Шаргородский Александр Анатольевич

Монолог вечно первого...(Из цикла "...как на войне...")

I
Как фальшиво поют
нашей юности громкие трубы!
И песок на зубах,
а не та богоданная манна...
Может это не я -
молодой,
неуклюжий и глупый
опускаюсь по склону
на влажное дно котлована?

Может всё же помедлю?
У самого края присяду?
Закурю не спеша
и насмешливо голову вскину?
Только первым беру
неудобную эту лопату
и мешу сапогами
тугую и липкую глину...
II
Видно робость моя
да нелепая совесть повинны...
Я в стотысячный раз
на себя, остолопа, в досаде.
Лучше прятаться впредь
за широкие чьи-нибудь спины:
во чужом, во пиру
и спокойней, и правильней -
сзади...

Вспоминать бы почаще
про хату,
которая с краю…
чтоб призывным речам
не внимать,
не вздыхать обалдело...
Ведь уже не впервой
я поспешно
плечо подставляю
под любое большое
и якобы общее дело!

III
Эти двое лежат
будто просто с устатку уснули.
А не хочешь быть третьим -
пригнись и поглядывай в оба...
Осыпается грунт:
это ИХ аккуратные пули
подстригают травинки
по самому краю окопа.
Я шинель подстелю.
Я у стенки привычно прилягу...
На войне береги поясницу,
а выйдет - и нервы...
Но когда лейтенант,
матерясь, прогорланит: "В атаку!"
Я поспешно вскочу
и увижу,
что всё-таки - первый!

80-е, 90-е годы - 2003

Странная война (Из цикла:"...как на войне...)"(3)

Пиджаки, конечно,
не шинели.
Многие с годами
поумнели.
Тихие, как будто,
времена.
А посмотришь,
кажется, - война…

И встаём,
угрюмы и упрямы.
В фляги нам
нацеживают граммы.
И сулят, конечно,
до хрена…
Словно продолжается война.

Кто-то выпьет флягу,
кто-то выльет.
Чью-то душу -
подлостью навылет.
Чья-то совесть
снова не вольна.
Так выходит,
всё-таки - война…
~~~~~~~~~~~~~~~
1990 год

(Той травы по склонам... (Из цикла "...как на войне...") (2)

* * *
Той травы по склонам – спорыша да кашек …
А в небесах – ни тучки,
тишь да благодать!
Батальонный писарь чинит карандашик:
скоро похоронки придётся заполнять.

И в раю ко времени кончили с приборкой:
санитары-ангелы мыли да скребли.
Сам главврач-архангел усмехнулся горько:
скоро пополнение последует с земли.

В самый раз ко времени -
прибыли ребята,
из палат больничных,
из огня и тьмы…
Родом, - кто откуда:
этот вон с Арбата,
тот из-под Воронежа, а тот - из Бугульмы

Ну а здесь заведен распорядок чёткий.
Всех - в единый список,
каждый - кто такой?
В бане хлопцы вымылись,
приняли по сотке,
закусили плотно,
и в койки - на покой…
……………………………………………
Лейтенант - к начальству,
мол, пойми солдата:
Не могу я бросить
там своих ребят…
Вышли к перекрёстку,
и на тебе - засада!
Помогу отбиться, - сразу же назад.

Но главврач-архангел обрывает сразу:
- Без тебя решится там
раз и навсегда.
Кто-то отобьётся - и придёт на базу.
Кто-то там и ляжет,
попадёт сюда…

А другой тревожится,
не пристанет к месту.
С санитаром курит всё,
просится на Русь…
- Мне б слетать, утешить бы
девочку-невесту.
Обнять напоследок -
к вечеру вернусь…

Санитар - солдатику:
- Нет, нельзя додому!
Обнимает парня за плечо крылом.
- Знать, твою невесту
утешать другому.
Потоскуешь малость -
свыкнешься потом.

А один, тихоня, всё твердит упрямо:
Буду здесь в дальнейшем - тише чем трава,
но мне бы напоследок повидаться с мамой,
подсобить родимой - поколоть дрова.

Санитар кивает, молвит глуховато:
отдыхай, покуривай, не жалей табак…
Может, выйдет помощь ей
от военкомата…
Может, по соседству ей
подсобят и так.

А вон тот обвыкся,
видно, понемногу…
Но херувима-доктора
просит о своём:
Мне бы, извиняюсь,
очень надо к Богу.
Как бы записаться
на завтра,
на приём?

Мне б узнать у Бога:
где же Правда эта.
Не найдут, не сыщут
да за тыщи лет!
А херувим кивает
на двери кабинета.
На дверях табличка,
надпись: «Бога нет.»

…………………………………………..
Той травы по склонам – спорыша да кашек …
А в небесах – ни тучки, тишь да благодать!
Батальонный писарь чинит карандашик:
много похоронок придётся заполнять...
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
90-e годы-2003год

Последние афганцы (Цикл:"...как на войне"

I
Перевалы,
расщелины,
крестный путь салажат…
Те, кто молоды-зелены,
по «зелёнке» лежат

Из Москвы,
с Беларуси ли,
пали вместе ли,
врозь.
Вы, отцы наши,
струсили -
нам под пули пришлось…

II
Бьют разрывы,
как молоты, -
дробный стук по броне.
Те, кто зелены - молоды,
здесь стареют
вдвойне.

Здесь -
похабными бреднями
славословий елей.
Мы
уходим последними.
Нам -
всего тяжелей…

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Декабрь 1988-январь 1989 г

Первый снег

Знать, этот город так поблек
в грязи осенней,
что только чистый первый снег -
его спасенье.

Но мы не ведали, чего
мы так хотели,
а оказалось, что его
ночной метели!

И снег пошёл,
пошёл,
пошел...
Как цвет черешен,
он был не лёгок,
не тяжёл,
а просто нежен.

Он властно лёг поверх обид,
как бинт на ране,
что заглушит,
что победит
воспоминанье.

Он четко вычертил карниз,
набух, как пена,
освобождая душу из
былого плена.

Освобождая душу из
былой печали,
он уходил покорно вниз,
а мы молчали.

Он для тебя и для меня
мелькал искристо...
Пусть ляжет первая лыжня
легко и чисто!

Под эту музыку, что в нём
почти звучала,
давай рискнём:
давай начнём,
начнём сначала!

Знать,
этот город так поблек...

Не позднее 1984 года

Вернусь в Тбилиси!

Солнце искрится в синей выси
и гортанно журчит вода…
Я однажды вернусь в Тбилиси,
хоть и не был там никогда!

Старый камень шуршит шершаво,
отдавая руке тепло…
Я вернусь, утверждая право
пережить и отвергнуть зло!

Документы мои листая,
что гадать о моих корнях!
Здесь родня у меня такая:
Грибоедов и Пастернак!
Здесь отыскивал Окуджава
хоть бы тени своих родных…

Разве мало родства и права,
унаследованного от них?

Солнце искрится в синей выси
и гортанно журчит вода…
Я однажды вернусь в Тбилиси
хоть и не был там никогда!

Там прохладою – вечер ранний,
там обычаи столь мудры,
там скликает нас Пиросмани
на несбыточные пиры…

В край, оплаканный и воспетый,
в старый город, что был и есть…
Здесь в решительный миг
поэты
выбирали не жизнь, а честь!

Я вернусь в этот край, который
знал тревогу ещё вчера.
Здесь сквозь выстрелы шли актёры
репетировать к Стуруа.

Солнце искрится в синей выси
и гортанно журчит вода…
Я однажды вернусь в Тбилиси
хоть и не был там никогда!

Тёмный век разделяет снова.
Но в отчаянном споре с ним
силой жеста, мазка и слова
мы единство своё храним!

Ну какая же заграница -
эта радость и боль, и страсть?!
В день исхода - припомнить лица
и на землю ничком упасть…

В час последних моих желаний
оглянусь, потянусь назад
к той идиллии Пиросмани,
на тоскующий голос Нани,
заклинающей снегопад!

Конец 90-х - ноябрь 2003 года

Озорной диптих

I

За словцом -
не постою
и в карманы
не полезу.
Не брани меня,
повесу.
Слушай песенку мою!

Говоришь,
не тот накал...
Но характер - тот же,
странный.
Не уплыл в чужие страны.
Хоть не пан,
да не пропал!

Что-то нынче
я продрог
под личиной
озорною:
грустно шутит
надо мною
то ли возраст,
то ли Бог…

Если пахнет декабрём,
ни к чему уже парады…
Чем богаты -
тем и рады.
Живы будем -
не помрём!

Только тянет,
хоть убей,
погулять над самой кромкой…
Дразнит песенкой негромкой
развесёлый воробей…
И пускай
не по уму,
снова сердце
беспокою.
Не тоскою,
а строкою
всё равно
тебя пройму!
1985-1986

II

Не зайдёшь,
не позвонишь,
не прервёшь на полуслове.
По ночам
такая тишь
для меня, пожалуй, внове.

И мотаться
ни к чему
от кафешки до вокзала:
ты всю эту
кутерьму
узелочком завязала.

Телефон,
как неживой, -
ни привета, ни ответа…
Никну лысой головой:
значит песенка допета.

Но не хочется
никак
сочинять себе другую.
Дело, видимо, -
табак…
Покурю
и обмозгую.

Не зайдёшь,
не позвонишь…
конец 80-х

Подарки автору "Подарка"

Александр Кабанов

ПОДАРОК
Кому оставила зима
коробку над камином ?
А в ней - египетская тьма,
беременная тмином.
Кинжал, халва и конфетти,
засушенная роза,
и мальчик, сбившийся с пути,
и водочка с мороза.
Моя бессмертная фигня,
вся музыка и слезы -
из стихотворного огня,
(презерватив - из прозы).
Промолвишь: "shit", возникнет - щит,
картонный ворон вскрячет,
и кетчуп - закровоточит,

и прапорщик - заплачет.
Не пей козлиное аи
на трассе Киев-Лютеж!
Опять все девушки - мои,
а ты - меня не любишь…

1-й подарок
~~~~~~~~~~~
Шкатулку ставлю на камин…
И под моей рукою
оттуда, из её глубин
покажется такое!

Воображение смутив,
попёрло - как из чащи:
кинжал, халва, презерватив,
и тмин кровоточащий …

Встаёт, читателя дразня
(а ну, реши задачу!),
моя бессмертная фигня
и прапорщик впридачу…

Когда, рассудку вопреки,
дурю разннобразно,
приятно видеть:
мужики доходят до оргазма!

Загну такое тру-ля-ля
на диво всей элите!
- Дивитесь платью короля!
Дивитесь и хвалите!

И хвалят.
Громко.
Не шутя.
И рифмы, и глаголы…
………………………….
Зачем лепечешь ты, дитя,
что я местами - голый?

2-й подарок
~~~~~~~~~~~
Перчитав стихи мои,
твердят иные люди:
Не пей козлиное аи
на трассе Киев-Лютеж!

Перечитав стихи сии
твердят (какая проза!):
"Не пей козлиное аи, -
пей водочку с мороза!"

Не пей козлиное аи,
строча стихи.
ИнАче, перечитав стихи твои,
и прапорщик заплачет.

Чернобыльские посвящения

«Будь же проклята ты,
что случилась,
и спасибо за то, что была…»
(Е.Евтушенко /о войне/)

Яблоки Чернобыля
А.С.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Нет, не чернобыльские снобы
(мол, что нам стронций - нипочём!),
Но этих яблок вкус особый,
но шорох листьев над плечом…

И будем вспоминать
с тобой мы
их вкус
с кислинкою такой…
И плёск озёр Краснянской поймы,
и грозный призрак
за рекой.

И это,
тягостное слуху
молчанье,
плотное, как мгла.
И одинокую старуху
среди безлюдного села.

Был этот год - навеки горек,
и следом - столько трудных лет…

И были яблоки,
которых -
ты уверяешь -
лучше нет!

Пришли.
До завтра!
До свиданья!
Но уходить в ночную тьму
я не спешу.
- Послушай, Саня,
давай ещё по одному!
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
август 1989

С.М.
***
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Простите мне мальчишество моё.
В мои года подобное - подсудно.
Когда в садах заросших -
вороньё,
и в порт приписки
не вернулось судно.

Когда закон старинный -
зуб за зуб -
царит в народах
страшно и кроваво…
Считайте: приговор мой
просто глуп.
Кто дал мне
исключительное право
судить Ваш стих
бездумно, сгоряча?
Зачем спешил?
Представил бы сначала:
Вы (волосы по ветру), -
как свеча
у края безнадежного причала.

Да что я сам?
И если кораблю
вершить мой путь,
невольный или вольный,
та женщина,
которую люблю,
не станет заклинать
ветра и волны.

Распутывать клубок
моих дорог,
гореть свечой
у моего причала…

Причём Ваш стих?
Ведь это я - не смог…
Досада породила мой упрёк.
Не верите - прочтите всё с начала!
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
август 1989 года

C.C.
* * *
Проникает насквозь,
до последней кровинки корёжа,
хоть на запахе хвои
настоян
густеющий зной.
На шоссе
у села
постоим и покурим, Серёжа,
к разогретой кабине
слегка привалившись спиной.

Разомлели леса,
благодушны,
медлительно сонны…
Только стрелку прибора
упрямо зашкалит Беда.

А у нас за спиной -
неизбывные мёртвые зоны
и уже никогда
нам с тобой не вернуться туда.

Отболело.
Прошло.
Эта память -
почти как чужая.
Лишь порою в ночи
просочится
сквозь вязкую тьму…
Но приходят друзья,
и вино нас хмелит,
утешая.
Только мы - не юнцы,
мы уже
не поверим ему.

Так живешь на земле,
от судьбы
безнадёжно зависим.
В бестолковом миру,
да и сам
тому миру - под стать…
Те, которых мы любим,
не пишут нам
ласковых писем.
Нелюбимые пишут.
Да нам неохота читать.

Здесь,
в безлюдном селе,
чью-то долю
оплакали ивы.
Этим плачем нам души
стянуло в болезненный жгут.

Но покуда болит -
это значит:
мы всё-таки живы!
Но покуда спешим -
это значит:
нас всё-таки ждут!
~~~~~~~~~~~~~~~
Сентябрь-октябрь 1989 года

Славе Смоленскому (из чернобыльских посвящений)

Кажу ж, вiн був не з наших сiл,
а десь з Смоленщини, де стiл
і хата, й люди всiм привiтнi...
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Андрiй Малишко, "Прометей"

Когда брехня фашистского журнала
душе усталой встанет поперёк,
припомню всё...
Но только для начала -
смоленский твой,
особый говорок.

И то, как средь чернобыльского быта,
волной - стихи, на время смыв дела!
Как девушка,
смущенье и обида,
тобою за стихами позабыта,
сама не утерпела и пришла...

Вот ты опять
мне даришь плавность строчек.
Та с юмором,
а та - не весела...
Про песню, что - водицею в песочек -
уходит из смоленского села.

Про здешнее,
про то, что нынче - Зона.
Про острое,
сводящее с ума,
как не со скрипом,
нет,
с подобьем стона,
ложились наземь мёртвые дома...

Ты замолкал.
Вдруг становилась жуткой
и тьма,
и тишина безлюдных мест
Ты разряжал молчанье доброй шуткой.
Ну, а потом -
тот артистичный жест!
И горечь спирта глушит горечь слова.
Я ухожу чуток навеселе...
…………………………………………..
Ну где теперь тебя разыщешь снова?
Быть может на Смоленщине, в селе?

Эх, хорошо бы, Слава, если б снова.
звонок -
и ты негаданно вошёл…
Чтоб нас опять объединяло слово,
и разделял простой кухонный стол.

Ты, как когда-то, на скатёрке гладкой
клади тетрадь, примятую чуть-чуть.
А я - бутылку рядышком с тетрадкой,
чтоб горечью былое помянуть

А я - на стол нехитрые закуски
и чарки, что до времени пусты...
К чертям анкеты - русский ли, не русский...
Люблю Россию за таких, как ты!
~~~~~~~~~~~~~~~
1989-2003

Памяти В.М.

Он сидел,
отходил
от привычной текучки дневной,
ежедневной,
проклятой,
(заради насущного хлеба).
Как всегда улыбнулся,
здороваясь тихо со мной,
той улыбкой своей,
что была б у другого нелепа.

А ему - в самый раз.
Так легка,
так по-детски нежна.
Я представить теперь
не могу его даже
с иною.
И топорщились волосы.
Лёгкая их белизна
никогда не казалась
мне тем, чем была, - сединою.

В арсенальском подвале
я сел за обшарпаный стол.
"Напиши обо мне" - он просил.
Я ответствовал хмуро,
что какого-то стержня,
идеи ещё не нашёл,
а без этого всё
обернётся банальной халтурой.

А потом разошлись.
Уходили (так вышло) вдвоём.
Разговор - на ходу.
Только это запомнилось всё же.
Он под лёгким хмельком
мне опять
о своём,
о своём:
"Саша,
ты был не прав.
Ну, зачем ты так резко - Серёже?"

Я-то думал потом:
снова встретимся,
выпьем,
замнём.
Позвоню и улажу.
Ведь мы и не ссорились вроде.
А потом
с опозданьем
узнал от кого-то о нём...
И теперь не вернёшь! - говорится об этом в народе.

Что же делать теперь?
Быть умней
и внимательней впредь?
Это вечный укор.
Неизбывный.
Болезненный.
Строгий.
...........................
Мне б хотя бы за день
до того как ему умереть,
написать для него
покаянные
добрые
строки!

Январь 1998

Последнее фото (Из цикла "Сочинение на заданную тему"

Последнее фото
грустит, как прощальное слово.
Но мне отчего-то -
дороже любого другого…

И я бестолково
сумею припомнить едва ли:
Да было ли слово? -
Скорее неловко молчали…

Июньские бредни,
с наивным, мальчишеским пылом…
Вон, листик последний
вальсирует в воздухе стылом!

И вмиг отчего-то
увяли слова, постарели…
Последнее фото -
прозрачная грусть акварели.

Не выпало чуда,
и осенью кончилось лето...
Но всё же оттуда,
ты смотришь сквозь стёклышко это.

Звездой заоконной
в ночи, что туманна и мглиста,
последней иконой
насмешника и атеиста…

Поминки...

То болезнь была неизлечима,
то родня - груба и из-за этого...
Каждый раз отдельная причина,
чтоб поэту выпало
поэтово.

Нет, не рок.
Не миссия, не мистика:
Просто крик тоски и одиночества.
Ведь словам со скомканного листика
прозвучать так хочется,
так хочется!

А глядишь, -
и жизнь попроще выстроится:
жить да поживать - не беспокоиться...
Невозможно -
по причине искренности!
Невозможно -
по причине совести!

90-е годы

Лягу!

Да я под этого министра… лягу, лишь бы…
(Из откровений пробивной молодой женщины)

По жизни
без связей - ни шагу!
В служебной карьере - вдвойне.
И я под кого-нибудь лягу,
чтоб он поспособствовал мне.

Чтоб «вырасти» круто и быстро,
ни лет не теряя,
ни сил,
готова я лечь под министра…
(да только бы он попросил!)
И вот он, гляди - кабинетик!
И нужные люди вокруг.
И юный красавчик,
для этих,
для самых интимных услуг.
…………………………….

Как будто ещё не старуха,
и плотское мне - по плечу.
Но всё же - томление духа:
иного, иного хочу…

В душе ощущаю истому,
о женском грущу, о своём…
И к классику, графу Толстому
однажды иду на приём.

Мол, всё мне постыло отныне
в миру лицемерных румян…
Возьмите меня героиней
в большой настоящий роман!

Душа моя ноет, как рана,
уже не о низменном речь…
Ах, мне б на страницу романа
прекрасною дамою лечь!

Но граф рассудил негуманно,
подумав, ответил всерьёз:
«Хотите Карениной Анной -
пожалуйте под паровоз!»

Владимиру Белозерскому, автору стихотворения "Страсти по Гайдару"

Пластинка ханжества крутится
вокруг да ещё и около...
Читаю я благоглупости
под Вашими честными стрОками.

Порознь, а то и вместе
хлопочут себе беспокоясь.
Пошлое благочестье -
удар со спины в совесть!

Пропишут грошОвые истины
то глупо, а то - хитрО ещё...
Держитесь, Володя, мы выстоим
вместе с Аркадий Петровичем!

Не то что б его порочат, но
чего-то так бьёт по нервам,
как та пулемётная очередь
под Каневом в сорок первом.

Хмурое утро

Дождь.
Но сквозь облачное месиво
рассвет просачивался зримо.
Проснулась ты
легко и весело,
как девушки в рассказах Грина.

Сон в кулачок тихонько скомкала
и осторожно
почему-то
потрогала глазами комнату,
наивно ожидая чуда.

Но дождь настойчиво,
настойчиво
стучал по стёклам
и по жести.
И прерывались многоточьями
твои беспомощные жесты…

А город властно разворачивал
свои заботы и просторы.
И отступало то,
горячее,
живое,
близкое,
простое.

Жизнь подступала
с трезвой меркою
и не укладывалась
в ямбы…
Твой странный сон
(разбилось зеркало!)
в ней прорисовывался
явью.

А ты хотела в память
спрятаться,
чтоб отмахнуться,
отмолчаться.
Сберечь хоть маленькие радости -
осколки счастья…
~~~~~~~~~~
1968-1985 годы

Сопение хромированной трубки...(О.Р-скому)

Сопение хромированой трубки...
Нажми на клапан - Глюка оживи.
Пусть он расскажет,
до чего мы хрупки
в своём желанье
счастья и любви.

...Припомню взрыв
неистовости дикой,
что на куски разламывала ночь...
Куда же мне?
Опять за... Эвридикой?
И снова попытаться ей помочь?

Твердя привычно:
все, мол, мы повинны,
тащить её, упрашивая зря,
как из разгульной,
воровской малины
удачливо-лихого блатаря...

Воспоминаний будничная мука.
Но только
несть спасения во лжи...

Ну, ладно!
Призови на помощь Глюка
и трогательно
сказку расскажи.

Октябрь 1994

Волны мутные пЕня...

- Проживи так скорбно и просто,
чтобы смерть показалась раем.

(Т.Аинова, "Русский диалог")

* * *
Волны мутные пЕня
(не призыв, но упрёк!),
снова - против теченья,
снова ты - поперёк!

Мол, живём - не играем,
соглашаться стыдясь...
То, что кажется раем,
неприемлемо:
грязь!

Оставайся такою
(не клонись,
не проси!) -
совестливой тоскою
в развесёлой Руси!

Не искупить привычным "извини"... (Окончание цикла "Июньские ливни"

* * *
Не искупить
привычным «извини»
то ощущенье
замкнутого круга,
где души - друг об друга,
как кремни,
дробя с ожесточением
друг друга.

Прости,
что отказаться не сумел,
и в кураже,
наивном,
даже странном,
я допустил
скрепленье душ и тел
твоим,
поспешно слепленным обманом.

Что путь открыл
корыстному вранью,
хоть чувствовал,
что всё - не так, как надо…
И матерную взрывчатость твою
приемлю
покаянно-виновато…

Но всё-таки
ещё доныне рад,
(пусть эта радость кажется смешною),
что лишь тебе
был впору тот наряд,
в пылу любовном
выдуманный мною!
~~~~~~~~~~~~~~
1994-97 годы

Из цикла Июньские ливни (9)

* * *
И тучи, и клочья зарева
вода унесла дробя.
Не надо.
Не уговаривай!
В себе не смиряй себя.

С собою,
живой, горячею,
тебе и не сладить,
нет!
Не скомкать себя
задачею,
подогнанной под ответ.

Останься азартной,
смелою.
Не числи себя в долгу.
...............................
И так для тебя всё сделаю.
Всё сделаю,
что могу.
октябрь 1988 года

Из цикла Июньские ливни (8)

* * *
Пройдёт, говоришь…
Мы и сами
с годами пройдём,
как облака тень
проскользит
по вечерней аллее.
Морзянка сомнений -
по стёклам колючим дождём.
Удары судьбы
поражают острее и злее.

Колышется время
над трудной огромной страной,
которая трижды
во многих обидах повинна,
но тысячу раз
остаётся до боли родной
на долгих путях
своего нелюбимого сына.

Единственный город…
Здесь - дружеской встречи уют.
Табачный дымок
в ожиданьи ночного трамвая.
Хоть мне-то известно,
как дёшево здесь продают,
как здесь настигает
хмельная тоска ножевая.

Так досками накрест
забить опостылевший дом?
Утешиться фразой
про горечь родимого дыма?
…………………………
Но… как же мой город
с тревожным
июньским дождём?
Прекрасным дождём,
так светло
пролетающим мимо!
~~~~~~~~~~~~~~~~~
октябрь 1988 года

*** * ***

Трудно пророком в отечестве быть, когда
все коренные жители в нём - м.даки.
(А.Кабанов)
~~~~~~~~~~~~~~

Хочется крыть сограждан.
Плотно, как кроют крышу.
Но поразмыслив, как следует,
смиряешь свой вздорный нрав...
А то ведь в ответ раздастся:
"Да от такого же слышу..."
И глянув пристально в зеркало,
поймёшь, что товарищ прав...

Из цикла "Июньские ливни"(7)

* * *
Июньские ливни,
июньские ливни,
которые нынче
беспечно и звонко,
дрожанием светлых,
чуть видимых линий
стучатся в твои
запотевшие окна…

А ты - у окошка,
продрогшею птицей.
Но вдруг, -
поглядев озорно и лукаво
на хмурое небо,
на хмурые лица,
босой пробегаешь
по мокнущим травам.

И пряди - с лица
беззаботно, счастливо,
чтоб гибкою нитью,
беспечно и звонко
вплетаясь в летящий
танцующий ливень,
стучаться в унылые
тусклые окна.

Колеблются струи,
как струны упруги.
А ливень - как праздник,
с рассвета идущий.
Струятся твои
беспокойные руки
на хмурые лица,
на тусклые души.

Смывают с души
и тоску, и усталость,
соринки обид,
что с годами налипли…
…………………………………………….
А если ни капли
кому не досталось,
смешно и нелепо -
сердиться на ливни!
~~~~~~~~~~~~~~~~
1-6 июня 1988 года

Из цикла "Июньские ливни"(6)

* * *



Что сказать?


С чем сравнить?


Не пытаюсь тебе объяснить -


это в каждой строке


проговорено,


даже пропето…


Вновь упрямо тяну


напряжённую нервную нить.


Ты про жизнь,


про исход…


Ну а я, - 


хоть и молча -


про это.





Исчисляешь судьбу


по поступку,


по дню,


по рублю,


и сочувствуя мне,


так истОво дымишь сигаретой.


Я упрямо молчу…


Я тебя безнадежно люблю.


И о чём не пишу,


получается  -


только про это.





На пути,


на веку


для всего отмеряется срок.


Всё в прошедших годах


затеряется  памятью 


где-то…


Пусть останется горсть


самых светлых, отчаянных строк,


словно капель дождя,


отзвеневших про это,


про это

октябрь-ноябрь 1988 года

Из цикла "Июньские ливни"(5)

* * *
- Посмотри поскорей, как здорово!
- Не стесняйся, скажи: красиво!
Гаснет день в облаках над городом
в сизой мгле
свой огонь рассыпав...

И не хочется разговаривать,
лишь глядеть удивлённо-немо
у воды с отраженьем зарева
на тебя,
как глядят на небо...

1988 год

О тебе (из цикла "Июньские ливни" (4)

«Что может мозг бумаге передать…»
Шекспир, сонет 108

III

январь-март 1988 года

Из цикла "Июньские ливни"(3)

***
Этот сухой холодный ветер,
не сильный,
но дующий с жестоким постоянством,
толкает меня,
и я отступаю назад
по рыхлому песчаному склону.

И снова поднимаюсь,
песок сыплется из-под ног.
Поднимаюсь на вершину
песчаного холма,
чтобы снова увидеть в небе
легчайший отсвет
того, что мне кажется счастьем.

И снова иду,
преодолевая ветер.
Сухой холодный ветер
твоей нелюбви ко мне.

август- сентябрь 1988года
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
"Ночное гаданье"

Я знаю:
мне не быть в раю,
но близость рая…
Пока растерянный стою,
коснёшься карт,
судьбу мою перебирая.

Следя судьбы моей излом,
изгиб упругий,
в раздумьи медлят
над столом,
над всем добром моим и злом
колдуют руки…

Но что ты делаешь?
Постой,
пророк упрямый!
Зачем спешишь
крутой чертой
ты отделить мой путь
от той
червонной дамы!

Лишь ветра скрежет
с чёрных крыш -
дурной вороной…
Падут слова
в ночную тишь:
пустые хлопоты сулишь
с тобой,
червонной.

Я всё увижу.
Всё пойму.
Я хлопну дверью.
Мне эти карты
ни к чему.
Нет!
Я гаданью твоему
в упор не верю!

Февраль-апрель 1989 года

Ответ на "Военное" А.Дорониной

Re: ВОЕННОЕ. ("Оставайся...")
Шаргородский Александр Анатольевич 2003-07-21 13:16:46

А здесь гуляют виртуально голые короли,
А здесь шуршит шепотками ночная тишь...
Но вот такое, что впору воззвать: "Внемли!",
хоть уместней, пожалуй, негромкое слово "Слышь..."

И мне приходилось порой - в предрассветную тьму.
И мне приходилось искать ответ: "А когда опять?"
И поэтому я понимаю, что легче идти самому,
чем спрягать этот жёсткий и горький глагол: "ждать"...

И в окошко видеть, как буднично солнце с утра
озаряет светом бездушного неба высь...
Искорка светлая,
друг мой,
моя сестра!
Доживи, дотерпи, долюби!
Короче, - дождись!

Июньские ливни (2)

* * *
Жизнь ко мне не бывала
особо жестока,
но состарился рано,
как люди Востока.
И душа присмирела -
должно быть устала,
наливаясь
холодным покоем металла.
И казалось,
уже не до споров и схваток…

Только комкаю спешно
иронию злую.
Снова мир -
ощутим,
угловат и негладок.
А виной -
поздравительных строчек
десяток,
и в конце - это тёплое слово:
целую.

февраль 1988 года

* * *
Грудой,
кипой,
бумажной свалкой…
Сколько строк.
Сколько слов и тем.
Всё бери -
ничего не жалко!
А она говорит:
Зачем?

И покуда река бессонно
протекает
из тьмы во тьму,
хочешь -
прыгну с моста Патона?
А она мне в ответ:
К чему?

Ладно,
жалкий, смешной и глупый,
но капризное божество…!
А она лишь отводит губы,
и с усмешкою:
Для чего?

Покидаю твой дом постылый.
Пусть меж нами встают года!
Как бы ты меня не просила,
не удержишь - не хватит силы…
А она мне вослед:
Куда?

А она говорит:
Зачем?
А она мне в ответ:
К чему?
и с усмешкою:
Для чего?
А потом
снова спрашивает:
Ну… куда?

Апрель 1988 года

День прошёл...

* * *
День прошёл.
Суета отошла.
Тишины болтовнёй не нарушу.
Не хватает второго крыла,
чтоб поднять утомлённую душу.

Чтоб взлететь сквозь промозглую тьму,
что прилипла к постылому дому.
Чтоб вернуться к себе самому,
молодому,
весёлому,
злому.

Лишь часы,
то, что было-прошло,
отсекают жестОко и кратко.
Одинокое ноет крыло,
отдаваясь под левой лопаткой…

70-80е годы

/Из цикла "Июньские ливни"/(1)

***
Словно песня, громко спетая,
ничего не утая,
судишь,
всё на свете ведая,
беспощадная моя.

Не холодной блеклой фрескою,
ореолом над стеной -
жжёшь уверенностью резкою:
не умеешь быть иной.

Что ж,
суди легко и молодо,
ошибайся и спеши!
Рассыпай горстями золото
звонкой,
искренней души!

Ощущаю нежность скрытую,
хоть слова порой не те.
Но любуюсь
и завидую
их наивной правоте!

***
Стынет чашка полночного чая.
Тусклой лампочки кУхонный круг.
Вот опять я молчу, примечая
взгляд, улыбку, движение рук.

Подступаю к запретному краю.
Но... запрет ли,
загадка,
каприз...
Я сержусь,
сигарету ломаю
и по гулкой,
по лестнице вниз.

И решаю, что больше - ни разу!
Тороплюсь раздражённо домой.
Мой автобус выходит на трассу
и летит в темноте
по прямой.
Гул автобуса.
Грохот трамвая.
И неверность
ночной прямоты.
Эта трасса моя -
кольцевая...
.....................................
Чай на кухне.
И полночь.
И ты.

Февраль 1988 года

Осокорки

***
Безлюдных дач таинственный уют.
Испревший лист коричневато-розов.
И над прудом на пОдмостьях встают
невзрачные коробочки насосов.

Посёлок дремлет,
не велик, не мал.
В предчувствии зимы трава седая…

Здесь обруч, что мучительно сжимал,
распался на куски,
освобождая.

Здесь иней опушает провода.
Здесь время пробегает незаметней.
Здесь
тучи проколовшая звезда
не кажется единственной,
последней
***
Не знаю, чья вина…
Но захмелел слегка
от доброго вина,
от злого табака,
от терпкой красоты,
струившейся от Вас.

Не перешёл на «ты».
В смущении увяз…

27 декабря 1987-6 января1988

Воспоминание (монолог женщины)

Случилось раз...
На улочке ночной
вдруг ощутила
невесомость тела
и оглянувшись
(никого за мной!)
шагнула,
оттолкнулась -
и взлетела!

Качнулся -
в темноту из темноты
фасад, оштукатуренный и грубый.
А дальше -
крыш ребристые хребты,
антенны,
провода,
деревья,
трубы...

И резкий ветер,
высекший слезу,
толкнул,
как яхту,
в море - из залива.
И оставался город мой
внизу,
где мне жилось
то горько,
то счастливо.

Я поплыла
над ворожбой огней,
в их письмена
вникая понемногу,
как будто в книгу...
Различая в ней
своей судьбы
невнятную тревогу.

Прочла...
(Не надо спрашивать - о чём!)
в мерцании
загадочном и щедром.
Лишь волосы,
расправленные ветром,
волнующе струились за плечом.

А приземлилась в парке.
На траву.
Шагнула в освещённую аллею...
Прошли года.
Я замужем.
Живу.
Ращу детей.
Работаю.
Болею.
Стираю.
Покупаю молоко.
Зову домашних к ужину и чаю.

Но иногда
(пускай невысоко!),
когда не видят -
всё-таки летаю!

Не позднее ноября 1988 года

Монолог женщины

Зачеркну пережитые дни.
Не оставлю от них
ни полслова.
Позови же меня!
Позвони!
Прибегу к тебе девочкой снова.

Поспешу прикоснуться рукой,
ощутить,
как мучительно любим.
Обретённый в разлуке покой
здесь покажется
пошлым и глупым.

Буду верной.
Покорной.
Простой.
Безответной,
беспечной,
нестрогой…
Ты пытаешь меня суетой.
Истязаешь своей суматохой.

Как на лестнице:
вверх или вниз.
Как в безжалостной тряске трамвая.
Всё!
Довольно!
Нелепый каприз!
И бегу я отчаянно из
этой комнаты,
всё обрывая…

Полагая предел суете,
расставаясь с горячкой шальною.
И слова полуночные те
по ступеням разбросаны мною…

Наступают спокойные дни.
Снова жизнь равномерно-толкова.
Позови же меня!
Позвони!
Прибегу к тебе девочкой снова.

Позови же!
Нечаянно.
Вдруг.
Наказанье моё
и награда…

…Начинается тысячный круг
моего неизбывного ада.
Не позднее 1988 года

Уходи!

- Уходи!
- Ухожу!
- Не суди!
- Не сужу...
- Ты пойми!
- Я пойму...
- Боль уйми!
- Боль - уйму.
- Всё.
Прости!
- Всё прощу...
- Ну, пусти...
- Не пущу!

1970-е, 80-е (?)

Итак, с начала, Моцарты мои...

* * *
Итак, -
с начала, Моцарты мои!
Начнём игру
мелодии и слова!
И пусть разбудят
птицы и ручьи
придуманного нами Птицелова.

А что исход,
который недалёк,
который сами
нехотя пророчим…
Лишь по спине -
внезапный холодок.
Да зябкий жест, -
как будто, между прочим.

Что за душой, -
то затаить изволь.
Перетерпи,
перемолчи - хоть тресни,
чтоб страх ночной
и скомканная боль
не просочились
в утренние песни.

Чтоб стайки нот,
беспечны и светлы,
из наших окон
выпорхнувши снова,
расселись по деревьям,
как щеглы
придуманного нами Птицелова.

март 1992

Бывает память...(Из цикла «Сочинение на заданную тему»)

Бывает память,
тронуть - уколоться,
испачкать руки,
душу испоганить…

Но свежею водою из колодца -
наивная,
мальчишеская память.

Пусть это боль -
на выдохе, на стоне,
когда сурово каменеют лица.
Но плещет
светлый голос в телефоне
и по щеке прохладою струится.

Не сбыться,
не возникнуть,
не начаться,
тому,
что не сбылось и не случилось…
Не захлебнуться
от избытка счастья…
Один глоток.
Единственная милость.

Чтоб после,
в пустоту уставясь слепо,
припоминать губами,
как он бьётся…
на сгибе у запястья,
под браслетом,
тот родничок…

И станет память эта
водою из заветного колодца!

Всё уладилось...

Всё уладится, образуется:
виноватые станут судьями…
(А.Галич)
~~~~~~~~~~~
Как грустно утром
после карнавала!
Мир изменён
по мановенью жезла.
Та музыка,
что ночью волновала,
водой - в песок,
растаяла, исчезла.

Лишь ветерок
играет шелухою
(обрывки лент,
шуршащая бумага),
да над стеной,
шершавою, глухою,
лоскут
пестрО раскрашенного флага.

Где праздника прошедшего
частица?
Увы!
Напрасно вглядываюсь в лица:
все - под защитой
масок безобразных.
И будней торопливые солдаты
глаза отводят,
словно виноваты:
они не сберегли
угасший праздник.

8.02.86

Постою в раздумьи у окошка...

* * *
Постою в раздумьи у окошка,
снег с плаща отряхивая наземь..
Замело.
Кресты церквей торчат, как колышки.
(помнишь, так рассказывал Мюнхаузен?)

Сто путей
нелёгких и запутанных.
Там ни огонька,
ни голоса,
ни имени...
Вот я и пришёл,
усталый путник.
Я стучу.
Ты слышишь?
Отвори мне!

Ты пусти меня в свой зимний вечер,
где вино, табак,
покой усталому.
Хорошо в тепле расправить плечи,
на огонь задумчиво уставиться.

Я в твоих глазах увижу нечто,
озорную, лёгкую звезду...
Слушай, для чего нам эти свечи?
Задуй!
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
1967

Ты что-то шепчешь сбивчиво и мутно.

* * *
Ты что-то шепчешь сбивчиво и мутно.
То начинаешь хохотать, то плакать…
Опять в тебе живёт хмельною мукой
прошедшего нерадостная память.

Разбрасываешь руки беспокойно.
То молишь: «Не бросай!» надрывно-сипло,
то о себе вдруг говоришь такое,
чего я даже выслушать не в силах.

И нет тебе защиты,
нет спасенья.
Перед тобой прошедшее маячит.

С картинки улыбается Есенин, -
красивый мальчик…
~~~~~~~~~~~~~~~~
1971-72

Мария

* * *
Беда моя Мария,
моя отрава!
Ах, что ты натворила,
наколдовала.
Звездою на снегу,
июньским ливнем, -
куда ни убегу, -
а ты окликнешь.

Судьба моя Мария,
мой спутник верный!
Порой ломают крылья
лихие ветры.
Забот нелёгкий вес
придавит плечи,
но вспомню, что ты есть, -
и станет легче…

Любовь моя Мария,
хочу быть честным,
чтоб все слова пустые
навек исчезли.
Но повторяю вновь
слова простые:
Беда,
Судьба,
Любовь
моя Мария.
~~~~~~~~~~~~~
1971-72 годы

* * *
Бессонница в мире турбин:
посты ещё с вечера вскрыты.
Поэтому мой карабин
скучает в шкафу пирамиды.

Не сплю.
Выхожу в темноту,
где властвует непогодь злая.
Сегодня я снова сочту
сто вёрст,
что легли, разделяя.

И сотни непрожитых дней,
и шорох шагов на бетоне.
И время, что стало трудней,
и ночи, что стали бессонней.

Но я не последний, не первый.
И всё это нервы, нервы…

И незачем карандашу
служить их изменчивой воле.
Я лучше тебе опишу
осеннее грустное поле.
Совру, что наряды легки,
что нет ни дождя, ни тумана,
покуда летают полки,
пока отдыхает охрана.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
1972 год
* * *
Здесь над степью висят дожди
да холодная тьма.
Ты покуда, родная, жди
от письма до письма.
Стала пасмурна неба высь,
стали ночи длинны…
Ты терпения наберись
до весны, до весны…

Пожелтелой листвой шепча,
клён склонился к окну.
Я сниму карабин с плеча,
я шинель расстегну.
Гомонливое вороньё
поторопит зарю…
Я припомню лицо твоё, -
закурю, закурю…
1972-73 годы

* * *
Спешу оглянуться назад:
прощанью безмолвному внемлю.
В росе
увядающий сад,
и медленный яблокопад.
Глухие удары о землю.
Здесь осень с её желтизной
и шорохом листьев шуршащих…

А ты, провожая, - за мной.
И вьётся, как листик шальной,
твой лёгкий, коричневый плащик.

Малыш мой,
ты хочешь хитрО
нарушить закон расставаний:
в автобус,
потом - до метро,
сквозь город
проснувшийся, ранний.

Ты хочешь минуту украсть,
но время темно и лукаво
вершит свою высшую власть,
своё неотъёмное право.

Прости же мне холод минут,
последних,
украденных этих,
когда твои пальцы всё мнут
автобусный серый билетик.

Прости меня.
Слышишь, прости!
Ведь я уже
где-то далече…
Разлука.
Начало пути.
До встречи!
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
1972-73годы

Чужая жена

- Ну вот и пришёл...
Что нынче смурной?
Сними треугол
да выпей со мной!
Умчалась она?
Чем ты нехорош?
Чужая жена...
Другую найдёшь!

- Другую? Ах, нет!
Мне смерти страшней
плясать менуэт
с другою, не с ней.
Такая - одна!
Другой - не найти.
Чужая жена
в дороге, в пути.

Бывало, не раз,
спеша, что есть сил,
в полуночный час
вдоль стен я скользил.
Вот темень окна,
любви темнота.
Чужая жена -
чужие уста...

Я с болью в душе
гляжу-узнаю:
карета уже
в далёком краю
Муж счастлив сполна,
муж весел и лих!
Чужая жена
в объятьях чужих.

В немецкой земле,
в чужой стороне
ему тяжелей,
конечно, чем мне.
И совесть мрачна,
и помнится вновь:
Чужая жена -
чужая любовь...

Молчишь.
От свечи -
шатанье теней...
- Молчи, не молчи,
а всё-таки пей!
Я в кружку вина
налил по края...
- Чужая жена -
кручина моя!

1967 год

Как страшно вдруг... (Из триптиха о Пушкине)(Цикл "Связь времён")

* * *
Как страшно вдруг почувствовать -
черта,
и жизнь уже настолько прожита,
что в самый раз отправиться в места,
откуда - ни привета, ни исхода.
Хоть плоть и разум требуют:
живи,
покуда вдосталь дружбы и любви,
а также знанье света (c’est la vie!),
и строк, и мыслей зрелая свобода.

Но лишь ночами, вглядываясь в тьму,
стремясь понять:
за что и почему?
чтоб каждому поступку своему -
и точный смысл,
и подлинную меру,
вдруг ощутишь:
хоть главное - не зря,
но ежели по чести говоря,
то в пору не жандарма, не царя, -
себя призвать
к последнему барьеру.

Так значит где-то прежде
преступил…
И в маяте растрачивая пыл,
не хочется пытать остаток сил
с людьми и веком
в безнадежном споре…

Ну что ж,
тогда - подалее отсель!
Уйти,
сбежать за тридевять земель,
сломать судьбу…

Потом была дуэль,
и тот,
последний отдых в Святгорье.

Окончено - в 1999 году

Это русское имя...

* * *
Это русское имя…
Ветерок поутру
с волосами твоими
затевает игру.

И деревья озябли:
дождь размерен и тих…
Стынут светлые капли
в тонких прядях твоих.

Ты озябла, промокла?
Видишь, дождь затяжной
вставил мутные стёкла
меж тобою и мной.

В облетающем парке
каждый лист, словно весть,
что мифической Парке
наших нитей не сплесть.

Жизнь проходит, как лето.
Память рвётся, как нить.
И останется это
лишь в стихах объяснить.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
1986 год

Закусив губу от нетерпения...

***
Закусив губу от нетерпения,
с надеждой вглядываюсь в будущее.
Хочу увидеть там перекрёсток,
где меня ожидает худенькая девочка.
Я знаю, что у неё серые глаза
и мелкие серебринки дождя в русых волосах.
Я знаю, что ей уже за тридцать,
но она по-девчоночьи резко
встряхивает головой,
когда ей что-то не нравится.
Я знаю, как легко
шепчется её русское имя.
Я знаю...
но не надо себя обманывать.
Это лишь воспоминание.
Воспоминание о том,
чего как-будто и не было.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Январь-февраль 1986 года

Мы собирались на озёра...

***
Мы собирались на озёра,
когда-то, много лет назад.
А после...
Ссора ли -
не ссора,
любви мучительный распад.

Всё.
Подытожены обиды.
Пришла иная полоса,
где даже лица позабыты,
и не припомнить голоса.

Увижу старенькое фото, -
и то, наверное, порву!
Но тень ложится отчего-то
на прибережную траву.

И судорожней -
вздох простора.
И затуманен окоём.

Грустят деснянские озёра:
им не хватает нас.
Вдвоём.
~~~~~~~~~~~~
Ноябрь 1985 года

Посвящение Ю.В.

***
Ах, публика права:
наш стиль не столь высок.
Но оседает пыль
на хвою молодую...
Берёт свои права
забористый вальсок...
Да что мне этот стиль!
Ведь я не претендую...

Досада от обид,
усталость от дорог...
Пахучий едкий дым
наполнит перелески.
И сумерки дробит
трескучий костерок,
а нам необходим
аккорд простой и резкий.

Не хватит сигарет -
волненье пережить.
И станет ли вина,
чтоб помянуть утраты?
В пруду струится свет,
вытягиваясь в нить...
Истратить бы сполна
всё то, чем мы богаты!

Ах, публика права...!
~~~~~~~~~~~~

конец 80-х, 90-е годы

Театр одного актёра

«…он уже просит не благосклонности,
а только внимания… »
(Ф.Г.Лорка)
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Покуда тонкий занавес -
преградой
для зрителя в двенадцатом ряду,
сосредоточусь.
Мне придумать надо,
куда я вас сегодня поведу.

В какие обстоятельства и страсти,
в какие города и времена,
где в прихотливый вымысел
отчасти
отчаянная правда вплетена.

Где всё - моё,
от скрежетов зубовных
до самых ослепительных идей,
где я - герой,
порой - герой-любовник,
король и шут,
и гений,
и злодей.

Где прохожу
по самому,
по краю
(А зритель строг -
попробуй ошибись!).
Где даже
если просто умираю,
он повторенья требует -
на «бис».

Где мой клинок
из самой звонкой стали
направлен в грудь
воинственного зла…

Куда же вы?
Наверное, устали?
Должно быть -
неотложные дела?

Вы правы -
нить порою ускользала,
и мне
не удавалось ничего…
Но я прошу:
Не покидайте зала!
Меня не оставляйте одного!
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Февраль 1987 года

Поедем в Пущу...

Ты видишь: слаб огонь, что я храню,
но тем жаднее тянешься к огню
(Шекспир, Сонеты)
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Поедем в Пущу,
в гости к октябрю.
(Ты, за делами, раньше - не хотела)
Но нынче
я тебя уговорю
потратить день
без толку и без дела.

Погрезим отходящей красотой,
неторопливым, грустноватым хмелем.
Былого лета стынущий настой
с тобою честно, поровну разделим.

Здесь пахнет тленом.
Здесь уже почти
ни озорства, ни страсти.
Ты устала…
Прости меня, любимая,
прости!

Пью эту осень из твоей горсти,
как пьют вино
из лучшего бокала.

90-е годы

Жестокое литературоведение...

Ты бросаешь нас, держава
В окровавленную пасть...
(Леонид Киселёв, "Русская поэзия")

Эта юность
так азартна и упряма,
словно в каждом,
ну ни капельки раба!
Расскажи им про поэта Мандельштама,
мол, такая
неудачная судьба...

Их начало - беззаветная атака!
Как готовы -
безоглядно,
на "авось"...
Расскажи им
про поэта Пастернака:
ну, не всё ему,
бедняге, удалось!

Расскажи им,
как лелеяла держава
тех, кто в жизни
был наивен и высок...
Маяковского грохочущая слава
оборачивалась пулею в висок.

Расскажи им,
что недолог миг полёта,
что не спрятаться
в уют удобных тем...
Что поэзия -
опасная работа.
А иначе -
не поэзия совсем!

Качается, но не тонет...(Из цикла «Сочинение на заданную тему»)

Качается , но не тонет!
(девиз на древнем гербе Парижа)

* * *
Это юмор.
Вы хоть верье,
хоть не верьте.
Жёсткий юмор,
перемноженый на грусть…

Я не юный,
и тем более,
не Вертер…
В этой смуте
разберусь.
Не застрелюсь.

И качается кораблик,
да не тонет,
хоть как лермонтовский парус,
одинок.
Озаряет
изнутри мои ладони
этот чуткий,
этот тёплый огонёк.

Прикурить бы -
только я сто лет,
как бросил.
Погасить бы -
только жалко, -
не рискну…
Ненадолго показалось:
эта осень
удивительно похожа на весну…

………………………………..

Всё в порядке.
Не свихнулся
и не умер.
Если что-то
не случилось -
ну и пусть!

Повторяю:
это юмор,
Просто - юмор.
Жёсткий юмор,
перемноженный на грусть.

Весенний снимок (из цикла «Сочинение на заданную тему»)

Какая над Печерском благодать!
Но мне бы не снимать,
а втихомолку
стоять
и отрешённо наблюдать,
как ты
на солнце щуришься
сквозь чёлку.

Как ты,
на миг мечтательно-тиха,
в раздумье
улыбнёшься отчего-то,
позируя для уличного фото,
и заодно -
для этого стиха.

В.Гутковскому (то стихотворение, которое он, собственно, просил)

Если опубликуешь свое, адресованное мне, тонкое и глубокое послание - буду признателен, хотя я и не Окуджава, Высоцкий и Вертинский.
(В.Гутковский)
~~~~~~~~~~~~~~
«Ну, как дела,
коллега по несчастью?»
Так хочется спросить,
когда я вижу
твоё лицо с минорною гримаской.
Должно быть снова
что-нибудь не так?
(Не пишет ручка?
Барахлит компьютер?
Так неохота - в сырость поутру?)

А может быть наскучила разгадка
той партии,
той шахматной задачи,
которой пред тобой предстала жизнь?
Просчитываешь сотни вариантов,
ходов, ловушек, микроощущений,
сомнений, нежеланий, неприятий:
безвыходность,
житейский лабиринт!

Читаю эту вязь твою.
Мне грустно,
и совестно, что так тебе неладно,
(себя же вижу сытым негодяем!),
но вдруг открою сборник твой
и вот…

Вдруг узнаю про то, что ты умеешь
войти в прошедший день на старом фото,
откуда тянет с моря ветерком,
подсматривать случайно сны любимой,
подслушивать сигналы той антенны,
что принимает позывные Бога,
а не простых банальных марсиан!

P.S. Что ж, как-нибудь сойдёмся в разговоре,
быть может, выпьем и тогда сумеем
мы разобраться, что за птица - сойка…

В.Гутковскому

"...утешиться фразой
про горечь родимого дыма?"
(А.Шаргородский)

"Если опубликуешь свое, адресованное мне, тонкое и глубокое послание - буду признателен, хотя я и не Окуджава, Высоцкий и Вертинский"
(В.ГуТковский)

* * *
Опубликую, брат, балуя, потакая...
Тем более, что век распутен и жесток.
Что делать, раз у нас история такая?
И как не вычисляй - на всех один итог.

И как не убегай - всё та же горечь дыма
(ты после всё поймёшь, по времени скользя!)
и жизнь уже прошла,
но женщина любима...
А если так,
то врать
и ёрничать нельзя.

О, сколько чепухи
по пьянке мы раздали!
прочли десяток книг -
не сделались умней...
Пижонские стихи -
бренчащие медали.

И что мне до других!
Мне стыдно - перед ней.

Одиночество

***
Мир этот спешкой сжат
и суматохой смят...
Только куда спешат?
Да и о чём шумят?

Зло или благодать -
цепь бесконечных дел?

Некогда вам гадать,
незачем вам гадать,
что я сказать хотел...
(70е-80-е?)

Тае

Колеблет свечу,
что в руке осторожно несу.
Колышутся ветви,
пахучи,
дремучи и колки.
Так где ж это мы?
Может в хвойном морозном лесу?
Да нет же,
по стенам -
лишь тени от комнатной ёлки.
Да запах смолистый,
да шорох змеистой фольги,
да голову кружит
вино, отдающее садом.
Прошу тебя,
слышишь,
хоть чуточку мне помоги!
Шепни проходя
и замри на мгновение рядом!
Узнать и запомнить!
Скорее,
скорее за ней,
покуда дрожит
серебристая нитка
живая!
Блестят под луной
колеи от умчавших саней
и я не поверю,
что это лишь рельсы трамвая.
……………………………………………….
Ну вот и светает.
Постыло знакомы места.
Свеча догорела,
бутылка, конечно, пустая…
Осыпалась ёлка.
А комната вовсе не та.

И только лишь шепчется,
тихо вздыхается:
Т а я!

90-е годы

Бровей встревоженный излом...

* * *
Бровей встревоженный излом:
ты вглядываясь,
ждёшь…

Всё воскресенье
над селом
висит беззвучный дождь.
Шуршит, не нарушая тишь…
Уж лучше бы гроза!
Как будто что-то говоришь,
но не глядишь в глаза.

То, что осталось позади,
отбросить тяжело…
Вот ты и шлёшь свои дожди
в далёкое село.
Но всё хорошее - в былом,
а это - только ложь.

Бровей встревоженный излом:
ты вглядываясь,
ждёшь…
1970е-80е

Воспоминание о Херсонесе

Не мудрый, бесстрастный историк
над горстью обломков в пыли,
не зритель подмостков,
с которых
актёры куда-то ушли…

Сегодняшних дней горожанин,
пришедший
на берег морской,
я был,
как предчувствием,
ранен
безмолвною этой тоской.

Земля здесь,
должно быть,
устала
терпеть этот зной,
этот гнёт.
Лишь ящерка
струйкой металла
в траве жестковатой мелькнёт…
Следы разрушительных воен.
Пророческий,
горький упрёк…

Тогда ещё не был построен
тот город,
что я не сберёг.

Октябрь 1987

Беда (чернобыльский цикл)

* * *
Содрогнулись Земли полушария...
А для здешних,
для нас - навсегда
не газетное слово -
авария,
а народное слово -
беда...
Навсегда,
упрекая и мучая...
И ничем
не изгладить уже
эту память:
ограда колючая
по полям, соснякам -
по душе.
Память -
Припяти мёртвой молчание,
в берегах разорённых
река.
Память -
сёла,
где в сумерки ранние, -
ни огня,
ни над крышей дымка.
И солдат,
что над бронзою стылою
так сурово и скорбно склонён,
словно в списке
над братской могилою
поприбавилось новых имён...
~~~~~~~~~~~~~~~
Прощание. Май 1986 года

Щуря глаз на огни,
смотрит словно чужая...
Сигарету помни.
Закури, провожая.
То,
что жженьем в крови,
мукой сладкой и жуткой,
отреши, оторви -
и отделайся шуткой.
Небо брызнет дождём,
чтоб тоска миновала.
Докурив побредём
по перону с вокзала.
Но в прощания час
без обрядов и правил,
кто уехал, - на нас
этот город оставил.
Тротуары чисты
от вокзала до дому...
Мы с ним нынче - на "ты"
по родству вековому.
Он нам верит во всём
в этом мареве синем...
Оградим и спасём.
Не сдадим.
Не покинем.

Вахта

Память взвесит
и вновь отберёт:
солнца свет
безнадёжно-осенний.
В белых шапочках
строгий народ
головами -
на спинки сидений.

Ни к чему умиленья слеза,
но в дороге,
то гладкой,
то тряской,
утомлённые щурят глаза,
как хирурги,
над марлевой маской.

Вспомни вновь.
Покури.
Помолчи.
Без призывов,
речей
и девизов
едет вахта.
Так едут врачи.
Неотложная помощь
на вызов.

* * *
Сквозь любые дела
мне однажды припомнится вдруг:
У околиц села
мелкой травкою выстелен луг.
За опрятной церквушкой
возвышено ясен и прост
поднимался крестами,
вставал деревенский погост.
Я прошёл по селу.
Переулки молчали - пусты.
У порогов домов
шелестели полыни кусты.
Но на старом погосте
безлюдью тому вопреки
обвивали кресты
рушники,
рушники,
рушники...
Есть иные погосты.
И там не кончается счёт.
Белой кровью туман
на холодные плиты течёт.
И на голые ветви
всё нижутся капли дождя,
человеческой скорби
нелёгкий итог подводя...
Но трудом и упорством
и болью несглаженных строк
затвердим этот горький
на долгие годы урок.
Чтобы помнилось остро
всё то, что случилось вчера.
Чтоб не скрыли погостов
заборы из криков "ура!"
Чтоб без пошлых парадов
на горе остывшем людском,
эти строки вяжу
рушником,
рушником,
рушником...
~~~~~~~~~~~

Они шумели буйным лесом,
В них были вера и доверье...
Д.Самойлов
* * *
Вы -
не тяжесть бетона,
не жёсткость железа,
вы - деревья
уже поредевшего леса.
Вы наивны порой,
вы годами не стары,
но пройдя сквозь огонь
той, трагической были,
вы -
превыше любых осуждений и кары,
вы на тысячу лет
все грехи искупили.
Ну а мы,
остальные,
навек виноваты,
что с рожденья привыкнув
к такому порядку,
принимали не глядя
рубли, киловатты,
как собачью подачку,
чиновничью взятку.
Что мелеют опасно
и души, и реки,
что детей наших губит
обмана завеса.
Что, как сосны у Припяти, встали навеки вы,
деревья уже поредевшего леса.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Земляк

Были первые дни горячи, боль входила в сердца,
как иголка.
Он пришёл,
как приходят врачи,
по негромкому вызову долга.
Что мы знали? -
лишь белый халат...
Но тогда,
от апреля до мая,
шёл он в смертную муку палат,
боль и стон обречённых ребят
без любых словарей понимая.
Поутихло...
И вот, вопреки
той недавней горячечной были,
словно вонь из углов -
голоски
поползли,
зашипели,
заныли.
Мол, откуда? - Оттуда... - И чей?
Ихний? - Значит, опасен особо.
(Как похоже на дело врачей!
Вновь разит черносотенной злобой...)
Отсиделись по тихим углам!
Отбрехались,
прислуживать рады!
А теперь черносотенный хам
норовит, беспардонно-упрям,
пачкать чистые эти халаты.

Я ходил за недальний предел,
где погублены рощи и реки,
как в пустые глазницы, глядел
в окна Припяти, мёртвой навеки.
И ветрами в пустынных полях,
этих сёл обезлюдевших
болью
я клянусь:
Для меня он - земляк.
Я обидеть его не позволю!
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
В конце концов все мы живём возле Чернобыля.
Д-р Роберт Гейл
~~~~~~~~~~~~~~~

В рыжем сосняке у перекрёстка...
Среди погибших отрешённых сосен
весна гуляет солнечным лучом...
(В.Шовкошитный)

* * *
В рыжем сосняке у перекрёстка
хвоя опалённая мертва.
Но зелёным светится берёзка,
зеленеет по лесу трава.

Эти беспощадные контрасты
сохранить бы надо на года,
чтобы тех, кто забывать горазды,
приводить за памятью сюда.

Чтоб среди осуществлённых бредней
апокалиптического зла
робкою надеждою последней
та берёзка всё-таки жила...

Весна 1987г

~~~~~~~~~~~

* * *
Этот,
болью изломанный год
(сколько острых осколков угластых!)
дал мне то,
что превыше всех льгот -
тонкий пропуск,
запаянный в пластик.

Не бетон,
не стальная броня -
просто пропуск,
невзрачный и строгий,
неразъёмный,
как сплав из меня
и большой
всенародной тревоги.

Только пропуск…
И значит - иду,
обретая нелёгкое право
упираться плечами
в беду
и о ней
говорить нелукаво.

Памяти Высоцкого

***
Эти строки припомню,
как будто в себя загляну.
Как итог подведу, -
что я нажил,
чего же я стою…
Продолжает ворьё
свой наезд
на больную страну,
повергая во прах
и глумясь над людской нищетою.

Но когда эти строки -
виновным пребуду вдвойне,
хоть который уж год
виноватых настойчиво ищем.
И просящие руки
всё тянут и тянут ко мне…
Всех копеек моих
не достанет - голодным и нищим!

То блатное перо,
то оплаченный впрок автомат…
Стала жизнь дешевее,
чем где-нибудь в лагерной зоне.
А затихнет стрельба -
и услышишь, как перья скрипят:
это пишут закон,
что заказан ворами в законе.

Ну а он-то - за круг!
Он ушёл.
Он отбился от рук.
Он теперь далеко,
и оттуда ни вздоха, ни слова…
Лишь окурок примят
(характерно прикушен мудштук),
да простреленный плащ
сыскаря,
капитана Жеглова.

А осенние рощи
пылают прощальным огнём.
Это наши надежды
сгорают
в багрянце горячем.
И опять эти строки…
И снова мы плачем о нём.
Да чего там - о нём,
о себе неприкаянно плачем.

октябрь 1998

Окуджаве

* * *
Былые обиды болят...
Но болью испытан людскою,
звеня беспокойной строкою,
к нам снова приходит Булат.

Наивный негромкий, седой,
с арбатской повадкою старой,
склоняется он над гитарой,
как будто над чьей-то бедой.

Беда беспросветна, как ночь,
а время - труднее, чем прежде,
но он продолжает
в надежде
ободрить,
понять и помочь.

И нас понимая вполне,
не тусклое, ветхое "ретро", -
Надежда беспечно и щедро
играет,
играет,
играет
на этой струне!

Конец 70-х, начало 80-х.

Подражание Окуджаве (Связь времён)

***
Пока над лесами
туманы плывут
безголосы,
не вечны мы сами,
но вечно нас мучат вопросы.
Не вечно ты гений,
не вечно и боги велики,
но вечны сомнений
ночные тревожные вскрики.

Не вечно мы юны,
и в прошлом душою отчасти.
Но вечные струны
играют мелодию страсти.
И к нежным,
и к грубым
приходит коротким расцветом...
Не вечно мы любим,
но вечно тоскуем об этом.

Не вечны одежды,
пусть самые светлые даже,
но вечны надежды -
богатство несметное наше.
Ни в деньги, ни в вещи,
в их вечную силу -
не верьте,
но вымысел вещий
имеет права на бессмертье!

Пока над лесами
туманы плывут...

Начало 80-х

Александру Вертинскому

***
Всё не так,
как хотелось,
не так,
как желали.
Говорите,
горчит сладкий воздух чужбины...
Но зачем вам сюда, Александр Николаич,
где вас помнят ещё,
где вы были любимы?

Здесь жестокие люди
воюют и строят.
(Импрессарио ловок,
да цензоры строги.)
Но зато разрешат
по Ташкентам гастроли
и в кино подберут
подходящие роли.

Старый друг и коньяк...
Даже это не лечит:
коленкор партбилета
в суждениях друга.
Слишком многих здесь нет,
а иные далече...
И заносит,
заносит
забвения вьюга...

Но однако решили:
решились вернуться,
хоть легко было вам
обо всём догадаться...

А теперь,
когда снова
и страшно,
и пусто,
и любимый ваш Киев -
в другом государстве,
вас сюда приглашают
настойчиво, долго.
Для кого-то
вы здесь -
политический довод.
Для кого-то теперь
ваши песни и имя
на разбойных путях -
словно вдох кокаина.

Здесь вам снова придётся
сквозь боль улыбаться
в кабаках,
где от дыма табачного мглисто,
где крутой бизнесмен,
засылающий баксы,
по-хозяйски рычит:
- Про мадам...
и про листья!

Здесь предчуствие
новой карательной жатвы
За иную идею!
За новое знамя!..

Только вы всё равно,
всё равно приезжаете!
Только вы остаётесь по-прежнему
с нами!
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Я всегда был за тех,
кому горше и хуже,
Я всегда был для тех,
кому жить тяжело.

Александр Вертинский

Март 1994 года

Баллада о Федерико Гарсиа Лорке

Раз - с размаха!
Раз - с размаха!
Как в ночи зашелестело!
Андалузская наваха -
лунный луч в живое тело.
Там, у чёрного оврага
заметались тени дико.
Закипала злая драка…
Федерико! Федерико!

Смертный бред в крови горячей,
тихий шелест в сонной роще…
Только было всё иначе:
и обыденней, и проще.
Пули в тело впились тонко,
с беспощадностью металла.
Андалузскою девчонкой
ночь над мёртвым причитала:

«Я ж просила - будь потише:
Лунный свет скользнёт по крыше.
Зазвучит холодным звоном
на стволе, на воронёном.
Ветры мёртвые подули,
нанесли свинцовой пыли.
Слишком многих злые пули
замолчать уговорили.
Не промчались пули мимо,
были яростны и скоры.
Не послушал ты любимой -
их послушал уговоры…»

Застывала кровь над ранкой,
запекалась чёрной коркой.
Андалузскою цыганкой
причитала ночь над Лоркой.
1967 год

Пушкин (из триптиха) (Связь времён)

А на земле в Святых Горах
светильник
горел всю ночь,
покуда не погас…
(Герман Писецкий)

* * *
Эти годы
на всякое щедры:
кто в молебнах истратил свой пыл,
кто как-будто повыбился
в мэтры,
кто на всё это дело
забил…

Кто политик.
Кто стал "деловаром".
Кто далече.
Кого уже нет....

А в именьи
запущенном, старом
жжёт свечу
одинокий поэт.

Тех друзей,
что наивны и пылки,
а порою как дети смешны,
разметало -
опалы и ссылки,
хоть иным -
ордена и чины.

На исходе -
второе столетье,
и надежды -
что пепла в горсти…
Снова он за Россию в ответе,
а ответа никак не найти.

Те, кто всё же
здоровы и живы,
все несут
несусветную дичь.
И не минуть -
зарыться в архивы,
чтоб ответ потаённый постичь.

Но в архивах -
сожмёшься от страха
и застынешь душою
дрожа:
то измена,
то дыба,
то плаха,
то кровавый размах мятежа.

И у власти не выгадал выгод,
и в церквах
не снискал благодать…
Но хотя бы надежду на выход!
Да надежды
и той не видать…
……………..
Глушь.
Деревня.
Метели стенанье.
Поздний вечер.
Пора уже лечь…
Только он встрепенётся -
и к няне:
- Слышишь, слышишь -
подъехали сани!
Прикажи, чтобы свечи и печь…

Лишь метель
по селу до околиц.
Волчий вой в занесённых полях.
- Ну почто ты взметнулся, соколик?
Успокойся родимый,
да ляг!

А столетье идёт
за столетьем.
Год за годом -
в безвестье и тьму.
Суетимся.
Торопимся.
Едем.
Но никто
не заедет к нему!

1988-1997гг

Этюд о Россини (Связь времён)

Россини - беспечен.
(Завидная участь!)
Ни почки,
ни печень
счастливца не мучат.

С усмешкою лёгкой,
с манерами франта
(в потёртом на локте
лоснящемся фраке).

Но слава Мадонне,
что небо так сине,
что скоро премьера
в театре Ла-Скала!
И лавочник ценит синьора Россини,
вино и провизию
в долг отпуская.

А в солнечном воздухе
музыки столько
(лови её,
словно красотку, за талию!),
что хватит с избытком
для выплаты долга
и в лавку,
и прачке,
и целой Италии!

1987 год.

февраль 1987 год

Сентиментальная баллада (Связь времён)

Улыбнись, моя краса,
на мою балладу...
(В.А.Жуковский, "Светлана")

Чувствительность (увы!) не в моде.
Её считают чем-то вроде
смешного, мелкого грешка.
Хоть я пред модою и трушу,
но чем ещё согреешь душу?
И вот,
грешу исподтишка.

Насмешкой душу не согреешь.
А как умел Василь Андреич
согреть негромкою строкой!
И к нам доносят строки эти,
как волны, из былых столетий
и свет, и мудрость, и покой.

И я вослед...
Порой ночною
снега мерцают под луною,
а тени - резче и черней.
Ты - на крыльцо фигуркой хрупкой,
укрывшись беличьею шубкой.
И я - навстречу из саней.

О, как уютно в доме старом!
Пылает печь трескучим жаром,
дробит полуночную тишь.
Я - в нетерпеньи и смятеньи.
Свеча колышет наши тени,
и ты глазами ворожишь.

Беда!
С натурой нету сладу.
Задумал чинную балладу.
А там - фантазия, не ложь!
Вот так.
Затеял о покое,
но вдруг придумалось такое,
что до рассвета не уснёшь!

1970-80е годы

ГЛУШЬ (Из цикла СВЯЗЬ ВРЕМЁН)

Третий день со двора -
ни шага.
На душе, как в полях -
серо.
Слава Богу,
что есть бумага!
Слава Богу,
что есть перо!

Подытожить свои печали
под шуршанье дождя
изволь.
Слава Богу -
не полегчали,
слава Богу -
не замолчали
эта горечь
и эта боль!

Хоть, признаться,
порою трушу
(как закончится всё - Бог весть?),
слава Богу -
не продал душу,
слава Богу -
не пропил честь!

Только моют дожди густые
дальний путь,
что порой тернист.
-Слава Богу! -
твердит в России
вольнодумец
и атеист.

июль 1987года

Беглец (Цикл "Связь времён")

Прости, неласковая Русь,
мой край, от кривды поседелый!
Что ж я никак не соберусь
умчаться в чуждые пределы?

Кордон.
Граница.
Путь открыт.
Прощанья час судьбою пробит.
И конь осёдланный стоит,
и проводник меня торопит.

Но на последнем берегу,
уже предвидя берег новый,
вдруг
отрешиться не смогу…
И ворочусь - принять оковы.

начало 70-х годов

Горе от ума (Цикл "Связь времён")

ГОРЕ ОТ УМА

Поэтов пламенная речь
пылает яростью такою,
как будто дерзкою строкою
возможно утесненье сжечь!

Конечно слов бессильна рать,
но разум вопрошает строгий:
Ужель в молчании взирать,
как утверждаются пороки?

Отважных заговор увлек,
ведут их помыслы благия…
Но сотне прапорщиков ввек
не изменить тебя, Россия!

Безумцы! Что их ждёт потом?
О сем помыслить страшно даже…
Но ежели не их путём,
то иначе идти куда же?

Нет, рассудительная речь
не смирит пламень хладным словом.
Увы! Друзей не уберечь,
не удержать в безумстве новом!

Ещё не строят эшафот,
но где-то выкованы цепи.
А день, исполненный забот
шумит во всём великолепьи…

Заботы заполняют дни,
го снова нерешённость эта…
И снова в поисках ответа
себя сомненьями казни.

А впереди клубится тьма.
И нет спасенья.
Нет возврата.

Лишь эта боль -
твоя расплата
за зоркость твоего ума.

60-начало 70-х годов

Мирович (из цикла "Связь времён")

Василий Мирович был счастлив
в карточной игре…
/Предание/

Стаканы пустеют - мы снова нальём,
но в полосу света
косую
вдруг полночь вошла.
За зелёным столом
я карты привычно тасую.

Небрежно гляжу из-под бледного лба
за окна -
на темень сырую…
Напротив встаёт усмехаясь,
Судьба.
Я против неё понтирую.

Я всё ей спустил подчистую вчера;
Судьба головою качала…
Вчера!
Но сегодня - другая игра!
И я начинаю
с начала!

Смеёшься?!
Посмотрим ещё,
чья возьмёт,
мой враг,
хоть коварен и стар ты!
Роняет Удача - слепой банкомёт
свои
беспощадные
карты.

1980-е годы

Сумароков (из цикла "Связь времён")

Доколе дряхлостью иль смертью не увяну
Против пороков я писать не перестану.
Сумароков

Дверь распахнулась -
закачались тени.
В сырых углах
заколыхалась мгла.
А он сидит,
склонясь в оцепененьи
на доски колченогого стола.

Что мишура
дворцов и лейб-компаний,
придворное пройдошество и прыть?
Он силится забыть…
Но даже пьяный
он ничего не в силах позабыть.

В покои росской
ветренной Минервы -
за славою, за прибылью…
Но нет!
Он не за тем туда стремился,
первый
в своём больном Отечестве
поэт.

Шустры иные,
хоть и желтороты.
За то им честь,
и деньги,
и мундир.
А он слагал
настойчивые оды
и докучал ворчливостью сатир.

Ему наградой - редкий дар от Бога
(зане
и боль обиды нелегка!)
и горькая российская дорога
в замызганные двери
кабака.

Там он сидит,
растерянно-недвижим,
в хмельное размышленье
погружён.
И мы с тобой
уже почти не слышим
забытой лиры тихий перезвон…

Но всё-таки болит душа живая,
и нам понятен
отзвук боли той…
Горит свеча,
тускнея,
оплывая,
сливая давний облик
с темнотой.

То снегом, то туманом, то дождём...

В 1991 году был сожжён крест на могиле
украинского поэта-диссидента Василя Стуса.
Были разбиты статуи скульптора Ивана Гончара,
над которыми он работал долгие годы.
Дважды заливали краской мемориальную доску
на доме Михаила Булгакова.
Плодились "национально ориентированные"
радикальные организации.

То снегом,
то туманом,
то дождём
над родиной,
над нашим бедным раем
мы к вам, живым,
настойчиво идём,
свечами озаряем бедный дом,
но сами
в адском пламени сгораем.

Гремучей смесью -
ненависть и страх,
и в этой рукотворной преисподней
наш бедный прах
сгорает на кострах,
кромешно разожжённых чёрной сотней.

Крест надмогильный…
Пламя,
дым и чад.
Что?
Ест глаза?
Отмахиваться бросьте!
Не просто доски
в пламени трещат, -
людские перемолотые кости.

Очищена чугунная доска
от жидкости
прилипчивой и вязкой.
Кровь, что ещё не пролита,
пока
лукаво притворилась красной краской.

Не человека-
статую - в куски?
Но пошлым завереньям вопреки
вновь злоба охмеляет, словно брага.
И снова
каждый остров - Соловки.
И тени Яра Бабьего - горьки
встают по краю
каждого оврага.

Опять убогих истин благодать
не оставляет родину в покое.
Неужто, сжечь -
достойней, чем отдать
усталым людям
должное, людское?

Хлеб не взрастить
под огненным дождём.
Пожар сожжёт,
не обогреет дом,
холодное жилище человечье…

И потому
мы снова к вам несём
зажжённые страданьем и трудом
добра и правды трепетные свечи.

То снегом, то туманом, то дождём…

1990-1991 гг

Связь времён

Где кони, АнИчков,
на том перекрёстке
беседуют, встретившись,
Пушкин и Бродский.
Спеша, семеня
и сутулясь немного,
на Невском раскланялся
с Зощенко
Гоголь.

Нелепая шутка!
Немыслимый казус!
Пути их скрестились,
не пересекаясь.
И право,
впустую выдумывать - вредно.
Пусть общее место,
но разное время!

Но -
общность пространства.
Но -
родственность судеб.
Но едкая страсть -
добираться до сути,
как общая вера
у этих,
столь разных…
Да здравствуют Музы!
Да здравствует Разум!

Апрель 1988

Соберу буквы...

***
Соберу буквы
и сложу строки.
Сосны нас будят -
высоки, стройны...

Соберу строки
и сложу строфы.
Лишь для нас только
пролегли тропы...

И упав в травы
здесь, у ног сосен,
обретём право
перейти к прозе.

60е годы

Тане

* * *
От травы джурабай
сизой древностью
веет в степи.
На душе - холодок.
Да ночами
трудней и бессонней.
Потерпи же недолго.
Лишь тысячу лет потерпи!
И придёт он, придёт -
причаститься из этих ладоней.

Только тысячу лет -
и придёт,
покаянье тая...
(Неизбежный урок,
чтоб понять,
как вы, женщины, правы).
А пока бесполезна
вся ветхая мудрость моя.
И бессильны твои
южный зной накопившие травы.

Гонит ветер волну
по горячей таврийской степи,
жёлтой горечью трав
эти волны шуршащие пеня.
Потерпи же недолго.
Лишь тысячу лет потерпи...
Если только достанет
надежды тебе
и терпенья.

Сентябрь 1992 года

Монолог матери

А.О.
За окнами темень.
Дышу на ночное стекло.
За окнами тишь?
но не слышу оттуда ни слова я.
В какие же дали
сегодня тебя занесло?
В какие тревоги,
кровинка моя непутёвая?

К тебе от меня
уплывает бессонная ночь.
Что ждёт тебя утром -
узнать не умею заранее.
А если б и знала -
тебе всё равно не помочь,
лишь давней цыганки
постичь до конца
предсказание.

Засну перед утром.
А завтра - дела да дела…
Усталой душе
не коснуться далёкого берега.
И только лишь в сердце
прерывисто входит игла:
морзянкою боли
меня окликает Америка.

Январь 1989г.

В рыжем сосняке у перекрёстка...

Среди погибших отрешённых сосен
весна гуляет солнечным лучом...
(В.Шовкошитный)

* * *
В рыжем сосняке у перекрёстка
хвоя опалённая мертва.
Но зелёным светится берёзка,
зеленеет по лесу трава.

Эти беспощадные контрасты
сохранить бы надо на года,
чтобы тех, кто забывать горазды,
приводить за памятью сюда.

Чтоб среди осуществлённых бредней
апокалиптического зла
робкою надеждою последней
та берёзка всё-таки жила...

Весна 1987г

А под конец нахлынула зима...

* * *
А под конец нахлынула зима.
И льнула так
ко всем изгибам веток,
как женщина, сходящая с ума
от терпкого желанья напоследок.

То снегом, то морозцем
не со зла,
то холодком студёного металла
прихватывала,
будто бы звала
и безнадежно за руки хватала.

Но где уж ей,
усталой и седой:
пушистый снег
стал кашицею вязкой…
Стекает грязноватою водой
то, что мерцало
искристою сказкой.

Прошла зима,
растаяла - и пусть.
Как много будет тёплого за нею!
Но жаль её,
и мартовская грусть
мне говорит,
что всё-таки старею…

80-90е годы

Мальчишки 60-х...

* * *
Запыленный киевский садик...
Покой его скомкан и смят:
мальчишки шестидесятых
oпять на скамейках шумят!
Покуда их дерзкого нрава
ни влась не смирила, ни быт,
им тихо поёт Окуджава,
Высоцкий тревожно хрипит.
Не прочь прибалдеть хорошенько,
в угаре от твиста и книг...
Грохочет для них Евтушенко,
Стругацкие пишут для них!
Их жесты порою картинны:
пока ещё отрок - не муж!
Но время сжимает пружины
сомненьем заряженных душ...
На старом любительском фото
едва различишь, как вдали...
Здесь водка погубит кого-то,
а этого - купят рубли...
Тот, в свалку рванув обалдело,
достигнет чиновных высот.
А этот возьмётся за дело,
надеясь, что дело - спасёт.
И кто-то простится сурово
(а кто - разглядеть не могу!),
чтоб "Новое русское слово"
читать на чужом берегу.
И кто-то усталым комбатом
пройдёт беспощадный Афган,
кому-то чернобыльский атом
прибавит невидимых ран.
Судьбу многоликую эту
не втиснешь ни в сводку, ни в стих...
О, как разбросает по свету
ребят, одногодков моих!
Тревожным пройдут бездорожьем,
нездешней ли, здешней земли...
И смогут...
(а правильней – сможем.)
А если точнее - смогли!

Помедлив, словно виноватая...

* * *

Помедлив, словно виноватая
(не удержать,
как ни радей!),
стена хоронит,
тяжко падая,
беспечно верящих детей.

Что,
не соврёшь - не проживёшь?
А правда - пыль?
А совесть - дым?
Их убивает наша ложь,
а мы
в раскаяньи глядим…

Что прогуляли мы?
Что пропили?
Что,
растеряв - не сберегли?
Как воздаянье
за Чернобыли -
слепой, глубинный
гнев земли.

Оборвалась живая нить…
И есть ли кара нам
страшней:
в земле
любимых хоронить,
а после
вновь ступать по ней?

Земля враждою обесчещена,
а мы привыкли,
мы - смогли…
Вот
меж людьми змеится трещина
и проникает вглубь земли.

Земле не вмочь постылый гнёт,
бездумно длящийся века.
Однажды
нас она стряхнёт,
как конь
хмельного седока.

Декабрь 1988

Баллада о хачкарах

Баллада о хачкарах*

Армяно-азербайджанской войне
предшествовали и варварские разрушения
памятников армянской архитектурыв НКАО

Был храм аскетичен,
как древний молитвенный стих.
И камни молчали,
полуденным солнцем залиты.
Но грохот дробилки
рассыпался,
дрожью затих,
и стали щебёнкой
ажурные древние плиты…

Тут каждая стелла
творила безмолвный упрёк
и падала тяжко
рукой, ослабевшей от пыток,
чтоб щебнем ложиться
на полосы древних дорог,
чтоб путник топтал
в бесконечность развёрнутый свиток.

Но пыль опадала,
на камень устало осев,
и видели горы,
как время бесстрастны и стары,
что был животворен
и этот жестокий посев:
из мёртвого щебня
опять прорастали хачкары!

*) Хачкары (армянск.) - крест животворящий, ритуальное стилизованное
изображение креста на стенах древних армянских храмов
или на стеллах
Декабрь 1988

Не верю!

Не верю!
Не верю!
Не верю
в словесную нудную муть!
И всё же, оставшись за дверью,
захочется вспять повернуть.

Тебя ощутить, как потерю,
помедлить в проёме двери...
Не верю!
Не верю!
Не верю...
Люблю тебя, чёрт побери!

(середина 90-х годов.)

И когда я...

* * *
И когда я припомнил снова
Вашу поступь,
осанку,
речь, -
понял:
ЖЕНЩИНА - это слово
от горячего слова
ЖЕЧЬ!
80-е годы.

Т.А.

Ты помнишь тоскливые праздники детства?
Как таяли в небе остатки салюта,
а ты уходил, не успев наглядеться…
(Татьяна Аинова)

* * *
Словно метою неслучайною,
в той,
ещё до рожденья,
дали
нарекали почти что Тайною,
будто шёпотом обещали…

Не сбывается обещание:
жизнь к банальному привязала.
Как мучительно знать заранее:
отгорят волшебства экранные,
чёрным ходом – из кинозала…

Тайна встречи, надежда жгучая,
предвкушение взлёта, чуда.
А ведь, в общем, – банальность случая.
Бал окончен!
Себя не мучая,
потихоньку ступай отсюда…

Двор-колодец, –
(поди раздвинь его!)
Но от всех полуправд и выгод –
вверх,
где праздник квадрата синего,
ты отчаянно ищешь выход!

И строкою бесстрашно-броскою
из-под сырости стен суровой
к небу тянешься ты берёзкою,
поднимая в ладонях слово…
23 октября 2001 года

Оле Ч.

А ночью – да за калиточку…
Да по ухабам! Да лево руля!
О.Черкашина
* * *
Расплевалась
с хамежом да обидою,
и – спиною
ко всему ненавистному, –
хлопнув дверью,
дермотином обитою,
лёгким шагом,
по девчоночьи, –
из дому.

Как вода ни глубока –
переплыть её!
Как земля ни тяжела –
раскачать её!
Чтоб у новых, у дверей –
День Открытия,
чтоб у новой, у любви –
День Зачатия!

В мелких зубчиках
дрожит лист орешника.
А на кладке
(ох, узка!)
стало страшненько…
Но,
по-южному,
в зубах – две черешенки,
а в глазах –
два уголька,
две черкашенки.

И святого обернёт она
в грешника!
А псалом оборотит
в шутку-полечку!
Но черкашенку её ли,
черкешенку
свет дневной разворожит
просто в Олечку.

* * *

Ты цветы на столе оставил.
Были руки твои добры.
Ты ничем не нарушил правил
той,
циничной, как жизнь, игры.

Мило щурась на лучик света,
объяснил мне, куда пойдёшь…
Что ж привычная правда эта
обжигает меня, как ложь?

Пусть лукавит луна, как сводня,
сквозь окно заглянув в мой дом,
но пожалуйста, –
не сегодня!
Извини,
как-нибудь потом,
потом…

Отрезвит, успокоит утро
и остудит печаль вода.
Снова стану цинично-мудрой
и насмешливой, как всегда.

Стану прежней
бывалой бабой.
Не завою, припав к плечу.
Быть озябшей, усталой, слабой,
быть единственной
не захочу!

Цыганский лад

Пальцы стынут на ветру –
сводит их до боли.
Только струны перестрой
на цыганский лад, –
и тотчас же побегут
(полегчало, что ли?),
заколдуют, задурят,
словно не болят!

На житейских сквозняках
так душа остыла,
что лихая боль-тоска
поселилась в ней.
Затевай цыганский лад,
в нём живая сила:
тем отчаянней поёшь,
чем тебе больней!

То погладишь по струне,
то рванёшь жестоко.
Что-то хлынет прочь с души
песнею навзрыд.
Уведёт цыганский лад
тёмною дорогой
и настоем горьких трав
душу исцелит.

Я на кухне вечерком
побренчать присяду,
хоть заботы за плечом
требуют-велят…
И себе признаюсь в том,
с чем давно нет сладу,
с чем не сладить без тебя,
мой цыганский лад!

* * *
Ты живёшь, как живёшь.
Ты идёшь поперёк.
Поперёк той реки,
что бывает жестока.
Ты беспечно и властно
вступаешь в поток,
не заботясь
о тёмных глубинах потока

Ты вступаешь в поток,
от страстей горяча.
Гладишь воду рукой,
раздвигаешь другою.
Две волны – два крыла
от плеча до плеча.
И вода расступилась,
лукаво журча,
признавая пока
эту власть над собою.

Ты вступаешь в поток,
безмятежно горда,
будто вовсе не твой
тот нерадостный опыт.
За тобою – судьба.
За тобою – года.

Тихий всхлип:
за спиною сомкнулась вода.
Та лихая вода,
что уносит и топит.

* * *
Я о тебе писал
на сколько-то лет впрок.
Я о тебе писал.
Я эти листки берёг.
Я о тебе писал
среди ночи порой, среди дня…
Я о тебе писал.
Ты прочти это
после меня.

Ты прочтёшь всё это.
И шорох бумаг, как трав…
Ты прочтёшь всё это.
Ты скажешь:
- А может быть,
он был прав!
И себя моложе
почувствуешь, так говоря.
------------------------------------
Вот и выйдет:
всё же
я это писал не зря!

13 августа 2001 года

Писал. Над столом...

* * *
Писал.
Над столом
мотыльком трепетала свеча.
А тучи над лугом –
сырою и серою ватой.
И плотно сомкнулись.
Да так, что сквозь них –
ни луча.
А то, что процежено ими,
то зеленовато
стекало с небес,
освещало подстриженный луг:
деревья, кусты,
плотный бархат лужаек гольф-клуба…
И ломкой иглою –
мгновенная молния вдруг,
и гром грохотал,
обрываясь бездумно и грубо.

Опять над равниной
смешались ветра и вода.
Бушуют стихии…
И что им дела человечьи!
Взбесившийся ветер
надолго порвал провода –
и вот пригодились
пасхальные тонкие свечи.

А я над бумагой
в раздумьи клонюсь головой…
Ожившая строчка
всплывает
на миг – невесома.
Российская Муза –
ведь ей при свечах не впервой –
меня посетила
в стенах иллинойского дома.

Входите, сударыня!
Вы,
на помине легки,
сюда издалёка
пришли,
прилетели,
приплыли…
Я Вам благодарен
за взмах этой тонкой руки,
за лёгкие пряди
в дождинках серебрянной пыли.

Внезапные сумерки
хмурого майского дня…
В дрожаньи свечи
по-фламандски мерцает посуда.
Я так благодарен,
что Вы навестили меня,
что хоть ненадолго
меня уведёте отсюда!

Вам дуло лепажа,
случалось,
глядело в глаза,
и Вы не замёрзли
в студённых бараках ГУЛАГа.
Так что Вам, беспечной,
весенняя эта гроза
и яростный ветер,
крушащий деревья в Чикаго!

Александр Шаргородский

18 мая-декабрь 2000 года

Милая, ясная пани...

* * *
Милая ясная пани!
Этот билет или пропуск,
заверенный моей подписью,
подтверждает Ваше право,
точнее Вашу привилегию
на право проникновения
в МОЮ ТЮРЬМУ
или в МОЙ ГОСПИТАЛЬ
или к МОЕМУ СМЕРТНОМУ ЛОЖУ.

Прошу Вас, не сердитесь
за этот странный подарок…
Что делать, ясная пани!
Вы так мудры, терпеливы и благостны,
что у меня просто нет выбора…

И ещё прошу Вас:
проходя,
поплотней прикройте калитку,
чтобы никто другой,
никто другой,
никто другой…
Декабрь 1988

Доброжелатель

Доброжелатель

Твердишь мне: «Живи приученный
не рваться в напрасный бой.
Плыви,
повторяй излучины,
начертаные судьбой.
Придётся – сверни в сторону,
прикажут – кричи «ура!»…
Довлеет тебе, яко ворону,
ведать своё «кра!»

А с долей своей серою
не спорь до конца пути.
Утешься не знаньем – верою:
легче концы свести.
Ведь счастье – не всем поровну
от веку и до сих пор…
Довлеет тебе, яко ворону,
знать своё «never more!»

Сырою дохнёт ямою –
сдайся и умирай.»

Но только рукой упрямою
хватаюсь за самый край!
Рванусь непокорно в сторону,
яростью озарён!
«Довлеет тебе, яко ворону…»

– К чёрту твоих ворон!

Посвящение В.Каденко (известному киевскому барду)

Ещё не тоскливо, не горько:
век юн и пока не жесток…
……………………………..
Кружит над Владимирской горкой
Тетрадный
в линейку
листок.
Колеблется в воздухе чистом,
отпущен на волю – лови!
Исписан юнцом-гимназистом:
помарки,
и те – о любви!

При Вашем, Володя, таланте,
от Ваших, Володя, щедрот
и мне генерал Ипсиланти
на старом Печерске кивнёт.

И тем, позапрошлым столетьем,
считая, как вёрсты, года,
в коляске дорожной поедем…
А Вы подскажите – куда?!

Туда, где над стопкой прошений
и прочих судейских бумаг
влюблённый насмешливый гений
творит свою сказку, как маг.

Не томно и благоговейно –
беспечно и навеселе…
И кровь виноградников Рейна
в гранённом горит хрустале!
………………………………
Задуем старинные свечи:
театр затевать не с руки,
покуда дела человечьи
корыстны, грязны, жестоки.
Покуда цинично и зорко
торгаш подбивает итог…

Но вновь над Владимирской горкой
кружится тетрадный листок!
16 ноября 2001 года

У натовпi (В толпе-укр.)

Чи то історія нова,
чи то стара та вже забута...
Облудні в'яжуться слова
чи то у зашморг,
чи у пута.

Душа вчорашнього раба
знов вимага для себе грати.
Волають: "Геть!",
кричать: "Ганьба!",
уже не в змозі не волати...

Чи од минущини сльоза,
чи од прийдешньої скорботи...
Тут всі воліють бути "за".
Тут дуже страшно бути проти!
1991 рік

Поминальная молитва

Поминальная молитва

Звук протяжно дрожит,
меж могильных холмов замирая,
и уводит в просторы
далёкого,
знойного края.
Где песок да песок,
где колодцы так редки,
так редки…
Где вы жили когда-то,
мои беспокойные предки.
Где в своих заблужденьях
и едких прозреньях упрямы,
на горячем песке
возводили тяжёлые храмы.
Где в поверженный город
враги, торжествуя, въезжали,
и на мёртвых камнях
остывали, немея,
скрижали.

Звук протяжно дрожит,
к безответному небу взывая.
Это мечется боль!
Это мечется мука живая!
Сколько биться ей в круге
проклятом, безвыходном этом,
ограниченом древним,
жестоким и ветхим заветом!
Чтоб опять на безвинных
смертельная падала кара
не стрелой Иеговы,
а пулями Бабьего яра.

Звук протяжно дрожит,
наполняя собою округу…
Что ж ты, девочка-дочка,
прислушалась к этому звуку?
Что ж ты смотришь окрест
отрешённо и даже сурово,
будто силишься вспомнить
давно позабытое слово?

Да, мы рвёмся из страшного круга
смертей и увечий
лёгкой птицей,
травинкой
и трудной судьбой человечьей!
А за нами в веках, –
чья-то страсть и надежда, и мука,
воплотившись в дрожание
древнего скорбного звука…
Конец 80-х годов.

Я вышел из дома...

* * *
Я вышел из дома
и вот… оказался в России!
К асфальту вплотную
прильнула осенняя пашня
и влажным полночным туманом
в лицо мне дышала.
Клубились, темнея, сады,
что ещё не опали.
А где-то за ними
легла невидимкой дорога.
По ней хорошо
возвратиться из тягостных странствий.
Взойти на крыльцо.
И чтоб кто-то рванулся навстречу…
На этих просторах,
путях с огоньками уюта,
под бархатом чёрным,
подбитым колючей звездою,
возможны опалы и ссылки
и страшные войны.
Возможны здесь беды
и страсти такого накала,
что тысячи судеб
сплавляют в обугленный слиток…
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -- - - - - - - - -
В автобусе,
глядя в поля и в своё отраженье,
я буду о женщине думать,
мне близкой по крови.
Ночами ей часто, должно быть,
не спится, не спится…
Проходит по комнатам:
старший (ужасный разбойник!)
спит, длинный такой!
И торчит из-под края подушки
лишь угол пестро разрисованной
книжной обложки.
Вот младший.
Он спит,
и во сне его губы упрямо
слова повторяют,
что днём ему трудно давались.
Спит муж, подложив под затылок
надёжные крепкие руки,
которые всё
в этом тихом домашнем уюте
смогли заработать, купить
и приладить по месту.
Мигает зелёным
беззвучный недремлющий таймер
и тёплый синтетик
шаги её ласково глушит.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -- - - - - - - - -
Что ж…
Всё – как хотелось…
И только одно невозможно:
Здесь выйти из дома
и вдруг – оказаться в России!
октябрь-ноябрь 1986 года