Пространство ждет, и ширится, и медлит
Раскрыться бездной – времени и тьмы…
...перед рассветом...
Я – камень, лежащий в пыли – неисходной,
(Меня ли обнимет небесная сфера?),
Быть может, отброшен рукою Господней,
Быть может, задетый ногой Люцифера…
Я – камень, холодный – под солнцем палящим,
Водою точимый, под снегом не слышим,
И все же – трепещущий, дышащий, зрящий,
Я – камень, я – вера, пришедшая свыше.
Познавший тоску тяготенья земного
И ветра надменного сотни ужимок,
Я – скрежет скрижали, рождающей Слово,
Я – камень, живой! – до лиловых прожилок
На коже моей,
– дорогое убранство,
Ажур из грядущих и прожитых судеб.
Стесненный собой, поглощаю пространство,
Я камень, я пламя – в гранитном сосуде,
Я – проба Создателя, замысел ранний,
Предтеча предчувствий, предформа предсердий…
Я серый на сером, но тем и сохранней
Надежная хрупкость задуманной тверди…
Я – камень, завернутый в кокон безвольный,
Я – зреющей сути замшелая тайна,
Надгробный, строительный, – краеугольный! –
Я – глыба несущая, плоть Мирозданья,
Душа со-творенья…
Скиталец недвижный,
В пути покаяний – осмыслен, оскален,
Отпущен… и кану (где звездные вишни) –
Круги во Вселенной! я – камень, я – камень…
Июль 2014
Стоячий воздух – будто топь,
Дышать, дышать бы…
И все же рассосется злобь
До чьей-то свадьбы…
И все ж разгладятся рубцы,
Надрывы, шрамы,
О, как живучи – в нас! – творцы,
О, как упрямы!
Да не затронет их тоска
Держав разящих,
Они – спокойны – свысока
Времен изящных,
Наставших точно, по весне,
На грани слома –
В апреле-мартовской возне.
Еще до грома
Взорвутся вехи – ветхий век! –
Звериным воем,
И Бог, – обычный человек –
Поэт и воин,
Вернет забытые черты
Своей отчизне, –
Свободной от пустой тщеты.
Величье жизни
Пробьет унылый край земли
Ростками зарев,
Что смело занялись – смели,
Изгнав, изжарив,
Раба… раба – из душ, из вен, –
И мир расколот! –
Так поднимается с колен
Священный Город…
Прощая сонному бесправью
Богов, тяжелых на подъем,
Мы наливались мощной явью
И проживали – днем за днем
В мирской заботе – зренья, слуха,
По капле золота – от руд!,
Мы созревали – плоть от духа,
Священный бесконечный труд…
Без горести унылых вретищ
Что берегут монашью кровь,
Мы – те немногие из детищ,
Кому мирволила любовь, –
Средь ожиревших на соблазнах
И обольщенных силой стуж
Мы – двое намертво согласных
Растить единство наших душ
И помнить их земную верность
За гранью притяженья тел…
Ми пили нашу соразмерность,
И врозь войдя в родной предел.
Смиряя гордую разлуку,
Наперебой друг другу снясь,
Мы небу причиняли муку
И длили – длили! – нашу связь...
...я память судьбе обезболю –
уставший, возрадуйся, бес, –
я выпущу Бога на волю
в бездонную душу небес…
Не уступив себя на пядь,
Где счет неважен, то есть, равен,
По сердцу – вскользь, по коже – вспять,
Слегка задев, едва поранив,
Уходят те, кому вослед
Не брошусь я звездой падучей,
Кто был упорно глух и слеп,
И, к счастью, просто несозвучен
Бессонным таинствам луны,
Бесстыдным поклоненьям боли…
Уходят те, кто не вольны
Воздать за щедрость ночи боле,
Чем им отпущено мольбой
И мне отмерено от будней,
Уходит праведный 'любой' –
Мудрее утро и приблудней
К моей нетронутой душе
И памяти любви грядущей.
Благословенны, в барыше,
С улыбкой, только им присущей,
Уходят… тени по стене –
Бесшумные движенья мима,
За милосердие ко мне
Благодарю прошедших мимо,
Что отряхнули, не скорбя,
От ног остатки пепелища,
Что жду и верую в тебя
Сильнее, глубже, чаще – чище…
Мои слова – тебе и ветру чушь,
Твой жадный слух настроен на печали,
А между тем, нас чуть не повенчали,
Но был такой сюжет поэту чужд
И скушен для возвышенной игры
Бродячего шута под маской принца,
Надрывно излагающего принцип –
Щадить врагов (партнеров) – до поры…
Неспешный суд – ты поправляешь грим,
А зритель ждет, насмешливый и строгий,
Я от волненья забываю строки,
Тебя уводит Призрак-пилигрим
За тенью предков…гибельный раздор…
Но как пряма – актер! – твоя осанка,
Чеканный профиль родового замка
Все украшает гордый Эльсинор,
Где бесконечен монолог любой…
Моя душа дождливо ноет, мямлит,
(ей книжно вторит эхо): «Гамлет, Гамлет,
А разве нужно постигать любовь?»
Зачем? Чтоб избежать и пары встреч?..
Твои дары – упреки, мне ли брать их!
И не помогут сорок тысяч братьев,
Ведь одного – ЛаЭрта – не сберечь…
Мы так и не простились на века,
Я притворилась уличной плясуньей,
Меня спасает честное безумье
И принимает быстрая река…
Твой Бог устанет быть или не быть
С надломанной улыбкой чужестранца…
И только жаль немного Розенкранца:
Мне кажется, он мог еще любить…
Радужно брызнет искрами
Полдень, жарою пленен,
Мы так чисты, так искренны –
Дети далеких племен,
Вольные, вечно певчие,
Крылья – в дорожной пыли,
Наше с тобой наречие –
Азбука древней земли.
Ветром насквозь намолены
Храмы, хранящие сны.
Боги – всё мечут молнии,
Небом одним стеснены.
Мы же примерим – любяще –
То ли смиренья венец,
То ли гордыни рубище…
Держит верховный ловец
Наши движенья в памяти –
К ним не пристанет вина,
Травы, когда устанете,
Душам стелить имена?
Слезы созреют исподволь –
Нежности честный улов,
Идолы примут исповедь
Наспех посеянных слов,
После проросших сагами…
Маковый зной, утоми –
Хоть и рождались магами,
Мы становились людьми,
Смертными – значит, зрящими
Через патину времен,
Ваши святые пращуры,
Дети далеких племен.
Не уснувшим под стать
Ты – вошедшая чинно
По заслугам воздать,
Возлюбить беспричинно,
По-простому, без крыл, –
(Мы летали в грядущем),
Кто-то ночь заварил
Почерней и погуще,
Кто-то выключил слух
Преисподней-прихожей.
Как неравенство двух,
Мы меняемся кожей,
Попадая врасплох
В переплеты-плетенья –
На границе эпох
Между светом и тенью,
Где смиряется грань,
И созвучия пряны,
Ты – щадящая длань –
Бередишь мои раны,
Из которых – не кровь! –
Проступает, а млечность,
Разделившие кров,
Мы разделим и вечность.
Каждый мускул – упруг,
Двухголосье – звеняще,
Ты вернулась на круг,
Неземной, настоящей.
Деревья – стойкие волхвы –
Пророчества роняют оземь,
И запах жареной листвы
Зовет проснуться в эту осень,
Подставить паруса ветрам, –
Азартным, жаждущим наживы,
...уже приятно ноет шрам
от прошлых бурь: «Мы живы... живы!»
Пролился свет горячим серебром,
Господни руки оживили глину,
И ты уже пожертвовал ребром,
Чтоб обрести вторую половину
Во мне... Не тронута еще трава,
Еще не выпита Эдема милость,
В начале - были тихие слова,
А после - небо учащенно билось
У нас в груди. Мы на века слились,
И кто сказал : "не сотвори кумира"?
Еще так долго до паденья вниз -
...был день шестой от сотворенья мира...
Сто…летнюю жару архангелы отпели,
И юлианский пыл, и августейший зной,
Нам уготован рай в осеннем Коктебеле, –
Обещанный шалаш для радости земной.
Не падает и тень курортного жеманства
От уличных маслин и диких тополей,
Зажаты между гор, мы будем прижиматься
Телами и душой – все крепче и смелей.
Запретные плоды – повсюду, без отказа, –
Вишневое вино, тугая плоть самсы,
Мы молимся богам языческого джаза,
И ветер, продувной, ложится на басы…
Пускает небо сок, и солнце дышит грузно,
И воздух тяжелит бараний пышный плов,
Увязнет чайки крик…и в мякоти арбузной
Мы обретаем мир полуденных пиров.
Застыли времена в нетронутом просторе,
Смешались племена в бескровной правоте –
Здесь веруют в одно! распахнутое море,
И полнятся ряды идущих по воде…
Сто…летнюю жару архангелы отпели,
И юлианский зной, и августейший пыл,
Нам уготован рай в осеннем Коктебеле…
Недаром ОН тогда из чаши горькой пил…
На жадный день – души потреба –
Свое распутье струн и строк,
Приливы и отливы неба –
Все ближе и все дальше Бог.
И та же лютня, плащ обвисший,
Дорога в ночь – за ярдом ярд.
Рожденье и убийство виршей –
Все тише и бессмертней бард…
Томным золотом окрашен
День, дрожащий цветолистьем, –
Осень разразилась кражей
Ломких грез, увядших истин
С ветки, с крыш, с моей ладони –
Все летит пыльцою-былью –
Тише – в сердце, чище – в доме,
Высь готовит изобилье
Свежих струй и стай нездешних,
Рвущих память на желанья –
Пить любовь земных и грешных –
Алый сок рябин познанья,
Петь хвалу премудрым гадам –
Тесен рай без искушенья,
Дождь угоден, дождь угадан
Верхней нотой всепрощенья.
Шепот ветра колкий, гулкий
Мне перечит, будто прочит
Вечность и с тобой прогулки –
Между делом, между прочих
Пестрые наряды носим –
Бьется рыжая свобода
В стекла душ – да будет осень,
Время жизни… Время … года.
Предскажу каждый звук, каждый жест –
Очертанья грядущего века.
Из обычных двуногих божеств
Выбираю себе Человека.
Выбираю коснуться руки –
Всемогущей, неистово-нежной,
Пережитым ролям вопреки
Я рождаюсь – невинной и прежней.
На ладони – сплетенье эпох
Наши судьбы в узор собирает,
Оправданье настигнет … врасплох -
Уведет нас от самого края…
И вторженье настойчивых губ
Постаревшие тайны разбудит –
Расточителен Бог или скуп
На любовь – непосильные будни?..
Раззадорит луне рыжину
Ожиданье – ночная опека,
Выбираю терпеть тишину,
Чтоб услышать приход Человека …
Давай, разделим пополам
Остатки дня, – наш хлеб насущный,
Все тех же зрелищ скучный хлам,
Все тот же ветер, метко бьющий
В живую пустоту окна -
Там вянет бахрома сирени
Который век. Один... одна... –
Мы – наши тени, но … смиренней, –
Лениво между строк лови
Причины расставаний пробных.
Устали Боги от любви
Неравных и себе подобных.
На поле будничной войны
Оправдан дождь, едва отмучась,
Мы снова в милости вольны, –
Давай признаем нашу участь.
До сердца добежит озноб –
Касанье отболевшей стужи.
Мы станем – тишиной взахлеб,
Друг другу ближе и … ненужней…
Указом высшего упрямства
Разрешены шаги весны –
Там, за пределами пространства,
Мы снова скрещиваем сны
И удлиняем тени судьбам ...
За секунду до вспышки
встреч,
Я звенящий полет прерву,
Невозможно больней прожечь,
Только спелой звездой
– траву,
Только сердцем неспетым
– жизнь –
Распалить до белым-бела,
И в тебя прошептать – вершись,
Ведь иначе – зачем была?...
А иначе –
воде стареть,
Отраженьем размытых лиц,
И земле, – безымянной впредь, –
Отпускать на чужбину птиц.
Гончих псов безутешный лай –
Только небо под лапы брось!
Наши души слетятся
– в рай,
Остывая телами
– врозь...
За секунду до сна – исправь,
Прогони тишину со лба.
До тебя не добраться вплавь –
Глубока,
глубока
судьба...
Он был... покуда смог
Терпеть - (так жребий выпал) -
Любви неровный слог,
Души неравный выбор...
Растревожили голуби перья,
Половинки души - полюса,
Проливают по капле - терпенье -
Разлюбившие нас небеса...
Обнажает надменные ветви
Исполнительный ветер судЕб.
И всегда, почему-то, приветлив,
Черствый день - неразломанный хлеб.
Горизонтом - по-прежнему - вспорот
Опрометчивый вид из окна,
И ко мне возвращается Город,
Испытав расставанье сполна.
Торжествует осенняя память,
То сжигая листву, то знобя,
И уже ни простить, ни исправить
Этот мир... -
без тебя...
без тебя...
В самое небо – ранена
Эхом опавших клятв,
Осень – капризно-ранняя,
Ловит пытливый взгляд
Уличных бесов, избранных
Сеять обрывки снов.
Памяти жесты выспренни –
Камни терзают вновь...
Варвары – страсти древние –
Гонят голодных птиц –
К вечности – через тернии, –
В руки святых блудниц.
Жалости капли быстрые
В тучи медно слились,
Под ноги – первым выстрелом
С ветки сорвется лист...
С крыш – золотое крошево
Кормит людскую плоть,
Зрелая тайна прошлого
Дарит запретный плод.
Завтра, ошибка постная,
Вдруг окропит зонты.
Осень – попытка поздняя –
Двинуть войска на «ТЫ»...
Дождись, уверуй, – оправдай
Мое – на вечность – опозданье,
Мое изгнание из стай
Бездушных, душных мирозданий,
Мое отсутствие в конце
Твоих вопросов, – нота скрипнет, –
В ветвях запутался концерт
Для ветра и охрипшей скрипки.
Достань до дна, затри до дыр
Моих значений звуки, знаки,
Смывая с рук постылый мир –
Чужих прикосновений накипь.
На вдох и выдох сочный бриз
Раздует жар – шальную робость,
Постарше жизни наша близь –
Длиною – в миг, ценою – в пропасть.
Готовь мой день – призывный клич,
Стели мне ночь – высоким слогом, –
Иду – главой священных притч
Вернуть в Эдем седого Бога...
Небеса мечут бисер – надуманный дождь
Нарисован на лицах оконных,
Возлюби меня, Город, – убей, уничтожь, -
Я учусь быть твоей – непокорно…
Водосточные трубы полощут гортань
Прямодушною горечью смога,
И печаль твоих башен - устало-горда,
Как ребенок, равняется с Богом.
Не клюет мое сердце крылатая рать,-
Ожиревшие стражники в черном*,
Неужели ты рад? – этой сытости! – рад?
Я учусь быть твоей – обреченно…
Ты надменно вкусишь от дымящихся просьб
Лишь тобой насладиться достойно,
Разорви старомодный туман и - отбрось!,
Обнажая деревья до … стона.
И меня не щади, – наугад, наизусть,
Прочитай и забудь – человечно,
Отражаясь в реке первобытных безумств,
Я учусь быть твоей – бесконечно….
*речь идет о воронах Тауэра
Небо – в клочья бордовые порвано,
Ночь – в морщины рассвета зажата, –
Боль утраты не делится поровну –
Все присвоит душа моя жадно,
Все – до капли, бедою не узнанный,
Ты уходишь, а я – не способна...
Память цепкая милует узника:
Ты меня забываешь ... подробно,
Всю – до тени, повадками сыщика
Ты разведал меня, но не выдал
Тайну вольного странника-хищника.
Нет, не бьешься, мой глиняный идол,
Нет, не врешь на прощанье – "до скорого",
Рвет тебя многорукое утро.
Я – горда, моя слабость – раскована,
Трудно женщиной вырасти, – трудно...
Вчерашний ветер стал хрипеть –
Уныл
и сдержан,
И гнется –
гнется! –
мой хребет –
Железный стержень,
Не грех, – тоска глухих пещер
Мне душу сгорбит,
Я буду,
буду
царски щедр –
Размножу скорби…
Теряет солнце злую спесь
Былого глянца, –
Поставить лучшую из пьес
Ему я клялся…
Я щупал жизни нервный пульс,
Я рвал, где тонко,
Безбожник? – пусть,
Безумец? – пусть,
Не бездарь только!
Азарт игры бессмертит зуд
Сердец тряпичных,
Еще хочу! –
тебя –
на зуб…
Еще – язычник…
За ролью роль – мой взгляд окреп,
Всю нежность –
выбил,
И горек наш актерский хлеб,
И зрима –
гибель…
Уходит небо, как жена,
За вдовий бархат.
А дальше?
Дальше –
ти-ши-на
И слезы
Барда…
Если приклеится дождь
Крепко – к моим вискам,
Знаю – тоску отведешь
Вглубь своего леска,
Знаю – утратишь ты стыд –
Бабой, совсем простой,
Только не дашь мне остыть
В луже – стальной водой.
Ставлю ловушки обид, –
Варвар надменный, – вор,
Чтобы вовек не забыть,
Ты исцеляешь, – хворь,
Ты – занебесного… явь,
Блудному сыну – храм,
Верю…но яростно взяв,
Жадно тебя – предам.
Верю – из множества тыщ
Вялых друзей, подруг –
Ты и спасешь, и простишь
Зло неумелых рук,
Зло – под названьем… любовь,
Каюсь ли, жалкий червь? –
Я проповедую – бой,
Ты – беспощадность…жертв!
Вяжутся – прямо из жил –
Петли-кнуты дождя,
Сколько судьбе ворожил! –
Все предрекал – тебя…
Снова осень – на радость химерам…
Снова старость – на милость бесцельных скитаний…
Это солнце останется серым –
На века и на сотню жестоких Британий!
И не вспомнишь уже, не ответишь, –
От чего ты бежал – от короны? от скуки?
Сонных туч порыжелая ветошь
Не согреет деревьев дрожащие руки…
Мой король, нас, по-прежнему, двое –
Лицедеев – блистающих в роли безумья,
Может, небо поймет и... завоет:
Наша сцена – Земля – до последнего дюйма!
Сколько миль мы с тобой прошагали –
Истопталась душа, – значит, скоро устанем,
Заскулят холода… по-шакальи –
На века и на сотню железных Британий!
Ведь нельзя ублажить наши беды:
Все державы меняют монархов без плача,
Только шут непростительно предан –
Я похож на тебя – отродясь околпачен!
Не сезон…балаган мы закрыли –
Так уходят актеры от зрителей лживых –
Мы услышим лишь хлопанье – крыльев,
Мой король, благодарные вороны живы…
Что теперь неудачи бояться? –
Зарастаем травой, как герои преданий,
Как последняя шутка паяца –
На века и на сотню великих Британий!
Сошедшие с небес, – в ином тысячелетье
Мы встретимся опять, не опуская глаз,
Проснется старый мир, как будто в день последний, –
Мы встретимся опять и выдумаем нас.
Сошедшие с небес, – в изгибах новых улиц
Опять не сможем мы друг друга потерять,
И преданный ноябрь – он ТОТ еще безумец! –
Поспешно срежет нам дождя седую прядь.
Сошедшие с небес, – в который раз, капризно,
Утопим скучный стыд в бездонной тайне луж, –
Воскресшие любить – сегодня, завтра, присно, –
Мы встретимся опять – в одно касанье душ…
Черпнет небесной глуби
Тяжелый звездный ковш,
И взглядом –
пусть погубит! –
Тревожь меня,
тревожь,
Посеребрит запястья
Свечи игривый блеск
Меня дыханьем частым
Спали,
бесстрастный
бес.
Злословят скоморохи:
– Монарх, видать, не дюж! –
…я подбираю крохи
Твоих неверных душ.
От переспелых сплетен,
Сетей людской возни,
Туда –
где глохнем,
слепнем,
Возьми меня, возьми…
Где неба звучный выдох
Родит святую боль,
И первая из выгод –
Быть сломанной
тобой…
Где ночи дух преклонный
Готовит наш союз,
Тебе –
веселый клоун –
Сдаюсь,
сдаюсь,
сдаюсь.
я надула месяц, будто
парус,
– в грубой шерсти неба – вольный,
мечен
алым жаром, – после бунта
пауз
как мне выжить? воем?! воплем?! –
нечем…
нечем жить, а Ты в молчанье
тащишь,
негде ждать, – мой домик старый
сломан,
Боже, душу вскрой печалью –
настежь! –
боль впусти – она подарит
Слово…
Небо звездами, как оспою,
изъедено,
Небо смотрит на меня, прищурясь, –
месяцем, –
Лик бессонного всевиденья, всеведенья
Манит душу из окна бесстыдно…
свеситься –
В ночь,
разверстую обманами капризными,
В ночь,
напавшую на зренье злой акулою,
Только вижу –
двойники Твои, как призраки,
Все тенями с фонарей ползут
сутулыми…
Полночь грешная вовеки не отбелится,
Полночь грешную чернильный ветер вымесил,
Тело? –
гипсовая, в сущности, безделица,
Я? –
лишь Бога безымянный, чистый –
вымысел.
Кошки –
женам хищноглазые соперницы,
Кошки –
хвастают величьем серым издавна,
Слезы светятся – беспомощности первенцы, –
Мне бы вырваться надменной жрицей,
–избранной? – …
ЗА! –
пределы пожирающего игрища,
ЗА! –
немое предсказанье звездных символов,
ЗА! –
бессмертие тоскливости, –
да миг еще,
Чтобы броситься к Тебе душой
бессильною…
Помнить твой голос,
но слышать молчанье потери,
Болью прозреть –
ты ушла, –
ты становишься взрослой,
Жить для тебя! –
в одинокой отныне постели,
Значит – любить,
по-земному,
отчаянно
поздно…
Все же любить…
закаляться сердцами нагими,
Все же с ладони кормить облака – по-монаршьи,
…рыбы отпели – беззвучно –
морскую богиню, –
Выглядит море сегодня спокойней и …
старше.
Верить тебе –
и увязнуть в единственной вере,
Даже грустить –
ты теперь отдаешься без боя –
Белою пеной бросаешься в ноги
на берег,
Гладить тебя –
ты навек притворилась собою.
Видеть твой след –
По краям окровавленных лезвий, –
Выгнать из кожи болезни –
бродячие
войны,
Броситься ввысь
за глазами,
что в душу залезли, –
Значит – войти
с головой
в первобытные
волны…
Листья, что крылья подбитого ангела,
Сыплются с неба, –
болеют,
болеют…
Осень, – верховная истина Англии, –
Рода Тюдор и безумства Болейн.
Страстью великих расцвечены, вышиты
Рыжие кудри да белые плечи,
Страшно поверить, что выжила!
выжила?..
Глупо молиться, что время излечит…
Голая,
гордая,
горькая
ненависть
В жилы камней забирается прочно, –
Все-таки выльется свежая летопись
Рыжею кровью из сердца,
из почвы!
Слышишь, любимый, как дождь опечаленно
Робкие гимны накапал на лютню –
Даже без зла твоего и отчаянья
В замке высоком – бестело,
безлюдно…
Как мне хотелось довериться –
боже мой! –
Пальцев мужских распаленному гневу,
Ты позабавился – девочкой брошенной –
Но не увидел во мне королеву!
Что мне теперь наговоры предателей, –
Сильных – казним,
бесхребетных – прикормим!
Я выпрямляюсь, по-детски,
старательно,
В вечность пускаю надежные корни.
Вылезет солнце, как чудо пещерное,
Выползут звезды из нор и отверстий
Громче приветствовать деву священную
Рыжей породы скучающих бестий!
Дрогнет Европа, седое животное,
Пусть – неосознанно,
еле заметно!
Новая Эра рождается – вот она –
В имени женщины
Е-ли-за-ве-та…
Ты думал – безропотной льдинки укол? –
Хрустальные пули, замерзшие слезы
Под сердцем твоим застучали, – укор
Отринутой вьюги, отточенной прозы.
Ты был очень юным, - казался святым,
А я в зеркалах отражаться устала,
Дыханье мое убивало цветы,
Но душу вселяло в немые кристаллы!
Напомнило небо – на вкус – пастилу,
Морозные сласти – тягуче-упрямы,
Ты долго боялся ходить по стеклу,
Которым – едва! – заросли наши раны…
Рождественский дух – карнавальный паяц,
На елях развешивал бисер усердно,
И взглядом холодным моим опалясь,
Ты бросил страну под названием… Герда.
Метель белогриво рвалась от земли, –
Луна присмирела от снежных набегов,
Мы стали послушны обрядам зимы
И тихому равенству ВСЕХ! перед снегом…
Прозрачные куклы, бессмертны судьбой,
Наш лед бирюзовый надёжнее стали,
Мы пресную вечность солили мольбой,
Что вместе однажды бессмертно... растаем…
И долго май свой выход репетировал
На мятый лист, – размытыми строками.
Из луж бездонных белые рептилии
Мне отражались в небе облаками,
Как души душ,
не верящие
в холод,
Как сны у снов,
что нашу память
холят…
Трава взрослела цветом и повадками,
Давала мне уроки мудрой лени,
Он был не первый, – номер пять порядковый –
В календаре внешкольных впечатлений,
Где души душ
сражались
за блаженство,
Где сны у снов
учили наши
жесты…
Франтило солнце свежим блеском, лаковым,
Ко мне лучи тянуло, – стрелы, пальцы,
Но мякоть сердца, как моллюск из раковин,
Еще стыдилась разломать свой панцирь,
А души душ
уже отпели
детство,
А сны у снов
уже страшились
бедствий…
Меня задел щекой, шершаво-замшевой,
Горячий ветер – снова шалость фанта,
Смелей игры, я побывала замужем
За синей тенью в трещинах асфальта,
Чтоб сны у снов
изгнали нас
из рая,
Чтоб души душ
не выдержали
мая…
Грозный отец, почему твоя стража цепная набычилась?
Чует беду – солнце вспыхнет рубином за сотню карат.
Точно копье, – не занозу-стрелу – в мое сердце тепличное,
Врежет свой нос, до упора, в песок вёслокрылый корабль.
Пена развесит в волнах до бела раскаленное кружево,
Чайки обнимут гребцов, чистоты птичьей НЕ запятнав,
Спелый загар смажет плечи Его позолотою грушевой, –
Я на скрижалях любви выбью: Имя Ему – Аргонавт!
Страхи мои, злые Гидры, завертят чулочными шеями,
Да, в чужеземных глазах – равнодушия медный отлив,
Боги, спасите, отдайте мою жизнь Ему в подношение
Вместо овчины худой, – порыжелый от старости миф.
Зубы драконовы в почву моих преступлений посажены,
Кто эти всходы пожнет? – и в Него влезет мелкая дрожь.
Мудрый отец, отпусти же с Hим дочь, полюбившую заживо –
Пару проклятий вдогонку да крепкий оливковый дождь.
Самые жаркие мысли сорвутся с тяжелого якоря,
Я разделю с Ним и ложе, и сытость монарших расправ,
Он попытается верность хранить, каждодневно и якобы,
Нашу недолго-прямую стезю на распутье распяв.
Царство Аида привЕтит обыденней, даже обеденней,
Тельца детей – в белоснежных одеждах из перьев и лент.
Только тогда я Ему расскажу, как предать меня медленней
Смерти просоленных слов на страницах бессмертных легенд…
Свежести,
ветреной свежести в голосе,
Колкости глаз – до глубин,
до глубин,
Птичьему росчерку пО небу горести, –
Дай свой окрас –
час любви - голубин!
Павшие листья, истерзано вретище,
Взяли твой след,
от меня – до меня.
Семя Друидово, ты – моя женщина,
Осень, воскресшая веком огня.
Соком смолы закипала меж буднями
Алых лисиц на янтарных полях,
ПОтом ушла в землю - будто мы,
будто мы
Мерзли, по-детски, в одетых телах.
Сумерек кашель – не стыдно ли,
стыдно ли?
Слезы мужского восторга пролить,
Тени мои – то игрушки, то идолы,
В смене твоих плотоядных молитв.
Острые локти железного месяца
Ночи змеЁвий раздвинут, и в щель,
Ты ускользнешь,
неизменно изменница,
Магов тщедушных тщеславная дщерь.
Что они тужатся - пойлами пресными
Беса изгнать из помятых камней?
Верую, верую, -
знахари, бездари,
Кожею – встык - не пристанешь ко мне…
Разные норы, -
как шарики пробные,
сдобные наши сердца, - зажуют.
Дольше, чем гнев – что-то ноет под ребрами,
Больше, чем боль –
я живу,
я живу...
Безумен он, она – утоплена,
Но сотни лет живут – «на бис»,
Как два великих НЕ любовника,
Офелия и Датский Принц...
Отметься, мой ливень, -
От линий – до линий,
Лиловей, ленивей
Меня застолби.
Набухли бескостно –
То букли, то космы, -
Стекающий космос
Частицами бы…
Отрадно, отрядно,
Срываются ядра,
Без соли, без яда,
В ладони мне - суп.
Невольно созреешь
До зренья и зрелищ,
До слуха и стрельбищ –
Воды самосуд.
Присяжные окон,
Зашторенным блоком,
(За что?) темным оком
Смеются мне в лоб.
И ждут, что угробит
Во влажной утробе,
Под сытостью дроби,
Меня злой потоп…
Знаю много других, но пока – ты,
В горло – клином, колОм –
готическим шпилем,
Крыши крылья сложили покато,
Город – гонор, –
на время к почве пришпилен...
В моде вечен высокий ноябрь,
Звоном сонным в Биг Бен нацелится полдень,
Ленч, как рай, мне обещан,
но я бы
Птицам сердце скормила –
ешь, только, Лондон!
Призрак неба –
разменян на капли,
Признак нёба –
язык насилует звуки,
Стоном гласных кладет их на камни
В город гордых согласных –
жертвою скуки.
Ребус улиц и лиц, – Зазеркалье,
Лево смотрит на право –
игрища лужиц,
Снизу – солнца –
свое отсверкали,
Сверху – Тауэр,
древних узников ужас.
Парки, скверы, стриженых трав вкус
Поклоняются вновь газонному ритму,
Память намертво выкроит ракурс
Нищих снобов и… эля –
целую пинту.
Помнишь,
вместе лепили аббатство,
Прятать в раки вождей истершихся мантий,
Полно,
даже останки боятся
Трогать душу твою, –
огромен и мал ты!
Гибну –
желтая Темза на воле,
Глубже –
висельник-мост охотно наклон дал,
Громко –
вот мой, любовник и воин,
Город – годен вовек для участи
'Лондон'…
Вползает утро серым ящером,
И делит нас на части – две,
Вот ты встаешь – зевают ящики,
Растет по стойке «смирно» дверь.
Часы чихают вечным насморком –
На стрелках циферблат повис,
И крошки тел, любивших наскоро,
С подушек я сметаю вниз…
Вода из крана – обескровлена, –
Все краски красные ушли…
Я – нА ночь сбитая оскомина
Твоей голодной, злой души.
И губы прячутся улиткою
Под кожу наших гладких лиц,
Постель не служит мне уликою,
Как цепко мы в нее вплелись.
Заутреню под душем выстояв,
Мы точим нож, – уже людьми, –
Освежевать на завтрак кислое,
Гнилое яблоко любви.
Навек остынет чай – без четверти,
Я ухожу – число, строка.
И только ключ в твоем безветрии
Вопрос поставит у замка…
Девочка, милая, ты свою женскую зрелость не скроешь
От любопытно-стеклянных зрачков увядающих кукол.
Прячешь ты скверно на дне сундучка безобидных сокровищ
Тот летний день, молоком убежавший с плиты душных кухонь.
Помнишь, казалось - мирок мотыльков от любви огорожен,
И никому разноцветные крылья не выпишут пропуск,
НО! самый белый и чистый, скучающий зной огорошил,
Прыгнула следом за ним ты бесстрашно - хоть в яму, хоть в пропасть.
Платье дрожало навзлет от дыханья стальных антиподов,
Первая строчка в дневник – географии новый учебник,
Без парашюта паденье твое вглубь земли – это подвиг
Или подъем затяжной за черту, там, где белый волшебник?
Кто-то в плаще барабан декораций вращал - закулисно, -
Смело сценарий взросленья во сне брал на пробу ландшафты,
Долго дождило… Но море слезинок соленых закисло,
Высохли веки, и сразу в железный лес делала шаг ты.
Длинные стебли владели наречьем твоим в совершенстве,
Гибкие лани с ладони лизали и ревность, и зависть,
Кот улыбался и таял – ты воздух скребла против шерсти, -
Жалобно уши поджал обезумевший Мартовский Заяц.
Дальше - холодных картонок парад, - тонкокожая свита,
Плоская дама червей козыряла наличием крови
В карточном сердце, все масти сдались ей на милость, и с виду
Даже твой принц присмирел, белый-белый, затравленный кролик.
Сколько же весила горечь твоя на суде - пара унций?
«Просто чужая», - шипели свидетели в модные рюши,
Шулеров злая колода тебя осудила проснуться
Без апелляций, - среди человекообразных зверюшек…
Солнце лоснится на небе, но ты в сундучок не заманишь
Круглое счастье, а впрочем, его белый плюш измочален,
Твой летний день возвращается в дом, и уже понимаешь,
Он и другие не стоят того, чтоб опаздывать к чаю…
Я возьму тебя -
капля за каплей,
Обожгусь,
хоть я в коже, хоть без!
И лиловой росой,
- не закат ли? -
Истечет сердце в ребрах небес.
Я вплету тебя тысячью бусин
В мускулистые корни осин,
И надумает жилы на лбу синь, -
Пучеглазая,
скорбная синь.
И циклопья моя одноокость
Желтым зверем поманит соблазн,
Как листву,
твоя княжья высокость,
Сбросит с ветки стыдливый атлас.
Узким пальчиком воздух исчеркан -
Точки слез,
треугольники лиц, -
Я сражался бы с волком,
и с чертом
В длинных копьях надменных ресниц.
Зрелой гибели зреющий купол
Одолеет нас медностью ран...
Из толпы разухабистых кукол
Я б тебя
по крупице
вбирал.
И птенцы твои
- жесткие перья -
Измусолят мне мясо,
как шелк,
Я созрел до любви
озверенья,
Но еще
до тебя
не дошел...
Сегодня тебя убили
Все женщины,
что любили
Обнюхать, бездомной собакой,
И молча прижаться рубахой
В горошек, полоску и клетку, -
Узоры впиваются крепко
В свободные плечики … шкафа –
Теперь не уйдешь, ты, от штрафа.
Сегодня тебя убили
Все женщины,
что лепили
Себя, как вареники с вишней
На пятничный ужин, - и вышли
На финиш
полночного фарта
За утренний приз – кухня, фартук,
Растет свалка щеток и тапок –
За все, ты, заплатишь им. Так вот.
Сегодня тебя убили
Все женщины,
Что удили
Твой торс на живца – много теста,
Белье, пудра и скудость текста -
Глотал червячка, скользкий угорь,
И сыто искал белый угол
Бассейна… Вода остывает.
А скоро кончина.…Бывает.
Сегодня тебя убили
Все женщины,
Что рубили
Топорно, наотмашь, «навеки» -
С порога – в кровать – ветки, вехи,
С кровати - к порогу – и прямо,
Зарубки… по мясу, по ранам…
Последняя жатва - как жарко,
Сегодня ты умер.…А жалко…
Танцуй еще –
бес жала ты, -
без жалости,
Пожара стиль
растил
плясуньи шелк.
Пожалуй, стал я стар,
не то -
бежал –
остыл…
Пожалуйста,
спаси -
танцуй еще…
Не ровен час,
уронишь трона
уровень –
Не ровня, чай,
но разве
разны мы?
Мне ров с тобой
родней,
чем Папа увалень,
Накрой, нас, кровь,
не раз –
не разними.
Калечит хвоей
хворь
с лихвой –
из ваты я,
Как вечны фанты
у фонтана войн,
Намечен фон –
тебе - фата
от фатума…
А мне –
за чей фантом? -
фаната вой.
И градин грамм
громаден, -
гадит год –
и как
тебя играл я гаммой
ранних
ран!
Но грабит
груз груди
без грусти
готика -
И на погост
нас гонит,
гонит
храм...
Надень меня, пусть не по мерке,-
Кроили для другого тела,
И настежь ворот – створки, дверки,
И кожи ворох – моды тема.
Я выучу твою осанку,
Хоть износилась иноверцем,
Да выпотрошу наизнанку
Все внутренности вместе с сердцем.
Оставлю пуговицы только:
Пришитые глаза чудовищ,
Вся разошлась - по швам и долькам,
Надень – и ты меня удвоишь.
Между нами –
скомканный воздух,
Простыня отмирает
плоско,
От меня – отросток – отрос дух,
Удлиняя тень мою
просто…
Просто две человечьи мысли,
Висли в выси,
свивались в узел,
В острова и в острые мысы…
Просто … ты мое небо сузил,
Но его мы оставим
синим,
Телом сильным на радость
слабым.
Между нами – ночи -
осилим…
Между нами – рассветы -
сладим…
В ней все – ему, и небо кличет смуту,
Вкус нетерпенья взлетает смело,
Клубок из снов и тел людских распутан:
Она – иная, она – посмела!
Ряды затворников бредут молельно,
Вот вся и вера, куда уж проще?
Скрипят иконы сонно, колыбельно,
И псы глодают святые мощи.
Куда уж жалобней – слеза из храма?
Ладонь распятья не крови хочет,
Ведь шепчут в дебрях лешие без срама –
Она – иная, она – морочит!
В лесах заветных гномы-старожилы
Дубам приносят свои колосья,
И что ей вновь они наворожили?
Многозвучанье? Многоголосье?..
Да, шабаш ведьм летит в девичьи кельи,
Что – сумасбродство? Пусть – сумасбродство!
И чьи-то пальчики колдуют зелье –
Противоядье ее сиротства.
Бесславный грешник оборотней ищет
Ревниво пламя средневековья,
Сожжет, казнит, согреет пепелищем,
А к приговору да послесловье…
Трубят охотники в железном марше,
Из ран деревьев, что капать может?
Но дрогнут нервно воины постарше,–
Она – иная, она – тревожит.
… В ней – это все – ему или кому-то,
Кто в лес ворвется, болезнь посеет,
И несмотря на ту, другую, смуту,
Она, иная, болеть посмеет.
Усопший шут, звенишь в сердцах увечьями,
Как бубенцом, летящим с колпака,
И бьешь крылом – лоскутьями заплечными –
В стекло – так нервно дрогнула строка.
Худые пальцы вытянулись веером,
Уснув на лютне, задушив струну,
И вопреки домашним суевериям,
Ты духом стелешься в мою луну.
Твой любовь заплакана, как младшая
Сестра, и телом скороспелым тварь.
Не верь сему – Праматерь Ева – падшая,
Опавшая в старинный календарь.
Твою любовь, наивную, хорошую,
Ты бросил в лес чужих, железных лап,
И я, твой друг, с улыбкой скоморошею
Я, первый, оскорблю ее, как раб.
Она отдастся мне, сперва застенчиво,
А после осмелеет сатаной,
Возрадуйся – в ней столько человечьего,
И облети нас мирно стороной.
И мы оплакивать тебя, спокойного,
Устанем. – Видели тебя в гробу!
Не стоим вместе – одного покойного,
Где смерть писала жилами на лбу.
Вцепившись в яму кольцами и путами,
Ты предан почве, дерзко погребен,
Прости нас, если стали недоступными,
И отрекись в раю от двух имен.
На мертвом теле – два обмана – ссадины.
Один молчит и нам не выдаст слов.
Мой вечный друг, твои глазные впадины
Горохом слез наполним до краев.
Хочу я пальцем раздавить луны коровьи бельма,
Убить следящие глаза,
закрыть ладонью пасть,
Хочу плясать под вой сердец,
как проклятая шельма,
Не слыша зов, - ворваться в храм,
тебя напиться всласть.
Тебя - обнять, забрать, душить,
без права мужа трогать,
Без права быть твоей женой,
без права греть постель,
Без права ждать,
но след судьбы провел мой дерзкий коготь,
Без права сметь,
он пересек предел твоих страстей.
Боишься лечь со мной в аду,
где черти гибнут кучей?
Боишься ведьму приласкать,
губами пасть у ног?
Страшись,
мой взгляд по небесам скользил -
плебейский, сучий,
Очнулся и лизал твой нос, как брошенный щенок.
Что может быть ужасней слов,
твоих, моих, пророчьих,
Что может быть недужней слов,
написанных для всех,
А божья правда обо мне гниет
на тропах волчьих,
Святая гниль - под твой башмак! -
мой первородный грех.
Сегодня ночь - не для тебя,
сегодня ведьма плачет.
Так будь моей хмельной слезой
и капни мне в бокал,
Но ты сбежал от дождевой
души моей собачьей, -
Уже другой - не ты, не ты! - мою слезу лакал.
Уйдешь - коварством догоню,
умрешь - достанут руки!
Прогонишь -
деревом врасту и стану у дверей!
От сук устанешь?
Но и ты рожден от нищей суки,
Она - одна - для всех земных, -
монахов и зверей.
Как девку, бросишь ты меня
в бетонный спящий город,
Как потаскуху, обнажишь
для похотливых плах,
Но сучий сын, ты не поймешь, что мною движет голод,
Извечный сучий голод -
быть с тобой из праха в прах.
Я помню мать,
она в окно смотрела вишней рыжей,
Я знаю мать -
меня с грехом зачали пополам.
И знай - в детенышах твоих я повторюсь -
бесстыжей,
Звериной кровью разольюсь
по сучьим всем телам!
Ты мне не нужен –
Будь моим мужем,
Телом скупым не ласкай – не дари,
Ты мне не сужен,
Ветром простужен,
В жены меня по закону бери.
Мы два крещенных,
Бога лишенных,
Вдруг изменили той первой любви,
Что у рожденных –
Умалишенных,
Гибнет от пьяных стаканов в крови.
Что ж ты не плачешь,
Злобно судачишь,
Дико косишься в коряги-кресты,
Душу не спрячешь –
Тихо маячишь,
Жаль, что с тобой мы навечно на "ты".
Что ж ты хохочешь,
Небо порочишь,
Нет, я не буду ночами горда, –
Похотью вскочишь,
Все, что захочешь,
Дам – я нуждой, как собой молода.
Муж – не помеха,
Злая утеха,
Мной ты не сможешь, не станешь любим, –
Отзвуки смеха –
Жалкое эхо, –
Тот, кто разведал меня – не судим!
Мы не похожи –
Старше и строже,
Но до конца дней небеснолихих,
В чаще прохожих,
Я и ты тоже,
Будем искать тех – великих - других.
Она ли дань его?
Она ли дань ему?
Ушла от дальнего,
Прибилась к дальнему.
Не то, чтоб сразу ей,
Но все же вяжется,
Попробуй – разуверь,
Что ей лишь кажется.
Не то, чтоб в сердце врос
И не соблазнами,
Но надоело врозь
Пусть даже с разными.
Неугомонною
Идет уже она
По лесу темному
Совсем блаженная.
И через столько пней,
Увы, не сложится -
О как бы только ей
Не растревожиться.
Толпа рассердится,
И он отступится,
А значит стерпится,
Да что с ней сбудется?
Да что с ней станется,
С тоской - кручиною,
Назло останется
Неизлечимою.
Звездой падучею
Судьба наполнится,
Он тает случаем,
Не дав опомниться.
Болезнь невинная,
И ей – не новая,
Трава былинная,
Душа бедовая.
Она ли боль ему?
Она ли боль его?
И снова к вольному
От вечно вольного…
Но птицы помнили,
Но звери видели,
Как гнутся вольные
Да в три погибели.
Как солнце горбится
Литым чудовищем,
А к ночи портится
Луною ноющей.
Так в чем ей каяться,
Коль скоро чудится,
Да что с ней станется?
Да что с ней сбудется?
Я помню рук твоих упрямости,
И глаз раздетых наготу,
Вдыхая сумрачные пряности,
Друг друга пили мы в бреду.
Что бред, что ты - умчишься стайкою,
Нахмуришь лоб, поднимешь бровь,
Когда я глупой попрошайкою
Приду хотеть твою любовь.
Как смею я желать столь многого,
Тебе и малого не дать,
Как смею я просить убогого
Перечертить, перечертать...
Блажен, кто вторит диким воронам,
И проклят тот, кто верит им,
А был ли кто-то, как-то, дорог нам,
А был ли ты мне дорогим?
Твоя луна - ладошка смелая,
Взошла на миг. И сжалось в круг
Твое объятие стотелое,
Окольцевав меня в сто рук.
И сто теней на окна падали,
Мой профиль был по-женски строг,
И вдруг взмолился ты : «А надо ли?»,
И снова стал, как все, двуног...
Двулап, двуглаз - зверье увечное,
Я, как праматери, лиха,
А ты, Адамо-человечное,
Не звал ни плоти, ни греха.
Ты не прощал, что я не венчана,
Стряхнув с плеча ночной озноб,
Ты уходил... Слегка застенчиво,
Вливалась тень твоя в потоп.
И пах мой дом монашьим ладаном,
Осиротевший, как малыш,
И вождь небесный чашу яда нам
Пролил с многоугольных крыш.
Вздыхали свечи под иконами,
Глядели - бывший мой Господь
Растаял кро-о-о-шечными гномами,
Спасая немощную плоть.
Ты родилась вчера и оказалась лишней,
Глазеющей в толпе, и для него – не той,
И губы на руках, отравленные вишни,
Слизал голодный день, навязчиво пустой.
Что для тебя отец? Он, дочери лишенный?
Он спьяну мать ласкал, в бреду ее жалел.
И вот танцуешь ты, на вальс не приглашенной,
Прижавшейся к стене, забытой между тел.
Что мать тебе, дитя, тебе ли гимны петь ей?
Тебе ли целовать безликость – без... икон?
Под нищим фонарем живешь, ленивой, третьей,
Не той, не с тем, не так – как было испокон…
Как можешь ты любить глаза, что смотрят мимо,
На стайки грязных фей, продажных, как слова,
Как смеешь ты любить, когда ты не любима,
И охать по ночам, несносная сова?
Не быть тебе женой и не зачать колдунью,
Не петь тебе сестрой молитвы для владык,
Не стать твоей щеке кровавым полнолуньем,
Не взять, не ухватить звезду за острый клык.
И с похотью ты рвешь свои подушки в клочья,
Ладонью не найдя следы его вещей,
И ты кладешь в постель всех псов, кто платит ночью,
В надежде, что и Он придет к тебе, ничьей.
Ты пала… оттого, что враз впустила бредни,
Иль просто оттого, что плакала, любя.
Ты родилась вчера, и этот день – последний,
И даже сам Христос не воскресит тебя…
Я постигла звук гулкой россыпью,
Звук постиг меня – мне не вынести,
Отпилась вода, да я росы пью,
Обойди меня – дай мне вырасти.
Облекла былье в стебли-облики,
Увела траву с поля лобного,
Отпусти меня - спелым облаком -
В разнебесное мое - логово...
Ты видима мне –
мною свыше ведома
В утробу воды,
на заклание рыбам,
Чтоб ты замолчала –
вне дум и вне дома,
И ты замолчала - во мне –
тоже выбор.
Носители душ и хвостов у русалок,
Несите на ужин добычи надои,
На дне рою замок
для лучшей из самок.
Нас было так много –
теперь слишком двое.
Я дыры воды залижу,
залатаю,
Тебя не достанут
ни сети, ни весла.
Скреби мою грудь,
чешуя золотая,
Но только молчи –
в рыбно
канувшем
после.
Вчера я был ночью,
прозрачной, искристой,
Завесой непрочной, слетающей вниз,
И кошкой цеплялся,
упрямой, когтистой,
За тонкие жерди, за гладкий карниз.
Срывался и... падал, но без сожаленья,
Летел в преисподнюю, - львиную пасть,
Я был невредим,
словно гибкость оленья,
Я был невесом,
словно детская страсть.
Я знал, что наступит бесстрашье,
беззвучье,
И время обрубит спасательный шест,
Но я доберусь и на лапках паучьих
К чертогам своих одуревших божеств.
И будут на мне - стрекозиные крылья,
Совиные перья и когти крота,
Я стану убийцей людского бессилья.
Я стану насильником в шкуре скота.
И жертвы мои окровавленным комом
Насытят мне сердце, как воинам - встарь,
И счастлив я быть палачом-насекомым,
Хоть я и Господня, но все-таки - тварь!
Я видел себя,
что не складен, не скроен,
Что не человек,-
только плоть,
только плач,
Раздвоен, размножен,
рассыпанный роем,
Развеянный ветром, - забавный циркач.
Итак, я был ночью, порой для всесилья,
И жар душегубства дурманил, как зной,
И все мои -
лапы, хребты, когти, крылья,
Искали тебя средь погубленных мной...
А утром прохладой освистан,
остужен,
Бездарно покаюсь, седой лицедей,
Как много в себе я зверья обнаружил,
Как много казнил я любимых людей...