* * *
Нам сделали прививку временем –
Мы пережили и пошли
На Божий свет из Божьей темени,
В плащах из неба и земли.
Мы шли над всем, мерцали факелы,
И ветер, моросью клубясь,
Гудел в лицо трубой архангела
И вслед бросал густую грязь.
Молчали все, никто не спрашивал.
Кончались суша и вода,
И падал снег дыханья нашего
На золотые города.
Зажглись костры за перелесками,
А снег кружился добела,
Сплетаясь огненными всплесками
Вокруг Господнего чела.
Остановка. Депрессия. Осень.
Мелкий дождь два столетья назад.
После всенощной батюшка Осий
Небесам закрывает глаза.
Послюнит пальцы, свечку притушит –
Тьма, и слышно: «...еси ... небеси ...»,
Но вспорхнут из-за пазухи души,
И свернёт в переулок такси,
Постигая незримые связи.
Высота всколыхнётся листвой,
Проступив синевою подглазий
Над пустой городской мостовой.
По дороге из храма пройдёт он,
Взгляд потупив. Подрясник намок.
Иномарка с попсою из окон
Переедет за ним ветерок.
Подойдёт и вагон запотелый,
Четырьмя вороными всхрапнув,
Словно чья-то душа пролетела
Сквозь туманную их пелену.
* * *
Раскрыть стихотворение и взять
Живой воды на утро и на вечер,
На долгую дождливую тетрадь,
На светлую намоленную встречу.-
Пусть время жжёт безгрешную листву,
И всхлип её растерянный и гулкий
Покорно примыкает к большинству
О прожитом жалеющих в проулке.
Пусть вместо звёзд окажется дисплей,
Усталостью разбитый на осколки,
И тянутся за ними из полей
Размытые дороги и просёлки.-
Последней стаей мчатся в небеса,
Травой, щебёнкой, прахом посыпая,
И падает горящая слеза,
Над сумраком дотёкшая до края.
* * *
В том Петрограде, где мы родились:
Не знаю ты где, я – в роддоме Отто,
Гранитною казалась даже высь,
Когда втекала в Нарвские ворота.
Все улицы пересекались там.
И прадед мой, отчаянный служака,
Палил из револьвера просто так,
Пил горькую, во тьму глядел, и плакал.
А я не понимала потолки,
Где свет горел дореволюционный –
Четыре метра до моей руки,
Вне времени, вне места, вне закона.
Судьба неслась куда-то напролом,
Не успевая оглянуться дико.
В том Петрограде гулком и живом
Твой Петербург теперь звенел и тикал.
А мой – ушёл. Как прадед, поутру,
И тапок слез с огромной синей пятки,
И тень качалась на сквозном ветру,
На табурет наталкиваясь шаткий.
Там пыль плыла, колючая до слёз,
Когда тоска взяла меня за плечи.
О если б знать, что всё вокруг сбылось,
И лишь тебя я никогда не встречу;
Что так же будет дуть из-за угла,
И ты пройдёшь чужой и незнакомый.
А знала бы, неужто б я смогла
Жить по-другому?
* * *
Под вечер тяжелеют руки.
По городу идёт один
Несущий трость и нимб науки
В плаще и в шляпе господин.
Два круглых стёклышка в глазницах,
Лишённых человечьих век –
Внутри него немеет птица,
И догорает человек.
Дымятся в длинном клюве травы.
Перчатки чёрные плотны.
И воздух – чёрствый и шершавый
В густых прожилках желтизны.
Чумного доктора кто встретит?
Идёт он – сера и огонь,
И по пятам его – бессмертье
Течёт расплавленной рекой:
То вниз, то вверх – мелькают лица
В дымящей лаве. Трость при нём.
И мука длится, длится, длится
Неугасающим огнём.
Где он пройдёт, там пир горою,
Музы́ка, танцы, маскарад,
Льстецы приветствуют героя,
В углу завистники дрожат, –
И смерти золотистый воздух
Чуть вздрогнет, потопляя их.
Не выходи смотреть на звёзды –
Они приманка для живых.
Никто не встанет между вами,
Когда он трость наставит в грудь,
И над пустынными дворами
Вы приготовитесь шагнуть.
Но загляни в него с опаской
Сквозь стёкла, где бликует свет –
И нет лица под страшной маской,
И ничего под маской нет.
* * *
Становится прозрачней и печальней
В том городе, подстриженном под ноль.
И бьёт на колокольне в медный чайник
Пустою кружкой ангел шебутной.
Гремит его огонь рыжеволосый.
И на исходе прогоревших дней
Встаёт из пепла северная осень
Ещё прекрасней, горше, и нежней.
И шлёпают босые по асфальту
Подошвы, забегая в коридор.
Старуха, поджимая серый фартук,
Несёт ведро помойное во двор,
Подальше от хозяйственных строений,
Где снег и то, и сё припорошит,
И сонные растрёпанные тени
Взметаются из высохшей души.
* * *
Перечитала письма о Москве ...
Одним – ремонт, другим – жара и дети.
И нет любви в июльском веществе,
И счастья нет на том и этом свете.
Оно предпочитает сентябри,
Когда душа не знает, что ей надо,
И попросту, прозрачная, горит
В глуби разочарованного сада.
Не оглянувшись и не заглянув
За кромку сна в серебряном кувшине,
Оно скользит по спящему окну,
И на ресницах проступает иней.-
Ладонь теплом ложится на ладонь,
И счастью суждено запечатлеться
Звездой над полем, светлою водой,
И музыкой печальной – на два сердца.
* * *
Тепло, и все пишут про август.
– Агу! – вторит небо, – агу!
И носит песцовую шапку,
Жакет, и пальто на меху.
А здесь, в ожиданье прохлады,
Из яблочных чёрных семян
Растёт в неизбежности сада
Ночной осторожный туман.
Молчит очарованный месяц
С ножом у него за спиной,
И сыплется из поднебесий,
И кружится мех голубой.
* * *
Ни звёзд, ни солнца – остывает
И дремлет розовая даль.
Пуста под вечер мостовая,
И тень ложится на асфальт.
Люблю счастливые мгновенья,
Когда причин для грусти нет,
И притормаживает время,
Ни тьму не чувствуя, ни свет –
Застыв и вместе с тем движенье
Не прекращая ни на миг.
О, дрожь всемирных притяжений,
Я твой прилежный ученик!
* * *
...И половины лета нет в помине.
О, пестрота, идущая на убыль!
Сквозь дым её оранжевый и синий
У высоты – твои глаза и губы.
Она молчит, и ты молчишь далёко.
Я говорю и, стало быть, мы живы.
Из наших, из чужих, – из просто окон
Взлетают золотые переливы.
Какое-то прекрасное безумье
Одолевает, но ещё не осень,
Где замолкает приглушённый зуммер,
И снегом запорашивает озимь;
Где всё во мгле, и просыпаться странно,
Собою тишину очеловечив,
Когда в глазах колышутся туманы,
Укрывшие прощания и встречи.
* * *
Покоя нет – на этот раз он нужен,
И нужен дождь хороший, проливной,
Дрожание ресничных полукружий
И воздуха дрожанье над листвой,
Что снится ей в окне чужого дома?
Зачем оно во мне отражено,
И кажется – вплывает невесомо
В него моё, печальное окно?
Вздохнёт едва задумавшимся тюлем,
Соединяя вымысел и дождь,
И два окна затеплятся в июле
На лодочках берёзовых ладош;
Скользнут над Божьей преющей рогожей,
Покачиваясь медленно – свет в свет.
Звезда над бездной, улица, прохожий,
И ничего несбыточного нет.
* * *
На снегу птичий след.
Разметались рябины.
На свету – птичий снег,
Голубой, голубиный.
Он поёт на лету,
Он воркует о лете.
А рябины – в снегу
И в рубиновом свете.
Тень моя и твоя,
Сиротливые серо.
Прогорит января
Золотая пещера –
На ладонях зола,
На снегу и на свете.
Где рябина была –
Ветер.
* * *
Потянуло, потянуло
Из раскрытого окна –
Нарастающего гула
Нить плывущая черна.
Мчится поезд вдоль дороги,
А дорога вдоль реки
В темноте берёт истоки
И впадает в огоньки.
Что? – оглянешься в испуге:
Дым табачный корчится –
Горло жмут сухие руки
Кухонного мертвеца.
Спрыгнул с поезда к застолью:
Чашка, ложка и фонарь.
Вместе с болью, вместе с болью
Из раскрытого окна.
* * *
Нырнуть в сентябри без отмашки,
О зле позабыв и добре.
Расправила крылья рубашка,
Трепещут они на горе.
Взвиваются, серые, дымом,
И хлещут, промокшие в дождь –
О чём-то непереносимом
Их выдох лепечет и вдох.
Рубашка взлетает, и кличет,
И кружит на месте одном.
И слышны гудки электричек,
Идущих вдали на подъём.
В клубах налетевшего снега
Никем не замеченный свет
Несёт за рукав человека,
Которого вовсе и нет.
* * *
Под шум соседской циркулярки,
Возне и стуку вопреки,
Смотреть, как шмель большой и жаркий
Взлетел с невидимой руки.
Мечтать о заморозках ранних,
Когда прихватится вода,
И разноцветное страданье
Перегорит под холода.
С природой спор у нас от века.
Подует в щель, и между звёзд
Мы замечаем человека,
Идущего среди берёз:
Смахнёт слезу и растворится
На бесконечном сквозняке.
А на ветру кружатся лица
И прижимаются к щеке.
* * *
Белый ангел поле перешёл
И растаял, обернувшись влево.
Бабушка учила: крест тяжёл,
Потому что в нём земля и небо.
Потому живётся наразрыв.
Ты налево, а земля направо,
Где бредут кочевья и костры
Сквозь твои нехоженые травы.
Ночью небо щурит кругляки
В густо населённое бездонье,
И, поймав движение руки,
Хлеб берёт с протянутой ладони.
Машешь рукавами в небеси,
За кусты цепляются штанины ...
В наших палестинах моросит,
И цветы растут из крестовины.
* * *
Ухожу, ухожу от себя я,
От такой непонятной и злой –
То-то звёзды из полночи пялят
Мироздания глаз золотой.
Приключилась любовь мне и скука,
И надежд облетел пустоцвет.
Беспокойное общество кукол
Сохранило мой волчий билет.
С ним и ехать за край или пёхом
Сквозь туман пробираться к своим,
Где не властна собачья эпоха
И плывёт над рекою наш дым.
Это, брат, не слова, а присловье,
И не жизнь – приживалка, поди.
Между смертью моей и любовью
Никому не найдётся пути.
* * *
Свершилось, Боже! Где-то позади
Скулит мой страх, сутулится усталость,
И льют сады, когда цветут дожди,
А, впрочем, всё по-прежнему осталось:
Они, которым к зеркалу нельзя –
Изнанку их рассмотрит и покажет,
А некоторые вообразят,
Что частный ад ещё кому-то важен;
И мы – среди. Не лучше, чем они,
Такие же лжецы и обезьяны.
Ты сто раз палец в небо обмакни,
И сотню раз напишется: земля мы.
И нам не оторваться от крестов –
Нас некому снимать и миром мазать.
О, Господи! встряхни, в конце концов,
Убийц непреднамеренные массы!..
Нас некому снимать, и потому
Который век мы увязаем глубже,
Врастая беспрепятственно во тьму
И в небеса разверзнутые в луже.
* * *
...где-то рядом, за спиной,
тот снег и тишина.
С.А. Пагын
В том городе, где жить полезно,
Где мгла сменяется одна,
Заходят в дом звезда и бездна,
Заходят снег и тишина.
Переминаются в прихожей,
С пальто отряхивают свет,
Их взгляд лучист и бестревожен,
Их взгляда будто бы и нет.
Нет вечера, огня в печурке,
И дней, ушедших по дрова.
В незатухающем окурке
Дымят напрасные слова.
И над закрытой горловиной
Зияет бездна вместо глаз,
Но тишина помажет глиной –
Глазам привычный вид придаст.
Он встанет, выйдет на затяжку,
На звёзды цыкнет без обид
И расстегнётся нараспашку,
В поля метелью улетит.
Он не вернётся. Даром счастье
Наворожит ему года.
Внутри прозрачного запястья
Дрожит влюблённая звезда.
* * *
В городе вечер.
Запах духов, дыма табачного,
Выдох и вдох истины винной.
Тени летучих мышей,
В сумерках дыры прогрызшие.
Во мгле исчезая и времени,
Смеются люди.
Смейтесь! Слёзы – удел живущих.
Сладковатый привкус забвения
Что перебьёт?
Вздыхает пространство занавесью –
Воздух с полей тёплый и влажный.
Прочь из окна сорваться,
Бесцельно, беспамятно
Мчаться над самой травой безоглядной,
Её глубину задевая.
Надышаться животной волей:
Будет ли утро?
Мгла откусила верхушку ели,
Зашторены окна,
Звуки пустынные.
Звезда расцветает
И бездна.
* * *
Ведьмы над городом. Сердце сквозит,
Рана сырая остыла.
Бродит по улицам после восьми,
Бьёт кулаком в колотило.
– Что сторожишь? Или, может – кого?
– Ветер я, сумрачный ветер.
С первой вернулся войны мировой,
Был на второй и на третьей.
Вот обхожу я дворы и дома:
Есть ли живые покуда?
Смотрит в меня обнажённая тьма
Взглядом безбожного чуда.
Смотрят собаки из лютой тоски,
И мертвецы смотрят косо.
Кровь оторвётся с железной доски,
И загрохочут колёса.
Ржавчиной сыплют и души везут,
Ночь рассекая, составы.
Хочешь, тебе подарю я слезу
Бывшей, как солнце, державы?
Ведьмы когда перейдут за порог,
Дай наглотаться им вволю.
Будешь как я, если милует Бог,
Жать умертвлённое поле.
* * *
...остались только иллюзия и дорога...
Бродский
Пережилась, изжалилась тоска.
В кошмарном сне со мною это было.
И чёрт мне крутит пальцем у виска,
А я плюю в его срамное рыло.
Но мы идём: он в белом, я черна.
Молчим, с глазами полными заката.
С дорогой сопрягаем времена,
Поэзию, молитву, и солдата.
Движение, не вдумываясь в суть.
Навстречу нам и люди, и не люди,
И кажется, что проще улизнуть,
Чем на ходу очнуться от иллюзий.
Быть может, дружба выдалась у нас
Немного не прочна и однобока,
Но прежний мир, как на похоронах,
Нальёт стопарь обоим ради Бога.
* * *
Когда станет воздух зелёным,
И в листьях утонет гора,
Проснусь молодой и влюблённой
В сиреневые вечера.
Ведь это приятно и просто:
Шнурки завязать в уголке
И петь под гитару про звёзды
На самой далёкой реке.
И в розовых волнах кипрея
Войти в неизбежность по грудь
И всё раздарить, что имею,
И всех, кто потерян, вернуть.
Позднего поля, немного соломы –
лей тишину через край.
Поднимется ветер, и сад невесомый ...
Нет больше сада – пей чай.
Паук тянет нити на стенке белёной –
новая книга к утру;
слышно, как ночью в ней плачет ребёнок,
один на осеннем ветру.
Пшеничные взмахи, беззвучные стаи.
Важен ли завтрашний день?
Зёрнышко чая в груди прорастает,
ложечкой звякает: дзень.
Уже безумие крылом
Души накрыло половину...
А.Ахматова
Так бред черёмуховый сладок мне.
Ещё не жаворонки. Но долины
С глазами тёмными стоят в огне
И просыпаются наполовину.
Душа моя, рождённая в степи,
Остановись над стороною этой,
Когда взойдут курганы и стихи,
Всецело состоящие из света;
Когда ковыль, волнуясь в небесах,
Позолотит Васильевскую стрелку,
И выплеснет горящая слеза
Двадцатый век, шагающий по снегу.
I
Тёмная и ненасытная
дрожь, и людское марево.
Шитые белыми нитками
кладбища заговаривать,
скотч отдирая с губ –
ров заменил могилы.
Слышишь, я не могу!
Месяц не выходила.
Утро онлайн – о, боже мой.
Вечер офф тайм – о, господи.
Не подходи к прохожему:
чума в городе.
II
Сквозь прорезь в тишине окна
Дрожит на
выдохе табачном
Сиреневая
пелена.
Вокруг
изменчиво и мрачно ...
III
Выйти на балкон и хохотать на всю площадь,
когда хочется свисать с потолка.
Подумают: ещё одна сумасшедшая,
и будут правы.
Хочешь, я расскажу: на ощупь
смерть вдохновенна. Она сладка.
Потому что так надо, потому что я лешая,
у меня локоток дырявый.
IV
...И – придыхание во мгле.
Кто здесь?
Подрагивает веко.
Так
просыпается во мне
Последнее от
человека ...
V
Вчера солгали и сегодня лгут.
Толпа, обмотанная проводами.
Клубки змеиные за пять минут
уморят тысячами, в идеале.
Безумие нарастает. Ползёт,
присасывается, чтоб выворачивать.
И каждый дышит в монитор своё,
переступая через лежачего.
Листочки нежные на акации –
штраф за нарушение изоляции!
VI
...И устремляется звезда
За горизонт,
в пути сгорая.
Так
поднимается весна
Незамутнёнными горами.
Она идёт, но
– кто здесь? – и
Скользит
куда-то на пол блюдце
И крутится
вокруг оси,
И в сторону
не отвернуться.
VII
Как предают? А просто,
нет никаких трагедий:
ангелов белых со сто,
и никого на свете.
Мучается голодный,
ест себя, пьёт ли поедом:
было когда-то модно
переезжаться поездом –
грязно, и много крови.
«Прощай. Заболеешь – таблетки,
куриный бульон, соловий.»
Еловые сверху ветки.
VIII
Измерить в поле скорость тьмы,
Когда
сгущаются холмы,
Из ничего
когда она
Нигде никем
сотворена
Необъяснимая,
сырая,
И нежная
поверх глядит
Дрожащей
мотыльковой бездной.
И поезда – я
знаю, знаю! –
Ссыпаются
трухой железной,
И
пробуждается гранит ...
IX
Темно. Из приоткрытого окна
доносится смех – живые,
а вчера плакали.
Три страха:
не трогай лицо!
мой руки!
держи дистанцию!
Три подростка,
один в ремиссии.
Господи,
разбуди меня!
X
... Так память убегает снов,
И нижет
воздуха озноб
На исчезающую
нить,
Где ничего не
изменить,
И некуда
сбежать, не деться
Из фиолетовых
теней,
Сжигающих
поодиночке.
И страшно
выходить из детства,
Но что
ужасней и точней –
Свести его к
позорной точке.
XI
Сажали цветы. Дешёвые.
Герани – тоже растения.
Чувствуем себя овнами
более или менее.
Очередь только в моргах
и в крематориях.
Кротких спасает хлорка –
в теории.
XII
Мы наполнены временем всклень –
Покачнись,
разольётся и сгинет
Над сиренью
пугливая тень,
Приносившая
чьё-нибудь имя.
Ты спроси у
продрогшей души,
Отчего ей не
спится ночами.
И ответит
она: я кувшин
Бесприютной
звезды и печали.
XIII
1.
Дерево есть у смерти.
Говорят, что оно вишнёвое.
Летят старики и дети
с ним над школами.
Сидят на стволе верхом,
синицам весёлым машут.
И радостно, и легко.
И не зададут домашку.
2.
Нецелованная икона.
Христос воскресе дистанционно!
3.
Распрямляется до звёзд
и
благословляет ВОЗ.
Эпилог
...И старый мир, как пёс безродный...
А.Блок
Мир уже не будет прежним.
Из новостей
Люди, проживающие в разных концах
планеты,
жалуются на то, что постоянно слышат некий
равномерный гудящий звук.
Из новостей
Дрожит, шипит, нашёптывает слухи.
И нарастают отзвуки вдали
Безумными напевами шептухи
И смутным рокотанием земли.
Не этот гул из прошлого столетья
Сотряс неискушённые умы,
Рождающийся над штыком и плетью
На улицах семнадцатой зимы?
И небо облепляло силуэты,
Когда во мгле сплетающихся вьюг
Пылала речь великого поэта,
Услышавшего музыку свою.
2.
Долой разговоры куцые –
Слушайте революцию!
3.
Мне так прощально. Не поверишь ты,
Как догорает время сквозь ресницы,
И прошлый век дворцов и нищеты
На огненной промчался колеснице.
Метался снег над красною Невой,
И шла Нева по площадям на приступ –
Какою нас испепелит волной
Прекрасное за дымкой серебристой?..
Не бойся, смерть, назад не побежим.
Есть лестница, ведущая из тени,
И высшее безумие души
Как право на последние ступени.
* * *
вчера во сне душа моя кричала,
снег вспыхивал и падал в горький рот.
и я нашла на отмели песчаной
два слова, вдох и выдох:
«не умрёт».
– мы встретимся?
не отвечай, и хватит,
пока, дымясь, не выкипела кровь.
прислушайся: ещё солоноватей
становится от этих строк любовь;
чуть медленней, немного невесомей
пульсирует пространство за листвой,
и губы – в дрожь, и сумрак золотой
нам истина,
и ничего нет кроме,
когда в тиши нахлынет
и отпрянет
вся боль, весь ад, став голосом моим:
– Дыши, дыши!..
и в нём, необъясним,
снег вскружится и пропадёт в тумане.
* * *
Временем это не лечат,
Время всегда на нуле.
Счастье поэта далече,
Правда поэта во мгле.
Вот он, прозрачный и строгий,
Боль холодит на ветру:
– Мама, забыл я о Боге
И потому не умру.
Буду бродить вдоль окраин,
Вечер стоять под окном,
Несынь, не муж, не хозяин,
Тень на ветру временном.
Если б ты, бедная, знала,
Кто в твоём лоне, во тьме,
Пробует крови квартала,
Пьёт и висит на тесьме;
Тело своё обнимает:
Снимет, несёт на кровать.
Если б могла ты, родная,
Чрево своё оторвать!
Выпьет опять, затоскует,
Птицей ночной закричит,
И в мерзоту городскую
Выплеснет пламя свечи.
И побредёт по трущобам
Звёздам рассказывать грусть:
Не было счастья – ещё бы!
Соль обуяла – и пусть!
* * *
Шиповника побеги, и трава,
И лепестки неведомых дорожек.
Когда кресты рубили на дрова,
Здесь было так,
века – и будет то же.
И выйдут из невиданных зверей
Вполне цивилизованные люди.
Вот бабочка – о чём расскажешь ей?
Она вспорхнёт
и про тебя забудет.
И ты забудь. Пускай летит она,
Ни буквы, ни звезды не понимая,
Одна за всё на свете прощена,
Прекрасная
и жуткая
такая.
* * *
Облака до лопаток, до шеи,
И от слов золотой валит пар –
Неужели живёт, неужели
И во мне ослепительный шар?..
Осторожно колышется верба,
Над рекою качая своё
Бесконечное горькое небо,
Перечёркнутое воробьём.-
Может быть, это всё не напрасно,
И другой человек, а не я,
Им не даст прогореть и угаснуть,
Заслонив на ветру бытия.
* * *
...Три составляющих жизни: смерть,
поэзия и звезда.
Б. Рыжий
Всё здесь, ни грамма за душой,
где свет вращается большой,
и распеваются скворешни.
Благослови меня, мой вешний,
их музыкой переболеть.
Жить хочется, пока есть смерть,
и вслушаться – когда нет звука ...
Зажгись, высокая разлука,
пока любовь, как ночь, чиста,
и бесконечная листва
не разлетается из круга.
* * *
Мой герой ускользает во тьму...
Б. Рыжий
Пойдёшь, разбуди меня в восемь.
Пусть будет простая среда,
и в сад опускается осень,
и спит за листвою звезда.
Туман перевяжет запястья
склонённой ветле молодой,
и выпадет первое счастье,
и будет покой – как покой ...
Во мгле что-то давнее дремлет,
когда тишину серебрит
и вдаль простирается время,
в темнеющие пустыри.
* * *
Я зеркало протру рукой
и за спиной увижу осень...
Б. Рыжий
Сквозь мягкое свечение листа,
что кружится и кружится до боли,
я узнаю твой почерк, высота,
мелькающий в туманном ореоле.
Кто умер или кто остался жив?
Но снова помешает предрассудок
шептать об этом строчками вразрыв
и повисать на собственных сосудах.
Неслышимый, невидимый сюжет –
по-своему здесь каждый растворится.
Но тишина играет неуже-
ли всякий раз на сомкнутых ресницах?
Но – листопад.
Уходит человек,
в себя шагнув с зеркального порога,
и с чистого листа на белый снег
всегда ведут кого-нибудь другого.