* * *
Что мы видим: классический сумрак лесов,
тень застывшую, как мусульманин,
и сосновое небо не прячет лицо,
и замёрзший покой бездыханен.
А над небом, на первом жилом этаже,
на грунтовом, игольном, черничном,
колосятся ветра на Медвежьем ковше,
на просторе его безъязычном.
И ночные поверья срезает там серп,
и снопы серебристые вяжет —
корабельный ли плач, колыбельный ли свет
их отверстым бессмертием нажит?
И на птице поднявшись зовёт муэдзин
травный шелест к началу намаза,
и шальную звезду, словно круглый рубин,
достаёт из Медвежьего глаза.
* * *
Пока мы будем спать, закончится февраль,
он ступит за порог и выбросит сим-карту,
и звёзды распахнут небесную мансарду,
и мы во сне скользнём в горящую спираль.
И каждый новый круг, и свят, и вседозволен,
за нами обретёт и память, и язык,
и встрепенётся зверь от криков колоколен,
и по степи пройдут и скифы, и ячыг.
И выйдет этот сон, что продолжает длиться,
по тропам горловым поющего скворца,
и снова промелькнут сияющие лица,
и кольца белизны, и ветер без конца.
* * *
Сны ледяные бессрочной воды,
ночь собирает на небе плоты,
медленно строит понтоны,
и вереницы умерших людей
молча выходят из тесных смертей,
лица светлы и бездонны.
Кто мы такие, бегущие к ним
по сновидениям знобким, пустым,
ветру, который не ветер,
а колыхание длинных рубах
и тишина, что несут на руках
плоть потерявшие дети?
Что мы такое, где ангел и зверь
следом вошли в приоткрытую дверь,
длятся их вечные споры,
и никому не вернуться с моста,
только во льду угасает звезда,
и серебрятся просторы.
2023
* * *
Поплачемся ветру в прозрачную грудь
и лица в печали утопим,
скажи мне, пропой, просверчи что-нибудь,
пока ты для речи удобен.
Пока ты идёшь в гиацинтовой мгле,
в тюльпановой медленной склоке,
и руки твои, что по локоть в золе,
их звук понимают высокий.
Тогда две молвы, две слезы, два зерна
уронишь над пахотной мукой,
и горькую песню проглотит она,
и выдохнет почвой упругой.
2023
Здесь — Шалтай, а там — Болтай
(города китайцев),
между ними — Покидай,
город покидайцев.
Каждый день стоят они
на родном причале,
и в руках у них огни
горя и печали.
Во дворах не с той ноги
разминают слякоть,
и глаза им велики,
чтобы лучше плакать.
Мэр с холёной бородой,
высморкавшись трубно,
всех зовёт пойти домой
очень дружелюбно.
Покидайский стоек нрав,
все они — как дети,
что в игрушки поиграв,
оседлали ветер.
Ты попробуй, удержи
горожан у двери,
и бегут за рубежи,
как шальные звери.
И тогда задумал мэр
с городским советом
оградить их от химер
и поссорить с ветром.
Приписал частицу «не»,
пожалел страдальцев,
стали счастливы вполне
дни непокидайцев.
2023
* * *
И зашаталось, и пошло по швам,
плюются порчей мартовские иды,
и птицы, подключённые к садам,
по мёртвым листьям служат панихиды.
Кромешный хруст растительных костей,
крик черенков, распяленные травы, —
идёт весна в ковыльники смертей,
в разбитые дорожные суставы.
В руках её железо и огонь,
и жжёт она, ломает, режет, плющит,
и пепел собирает на ладонь,
и ветер выдыхает вездесущий.
И многорукий вылетает рой,
как саранча из тёмного колодца,
и смерть бежит, пронзённая иглой —
Христос воскресе!
И восходит солнце.
2023
* * *
И вот мы шьём сосновою иглой,
костлявый полдень с улицей пустой
и воздухом печным соединяя,
и на ветру натягиваем сеть,
чтоб дальше облаков не улететь,
пока пасёт нас дудка ледяная.
И лёгкий сад уходит по воде,
и тонет взгляд в смертельной простоте,
открывшейся повсюду, словно рана,
куда зима вошла по рукоять,
уходит сад, и не на что пенять,
и вслед за ним исчезнуть — невозбранно.
«Под
голландским углом»
Пустая даль — как снимок монохромный,
над локтем спящей речки полутёмной
в ней смертное прозрачно вещество,
пустая даль, а дальше — ничего,
лишь сны богов, исчезнувших должно быть.
Февральский ангел втягивает коготь
(нещадный дождь, безлюдный тротуар)
и едет в электричке до Шушар.
* * *
В такую тьму уже не до игры:
распластанные вздошные дворы
и низких туч античные фронтоны, —
всё движется на ощупь, наугад,
как будто бы притягивает взгляд
сбежавшие от времени, фантомы.
Вода тиха и сумрачна, и в ней
Господень свет ведёт купать коней,
их отблески вытягивают шеи,
и новая вода сквозь Божий свет
мерцает, как немедленный ответ,
и вечность наступает.
Неужели?..
2023
* * *
Пусть на шее затянута пьеса —
если можешь, мгновенья ослабь,
это голокружение леса
и на зеркале светлую рябь.
Пусть дымится, пока он возможен,
серой грустью окутанный куст,
и вода отражения множит
прогорающих мыслей и чувств.
Здесь, наверное, что-то другое —
не тревожно-зеркальное, нет,
это воздух под тёплой рукою
выгибает гигантский хребет,
и с куста поднимается птица,
или небо из птичьего сна
сквозь прореху в пространстве сочится,
и взлетает к нему тишина.
2023
* * *
Если бы листики были синицами
и не лежали под деревом пиццами,
словно объедки тепла,
они бы всю зиму скакали и тенькали,
и в доме у нас, за бетонными стенками,
жила бы ручная пчела.
Если бы наши дома стали ульями
с кухней и ванной, столами и стульями
(и не забыть про кровать!),
ушли бы простуды, пропали подглазники,
синицы бы к нам прилетали на праздники,
и книжку садились читать.
2023
* * *
И дорога, которой их увели,
так с тех пор и висит, не касаясь земли...
И. Жданов
На четырёх земных столпах,
цепями громко звякая,
качается хрусталь впотьмах
над мёртвыми корягами.
Луна у ночи на горбу,
висит дороги месиво,
и пустота живёт в гробу —
на цепь себя подвесила.
Никто дорогой той нейдёт
с разбитыми коленями,
и гроб висит, как звездолёт,
как чудное мгновение.
Лишь снег пылит со всех сторон,
тоску и скуку путая,
и гроб гробихе шлёт поклон,
сквозь мельтешенье мутное.
* * *
И тогда мы пойдем, соберемся и свяжемся в круг,
горизонт вызывая из мрака сплетения рук...
И. Жданов
Так и ходишь по кругу, себя пережав,
пережив, прожевав, перешит, перержав,
как пружина железной кровати,
и во сне кто-то тянет тебя за язык,
засыпаешь во тьму, просыпаешься в крик
на затерянной координате.
И звучит горизонт, из сплетения рук
выдувающий круглый оранжевый звук,
пересверки стеклянных пожаров,
чтобы слух ты поставил на звёздный штатив
и шагнул в пробный кадр, небеса подхватив
на шершавые руки бульваров.
И твой голос, впечатанный в фотоожог,
в ген разлуки, в распляску зарничных дорог,
в запечённую мглу подворотен,
проявляет и длит эту нежную боль,
этот светлый порог, что пришёл за тобой,
этот радостный оклик Господень.
2023
* * *
Кровь и вода из светящейся щели амбарной.
Снится дороге берёза с распятым на ней
сельским укладом,
и светлою мглой безударной
окутан покой
колеистых его словарей.
Тлеет в стогах почерневшее влажное сено.
выхрип вороний дымится над лесом,
на кой
глупый февраль
лучше всех переводит Верлена:
тюльпан, и вербена, лилейная лань, и левкой?..
2023
Классический:
Как в комнате, где при смерти больной,
усталый воздух дышит безучастно;
на влажных крышах отблеск неживой,
так свечи гаснут кротко и безгласно.
И, словно стая робких куликов,
над сумрачным ворчаньем водостока
взлетают клочья серых облаков,
и мёртвая листва дрожит убого.
________________________________________________________
Вольный:
Здесь приторный воздух застыл в ожиданье,
как будто в преддверье предсмертного вздоха,
и свет, словно бледное воспоминание,
блуждает по крышам, зелёным от моха.
И
после дождя веет лиственным тленом,
что хмурые ветры мели и кидали,
и стайкой живой, в устремленье смятенном,
бегут облака сквозь поблекшие дали.
________________________________________________________
Верлибр:
Воздух безучастен,
как в комнате умирающего,
когда за дверью
молча ждёт смерть;
на влажных крышах –
мерцание бледное,
отблеск свечи,
вот-вот погаснет она.
В придорожных канавах
ворчит дождевая вода,
бледный ветер ворочает
мёртвых листьев тела; –
будто стая испуганных птиц,
маленькие облачка
исчезают во мгле.
___________________________________________________________
* * *
HERBSTSTIMMUNG
Die Luft ist lau, wie in dem Sterbezimmer,
an dessen Türe schon der Tod steht still;
auf nassen Dächern liegt ein blasser Schimmer,
wie der der Kerze, die verlöschen will.
Das Regenwasser röchelt in den Rinnen,
der matte Wind hält Blätterleichenschau; –
und wie ein Schwarm gescheuchter Bekassinen
ziehn bang die kleinen Wolken durch das Grau.
5
Сморило к шести.
И приснился кошмарный сон:
государь Император во плоти
приближает лицо,
оно расплывается во весь экран
(или что там),
из живого бисера
каждый миллиметр сработан.
Пуговицы-то
как выпучились!
Чуть нитки не порвались.
Встал на цыпочки,
смотрит в высь,
а это не высь, а глаз государев –
пришлось головёнкой вертеть,
чтобы глаза в паре
увидеть, любопытно ведь.
Скалой нос движется,
рот – бездна.
Моль прикинулся ижицей.
– А с чего ты, любезный,
решился мой червонец продать?
Государь вопрошает подобно грому.
Герой наш ни жив, ни мёртв: ать-два-ать,
навытяжку онемел – по-другому.
Мекал, бекал, оплыл кляксой.
– Не извольте гневаться, Ваше
Превосходительство!
– Какое я тебе «превосходительство»?!
Ну, ясно,
вменят ему вредительство.
Видит несчастный: дело швах,
а червонец не отдаёт, авось проснётся,
у него надежда жива –
а что ещё остаётся?
Тут тишина завизжала:
– Долой самодержавие! Вся власть советам!
– Ладно, – государь молвит, – у меня времени
мало,
на том
свете поговорим об этом.
– Да как же на том, батюшка Вы наш?
Не собираюсь пока во гроб.
Если в чём есть моя вина,
просто дайте мне в лоб.
Повеселел Император.
– Бог с тобой, человечишка ты негодный.
(Тот поёжился воровато.)
Сам червонец отдашь свободно,
если попросит кто на хлеб да на кашу,
а не то приду за тобой.
– Не сомневайтесь, Величество Ваше!
Моль зашамкал губой
6
и проснулся.
Весь потный,
крестик часа два искал,
чтобы надеть, перекрестившись добротно,
как говорится – успеть до свистка.
А метель не слабеет.
Тучами белые мотыльки
несутся по улице, по-над нею,
залетают-таки
в окна, сыплются на пол,
тают, и новые вслед за ними
стирают лица, рельефы шапок,
на свету становятся золотыми,
точат остатки мира.
Потом залетают в души:
мил человек не стиран,
страхом своим задушен,
куда не посмотрит – моль
или снег, непонятно,
мечется поперёк и вдоль,
ищет тёмные пятна.
7
Три дня не выходил, так страшно:
вдруг милостыню попросит кто?
Цацкайся тут с попрошайкой каждым.
Чай закончился, пил пустой кипяток.
На четвёртый день стихло, высунулся из дома,
червонец не прихватил – забыл, значит.
Пирожков наелся, взяла истома:
дай, думает, присяду, пересчитаю сдачу.
На пути нет скамеек, одна – у церкви,
пришлось на двор зарулить,
а там старуха глядит сквозь ветви,
клянчит рубли.
Он
пуговицы-глаза сощурил:
хрен тебе, старая, ничего у меня нет,
и как топнет со всей дури
ногой о снег!
Из-под ноги – моль вихрем.
Кружится, кружится, да как завыла!
Вот те ж на! Пропади, антихрист!
А метель раскачивает кадило.
Руки дряблые старуха тянет:
– Помоги, дай на хлеб, сыночек!..
Глаза императора на экране.
8
Прочерк.
Старуха хвать за рукав.
Да чтоб тебя, ведьма!
Метель добралась до нижних октав.
ветер, ВеТеР, ВЕТЕР.
Сунул руку в карман,
гривенник дать, чтоб отстала,
у самого в голове туман
в полквартала;
доставал гривенник, а достал червонец,
глазам не поверил, остолбенел,
а старуха раскрыла свой клюв вороний
и снова – хвать!
аж дзинькнуло в глубине,
крылья нештопанные распрямила
и была такова.
Он просел, как могила,
во рту почернели слова.
Вдруг руками замахал,
запрыгал на месте,
словно укусила блоха,
и
исчез,
остался на снегу только крестик.
Эпилог
–
Бедненький! Что они с тобою сделали? Весь растрёпанный, щёки белые.
– Маша, зачем ты притащила домой такое рваньё?
– Это не рваньё, мама, а существо, и оно – моё.
– Постирай его для начала. От него табаком
пахнет, смотри, торчит вата.
– Я всегда маленьких выручала, и оно не
виновато, что его потеряли.
– Смотри, Машенька, сколько прорех в материале,
наверно поела моль, ветрами потрепало зимой. Надо зашить, пуговки новые
подарить ему, чтоб смог оглядеться. Вот тебе косточка вишнёвая, пусть у него
будет сердце: был ветром, был снегом, а стал человеком. Как назовёшь его?
– Мне приснилось, что он Ермолай.
– Редкое имя какое, из прошлого. Ну что ж, пусть
у нас остаётся, играй.
2021
1
Вот на том месте, пожалуйста,
где улица сворачивает за дом,
свободные от грусти и жалости
мы новую повесть начнём.
Петербургскую или московскую,
провинциальную ли –
в такую погоду скользкую
безмолвствуют феврали,
ледяными разводят лапами,
наскакивая на тень
человека под лампами
в оглушающей пустоте:
что ищет, кого? Поёжился,
бубнит что-то, не разберёшь –
нарисованная
пальцем рожица,
раздражённая дрожь.
По-стариковски закашлял, и
пора на ночлег,
высморкал дни вчерашние
на снег
у подъезда.
В коричневой гуще хабцов
вспыхнула звезда
и посмотрела в лицо.
2
Здесь надо остановиться
и рассказать о нашем герое:
не велика он птица,
не ладно скроен,
нигде не бывал, ничего не нажил,
давно оторван дверной звонок;
говорят, однажды
за ухмылку сбил прохожего с ног.
– Здравствуйте, Ермолай Петрович,
в школе дразнили – «Моль»,
первая группа крови
между светом и тьмой.
Бывало, затянется к ночи
папироскою у окна,
а злоба внутри стрекочет,
другим не видна:
завидно ведь, гадко,
старость гундит на плече,
так и сдохнешь украдкой
неприметный ничем.
Текст
выворачиваем,
пришиваем две пуговицы – глаза
невзрачные, почти незрячие,
нос рисуем для дыма табачного,
и рот, чтобы мог что-то сказать.
3
Пришёл домой, первым делом
стал находку мыть и тереть,
до того перепотел он,
что подумал про смерть.
А вместо смерти – она, круглая, золотая,
сроду таких не видал:
на решке профиль царя Николая,
над орлом, как музыка: «империал».
Ну, и сел прямо на пол,
прикинул что к чему,
до утра монетою брякал,
озираясь во тьму:
– Сколько отвалят, продать если?
Сердце зашлось.
И такие проснулись в нём песни
без лишних просьб!
Острова в тёплом море,
и красавицы в гамаках
под пальмами, и на моторе
лодка, нет, яхта! вся в огоньках!..
Классический:
В устах у них сквозит усталость,
и души светлые бескрайни.
Печаль (как за чужую шалость)
порой их сны туманит втайне.
И, в немоте своей певучей,
они — садов Господних части,
неисчислимые созвучья
Его мелодии и власти.
Но стоит им расправить крылья,
и сонный ветер закружится:
как будто, Бог в кромешной были
руками полными всесилья
листает ветхие страницы.
_______________________________________________________________
Вольный:
Их уста — от начала молчальные,
души их необъятны, блаженные,
но во снах переливы печальные
всё равно, что волнения тленные.
Все они — как пространство певучее
и Господних садов плодородие,
всеобъемлющей власти созвучия
и Его беспредельной мелодии.
Встрепенутся их крылья над бездною,
и прокатится ветер над главами:
словно тьму бытия бессловесную
Бог листает десницей небесною
между звёздами, глиной и травами.
________________________________________________________________
Верлибр:
Расслаблены их уста,
души их — свет без каёмки,
которой завершается
любая материя,
но тоска, проникающая
из мира смертных,
порой проскальзывает
и в их сновидения.
Они — отражения
друг друга;
в садах Господних
цветут безмолвно,
как мириады
бессловесных созвучий
Его власти,
Его мелодии.
Но вот они
воздевают крылья,
и это сигнал
к пробуждению ветра:
словно Творец вездесущий
тьму бытия
листает,
как книгу.
________________________________________________________________
* * *
Die Engel
Sie haben
alle müde Münde
und helle Seelen ohne Saum.
Und eine Sehnsucht (wie nach Sünde)
geht ihnen manchmal durch den Traum.
Fast gleichen sie einander alle;
in Gottes Gärten schweigen sie,
wie viele, viele Intervalle
in seiner Macht und Melodie.
Nur wenn sie ihre Flügel breiten,
sind sie die Wecker eines Winds:
als ginge Gott mit seinen weiten
Bildhauerhänden durch die Seiten
im dunklen Buch des Anbeginns.
4
В ту
пору враз хватились на селе:
Пропал мальчишка, в школу не приходит;
Нигде его в окрестностях не видно –
И ну давай в инстанции звонить.
Прислали из опеки к ним чинуш;
Явился тотчас сельский участковый,
И стали всем допрос чинить: где Коля,
А Прохора замучили вконец.
«Не знаю, люди добрые!» – старик
Оси́п, одно и то же повторяя,
Но тайну китежградского участья
Глубо́ко в мудром сердце сохранил.
Уехала комиссия ни с чем.
Узнали только: был пропавший в лавке,
И вышел он, как будто за артистом,
Который в гриме шастал по селу.
Киношников искали – не нашли,
Зато следы приметил участковый
У самой водной кромки Светлояра,
И вынесли решенье: суицид.
Отпел заочно Колю местный поп –
Мол, мальчик-то был сви́хнутый, их можно,
И гроб пустой зарыли на погосте
Два взятых сельсоветом алкаша.
Владимирское стало на дыбы:
И стар, и млад – все Прохора бранили,
Толкали, если в лавку выбирался:
«Колдун проклятый! Чёртов старовер!»
Камнями в спину била детвора,
А кто-то запустил в лицо бутылкой,
Которая, о голову разбившись,
Изранила до крови старика.
«Шишо́к! Уме́ртвий! Старый бес страшно́й!» –
Кричали под окном его избёнки;
«Гореть тебе в аду! Сожжём, антихрист!» –
Пьянчуги угрожали, разъярясь.
И сбились в шайку горе-мужики,
Солярки с тракторов наворовали,
Подкрались к дому вечером однажды
И с улицы бревном подпёрли дверь.
Старик был там, молился перед сном,
В окне мерцала тусклая лампадка.
«Подохни, сволочь!» – прошипела злобно
Одна из притаившихся теней.
Солярку наплескали из канистры
По ветхим стенам Прохорова дома,
Один – окурок сплюнул на избёнку,
Другой – обычной спичкою поджёг.
Тем временем закончил Николай
Осмотр великокитежских диковин,
Изрядно в древних храмах помолился
И много интересного узнал.
Тревога безотчётная его
За Прохора подчас одолевала,
Решился он просить-таки Зосиму
В обратный путь его благословить.
– Гряди, Никола! Господи, спаси!
Напутствовал печальный Колю старец.
– Да па́мятуй: уста храни – безмолвствуй,
О Китеж-граде истину таи́.
А коли к нам восхо́щеши во град
Ты сы́знова, на брег, Никола, ше́ствуй
И к Богу над зерца́лом Светлояра
Молитву с воздыха́ниями рцы.
Гряди! Земную персть облобызай
И, паче жизни возлюби́в
едину,
Взалка́й оба́че сладости безмерной
Бо суть она земнаго бытия;
Слезами твои очи омочи́,
Поне́же в сре́тенье том ликовству́я,
Достойно есть прера́достно взрыда́ти,
И о́ны слезы пу́ще возлюби!
На том,
приняв для Прохора поклон,
Со старцем и с другими распростившись,
Отправился в обратную дорогу,
Печаль неся на сердце Николай.
Он с Китежем сроднился, словно сын,
Но совесть, не дававшая покоя,
Звала его вернуться в мир привычный
И Прохору священный долг отдать.
С собой ему вручил Зосима хлеб
С наказом: не вкушать до возвращенья,
Но только в доме свёрток распечатать
И с дедом лишь гостинец разломить.
«Бди, сыне, – старец Коле
толковал, –
Коль хлеб тако́йжде яко зде пребудет –
Восстанет Китеж скоро от забвенья.
А коли несть, то токмо Белый Царь
Сей град из бездн безвестных воззове́т.
Яви́тся прежде праведник саровский,
Из мертвых правды ради воскреше́нный,
А та́мо – у́зришь Китеж в небесех.»
Об этом
и о прочем, что познал
Раздумывая, Коля воротился
В село родное ранним свежим утром:
Два месяца, как пара дней, прошли.
Глядел, не понимая, на селян,
Неистово крестившихся при встрече,
Здоровался и шёл себе, как раньше,
К своей избе, где с Прохором он рос.
Но что такое: дом сгорел дотла!
Руины обожжённые и пепел.
Воро́ны обживают пепелище,
И ветер разметает в нём золу.
«О, Господи! – схватился Коля, – дед!
И где ж теперь искать мне горемыку?
Пойду спрошу, где Прохор мой приткнулся»
И стал соседей рядом обходить.
Никто на Колин стук не отвечал,
Как будто вымер сразу весь посёлок.
Вернулся Коля вновь на пепелище:
Оставил, может, знак ему старик?
5
Ноябрь
стоял на редкость хмурый, злой,
Совсем закоченел упрямый парень,
Но пядь за пядью следовал он дальше,
Пока границы гари не достиг.
Замёрзшей, посиневшею рукой
Нащупал он в золе предмет знакомый:
Тяжёлый крест из тёмного металла,
Который на груди носил старик,
И вот, в конце концов, собравшись с духом,
Он выгреб всё, что Прохором звалось.
Сложил останки горкой, сверху – крест,
Сел подле на обугленные брёвна
И, голову зажав свою руками,
Раскачиваясь, диким волком выл.
Явился
участковый через день,
Подсунул Николаю протоколы:
Мол, подпиши, что пьяный заблудился,
А место в общежитии найдём.
Но Коля – ни в какую! «Вы за что,
За что сожгли живого человека?!»
«А не́ча было чёрт-те где шататься!
Автограф ставь и топай
в сельсовет!»
Не смог сдержаться юноша, в слезах
Воскликнул он: «Я в Китеж отлучался!
Я там...»
– и речь его в момент пропала:
Как рыба открывал он горький рот.
«Совсем тебя колдун
замордовал, –
Жалея парня, буркнул участковый. –
Ну, ладно, завтра снова я приеду,
А ты пойди, хоть водки-то хлебни:
На́ сотню, хватит горло промочить,
Но завтра – чтоб как штык! И всё подпишешь!»
И сунув Коле деньги, удалился.
Побрёл
на дымовище Николай:
Он там в саду останки схоронил –
Убогой вышла дедова могила,
И всё, что называлось раньше домом,
И жизнью человеческой звалось –
Во прах легло. И понял Коля вдруг:
На свете нет ему отныне места,
Лишь в Китеже теперь его родные,
И Родины тепло не здесь, а – там.
Внезапно вспомнил парень о дарах,
Что с ним послал для Прохора Зосима:
К земле ноябрьской пал в земном поклоне,
А после сел, чтоб деда помянуть,
И свёрток из-за пазухи достал,
Расшитые с краюхи снял покро́вцы,
Но вместо хлеба – камень обнаружил,
И с тем для Китеж-града Божий сказ...
На дедов крест хлеб-камень положив,
Ни с кем в селе проститься не желая,
Пошёл иззябший парень через чащу,
От голода и горя чуть живой.
Дойдя до Светлояра, как во сне,
Он рухнул перед ним, беззвучно плача,
Не в силах ни на крик, ни на молитву –
Едва ко смерти мысленно взывал.
Не ведал Коля времени и ждал,
Когда биенье сердца прекратится,
И чудились ему то песнопения,
То китежских церквей колокола.
Нежданно кто-то тронул за плечо,
Затем его неведомая сила
Как будто подняла и положила
В тепло, и снилось Коле: он плывёт
На струге, волн бескрайность бороздя.
Из сил последних он приподнял веки:
Кругом белели плотной пеленою
Летящие навстречу облака;
Подобно лебединым, два крыла
Белёсый воздух с шумом рассекали,
И лик увидел Коля над собою
Такой красы, что слов нет – описать!
Струился свет печальный из очей,
Могучие несли парнишку руки
К сияющим сквозь небо куполам.
За
веком век летит, за годом год:
Не пробил час арха́ики великой;
Неправда погребла Святую Русь,
Покрыв неистребимой спорыньёю
Поля и веси, грады и леса;
Анто́ниев огонь пылает в душах,
Распятая последней, гибнет песнь,
и смерть в ночи играет на свирелях.
Венцы и
ба́рмы, фе́рязьная злать,
Медянка-ярь, сребро и хризопра́зы,
Вкрапленья сердоли́ковых рябин,
Бухарских тканей блеск и аксами́та, –
Всё смёл эпохи ветер-листодёр.
Нептичная, нерыбная стоит,
Незверная Россия, нелюдская.
Когда ж
доспеет русская судьба
И в свод небес прольёт громокипящий,
Опомнившись, созвучный Богу плач?
Но солнце в чешуе кольчуги бранной
По срубам келий и по тайникам
Напрасно рыщет в поисках достойных
И в щит свой ударяет булаво́ю.
Поло́сынька родимая тиха:
Одна цветёт предчувствием спасенья,
В медвяных рос лазоревой златни́це
Куде́сной книги вещий чтёт глагол:
Сквозь синь-туман заря заколоко́лит,
Восстанет Китеж-град Святой Руси
В калиново-хрустальном осия́нье
Над бездною всемирной маеты.
С благодарностью А.В.Флоре за помощь
в подготовке текста к публикации
И
вышли на широту земли, и окружили стан святых и город возлюбленный.
/Откр.20:8/
И не
войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те,
которые написаны у Агнца в книге жизни.
/Откр.21:26/
Святая Русь
покрыта Русью грешной,
И нет в тот град путей,
Куда зовёт призывный и нездешний
Подводный благовест церквей.
/М.Волошин «Китеж»,
1919/
1
Сказаний Русь немало родила,
Уйдя корнями вглубь веков несчётных,
Доныне покрывает пелена:
То было или не было под солнцем,
Но всё душа народная хранит,
Всему, как встарь, сочувствует и верит,
Сказания лелея старины
В тени дубрав отцовских достославных.
Остыли
пеплы схваток боевых,
Покрыла пыль заржавленные латы,
И век за веком тянет Русь ярмо,
Пленённая холопством иноземным.
Сынам её на шеи жернова
татьбы, блудодеяния и пьянства
Повешены, и в землю до колен
Ушли мужи под ношей безысходной;
Растлилась Русь на сорок сажен вниз,
Объя́рь небес – темнее чернозёма,
Но в недрах предрассветной тишины
Как будто гул взрастает колокольный,
Сквозь тучи проступают купола
и стены белокаменных соборов,
Узорчатые с ними терема
И рать святых с хоругвями и пением ...
В земле
нижегородской есть село,
Владимирским зовущееся ныне;
Вблизи – тропа времён злодейств Батыя,
Вокруг села – шумящие леса.
Тропа ведёт на озеро в глуби
К таинственным туманам Светлояра.
Преданье есть, что здесь сокрыт до срока
Под толщей вод волшебный Китеж-град.
Потомки берендеев, местный люд,
Нимало не смущаясь двоеверья,
Костры палят славянскому Яриле
И бьют поклоны Господу Христу.
Средь
прочих жил в селе том Николай,
Внук-правнук от «семейских»
– староверов,
Считавших Светлояр своей святыней:
Был Китеж-град им – Иерусалим.
Растил мальчонку сызмальства старик,
«Приёмный дед»,
так люди говорили,
А мать с отцом то ль спи́лись, то ль иначе
В досрочный час к погибели пришли.
Народ звал деда Прохором, и слух
Витал, что был тот Прохор чернокнижник,
Колдун иль волхв, – теперь не разобраться,
Но тёмным человеком слыл старик.
За что о нём такая шла молва,
Никто в селе в детали не вдавался:
Ни худа, ни добра не делал Прохор,
А сколько лет живёт, и сам не знал,
Беспаспортным пройдя советский строй,
Как так – Бог весть, наш Прохор – не рассказчик.
Но вырастил приёмыша достойно:
К своим годам, а счётом их – семнадцать,
Хорошим человеком Коля слыл.
Да только чересчур задумчив рос;
Тайком о нём шушукались селяне,
Что Прохором парнишка околдован,
Под чарами витает в облаках.
По правде же сказать, юнец горел
Мечтой увидеть Китеж легендарный,
И много сокровенных разговоров
Меж ним и стариком о том велось.
«Сей город, – Прохор Колю научал, –
Невидим, но живёт своим укладом;
Там – свитки книг из древности святой,
Где тайны раскрываются Вселенной,
Алатырь-камень Голубиной Книги,
Растений несусветных семена;
В том граде есть кентавры и дракон,
И два богатыря стоят на страже
У белых врат в сей город-кладовую,
Где знанья запечатаны от нас».
«Ты, дедушка, подумай, осмотрись, –
Просил всегда в конце беседы Коля. –
Не время ли подняться Китеж-граду?
На ладан дышит русская земля».
«Ещё не срок»,
– грустил обычно тот,
Но как-то раз ответил по-другому:
«Не ведаю, но помню, что однажды,
В сентябрьский день, почти сто лет назад,
Я встретил старца, родом не от нас,
Пришедшего из Китежа разведать,
Пора ли граду людям показаться
Иль башни дальше в озере скрывать?
Решил тогда посланник погодить –
Мол, род людской созрел не в полной мере,
И сетовал, что каждое столетье
Он Китеж покидает в этот день.
Так вот, назавтра будет сотня лет
Со дня незабываемой той встречи;
Коль странника из Китежа увидишь,
Его, сынок, о сроках и спроси».
2
Всю
ночь не спав от дум, в полубреду,
Наутро позабыв, что нужно в школу:
«Благослови!
» – просил у деда Коля,
«Ищи судьбу!» – старик благословил.
Село пройдя и вдоль, и поперёк,
К полудню Николай приогорчился,
Посланника из Китежа не встретив,
Решил: зайду за хлебом и – домой.
Вошёл он в лавку сельскую и в ней
Вдруг видит: у прилавка древний старец
С густою белоснежной бородою,
В одеждах, словно взятых из музея,
Беседу с продавщицею ведёт.
– Добро́ ли нынче жи́ти на Руси?
Восстало ль светозарное зде царство?
– У нас тут демократия, любезный!
Торговка отвечает старцу в тон.
– Реки́: народовластие. Дай, чадо,
Мне хлеб, поне́же в путь пойду дале́че;
От яств отстал, есмь немощен и шаток.
– А деньги есть?
– Есть злато, – и́мам, грешный раб.
Из пояса немедля достаёт
Монету и протягивает смирно.
Глядит парнишка: брови продавщицы
от изумленья кверху поползли.
Но хлеб дала. А старец из сумы
Заплечной тотчас плат извлёк узорный
И «круглый» завернул в него с молитвой,
Затем он руку к сердцу приложил
И, вниз её с поклоном опустив,
Тогда изрёк:
– Премного благодарен!
Ты я́ко мнишь, пора ли Китежу восста́ти?
– Какое там! До Китежа ли здесь!
Ступайте, мне товара навезли.
– Бог в помощь! – молвил старец на прощанье
И прочь пошёл, направившись к лесам.
«Постойте! Погодите!» – Николай
Догнал чуть позже старца на дороге
И, страх с трудом великим пересилив,
С пустынником седым заговорил.
– Аз, грешный, сыне, вем, кто ты еси.
Ходи в добре, и добр ти путь да будет!
Десницу старец к сердцу вновь возвысил
И голову смиренно наклонил.
Колени вмял в дорогу Николай
Пред старцем:
– Здравствуй, батюшка родимый!
Прошу тебя, ответь мне ради Бога:
Не китежский ли житель ты святой?
– Аз есмь, Зосимой грешным аз зовусь.
Восстани, сыне, и́маши
добро́ту.
Гряди по мне, поба́ем. Так-то лю́бо!
Прие́млю, сыне, тя под длань свою.
И так
начав знакомство на пути,
Пошли они, беседуя вполтиха,
Неспешно поселение минуя
До влажных мхов Батыевой тропы.
–
Проведал аз – ты а́лчешь зре́ти град.
Достойно благочестие, Никола!
Велико дело есть вратами вни́ти
В сей стан святых воистину благо́й.
Бо Китеж зрим то́кмо для верных чад,
Объвы́кшиих яже в Бозе пребывая,
К Нему и день, и нощь в себе молити,
Цевни́цей сердца славу вознося.
Таков ты есть? Ответствуй. А́ли несть?
– Нет, хуже я, прости, отец Зосима!
Ответил Коля, мысля: «Всё пропало,
Не впустит Китеж грешного меня.»
– Се, сыне, истина! Се веры столп,
Отко́ле свет, на о́ный и гряде́м мы!
Да по́лно! Не рыдай: вратами внидеши
За правду, яже рекл мне зде в сей час.
Коль смла́ду дух
стыде́ния стяжа́,
Блаженство жития ты приобря́щешь,
Се уговор: что в граде нашем у́зришь,
Не сказывай, до дому воротя́сь,
Зане́
умолкнешь, а́ки рыба, нем.
– Согласен я! Пойдём, отец Зосима!
– Успеется ужо́;
очу́вствуй лес,
Студён ручей... Виждь: ва́йи, а́ки пташки
Головушки да крылушки полощут.
Безмолвием возду́хов просветись,
Поне́же ми́ро сердцу твоему
Прити́хшу быти, мудрость возлюби́ша.
Но мог ли Николай его послушать,
Когда вопросов пуд в себе носил,
Ища на них ответы всякий день.
– А правда, отче, что построил Китеж
Великий князь, а Гришка окаянный
Привёл Батыя, всех на смерть предав?
Молчал с минуту старец, а потом
Промолвил так:
– Несть дива – разуме́ти
Из книжицы чудны́я
небылицы,
Да сказывают: Божий град-то сей,
Зане́ Христос Господь постро́их и́.
– Не может быть!
Тут Коля обомлел.
– Как Он попал сюда из Палестины?!
– Не вем аз, вску́ю ты рече́, Никола.
Старик невозмутимо отвечал,
Но брови думой сдвинул на челе
И в сторону добавил: «Несть, не чует».
3
Вот
берег показался Светлояра.
– Ты слы́ша, сыне?
Старец вопросил.
– Как будто гул далёко – словно звон
К обедне где-то, батюшка Зосима.
Но церковь наша знаю, что закрыта,
Откуда здесь взялись колокола?
– То град святы́й! Никола, оградись
Трикра́ты крестным зна́меньем и па́ки
Гряди, да тве́рдо в Бога то́кмо веруй!
И старец прямо к озеру пошёл.
Не робкого десятка парень был,
Но здесь оторопел: «Так впрямь топиться?
Кругом вода почти что ледяная.»
Но видит он: Зосима по-над ней
Идёт вперёд, ничуть не намочив
Свои, до пят, старинные одежды,
Туман густой полами разгоняет
И Богу песнь хвалебную поёт.
Как быть? Смутясь, штанины подогнул,
Перекрестился Коля
напоследок
И, выдохнув, ступил на Светлояра
Бегущую серебряную зыбь.
Казалось, он по облаку скользит:
Легко шаги неслышные давались,
Но вдруг его рассудок мысль пронзила,
Что быть того не может по всему!
Очнулся Николай: под ним, как зверь,
Как чудище с разверстой пастью чёрной,
Зияет хищно бездна Светлояра,
И понял он, что смерти проиграл.
Глядит: вода достигла до колен.
– Спаси меня! Тону, отец Зосима!
В отчаянье воскликнул во всю силу –
Далёко старца видел впереди.
Успел Зосима в миг последний взять
Над пропастью протянутую руку:
– Почто ты усомнился, маловерный?
И вытащил несчастного наверх.
Спустя
немного времени, туман
Как будто стал редеть, и перед ними
Возникли силуэты стен и башен,
И вот пред Колей – светлый Китеж-град.
Невиданное зрелище: сиял
На солнце город царский куполами
Величественных каменных соборов,
Звонили благовест колокола,
И княжьи расписные терема
От храмов по пригоркам нисходили,
А сверху, словно ангелов собранье,
Кружила стая белых лебедей.
Запутавшись, не помнил Николай,
Стоит он на земле или на небе;
Душа его восторженная пела,
Желанный жемчуг знанья обретя.
Два воина встречали их у врат –
Подобных Коля в книгах сказок видел:
Блистали их начищенные латы,
И облик богатырский устрашал.
– Христос Бог с нами! Гой еси́, отец!
Зосиме оба в пояс поклонились.
– И вам мир, чада! Есть Христос и будет!
Дозвольте нам вратами вни́ти в град.
– Зосима, вни́ди! Мы не возбрани́м.
Отню́дуже сей юноша безвестный?
Вступился за парнишку тут Зосима:
– Никола,
си́це, Прохора лоза́,
Аз, грешный раб, держу ответ по не́.
– Добро, Зосима! С
Богом! Отверза́ем!
Почто сам Прохор не совозврати́ся?
Не восхоте́ смотря́ти
Китеж-град?
– Не вем, оба́че мню: зело́ скорбит,
Во время о́но вдавшись к берендеям,
А ныне ветх меча и лат проси́ти;
Как брата, аз люблю и чту его,
Да токмо несть унывней
жития:
Ох, тяжко, чада, в свете оглашенном!
Оты́ди в лес, сокройся ты в вертепы –
Не срящеши покоища и там.
Со стражниками так поговорив,
Прошли врата Зосима с Николаем.
– Скажи, честной отец, а дед мой Прохор
Неужто вправду в Китеже рождён?
– Воистину, сей наш есть гражданин!
– Так сколько ж лет ему – не сосчитаю...
– Без мала тьма, восхо́щет, а не у́мрет,
Доколе змий поганый не казнит.
Во время о́но Прохор нёс дозор,
Егда́ возобладали блудоде́и –
Не снёс он чар жены и – возлюби́ша,
При ней еди́ней быти восхотел.
Тогда
подумал Коля о годах,
Что с Прохором провёл в селе обычном,
Но быстро позабыл свою кручину,
Сполна отдавшись новым чудесам.
* * *
Я жесток? Ты на звёзды взгляни...
Г. Плисецкий
В каком говне живет человек, какие звери подлые его кусают, а он все к звездам, к звездам, сволочь дерзновенная и великолепная!
Юз Алешковский
В душе осадки, мутно, 40+,
и, как сказал бы Алешковский Юз,
судьбы улыбка нам не обломилась,
и зверь, как раньше, подл, и зверь кусуч,
звезда в окно протягивает луч,
меняя безнадёжность на унылость.
И на проезд дерзает пассажир,
познавший суть наскучивших квартир,
что зимней меланхолией чреваты,
и всё великолепие его —
упиться в Новый год и Рождество,
потратив на спиртное ползарплаты.
Но сволочь заключается не в том,
что, как ни называй родной дурдом
(четыре буквы, две) – полёт нормальный.
А в том, что, как на звёзды ни гляди,
но ближе к телу Cola и IT,
и всё, что было явно, стало тайной.
О, жизнь моя, свой гендер назови
во дни так называемой любви,
чтоб мне определить твою природу!
Вопросов неотступных череда,
и вечность освещают поезда,
кричащие в ночи хлебозаводу.
* * *
Заусните, душочки малиновые,
Спи-ко, милое дитя,
К тибе ангелы летят,
Тибя миловать хотят.
Прилетели с небес,
Хотят девоньку унесть.
Кладут новы телеса,
Будет девонька краса.
Красное солнце, солонцешко
На постелю спать снесет...
(Русская народная колыбельная, зап. Э. Г. Бородина, В. И. Чичеров 19 июля 1928 г. в д. Новинка Пудожского р-на)
Проглотив девяносто обид...
Н. Горбаневская
Спи, трава под вишней старой.
Спи, жасминовая жуть.
Ангел с маленькой кифарой
хочет небо расстегнуть,
телеса доставить новы
наглотавшимся обид,
даже мышка верит слову
и за тёплой печкой спит.
Вот и ты не отличайся,
не выпендривайся здесь:
промолчишь, и будет счастье,
проглядишь, и радость есть.
Только малость серебристу
не заставишь, как на грех,
красить время карьеристу —
этот праздник не для всех,
а для тех, кто на постелю
спать кладёт своё ребро
и выходит за метелью,
подбирает серебро.
* * *
А я целую клавиши ключиц
И слушаю аккорды обещаний.
Ю. Даниэль
— Зачем вам карандаш?
— Писать стихи.
— Что за стихи?
— Лирические вроде.
Пока идут по небу пастухи
и в солнце исчезают на восходе.
— Что, про любовь?
— А, может быть, и так.
Да вам в «глазок» луны смотреть на это,
как пишется тюремный полумрак,
преображённый почерком поэта,
и свет из слов сбегает на простор,
и ветер над овсяным веет полем,
пока любви читают приговор
и для разлук готовится застолье.
А что она, когда ей всё к лицу
и по сердцу сырые казематы,
и к влажному упругому сосцу
уста благословенные прижаты?
Так музыка округлостей нежна,
когда во сне, чуть подогнув колени,
ложится на бок белая страна
и на снега отбрасывает тени.
И я согласен век прожить в аду,
но только бы сквозь грязное оконце
смотреть, как пастухи во мгле идут
и на восходе — исчезают в солнце.
2023
* * *
И дети вырастают из перил,
из тусклых коридоров и ступеней ...
Зима толчёт морозный аспирин
над крышами питейных заведений,
в её шкафах полным полно вещиц,
которым почему-то нет износа,
и маленькие руки мастериц
кружат её ажурные колёса,
прядут неиссякаемую нить,
и волосы усыпал нежный иней,
и снова разрешается ожить
в ночную вертикаль звезде и глине,
и смотришь ты растерянно, впотьмах
свистульками бессонницы увешан,
как лестницы растут на облаках —
а где ж ещё им продолжаться, где же?..
2023
* * *
Сутки спустя после Богоявления
выпал глубокий безветренный снег,
и успокоился более-менее
неоснежённый досель
человек.
Вышел во двор покурить, потоптаться и,
небу пожамкав пушистую пять,
вдруг разбежался на поле за станцией
и без труда научился
летать.
Часто потом мужики поселковые
местному батюшке в церкви клялись,
будто из валенок, с пятками голыми,
тоже взлетали в хрустальную
высь
и на рассвете кружили над банями,
кто-то с собой прихватил порося,
к Пасхе корова парила над зданьями, —
так деревенька и канула
вся.
2023
* * *
Середина зимы приспускает тяжёлые шторы,
и в погасших садах
на деревьях больших расцветают во мгле разговоры,
и созвездия птах,
на холодных ветвях повисают рубашки и брюки,
юбки, блузки, чулки, —
это сны, избежавшие встречи, а значит, разлуки,
это поезд на Нью-Васюки,
прежний мир по частям на ходу разбросавший из окон —
подбирай не хочу,
это лица солдат, истекающих клюквенным соком
на рукав скрипачу.
2023
* * *
Дети стихи не читают,
гаджеты детям давай,
им неизвестен Чапаев,
им непонятен Гайдай.
Вроде
бы та же планета,
та же, как будто, страна,
обморок лунного света,
жухлой травы рыжина.
Дремлет машинка-трансформер,
уточка Лалафанфан,
и, соответствуя норме,
дышит в окно великан.
В луже полощет галоши,
дальше идёт делово ...
Нет, не вернётся он больше:
дети не видят его.
2023
* * *
В Новый год старики и собачники
просыпаются раньше других
и во тьме раскрывают задачники
на старинных застёжках тугих.
И на бледных страницах потрёпанных,
где снега в высоту, а не вширь,
меж домашним теплом и ознобами
пробегает живая цифирь.
А её вычитай или складывай —
на бумажных ладонях зимы
ели машут шершавыми лапами,
уходя в пустоту за холмы,
и снимают игрушки стеклянные,
и цветной электрический жгут,
постоят в тишине над полянами
и по линии жизни идут.
2023
* * *
Зима увеличила ставки,
чем дальше, тем круче полёт,
и снег на войне, словно сталкер,
по минному полю идёт.
Идёт к белокаменной роще,
где кем-то накрыты столы,
и скатерти ветер топорщит,
и лица сидящих светлы.
И лица сидящих прозрачны,
морозом прихваченный эль
течёт, как на вечере брачной.
И в губы целует метель.
2023
* * *
Новый год, Рождество, Новый год,
но в мозгу — словно азбука Морзе:
кто-то молотом зимним куёт
безответные наши вопросы.
И ответы не так уж важны,
если призван обман на замену:
посреди белоснежной страны
безучастность выходит на сцену.
И какая-то странная новь,
словно газ усыпляющий в зале,
проникает из смежных миров,
где её наперёд оправдали.
2023
* * *
Ты в пустоте найдёшь ли свой пароль
к бесснежным травам, листьям или хвое?
Спасибо ветру — выглядит дырой
озимыми засеянное поле,
и птице высоту преодолеть
уже невмочь, её мгновенно сносит,
ты говоришь: хроническая смерть,
а я молчу: клиническая осень.
Мы чаще стали в зеркале вдвоём
и реже — выходить поодиночке,
но всё же свет, любуясь воробьём,
становится упрямо на носочки,
заглядывает в зимние глаза
и падает в их снег, как первоклассник,
от счастья перепутав полюса...
Примерно так и происходит праздник.
2023
* * *
Для слова не хватает бытия,
остались только дерево и ветер,
и неба поминальная кутья
для каждого пожившего на свете.
Листва осталась жухлая в саду,
молчания приподнятое веко,
и то, что оживает на свету
в отсутствующем взгляде человека.
Ещё — трава, сухая на корню,
и то, как полдень высится и виснет,
и время покоряется огню ...
Простая жизнь, и может — больше жизни.
2022
* * *
Ожидается снег, даже вьюга
в пять часов три минуты зимы,
на ветру отрываясь от звука,
тишиною становимся мы
и теплом белотелым, двуногим,
что само по себе – ни о чём,
если нет одинокой дороги
с камышовым её словарём,
если чиркнешь, и пламя задует,
и не видишь, как будто ослеп:
снег огромный встаёт на ходули,
а потом начинается свет.
* * *
Мне бы твою пустоту и покой,
и через поле идти по прямой,
снега примерив сорочку,
мне бы понять эту белую гладь;
поезд, автобус – везде опоздать,
лишь уцепиться за строчку.
Мне бы любовь прогулять, просидеть
в красном углу, где не водится смерть,
чтобы себе не перечить;
не различая, где пан, где пропал,
не возвращаться на Малый канал
в мысленном поиске встречи.
Чтобы не сдать, получить незачёт,
и позабыть, как Фонтанка течёт,
цепи качает сурово;
чтобы, не вспомнив иного тепла,
я этот радостный снег обняла,
и не сказала ни слова.
* * *
Осел туман сибирским инеем,
деревья греются в пуху,
Господь приходит с русским именем
и свет включает наверху.
И говорит: «Пичуги малые,
шиповник в помощь и репей,
сады цветут небесной манною
и к небу тянутся за ней.»
Не то, чтоб Репин и Кустодиев,
но взмах вороньего крыла –
и на снегу сидит юродивый,
и подпирает купола.
Сидит – как свечка – жёлто-розовый,
с крестом чугунным на цепи,
толпа клокочет: «Смерть Морозовой!»
и «Господи, благослови!».
2022
Нежная белая тёплая тьма,
плотно закрыты жилые тома,
и между сжатых, как зубы, страниц
только разносчики писем и пицц
могут протиснуться в подлинный текст,
звонкие связи сезонов и мест,
в мысли предметов, и песни огней,
и расставания стылых людей,
в запах предсмертья, и ёлочный дух,
взгляд говорящий, не сказанный вслух,
чревовещание сточной трубы,
или вращение знобкой резьбы,
словно в устройстве зимы часовом
винт не успел за живым веществом.
2022
...Петербург, я еще не хочу умирать...
О. Мандельштам
Пустота обступает, и зимняя ночь – как люголь,
с металлическим вкусом и щиплющим запахом йода, –
это твоя ленинградская злая любовь
идёт по застывшим волнам гололёда;
это она, у которой все живы, но только не ты,
и нет адресов, номеров не сыскать телефонных,
в ней сфинксы глядят на речную ангину воды,
и ангелы стоя молчат на колоннах.
Снег уже не поможет, пускай остаётся внутри
до какого-нибудь, к пустоте обращённого, чиха, –
это горят, словно рыбьи глаза, фонари,
это где-то во мгле убивают попутно, привычно, и тихо;
это детский священный поход в магазин,
и вместе с картошкой домой ты приносишь часть суши,
чтобы выучить хруст, из-под ног ускользающих, льдин,
когда ленинградское время стреляет из пушек.
2022
* * *
За неделю до первого крика зимы,
может быть, галочьего или вороньего,
её обступают, одетые в небо, холмы,
сорочья стрекочет в саду кинохроника,
камера входит в замедленный дом,
чтобы приблизиться к какой-нибудь вещи,
например, к тазу, перевёрнутому кверху дном,
или к подоконнику, рассохшемуся до трещин,
к запаху сливовицы, мёда, орехов, снов,
к бабушкиной скатерти, чуть закапанной парафином,
к виноградным косточкам застылых слов,
к детской игрушке, из которой вывалилась пружина,
книги не попадают в фокус, но их полно:
старых и новых, с запахом типографской краски,
скрипка на стуле – отражается в ней окно
с последней предзимней розой красной,
камера пятится в поле на рваный край ветра и тьмы,
в поле, где, кроме соломы, ничего не осталось зверю
за неделю до первого птичьего крика зимы
над крышею дома с распахнутой дверью.
* * *
Даже во сне я слышу скрипучие крики,
хриплые, хлюпающие, словно кто-то полощет горло
и пытается говорить при этом.
Чьи имена написаны в мёртвой книге?
Наши с тобой. Человек – ни фига не гордо,
вот – снова кричат – слышишь?.. я не с «приветом».
А ещё – слушай... – поёт кто-то...
или ветры начинают борзеть.
Согрей мне ладони, они задохнулись от холода,
ими всю ночь я лепила из снега смерть
с белым слоновьим огромным хоботом.
Но она молчала, и я колотила её,
ногами расшвыривала её сугробы:
– Пой, кричи! Докажи мне, что всё – враньё,
и в тебе есть жизнь наивысшей пробы!
Но она лежала, завалившись куда-то набок,
как ребёнок, колени поджав к животу,
снег падал мягок, снег падал сладок
в тишину, мерцание, в пустоту.
2022
* * *
Неважное под праздник настроение,
век рушится, и нет ответов, нет
надежды на подъём, одно паденье
звезды во тьму расплёскивает свет.
Но, может быть, из серебра и сини
сорвавшись вниз и ободрав бока,
опять взойдёт звезда моей России
над взмыленной спиной товарняка.
Как водится, случится всё не просто,
и встанет государство на дыбы,
но только так восходят в небе звёзды
Отечества, свободы и судьбы.
А если кто-то скажет: это в прошлом
и в горле от сомнения першит, –
не слушайте! России всё возможно,
на то у ней – особенный аршин.
2022
* * *
Обычным днём, быть может, в понедельник,
когда зима не снилась никому,
нахлынул снег из жизни сопредельной,
оставив прилегающую тьму
смотреть сквозь приоткрытую завесу
на человечье инобытие,
и свет звучал печальной антитезой,
из форточки плыл запах курабье,
мы что-то говорили – не припомнить,
смысл ускользал, не подчинялся слух,
и каждый был, как радиоприёмник
для светлых перешёпотов и тёмных,
а мир не выбирал одно из двух.
* * *
Всю ночь гремел садовый водосборник,
казалось, небо вытечет под ноль,
и в доме гасли лампы по одной, –
на этой ноте начинался вторник,
но утром стало тихо и свежо,
на лужах таял лёд в один стежок
над чёрною осеннею водою,
скрывающей растительную гниль,
и свет стоял, опёршись на костыль,
и свет стоял во тьме одной ногою,
как доброе, из глины, божество,
но никому не верилось в него.
* * *
человек-стрела говорит человеку-среде...
С. Шестаков
человек-среда сидит у пруда,
а в пруду не вода – беда и немного льда,
иди-ка сюда, зовёт темнота,
человек-среда держит руку у рта,
рот его – черта, лебеда, тщета,
человек-среда иногда воркута,
человек-руда, ты куда, борода?
из-под век на снег совершает побег
человек-четверг
или грек,
кек
* * *
Если я тебе не пишу, я тебе дышу,
например, что облако – заварное шу
или что сказки пекут из ласки,
и, говоря по-лакски,
«мы» означает «жу».
Если я тебе не смотрю, я тебе дарю
по яблоневому снегирю
в каждую складку и шорох сада
или в шерстинки овечьего стада,
бредущего тьме в ноздрю.
Если я тебе ничего, вот тогда беги
в заводные звёздочки из фольги,
в холод отвесный, украшенный шпилем,
или туда, где не были-не жили
чипсы и чуваки.
* * *
Случалось по пятницам: купишь немного
морозного кисломолочного бога
и, счастьем творожным сладим,
за обе щеки уплетаешь свой фатум
и, весь перемазавшийся шоколадом,
вприпрыжку гуляешь засим.
Но дальше, как правило, неинтересно,
в конце возникает отвесная бездна,
в ней птичьи мелькают рои,
ты делаешь шаг, словно встретил кого-то,
и сзади взлетают из-под ледохода
горластые рыбы твои.
* * *
Серенькая птичка
с желтым пятнышком на груди
дай мне тебя убить
чтобы рассмотреть тебя
В. Бурич
1
ему говорили (конечно, те, которых пока здесь нет):
не надо, ты знаешь, чем всё закончится,
он отвечал: неученье – путь, а ученье – свет,
ставил гончарный круг, включал одиночество,
получались вначале очи, по-другому – глаза,
и шкура у льва сплошняком выходила зрячей,
тогда он принялся за быка (или вола), ангела и орла,
вылепил им по шесть крыльев, шесть радостей и шесть плачей,
надышал в них жалости, любви и тепла,
нашептал им прекрасные человеческие голоса,
а как иначе?
2
почему-то зимой закат ощутимей дня,
в зеркале тьмы на земле каждый глаз сосчитан –
даже зверей, всматривающихся из меня
плотью печальной, дивной, многоочитой,
время в зрачках их беспримесно, медленно, в
них отражается звук, тишиной прозревая,
если их очи исполнены нежности и синевы,
слову на ощупь вшёптываться: дорогая,
предназначают орлы и ангелы, волы и львы.
2022
19
* * *
Дни – как тени, что ветром несомы,
человек продуваем насквозь
этим временем тёмным, бессонным,
истончающим небо и кость.
Постепенно легчаешь, как птица,
отрываясь от каменных ниш,
и срываешь передник из ситца,
и за синее море летишь
* * *
листик сорвавшийся, на паутине,
под обессиленной веткой повис,
как на растянутой скрытой пружине,
вот и не вспомнит, где верх, а где низ,
и на ветру серебрит, как монета,
слабый потерянный грошик живой,
слух без вопроса и взгляд без ответа.
Нить порвалась, и конец. Боже мой ...
20
* * *
Нервный, неровный, рваный,
свет не даёт уснуть,
смотрят в окно туманы,
глаза приоткрыв чуть-чуть;
белые держат веки,
пальцы – беззвучный дым,
будто набросок некий,
которому снишься ты
* * *
часто глядишь в окно –
Господи, как же ж темно,
даже когда на свету
к свету из света иду,
даже когда эта тьма
бережно сводит с ума
и, предрекая исход,
спать в подорожник кладёт
21
* * *
В поле кукурузном
человек и мыши,
пусто в нём и грустно –
кто тепла надышит?
Но молчат початки
в чистой мешковине,
словно опечатки
света на картине
* * *
вот
один человек,
вилка одна и ложка,
не человек, а фейк,
рыбина и картошка.
Спросят его: ты кто?
Он отвечает просто:
ветка во тьме, гнездо,
ветер, трава, и звёзды
22
* * *
Господи, да будет слово Твоё: «Да»,
да не одолеют нас ветра и врата,
да святится именем инея – синее,
да приидет звонное знобкое зимнее,
да будет поле Твоё,
речушка Твоя, и лес Твой,
да воскреснет хлеб, молоко, жильё,
птица Твоя над листвой
* * *
всё хорошо, – повторяет он, – всё хорошо,
небо в глазах его – словно большой ожог,
взгляд его – ветер в траве и в сухой листве,
пёстрые птицы – за пазухой и в рукаве,
в жёлтых карманах – орехи, а в красных – желдь,
жизнь он плетёт, кровлю, плетень, и смерть,
стебель последний на дудочку тратит, дует в неё
светом утренним на винограде,
дымом печным, – нежное такое дутьё
2022
1
Зима, похоже, выбросила чек,
и ей теперь носить бушлат и берцы.
Ты веришь: нас согреет первый снег –
нет-нет, то я дышу тебе на сердце,
быть может, тщетно: кто собрался в путь,
его отговорить – как сдвинуть гору,
когда за край её не заглянуть.
А страх и тьма рождают мантикору –
зачем она? Наш бестиарий пуст,
и, что б ни говорил учёный Ктесий,
твоя печаль – важнейшее из чувств
в каком-то нам неведомом процессе,
как, например, живая болтовня,
пока мы греем руки у огня.
2
Если печь натопить и зашторить окно,
станет в доме темно, станет в доме печно,
а за дверью светло и речно –
это воздух прозрачное тянет вино,
белым птицам он белое сыплет пшено,
словно кем-то ему внушено.
Если станет дверно, мы пойдём на крыльцо
и узнаем речное лицо,
и с ним выпьем вино вон за то деревцо
и за утку, в которой яйцо.
И за снежной пыльцой, где кружат ветряки,
и горят над рекой ночники,
мы увидим, что нет ни конца, ни реки, ни земли,
только снег от Луки.
3
А пока ладони грели и ждали тьмы,
что ещё смешнее, чем ждать у окна погоды,
в небесах зажёгся белый костёр зимы,
мы услышали голос его, узнали живые коды,
и слова исчезли, чтобы в нём горевать, гореть,
и текли сквозь пальцы, дымились золы,
и вились меж ними простые, как жизнь и смерть,
безымянные птицы из снов Пьяццоллы,
и такая музыка спускалась на улицы и дома,
что на тьму и свет у неё не хватало пауз,
и сквозь белый крутящийся хаос
на дворе во весь рост поднималась и пела зима,
наклонялась, касалась построек вершиной холма,
и опять рассыпалась.
2022
* * *
Столько неба – куда мне одной?
Тёплый ветер кивает и вертит
шелестящей большой головой,
наглотавшейся лиственной смерти.
Так кому это небо раздать,
поклонясь журавлиным кочевьям
за минутных молчаний печать
и рассвет, прислонённый к деревьям;
клясться на воробье и чиже,
что беззвучный предзимний остаток
по ночам крошит хлеб на меже –
как он горек, тот хлеб,
как он сладок!
* * *
Листья под деревом – что здесь такого,
лист за листом или словом за слово
полнится круг на траве,
словно живая подвижная масса
или начало огромного глаза
в тёмном земном веществе.
Эхо усталое вздрогнет осенне,
и земляное откроется зренье,
с деревом, птицей на нём,
и ледяная прозрачная скрепа
соединит одинокое небо
с дымом печным над жильём.
* * *
Утром выходишь, а листьев на дереве нет,
на черенке одинокий колышется свет,
жизнь его вверена ветру,
и на картине с чужими детьми и женой,
с мелким дождём и огромной живой тишиной,
медленно, по миллиметру,
дымчатым ластиком кто-то стирает черты,
место листа уступая свеченью звезды,
мглу напускает по краю,
утром выходишь, а дерева нет – пустота,
и, высветляя последние краски холста,
музыка тихо играет.
2022
* * *
Ещё нет снега, но зима в уме
к наружной прилагается зиме,
и мост меж ними – из печного дыма,
ты здесь протянешь руку, там пожмёшь,
и смотришь на себя сквозь мелкий дождь,
и ваша тишина нерасторжима.
И в этом единении с собой,
с ничтожеством природы человечьей,
открыта дверь меж глиной и звездой
в предчувствие необъяснимой встречи.
Ну, а пока к зиме идёт зима,
за окнами шафран и куркума
окрашивают сполохи и пятна,
и ты уже с моста с глядишь на них,
прозрачных, невесомых, золотых,
и ничего не хочешь взять обратно.
2022
* * *
Мы ждали осень, говорили с ней
словами, потерявшими людей,
и в каждом слове шли дожди, и ветер
перелетал из видимого в звук,
и светлая вода текла из рук,
и между нами слушал кто-то третий
сквозь бреши сна, и времени, и мглы
последнее жужжание пчелы,
как жёлтый лист готовится к отлёту
и кружится над бездною, беглец,
и яблоки в саду живой отец
несёт на стол, но донесёт лишь воду.
2022
1
В саду прицеп с накинутым брезентом,
в нём человек, испачканный цементом,
прилёг, и спит, и грезит первопутьем,
кружащимся лесным беззвучным светом.
2
Как руки, из травы торчащим прутьям
во сне он говорит: тянитесь выше,
вы станете деревьями сухими,
и ваши ноги обглодают мыши,
потом зима придёт в огне и дыме,
людская мера жизни – смерть других.
3
Чем гуще тьма, тем громче лязг железный
и жарче пламя адских мастерских,
где мир переплавляется чудесный
в разбитые корыта и старух,
курящих беломор по старой свычке,
в безумие столичных показух,
и скудный быт прифронтовой больнички.
4
Пока мы все друг другу только снимся,
и дни клюёт вечерняя синица,
как ягоды рябины на столе,
и так светла осенняя прохлада,
что в ней уже не видно Изенгарда
и шествия по выжженной земле.
2022
* * *
Пока ветра усиливают шат
и признаки вселенского раздрая,
послушай листья: вот они кружат
и молча в бесконечность прорастают.
И вот они, прозрачные на треть,
безгласные в соку и увяданье,
прощают жизнь, как мы прощаем смерть,
так молвит на пороге: до свиданья,
и ворот запахнёт от сквозняка
знакомый человек, и выйдет в темень.
Послушай даль, когда в ней облака –
они по капле сцеживают время,
и сладкий разрушительный настой
нам ежечасно смачивает губы.
Послушай глубину ночного фрейма,
когда, легко уверовав в покой,
холодным языком речной прибой
песчаные зализывает струпы.
2022
* * *
Не смешивая с глиной ни сады,
налившиеся светлою водою,
ни горький запах выросшей беды,
склонившейся над волглою травою,
покуда персть холодная жива
и формы принимает раз за разом,
какие нам вложить в неё слова,
пометив боль оранжевым и красным,
и нужен ли дар речи вообще
тому, что понимает суть вещей,
не страшно ли ответ его услышать,
когда оно молчания полно,
и смерть бросает взгляд в его окно,
как в темноте подобранный булыжник.
2022
Первые, дошедшие до края,
крайние, вернувшиеся лесом,
чахлая полоска голубая,
человек с блестящим сучкорезом:
встал на табурет (давно расшатан)
и кряхтит над бездной травяною,
смерть подносит к ветке, а душа-то
тянет вбок, и тащит за собою.
И, взмахнув руками, аки птица,
человек запел, а дома запил,
от жены не принимал петиций,
и в окно смотрел он со слезами,
а в окне творилось что попало,
холодно и тихо стало в доме,
но к большой зиме сломалось жало,
вышел человек во двор и помер.
2022
13
* * *
Отзвучали молитвы,
откричала гроза,
и могильные плиты
открывают глаза.
Не ходи в темноту
без горящей свечи,
но задуют и ту
силуэты в ночи
* * *
в тишине виднее, во тьме слышней,
вот и стой меж ними глухой, слепой,
одевайся листьями сентябрей,
обнимай туман одолень-травой,
приглашай шиповник, чертополох,
и полынь зови в золотой вертеп,
потому что свет по тебе оглох,
потому что Бог по тебе ослеп
14
* * *
Холодно внутри, снаружи,
небеса насквозь прожгло,
забинтуемся потуже
в бела ангела крыло, –
много ль человеку надо,
если вечностью ночной
плоть его к теплу прижата,
над трубою нимб печной
* * *
птице приснилось небо,
небу приснилась птица,
небо просило снега,
птица хотела сбыться,
снилась зима другому
(во сне трепетали веки),
птица и небо к дому,
живущему в человеке
15
* * *
И спутник нам показывает дом,
и в доме свет, и силуэты в свете,
огромной тьмой прикрывшись, как зонтом,
по улицам листву метелит ветер,
но фокус – на фигурах, словно там,
во тьме, их на прицеле держит штуцер
пришедшего по ниточным мостам.
Из прошлого на оклик обернуться –
и тени разбегутся по стенам
* * *
осенью иная тишина,
от неё легко и безвозвратно
тает в небе пригоршня пшена,
золотые маленькие пятна,
ночью придорожные столбы
держатся за провод, как слепые,
и несут светильники судьбы
чередою небыли и были
16
* * *
Белыми небесными полозьями
промелькнули будни похорон –
много их за пазухой у осени,
а зима нашепчет легион.
Зашипят, закличут гуси-лебеди:
«Где Ивашка или сбёг поди?».
Едет наш Ивашечка из небыти
на санях по Млечному пути
* * *
ночь холодит затылок,
мёртвые – это свет
из пустоты, где – было,
из полноты, где – нет.
не распознаешь, кто здесь,
с яблоком лунным тих,
жадно вдыхает осень,
спрятавшись от живых
17
* * *
Тихо в облачном компрессе,
дремлют звёзды на боку,
тьма о них слагает песни
на высоком берегу –
на высоком, на далёком;
с тёплым небом на ушах
мы глядим в неё из окон
со второго этажа
* * *
дождь по утрам, если встанешь
часиков в шесть или в семь,
небо – как рудная залежь,
или нет неба совсем.
только деревья и воздух
делит на нечет и чёт
время огромного роста,
в тёмный кармашек кладёт
18
* * *
Из прошлого приходит человек
и обещает: всё теперь иначе,
и по щекам стекает мокрый снег,
но человек смеётся, а не плачет,
он говорит: построим тёплый дом,
с тобою в нём состаримся, как надо.
Вот только я стою в саду пустом,
вернее, в том, что будет после сада
* * *
и когда дожди, заржавев на стыках,
заскрипят от тяжести над домами,
хватит нам тепла и в зажжённых тыквах,
потому что мёртвые выпьют с нами,
потому что будет, с кем поделиться,
вспоминая это, другое, третье
и безмолвной речью в прозрачных лицах
зажигая свечи любви и смерти
2022
* * *
И что душа? А впрочем, как всегда,
чирикает до Божьего суда
и тенькает до молчбища людского,
и только воздух знобкий, голевой,
с огромною прозрачной головой,
во рту, как леденец, катает слово.
Вот палочка прилипла к рукаву,
и ветер, не ступая на траву,
меняет пасторальные пейзажи,
а ты стоишь меж ними, нелюдим,
и кажешься, как воздух, золотым,
вдохнёшь его и ничего не скажешь.
2022
7
* * *
Ночи протяжней и глубже,
звёзды спускаются вниз,
или бессонница глушит
складки мерцающих риз,
и погребальные маски
вкруг над водой склонены,
глядя, как тёмный и вязкий
гаснет зрачок тишины
* * *
что осталось от поля за долгое лето:
тёплый ветер, солома из ветра и света,
а до этого – даль, ожидание чуда ржаного,
занавеска в окне обещанием зренья и слова,
синий гром вдалеке, и прозрачная жёлтая верба,
а до этого – холод и крошки вороньего неба,
человек на снегу посреди ледяной чашки Петри,
ничего, никого, кроме бездны вокруг в километре
8
* * *
Трава шумит приходы гроз,
начало мокряди и тлена;
когда неубранный овёс
ждёт разноцветная геенна,
и желтизна, уже мертва,
с утра ко стёклам льнёт и липнет, –
жизнь умещается в слова,
в окне бегущие под ливнем
* * *
когда наденет река
осенний туман, как невеста,
когда заснут сторожа
идущего вдаль силуэта,
на кончике языка,
на птичьих излучинах жеста,
найдёт моя Госпожа
последние зёрнышки света
9
* * *
Чужие сны, священный лепет
сухой травы, неспешных дат,
чуть слышный ветер листья треплет,
и голоса вдали дрожат,
в дверной проём заходят тени,
свет выбегает за порог,
на яблоневые ступени
садится Бог
* * *
воздух пропитан сиропом, как торт,
как белый сухой бисквит,
свет раскрывает огромный рот,
но всё равно молчит,
и, как большая слеза, оса
ползёт по щеке плода,
и даже когда открываешь глаза –
в них свет и вода
10
* * *
Копали картошку
и в подпол несли,
на каждую бошку
хватало земли,
хмельного застолья,
того, что в ночи
в холодном подполье
в картошке кричит
* * *
Тишина – топлёное масло,
режь его, на горбушку мажь,
и не хватает пазла,
чтобы собрать гараж,
голубя, пахнущего соляркой,
лужу высохшую во дворе,
старую женщину, несущую
сковороду с поджаркой
уже не здесь – в серебре,
в сентябре
11
* * *
Господи Боже сил,
Ты ли меня растил,
поил росой,
носил босой,
со звездой венчал,
над водой качал,
а теперь во сне
всё кричишь и плачешь –
тише, Боженька,
не утонет мячик
* * *
Катись, катись, яблочко, по серебряному блюдечку,
покажи мне леса и моря, города и поля,
покажи мне гор высоту и небес красоту,
всю родимую Русь-матушку.
(русская народная сказка)
яблочком по блюдечку
поводи, покатай,
увидишь дудочку,
тяни за край,
а за дудочкой – поле, речушку, лес,
белый клевер родимых мест,
лошадь, пасущуюся на лугу,
тело рыбацкое на берегу
12
* * *
Сухо, сухо, с, у, х, о,
дождь в открытое окно снится,
ночью улица – большой махаон,
а луна – как маленькая синица,
крошек много мерцающих, золотых,
где уж одной ей справиться... сон ли, дождь
ли?..
улицы-бабочки и шмели-сады,
отчего же столько печали, боли?
* * *
в августе звёздные нити с неба и потолка
свисают, как ветви времён истёртых,
мы на столе оставляем хлеба и молока,
немного хлеба и молока для мёртвых,
шепчем, щебечем, тревожась во снах своих,
в склонённые долу большие родные
лица
меж листьев прозрачных, серебряных, золотых.
кто нам ответит? овёс и ячмень,
пшеница
2022
* * *
А. Флоре
Последнее предсветное тепло,
пока ольховый взгляд не попрозрачнел;
ещё пестрит вокзальное табло
пустыми электричками на дачу,
и можно не менять привычных форм,
но следовать ольховому завету,
не сочиняя на пути втором
какую-то полезную примету
сезонного хождения во свет,
и, вечерами вглядываясь в холод,
бродить вдоль покосившихся планет,
пока их сон на звёзды не расколот.
2022
* * *
Говорят, беспилотников мало,
только арта спасает пока,
и летят, как во сне – одеяла,
в золотой вышине облака.
И молитва одна: вот бы дембель,
с кружевным покрывалом кровать,
потеряться в саду, а не в небе,
в огороде лучка накопать.
Только вряд ли отпустит когда-то
этот в горло вцепившийся ад:
пусть солдат не погиб от снаряда,
не сойдёт с поля боя солдат.
* * *
Тик-так, пиф-паф,
время битых переправ,
мутных договорняков,
мёртвых баб и мужиков,
искажённых новостей
с ржавой банкой на хвосте,
кукурузы, и цикад,
и начальственных бравад.
Время терпит, тянет нить,
чтоб прийти и удавить.
* * *
На Успенье распогодится,
и ветра остынут.
Маленькая Богородица
на ладони Сына
в белом саване, младенческих
пеленах для Царства Горнего.
Как же ты, святых Отечество,
души наша проворонило?
* * *
Ни шатко ни валко пришли к сентябрю:
пустыни и минное поле
кровавое солнце несёт к алтарю.
В столице гульба и застолье.
А там, где картошку с тушёнкой едят,
и каждый лелеет потерю,
«Россия не бросит» – вздыхает солдат,
и смерть отвечает: «Не верю!».
* * *
Военный маховик пошёл вразнос,
не слышно тех, кто радовался бедам,
когда февраль заклятье произнёс
и небо расколол железным ветром,
как брат его столетний, роковой,
исполненный ошибок и бессилий.
Но осень с непокрытой головой
идёт над неутраченной Россией,
и с каждым часом легче и нежней
листвы прикосновения, и речи,
и поздние отлёты журавлей,
и мягкий свет, наброшенный на плечи, –
начало Богородичного сна,
раздумий на заснеженной орбите.
Так сладко спит над бездною Она ...
Не трожьте, не мешайте, не будите.
2022
* * *
И всё-таки не смерть, а вещество
предметов, тел и между ними нитей
того, что живо, что ещё мертво
в глубинах неслучившихся событий, –
становится дорогой и вином,
и посохом ореховым, и хлебом,
безвременьем, и новым веществом
(в свечении, рассеянном под небом),
понятным глазу и без ясных форм,
как бабочка, скользящая над прудом,
и в маленьком движении простом
она одна – и божество, и чудо.
2022
* * *
Это осень и что-то ещё,
ни сказать и ни выразить взглядом.
Так берёзка стоит со свечой
на пригорке, ветрами примятом,
и, в окошке напротив, сосед
птичьей стае, как маленький, машет.
Это осень и тот ещё свет,
а на этом – знобит до мурашек.
Что-то втайне, внутри, в глубине,
откликается небу навстречу –
это птица в Господнем огне,
это пламень охваченных речью.
Это время поклонов святым,
тишины чёрно-белая плёнка,
где восход обведён золотым,
и несбыточным чем-то – бетонка.
2022
* * *
На грани сентября и полусвета,
когда пустые рощицы сквозят,
ни жалобы, ни просьбы, ни совета
нельзя найти и потерять нельзя.
И в шаге между сущим и насущным,
из горнего стремительного рва,
навстречу приближается несущий
ещё не прозвучавшие слова,
их тонкий ветер, всполохи, и тени,
высокий снег, синичкины следы,
и сад, встающий утром на колени
в глубокие холодные листы.
2021
* * *
Вода не прикасается к земле,
она кружит и светится, мелькая,
и всё ж она в единственном числе
знакомая, незнобкая, живая,
как человек, распавшийся на дождь
и тишину, таящуюся в звуке,
на свет внезапный, музыку, и ложь,
бродящую, как призрак, по округе.
И вновь водой пребудет, и волчком
безудержной листвы шероховатой,
и тусклыми оболами зрачков
почти неразличимого заката.
И станет сниться, сдавливая грудь,
как будто беспричинно и безлико,
боясь войти в себя и утонуть
в отсутствие спасительного блика.
2021
* * *
И вот уже прощание дано,
урочный свет проходит сквозь окно,
сочится из лица, вина, и хлеба;
уже не дом, а с дома быстрый слепок
из глины, снега, жалоб, и вещей,
глубокую зализывает щель
меж тем, что есть, и тем, что не случилось,
и пустоты дрожащая лучина
по капле цедит пламя на ладонь,
звучат слова меж сушей и водой,
но кто их слышит, кто их понимает?
И дверь туда сюда, глухонемая,
колышет воздух, словно кто-то здесь
лишь свет и ветер от того, что есть.
2021
* * *
Брести, брести без остановки,
пока ходьба сладка на вкус,
пока листва без подстраховки
с ветвей не падает без чувств.
Но что бы ни было помимо,
кружения не миновать,
нанизывая кольца дыма
на тёмную речную гладь,
где на мостках бельё светлело
тому назад ещё два дня,
и тонкою полоской мела
плыла, как песня, простыня,
и было вопреки приметам
такое чувство, что навек
там полоскальщицы из света
запястья окунают в свет.
2021
* * *
Не обманись, не ошибись,
не перепутай:
на черенке другая жизнь
висит как будто,
и всё, что ей разрешено,
тебе запретно,
не лето смотрит сквозь окно,
окно – сквозь лето,
и видит свет в самом себе,
деревья жёлты,
и снег с вороной на губе
бормочет что-то,
вдали трамвайное кольцо
у мглы на пальце,
и у прохожего лицо
переливается.
2021
* * *
Ещё тепло не разбрелось,
не взвизгнули колёса,
разбрызгивая вкривь и вкось
на перекрёстках осень.
Но чья-то детская рука,
как будто ласка лисья,
навеет свет издалека,
и пожелтеют листья.
И станет ясно, что по ним,
ещё живым, о боже,
вчерашний путь невыполним
и завтрашний, быть может;
и если есть осенний бог,
то он внутри синички:
и голоден, и одинок,
и рассыпает спички.
2021
* * *
Теперь и ты скользишь по светлой грани,
в одной минуте, миллиметре, грамме,
и музыке мучительно живой,
меж тем, что есть, и тем, что преходяще,
как свет от груши, на боку лежащей,
и пугало над мреющей травой.
Твой сад уже прозрачен и нездешен,
и только воздух прожитый замешан
на семечках от яблока – горчит,
но с каждым вдохом явственнее тени,
и новый ветер заглушает пенье
склонившихся над пропастью в ночи.
* * *
Не объяснить, чего так жаль
в конце засушливого лета.
Быть может, это побежань
из пазух воздуха и света,
сухой былинки скорбный вид
среди ветвистых мелких трещин,
листвы начавшийся оксид,
печаль отяжелевшей вещи,
и твой вернувшийся покой –
плод равновесия живого
ладони с мёртвою водой
и нескончаемого слова.
2022
Облака, и деревья, и звёзды
стали ближе знакомых людей,
и луна, и беззвучные вёрсты
полуночной дороги моей.
Где-то лает цепная собака,
и почудилось, что на виду
по деревне, где каждый оплакан,
мимо дома родного иду.
И не чувствую ласковой тяги,
что когда-то могла, как магнит,
задержать этот воздух инакий,
от которого сердце щемит.
И такою изранен печалью,
что любая травинка сладка,
и готов послужить одичанью,
уходя под листву и снега.
То ли сил нет былых, то ли прыти,
только что-то тревожит опять,
будто снова за дверь можно выйти,
чтобы всё, что любил, потерять.
2022
1
* * *
На перепутье, справа, глухой овёс,
слева, до горизонта, слепой ячмень,
и тишина-дорога с шипами звёзд
между слезой идущего и ничьей,
и высота-разлука, и камень с плеч:
время ему, утратив и смысл, и вес,
вновь собирать, вместе с идущим, речь,
птиц выпускать сквозь ротовой разрез
* * *
кто идёт? тьма,
перец и куркума
что несёт? персть,
жилы, ребро, шерсть
где спрячем свет?
там, где ответа нет,
во льне, ячмене, во ржи,
ча-ща, чу-щу, жи-ши
2
* * *
Ещё трава не высохла до корня,
и, как звезда высокая, репей
лиловой мглой ответствует и кормит,
иглой вонзаясь медленной своей,
указкой Божьей, ласкою, оглаской:
того, что было – не произошло,
и время заливает белой краской
над бездною оконное стекло
* * *
ничего, мы справимся, – говорит, –
это древолиственный алфавит
пьёт из гнёзд пчелиных и птичьих сот
Неопалимую, а не пот,
Нерукосечную, как скала,
Светоприемную, из горла,
а напьётся, выйдет в ночи гудеть.
кто пожалеет нас? только смерть
3
* * *
А потом и проститься недолго
(облака – как платочки вдали),
и сойти со страниц эпилога
в летний храм Покрова на Нерли,
и увидеть, как на колокольне,
уничтоженной в пасмурный век,
держит колокол инок покойный
и с ним падает, мёртвый, на снег
* * *
будто каялись, будто веруем –
что-то подлое, типа астмы.
обожжённых враждой и феррумом,
херувимы поют на Клязьме.
на Днепре поют и над Волгою –
время долгое, соловьино:
и с крестом оно, и с наколкою,
до безвременья половина
4
* * *
И потянет холодом изо всех щелей, нор и дыр,
точка–точка–точка–тире–пунктир,
на воде круги, на стекле следы тут и там,
это потому, что я тебя не отдам
ни воде, ни суше, ни ветру, ни тем, что в них,
лучше слушать стужу в бессонных глазах твоих,
зажигать ей свечи, печку топить, печь хлеб,
слово покачивать, засыпать рядом, в тепле
* * *
почудится: свет слеп,
послышится: слеп, глух,
но есть на столе хлеб,
фасоль и простой лук,
но нет за столом нас,
сквозняк приоткрыл дверь,
и тысяча лет – час,
и каждый второй – зверь
5
* * *
Чаша небесная
ветра полна и песка,
в ней разгорается жарко
Великое Коло.
Болью,
не толще конского волоска,
степь продолжается
в тёмных глазах монгола,
курится трубка,
и сладок, и горек мундштук,
в костре догорает
ночная тоска и остуда,
и шепчут иссохшие травы:
не помнят, не ждут ...
Откуда им, жалостным,
знать-то об этом, откуда?
* * *
трава,
словно щётка,
желта
и суха,
всю ночь,
как чечётка –
озноб
и ольха.
и свет
плыл и падал,
выл волком
до слёз,
и шёл
дым из ада
сквозь рожь
и овёс
6
* * *
Дни спотыкаются снова и снова,
в тёмной утробе толкается слово –
маленький свой имярек,
скоро наденет ботинки и шапку
и во дворе наберёт на лопатку
маленький розовый снег
* * *
ничего ни о ком,
ни о чём никому,
никого снежный ком
не утянет во тьму,
и свеча на окне
сквозь ночной антрацит
всё мерещится мне
и горит, и горит
2022
* * *
Будни военного рэпа
двадцать четыре часа.
Выплакал Боженька небо,
высушил ветер глаза.
Звук с высоты – словно выстрел,
ястреб сужает круги.
Слово усохло до свиста,
сузился свет до строки.
* * *
Осталось недолго до осени,
и скоро придётся в тетрадь
с листвой и винтовкою Мосина
занудливый дождь рифмовать,
и, вспомнив про сельское кладбище
и звёзды заросших могил,
«Служили в полку два товарища»
без голоса петь и без сил.
* * *
Когда повечерье поёт соловей,
так хорошо сказать бы:
эта война – у меня в голове,
ничего, заживёт до свадьбы.
Не в счёт, что сегодня для грусти прирост,
знаешь, я против тоже.
Улягутся сладкие паданцы звёзд,
и снега накрошит Боже.
2022
* * *
Вот и осень почти что, почти,
без пяти, без одной с половиной,
до неё по мосткам перейти
через тёмный зрачок голубиный
и увидеть, прищурившись, в нём
очертания дома и снега,
и пылающего не огнём,
а лицом и листвой, – человека,
потянуться навстречу ему,
соскользнуть и, хватаясь за воздух,
погружаться в беззвучную тьму,
в молчаливые чуткие звёзды,
и, заслышав осенний манок,
ни за что не поведать домашним
этот грустью обдавший дымок,
эти вечно горящие башни.
2021
* * *
Ты стал бледней, медлительней, и тише.
Ты смотришь вдаль, и даль глядит в тебя –
Кого найдёт, кого она услышит,
Сквозь призрачное эхо сентября?
Люблю твоё туманное предместье
И храм на взгорке с дымкой голубой,
Где вносят Крест с молитвенною песней,
И мы пред ним склоняемся с тобой.
И по дороге к станции ты куришь,
Ни слова за весь путь не проронив,
И разливают станционный сурик
Высокие холодные огни,
Затерянные души расстояний,
И мы уже расплывчаты, легки,
Как ветерок, растаявший за нами,
Дым сигареты, и тепло руки.
2020
* * *
Зреет август в скорлупе ореха,
Обернётся Спасом-на-Горе.
Яблочное море не объехать,
Потому что нет таких морей.
А закат медов, и сладок ранней
Осени прозрачный перезвон –
Где-то в нём ореховый изгнанник
От родных печалью отделён.
Взял в дорогу две судьбы, три Спаса.
Умер бы – да как тут умереть?
По ночам пугливая неясыть
Говорит с луной на пустыре.
Слушает он, слушает и плачет
Круглобокой яблочной слезой,
Словно прежний несмышлёный мальчик
Укололся речью золотой.
Три креста на нём и три холстины.
И в колодце чистая вода,
Если он с неясытью пустынной
На заре посмотрится туда.
Из глубин окна ему помашет
Матушка узорным рукавом.
И судьба несёт вторую чашу,
Потому что – нет ни у кого.
2020
*
* *
Жара накатила, а в прошлом году
Ловили на удочку звёзды,
И мне показалось, что я упаду
В живой настороженный воздух.
Застынут внизу рты раскрытые труб,
Дымок зашевелится тусклый,
И я закружусь на холодном ветру
Подброшенной тряпочной куклой ...
Летят лоскуты разноцветные сквозь
Дымы и огни автострады –
Звезда научила смеяться до слёз
И в ласковый сумерок падать.
Но смотрит она с непокрытых вышин,
На ниточке взгляда качает
Живца беспокойной озябшей души
И свет бесприютной печали.
*
* *
Мешки орехами полны,
Еда из молока и хлеба,
И в сторону из стороны
Качается ночное небо.
В печи огонь, и за стеной
Покой обманчивый и зыбкий,
Но в этой музыке простой
Не замолкают струны скрипки.
Как будто движется смычок
Во внешней темноте на ощупь,
И падает звенящий росчерк
В её расширенный зрачок.
*
* *
Качаются осенние ключи,
На бытие нанизанные ветром,
И яблоко в траве кровоточит
Почти потусторонним ровным светом.
Забвение волнами ходит сквозь.
Тепло и тихо в области желаний,
Как будто что-то важное сбылось,
А мы об этом не переживали
И позабудем, так и не узнав,
Что яблочная смерть бывает круглой,
И что она, подробна и честна,
Лежит в траве, как сломанная кукла.
*
* *
По вечерам, когда в глуши
Фонарь качается упрямо,
Ты раскрываешь, для души,
Потёртый томик Мандельштама
И никого к себе не ждёшь.
Ветра колышут сумрак зыбкий,
И начинающийся дождь
Пощипывает струны скрипки.
Вот перебрался под фонарь
Какой-то человек тщедушный:
Чуть оттопыренные уши
Рассматриваешь из окна
И птичий взгляд, и нос – как посвист
Синицы сквозь сырую мглу.
Моргнёшь – и нет. Осталась осень,
Лицо прижавшая к стеклу.
*
* *
Накрыл туман, и тропка не видна.
Пора прогулок по лесу и клюквы.
Придёт зима, и в прописи окна
Напишутся мерцающие буквы.
Придёт зима, закутанная в дым,
Бескрайняя, как небо у порога.
И в капле стекленеющей воды
Мелькнёт её прозрачная тревога
Полночным снегом, ветром и тобой,
Глядящим вдаль сквозь стены и границы,
И станет домом, печью, и трубой,
Куда огонь взлетает и кровится.
Куда – ещё немного – и душа,
Войдя со смертью в таинство и братство,
Расплещется с небесного ковша,
Превозмогая время и пространство.
*
* *
Вина домашнего и песен!
Вот самый правильный рецепт,
Когда покой осенний бесит
И застывает на лице.
Петь со слезой, как деды наши.
Их голоса ещё слышны,
Когда пронзает до мурашек
Минутной вспышкой тишины.
Лечь на траву, и слушать воздух
Сырой и серый, просто так,
И сквозь него смотреть, как звёзды
Передвигает пустота.
*
* *
Круг сужается, взгляды теплее,
И над пропастью прожитых лет –
Тишина и туман, а над нею
Ничего невозможного нет.
Но глядит из полночного дыма,
Выходя покурить на крыльцо,
Этой осенью невыносимой
Навсегда молодое лицо.
Словно есть там иная дорога,
И другой, невернувшийся, взгляд,
Пробираясь в дыму, ищет Бога,
И вдали остаётся земля.
*
* *
Туман. Собака лает где-то,
Ни зги не видно, ни шиша,
Когда за гранью тьмы и света
Преображается душа.
И капли светлое паденье,
И птицы сумрачный полёт,
Вся жизнь – одно стихотворенье,
Сквозная музыка её.
В ней всё, что несоединимо:
Любовь и смерть, добро и зло, –
Среди растаявшего дыма
Отговорило и прошло.
Но в этой данности скрипучей,
Сырой, раскисшей, травяной
И мне поручен хитрый ключик
От очарованной пивной.
*
* *
Спокойно, – ты скажешь себе
И просто уйдёшь восвояси,
И будет играть на трубе
Твоё заполошное счастье,
Орехом, вином угощать,
Звездою венчать сумасшедшей.
Есть в пасмурном небе свеча
Для всех очарованных женщин.
Играй же до звёзд, наразрыв,
Играй до предсмертного вздоха
Вокзалы мои и костры
Сквозь нечеловеческий хохот.
Сквозь мёртвые ветры личин
И нежность осеннего братства
Играй до последней свечи
За все времена и пространства.
2020
* * *
Спросят меня на своём языке –
Что на вопрос я отвечу
Вдаль ускользающей тихой реке
Сквозь монолог человечий;
Листьям на крыше, дымку из трубы,
Сполохам свежей соломы,
Где колея от судьбы до судьбы –
Как до соседского дома?
Может, и я – позабытая речь
Ветра, прильнувшего в поле.
Вот он поднял прошлогодний орех,
Словно сожмёт и расколет.
Выйдет звезда над сквозною листвой,
Холод повеет простудный.
Что я скажу скорлупе золотой
В чаще её изумрудной?
* * *
День был жарким, слегка ненормальным.
В тень садилась усохшая птица.
Мне казалось – дымится реальность,
И посмертное – тоже дымится.
Люди шли под обломками крика,
Или пепел их двигался строем.
Захотелось подуть и захныкать,
И стихи написать про другое.
Захотелось взлетающих яблок,
Что-нибудь про любовь стеклодува,
У которого осень озябла
И звезду уронила из клюва.
В исступлении яблочно-птичьем
Покатилась звезда по дороге,
И пришёл без лица и без спичек
Человек и стоял на пороге.
* * *
Час вечерний, прозрачно и мило.
Ветер стих, опустились листки.
Где-то душу мою прищемило
Валуном безотчётной тоски.
Сверху облако сизой тряпицей
Протирает остывшую гладь.
Есть у русского право напиться,
Если нечего больше желать.
Скрипнет дверь, открываясь кому-то.
Обернёшься ... Один на один
Задрожит, отрываясь, минута
От её породивших глубин.
Опадёт, прогорев на излёте.
Отхлебнёшь-таки на посошок.
И распишешься на горизонте
Послюнявленным карандашом.
2020
*
* *
Исчезая в неверном свете,
Вишни вышиты, нитью дым ...
Ничего не хочу ответить
Побледневшим ночам твоим,
Нежный странник мой, гость туманный.
Покачнув тишину в саду,
Промелькнут города и страны,
И звезда опалит звезду,
Но ничто не смутит покой наш,
Прикасания двух теней.
Где-то сумрак дрожит игольный,
И растёт глубина в тебе –
Пробуждается ... ближе, ближе ...
И внезапно оборвалась:
В очарованной мгле я вижу
Затонувшие колокола.
*
* *
Светлая лодка печали
В пасмурном небе плывёт.
Вечер идёт со свечами,
Вечер стоит у ворот.
Дай мне огарок горящий:
Звёзды забросят уду,
Хрустнет невидимый хрящик,
Я соберусь и уйду –
Только вздохнут занавески
И половица всплакнёт.
Люди восходят по леске
Вместо пронзительных нот.
*
* *
Молчи, молчи на всякий случай,
Молчи словами, речью нем.
И я, мой поздний невезучий,
Тебя забуду насовсем.
Но тишиной пронзая звуки,
Молчи рассвет, молчи и тьму.
И я тебе навстречу руки
Охрипшие не протяну –
Не обомру, в тиши трагичной
Коснувшись хмурого лица.
Молчать светло, молчать привычно,
И вымолчаться до конца,
До той прозрачности и лени,
Когда светло, где света нет,
И даже в пробежавшей тени –
Сплошная музыка и свет.
*
* *
Мы затонули, разминулись в море,
В толпе его зеленоглазых рыб.
Рак свистнул на горе – ещё не горе,
А горькое горение горы.
Она полна значения и суши,
Где яблони цветут и на цвету
Туманами заснувших деревушек
Мою благословляют нищету.
Плыви, плыви, игрушечный кораблик,
Сады перевозящий цеппелин:
У нас ещё довольно в море яблок,
И в небесах достаточно земли.
*
* *
Всё о тебе – и шёпот вишни,
И свет шиповника в дожде,
И этот розовый кустище –
Всё о тебе, всё о тебе.
И высоты печальный роздых,
И дней гусиный перелёт –
Всё о тебе, и звёздный воздух
По волоску во тьме идёт,
Несёт главу туманных просек
На место прочерка в судьбе –
С ней вместо слов осталась осень
Вся о тебе, вся о тебе.
Летят, летят её страницы
Вдоль городов, полей, и сёл,
Как будто им пора проститься,
Благословляя это всё.
* * *
щепотку соли, костерок в ладонь,
краюху неба меж сосной и крышей,
глоток воды влюблённой, золотой,
которая не льётся и не брызжет,
привычку улыбаться до ушей
батончику в молочном шоколаде,
пока в пересыхающей душе
замешкался неугомонный дятел:
тук-тук, живой? куда ж я без тебя –
того гляди забуду, как мне плохо,
и заблужусь в туманах сентября,
оставшихся для выдоха и вдоха.
2020
* * *
Слышны клики вдалеке.
Где вы, гуси-гуси?
Улетают налегке
Гусельные Руси.
Ходит воздух вдоль реки,
Ищет свет гусиный,
Пьют из ласковой руки
Грустные осины.
Гусли-гусли, вы зачем,
Звончатые, в сини
Разгуделись на плече –
Кто теперь вас снимет?
* * *
Этот шёпот листвы, этот шорох,
Проникающий в самую суть ...
Дай мне, жизнь, дотянуть до оффшора,
Где смогу беспроцентно заснуть.
Где просты и посёлок, и неба
Православный негромкий уклад:
Котелок оботрёшь коркой хлеба
И несёшь на плечах птичий сад,
Под восторженный гомон синичий
Обрастая листом и корой;
Где попросишь у ближнего спичек –
Он звезду разожжёт над тобой.
Ты проснёшься, он здесь, всё такой же:
Не исчез, изменившись в лице,
Поглядит, как – травинкой по коже,
И пойдёт покурить на крыльце.
* * *
Время – дождь, каштаны, и жёлуди.
Льётся, падает нам на голову.
Холода в предосеннем голоде
Достаются пространству голому…
Вот и листик, и лужа – в нём.
В луже дом, высота, и дерево.
В этом дереве мы живём
По-зелёному и сиренево.
Так и прячемся, верим тако мы.
Старомодное наше творчество.
Время падает одинаково
Односумрачно в одиночество,
А ладони всегда пусты.
Ходит небо вокруг да около.
Небо ставит на всём кресты
Окончания одинокого.
*
* *
От случайного слова
как тебя упасти?
Серебра наносного
наскрести на кости,
и прогорклую воду
пить обветренным ртом
за тебя, за свободу
в далеке золотом.
Не войти и не выйти –
не стреляйте в народ
сквозь железные нити
караульных ворот!
Мы без ножниц играли –
бу-це-фа, аль... ман... джуз! –
и в бумагу, и в камень,
и в Советский Союз.
* * *
Что мы увидели, что мы нашли,
Край обживая зимы и земли?
Медленный снег на дорогу
Молча ложится в безгласной ночи,
Ветка сухая о ветку стучит,
Боль притулилась к порогу.
Если печаль ослабляет кольцо,
Снег приближает большое лицо,
Белое шепчет заклятье,
Или с глазами, лишёнными век,
К нам наклоняется, как человек,
Из неприступного глядя.
* * *
Прозрачнее, легче, и тише.
Закроешь глаза и порой
Такое родное услышишь
Внутри пустоты мировой.
И столько печали нахлынет,
Сойдясь на холодной меже
Серебряным светом полыни
И тьмой в догоревшей душе.
Но стиснет сердечную мякоть
Влюблённое эхо вдали,
Когда невозможно не плакать,
За ним уходя от земли.
2019, 2020, 2021
...Как первая ладья из
чрева океана,
Как жертвенный кувшин выходит из кургана,
Так я по лестнице взойду на ту ступень,
Где будет ждать меня твоя живая тень...
А. Тарковский
* * *
Сплошная глубокая осень.
Войди в темноту и тони,
Смотри, как волнами относит
Мечты в золотистой тени.
И слушай, как часто и звонко
Встречаются капли с водой,
Стучится о берег лодчонка,
И песни поёт водяной;
Как лёд не спеша нарастает,
И падает снег в полынью,
И плещет ладошка простая
Речную темницу мою.
И два замечательных глаза
Глядят на меня через лёд
С печалью царевны из сказок,
Которая чуда не ждёт.
* * *
Я сумерек случайный пассажир.
Куда несёшь, серебряная жила?
Но, если я – тень прошлого, скажи,
Ужель оно моею тенью было?
И так же одинокие огни
Прохожего нечаянно слепили,
И кто-то повторял слова мои,
И мною становился без усилий.
* * *
Глубоко под листвой и садами
Дремлет холода звёздная нить,
И придётся с дождём и дымами
На одном языке говорить.
И доказывать им теоремы,
И решаться на радость при них,
Словно горько любить хризантемы
Это счастье, родней остальных;
Окунаться в зелёные тени,
И подолгу сидеть у пруда,
Где из тысячи разных значений
Выбирает простое вода.
* * *
Я тоже стану тенью тусклой тени,
В которую случайно облечён,
Спасённый от своих стихотворений
В небесные обители письмён.
Вернусь, мечтатель первый и последний,
Но будет ли мне дверь отворена?
А что, когда пустынный звёздный ледник
И есть моя заветная страна?
И я паду, бессвязно умоляя
Вернуть мне эту тень и эту тьму,
Где старится застройка заводская
И с ней пустырь, не нужный никому,
Давно покрытый мёртвою водою
И дымом проезжающих машин,
Но я найду – я заново открою,
Как истину, свой «жертвенный кувшин».
* * *
И я поднимаюсь
На эту ступень,
Где песнь колдовская
Заполнила тень,
И звёздные корни
Искусно сплелись
В серебряном тёрне,
Венчающем высь, –
Собрать воедино
В начало всему
И свет лебединый,
И зимнюю тьму,
Вершины, и бездну,
Молчание, крик,
И даль, где исчезну,
И дом, где возник,
Для снов родниковых
Неведомых звёзд,
И каждого слова,
Что я произнёс.
2017
* * *
Пустые дни, и не поймёшь,
О чём их шёпот еле слышный,
О чём их сон, о чём их дрожь
И мглой окутанные крыши.
Не говори, что я погиб
И предпочёл их зелье свету,
Что на изгибах звёздных рыб
Учился тёмному завету.
Я сын осеннего огня,
И не смотри, мой друг, с укором –
Он сам исходит из меня,
Роняя облако на город.
* * *
Мне сегодня радостно и просто,
Не пророчит в сердце полутьма.
Вышел я не мытарь, не апостол –
Вышла путь-дорога да сума.
Не влечёт ни к подвигу, ни к битве –
Мне бы кров в родимой стороне,
Чтобы кто-то в церкви на молитве
Вспоминал и плакал обо мне.
* * *
И в сотах сна, и в мире странном
Огня осеннего исход
Тревожит призраком туманным
И в путь таинственный зовёт.
Кто – человек? Какою силой
Простая мысль наделена?
Какой водой тебя крестила
Рука седого колдуна?
В неясной грусти нет ответа –
Одно дрожание струны,
Былыми чарами задетой,
И свет пасхальный старины.
Как прежде – росстань и дорога.
Мелькают дни под каблуком.
И снится: матушка у стога
Стоит в платочке голубом.
* * *
От тебя ухожу поутру
В золотые лесные туманы,
И когда в самом деле умру,
Я дыханием осени стану.
Не жалей и молитв не ищи –
Не сурова к поэту могила,
Если пламя осенней свечи,
Как родного, его отмолило.
* * *
Сегодня осень пахла розами,
И день был сумрачен и тих.
И показались несерьёзными
Границы бед пережитых.
И в тишине дыханье замерло,
Как будто кто-то в небесах
Переписал земные правила
И уравнял их на весах.
А впереди одно хорошее.
И в простодушии не жаль
Кручину, травами поросшую,
И позапрошлую печаль.
* * *
Так тихо, что мысли излишни,
На полках пылятся тома.
А я от зардевшейся вишни
Схожу безнадёжно с ума.
Милы мне дожди и прохлада,
И сонные песни синиц,
И облако спящего сада,
И нежность проснувшихся лиц.
Ласкается солнечный зайчик,
Уходит печаль налегке.
И всё это что-нибудь значит
В далёком моём далеке.
* * *
Заходи, я окно приоткрою, –
Посиди, покури, пореви.
Отчего золотою порою
Сердце ищет приметы любви?
Ты сегодня так снежно печален,
Свет небесный и в чём-то земной,
Поколдуй над лесными свечами,
Чтоб зима не примчалась за мной.
Чтоб ночами разлука не грызла
Исчезающий лунный сухарь,
И не прятал бессмысленно числа
Под вчерашние листья фонарь.
* * *
Измотали печали и тучи,
Измочалили ночью ветра.
Где же ты, золотой попрыгунчик,
Лучик света, любви и добра?
Приласкай этот сумрачный город,
Этих диких несчастных людей,
И за городом красный пригорок
Посредине безлюдных полей;
И туманно-безвестные дали,
Где со звёздами шепчется снег,
И выходит из лунных проталин
Мой печальный родной человек.
* * *
...Я
читаю стихи драконам...
Н. Гумилёв
Я выучил язык драконий
Не по углам библиотек.
Меня носил в сухой ладони
Веками странствующий снег.
И я летал во мгле и в стуже
Сквозь чары снов и колдовства
В миры, где свет зари жемчужный,
И невесомы острова.
Я прятал в угол подоконный
Голубоглазые цветы
С полян, где белые драконы
Дышали дымом золотым.
И выходил, глядел подолгу,
Подняв – от ветра – воротник,
Как пробирался по просёлку,
Гремя бортами, грузовик.
* * *
Воздух сырой и усталый.
Грудь от него тяжела,
Точно по ней заплясала
Пламенем чёрным юла.
И в отражении мутном
Полуистлевших небес
Огненной тенью минутной
Вечер мелькнул и исчез.
И, закружившись с огнями
В густо оранжевой мгле,
Я улетал над полями
Ввысь к незнакомой земле.
К песням туманного сада,
К солнцу печали иной
Снова рождаться и падать
В недостижимый покой.
* * *
Через долгие смутные годы
Я в невидимой ладанке нёс
Безначальность ребячьей свободы
И загадочность девичьих кос;
Эти избы глуши темноглазой,
И пугливую чуткую тишь,
И рассветные проводы сказок,
И в серебряных нитях камыш.
Нет прохода в моё Лукоморье,
Где во сне зачарованных вод,
За дремучей, бескрайнею болью,
Белоснежная песня плывёт.
Тонет время в багровом тумане,
Но в разлуке, не знающей лет,
Лебединым крылом обнимает
Из невидимой ладанки свет.
2017
*
* *
В туманах недоброго края,
Где правит разбойничий люд,
К рябинам идут, догорая,
И странные песни поют.
И ходят, и ходят по кругу
Отжившей до срока толпой,
Сбиваясь на хриплую ругань
В печали своей пропитой.
Им ветер полощет глазницы,
И снег наступает в их тень.
И свету замёрзшему снится
Пустынная мгла деревень.
*
* *
Молчание, проулки, и дома,
Озябшей тенью налетает ветер,
И сводят окончательно с ума
Свидетели безжалостные эти.
Змеится по карнизам полумгла,
Дрожат её безудержные жала,
И брошен свет, изношенный дотла,
На лестнице сырой и обветшалой.
Привычный ряд сутулых фонарей.
К ним небеса спускаются на плечи.
Но всё равно усталости моей,
Наступит снова утро или вечер.
Он в полушаге, серебром одет,
Всегда идёт, один, замёрзший адски,
Искать ещё невыстуженный свет
В безумие кварталов петроградских.
2017
* * *
С утра шёл дождь, и бились оземь капли,
И мне казалось: вижу я одна,
Как сумрака встревоженная цапля
Рассеялась на серые тона.
И ветер нёс над горным перевалом
Серебряное эхо старины,
Казалось мне: я что-то потеряла,
Но кем-то вновь потери прощены.
Я видела: скользит по небоскату
Неведомых пожарищ тусклый дым,
И вспомнилось, как верила когда-то
Пронзительным просторам голубым.
* * *
Всё притихло, и нам остаётся жить снами и
письмами,
В час быка видеть руны прошедших и будущих дней;
На подмостках судьбы, оставаясь всегда за
кулисами,
Отдавать свой заряд, чтоб софиты светили
сильней.
Что-то с нами не то, растерялись, ослабли,
испортились,
Словно – час перемен, и никто не припомнит
каких.
Нет, не подвигов публика ждёт, а приветствует
фортели,
И, по сути, давно каждый зритель – клинический
псих.
Над стенами дождей высота с потолочными
звёздами,
Упорядочен ход выдыхающих космос планет,
И уходят мечты со смертельными их перехлёстами
На последний паром, смастерённый из старых
газет.
* * *
Горят фонари, и не слышно,
Как сумрак пробрался в квартал,
Бродил по темнеющим крышам,
Неспящие окна считал.
Холодные влажные листья
Сложил ночевать на скамьи
И спрятал дрожащие выси
В землистые лапы свои;
Как будто один виноватый,
Что поздняя осень и мзга,
И звёздные координаты,
Спеша, проскочили снега;
Что он – повторение дыма,
Он – между, он – через и сквозь,
Как свет, проплывающий мимо,
Чьё сердце о тьму обожглось.
*
* *
В бреду осеннего похмелья,
Когда затягивает мглой,
Пойдёшь за эхом, за метелью,
За равнодушною толпой,
Где всё равно, куда податься
В тумане мировых идей,
И общность бед рождает братство
Не посмеявшихся над ней:
Тому, кто вырос в гуще века,
Близка таинственная связь
Меж тем, что зиждет человека
И – разрушает, устыдясь.
* * *
Мерцают камни влажной мостовой,
И Млечный Путь стал улицей Молочной,
И долгий дождь, надёжный спутник мой,
Зовёт сыграть на флейте водосточной
Туда, где вёз трамвай за медяки,
И мост Литейный глох от звездопада;
Где шаг чеканил вдоль Невы-реки
Тринадцатый апостол Петрограда;
Где прошлое поныне смотрит вслед
Глазами непрощающего Блока,
И гаснет у аптек фонарный свет.
Бездумно.
Безысходно.
Одиноко.
* * *
Здесь всё меня переживёт,
Всё, даже ветхие скворешни...
А. Ахматова
Переживать и думать мне
О торжестве скворешен – странно:
И я, как все, найду во тьме
Ошеломительные страны.
Я позабуду путь домой,
Не промелькну с весенней стаей,
И наступающей зимой
В небесной дымке не растаю.
Оставлю в лунной полосе
Полупрозрачные аллеи
И стану вымыслом, как все.
Не сожалея.
Песочный человечек
Из
века в век, из года в год,
Сквозь тихий поздний вечер
По тёмным улицам идёт
Песочный человечек.
Его глаза знакомы тьме,
Бледнеют лунным светом.
От там, он здесь, в твоём уме,
И в каждом слове этом.
Бросает колдовской песок
На зеркала, на лица,
И снег ложится на висок,
И тощий свет кривится.
И снится миру странный сон,
Где нет дверей и окон,
Где он, пустыней окружён,
Один в снегу глубоком
Под взглядами колючих звёзд
Закрыл свечу от ветра,
И шёпотом звучит вопрос,
И нет у тьмы ответа.
А позади – визгливый смех,
Ссутуленные плечи ...
И горсть песка бросает вверх
Песочный человечек.
2016, 2018
* * *
Прости ветру время,
женщину, спрашивающую у зеркала:
почему ты не можешь быть нормальной?
одуванчиков семена –
эти маленькие беспилотники радости,
которые вечно сбиваются с курса.
Ведь если хорошенько подумать,
у вас двоих ничего не осталось,
кроме тесной квартирки в Сен-Дени,
окнами во внутренний двор соседского дома,
и облаков,
напоминающих небесные гамбургеры
с чеддером.
По четвергам вы навещаете Париж,
встречаетесь за чашкой горячего шоколада
в бистро на улице Ла Муф
и обсуждаете, с какой скоростью
нужно щекотать жаворонков,
чтобы они висели над полем,
почему бегонии у мадам Робер
пышнее, чем у мсье Тома,
и когда проведут высокоскоростной Интернет
в дом №74
по соседней Кардинал-Лемуан,
а потом всю неделю дуетесь друг на друга,
пиная по тротуарам пустые пивные банки,
скребущие асфальт: по-че-му-по-че-му-по-че-му,
почему
прохладным июльским утром шестьдесят первого
никто не принёс кофе Хэму
2021
* * *
Нежно прозрачная даль сине-звонкая.
Мягкие локоны – солнечный дым.
Долгой дорогой летит за избёнками
Возглас прощальный годам золотым.
Пыль собирается на подоконнике,
Тени становятся в полдень легки,
И с паутинкою жалобно тоненькой
В маминой вазе грустят васильки:
Что ж вы надежды напрасно роняете
Над позабытою стопкою книг?
Это случайно вспорхнула из памяти
Юность моя на лазоревый миг.
* * *
Грозы далёкие раскаты,
Вечерний чай, и птичья трель,
И вздох с оттенком горьковатым
Давно оставленных земель,
Чьи дни тихи и невесомы:
Они плывут – ещё во сне –
По переулку золотому
В полупрозрачной вышине,
А я смотрю вослед их стае,
Скользящей в грозовой прибой,
Где всё, что – свет, не исчезает
И вновь окажется со мной.
* * *
Колышется тихое поле.
И, тень уронив на овёс,
Целует кресты колоколен
Закат, посветлевший от слёз.
И смотрит высокое небо
Простором, где места не жаль.
И нет ничего – только небыль,
И беглого счастья печаль.
2016, 2018
* * *
Жду тебя так,
что мне страшно:
ты придёшь,
а это буду уже
не я
* * *
Яблоки сегодня
падали нарочито громко,
звёзды светили
нарочито ярко,
и вообще казалось,
что мир не сошёл с ума,
а начитался Чехова
* * *
Яблоко стукается
о яблоко –
август играет
в ладушки
* * *
Осень
это пустая комната
с бормочущим телевизором,
неубранной постелью,
и одним носком,
болтающимся на батарее
* * *
Словно ответ на вопрос,
который нельзя
сформулировать,
словно размытый силуэт
в окне дома напротив,
жизнь
* * *
Сколько же нужно пройти,
чтобы понять,
что не сдвинулся
с места
* * *
Одна половина дерева
раскачивается на ветру,
другая спокойна.
Мир выбираю,
где ветер
2021
* * *
Ищешь незнамо что,
ждёшь неизвестно кого, –
взращиваешь окно
в осеннее поле
* * *
Пасмурный день –
клоун в гриме после дождя:
стоит посреди двора,
забыл, где живёт
* * *
Наполовину здесь,
наполовину там, –
подобен раскрытой двери
не боящийся чуда
* * *
Пишем о близких,
о печёной картошке
и луке зелёном
с молодыми
продолговатыми
луковицами,
о доме и тропках в снегу, –
зажигаем огни в бакенах:
в темноте их так много
на кладбище,
но никто не попал ещё
в свой прежний фарватер
* * *
Прозрачный
безветренный
вечер,
вечность
для начинающих
* * *
до двух мучила бессонница
потом заснул и снилась трава
высокая гладкая
с шумом раскачивающаяся над головой
и стремительно скользящие облака
в бесконечном просторе неба
защекотало на щеке
дотронулся и проснулся
посреди незнакомого поля
* * *
По вечерам
он забирался на дерево
и смотрел на звёзды.
Потом дерево срубили,
и звёзд больше не было
2021
* * *
Где прячется гусеница,
прогрызшая в дневном свете
пунктир пустоты?
Ветер гоняется за своим хвостом
между мирами.
Бледный желток солнца.
Что вылупится?
Впрочем,
когда ты несёшься на стальной многоножке
сквозь бесконечные туннели городов,
растущих под землю,
важнее не то, что над,
а что внизу,
среди безглазых холмов темноты,
есть нечто,
о чём ты не хочешь слышать,
и в паутине звонков ночных,
где вытягивают длинные шеи
чудовища чувств и желаний,
хаос наклоняется к твоему уху,
чтобы прошептать:
не бойся
2021
"Снежный холм", Эндрю Уайет
* * *
Мелет меленка вдали,
мелет до мозоли
соль непаханой земли
чёрную от боли.
Мелет меленка в ночи
и весной, и летом.
Слышишь, как мука кричит?
Но молчи об этом.
Вот поспеют пироги,
каждый съест кусочек.
Мелет меленка с тоски,
а сама не хочет.
* * *
Поминали павших,
в храме свечи жгли,
и казалось даже –
не было земли.
Не было печали,
только полоса
неба со свечами,
лица, голоса ...
Чей-то детский пальчик
вывел письмена –
это ангел плачет
светом имена.
Э́лои, Э́лои,
ла́ма сабахтани́?
Пишет ангел белое
в золотой тени.
* * *
Тяни-толкай идёт-бредёт,
то шаг вперёд, то два назад,
он раскрывает горький рот,
во рту его – кромешный сад.
В его саду и пясть, и персть,
и шерсть, поющая во тьме,
и волчья сыть, и пасть, и смерть,
и шест, и пляска на холме.
2022
* * *
Тёплый ветер,
словно кто-то сдувает пену
с парного молока. Господи,
дай мне простоты и радости.
Вот хлебного поля ломоть,
луковая стрелка дороги,
небесное яйцо, светлые
волосы тишины поселковой, –
всё замечает солёный мой взгляд.
Напишу о них несколько строк,
если удачно – радуюсь:
в мире моём
есть теперь место
для ветра
2021
* * *
Вот и снова тепло на исходе.
Шею вытянул тонкий дымок.
Расползается к серой погоде
Ненасытная сырость дорог.
По оврагам туманные клочья
Жутковато разбросаны меж
Многоточием ночи и ночью,
Выходящей на скользкий рубеж.
Или, полное светом пропащим,
Кружит облако в тусклом окне,
Между видимым и настоящим
Снег вынашивая в тишине.
2021
* * *
Газонокосилка стрекочет.
А прежде, на отсвет зари,
В луга выходили из ночи
В рубахах льняных косари.
Срезали траву росяную
И пели: «Прощай, сторона»,
И, словно от их поцелуя,
Светилась небес глубина.
Чертила коса полукруги,
Усвоив размеренный ход, –
В груди о любви и разлуке,
Казалось, Россия поёт.
И так было сладко и больно,
Так жизнью наполнена даль,
Где свет проплывал колокольный,
И в тень погружалась печаль.
2021
* * *
Стоим на ступенях
вечерних посланий,
звёзды читаем
никем не написанные,
воск разминаем
в прозрачных пальцах.
Кто мы,
предавшие вечность
ради касания ветра?
Говорим:
дереву больно,
птица печально поёт,
влюблённый камень,
собака знает, –
и всё это,
чтобы исправить вокруг
чудо,
забыть, что чувства
не свойственны тем,
кто и без них
благодарен
2021
* * *
...И мертвые вытягиваются,
А над ними — чертополох и шалфей.
Г. Гейм
Старуха с узловатыми пальцами
сцеживает из обвислой груди
время,
лепит дитя из глины и темноты,
слезящую грязь отирает с глаз его,
света глоток в рот ему выдыхает:
готова дыба любви, милый.
И выходит дитя из-под почвы
в поле, кровящее маками,
в колыбель ненасытную леса.
В глазах его – лица, искажённые криком,
чрево его изнутри разрывает
прожектор мчащегося
из ниоткуда
поезда.
Вот он,
в железных напальчниках тишины,
в одежде, сплетённой корнями,
достаёт изо рта пурпурный цветок ночи,
из белых волос вытягивает
раскалённые нити гнева.
Стойте, безумные,
щиплющие себя за руку,
чтобы проснуться:
в сосцах матери
времени много
2021
1
В чём лето?
В тишине после грозы,
облаках белого пара над башнями.
Пиксели красные –
пульсирует поле ночных ветряков.
Лето в том,
чтобы никуда не спешить,
не покидать
область восходящего смысла.
Зелёными рукавами машут розы,
стеклянных дверей
царапают
коготками спину.
Говорить вслух с собой
не своим голосом –
вот оно, лето
2
Человек и листва
один на один.
Сердце моё повсюду.
«Чего ты хочешь?» –
кто у кого спрашивает?
Сделаем вид, что так надо,
что мы не боимся, –
о, этот вид мне печально знаком.
Пусть наша клетка распахнута ветру –
мы остаёмся,
потому что, вылетев из одной,
попадаешь в другую, потом в третью, и так далее,
и ветер поёт в рёбрах, не знающих плоти
2021
* * *
А завтра, я думаю, будет гроза,
и листья сорвутся с натруженных веток,
и, если закрыть на минуту глаза,
появятся нити из тонкого света.
И если глаза на минуту закрыть
и отмежеваться от войн и скандалов,
отсеется грусть и любая корысть,
и привкус огня, и звучанье металла.
Останутся листья, застыв на лету,
утешное чувство отцовского дома
у девочки, где-то скользящей по льду –
о, как бестелесно и так невесомо!
Под вишней останется стол и кувшин,
куда мошкара от дождя залетела,
высокое, долгое эхо души
и жадная бездна тревожного тела.
* * *
Так, у костра, перебирая дым,
сидеть бы век, покуда за домами
белеет сад под небом золотым,
и тишина похожая на пламя
то вспыхнет, то вспорхнёт, угаснет вдруг,
то лижет соль с безмолвных наших рук
и на траве свивается в клубок.
На яблоне воркует голубок,
он кажется родным и безмятежным.
И что – надежды? А надежды те же:
вернуться в дом, идя по холодку,
и, мятную конфету за шеку
отправив, свежий чай цедить глотками,
забыть про остывающую печь,
и молча слушать, как дымится речь
и вспыхивает слово между нами.
* * *
К тебе у меня только небо, полное слёз,
полное лоз
виноградных, закутанных в серые выси,
шепчу: «больше жизни»,
и кто-нибудь там угадает вопрос
немного собачий
и чуточку рысий.
Только дрожащая веточка, что на ветру
царапает грунт
беспристрастной иглой самописца,
и новые лица
вступают в настольную нашу игру,
а птица выходит,
и птице такое простится.
А птица выходит, её не приманит ничем
ночей беспокойных течение
вместе с пловцами.
К тебе у меня
только эхо твоё и ручей,
поящий волчицу
с тугими сосцами.
Я посвящаю твой тающий образ корням,
вплетающим смысл
в почернелое тело планеты,
пока из ручья
пьёт волчица к тебе у меня,
и есть хоть одна
виноградная косточка света.
2022
* * *
Овдовевшие вишни,
и сирень отцвела.
Пустота и затишье,
вот такие дела.
Где-то рвутся снаряды,
не хватает бойцов.
Ждут отца звонарята,
но не помнят лицо.
И церквушки – как мемы
облаков посреди.
Онемевшее небо,
огневые дожди.
Это время – другое,
год за годом трудней.
Но растёт из пробоя
белый век звонарей.
Поднимается ветер,
и за тридевять вёрст
просыпаются дети
в колокольчиках звёзд.
Всем детям, погибшим во время российско-украинской военной кампании 2014-20.. гг.
* * *
Дымка налетела,
улицы пусты.
У старушки тело
светлой высоты.
Медленные ноги,
облачный испуг,
вся она о Боге,
кроме тёмных рук.
Только руки эти,
в глине и во мгле, –
как родные дети
вспаханной земле.
Гвоздь
Вот и лето началось.
У меня в кармане гвоздь.
И не спрашивай опять:
где бы им поковырять?
Гвоздь – не шуточный предмет.
Нет гвоздей, и дома нет,
ни забора, ни крыльца,
ни скворечни для птенца.
Вот скамейку чинит папа –
помогу, сгожусь авось,
папа скажет мне: «Не слабо,
очень важен этот гвоздь!».
Я в карман засунул руку:
жёлудь, фантик со двора...
Нет гвоздя, удрал хитрюга,
а в кармане-то – дыра!
...Наутро она, как обычно, строга,
на завтрак даёт мне кусок пирога,
«Не бегай по лужам!» – с улыбкой грозит,
сама принимает загадочный вид,
я с нею не спорю, я с нею дружу,
наш главный секрет никому не скажу,
и нам, понимая друг друга без слов,
кивают слоны с запылённых шкафов,
а ночью, пока их не видит никто,
слоны надевают шарфы и пальто,
выходят на цыпочках с нами во двор
и прыгают в лужу, обрызгав забор,
ведёт нас отважный и опытный вождь –
лишь бабушка знает, как праздновать дождь!* * *
В синем небе стало тесно
от пасхальных куличей.
Все воскреснут, все воскреснут:
мой, и твой, её, ничей.
И с оторванной рукою,
и с раздробленной ногой,
исходивший Луговое,
и рождённый в Костромской.
Целы все и будь здоровы:
Влад, Серёга, брат, и сват,
и глаза их васильковы,
в белой кипени их сад.
Даже мёртвая синица,
что попала под обстрел,
тоже может воскреситься,
залетая за предел.
И сухой тысячелистник
расцветает, как живой:
половина – в этой жизни,
а другая – в жизни той.
* * *
На фронте без особых изменений.
Цветёт сирень, каштаны тянут свечи, –
весна вошла в состав подразделений
от Закарпатья до Замоскворечья.
Порадовал залётный соловьишка,
и, если б не вдали – как эхо – взрывы,
то было бы для нас, наверно, слишком,
пока здоровы, молоды и живы.
Сержант ругал: «Вы, – говорил, – герои
у сиськи мамкиной», я вспомнил: лето,
и мамино лицо ко мне большое
обращено из времени и света.
Потом в её лицо вонзались пули,
и я с трудом нашарил трёхлинейку,
а мать запела: «Прилетели гули ...»,
и дождик бросил медную копейку.
* * *
«Ветрено, – ты говоришь мне, –
снился тревожный сон:
снег заметает вишни,
веет со всех сторон;
падает в руки мёртвый,
тёплый ещё скворец;
словно рисунок стёртый,
бродит в саду отец;
– Пчёлы, – кричу я, – пчёлы!
но он не слышит, нет,
простыни, словно чёлны,
медленно тонут в снег,
тонут шесты, верёвки,
вишни, отец, и печь,
в небе стучат подковки,
словно чужая речь;
с криком проснувшись, мальчик
долго зовёт отца.»
Ветер молчит и плачет
чистым листом лица.
* * *
Вот круглая прореха в облаках –
как горлышко незримого кувшина,
незримый Бог держал кувшин в руках,
но выпала небесная пружина,
и пролилось на скатерть молоко,
замедленно стекая по стакану,
и было безысходно и легко
внимать себе, разлуке, Иоганну,
траве – как ветру, ветру – как траве,
и лошади, склонённой над водою,
и слушать волны в чьей-то голове,
отдавшись их ритмичному покою,
и выходить из дома, как из сна,
зажав свой рот с новорождённым криком,
когда сказали: началась война,
и черепок фарфоровый запрыгал.
* * *
Что-то ещё напишется,
что-то наворожится
и с ветчиной яичница,
и со звездой криница.
Что-то ещё нашепчется,
взвоется по-собачьи,
и тишина-ответчица
взгляд обратит незрячий.
Может, весна закончится,
с левой ноги начавшись.
Нежность и одиночество –
лучшее, что на чаше.
Что-то ещё останется,
что-то ещё найдётся –
кот на скамейке, пьяница,
женщина у колодца.
* * *
Скоро, может быть, люди исчезнут,
ничего не заметит природа,
я сказала бы: «это не честно»,
если бы не людская порода.
И свободные плети растений
будут спать на подушках атласных,
выйдут новые звери из тени
и ужасно взревут, и прекрасно.
Жить бы им до скончания века,
но, томясь от любви и от скуки,
Бог опять соберёт человека
из мечты, из упрямства и муки.
И пойдёт всё сначала по кругу,
как в дурном колдовском привороте.
Я сказала б: «любите друг друга»,
но ничто не в новинку в природе.
2022
* * *
Твоя пустота плюс моя пустота –
и вот вещество нарастает листа,
упавшего с ветки тяжёлой,
потом переходит на двор и траву,
и если я вымолвлю слово, прерву
едва обозначенный жёлудь
и то, как зима за калиткой гудит
огромным отверстием в белой груди
и крутит свою центрифугу
с домами, дворами и небом к тому ж,
с пьянчугой, несущим какую-то чушь,
и птицей, прижавшейся к звуку.
Потом с тишиною к моей тишине
садишься у печки, и падает снег
за окнами, как на экране,
и где-то по улицам тёмным, пустым
уходит смешной и печальный наш фильм
с большими цветными шарами.
* * *
Говори, не умолкай,
на дворе холодный рай,
белый свет крошится,
как дешёвый маргарин –
это небо говорит
или в небе птица.
Если только замолчишь,
приползёт больная мышь
и попросит гречи,
и корову, и айфон,
а взамен тебе – поклон
и крупинка речи.
Можешь в банку положить
или бросить у межи,
позабыть в кармане, –
проговаривай внутри
ветер, ветки, фонари,
варежку на камне.
Невозможен лишь ответ,
если человека нет –
небо между вишен ...
Говори, не умолкай,
на дворе холодный рай:
дверь толкнул и вышел.
* * *
Дух еловый, ольховый, берёзовый,
по субботам над баней дымок.
Говорят, что насытившись грозами,
Бог идёт в нежилой уголок.
Он заходит в ушанке и в валенках,
старичок неказистый на вид,
в тальниковую чистую спаленку,
дверь нашепчет и печь начудит.
Для печали возьмёт горстку радости,
для водицы – щепотку огня,
и синичьи наивные шалости
принесёт в кузовке для меня.
И уйдёт на погост, в запустение,
обживая репейник и сныть,
чтобы между зверьём и растеньями
смерть повесить на гвоздик и жить.
2022
* * *
И вот опять со всех концов земли
в саду собравшись, стройные на диво,
возлюбленные клёны зацвели,
и я смотрю в окно: в окне – красиво.
А за окном, где Харьков и Херсон
привыкли жить под говор миномёта,
идёт Господь, сгибаясь под крестом,
идёт Господь, и танки, и пехота.
Сюжет знаком: обманут, связан, бит.
Попала в окружение колонна.
Он смотрит в небо, с небом говорит
о чаше смерти, – небо непреклонно.
Он говорит: апрель холодноват,
поэтому так тягостно и голо.
Какой-то – из наёмников – солдат
Ему, смеясь, перерезает горло.
Пилат пронзает взглядом темноту.
Уносит Тело праведный Иосиф.
И сад роняет листья на лету,
и в том саду прощание и осень.
И, как обычно, истерит петух,
прогуливаясь нервно вдоль сарая,
овец приводит с пастбища пастух
и ангел с ним, на дудочке играя.
2022
* * *
На тонкой веточке граната
зелёный робкий пересвет,
как сон убитого солдата,
плашмя упавшего на снег
и провалившегося в небо
за бесконечный белый стол,
где ждут его отец и верба,
и брат с войны домой пришёл
поправить тын, покрасить стены,
но сил нет встать из-за стола,
и кажется обыкновенной
на белом яблоке пчела.
Солдат приподнимает руку,
касается лица и век ...
И время вновь идёт по кругу:
хлопок, падение, и снег.
* * *
Вот я вижу подсолнухов поле,
беззаботную стайку детей ...
Ничего, ничего, кроме боли,
не осталось в сердцах у людей.
Ничего, кроме злости и страха,
что не там, за горами, а тут
назревает жестокая драка,
что свои, как всегда, предадут
и, глаза округляя, как блюдца,
переступят последний рубеж,
а подсолнухи в небо вольются
из подстреленных снов и надежд.
Но опять, на изломе столетий,
поползёт по отрогам туман,
и подсолнухи в поле, как дети,
в простоте всё скостят болтунам.
* * *
Ещё чумой трёхлетнею потрёпан,
апрельский город прячется под снег,
и разум потерявшая Европа
не глядя мчится в позапрошлый век.
Но всё равно весенняя обнова
берёт своё прогнозам вопреки,
и пауза вынашивает слово,
и небеса касаются руки.
И в этом лёгком их рукопожатье,
но даже и не в нём, а где-то меж,
горит звезда, как светоотражатель
доверия, желаний и надежд.
Пусть время нажимает на педали –
плывут по вешним лужам, налегке,
качели грёз, взрослений и печали
с ирисками советскими в кульке.
* * *
У магазина, что напротив,
растерянный священник бродит
с большою белой бородой,
он просит грош за «помолиться»,
подрясник на ветру, как птица,
играет пылью золотой.
И ветер говорит печально:
в густом дыму моя Украйна,
и на полях огонь и кровь,
и сеют в землю человека
две санитарки и штаб-лекарь
среди воронок и костров.
И ветер говорит: послушай,
когда во тьму врастают души,
в колодцах плещется вражда,
и, в мёртвом сне сойдя с орбиты,
летят убийца и убитый
сквозь взорванные города.
На этом ветер умолкает.
Поля, поросшие волками
и агнцами – всё впереди,
и Белый царь в короне древней
голубоглазые деревни
скрестит, как руки, на груди.
2022
* * *
В окне февральский эпилог
отходит от традиций:
тьма собирается в комок
и оживает птицей.
И тьма летит, и тьма поёт,
и тьма сидит на гнёздах,
и совершают перелёт
земля, вода и воздух.
Трава проклюнулась на треть,
и смотрит из-под веток
прозрачными глазами смерть
из ветра вся и света.
* * *
В комнате пахнет смородиной.
Как бы то ни было – март,
и над землёй над юродивой
дикие гуси летят.
Смотрят сквозь дым на пожарища,
на обездоленный люд,
и на весеннее кладбище,
где небеса раздают.
По стопарю и по облаку,
мёртвый берёт и живой.
В поле не колос, а колокол
звон поднимает ржаной.
Прячутся в норы подвальные,
жмутся в углы стар и млад.
Невыразимою тайною
гуси над миром летят.
* * *
Что ты плачешь, душа, что ты плачешь?
Заклинаю тебя: не молчи.
Вот и солнце кропилом горячим
освящает холмов куличи.
Только ты превитаешь над снегом,
запредельных миров стрекоза,
в молчаливом присутствии неком
как весна обо всех, как слеза.
* * *
На деревьях почки,
на деревьях печень.
Ласточки, цветочки
рану не залечат.
И глядит, безглаза,
и кричит, безрота,
ждёт она приказа
бить из пулемёта ...
На груди, в конверте,
спят родные лица.
На деревья смерти
птица не садится.
* * *
Ещё вдали слышны метели,
скребут по дну.
Не на весну мы повзрослели,
а на войну.
Ещё бренчат в кармане спички,
и есть табак,
и старый друг стучится в личку:
привет, земляк!
А позже выяснишь – ракетой
накрыло вмиг,
и стал он облаком и светом,
простой мужик.
Закуришь нервно, поперхнувшись,
у старых верб.
И Божий ангел от церквушек
метнётся вверх.
* * *
К нам опять зачастили туманы,
от весны получая профит.
Всё в порядке у нас,
но тюльпаны –
словно детские лица в крови.
По ночам заоконно, застенно,
запредельно
то взвоет, то шкнёт,
будто в листьях цветочных сирена
упреждает чужой самолёт.
И в ущельях, где снег не поверит
в прежний мир или в дружбу и май,
в лица взрослые
прячутся звери
нашей нежности жгучей и тайн.
* * *
Смерть прорастает из зерна,
пускает стебелёк,
и вот она – уже война,
и пуля, и стрелок.
И вот она уже трава,
и хлеб, и молоко,
и луковая голова,
и птица высоко
в холодной выси из дождей,
а высохнет вода,
взойдёт она, звезда полей
и чёрная звезда.
И будет шёпот над землёй
витать, как Божий дух,
промчится небо над золой,
и прокричит петух.
* * *
Ты спрашиваешь: мир?
я отвечаю: миф.
Весной воздвигнут Рим
и к осени разрушат.
Я утверждаю крик
его глагольных рифм
и ненавижу рык
его слепых оружий.
Я спрашиваю: снег?
ты отвечаешь: свет.
И между нами нет
ни образа, ни слова,
лишь серые глаза
невыразимых верб
печалятся вослед
и расцветают снова.
О, линии полей
и лилии огней,
и лепеты ветвей
волною тополиной
о нежности моей, –
что может быть живей,
что может быть важней
меж звёздами и глиной?
2022
* * *
Так ветер гудел, и взрывалась метель,
оскалившись в окна свирепо,
что с петель слетало в ночной темноте
ни в чём не повинное небо.
И падали ангелы, крылья сложив,
как будто при Армагеддоне,
и тихо лежали у белой межи
на Божьей холодной ладони.
Пойдём, – ты сказал мне, – не нужно смотреть,
не стоит грустить, дорогая,
мы тоже условны, бегущие в смерть
по лезвию птичьего грая.
Однажды и мы завернёмся в снега,
ладони просунув под щёку,
и будут сквозь нас пролетать облака
по синему, синему шёлку.
2022
* * *
Дни праздников прошли на редкость молча,
никто не покидал свои дома,
и к тёмным окнам прижималась ночью
бесснежная глубокая зима.
И в комнатах натопленных и жёлтых,
в круженье электрических светил,
сквозь время проходили тени шёпотом,
и человек сквозь тени проходил.
И в зеркале, начищенном от скуки,
неясное свечение росло,
как будто кто-то простирал к нам руки
и втягивал их снова под стекло.
* * *
И снег смотрел в окно, огромен,
беззвучен, вытянут, безбров,
сквозь ветки в белой полудрёме
и светлый обморок дворов.
Он был – как радостные двери,
раскрытые из тишины
из ожиданья, и потери,
и холода внутри спины.
И в тех дверях могла минута
касаться неподвижных век,
на грани ужаса и чуда
их превращая в снег.
* * *
Дверь откроешь и с облаком снежным
к тёплой печке шагнёшь за порог –
есть у зимнего времени стержень,
и лопата в углу, и песок.
То расчистишь, а это засыплешь,
то растопишь, а это – под лёд,
и получится собственный Китеж,
над кукушечьим домом полёт.
Закемаришь над чайною кружкой,
и приснится, с экрана сошед,
русский снег с необъятной подушкой,
колея через поле, и свет.
2022
Надёжно обвивают пелены,
дышать в них трудно – это ли дыханье
прошло сквозь грудь и вышло со спины,
не повреждая погребальной ткани,
и громкий ветер вновь обрёл свой дом
под рёбрами Того, кто есть и будет?
Мне ветер протрубил, что смерти нет,
но снилось ясно: я болел и умер,
соседский пригодился табурет,
чтоб два – под гроб – их получилось в сумме,
за окнами лил дождь во сне моём,
и Марфа с кухни приносила студень.
Но по ночам я мёрз в гробу один,
на третий день приехала Мария
и вещи раздавала на помин
в какой-то непонятной эйфории,
и похороны задержались по
финансовым причинам и бумажным.
На день четвёртый стало мне смешно,
хотелось есть, чесался подбородок,
а также – встать и выглянуть в окно,
с злорадным любопытством нищеброда,
на братскую друг к другу нелюбовь
и на отшибе дом пятиэтажный.
Но кто-то гаркнул в ухо: выйди вон!!
И я вскочил, как в щель меж поездами –
Господь, каким ужасным был мой сон!
Сестрицы обнимают со слезами,
я перемёрз, и голоден, и жалок,
но жив среди оливковых садов,
миндальных рощ, и виноградных склонов,
какое счастье в дом войти к себе
и позабыть про город задымлённый,
где воркованье адских голубей
в мозгу моём настойчиво звучало,
перемежаясь клацаньем часов.
Я видел ад, я адский говор слышал,
пока не пробудился в полутьме,
оставленный смердеть в холодной нише, –
я был как брат разгулу и чуме,
и сёстры относились хуже мачех
ко мне, то насмехаясь, то грубя,
всяк норовил толкнуть и одурачить,
и, Господи, я умер без Тебя.
2022
* * *
И человек становится листом,
сухой травою в инее густом,
улыбкой мягкой, спрятанной под шарфом,
и станет всем, что выбрало его:
летящей галкой, ёлкою кривой,
Марией, у окна сидящей Марфой.
И всё отдаст – он выбирает сам,
кому: окну синичьему, вещам,
настенным теням, смерти сокровенной,
в которой нет ни дыма, ни огня,
а только заснежённая стерня,
прижатая к замёрзшему колену.
2022
Пасмурный день
Всё паутинное:
небо,
вытянутые до предела
ветки,
даже птицы –
сморщенные паучьи тельца,
которыми изредка выстреливает
мутное обеззвученное
пространство.
Взять вот прутик,
раздвинуть серые липкие нити,
а там что? –
горизонтальная бездна,
жующая ветер
и пустоту.
Безымянность.
И обещание
* * *
Дорога – как песня:
тяжело оторвать от земли ноги
и сделать первые шаги,
а потом всё быстрее, всё шире,
и ветер в лицо – щёки красные –
и вот она захватывает всего тебя,
звучит до неба, до порога,
и за порогом, за небом
не смолкает, а чудится, ластится,
снится отзвуком,
колебанием лёгким туманным,
теплом приятной усталости,
словно стакан молока
из детства о тишине
Зимой за городом
Размытый гул пожарной сирены,
переходящий в замки́, трубы,
солёные шёпоты
затхлых крадущихся лестниц,
в пылающие жертвы богам,
повёрнутым внутрь
своего безразличия,
и холодные птицы в груди моей
говорят, что деревья
это письма умершим
Зимний обряд
Женщина с длинными
ярко-розовыми волосами
танцует на бледной траве вокруг
обнажённого дерева
под музыку, слышную только ей,
движения рук её плавные,
словно водоросли, стелющиеся
под текучей водой,
и не покидает ощущение,
что я присутствую
на безмолвном посвящении
в будущее
2021
* * *
Между нашими могилами
не будет расстояния,
потому что нас похоронят
в музыке,
в глубокой печальной
музыке,
как этот снег,
идущий за окном,
как наши голоса,
звучащие сквозь него,
смущённые
и счастливые
Накануне праздников
Сухие цветы, опутанные
разноцветными лампочками,
поленница с прислонёнными плашками,
напоминающая повозку,
рассохшаяся дверь сарая
поскрипывает на ветру.
Так начинается небо:
с паузы
В ноябре
Вздутый сумрак повсюду.
Хочу провести кончиком языка
по лезвию, которым только что
нарезали лимоны –
тонкий холод и блеск
ещё тоньше, ещё холоднее,
как звук на сверхвысокой частоте,
как мурашки по коже
от молчания там, где слова
лопаются прозрачными пузырями
растерянности,
и стучит по стеклу тёмно-алый
кулачок розы
2021
* * *
Пустынный взгляд пересекает птица
и создаёт оконный переплёт
в стене глухой меж небом и землёю.
Два действия, меняющих пространство,
две жизни в неизбежном столкновении
со временем. Что их влечёт навстречу,
притягивая звёздные спирали
к тому, что существует лишь мгновение?
Воистину ты не познал печали,
пока не посмотрел в своё окно.
* * *
Деревья наполняются землёй,
как будто сны из тёмной глубины
выходят на поверхность за добычей.
Им тоже страшно ветви протянуть,
почувствовать, как тёплое, живое
неумолимо движется по мху.
Потом рука, наполненная небом,
касается шершавого ствола,
и тишину в нём голос обжигает.
Так в дерево заходит человек,
приносит хлеба, разжигает печку,
и говорит – о чём он говорит?..
* * *
Ты у меня один, я знаю толк
в науке ожидания без края.
Так птице, улетающей на юг,
другая шепчет: ты не возвратишься.
И я могла б любить, но эти ветви,
окутанные сном, мне запрещают.
Они – как будто линии судьбы,
живые реки на моей ладони,
стремительно впадающей в твою,
текут обратно, и меня уносят.
Ты видишь, как взлетает жёлтый лист,
но ты не знаешь – это был мой парус,
и, раздавив случайно скорлупу
ореховую, топишь мой кораблик.
* * *
Жизнь спряталась под листья и коряги,
забилась в дупла, в тёплый мрак расщелин.
Я часто прихожу сюда подумать
о том, что боль не говорит по-русски:
ей насыпаешь семечек, зерна,
и шарики из хлебных отрубей
подвешиваешь к веткам, крючковатым
как пальцы деревянных человечков;
найдёшь окоченелого жука,
в карман положишь и о нём забудешь,
пройдёт зима, но он не оживёт,
не вылетит с приветственным жужжаньем,
а будет тлеть и рассыпаться в прах,
как всё, чего твои коснулись руки,
возникшие из ветра и песка.
* * *
И вот уже не первый лист, последний
приобретает вес и очертания,
мгновение спустя, он исчезает,
как слабый отзвук самого себя,
как тень его. Откуда эта нежность,
желание согреть листву в ладонях
и защитить, продлить ещё немного
её на грани зрения и тьмы?
Раскрыты двери, и столы накрыты,
безмолвные пиры воспоминаний,
замедленно мелькающих на стенах
без звука и без цвета, без тепла.
Придвинемся поближе к полной чаше,
покуда плоть на светлых струнах внемлет
ночной трубе идущего на приступ,
дыханию любимых на заре.
2021
* * *
Пишу тебе, осенний адресат,
из области, исчерпанной до хрипа,
и я учусь молчанием писать,
как дерево, а, может быть, как рыба.
За каждой строчкой – что-нибудь в конце:
свеча, перчатка, с камешком заколка,
мой город, изменившийся в лице,
которое запомнится надолго.
Как ни крути, а всё идёт к тому,
что за тепло приблизилась расплата.
Пейзажи растекаются в дыму,
и даже дым очерчен плоховато –
так сразу в нём огонь не различишь,
а впрочем, это женские капризы,
и мы с тобою существуем лишь,
когда конверт заклеен и надписан.
* * *
В одиннадцать запотевают окна,
вокруг такая темень – глаз коли,
и прячутся дома антропоморфно
в неясных очертаниях земли.
Соседи спят, их сон здоров и крепок,
им на ладони падает звезда,
рекламное подсвечивая небо
над городом, ныряющим с моста.
На кухне чай – холодный и невкусный.
За церковью газует грузовик.
И колокол, повизгивая грустно,
ворочает заржавленный язык.
А впрочем, ничего, что необычно,
и, если где-то существует ад,
то он, определённо, только личный:
в носках, с остывшим чаем и лохмат.
* * *
Я забываю: как и почему.
На улице дразнящий запах гриля.
У магазина продают хурму
с открытого автомобиля.
Я забываю, у меня полно
на то причин и веских оснований.
На вешалке согласное пальто
следит за мной, и за словами,
за расписаньем, за календарём,
худеющим быстрей, чем клён в подъезде.
Оденемся друг в друга и курнём,
пока ещё мы вместе
и город нас не стёр по кольцевой,
и вдоль, и попрёк, и сикось-накось –
у города спрошу: какой ценой
я разучилась плакать?
Но он не вспомнит и не станет лгать,
как сделал бы какой-нибудь чудила.
Пальто, пальто, ну что же ты опять
не уследило!
* * *
Представить сложно, как мы жили тут,
теряя след в листве густой и вязкой.
Вид из окна, как запустелый пруд,
колышется болотистою ряской,
посматривая на нехитрый скарб,
расставленный вдоль стен не слишком тесно,
и в зеркале с утра всплывает карп
в какой-то отстранённости прелестной.
Подумываю сдать его внаём,
пока вокруг чудовищная помесь
зеленоватых выхлопов с дождём,
промчавшимся сквозь город, словно поезд.
А мне позавчера приснился снег,
осталось лишь нажать на небе кнопку,
убавить свет, настроить саундтрек,
и на бочок залечь в свою коробку.
* * *
Тепло вернулось, и который день
расплёскивает золотое зелье
почти полупрозрачная сирень,
по воздуху стекающая в землю.
От глаз подальше, в парке городском,
вкрапления джинсовой молодёжи,
и листья не летят – они ползком
вжимаются в обочины дорожек,
как тени, перешедшие в совет
с высоким и единственным мерилом.
Смотрю на них и вижу только свет,
как будто и со мной такое было,
и снова происходит вопреки
расхожему понятию о чуде,
и сердце с нерастаявшей руки
ещё не раз стекать на землю будет.
* * *
Распугивая галок и ворон,
когда внизу неласково и сыро,
остатки света вспарывает дрон,
явившись будто из другого мира.
Жужжат его пропеллеры, и глаз
записывает всё, что видит с неба.
Дрон электронным ухом слышит лязг
междугородних многоножек Сепа,
и разговоры мёртвых о живых,
тяжёлый рок железных скарабеев,
и колыхание волос ржаных
над кружевною колыбелью.
Потом он слышит поле тростника,
шуршанье мыши, гул в её желудке,
и видит, как пронзает облака
мышиный взгляд осмысленный и жуткий.
И неотвязно, на пути домой,
дрон ставит эту запись снова, снова,
как будто Говорящий тишиной
послушает его скупое слово.
* * *
Свет у тебя
в подреберье болит,
что мне расскажешь на ночь? –
Всё понимают её корабли,
движутся из тумана.
Тёмные песни
без нот и без слов.
Не уходи надолго.
Что же нашли мы: добро или зло,
или друг друга только?
Или над прожитым
утренний снег
розовой ветки горькой,
звёзды разбитые, дым из-под век,
жёлудь, мышиную норку.
Может, за это
теперь нам дано
верить, что путь нескончаем.
Выросло в поле осеннем окно
нежности и печали.
2021
* * *
Под вечер, когда утихает жара,
И пламя не рвётся из солнечной пасти,
Спадает с домов и людей кожура,
И в город приходит прохладное счастье.
На дольки прозрачные разделены,
Сочатся усладой остывшие скверы,
И лунные тени беззвучной длины
Несут на руках золотистые сферы.
О, как это странно: уйти со дворов
На площадь, где бледные жгут стеклодувы
Костры убегающих детских шагов
И звёзд обезглавленных жёлтые клювы.
2021
* * *
Зарядили дожди и надолго.
Небеса, словно глаз мертвеца,
И прозрачною ниточкой тонкой
Свет стекает с большого лица.
По-над светлым леском, если светом
Эту морось печальную счесть,
Небольшое движение ветра
Переходит в протяжную песнь.
И деревья бредут, скособочась,
Вдоль разливистой чёрной реки,
Словно тянут холодные ночи
За собой в горизонт бурлаки.
2021
* * *
Когда перекрёсток печали
Людьми и трамваями сыт,
Стоит человек в одеяле,
С утра одиноко стоит.
И так день за днём, как заноза,
Пугая детей и собак,
Закутан до самого носа,
Глядит на прохожих чудак.
Немыслимых версий немало
Придумала сходу толпа –
И как объяснить одеяло,
И в чём провинилась судьба.
Галдят, а ему всё до лампы.
Но каждое утро, как штык,
Поправ городские эстампы,
Стоит в одеяле мужик.
И вдруг не пришёл.
И пропали
Одни за другими дома,
Потом перекрёсток печали,
Аптека, почтамт, и тюрьма,
Прохожие, птицы, собаки,
И лужа с водой дождевой.
Лишь солнце чадило, как факел,
И трещины шли от него.
2021
* * *
О, бедный мой, блаженный тихий край.
От старых яблонь ласковые тени.
Калитки скрип. Уткнувшийся сарай
В берёзовые прелые поленья.
Приют моей кочевницы-судьбы.
Случайный кров навек оставил память:
Сухих полей полёгшие снопы,
Поток лучей в оконной старой раме,
Лесов замшелых гордые вихры,
Речушка, заблудившаяся в поле,
Медовый пряник солнечной жары.
Извечный опыт светлой русской воли.
К отъезду цвел волнующе жасмин,
И старый дом постанывал украдкой.
Склонилась я печально перед ним
И в путь ушла с молитвой, без оглядки.
2011
* * *
Сплошь метания и суета.
Но расцвёл на холме крест зелёный.
И глядят из живого креста
На дома голубые глазёна.
Смотрит молча распятая дивь,
Дунет ветер – и космами машет.
И в ответ на зелёный призыв
Поднимается стайка ромашек.-
Закружится, набрав высоту.
И пойдёт чехарда земляная
На поклон к молодому кресту,
Что растёт на холме – я-то знаю.
2020
1.
Мы узнаём друг друга
по стихотворениям, которые нам нравятся –
это такая игра,
дипломатическая почта,
где, ничего не сказав,
можно объяснить всё и даже больше.
Нейтральные воды
между тем, что есть,
и желаемым.
Кто лучше нас умеет
насыпать острова и сажать деревья,
прокладывать русла ручьёв,
мастерить соломенных птиц,
возводить дома из веток и глины?
И мы оба знаем, что нас никогда не будет.
Может, поэтому
в темноте ты так бережно прижимаешь меня к себе
и долго втягиваешь аромат моего тела,
смешанный с выдохом ночного моря
и вдохом прибрежного сухоцвета.
Не в силах расстаться,
не в силах встретиться,
мы слушаем глубокий голос
Хулио Кортасара.
2.
Сегодня мы почему-то оказались в поле,
не помню, как пришли туда.
Травинка в твоей руке.
Ты ведёшь ею между моими лопатками,
настраиваясь на длинные частоты
наших мыслей,
и мы улыбаемся им.
Кто-то разложил на траве морские ракушки.
Ветер поёт в них, когда залетает,
заползают жуки в поисках жилища.
Если в воду опустить скворешню,
в ней поселятся раки и рыбы.
Наши пальцы сплетаются вместе:
мы поймали друг друга,
чтобы затопить травой,
засыпать морем.
3.
Китайские фонарики звёзд,
серебряные переливы ветра: ко-нгай... ко-нгай...
Сейчас откроется дверь,
а на столе накрыта горячая курица Гунбао
с жареным арахисом.
Ты не говоришь о любви,
потому что сказать: «я люблю тебя»
означает предъявить права,
спугнуть недоверчивого зверя свободы.
Вчера вечером разыгрался шторм.
Плетёные стулья пустились в галоп,
мы выскочили ловить их
и буквально столкнулись лбами.
Было нелепо, смешно и больно,
как бывает со всяким,
кого не покинула надежда.
Тяжёлые дождевые капли
чертили косые линии в полумраке,
катились соломенные вещи
с нелепо растопыренными конечностями,
а мы стояли посреди этого раздрая,
не разжимая объятий,
чтобы не сорваться в чёрную воронку непогоды.
Тонкими извивающимися струйками
дождь стекал по волосам, лицу, шее,
углублению между ключицами.
Мы вспоминали наше имя,
были телом чудовища,
изгибающимся в камышах,
птичьим окликом ускользающим,
дверью раскрытой настежь,
тонущим в глубине комнаты
светом.
Я успела подумать
о цилиндре с красной розой,
прицепленной за шляпную ленту,
и о том,
каким интеллигентным трубочистом
ты в нём выглядишь,
и наступила невесомость.
2021
* * *
Надломит ветку, прошепнёт овсом,
Дохнёт вдали затерянным и древним,
И воздуха прозрачное лицо
Приблизится вплотную сквозь деревья.
И в этой встрече здесь, наедине,
Где умерли слова – как ты доверчив! –
В единственной, как совесть, тишине
Останется твой оттиск человечий.
2021
* * *
Подставь ладонь, и небо истечёт
Из пёстрых дней, насаженных на вертел,
И больше нет ни времени, ни смерти.
Войдёт отец и тронет за плечо
Своей рукой из облака и света,
Когда поймёшь, что песенка не спета,
Что с небом на ладони жизнь проста,
Как звонкий смех проснувшегося чуда,
Бегущая по озеру остуда,
И Млечный Путь цветущего куста.
2019
* * *
Светом наполняется листва,
В каждой почке – маленькое солнце.
И висит густая синева,
Отразив раскрытое оконце.
Пусть никто сегодня не умрёт,
Сжав глаза весенние до крика,
И не упадёт в раскрытый рот
Насмерть перепуганного фрика.
Покачнётся зренья вертикаль,
Где-то зацепившись за ресницу,
И тогда расплещется хрусталь,
И сирень слезами разгорится.
2020
* * *
Наглотаться пасмурного неба,
Заболеть, и думать целый день,
Как большевики дошли до нэпа,
А страна пропала в суете.
И приснятся пьяные матросы,
Трах-тах-тах, и венчики из роз,
И маньяк, дымящий папиросой
На сплошной бессмысленный погост,
За которым свалка и пустыня,
И стоит на рельсах кинолент,
В долгосрочном обмороке, синий,
Высоты невысказанный свет.
2019
* * *
Покоя нет.
И нужен ли покой,
Когда идёшь с весенней головой,
Но время сквозь тебя не пролетает,
А вьёт гнездо в коротком рукаве,
Где снится дождь некошеной траве,
И спряталась цикада золотая?
Махнёшь на всё рукою сгоряча,
И плеск речной послышится с плеча,
И ты своё узнаешь отраженье –
Шагнёшь в него, и ступишь в тёплый дом,
И заживёшь нетёмен, невесом,
Весь музыка, пространство, и движенье.
2019
* * *
Не разобрать, где вишен лепестки,
А где летят пушистые снежинки –
Кружат они, светлы и высоки,
К прохожему ласкаясь по старинке.
И хочется грядущее встречать,
Забравшись на заснеженную крышу,
Пока во мне горит твоя свеча,
Пока тебя сквозь дни и страны слышу
И не стараюсь путь предугадать
В кромешной мгле житейского абсурда.
Когда стихом коснётся благодать,
Шепчу: «Спасибо, Господи, за чудо».
И снятся мне весёлые щеглы,
Притихший дом, шиповник в каплях света,
И детский взгляд заржавленной юлы,
Над временем вращающей всё это.
2019
* * *
Заснёшь, а дальше – сны кто подглядит?
В их неизменный обморок впадая,
не потеряйся.
Белые ладьи
уносит вдаль верёвка бельевая,
и крылья их трепещут на ветру,
я не умру – лепечут – не умру,
и вслед ладьям взлетает над травою
рисунок детский, кружит по двору, –
не посмотри в отверстие дверное,
оступишься и в бездну упадёшь,
а там – какие там боятся люди
не пережить разлуку при простуде,
и не поможет им приблудный дождь?
Удержит ли кого моя рука,
дрожащая сама смычком неверным?
Так музыка беззвучная горька ...
Так ветер над рекою клонит вербы ...
2020
Прозрачно и неуловимо
Над шумной рекою людей
Проносят челнок Лоэнгрина
Серебряных семь лебедей.
Куда он плывёт издалёка
В тоске или в радости сам?
Пронзит человеческий клёкот,
В пути догорая, слеза
И падает звонко на рельсы
Среди корпусов заводских,
Где ждёт сумасшедшая Эльза
В пустой пропускной сторожих:
Сердито посмотрит на двери,
Ладонями стиснет живот,
И бьёт очарованный берег
Ребром запылившихся бот.
2020
* * *
Я люблю это птичье пространство –
Не отмеришь от сих и до сих,
И задумчивых дней постоянство,
И молчание волн золотых.
Мне милы их родные глубины
В синеве пополам со слезой,
И любви переулок полынный,
И друзей перекрёсток пустой.
Но светло без привычных стараний.
И откуда-то издалека
Высоту согревают кострами
На вечерней воде облака.
* * *
Но если небо падает зимой
Отрывистым и многозвучным снегом,
То здесь оно с горящей тишиной
Вздымается весенним человеком,
В груди носящим колокол и лес –
Прожить себя, наверное, не трудно,
Когда вода в прозрачности телес
Становится листвою безрассудной
И бешеною нежностью такой,
Что слаще смерти обниматься с вишней,
Пока натянут солнечный огонь,
И сумерки на улицы не вышли.
2020
* * *
С.П.
Ни сном, ни ветром – буквой травяной,
скользящей каплей, тишиной дрожащей,
крадущейся, промозглой, грунтовой,
синичьим всплеском в запустелой чаще
на острый край выходит бытие.
Мелькнёт крыло, и тонкий воздух срежет
задевшего на свежей колее
предчувствием расставленные мрежи.
И капля разобьётся о порог,
и звон её, прозрачен и огромен,
прокатится во мгле пустых дорог
как светлого несбыточного промельк.
2021
* * *
Когда печаль порой нежна
К весенней жалобе сугроба,
Приходит свет, и тишина
до слёз,
до неба,
до озноба.
И не нужны чужие сны,
Когда зовёт стезя другая,
Где быть собой принуждены,
Самих себя превозмогая.
Но так светло, что, может быть,
Неосязаемое близко –
Случайный вздох до ворожбы
воздушной ...
вербной ...
золотистой ...
2019
* * *
Когда вернусь на улицы свои,
На прежний дом, на школу посмотрю,
Спрошу тогда у неба и земли:
Куда вы дели Родину мою?
Я стану долго вслушиваться в тень
Давным-давно изношенных разлук,
Где мысли на смертельной высоте
Беззвучно превращаются в золу.
Куда пойду? Ни друга, ни рубля.
Я помню церковь, где венчался Блок.
Я там спрошу: где Родина моя?
И станет мне дыхание мало.
2019
* * *
Всё серое – заученный стоп-кадр,
Оставшийся от осени заставкой,
Где лёгкий запах краски типографской
Ещё не растеряли облака.
И никуда не хочется идти –
Так холодно у самой батареи,
И мысль, едва мелькнувшая, стареет,
Вычерчивая тающий пунктир.
А был ли снег испуганной зимой,
Когда мы шли с погасшею свечою?
Твой город собирается в ночное,
И день вчерашний говорит со мной
Из трепетной туманной высоты,
Где он заснёт на ласковой ладони,
И сон его нечаянно обронит
Стихов моих осенние листы.
* * *
Погашен свет. И день прошёл, как не был.
Но слышала, что яблони в цвету,
Где край родной, отломленный от неба,
Мою благословляет нищету.
Погашен свет. Но где-то смотрят в окна
Друзья моих невыдуманных лет.
И тишина в парении свободном
Пронзительна, когда погашен свет.
В тумане даль, заснувшая как будто.
Слегка дрожит над нею нить времён,
И кажется: судьбу вершит минута,
И каждый миг с душой соединён.
* * *
Вчерашний день расходится по шву,
Такое не зашьёшь элементарно.
Мне показалось: заново живу,
А это март обычный, календарный.
И захотелось в тишь библиотек,
Зарыться, как в листву, в чужие книги,
Где сохранился прежний человек,
Сбегающий в раздумья от интриги;
Дышать благочестивой стариной,
Читать и перечитывать тот запах,
И становиться буквой прописной,
Вне доступа, фейсбука и ватсапа;
И забываться лёгким полусном
В тепле из-под зелёного плафона
В каком-нибудь столетии пустом,
Нечаянно, светло, непредрешённо.
2018, 2021
* * *
И вдох, и взмах, на выдохе ветра́,
Когда в висках гудит земная тяга,
Где мой дымок от общего костра
Возьмёт себе какой-нибудь бродяга.
Он улыбнётся, голову задрав,
Когда другие тени во дворах
Поманит высота глухонемая,
Где воздух лиц прозрачный и живой
Вдыхает Бог бродяжьей тишиной,
Бескрайний свет и нежность выдыхая.
2019
* * *
Не привиделось, не почудилось:
В небесах развели костры.
Там горят пережитков чучела,
Если стали сады пусты.
Если дни обросли рваниною,
Обветшали мосты назад,
Ближе облако журавлиное,
А за ним – соловьиный сад.
Переломится, перемелется,
Да развеется на ветру.
А потом подойдёт Метельщица
Зарывать во сыром бору ...
Сколько нам на двоих оставлено
Белокрылых прощальных лет?
Всполохнулись костры, и стало мне
Высоко на простой земле.
2019
* * *
Прохладный дым усталых облаков
Похож на тень февральских эпитафий.
Мой снег едва мелькнул
И был таков.
И хочется на масленицу вафель.
Но светом наполняется кувшин,
Поставленный с утра на подоконник,
Где луковка ожившая спешит
Пустить в стакан разбуженные корни.
Ещё тепла – и расплеснётся высь,
В неясной мгле нашедшая зазоры.
Быть может, так ...
Но всё равно приснись –
В снегу твоём у старого забора,
Где в поздний час – ни радостей, ни бед,
И в тишине, вернувшейся из странствий,
Есть только жизнь, летящая на свет,
И нежное касание пространства.
2019
* * *
...И взглядом лишь и держится дорога...
С. Пагын
Наступит март, и вспомнишь ноябри,
Без кома в горле в омуты их глядя,
Где волчий ветер наголо обрил
Последние берёзовые пряди.
И взглядом ты удержишь на лету
И капельку на ветке, и дорогу
Прозрачную на сумрачном свету
Раскрытого невежества дверного.
Но человек, порог переступив,
Почувствует, что ничего не весит,
И промелькнёт сквозь пасмурный прилив,
По существу и образу
небесен.
2021
* * *
И тьма переходит в заезженный звукоряд.
Весна – это жизнь после смерти,
когда пробуждаешься от хронического января
в травяные азы, шелестящие буки, и веди.
...Костяшки ветвей постукивают по стене.
Сырые ветра исчисляют холодный прибыток.
Здесь полагается слушать и костенеть
около форточки чуть приоткрытой,
шёпотом, посвистом становясь
редкого снега, привитающей птицы.
Глубоко вздыхает живая вязь,
чтобы осуществиться,
заснежённые открыть глаза.
Или горько так от морозного дыха?
Пой наши песни, лей бальзам,
одушевляйся тихо.
2021
* * *
Оживается … Всё-таки странно
Узнавать, прорастая назад,
Как домой возвращаются страны
И по синему небу летят.
Так протяжно курлычут их шпили,
Разомкнув позолоченный клюв,
Чтобы им небеса разрешили
Исповедовать радость свою.
И на кончиках пальцев, где темень
Вновь покалывать станет и жечь,
Начинается чистое время,
А потом возвращается речь.
2020
* * *
Когда выходит солнце в декабре,
И разговор о счастье монотонен,
Я так хочу сама тебя согреть,
К твоим щекам прикладывать ладони.
И незаметно радоваться им,
От лёгкого касания дрожащим,
Как будто мы не на снегу стоим,
А между сном и ветром настоящим,
С охапкой дров, охваченных огнём,
Забывшие, куда наш путь и пламя,
Где луковичной нежностью окно
Переплывает небо за домами,
И наши тени обращает в миф,
Наполненный туманом близоруким,
Пронзительная музыка зимы
В проталинах печали и разлуки.
* * *
Ты замечаешь, как мы стали редко
встречаться, разговаривать о нашем,
смотреть, как на снегу чернеет ветка
и ждёт, что мы ей листьями помашем?
Оглянешься, везде иные кущи,
иные люди, но проходят мимо
и званые, и кто-то их зовущий
в печальные чудные пилигримы.
Но ты молчишь, а тишина бессвязна.
И тёплый снег поймёт нас и отпустит
в объятия невстречности прекрасной,
исполненной и радости, и грусти.
* * *
Пройти, как тень, по сумрачному краю,
На жизнь и смерть смотреть издалека.
Я мужество и волю призываю,
Когда вокруг смыкаются
снега.
И в глубине молчания и дыма,
Летящего к земле, наоборот,
О, как светло и непереносимо
Прошедшее страдание
живёт.
Но не оно согреет и утешит,
Когда один с метелью на один,
И в неоглядном воздухе размешан
Пронизанный печалью
никотин.
А только твой невозмутимый абрис,
Легчайшее пожатие руки,
И пустыри, бегущие от фабрик,
И мчащиеся в небо
ветряки.
2021
И деревья, как всадники...
С. Есенин
Когда вдруг накатит,
и стены пойдут ходуном,
и всадники молча в саду соберутся,
придумаю дождь, беспокойное море и дом,
промокшее платье
и камешки в бутсах.
Придумаю печку
огромную, как пароход,
где в дальней, ничем неприметной, каюте
мой прадед
наган именной в углубленье кладёт,
и свет замерзает
на этой минуте.
... На палубе слухи,
а на Комиссаровской – снег.
Задрав кулачки, спит его милый мальчик.
И дважды умерший, он смотрит на город в окне –
товарищи, Блюхер
о смерти не плачет!
«Зима в Петрограде,
und was wird da kunftig erst sein?»*
А печка плывёт пятьдесят лет и больше
по синему времени – «Schlafe, mein Prinzchen, schlaf ein»** –
вздыхая о саде
и платье в горошек.
– А если услышат?..
Ах, Вася!
Там Яков пришёл,
им дали квартиру в четвёртом, ты помнишь?
– Забудешь такого! Урал не позволит. Орёл!
А здесь писаришек
полно в обороне.
– Здравия желаю, товарищ комкор!
– Здравствуй, Яков!
Наган сохранил? И здорова ли Вера?
– Всегда при себе! Спит жена, а на улице слякоть.
Одно беспокоит:
следили от сквера.
На печке сидели ...
Огни помешать кочергой,
сквозь них дотянувшись до наледи тонкой
на окнах, до жизни и смерти какой-то другой,
где пахнут шинели
макушкой ребёнка.
Лежать на диване,
колени поджав к животу,
под «Wer ist
begluckter als du?»*** засыпая,
безмолвные всадники мчатся назад в темноту,
и сыплется вслед им
крупа ледяная.
*Что будет дальше? (нем.)
**Спи, мой маленький принц, усни
***Кто счастливее тебя?
* * *
Пришли поля белизну вздымать,
В окно золотое литься,
Пока мне снятся мои дома
Сквозь крик пролетевшей птицы ...
С утра неслышно парит крыльцо
В лесу над речной протокой.
Отец в дверях, он умыл лицо
Слезой тишины высокой.
Босым комком я лечу к нему,
Тяну бессловесно руки
Сквозь дом и небо, сквозь свет и тьму, –
К нему сквозь глаза разлуки.
И вновь срываюсь в речную речь,
Где жизнь в земляном окладе,
Костры своих расставаний жечь,
Огонь доставать и гладить.
2019
* * *
Искать небеса в простом.
Так ветер на камни дышит,
Так лист шевелит кустом,
И цвет расставаний – рыжий.
Так соль проступает на
Водой отражённом слове,
И лижет её волна
Речной беспокойной крови.
Так внутрь прорастает взгляд
Ветвями горячих рёбер;
Так книги полей горят,
И плачет дитя в утробе.
Так ты от воды, земли
Исходишь дрожащим светом
Носить небеса свои
И в них продолжаться где-то.
2019
* * *
Когда туман отступит, что за ним?
Дождями окроплённый серафим,
Наполнивший созвездиями флягу?
А, может, кто из области иной
Вспорхнет и, оставаясь за спиной,
Прольёт судьбу на писчую бумагу?
Смотри, как моросит густая взвесь,
Как занавесь перетекает здесь
В пустынный свет окна и сумрак внешний …
И сквозь огни проходят города,
Пока неутолённая звезда
Спускается на высохший орешник.
2020
* * *
В моей России стол, кровать, и шкаф,
Потёртый стул, и тумбочка в придачу.
Проходит век, толкнув исподтишка:
А вдруг схвачусь за стены и расплачусь?
В ней по утрам плывут колокола
Сквозь низкий дым приснившейся деревни,
Где в зиму смерть видна из-за угла,
И тихий свет исходит от деревьев –
Былых святынь сочувствующий взгляд;
Где спит вода, подрагивая веком.
Здесь в полный рост встаёт моя земля
Единственным любимым человеком.
В нём всё моё: и птицы, и сады,
Негромких строк нехоженые тропы,
И страх упасть с последней высоты
В – раскрытое с утра – окно в Европу.
2019
* * *
Воздух полуизмучен,
На последнем витке
Скрип холодных уключин
Примерзает к реке.
Этот город не проклят,
Он всегда чуть живой,
Он – растерянный оклик
У тебя за спиной.
Хочешь – спи, дорогая.
Неподвижен челнок.
Маета городская.
Пустота. Потолок.
Сколько ждать – Боже, Боже.
Не гадать, что и как.
Осень звёзды разложит
На другой зодиак;
Прикоснётся устами,
И пойдёшь за листвой,
Ускользающей снами
Полумглы золотой.
2019
1
Облака, облака, шляпы рваные,
Вы куда, и с какой стороны
Подворотни кишат бандюганами
И шпаной в «петушках» шерстяных?
Где выходят с полотнами красными
Окрылённых рабочих ряды,
Чтоб далёкое жгло и прекрасное
Их тугие худые зады,
И сирен милицейских сияние
Освещало их северный быт.
С пустырями, подвалами пьяными
Как же, Господи, это болит!
Полинялое и бесполезное
В чёрных ящиках зимних ночей
С их людской необъятною бездною
И рычанием тягачей.
2
Стихи растут из боли, как всегда,
Её капризам явно потакая.
И снова у дверного косяка
Огромная зима без дна и края.
Мы ждали счастья: вот оно – держи,
Немного не такое, как хотелось,
Когда нас уносили этажи,
Соединив безумие и смелость.
Была метель – ты помнишь тот балкон
И дымчатые дали поднебесья?
Егоров, засучив рукав пальто,
Зажёг баллон с химическою смесью,
Чтоб кур палить – домашний фейерверк.
А это мы в свечении зелёном,
Как цепь нейронов в чьей-то голове,
Отравленной вином и ацетоном.
Не жили, не любили, не цвели.
Развеялись, как будто не родившись,
Когда страна, поднявшись от земли,
Нас бросила в огонь четверостиший,
Не слушая про «доремифасоль»,
Не веруя в арпеджио и гаммы.
И – ничего. Растерянность и боль.
И снег в лицо – наверное, тот самый.
3
На бульваре Новаторов холодно.
Круглосуточный ветер и снег.
Это наша зима, это окна
С одеялами на тесьме,
К стеклу примерзающий палец.
И кастрюля с горячей водой.
Тише, мыши, курите в подвале,
Прикрывайте огонь золотой.
Это наша зима и подглазья.
И так ласково, хорошо
От мышиного детского счастья,
Не подстриженного «под горшок».
Оттого, что ни много ни мало,
И сквозь времени вещество,
Приподняв на окне одеяло,
Не увидим за ним ничего.
2020
* * *
Лучисто. Прозрачно. И весело.
Раскинуть бы руки да – вверх!
За край, за туманное месиво,
И – снова прижаться к траве,
Где чуткая тень голубиная
Воркует над сонной землёй,
И бродит Господь за рябинами
В крестьянской рубахе простой.
Всё было, а что-то не сбудется –
Постой, помолчи, и забудь.
Смотри, как в небесное устьице
Спокойно относит избу;
Качает над стылыми вербами
Молочных дымов лепестки,
И сыплет снежинками первыми
На гладь потемневшей реки.
* * *
Говорили, что скоро зима –
До того тяжело и уныло.
Посмотри: а сегодня дома
Золотою волной окатило.
Так бывает на праздник святой,
Если там, за невидимой гранью,
Зацвела, зазвенела листвой
Радость-яблоня над иорданью,
И на дно человечьей реки
Опустились весенние тени,
Оставляя свои огоньки
В небесах возле каждой ступени.
осень 2018
Слышишь зубовный скрежет?
Это любовь в аду
Кости да мясо режет –
Новые к ней идут.
– Подходи, не робей!
Кровь за дело пролей!
От каждого по кусочку
За любовную строчку.
Азазель в шоке: откуда такая прыть?
Вчера только жалобилась, калека –
Мол, никак не могу забыть
Одного жадобного человека.
– Да не дрейфь, не умрёшь.
Так и жил ни за грош,
А за чтобы верить в «не просто так» –
Ишь чего удумал, дурак!
И давай снова: вжик-вжик.
Остальные шепчутся:
– До субботы
Не останется ни души
Для ответственной нашей работы.
Что делать, Михаил Афанасьич,
Как себя обозначить?
– Пригласите мечту и благие намерения,
Штука проверенная.
Забегала свита, засуетилась ...
На улице снег, и, конечно, ветер:
Мечта поднимает своё светило –
На том и этом шагает свете.
Ать-два-левой, ать-два-правой,
Где есть человек не ржавый?
Благие – ей по́д ноги: чего изволите-с?
Кого сегодня одарим бездной?
А мы стоим, дрожим на холоде
И собираемся не исчезнуть.
Больней не станет – нет таких пыток.
Чёрный вечер всегда в программе:
Его лицо на ветру открыто
И разгорается перед нами ... ...
2020
Э.П.
Разбилось утро, выпало из рук,
И тысячею золотых стекляшек
Оно горело на слепом ветру
И освещало сумрачное наше.
И клали в гроб стамеску старику,
Усталую фанерную роевню,
И солнечные пчёлы к сосняку
Несли его сквозь белую деревню.
Всё оживало, обретая вид,
Осмысленность, и цель существованья.
И захмелев от смерти и любви
Сосновая подрагивала вайя,
Роняла снег на головы родных,
На одноместный улей и на пчельник,
На крылья пчёл стремительно живых
И тишину, живую беспредельно.
2021
* * *
Замело, и сегодня не страшно
Дёргать небо за белую нить.
Мне тревожно за вас: как там Саша?
И о чём для него попросить.
Может, хочет орех золочёный,
Или мальчик дорос до коня
И в рубахе широкой и чёрной
Щурит глаз озорной на меня.
Вот и я ничего не отвечу
На засыпанный снегом вопрос –
Нет среди человеческой речи
Ни одной, уводящей от слёз.
Пусть рисует мультяшные рожи,
На стекло белизной надышав –
Может, к нежным устам палец Божий
Неспроста приложила душа.
2020
Моим любимым посвящается
Возлюбленный, о как ты многолик!
Вся жизнь прошла по ленинским проспектам …
Ты помнишь: снег летел на черновик
И забивался в уличный прожектор?
А я бежала за тобою в ад,
И в сад, и – два гепарда знают – в зоо …
Но вырастал за мною Ленинград
Из росчерков морозного узора
Над кровяною струйкой изо рта,
Над этой бесконечной Чёрной речкой,
Когда зима в районе живота
Вскипает вверх клокочущим наречьем
И воскрешает то, чему не быть ...
Ты смотришь так … о, где же это слово?!
Когда легко подняться на дыбы
И звёзды собирать средневеково,
Роняя их на пашню и целик,
И задыхаться от любви и спирта,
Которую никто не исцелит,
Пока твоё, по горло, не испито
Ночами, нисходящими к нулю,
Воздвигшими безмолвия и стены.
Но даже так я их благословлю
За все твои отъезды и измены.
И здесь, сейчас, пока ещё ты мой,
Не омертвел и не исчез с толпою,
Вершится уравнение со тьмой
И с неизвестной дымкой голубою,
Где не казню и не жалею, нет,
А вспоминаю глухо и тягуче,
Каким он был, первоначальный снег,
Светящийся над сумраком летучим.
2020
* * *
Пока все ныли, спрятался туман,
И выкатило солнце глаз огромный.
Зимы ли нам, несущим за дома
Несбывшихся чудес радиоволны?
И нам ли снег, бинтующим лицо
Табачным дымом и дурацким шарфом,
И тянущим стихи из огурцов
В угаре винно-водочных метафор?
Но этот снег, с начала до краёв –
Он только наш, и отрицать нелепо:
Проглядывая в гуще облаков,
И в нас течёт расплавленное небо.
Роняет звёзды в шёпот пустырей,
В ущелья между тёмными домами, –
Туда, где никому не рассмотреть
Ни тишину, ни музыку над нами.
2020
* * *
И развели большой костёр,
Бухают и хохочут.
Им хорошо, и дым растёт
Стволом из чёрной ночи,
Ветвями в небо, вздрогнул и
Застыл, как деревянный ...
И по-над пропастью земли
Зазвякали стаканы.
Искали утром – нет следов,
Пропали все гуляки.
Лишь дерево стоит одно
В морозном полумраке.
2020
* * *
Бывает, приснится родное в конце декабря:
Косые столбы по бокам колеистой дороги,
Метель над рекой, где костры на ветру не горят,
Когда вдалеке ты вздохнёшь о судьбе и о Боге.
...Но станет спокойно-спокойно и даже светло,
И в новом году Бог на спящую землю родится
В автобусе плыть в полусне и дышать на стекло,
Пока не растают суровые зимние лица.
...Но так защемит и задёргает святочный нерв,
Когда впереди полыхнёт золотою водою –
Что прежде никак не горело в тревожном огне:
Желание жить неразгаданное родовое.
...Но снова стряхнёшь побелевшие веточки снов,
Шары, аватары, гирлянды, и всякую ересь ...
Бывает, в конце декабря до того занесло,
Что проще назад, а приснится – пойдёшь только через.
2019
* * *
В обед светло, и небо не струится
По окнам, по дорогам, по щекам,
И капель счёт сошёл на единицы,
Как будто лень чинить часовщикам
Поломку механизма мирозданья –
Их сон послеобеденный глубок
Над маленькой осенней глухоманью,
И, кажется, ещё один зевок,
И ты заснёшь за ними, словно стебель,
Забывший и о зле, и о добре.
Но ты идёшь, и Бог идёт на небе.
И первый снег ласкается к тебе.
* * *
Совсем прозрачно приозерье,
Стихает листьев хрипотца,
И город в праздничном преддверье,
Засуетившись, спал с лица.
А солнце спряталось к обеду,
Лизнув по краю облака,
Но от души сосед соседу
Несёт коробку табака
Под мягкой сумеречной тенью
Дымить в круженье завитков
И свет с ореховым печеньем
Прохожим раздавать с лотков,
Пока Земли вагон купейный
Идёт, покачиваясь, в сон,
Где жгут гирлянды, пьют глинтвейны,
И смехом воздух золочён;
Там нет обыденных запретов,
Там чудесам помехи нет.
И гаснут контуры предметов,
И сброшен в тишину жакет.
* * *
Пока мы спали, мокрый, плёлся снег
По крышам, по асфальту и газонам,
Минуя сны простуженных аптек
И тень управы с запахом казённым;
Засыпал городской аэродром
Подсвеченный, как площадь Пикадилли;
Окутал тишиной уснувший дом
И в час, когда о нём все позабыли,
Неслышно примостился на ночлег,
Прижавшись к отсыревшему порогу.
И таял снег. А, может, спящий снег
На небо возвращался понемногу.
* * *
Чистый, пушистый и мягкий,
Падает снег там и тут:
Это над городом яки
Облачным стадом идут.
Ветер срывает с них космы.
Сколько пропало не счесть.
Словно серебряный космос,
Нежная белая шерсть.
И ничего вдруг не надо,
Только б не кто-то другой
Грел тишину снегопада
Непринуждённой рукой.
Только б уверовать в чудо
Этих парящих минут,
В тайну, куда и откуда
Яки по небу идут.
* * *
Сходни спущены в саду,
И, усевшись на ступени,
Выдыхают высоту
Заворо́женные тени,
Призывая из земли
Нити песенного света:
Их из небыли сплели
И огня внутри планеты.
К ним спешат издалека,
Жарко вымыслами споря,
Грузовые облака
С пёстрым ворохом историй.
Дремлет берег золотист,
Спину выставив карасью;
Бродит темень-трубочист,
Раздавая сны и счастье.
Мы с запасом наберём:
Вдруг нескоро нам приснится
Лунный сад и декабрём
Сочинённая страница –
Полусказка, полубыль.
Но проснись, проснись скорее:
Звон по улице проплыл,
И деревья розовеют.
2016-2017
* * *
Больное небо, вышедшее за
Пределы понимания и речи,
Где ты не человек – почти слеза,
Горящая над городом под вечер.
Где ты не человек почти, а тень,
Пришедшая в тягучие морозы
Пульсировать в холодной пустоте
Посланием космического Морзе,
То вспыхивая, то погаснув над
Прохожим припозднившимся и сквером,
Где выстрелит по звёздам наугад
Серебряный матрос из револьвера,
По улице позёмкой закружит,
Завьюжится, заглянет в чьи-то окна,
И, не найдя сочувственной души,
Развеется в дрожащие волокна.
* * *
Когда я стану золотой водой,
а прежний мир – моей печальной лодкой,
ты подожди: до третьей мировой
не трожь меня, не мучай и не фоткай.
Я стану протекать к тебе в наш дом,
шуршать ковром и слониками брякать ...
Ты прав – их нет. Давай их заведём:
домашний слон умнее, чем собака.
А там, когда закончится война,
войдёшь в меня, как в первый раз – так нежно.
И станет осень плакать у окна
нечаянно подстреленной черешней,
отставшей от своих на жизнь – на две,
пока скользили брошенные вёсла,
и тишина в оглохшей синеве
к оконному периметру примёрзла.
* * *
Всё изменилось этою зимой
Задумчивой, рассеянной, негромкой,
Где сумрак остывающий за мной
Посвистывал крутящейся воронкой;
Где сны снимались с безопасных мест,
Расшатанные падали предметы,
Когда неслись по улицам в объезд
На сквозняках скользящие просветы,
И слышались родные голоса,
Издалека зовущие на ужин ...
Ещё одна горящая слеза –
И костерок затеплится снаружи.
Но клюв вороний вспарывал слова,
И лопалась дымящаяся мякоть,
Пока ты утешал, что я жива,
А мне хотелось – повторять и плакать.
2019-2020
* * *
Бродит небо в сером ватнике
За колючками ветвей.
Носит стоптанные валенки.
А в кармане – соловей.
Смотрит вниз, как мы тут бесимся,
Одиночеством горя,
И встречаемся на лестнице
В запахе нашатыря;
Будни празднуем и праздники,
В парк ведём гулять собак,
И сощуриваем глазики,
Если что пошло не так.
А в другом кармане, вшитая,
Есть заточка у него,
И чекушка недопитая,
И шаги по мостовой.
2020
* * *
Запах столовки из прошлого века.
Детства и бедности смесь.
Город во мгле, город съел человека,
Надо и городу есть.
Было и нам на заре восемнадцать.
Ангелы всюду лежат.
Им надоело без дела шмонаться,
Им не положен закат.
Столько любви здесь зелёной и синей.
Я не такую хочу,
А чтоб греметь на тяжёлой дрезине
Вдаль по земному мячу.
Чтобы дул ветер холодный и липкий,
Небо листвою рвало,
И разбивало валторны и скрипки
Музыки нашей крыло.
2020
* * *
Говорят, что зима – наказанье.
Но в деревне, пожалуй, не так,
Если есть лошадёнка и сани,
И куда ни взгляни – пустота.
Снег нетронутый, по лесу едешь –
Никого, только заячий след.
Не с такой ли печалью на свете
Вспоминает о счастье поэт?
Вдруг натянешь замёрзшие вожжи,
Словно кто-то окликнул вдали,
И с какой-то особенной дрожью
Ощутишь материнство земли.
В тишине встрепенётся лошадка,
С ветки снег упадёт на плечо.
Как же, Господи, страшно и сладко!
Подымишь и – домой, что ещё.
2020
* * *
Где-то рядом бродит темень,
А за ней – кругом туман;
Дождь клюёт в сырое темя
Погрустневшие дома.
Тишина. И – крыши, крыши.
В окнах бледные цветы.
Воздух тесный и прокисший
Из-за влажной густоты,
Для которой мало значит
Листик в луже дождевой
И смешной цветастый мячик,
Позабытый детворой.
я и Кафка
сумерки. снег. и Вечность,
глядящая в никуда.
вечер идёт по встречной,
бедный смешной чудак.
снег ... и всё вместе взято,
стекаясь в единый миг,
где, без одной десятой,
чей-то и я двойник.
люди снуют по лавкам,
по сумеркам взад-вперёд.
вечно голодный, Кафка
смерти уже не ждёт.
там, далеко, где верба
тиха посреди снегов,
твердь переходит в небо,
в эхо твоих шагов.
* * *
С утра идёт по тротуарам
Дождливый серый человек,
И старики в квартале старом
Сидят за стёклами аптек.
Горят бессмысленно витрины,
Где в полутьме торговый ряд,
И манекены в сад старинный
Непроницаемо глядят.
Наверно, город этот снится,
Но в нём, затерянном во сне,
Не спят пластмассовые лица
И что-то шепчут обо мне.
* * *
Давным-давно пустынна улица.
В ней ветер бродит, словно тень,
И свет нечаянный сутулится,
И уступает темноте.
В ней голоса почти забытые
Из бесконечности зовут,
И смотрят окнами разбитыми
Дома туманов и простуд.
В ней сыплет век пустыми строчками –
Вершит положенный обряд.
И сотню лет часы песочные
Не перевёрнуты стоят.
* * *
дождь или вирус
сердце знобит
грусти на вырост
счастья на вид
пёс у киоска
клочья газет
каплями воска
плачущий свет
холодно очень
ветер среда
сон одиночеств
след в никуда
пошло и наго
скомканный чек
свист бумеранга
снег
* * *
Город ветрами измучен.
Под напряжением нерв.
Нитью стальной и колючей
Вьётся зима в вышине.
Сгорбились по-стариковски
Злые усталые дни,
Словно примёрз к остановке
Сумрак и Бог, что над ним.
Глухо вздыхают задворки.
Угольный дым нарочит.
И, сквозь века, на пригорке
Белая церковь стоит.
2018
* * *
Перебирая вины прошлых лет,
Чего ищу: пощады или чуда?
Чужая всем, я дождь из ниоткуда,
И в никуда переходящий свет.
Мне имя – степь. Мой безграничный дом.
И всадников сверкающие лица!
Я чувствую, как рвётся под седлом
За край небес гнедая кобылица,
И крови вкус дрожит на языке,
Солёный воздух рассекают стрелы,
И мёртв мой брат, и конь несёт к реке
Победный вскрик и взгляд оледенелый,
На красные ступая ковыли.
Не стоит приучать таких к неволе
И связывать их узами земли.
Лови, лови влюблённый ветер в поле!
Убей! но повседневностью не мучь.
Я виновата, что моя свобода
Взломала ночь, и чувства, и сургуч,
Закаменевший на устах народа –
Он был со мной, когда я не была,
Он мой навек – я кровь его и тело.
Нам рвали рты и души удила –
Там на́ша речь на ковылях густела!
Ни смерть, ни бездна не разделят нас.
Но жарче всех горят мои возвраты,
Когда луна прозрачная видна,
И движется сквозь дым голубоватый
Далёкий всадник посреди степи,
Протяжно кличет в поднебесье птица,
И ветер налетающий слепит,
И сам слезой кипящей серебрится.
2020
* * *
Мой человек идёт под снегом.
Ворот поднят, белы ресницы.
Свет синицы щекочет небо,
Просит к ней по снегам спуститься.
Путь неближний, глаза закрыты.
Мой человек по-другому зрячий.
Дикий мёд, пожевать акриды,
Мять песок, босиком, горячий.
Снег идёт, а в пустыне ветер.
Шерсть верблюжья, горят лохмотья.
Так нежны при синичьем свете,
Тени сквозь тишину проходят,
Где молчат, предваряя речи,
Снег и время, песок и пламя.
Мой человек идёт навстречу
Ветру с белыми куполами.
2019
* * *
Так нежно-нежно раздвигает мглу
Сиреневая косточка разлуки,
И тёмный сок стекает по столу
Нам в рукава, на платье, и на брюки ...
Не шевелись, не спрашивай, – смотри:
Свершаются сиреневые дали,
Где шествуют сквозь небо фонари,
И снег идёт в мерцающем кристалле.
Но как понять – откуда и зачем
Свечением очерчивает лица
Застывшее на старте время «Ч»,
А может, в нём летящая синица?
2019
* * *
Леониду Беку
Вот и вербной коры не испить –
Завернуться в неё и забыться
Сном осенней монгольской степи,
Где кочевьем обветрены лица.
Утечёт за туманы река
В приглушённое долгое эхо,
И скакун принесёт седока
Из тумана к жилью человека,
Уравняв с бытием чей-то крик
Отзвучавший иль вовсе не бывший,
Из которого свет не возник –
Лишь река утолённая дышит.
30.08.2020
* * *
Я дождю почитаю стихи.
Перейду на язык межсезоний
И дойду до согласных глухих
Тишины как молитвы драконьей.
Ископаемым речь не нужна.
Их глаголицей ведает ветер:
Говорит, а кругом – тишина,
Тишина и на тьме, и на свете.
Мне ещё не хватает любви,
Чтобы всё принимать как награду,
И взойти на этапы свои,
Как весною мы шли на парады;
И взойти на драконью тропу,
Обрастая огнём и легендой,
И свою человечью мольбу
Тишиной перемаливать этой.
2020
* * *
Мне часто снится твой табачный ад
И комната одна большая наша,
Где листья за окном на свет летят,
Как бабочки, и крылышками машут.
Исходит жар от новых батарей,
И за стеной как минимум в полметра
Мы щуримся в удушливой норе
На тишину, растерзанную ветром.
И ты кричишь, что «здесь тебе не рай»,
А я шепчу: «пошёл» и «ненавижу».
И хочется бессмысленно страдать
Под наготой доступной и бесстыжей,
Однажды всё тобою оправдав;
И в густоте не различая пота,
В тебя уткнуться раз и навсегда,
Как в тёплые ладони небосвода.
2020
* * *
Уплывает серебряный берег.
Вдалеке перезвоны слышны
И в церквах опалённых империй
Замирающий гул вышины.
Будешь веткой качаться всю зиму,
Вспоминать очарованный дым,
Где над крышами старец Зосима
Проходил по волнам золотым;
И смотреть на людей близоруко,
Как метель пролетает сквозь них,
Помутнев от неясного звука,
Из которого сумрак возник.
2019
* * *
Мы выдохнули снег в лицо зиме.
Мы выдохлись.
И где-то за оградой
Лиловый колокольчик прозвенел
Из глубины затерянного сада.
Куда наш путь? – на все четыре мглы
Сенат зимы накладывает вето.
...И снова звук на кончике иглы
Отчаянно качается от ветра.
Но в нём, лиловом, столько сплетено,
И так дрожит растерянное веко,
Что в сумерках неспящее окно
Покажется важнее человека.
2019
* * *
Безнадёжно туманно. Я верю,
Что недаром срывались листы,
И врождённое чувство потери
Добралось до опасной черты.
Что закрытые двери и окна
Нас удержат: домашние, быт.
Будет просто зима, а не догма
Занесённой снегами избы.
Будет просто изба. У колодца
Поутру кто-то сколет весь лёд,
Через край бытия перегнётся,
И в холодное солнце войдёт.
2020
* * *
Лиловый сон крестьянских хризантем,
И медленный дымок над тёплой крышей,
И тихий дождь – ниспосланы затем,
Чтоб их принять помилованьем свыше.
Ещё на горизонте нет зимы,
И в пыльной паутине дремлют санки,
Но холод обжигает, если мы
Встречаемся одни на полустанке,
Когда терзает мысль поправить шарф,
И листик снять, разлёгшийся на кепке,
И целовать, на цыпочки привстав,
Твой рот, от табака немного терпкий,
Пока без остановки поезда
Проносятся, и темень мимоходом
Вычёркивает свет, как борозда
Над хмурыми бровями небосвода.
2016
* * *
Тихий дождик, немного туманно,
В полутьме переклики синиц.
И с платком достаёшь из кармана
Неуют европейских светлиц.
Так захочется в поле родное,
В дорогую дорожную хлябь,
Где живою и мёртвой водою
Времена золотые болят.
Пробираться в лесу сквозь валежник
И, когда наступаешь на мох,
Выдыхать безнадёжно и нежно
В тишину человечий дымок.
И смотреть без движенья, без слова,
Как теплеет прозрачность за ним,
И какой глубиной очарован
Где-то в ней исчезающий дым ...
2019
* * *
Начинается дождь, а потом начинается осень.
Ты сегодня бледна. Настроение плакать и спать.
Сон уткнётся в ладонь влажным носом с покорностью пёсьей
И свернётся в ногах, если пустишь его на кровать.
Золотистая даль в тишину выдыхает туманы,
И как будто повис в невесомости всякий предмет.
Ты, конечно, права: Бог творит чудеса на piano
И обычную грусть превращает в задумчивый свет.
Это с клавиш дождя на листву осыпаются капли,
И звенящая дрожь пробегает над сном мотылька.
И летит, и летит сквозь столетья осенний кораблик –
Слышишь: звёзды поют и качают его на руках.
2017
* * *
Говори меня стихотворением,
Пламенем костровым говори
Между сном, безветрием и временем
На осенних чтениях любви.
Мне жакет на плечи не накидывай,
Лучше просто рядом посиди.
Тронул вечер клавиши разбитые,
Пропустив стаканчик по пути.
Спой нам, старый, голосом прокуренным
Песню из отеческих времён,
Где мечтой построчно и побуквенно
Был простой народ объединён.
Будем дуть на угли неостывшие
И слова подбрасывать в огонь –
Пусть горит, чтоб все его услышали,
Говорит с той Родиной другой.
2020
* * *
Ты говоришь мне: надо пить вино,
Смотреть на тыкву, где мерцает пламя –
Осенний бог придёт, когда оно
Согреет нас последними волнами.
Ты говоришь мне: это хорошо,
Что есть свеча, тепло, оса на тыкве,
И достославный глиняный горшок
Из памятных родительских реликвий.
Осенний бог не любит ворчунов –
Он сам такой: улыбчивый и скромный,
Он ест орех и тоже пьёт вино
Среди своих качающихся комнат,
Где в тыквах обживаются огни,
И свет в слезе похож на глаз стрекозий,
Поскольку жизнь у всех немножко осень.
Он входит: тсс, ни звука – не вспугни ...
2019
* * *
Вокруг деревьев листья, ты грустишь.
Так наша осень снова улетает.
Так исчезает, начиная с крыш,
Её непредназначенность земная.
И с каждым днём всё меньше вещества,
В прорехах бытия крепчает ветер,
И тыквенная, вспыхнув, голова
Горит о нём, о счастье, и о смерти.
И тоже исчезает вслед за всем.
А ты в саду замазываешь печку
Как будто глиной, но в ладонях снег,
Бескрайний снег, беззвучный, человечий.
2020
* * *
Безнадежность должна быть высокой...
В. Гаврилин
От горя взмыть, от нежности не падать,
И будущность угадывать во мгле, –
Есть горькая немеркнущая радость
Высокого страданья на земле.
Его не украдут и не затушат,
Не заглушит бряцание побед:
Когда слезой не обжигает душу,
В такой душе пересыхает свет.
Она среди веселья гибель кличет,
И за полшага, сглатывая ком,
Не с человечьей болью, и не с птичьей
Встречается в просторе голубом.
* * *
Я попал на чужое веселье...
В. Гаврилин
Остаётся допеть и дослушать.
Но хмельным завыванием сыт,
Век пустой нас ломает и сушит,
Наступив на висящий язык.
Обожгла круговая порука.
Всё когда-нибудь шло с молотка,
За спиной продавая друг друга
За простуженный звон медяка.
И глядят исподлобья провалы,
Выдавая за истину – бред.
Сквозь оскал и галдёж карнавала
Я иду на твой голос, поэт!
От застолий чумных и поминных,
От Отчизны, лежащей во рву –
Лягу рядом, лицо запрокинув:
Я живу! Может быть, я живу ... ...
2020
* * *
Уйти в туман, где ветер не бывал –
Сбежать во мглу привычно. И тоскливо
Перебирать дрожащие слова,
Как тёплые комочки чернослива.
Не гнаться в ночь за прежнею собой,
Не гневаться, но всё прощая – верить,
И быть ручьём, былинкой полевой,
Не знающим ружейный запах зверем.
Смотреть на мир глазами тишины,
Не вздрагивать от находящей тени,
И, прошептав: «А как же, как же мы? »,
От нежности не падать на колени.
* * *
Когда ветрам и ливням надоем,
Спрошу тепло, идущее на убыль:
– Я всё простила, так скажи, зачем
Дрожат мои обветренные губы?
Бывают встречи с привкусом разлук,
И после них растерянно и странно,
Что в тишине, роняющей листву,
Не тает след истории туманной,
Когда недопонять, недосогреть,
Недомолчать, взахлёб слова глотая,
И – падаешь в дожди, теряя твердь,
А вслед кружит испуганная стая.
* * *
... Побудь со мной безмолвно и светло.
Я буду спать, а ты – в мой сон глядеться,
И, взяв с колен сухое полотенце,
Легонько протирать его стекло –
Ты слышишь, как царапается дождь
В моё «вчера» за тридевять вселенных,
Где возвещает сумерки сирена,
И ангелы выходят из садов?
Пусть будет так – во сне всегда теплей
Высокие молчания, и встречи,
И жалобность берёзовых скворечен,
И нежность засыпающих полей.
* * *
Застыли зачарованно дома,
Уставшие от суетного лета:
Я думала, что смерть – глухая тьма,
А здесь так много музыки и света.
Такой же перекрёсток и фонтан,
И дети по утрам уходят в школу,
А я всё жду, когда – приедешь к нам,
И мы пойдём к скамейке за посёлок
Вдвоём глядеть на спящие леса,
Пока светлы задумчивые тени
Ещё живых, и – смотрят нам в глаза
Пустынными очами привидений,
Вдыхая серебристый мягкий свист
Полупустой осенней электрички
И тёплый снег, летящий сверху вниз
От радости, а, может – по привычке.
* * *
Казалось мне – пережила я,
Сбежала в тёмный закоулок,
И наша битва затяжная
На горле хватку разомкнула.
Я буду впредь – мне показалось –
Носки заштопывать и бездны,
И – жить всегда вблизи вокзала
В обшарпанном домишке тесном;
Беречь тепло и шаркать тапкой,
Смотреть в окно и ветер слушать,
И кутаться под вечер зябкий
В покой, дешёвый для старушек,
Где – засыпать, читая, в кресле,
Не помня кто я и откуда,
Но сквозь туман: «Ах если б, если ... »
Веками ждать, и верить в чудо.
2018
* * *
Часы одичания ночи,
Пора приручения дня,
Когда тишину обесточить
Словам не хватает огня.
Туманно внутри и снаружи.
И чуда неясного ждёшь.
И кружится в кружеве лужи
Дождей осторожная дрожь.
Но чем-то совсем сокровенным,
Что ввек не купить за алтын,
Тепло разливает по венам
Листвы золотая латынь:
Едва опускаешь ресницы –
И слышно из жизни другой,
Как свет начинают синицы,
Вспорхнув над Господней рукой.
2019
* * *
Мы споткнулись о Красную площадь,
О звезду расцарапали лбы –
Посмотри, как нещадно полощет
Чудаков на порогах судьбы.
Ни креста на тебе, ни рубахи,
И в глазах нерастаявший снег –
Из каких позабытых епархий
Ты бредёшь по земле, человек?
Очарованный берег далече.
За туманом не видно ни зги.
И во мгле догорающей речи
Сквознячок забубённой тоски.
Ни духов, ни чудовищ, ни истин.
И в поля отходящая тень,
Задрожав, прикасается к листьям
Серебром на прозрачной воде.
2019
* * *
Бывает, до того к себе прижмёт
Пустое небо с признаками грусти,
Что заболит высокий перелёт
И нипочём обратно не отпустит.
Душа начнёт прозрачнеть и легчать,
По-новому откроются предметы,
И в каждом – одинокая свеча,
А вместе – бесконечный купол света.
Когда в дали соломенных ветров
Подсолнухи, осыпавшись, погасли?
Но воробей, присевший на ведро,
Необычайно вдохновлён и счастлив.
И так тепло на выцветшем дворе,
Дошедшем в ожиданиях до края,
Что от любви – не против умереть,
Пустынное пространство обнимая.
2020
* * *
Вдохни, вдохни земную грусть –
В последний раз, быть может, дышишь,
Листву читая наизусть
Непрекращающихся вишен,
Летящих в небо на ветрах
Зелёным сном, багряной темью,
От опустелого двора
На золотое Средиземье.
Быть может, с воздухом простым,
Твои тревоги и ненастья
Переживут и этот дым
Переполняющего счастья.
2019
* * *
Облетает листва беспредельная.
И дрожит в очарованной мгле:
– Этелелиа, эн этелелиа,
Не осталось тепла на земле.
И плывут огоньки вереницами –
Над листвою плывут, над водой,
Расплескав над прекрасными лицами
Мироздания рог золотой.
Не зови – так уходят в бессмертие,
Оглашая туманную даль:
За столетием держит столетие
Отражённых огней вертикаль.
Промелькнёт и исчезнет за окнами,
Покачнув карандаш на столе,
Неизменное и одинокое:
– Этелелиа, эн этеле ... ...
2019
* * *
Тепло и свет – от края и до края.
Пером волшебным солнце провело.
Я поняла: так осень умирает –
Спокойно, сокровенно и светло.
Замедленная тень парящей птицы
Над вековой заставою дубов...
Так хорошо, так никогда не снится –
Как в позднюю и в первую любовь.
И всё к нам возвращается иначе –
Не можем мы с тобой предугадать.
А осень так светло и нежно плачет,
Как будто ей и в смерти благодать.
2017
* * *
Погода неизменно хороша.
И в скучный дождь, такой же как сегодня,
До самых слёз разгонится душа
И падает обратно в преисподнюю.
А что дома? У них иная суть –
Молчат они, и вопреки злословью
Текущий кран мешает утонуть
На полпути к межрамью и межбровью,
Где вьёмся мы вчерашние, увы,
Растрёпанные мысли и синицы.
И к петлям не хватает головы
На часовой хромированной спице –
Посматривать на крыши и сады,
То кверху дном, а то вполоборота,
Как движутся проёмом золотым
В густой туман церковные ворота.
2019
* * *
Время – дождь, каштаны, и жёлуди.
Льётся, падает нам на голову.
Холода в предосеннем голоде
Достаются пространству голому…
Вот и листик, и лужа – в нём.
В луже дом, высота, и дерево.
В этом дереве мы живём
По-зелёному и сиренево.
Так и прячемся, верим тако мы.
Старомодное наше творчество.
Время падает одинаково
Односумрачно в одиночество,
А ладони всегда пусты.
Ходит небо вокруг да около.
Небо ставит на всём кресты
Окончания одинокого.
2019
* * *
К тебе прижаться, и закрыть глаза,
И слушать дождь, молящийся над всеми,
И чувствовать, как дышит стрекоза,
Летящая сквозь небо и сквозь время.
Быть ею, всем, и ласковым дождём,
Быть листьями, лепечущими свету,
Что в каждой капле нам тепло вдвоём,
И никуда я больше не уеду.
Обнять ещё нежней и замирать
Костром на берегу и тихим снегом,
Идущим где-нибудь в других мирах
Над спящею рекой и человеком.
И гладить руки сильные твои
Незрячею, безмолвною, на ощупь,
Когда светлы небесные слои,
И птичья тень растягивает росчерк.
2019
* * *
Нам сделали прививку временем –
Мы пережили и пошли
На Божий свет из Божьей темени,
В плащах из неба и земли.
Мы шли над всем, мерцали факелы,
И ветер, моросью клубясь,
Гудел в лицо трубой архангела
И вслед бросал густую грязь.
Молчали все, никто не спрашивал.
Кончались суша и вода,
И падал снег дыханья нашего
На золотые города.
Зажглись костры за перелесками,
А снег кружился добела,
Сплетаясь огненными всплесками
Вокруг Господнего чела.
2019
Остановка. Депрессия. Осень.
Мелкий дождь два столетья назад.
После всенощной батюшка Осий
Небесам закрывает глаза.
Послюнит пальцы, свечку притушит –
Тьма, и слышно: «...еси ... небеси ...»,
Но вспорхнут из-за пазухи души,
И свернёт в переулок такси,
Постигая незримые связи.
Высота всколыхнётся листвой,
Проступив синевою подглазий
Над пустой городской мостовой.
По дороге из храма пройдёт он,
Взгляд потупив. Подрясник намок.
Иномарка с попсою из окон
Переедет за ним ветерок.
Подойдёт и вагон запотелый,
Четырьмя вороными всхрапнув,
Словно чья-то душа пролетела
Сквозь туманную их пелену.
2020
* * *
Раскрыть стихотворение и взять
Живой воды на утро и на вечер,
На долгую дождливую тетрадь,
На светлую намоленную встречу.-
Пусть время жжёт безгрешную листву,
И всхлип её растерянный и гулкий
Покорно примыкает к большинству
О прожитом жалеющих в проулке.
Пусть вместо звёзд окажется дисплей,
Усталостью разбитый на осколки,
И тянутся за ними из полей
Размытые дороги и просёлки.-
Последней стаей мчатся в небеса,
Травой, щебёнкой, прахом посыпая,
И падает горящая слеза,
Над сумраком дотёкшая до края.
2019
* * *
В том Петрограде, где мы родились:
Не знаю ты где, я – в роддоме Отто,
Гранитною казалась даже высь,
Когда втекала в Нарвские ворота.
Все улицы пересекались там.
И прадед мой, отчаянный служака,
Палил из револьвера просто так,
Пил горькую, во тьму глядел, и плакал.
А я не понимала потолки,
Где свет горел дореволюционный –
Четыре метра до моей руки,
Вне времени, вне места, вне закона.
Судьба неслась куда-то напролом,
Не успевая оглянуться дико.
В том Петрограде гулком и живом
Твой Петербург теперь звенел и тикал.
А мой – ушёл. Как прадед, поутру,
И тапок слез с огромной синей пятки,
И тень качалась на сквозном ветру,
На табурет наталкиваясь шаткий.
Там пыль плыла, колючая до слёз,
Когда тоска взяла меня за плечи.
О если б знать, что всё вокруг сбылось,
И лишь тебя я никогда не встречу;
Что так же будет дуть из-за угла,
И ты пройдёшь чужой и незнакомый.
А знала бы, неужто б я смогла
Жить по-другому?
2020
* * *
Под вечер тяжелеют руки.
По городу идёт один
Несущий трость и нимб науки
В плаще и в шляпе господин.
Два круглых стёклышка в глазницах,
Лишённых человечьих век –
Внутри него немеет птица,
И догорает человек.
Дымятся в длинном клюве травы.
Перчатки чёрные плотны.
И воздух – чёрствый и шершавый
В густых прожилках желтизны.
Чумного доктора кто встретит?
Идёт он – сера и огонь,
И по пятам его – бессмертье
Течёт расплавленной рекой:
То вниз, то вверх – мелькают лица
В дымящей лаве. Трость при нём.
И мука длится, длится, длится
Неугасающим огнём.
Где он пройдёт, там пир горою,
Музы́ка, танцы, маскарад,
Льстецы приветствуют героя,
В углу завистники дрожат, –
И смерти золотистый воздух
Чуть вздрогнет, потопляя их.
Не выходи смотреть на звёзды –
Они приманка для живых.
Никто не встанет между вами,
Когда он трость наставит в грудь,
И над пустынными дворами
Вы приготовитесь шагнуть.
Но загляни в него с опаской
Сквозь стёкла, где бликует свет –
И нет лица под страшной маской,
И ничего под маской нет.
2020
* * *
Становится прозрачней и печальней
В том городе, подстриженном под ноль.
И бьёт на колокольне в медный чайник
Пустою кружкой ангел шебутной.
Гремит его огонь рыжеволосый.
И на исходе прогоревших дней
Встаёт из пепла северная осень
Ещё прекрасней, горше, и нежней.
И шлёпают босые по асфальту
Подошвы, забегая в коридор.
Старуха, поджимая серый фартук,
Несёт ведро помойное во двор,
Подальше от хозяйственных строений,
Где снег и то, и сё припорошит,
И сонные растрёпанные тени
Взметаются из высохшей души.
2020
* * *
Перечитала письма о Москве ...
Одним – ремонт, другим – жара и дети.
И нет любви в июльском веществе,
И счастья нет на том и этом свете.
Оно предпочитает сентябри,
Когда душа не знает, что ей надо,
И попросту, прозрачная, горит
В глуби разочарованного сада.
Не оглянувшись и не заглянув
За кромку сна в серебряном кувшине,
Оно скользит по спящему окну,
И на ресницах проступает иней.-
Ладонь теплом ложится на ладонь,
И счастью суждено запечатлеться
Звездой над полем, светлою водой,
И музыкой печальной – на два сердца.
2020
* * *
Тепло, и все пишут про август.
– Агу! – вторит небо, – агу!
И носит песцовую шапку,
Жакет, и пальто на меху.
А здесь, в ожиданье прохлады,
Из яблочных чёрных семян
Растёт в неизбежности сада
Ночной осторожный туман.
Молчит очарованный месяц
С ножом у него за спиной,
И сыплется из поднебесий,
И кружится мех голубой.
2020
* * *
Ни звёзд, ни солнца – остывает
И дремлет розовая даль.
Пуста под вечер мостовая,
И тень ложится на асфальт.
Люблю счастливые мгновенья,
Когда причин для грусти нет,
И притормаживает время,
Ни тьму не чувствуя, ни свет –
Застыв, и вместе с тем движенье
Не прекращая ни на миг.
О, дрожь всемирных притяжений,
Я твой прилежный ученик!
* * *
...И половины лета нет в помине.
О, пестрота, идущая на убыль!
Сквозь дым её оранжевый и синий
У высоты – твои глаза и губы.
Она молчит, и ты молчишь далёко.
Я говорю и, стало быть, мы живы.
Из наших, из чужих, – из просто окон
Взлетают золотые переливы.
Какое-то прекрасное безумье
Одолевает, но ещё не осень,
Где замолкает приглушённый зуммер,
И снегом запорашивает озимь;
Где всё во мгле, и просыпаться странно,
Собою тишину очеловечив,
Когда в глазах колышутся туманы,
Укрывшие прощания и встречи.
* * *
Покоя нет – на этот раз он нужен,
И нужен дождь хороший, проливной,
Дрожание ресничных полукружий
И воздуха дрожанье над листвой,
Что снится ей в окне чужого дома?
Зачем оно во мне отражено,
И кажется – вплывает невесомо
В него моё, печальное окно?
Вздохнёт едва задумавшимся тюлем,
Соединяя вымысел и дождь,
И два окна затеплятся в июле
На лодочках берёзовых ладош;
Скользнут над Божьей преющей рогожей,
Покачиваясь медленно – свет в свет.
Звезда над бездной, улица, прохожий,
И ничего несбыточного нет.
2020
* * *
На снегу птичий след.
Разметались рябины.
На свету – птичий снег,
Голубой, голубиный.
Он поёт на лету,
Он воркует о лете.
А рябины – в снегу
И в рубиновом свете.
Тень моя и твоя,
Сиротливые серо.
Прогорит января
Золотая пещера –
На ладонях зола,
На снегу и на свете.
Где рябина была –
Ветер.
* * *
Потянуло, потянуло
Из раскрытого окна –
Нарастающего гула
Нить плывущая черна.
Мчится поезд вдоль дороги,
А дорога вдоль реки
В темноте берёт истоки
И впадает в огоньки.
Что? – оглянешься в испуге:
Дым табачный корчится –
Горло жмут сухие руки
Кухонного мертвеца.
Спрыгнул с поезда к застолью:
Чашка, ложка и фонарь.
Вместе с болью, вместе с болью
Из раскрытого окна.
* * *
Нырнуть в сентябри без отмашки,
О зле позабыв и добре.
Расправила крылья рубашка,
Трепещут они на горе.
Взвиваются, серые, дымом,
И хлещут, промокшие в дождь –
О чём-то непереносимом
Их выдох лепечет и вдох.
Рубашка взлетает, и кличет,
И кружит на месте одном.
И слышны гудки электричек,
Идущих вдали на подъём.
В клубах налетевшего снега
Никем не замеченный свет
Несёт за рукав человека,
Которого вовсе и нет.
2020
* * *
Под шум соседской циркулярки,
Возне и стуку вопреки,
Смотреть, как шмель большой и жаркий
Взлетел с невидимой руки.
Мечтать о заморозках ранних,
Когда прихватится вода,
И разноцветное страданье
Перегорит под холода.
С природой спор у нас от века.
Подует в щель, и между звёзд
Мы замечаем человека,
Идущего среди берёз:
Смахнёт слезу и растворится
На бесконечном сквозняке.
А на ветру кружатся лица
И прижимаются к щеке.
* * *
Белый ангел поле перешёл
И растаял, обернувшись влево.
Бабушка учила: крест тяжёл,
Потому что в нём земля и небо.
Потому живётся наразрыв.
Ты налево, а земля направо,
Где бредут кочевья и костры
Сквозь твои нехоженые травы.
Ночью небо щурит кругляки
В густо населённое бездонье,
И, поймав движение руки,
Хлеб берёт с протянутой ладони.
Машешь рукавами в небеси,
За кусты цепляются штанины ...
В наших палестинах моросит,
И цветы растут из крестовины.
2020
* * *
Ухожу, ухожу от себя я,
От такой непонятной и злой –
То-то звёзды из полночи пялят
Мироздания глаз золотой.
Приключилась любовь мне и скука,
И надежд облетел пустоцвет.
Беспокойное общество кукол
Сохранило мой волчий билет.
С ним и ехать за край или пёхом
Сквозь туман пробираться к своим,
Где не властна собачья эпоха
И плывёт над рекою наш дым.
Это, брат, не слова, а присловье,
И не жизнь – приживалка, поди.
Между смертью моей и любовью
Никому не найдётся пути.
2020
* * *
Свершилось, Боже! Где-то позади
Скулит мой страх, сутулится усталость,
И льют сады, когда цветут дожди,
А, впрочем, всё по-прежнему осталось:
Они, которым к зеркалу нельзя –
Изнанку их рассмотрит и покажет,
А некоторые вообразят,
Что частный ад ещё кому-то важен;
И мы – среди. Не лучше, чем они,
Такие же лжецы и обезьяны.
Ты сто раз палец в небо обмакни,
И сотню раз напишется: земля мы.
И нам не оторваться от крестов –
Нас некому снимать и миром мазать.
О, Господи! встряхни, в конце концов,
Убийц непреднамеренные массы!..
Нас некому снимать, и потому
Который век мы увязаем глубже,
Врастая беспрепятственно во тьму
И в небеса разверзнутые в луже.
2020
* * *
...где-то рядом, за спиной,
тот снег и тишина.
С. Пагын
В том городе, где жить полезно,
Где мгла сменяется одна,
Заходят в дом звезда и бездна,
Заходят снег и тишина.
Переминаются в прихожей,
С пальто отряхивают свет,
Их взгляд лучист и бестревожен,
Их взгляда будто бы и нет.
Нет вечера, огня в печурке,
И дней, ушедших по дрова.
В незатухающем окурке
Дымят напрасные слова.
И над закрытой горловиной
Зияет бездна вместо глаз,
Но тишина помажет глиной –
Глазам привычный вид придаст.
Он встанет, выйдет на затяжку,
На звёзды цыкнет без обид
И расстегнётся нараспашку,
В поля метелью улетит.
Он не вернётся. Даром счастье
Наворожит ему года.
Внутри прозрачного запястья
Дрожит влюблённая звезда.
2020
* * *
В городе вечер.
Запах духов, дыма табачного,
Выдох и вдох истины винной.
Тени летучих мышей,
В сумерках дыры прогрызшие.
Во мгле исчезая и времени,
Смеются люди.
Смейтесь! Слёзы – удел живущих.
Сладковатый привкус забвения
Что перебьёт?
Вздыхает пространство занавесью –
Воздух с полей тёплый и влажный.
Прочь из окна сорваться,
Бесцельно, беспамятно
Мчаться над самой травой безоглядной,
Её глубину задевая.
Надышаться животной волей:
Будет ли утро?
Мгла откусила верхушку ели,
Зашторены окна,
Звуки пустынные.
Звезда расцветает
И бездна.
2020
* * *
Ведьмы над городом. Сердце сквозит,
Рана сырая остыла.
Бродит по улицам после восьми,
Бьёт кулаком в колотило.
– Что сторожишь? Или, может – кого?
– Ветер я, сумрачный ветер.
С первой вернулся войны мировой,
Был на второй и на третьей.
Вот обхожу я дворы и дома:
Есть ли живые покуда?
Смотрит в меня обнажённая тьма
Взглядом безбожного чуда.
Смотрят собаки из лютой тоски,
И мертвецы смотрят косо.
Кровь оторвётся с железной доски,
И загрохочут колёса.
Ржавчиной сыплют и души везут,
Ночь рассекая, составы.
Хочешь, тебе подарю я слезу
Бывшей, как солнце, державы?
Ведьмы когда перейдут за порог,
Дай наглотаться им вволю.
Будешь как я, если милует Бог,
Жать умертвлённое поле.
2020
* * *
...остались только иллюзия и дорога...
Бродский
Пережилась, изжалилась тоска.
В кошмарном сне со мною это было.
И чёрт мне крутит пальцем у виска,
А я плюю в его срамное рыло.
Но мы идём: он в белом, я черна.
Молчим, с глазами полными заката.
С дорогой сопрягаем времена,
Поэзию, молитву, и солдата.
Движение, не вдумываясь в суть.
Навстречу нам и люди, и не люди,
И кажется, что проще улизнуть,
Чем на ходу очнуться от иллюзий.
Быть может, дружба выдалась у нас
Немного не прочна и однобока,
Но прежний мир, как на похоронах,
Нальёт стопарь обоим ради Бога.
2020
* * *
Когда станет воздух зелёным,
И в листьях утонет гора,
Проснусь молодой и влюблённой
В сиреневые вечера.
Ведь это приятно и просто:
Шнурки завязать в уголке
И петь под гитару про звёзды
На самой далёкой реке.
И в розовых волнах кипрея
Войти в неизбежность по грудь
И всё раздарить, что имею,
И всех, кто потерян, вернуть.
2020
Позднего поля, немного соломы –
лей тишину через край.
Поднимется ветер, и сад невесомый ...
Нет больше сада – пей чай.
Паук тянет нити на стенке белёной –
новая книга к утру;
слышно, как ночью в ней плачет ребёнок,
один на осеннем ветру.
Пшеничные взмахи, беззвучные стаи.
Важен ли завтрашний день?
Зёрнышко чая в груди прорастает,
ложечкой звякает: дзень.
2020
Уже безумие крылом
Души накрыло половину...
А.Ахматова
Так бред черёмуховый сладок мне.
Ещё не жаворонки. Но долины
С глазами тёмными стоят в огне
И просыпаются наполовину.
Душа моя, рождённая в степи,
Остановись над стороною этой,
Когда взойдут курганы и стихи,
Всецело состоящие из света;
Когда ковыль, волнуясь в небесах,
Позолотит Васильевскую стрелку,
И выплеснет горящая слеза
Двадцатый век, шагающий по снегу.
I
Тёмная и ненасытная
дрожь, и людское марево.
Шитые белыми нитками
кладбища заговаривать,
скотч отдирая с губ –
ров заменил могилы.
Слышишь, я не могу!
Месяц не выходила.
Утро онлайн – о, боже мой.
Вечер офф тайм – о, господи.
Не подходи к прохожему:
чума в городе.
II
Сквозь прорезь в тишине окна
Дрожит на
выдохе табачном
Сиреневая
пелена.
Вокруг
изменчиво и мрачно ...
III
Выйти на балкон и хохотать на всю площадь,
когда хочется свисать с потолка.
Подумают: ещё одна сумасшедшая,
и будут правы.
Хочешь, я расскажу: на ощупь
смерть вдохновенна. Она сладка.
Потому что так надо, потому что я лешая,
у меня локоток дырявый.
IV
...И – придыхание во мгле.
Кто здесь?
Подрагивает веко.
Так
просыпается во мне
Последнее от
человека ...
V
Вчера солгали и сегодня лгут.
Толпа, обмотанная проводами.
Клубки змеиные за пять минут
уморят тысячами, в идеале.
Безумие нарастает. Ползёт,
присасывается, чтоб выворачивать.
И каждый дышит в монитор своё,
переступая через лежачего.
Листочки нежные на акации –
штраф за нарушение изоляции!
VI
...И устремляется звезда
За горизонт,
в пути сгорая.
Так
поднимается весна
Незамутнёнными горами.
Она идёт, но
– кто здесь? – и
Скользит
куда-то на пол блюдце
И крутится
вокруг оси,
И в сторону
не отвернуться.
VII
Как предают? А просто,
нет никаких трагедий:
ангелов белых со сто,
и никого на свете.
Мучается голодный,
ест себя, пьёт ли поедом:
было когда-то модно
переезжаться поездом –
грязно, и много крови.
«Прощай. Заболеешь – таблетки,
куриный бульон, соловий.»
Еловые сверху ветки.
VIII
Измерить в поле скорость тьмы,
Когда
сгущаются холмы,
Из ничего
когда она
Нигде никем
сотворена
Необъяснимая,
сырая,
И нежная
поверх глядит
Дрожащей
мотыльковой бездной.
И поезда – я
знаю, знаю! –
Ссыпаются
трухой железной,
И
пробуждается гранит ...
IX
Темно. Из приоткрытого окна
доносится смех – живые,
а вчера плакали.
Три страха:
не трогай лицо!
мой руки!
держи дистанцию!
Три подростка,
один в ремиссии.
Господи,
разбуди меня!
X
... Так память убегает снов,
И нижет
воздуха озноб
На исчезающую
нить,
Где ничего не
изменить,
И некуда
сбежать, не деться
Из фиолетовых
теней,
Сжигающих
поодиночке.
И страшно
выходить из детства,
Но что
ужасней и точней –
Свести его к
позорной точке.
XI
Сажали цветы. Дешёвые.
Герани – тоже растения.
Чувствуем себя овнами
более или менее.
Очередь только в моргах
и в крематориях.
Кротких спасает хлорка –
в теории.
XII
Мы наполнены временем всклень –
Покачнись,
разольётся и сгинет
Над сиренью
пугливая тень,
Приносившая
чьё-нибудь имя.
Ты спроси у
продрогшей души,
Отчего ей не
спится ночами.
И ответит
она: я кувшин
Бесприютной
звезды и печали.
XIII
1.
Дерево есть у смерти.
Говорят, что оно вишнёвое.
Летят старики и дети
с ним над школами.
Сидят на стволе верхом,
синицам весёлым машут.
И радостно, и легко.
И не зададут домашку.
2.
Нецелованная икона.
Христос воскресе дистанционно!
3.
Распрямляется до звёзд
и
благословляет ВОЗ.
Эпилог
...И старый мир, как пёс безродный...
А.Блок
Мир уже не будет прежним.
Из новостей
Люди, проживающие в разных концах
планеты,
жалуются на то, что постоянно слышат некий
равномерный гудящий звук.
Из новостей
Дрожит, шипит, нашёптывает слухи.
И нарастают отзвуки вдали
Безумными напевами шептухи
И смутным рокотанием земли.
Не этот гул из прошлого столетья
Сотряс неискушённые умы,
Рождающийся над штыком и плетью
На улицах семнадцатой зимы?
И небо облепляло силуэты,
Когда во мгле сплетающихся вьюг
Пылала речь великого поэта,
Услышавшего музыку свою.
2.
Долой разговоры куцые –
Слушайте революцию!
3.
Мне так прощально. Не поверишь ты,
Как догорает время сквозь ресницы,
И прошлый век дворцов и нищеты
На огненной промчался колеснице.
Метался снег над красною Невой,
И шла Нева по площадям на приступ –
Какою нас испепелит волной
Прекрасное за дымкой серебристой?..
Не бойся, смерть, назад не побежим.
Есть лестница, ведущая из тени,
И высшее безумие души
Как право на последние ступени.
2020
* * *
вчера во сне душа моя кричала,
снег вспыхивал и падал в горький рот.
и я нашла на отмели песчаной
два слова, вдох и выдох:
«не умрёт».
– мы встретимся?
не отвечай, и хватит,
пока, дымясь, не выкипела кровь.
прислушайся: ещё солоноватей
становится от этих строк любовь;
чуть медленней, немного невесомей
пульсирует пространство за листвой,
и губы – в дрожь, и сумрак золотой
нам истина,
и ничего нет кроме,
когда в тиши нахлынет
и отпрянет
вся боль, весь ад, став голосом моим:
– Дыши, дыши!..
и в нём, необъясним,
снег вскружится и пропадёт в тумане.
2020
* * *
Временем это не лечат,
Время всегда на нуле.
Счастье поэта далече,
Правда поэта во мгле.
Вот он, прозрачный и строгий,
Боль холодит на ветру:
– Мама, забыл я о Боге
И потому не умру.
Буду бродить вдоль окраин,
Вечер стоять под окном,
Несынь, не муж, не хозяин,
Тень на ветру временном.
Если б ты, бедная, знала,
Кто в твоём лоне, во тьме,
Пробует крови квартала,
Пьёт и висит на тесьме;
Тело своё обнимает:
Снимет, несёт на кровать.
Если б могла ты, родная,
Чрево своё оторвать!
Выпьет опять, затоскует,
Птицей ночной закричит,
И в мерзоту городскую
Выплеснет пламя свечи.
И побредёт по трущобам
Звёздам рассказывать грусть:
Не было счастья – ещё бы!
Соль обуяла – и пусть!
2020
* * *
Шиповника побеги, и трава,
И лепестки неведомых дорожек.
Когда кресты рубили на дрова,
Здесь было так, века – и будет то же.
И выйдут из невиданных зверей
Вполне цивилизованные люди.
Вот бабочка – о чём расскажешь ей?
Она вспорхнёт и про тебя забудет.
И ты забудь. Пускай летит она,
Ни буквы, ни звезды не понимая,
Одна за всё на свете прощена,
Прекрасная и жуткая
такая.
2020
* * *
Облака до лопаток, до шеи,
И от слов золотой валит пар –
Неужели живёт, неужели
И во мне ослепительный шар?..
Осторожно колышется верба,
Над рекою качая своё
Бесконечное горькое небо,
Перечёркнутое воробьём.-
Может быть, это всё не напрасно,
И другой человек, а не я,
Им не даст прогореть и угаснуть,
Заслонив на ветру бытия.
2020
1
…Три составляющих жизни:
смерть, поэзия и звезда.
Б. Рыжий
Всё здесь, ни грамма за душой,
где свет вращается большой,
и распеваются скворешни.
Благослови меня, мой вешний,
их музыкой переболеть.
Жить хочется, пока есть смерть,
и вслушаться – когда нет звука …
Зажгись, высокая разлука,
пока любовь, как ночь, чиста,
и бесконечная листва
не разлетается из круга.
2
Мой герой ускользает во тьму…
Б. Рыжий
Пойдёшь, разбуди меня в восемь.
Пусть будет простая среда,
и в сад опускается осень,
и спит за листвою звезда.
Туман перевяжет запястья
склонённой ветле молодой,
и выпадет первое счастье,
и будет покой – как покой…
Во мгле что-то давнее дремлет,
когда тишину серебрит
и вдаль простирается время,
в темнеющие пустыри.
3
Я зеркало протру рукой
и за спиной увижу осень…
Б. Рыжий
Сквозь мягкое свечение листа,
что кружится и кружится до боли,
я узнаю твой почерк, высота,
мелькающий в туманном ореоле.
Кто умер или кто остался жив?
Но снова помешает предрассудок
шептать об этом строчками вразрыв
и повисать на собственных сосудах.
Неслышимый, невидимый сюжет –
по-своему здесь каждый растворится.
Но тишина играет неуже-
ли всякий раз на сомкнутых ресницах?
Но – листопад.
Уходит человек,
в себя шагнув с зеркального порога,
и с чистого листа на белый снег
всегда ведут кого-нибудь другого.
2020