РИОРИТА
«Риорита, Риорита…»
Май. Пивнушка возле рынка.
Помню, как была разбита
Та трофейная пластинка.
Патефончик без пружины.
Чёрный диск крутили пальцем.
Лихо музыка кружила
Души здешних постояльцев.
На подшипниках гремучих
Самодельная каталка.
В ней калека приставучий
Клянчит курева и чарку.
Опростав пивные кружки
И роняя капли пота
Две подружки-хохотушки
В ритме судорог фокстрота.
Инвалид хлебнул изрядно,
Весь чумазый и небритый,
Лезет с шуткой безотрадной:
- Потанцуй со мною, Рита!
Рита злится, но хохочет,
Надо лбом кудряшки скачут.
За гуртом пузатых бочек
Инвалид лежит и плачет.
А потом в порыве страстном,
На крыльцо швырнув объедки,
Кувыркает жестом властным
Патефончик с табуретки…
Белая баллада
Уж как лёд на Дону
К декабрю затвердел.
И в морозном дыму
Сирый ветер гудел.
Окопался немчин
На крутом берегу.
Пулемётчик строчил,
Сеял смерть на снегу..
Среди голых полей
Не поднять головы.
Только трупы друзей
Прикрывали живых.
Мы лежали на льду—
Весь потрёпанный взвод,
У беды на виду,
Ни назад, ни вперёд.
От свинцовых плетей
Снег под нами кипел.
Но поднялся старлей
И "ура" прохрипел.
Он рванул на врага –
Да и скрылся из глаз:
Закрутилась пурга
И закутала нас.
Мы пошли напролом.
Снег валил и валил.
Кто-то белым крылом
Нас от смерти укрыл.
Мы рванули вперёд,
На заснеженный скат,
Мы во вражеский дзот
Накидали гранат...
Как на том берегу
Среди белых равнин,
Что штыки на снегу,
Есть шеренга раин.
Там стоит обелиск,
Там алеет звезда...
Подойди, поклонись,
Не забудь никогда!
Они так страшились смерти
И разлуки в конце пути,
Что, преодолев «Не смейте!»,
Решили до срока уйти.
Им грезились двери рая
И ангелы в том раю.
Но бес их довёл до края
И подтолкнул на краю.
Взялись за руки и, зажмурясь,
Просто сгинули в пустоту.
Только голуби ужаснулись,
Шумно хлопая на лету.
Только вскрикнул цветок жасмина,
Что года под балконом рос,
Этой гибели беспричинной
Он, конечно, не перенёс.
И любовь не дала им крыльев,
Нагрузила грехом и виной…
Так их рядышком и зарыли
За кладбищенскою стеной.
Голосили, а больше судачили,
Не поставили и креста…
Полюбила с тех пор мать-и-мачеха
Те заброшенные места.
И ещё расступилась глина,
И проклюнувшийся росток
Обернулся кустом жасмина
И фату над землёй простёр.
Белый голубь как бы случайно
Погостит тут да погрустит.
Только рядом слыхать ночами
Пересмешливый стук копыт.
Сражён любовным голодом,
Я брошу на песок
Свою седую голову
У этих стройных ног.
Вот только бы отважиться,
А там уж всё одно,
Жалеет иль куражится,
И что мне суждено.
Но есть молва старинная,
И ты ей не перечь,
Что голову повинную
Совсем не гоже сечь.
Ладонь твою прохладную
Губами обожгу,
Судьбу свою нескладную
Срифмую, как смогу.
За потеющие стёкла
Взгляд тоскливый увлеку,
Где давно ворона мокла
На обломанном суку.
Дождь отплясывал чечётку.
То ярился, то стихал,
И шептал, шептал о чём-то
Лопоухим лопухам.
На крыльце топталось утро
В прорезиненном плаще
И бурчало почему-то
Слово старое «вотще».
Ты, беда, не жди подарка.
Я пойду, ружьё протру.
Ты вотще ужо не каркай,
Убирайся по добру.
От Ростова до Азова
Высоко и широко
Было небо бирюзово
В оторочке облаков.
По равнине той бескрайней
В состоянье полусна
Не спеша тащился лайнер,
Как по заводи блесна.
Крылья белые блестели,
Серебрился фюзеляж.
А в салоне завтрак ели,
Любовались на пейзаж.
Там в хвосте, у туалета,
Со страданьем на лице
В глубь бумажного пакета
Прятал губы офицер.
Тошной слабости покорный,
Был он дёрганный и злой.
Лейтенантские погоны
Глаз дразнили новизной.
Органичные заботы
Застилали мир ему,
Заоконные красоты
Были вовсе ни к чему.
А внизу скользил по Дону,
По разгулу вешних вод,
Бирюзе небес бездонной
Белый-белый теплоход.
От Азова до Ростова,
Обрамлённое в кусты,
Небо колера густого
Баламутили винты.
В камышах за поворотом
В полуяви, в полусне
Отраженье самолёта
Колыхалось на волне.
И застывшая у борта
С чупа-чупсом за щекой
В этот миг девчонка в шортах
Любовалася рекой.
И в душе её такое
Отразилось навсегда,
Как на миг слились в покое
Небо, лайнеры, вода…
И почти без варианта
Эта юная швея
Молодого лейтенанта
Скоро выберет в мужья.
И уедут на заставу,
Будут жить да поживать,
И детей своих заставят
Прозу буднюю жевать.
Но чего-то не хватало.
Вспоминала иногда,
Что ни разу не летала,
Даже в юные года.
Командир был превосходен,
Но порою унывал,
Что на белом теплоходе
Никогда не побывал…
И непарам на потребу
Я рассказывать учусь,
Как река, обнявшись с небом,
Превращаются в союз.
Раздета догола,
До самой стыдобы,
Стоит белым бела
У стоптанной тропы.
Жалей её, пурга,
Закутай, снеговей,
Как милую в меха,
В сугробы до бровей.
И под морозный звон
Всё прошлое развей.
Пусть только белый сон
Клубится перед ней.
Бело – розовый вечер. Декабрь.
Словно тросы, дымы завитые
Держат облако – дирижабль,
Зацепившись за крыши крутые.
Да, зима затевает всерьёз.
И луна, словно рана навылет.
И визжит под ногами мороз,
Будто лапу ему отдавили.
Ледяными пупырьями звёзд
Кроет неба озябшего кожу.
В воротник замерзающий нос
Поскорей утыкает прохожий.
Что погнало его из тепла,
Поманила какая морока?
Ночь свинцово на плечи легла,
И ему, как и мне, одиноко.
Как холодно и одиноко.
Округа – белого белей.
Вдали теряется дорога
Среди заснеженных полей.
Пусты просторы неживые.
В однообразье тонет взгляд.
И лишь, застыв, как часовые,
Столбы навытяжку стоят.
Сто вёрст – ни встречной, ни попутной.
Мир коченеет в тишине.
И только ворон бесприютный
Мелькает в мёртвой белизне.
Он машет чёрными крылами,
Ещё надеясь превозмочь
Тоску в застывшей панораме
И подступающую ночь.
Что за серенький денёк!
Весь под дождиком продрог.
Я иду, сутуля плечи,
Сжав в карманах кулаки.
А под ноги липы мечут
Ржавых листьев медяки.
Скверный сквер, где злую драку
Затевает вороньё,
Где из лужи пьёт собака
Отражение моё.
За ржавые прутья зелёные лезут ростки.
Легко попирая железное вето ограды.
Но плещет у сердца зелёное море тоски.
Весна ни к чему и раскидистой воли не надо.
Привязана к месту глубины сосущая суть.
И листья споют, что упорные корни нароют.
Взовьются побеги, красу к небесам вознесут
И грешную страсть задубелой укроют корою.
Что толку срываться и так безоглядно лететь,
Когда суждено всё равно воротиться к истоку,
И, снегом укрывшись, уже ничего не хотеть,
И, зная ответ, барабанить по сердцу пустому.
Здесь ты проходила. Помнит проулок
Твоих каблуков молодой перестук.
Унынье моих одиноких прогулок,
Дождя перебранка и вишни в цвету.
Как отблеск твоих мимолетных улыбок,
Те беглые блики на мокром листе.
Ах, сколько за мною грехов и ошибок
Печальной обузой влачатся, как тень…
Походки твоей легкокрылая живость.
И 'вся ты - стремленье, подобна лучу.
Я поднял глаза - и душа обнажилась,
На миг показалось - я тоже лечу.
Как вешняя вишня белеет победно
Над слякотью буден, над грязью забот!
А тополь корявый в обрубках побегов
Усталым плечом подпирает забор.
Дождем легконогим весна отшумела,
И в рытвинах всклень - ледяная вода.
Листва молодая лопочет несмело
0 том, что не встретиться нам никогда.
Говорила гитара доверительно
Про далекий восемнадцатый век,
Будто все сама и знала, и видела,
И хранила в чуткой памяти дек.
И казалось - ничего в этом странного,
Что, сегодняшним смогом дыша,
Смутным ропотом страстей себастьяновых
В ритме струн колебалась душа.
Тихий мальчик, как ракушка без панциря,
Как свеча у вдохновенья в руках,
Осторожными нервными пальцами
В тишине перебирает века.
Лишь искусство так вот с временем запросто.
Лишь ему ни запретов, ни препон.
Все оно - как ракетные запуски
Во глубины и пространств, и времен.
Столько слышалось, понялось, увиделось!
А ведь было только и всего:
Говорила шестиструнная обыденность,
Примостившись на коленях у него...
Старается таблица умноженья,
Устойчивый налаживая быт.
Но беглые миры воображенья
Срываются с затверженных орбит.
Привычные сгорают оболочки,
И жизнь, как будто пляска на ноже.
А рифмы, как сиреневые почки,
Взрываются на майском рубеже.
Канунами становятся итоги.
У сердца напряженье – на разрыв.
А логики умеренные ноги
Уверенно бегут в тартарары.
…Над формулой земного притяженья
Посмеиваясь, музыка кружит,
И беглые миры воображенья
Срываются с затверженных орбит.
Пора пионов. Как не быть навару!
Торговка ранним утром у метро,
Роняя лепестки по тротуару,
Согнувшись, прёт корзину и ведро.
Парад пижонов. Как они кичатся
Кудрями расфуфыренных голов,
Как царственно привыкли отличаться
От прочих незатейливых цветов.
На перекрестке полыхают ало
И так самодовольны и горды,
Как будто не они рукой усталой
Ножом наживы срезаны с гряды.
Они себе, конечно, знают цену.
Они так любят публику и сцену.
Их век недолог. Пусть себе смеются,
Не ведая о том, что продаются.
Путь кремнистый лучится и зло блестит,
Убегая к горе Машук.
А река в басурманской ярости
По камням погоняет шум.
Над горою гроза погромыхивает,
Будто демон ворчит по дороге в ад,
Взор его так свирепо вспыхивает,
Так что стрелы к земле летят.
Он хохочет зло, демон изгнанный,
Он готов предъявить над судьбою власть.
А соперник его, гений избранный,
Со свинцом в груди обречён упасть.
Та гора, огнём опалённая,
Как жандармский мундир, синя.
Жажда мести неутолённая
Дико вздыбливает коня.
И орёл, над горою реющий,
Видит там, далеко вдали,
Одинокий парус белеющий
И Тамары печальный лик.
Художник злится. День деньской
Он за мольбертом мается.
Портрет ромашки полевой
Никак не получается.
И вянут в сумерках холста,
Пестрят мазками плоскими
Её святая простота
И красота неброская.
Цветам холодным не дано
В грядущее заглядывать
И остаётся им одно –
Про нелюбовь загадывать.
Художник был поклонник роз,
Его манило алое,
Но на ромашки вырос спрос.
Шуруй, рука бывалая!
Рука ловчила так и сяк,
Но впору и отчаяться.
Ромашка – тьфу, совсем пустяк,
Но вот не получается.
Её неопытный малец
В мгновенье намаракует,
А тут взялся за дело спец,
Ан не портрет – каракули!
Цветка ему не оживить,
Как этого ни хочется.
Ведь нет творенья без любви,
Как нет любви без творчества.
Я одиночество творю
И крепко двери затворяю,
Когда с бумагой говорю,
Свое ей сердце поверяю.
Я одиночества творю.
Когда в круговороте буден
Себя безжалостно дарю
Тому, что есть, тому, что будет.
Я одиночество творю,
Когда я, губы обжигая,
Тебя целуя, говорю,
Слова ненужные спрягая.
Я одиночество творю…
И в этом рое одиночеств
Я припадаю к словарю
С усердием пчелы рабочей.
Так поле пестует зерно,
Чтоб чудо колоса вставало,
Так бродит светлое вино
В пустынной темени подвала.
На общий стол вино и хлеб
Выносят в праздничные сроки.
И я к подножью прочих лепт
Слагаю песенные строки.
И радость, общую для всех,
Как избавленье принимаю.
Но одиночество - мой цех -
На выходной не закрываю.
На задрипанной гитаре
На заплёванном дворе
Перебор забыто старый
В тусклом свете фонарей.
Под гримасой лунной морды
Пахнет чахлая сирень.
Дальней музыки аккорды
Вносят в сердце дребедень.
Для чего мне та морока
От поминок и грустин!
Что с того, что одиноко,
Если даже не один.
Переборы, переборы…
Ощущаешь, сам не свой,
Будто совести укоры
Неизвестно отчего.
Это кто же там играет
В вечереющем дворе?
Что же он такое знает
О промчавшейся поре?
Сигареты меркнет вспышка.
Дека дрогнула, звеня.
Поиграй ещё, парнишка,
Так похожий на меня!
Светло – живое убранство
Наших убогих лачуг.
Фыркают снобы – мещанство,
Это не избранный круг.
Запах у них резковатый,
Цвет – без особых затей…
Будто цветок виноватый
В скромной своей простоте.
В кухонном смраде и брани,
И в папиросном дыму
Тихая радость герани
В каждом ютится дому.
В ржавой консервной жестянке,
В треснутой плошке худой
Стебель упрямой осанки
Вспыхнет весёлой звездой.
Знать, кроме водки и хлеба,
Тут, посреди нищеты,
Всё ж обитает потреба
Хоть бы на грош – красоты.
Застыли на столе
В предчувствии печали
Те розы в хрустале,
Прекрасные вначале.
Как праздничной пальбы
Салюты, в небо взмытые,
Как губы, для любви
Доверчиво раскрытые.
Прогнозам вопреки,
Почти что две недели
Горели лепестки
И нежно душу грели ...
Осиротел хрусталь.
Его утешить нечем.
Грустишь: душа пуста,
Любовь недолговечна...
Не думай о плохом.
Углей не вороши.
Прими букет стихов,
На сердце положи.
Друг мой верный, книжка записная,
Расскажу тебе свои дела.
Расскажу, как просека лесная
Нас в душистый полдень увела.
От лохматых волн и воплей чаек
Мы ушли в зелёную страну,
Где берёзы, ветками качая,
Бережно хранили тишину.
Я тебя пристроил на колене,
Карандаш обгрызенный достал,
И бродили трепетные тени
По твоим исчёрканным листам.
Друг мой верный, ты хранишь прилежно
Все мечты, и радости, и грусть,
Что поведал карандаш небрежный,
И тебе не тяжек этот груз…
След графита временем сотрётся,
Пожелтеют мятые листы.
Лишь на тени память отзовётся,
Что роняли сонные кусты,
Лишь на шорох хвои под ногами
Да возню встревоженных синиц,
Да легко волнующий стихами
Тот влекущий блеск из-под ресниц.
Корявый ствол, упёртый в облака.
Кора, изборождённая веками.
Он помнит лук хазарского стрелка
И ржавый шлем, иссеченный клинками.
Резной листок к щеке я прислоню,
И кроны шум наворожит желанье
Понять, почто зачислили в родню
Мне строгий вяз друидские преданья.
Извилин сеть, затейливую вязь
Мне не прочесть потухшими глазами.
Земли и неба творческая связь
Под шум листвы прольётся голосами.
Я слушаю. Совсем ногами врос
Я в прошлое. Мне хорошо в покое…
Дыханье гроз касается волос.
Стрела строки трепещет под рукою.
Я хотел бы быть костром,
Изойти -.теплом и светом.
Люди чтоб на свет приветный
Потянулись за теплом.
Чтобы в теле не осталось
И намека на усталость.
Чтобы в сердце не осталось
И претензии на старость.
Чтоб усталые бродяги
Размечтались обо мне,
О творце струистых магий
В заповедной тишине.
Татарник притворяется цветком.
Как бы твердит: судите не по платью.
Улыбчивым лиловым огоньком
Вихор нежнеет над колючей статью,
Щетинится на старом пустыре,
Где щебень да в колдобинах дорога,
Раскосый расфуфыренный пострел,
Занозистый ордынский недотрога.
На целый мир готов идти войной.
А приглядишься — сердце нараспашку.
Как полонянку, прячет за спиной
От всех русоголовую ромашку.
Апрель. За дальний окoём
Скатились тучи грязной пеной.
Трава восходит над старьём
Уверенно, самозабвенно.
Прут одуванчик и осот,
Верны старинному закону,
И каждый будущность несёт
В своём стремленьи неуклонном.
Такую древнюю игру
С холодной гибелью затея,
Земля Снегуркой поутру
Вступает в царство Берендея.
Гудят на улице авто,
И в небе – реактивный скрежет.
И всё ж земля из всех цветов
Берёт зелёный – цвет надежды.
И шалый чувствуя прилив,
Волнуясь до мирокруженья,
В слепом напоре рек и нив
С вселенной ищем сопряженья.
И, отрешая от сует,
От бестолковщины безделиц,
В нас пробуждается поэт,
Как зверолов и земледелец.
Пусть это длится только миг,
Но в этот миг спешит сказаться
Самой земли первоязык
Сквозь пелену цивилизаций.
Немотный первобытный гул
И кровь, и лес волнует снова.
И первоцветом на лугу –
О радость прорастанья слова!
Июнем город оккупирован.
Под скрежет дворничьих досад
Тут празднует победу пиррову
Веселый тополей десант.
Он вкрадчивый, как наваждение,
Как лета ласковый полон.
Грядут грядущие рождения
К земле прильнуть, как испокон.
Но где ж земля? В одежде каменной
Ее кормящие соски.
И маются в случайных яминах
Те легковерные полки.
Но рати новые планируют,
Забыв про миллион потерь.
Нашествие такое мирное,
Такая теплая метель!
Я бережно, как сон о будущем,
Надежды легкие ловлю
И жизни юной и ликующей
Шепчу заветное «Люблю».
О, рупоры вьюнков,
Молчащие о лете
Под тенью облаков
В замызганном кювете.
Их облик невесом,
Но розово-телесен,
Пластаются ползком,
Но грезят поднебесьем.
Еще они о том
Гляголят молчаливо,
Что все, что в прожитом ,
Еще подспудно живо.
До чутких лепестков,
Как ласки дождевые,
Из дальних далеков
Доходят позывные.
Августовские спелые звёзды
Отрясают на землю ветра,
Где пустые грачиные гнёзда
Загрустили под стук топора.
Где сухая листва, ерепенясь,
Все дорожки грозит замести.
Но решетины свежих поленниц
Каждый час норовят подрасти.
Нам не в масть поддаваться покорно
Неизбежности зимних угроз.
За размахом работы топорной
Позабудем об участи звёзд.
Уйдет усталость, сгинет зной
И прочь отступят будни,
Как ложе влаги луговой
Обступят незабудки.
Глаза надежды так нежны
И до того нелживы.
И, как губам, душе нужны
Ручейные извивы.
Губами к влаге ледяной,
А пригоршня — посудой...
Как будто жаждущей душой
Ты припадаешь к сути.
Живая тихая вода
Утишит и утешит.
И сам себя найдешь тогда
Таким почти безгрешным.
Дождь поверяет шепотом
Тайны небесных вестей.
А может, делится опытом,
Как там летать в высоте.
Как шляться над этажами
Без паспортов и виз
И весело со стрижами,
Рисково срываться вниз.
Как безоглядно ринуть.
Без всяких затей благих
И безымянно сгинуть,
Чтоб оживить других.
Облако тихо кочует
В нечто из ничего.
Рану заката врачуют
Белые клочья его.
Белые клочья и пряди –
В алых потёках бинты.
Месяц, как ратник в засаде,
Пялится через кусты.
Нынче у лунного лучника
Чья на прицеле душа?
Ночь угрожает промучиться,
Старую боль вороша.
Меткой рукою направлена,
Боль под ребро саданёт..
Утро в рассвет окровавленный
Белую вату макнёт.
Месяца злое усердие
В свете умерило прыть.
Облако, как милосердие,
Всех обещает укрыть.
Возле шпал, обугленных полднем,
Возле стремительного металла,
Прямо около грома и страха –
Вырос, поднялся, вознёсся
Сквозь пропылённый щебень
Сквозь бесполезность, бесплодность—
Тихий поднялся цветок.
Встал на высокой ножке
Такой невозможно желтый,
Такой безоглядно смелый.
Думали, пробегая, колеса,
Что он притворялся нарочно
Начинающим подсолнухом.
А он был самим собою,
Похожим на все одуванчики,
Что изображали яичницу
На соседнем лугу.
Похожий, да не совсем...
Над его головой упрямой
Проносились часы и версты,
А он все стоял и ждал,
Между железом и камнем,
Между победой и страхом,
Между концом и началом.
Маленький одуванчик
Перед большим миром...
И ждал.
Только кланялся ветру,
Как задушевному другу,
Да улыбался солнцу,
Будто старшему брату.
И ждал.
И дождался.
Однажды
На его распахнутом сердце
Отдохнуть примостилась пчела,
Золотая, как утро, как он...
Другу-ветру и вихрю колесному
Раздарил он просто, как истину,
Легкокрылых своих сыновей.
Heyмнoro усердия плоды,
Воздев обезображенные руки,
Стыдясь своей убогой наготы,
Маячат тополиные обрубки.
Они стоят, как остовы надежд,
Как памятник желаньям оскопленным.
Кругом весенний карнавал одежд,
Захлестнут город синим да зеленым.
Они стоят укором в стороне,
И на стволах еще белеют срезы.
Им не понять, в какой такой вине
Их уличало горькое железо.
...Но кличет их весны зеленый зов,
И вот, пророча светлые победы,
Из всех в зенит нацеленных стволов
Салютом брызнут новые побеги.
Железному запрету вопреки
Рванутся вверх раскидисто и дерзко
Ватаги листьев, шумны и легки,
Негаданно похожие на детство.
Сонного леса опушка.
Сосны высокой грядой.
Ласточка-береговушка
Быстро снуёт над водой.
Вольная вышивка гладью,
Нитками сочных осок.
Речке – нарядное платье
Да из песка поясок.
Речка бежит по июлю,
Бликами брызжет смеясь.
Как поплавок, караулю
Мира случайную связь.
Закат распят у стада на рогах,
И звёздный пёс зализывает раны.
Но до утра задумчиво в лугах
Пасутся тонкорунные туманы.
Вон костерок мерцает за рекой,
Вокруг берёзы стабунились грудой.
А сивый месяц цедит молоко,
И дух парной курится над запрудой.
Я духом тем дышу – не надышусь,
Пью молоко – и не могу напиться.
Костром мне душу обжигает Русь
И манит в поле – плакать и молиться.
Может, снилось, а может – не снилось:
В тот цветами завьюженный май
Птица счастья в саду опустилась,
Засвистела, запела – поймай!
Голос был тиховат да напевен,
В нём такая была ворожба,
И мотив так наивен и древен,
Что без слов выпевалась мольба.
Распахнул я усталые руки,
Будто сам порывался в полёт.
Но вспорхнула, и замерли звуки.
Только сердце поёт и поёт.
В том саду, навсегда опустелом,
Заметают следы декабри.
Но нет-нет мимолётом на белом
Зарево полыхнут снегири.
Снова холодом подуло.
Вишня вздрогнула от стужи
И глядится удивлённо
В застывающие лужи.
Я стою, осыпан белым.
Я в тоске – что будет с нею?
Одинок, под стылым ветром
Коченею, коченею…
В палисаднике неновом
За штакетником косым
Утро брызнуло лиловым
В тонком бисере росы.
Сквозь занозистые планки
И вчерашние дожди
Полыхнуло спозаранку—
Обожжет, не подходи.
Ткнешь лицо в заветный запах,
Как в знакомое плечо,—
И зарёй поманит завтра,
И разлука – нипочем.
И — гори... Сирень, как пепел,
Как предутренний дымок.
И сорвется с ржавых петель
Расколдованный замок.
Далеко блеснет дорога –
Лак лиловый в колеях...
Полыхай, сирень — подмога,
Радость тихая моя!
Оборвав зимы поводья,
Под разгульный гром и гам
Половодье, половодье
Колобродит по лугам.
На рога быков предмостных
Льдины прут, как на рожон,
Но, смирясь, стремятся сносно
Вдоль по стреженю гужом.
Тальники совсем утопли,
И макушек не видать,
Только сор, да пены хлопья,
Да беспутная водa.
То разливное раздолье
Так по-русски широко,
То ли море, то ли поле,
То ли гусли у Садко.
Вслед за льдом, как день вчерашний,
Поплыла из-под моста
Тень водонапорной башни
И соборного креста.
По высокому разливу,
Облаков ломая лед,
Тянет дымчатую гриву
Реактивный самолет.
У подножья мутной пеной
Плещет полая вода.
По апрельской голубени
Роща водит невода.
И в ячеистом ажуре,
В сетке веток завитой
Солнце пленное в лазури
Бьется рыбкой золотой.
От трепещущих сверканий
Всем досталось по лучу.
И любое из желаний
Нам сегодня по плечу.
О любви звенят синицы,
И сквозь старый сухостой
Норовит вот-вот пробиться
Одуванчик молодой.
Гололёд, гололёд
Вместе с гололедицей.
Ни назад, ни вперёд,
Едется – не едется.
Ни туда, ни сюда.
Что за унижение
Эта вольная езда
Без передвижения!
Сколько вёсен и зим
Никак не спохватимся.
Всё под горочку скользим.
А не то – и катимся.
Неравно лиха беда
Нам от века дадена –
Эта твёрдая вода,
Где бугры да впадины.
Очевидный нефарт.
И одно спасение –
Наступательный март
Да лучи весенние…
…
Снова душа к тоске.
Снова рука – к перу.
Мрёт на синем песке
Жёлтая кенгуру,
Морду уткнув в холмы.
Хвост уперев в зенит.
Скоро нашествие тьмы
Сбруей звёзд зазвенит.
Выйдет соседский пёс
Повыть над объедком луны.
Будут любить взасос,
Которые влюблены…
Шторой луну погашу,
Буду курить и ждать.
Издёрганный, точно шут,
И сумрачный, как вражда.
И будет чернее чёрта
Маятниковая сыпь…
Зачем так отчаянно чётко
Отсчитывают часы?
Зачем так темны у комнаты
Четыре её угла?
Горы бумаги скомканной
Всё растут у стола.
Эти строка к строке
Стыкуются лишь к утру.
О том, что душа в тоске,
И рвётся рука к перу.
Чернила чёрные возьму
И напишу не для печати
Про кутерьму душевных смут
В осаде гнева и печали.
Пойдёт перо перебирать
Воспоминанья цвета ночи,
И будет корчиться тетрадь
Очередями многоточий.
Но разум, хищный, как абрек
С кинжалом бритвенной заточки,
Цензурный совершит набег
На самые лихие строчки.
И страх, как чёрный воронок,
Что деда увозил в кутузку,
Дохнёт морозом между строк
По части смысловой нагрузки.
Тут спички подвернутся мне,
И в ворохе другого сора
Испепелятся на огне
Слова из чёрного набора.
И снова буду я молчать
И редко вспоминать уныло
Про долгий ящик, где скучать
Остались чёрные чернила.
Не съедобный, не целебный,
Паразит на ниве хлебной.
Но зовём мы сорняки
Этак нежно – васильки.
Бесконечно бесполезный,
Но такой совсем прелестный,
Так застенчиво глядит –
Аж стеснение в груди.
Мощным трактором давили,
Гербицидами травили
Эти дикие цветки
Под названьем васильки.
Бросьте, люди деловые,
Им гоненье – не впервые,
Знай синеют возле ног,
К милой просятся в венок.
Всё манят небесным цветом
В этой прозе полевой,
Как опальные поэты
В шуме биржи мировой.
Спаси меня, поэзия, спаси,
Гармонией ритмического ряда
В иное измеренье унеси
От пошлости, крикливого разлада.
Дождём пролейся на поникший дух,
Живым дождём цезур и ударений,
И да проникнет изощрённый слух
В немую речь всех тварей и растений.
Смысл сонных слов ты музыкой живи,
Смиряя гнев весёлым мёдом лада…
Спаси, поэзия!..
Но только от любви,
От мук её спасать меня не надо.
Погода еще капризна.
И все ж понимаем мы:
Сосульки по всем карнизам –
Последний оскал зимы.
И хочется окна - настежь,
И сор обид - за порог.
Скользит по ночному насту
Весенний такой парок.
В тревоге сладкой и смутной,
Подточенный лед круша,
Так медленно и подспудно
Оттаивает душа.
На улице – сплошное «Ах!»
Как терема кругом бараки.
Дымы маячат на домах,
Как восклицательные знаки.
Ветла в пушистом куржаке
Стоит невестой у калитки.
А солнце под уклон к реке
Кидает золотые слитки.
Шагнёшь уныло за порог.
Оглянешься – и обомлеешь!
Не гиблый пригород – чертог,
Где ты приют душе имеешь.
Ходят белые по улице,
Распевают «о» да «у».
В их походке странно чуются
Сны медвежьи наяву.
Шемутят медведи шалые,
Рушат белые столбы,
А сугробы залежалые
Поднимают на дыбы.
Задирая морды снежные
В свистопляске вихревой,
Очарованные нежити
Водят белый хоровод.
Горожане огорошены,
Прямо сами не свои:
Переходы запорошены,
Нет трамвайной колеи.
Все пути стихией скомканы,
Все дела «от сих до сих».
Ни автобуса знакомого,
Ни маршрутного такси.
И спешат забыто пешие
По пустынной мостовой,
Где разгуливают лешие
С белогривой головой.
Унылый денёк.
Чёрно-белая панорама.
Лето убежало
дождём в желоба.
Свечи потушены.
Захлопнуты двери храма.
В мокрые окна
туманно глядит судьба.
Сумрак с утра.
Все цвета убрали с экрана.
Ни единому блику
до глаз не пробиться.
Впрочем, вру.
Над проспектом
распялила крылья реклама.
И парят, и пируют
над городом пиво и пицца.
Снега и грязи
под ногой несусветное месиво.
Куда ж нам идти?
Никуда не идётся.
Белая мгла расплылась,
горизонт занавесила.
Видно, пива напиться
и пиццей зашавать придётся.
Серых туч сырая пакля.
Снега скомканный дебют.
За кулисами спектакля
Кошки на сердце скребут.
Жадно месиво просёлка
Зажевало все следы.
В покаянье мало толка.
Что беда, что полбеды.
Снегом завтра всё завалит.
Глядь – судьбе наперекор
Кашу новую заварит
Самый главный режиссёр.
Радость первого снега
Тишиной оглушит
Нежного оберега
Озими и души.
Пасмури угасанье.
Тонкое, как намёк,
Ласковое касанье
Порозовелых щёк.
Нету следов на прошлом.
Делай свой первый шаг.
Тихо лежит пороша.
Тихо поёт душа.
Морозного воздуха свежесть арбузная.
Зимеющих туч волочение грузное.
Над индевой крышей дымок завитой.
Над лужами хрусткий ледок молодой...
Пейзаж, затуманенный дымкой рассветной,
Смягченный и нежный, как оттиск офсетный.
Ступай к реке. Пусть осторожно
Припай ощупает нога.
Прислушайся, о чём тревожно
С водою шепчется шуга.
Смекай: о чём деревья просят
Тоскою вскинутых ветвей?
И почему не тает проседь
На дотлевающей листве?
А этой ночью ты заметил
Луну в оранжевом кольце?
А этим утром ветер встретил
Тебя ознобом на крыльце?
На горы ты взгляни хоть мельком:
Кто так состарить их сумел?
Как будто там разводят мел
Перед огромною побелкой…
Подправив фокус у трубы подзорной,
Попробую узреть наверняка:
Тельняшками висят над горизонтом
Застиранные морем облака.
Покойна зыбь, подёрнутая алым,
И даль зевает пастью пустоты.
А парус обернулся одеялом,
Качая сонно мачты и мечты.
Смиряет мол кипенье пены мыльной,
И сякнут силы у любой волны.
А под обрывом в синеве чернильной
Хоронятся фантазии и сны.
Худой матрос, устало выгнув спину
И шваброй пошевеливая слабо,
Трёт палубу уснувшей бригантины,
Романтику выплёскивая за борт.
Вдали от всяких пустяков,
От пустотелой прозы,
Слежу движенье облаков,
Паров метаморфозы.
Преобразуясь и клубясь,
Перебирая груды,
С мечтой навязывая связь,
Вершат свои причуды.
Их как угодно понимай
И чувствуй, как угодно,
И радуйся, и душу май,
Крылатый и свободный.
Но набухает на краю
Лиловая угроза –
Из шкафа зонтик достаю,
И побеждает проза.
Лучей золотые гвозди
Вколачивая в косогор,
К нам солнце приходит в гости,
Влезает через забор.
В ночной глубине колодца,
Я видел, на самом дне
В час полдня оно смеется,
Лукаво мигая мне.
А к вечеру тусклым диском
Все ниже оно плывет
И падает красной редиской
В кустарник за наш огород.
Серый плащ рассвета
От дождя намок...
Укатилось лето—
Прыткий колобок.
Рыжею лисицей
Вспыхнув здесь и там,
Тихая струится
Осень по лесам.
Быстро все меняется
Из кустов сама
Скоро белым зайцем
Выпрыгнет зима...
Заливалася так сладко
В упоении игры
Шоколадная мулатка
Среди русой детворы.
Из прекрасного далёка
Кто красавицу привёз
В эту заводь за осокой
В окружении берёз?
И ныряла, и плескала,
Сверстниц брызгами дразня,
Африканского накала
Экзотичная родня.
Было дивно для ромашки
Чернокудрое соседство,
Эти детские замашки,
Это женское кокетство.
Лето плавилось и плыло,
В сизом зное колебалось,
И всесветное светило
Так влюблённо улыбалось.
Маячит, сердце рвя невольно
Злой оголенною бедой
Подтопленная колокольня
Над разволнованной водой.
Где фресок пели херувимы
Во славу местного прихода,
Гуляют сонные налимы
Среди позеленелых сводов.
Где отражался свет небесный
На позолоченных киотах,
Там ради ГЭС разверзли бездны –
Во имя счастья для народа.
И зло под именем прогресса,
Примерив добрую личину,
В утеху водяному бесу
Погосты сдвинуло в пучину.
И смотрят хмурые потомки,
Как душу искушает больно
Над ширью волжского потока
Стареющая колокольня.
Над нею крики теплоходов,
Голодных чаек толчея,
И ощущение ухода
Оплаканного бытия…
Кашинская бабушка Марья Михайловна,
Высотою с валенок, от горшка два вершка,
Нынешнюю власть вовсю охаивает,
Да во всеуслышанье, а не исподтишка.
Согнутая вечной вознею с грядками,
С пальцами, скрученными, как стручки,
Шамкает, возмущённая теперешними порядками,
Концом косынки протирая очки.
Ей тошно в тишине опустевшего дома,
Где в горке за блюдом, за пыльным штофом ли
Лежат похоронка, грамота от завкома
Да медалька с усатым профилем.
Через весь город плетется до рынка,
Сердито выстукивая сучковатой клюкой.
Все ей лихо и все обрыдло,
Встречный, поперечный — такой-сякой.
— Эвон, старая, чего сморозила!
Криво ухмыляется щербатый рот.
Продает Михайловна красную смородину,
Да жаль — нынче красную никто не берет.
Мы уедем в город Кашин,
Где кончается большак,
Где ряды церковных башен
Да кувшинки в камышах.
Мы уедем в город Кашин,
Где смолкает гроз игра.
Вольно души распояшем
Для покоя и добра.
Мы уедем в город Кашин
Кашу есть да щи хлебать,
Тишину лесов и пашен
Пригоршнями загребать.
Мы уедем в город Кашин
От столичной суеты.
Никому о том не скажем.
Только счастье, я и ты.
Чукча на Северном океане
Дремлет в прострации или нирване.
Чёрный над чумом ветвится дымок,
Словно оленя затейливый рог.
Как за торосы, за облако беглое
Нырнула лунища – медведица белая.
Видится чукче невиданный сроду
Город, как стойбище разных народов.
Там подпирает небесный престол
Кит сухопутный о паре хвостов.
Лес шелестит, как виденье о чуде,
Лазят по веткам лохматые люди.
Прямо к ногам, искушенья полна,
Хмельную пену наносит волна.
Сердце, как бубен, стучит, обмирая,
Будит предвечную память о рае…
Чукча трясёт головою: «Фантазия».
Он и не знает, что всё это – Азия.
На жёлтом песке сидит лимонный малаец.
Он лопает манго и смотрит на синюю воду,
Где лунный обмылок по волнам скачет, как заяц,
И бриз на лагуне блики тасует, как шулер колоду.
Мнится малайцу – серебряный ветер навеял сугробы,
Белый блескучий песок, какого не видывал сроду.
Белых слонов караван к киту уплывает в утробу,
Под пальмами лунные вьюги водят белые хороводы.
Он чувствует на губах пресный вкус строганины.
И странно скользят по зыби не яхты, а снегоходы.
И снится малайцу солнце, как общая пуповина,
К которой родством привязаны все люди и все народы.
Где диво лебедя
На матовой воде?..
Вяч. Улитин
...А если лебеди черны
И носят ночь на тихих крыльях?
А если диво — лишь диван,
Набитый стружками и пыльный,
Покрытый грошевым ковром,
Где лебеди на синем фоне—
Голодных девять лебедей?
И человек сидит на нем,
Зажмурясь от тоски и солнца,
И видит тихих-тихих птиц,
Несущих ночь на длинных крыльях.
Ах, эти лебеди! Они
На сны тюремные похожи,
Похожи на старух усталых,
Бредущих мимо стен собора,
Такого белого, как детство,
Чуть розового поутру.
А человеку тридцать лет.
А он успел, успел всего-то
Увидеть на холсте закатном
Летящих черных лебедей,
Как тени беглые прощаний...
Аттракциончик, в общем, дивный,
Хотя, конечно, примитивный:
Верёвка, петля для ноги.
Даёшь «гигантские шаги»!
Веселье, смех на всю округу.
Скачками носимся по кругу.
К земле ныряешь, словно стриж,
Толкнулся – и наверх летишь.
Круженье тоже ведь движенье,
И тут бывают достиженья.
Не без расчёта на авось
Визжит несмазанная ось.
Как балерина на пуантах
Порхай и мни себя гигантом,
С самим величием на «ты»,
Штурмуй высОты высотЫ!
Уже петлёй натёрло ляжки,
Но так забавны догоняшки.
Ты изловчись и так скакни –
Свою же спину догони.
Привязанный верёвкой к быту,
Знай обживай свою орбиту,
Накручивай свои круги…
Даёшь «гигантские шаги»!
Мне приснилось, что я проснулся.
Было затемно — час быка.
Будто вздрогнувших век коснулся
Хобот хищного паука.
Ржавый месяц обглоданным черепом
Слепо пялился в мое окно,
Ухмыляясь, ковшом Медведицы черпал
Синее звездчатое вино.
Сыто хрюкал на подоконнике
Тупорылый боров в черном плаще.
Бацала стэп пара покойников—
Лихо клацал зубастый ощер.
Три старухи, шурша подолами,
Реактивные метлы бросали в пике.
Пьяная ведьма считала доллары,
Примостив ноутбук на заплывшем пупке.
Без конца, как проглотивший радио,
Под рукошлепанье дебелых девиц
Белобрысый попугай верещал о демократии,
Расцветшей на рынке ежовых рукавиц.
Бойко раскручивалась рулетка
В неком космическом казино.
Рогатый крупье с заклятой меткой
Души-фишки метал озорно.
Обидами исколотое сердце человека
У буфета с хохотом терзали упыри...
Но никто не слышал, как прокукарекал
Красноперый петух зари.
Мне приснилось, что я — проснулся...
Высоких слов не говорю:
Свобода, Родина, Россия...
Смотрю, как желтую зарю
Дождем холодным оросило.
Как в ржавых лужах колея
К откосу ускользает криво.
Под хвост попавшая шлея.
Колеса на краю обрыва.
Возница, верно, полупьян,
Знай крутит кнут над головою,
Совсем как тот пропащий пан,
Набив телегу трын-травою.
Смотрю, как с танками состав
Грохочет медленно по мосту,
На тень поникшего креста,
Распластанную по погосту...
Рябит и ежится река
В предчувствии осенней стыни,
Проволочившая века
Проклятия и благостыни.
Печаль покинутых полей
Томит, прощаньями чревата.
И все тревожней и острей
Полоска ржавая заката.
Не миновать перелицовки,
Когда решаешь сгоряча,
Что маловат пиджак отцовский
Для молодецкого плеча.
Лишь поусердствовать немножко
Не рассуждающим рукам,
И надоевшая одёжка
Легко раздёргана по швам.
Но чтобы сносная обновка
Крутые плечи облегла,
Нужна известная сноровка,
Мастеровитая игла.
Когда же кое-как и наспех
В лихой надежде на авось,
Выходит так, что курам на смех,
С досады матюгни да брось.
И вот сидишь на драной куче,
Хоть и велик – балдой балда,
И мямлишь, что хотел как лучше,
А получилось – как всегда.
В саду, где зеленела трын-трава,
В той самой знаменитой хате с краю
Жил-был Иван, не помнящий родства,
Нацелив рот к чужому караваю.
Мед-пиво пил. Бежало по усам,
И брюху кое-что перепадало.
В затылке он усиленно чесал
Да в ленной скуке разевал едало.
Шабер Емеля в гости зазывал,
Уху из щуки проча в угощенье.
Ну, тут Иван, конечно, не зевал
И зазывал ответное гощенье.
Илья поодаль сиднем на печи
Сидел, сухарик запивая квасом,
Кумекая, как чьи-то калачи
Перепадут задаром лоботрясам.
А Сивка-бурка жамкала овес,
И уши у нее заметно вяли,
Когда об урожае на «авось»
Вновь мужики гуторье затевали.
Тот год зa годом все судил-рядил,
Другой пронырой норовил в барыги.
Один Микула поле бороздил,
Упорно налегая на чапыги.
Та борозда далёко пролегла
Через моря, и горы, и народы,
Вдоль думных лбов и поперек стола,
Где просят каши рты любой породы.
ЗАГОВОР
На Кудыкиной горе
Стынут ёлки в серебре.
Гнутые, лохматые,
Лешими заклятые.
На Кудыкиной горе
Воют волки в декабре.
Лютые, голодные,
От всего свободные.
На Кудыкиной горе
Спит Кикимора в норе,
В самой тёмной темени
До поры до времени.
Встану рано поутру,
Все усилья соберу,
За гору ту Кудыкину
Беду свою повыкину.
Укувыркивай, беда,
Да не вертайся никогда!
Посади в изголовье берёзку,
Чтоб ажурная сетка ветвей
Красотою своею неброской
Приманила зимой снегирей.
Чтоб весной колебались серёжки,
От проталин курился парок,
И сорилась пыльца на дорожки,
И подснежник глазел из-под ног.
Чтобы летом листва шелестела,
Укрывая меня от дождя,
И пчела деловито гудела,
Запредельный покой не будя.
Чтобы грусть ворохов залежалых
Иногда ворошила ступня.
Чтобы осень тебе нашуршала
Всепрощающий вздох от меня.
Мне говорят: пора, старик, лечиться.
В тебе, поди, живого места нет.
Мой голый зад сестра ширяет шприцем,
Мой тощий ливер шарят на просвет.
И я горстями шаваю таблетки
И на диеты больше не плюю,
И старый самогон из табуретки
За здравие с приятелем не пью.
И весь я стал – ни кожи и ни рожи,
Совсем – отворотясь не наглядеться.
Хирург за дверью, слышу, точит ножик,
И от ножа того не отвертеться.
За всё про всё не поминайте лихом,
Где наследил, кому не угодил.
Я сам себя выспрашиваю тихо,
На кой я в мир вообще-то приходил.
Прости - прощай, любимая подружка,
С которой рай бывал и в шалаше.
Пригнись сюда, шепну тебе на ушко,
Что нынче ночью вспомнил о душе…
Да, голос мой негромок,
Публичности дичусь,
И до тебя, потомок,
Я вряд ли докричусь.
На чуждом новоселье
Провею в полусне
Лишь шорохом осенним
Да бликом на волне.
Ты слухом или взглядом
Постигнуть не спеши
Печальную отраду
Касания души.
Из марева, из пуста
Нахлынувшая враз
Волна любви и грусти
На миг сбратает нас.
Прошено – непрошено,
Вопреки всему
Не гуляй по прошлому,
Это ни к чему.
В воду не заглядывай,
Не ищи следов.
Молча леску сматывай
Да и был таков.
Как того ни хочется,
Время не простит,
Речка не воротится,
Рак не засвистит.
Только ива сивая
Над тобой вздохнёт
Да волна болтливая
Грустью оплеснёт.
Не гуляй по прошлому,
Не плети слова.
Обовьёт подошвы там
Одолень-трава.
Нет ни багра, ни вёсел.
Руки мои слабы.
Лодку легко уносит
Гибельный ток судьбы.
Плещет волна со всхлипом
В склизкую смоль бортов.
Страх так знобящ и липок,
Волю связать готов.
Бремя набрякшей одежды
Вмиг увлечёт ко дну…
Но как парус надежды
Веру я распахну.
Смирятся волн буераки.
И, раздвигая мрак,
Как путеводный факел,
В тучах блеснёт маяк.
Там под крестом обитель
Тихую узнаю,
Где в руки возьмёт Спаситель
Утлую жизнь мою.
— Растечётся черное ничто
По бесконечным пространствам вечности.
В тьме темей укроется чернотой
Помрачённое нечестивство нечисти.
— Свет пресветлый — да без теней
Будет сиять, очей не слепя.
И некуда спрятаться сатане,
И время для Бога — открыть себя.
Долго спорили сын с отцом,
Слова кидали и так, и этак,—
Что там такое — в конце концов
Бурной бытности Белого света.
Увязался за тобою
На высокий перевал.
Только в сердце – перебои.
Все надежды – наповал.
Заторможен и унижен,
Отдыхаю в холодке.
Ну, а ты всё выше, выше
Топчешь гору налегке.
Облаков снимаешь пенки.
Я ж, смирив своё нытьё,
Утешаюсь помаленьку
Тем, что каждому – своё.
И живу, довольный малым.
Не тащусь за горизонт.
Что же там, за перевалом,
Знать мне, видно, не резон.
Мой очаг уютным дымом
Согревает жизнь мою.
Что же вечно к пилигримам
Я с расспросом пристаю?
Слушаю, и мне сдаётся,
Что когда-то на беду
За тобою, как за солнцем,
В эти горы убреду.
Вот и кончилось воскресенье,
Пылью звездною насоря.
Входит тихое угрызенье,
Будто праздник потрачен зря.
Было суетно и потешно.
Было легкое "просто так".
Были шутки в золе подтекста,
Будто в хворосте береста.
Колесо колесило чертово,
Чуть похрустывая в оси.
Были так внизу неотчетливы
Бочка с пивом и магазин.
Было весело разбазаривать,
Растранжиривать, жечь дотла.
Вот и юность в закатном зареве
Растворилась, как не была.
Щиплет за сердце горечь осени.
Ветерок задувает злей,
Шаловливо шуршит отбросами
В полумраке пустых аллей...
Как плохой сериал по телеку,
Черно-серенькое старье,
В скучных сумерках Понедельника
Ладит женщина бытие.
Жизнь, запущенная по кругу
Разногласий, бед и обид,
То по мелочи, то по-крупному
Будто тащится, но - летит...
Мне особой приметы не надо
И особых подарков судьбы.
Не хочу выделяться из ряда
Этой серой, усталой толпы,
Из кочующих в звёздной пустыне,
Уходящих в ничто, в пустоту,
Разделяя заботы простые
И привычную дней суету.
Нет числа череде неприметных
В забытьё ускользнувших теней,
За барханы страданий несметных,
За дымы бивуачных огней.
Укрывает пустыми песками
Злое время и крепко таит
И оазис с его родниками,
И заносчивый пик пирамид.
Увлекает азарт покоренья
Тех кичливых и гордых вершин.
Но простая отрада смиренья
Отворяет глубины души.
Пахнет свежестью хвоя.
Тихо тает свеча.
Все на свете плохое
Скинем нынче с плеча.
Сбросим цепкие хвори,
Сбросим хмурые дни,
И ненастье лихое,
И раздоров огни.
Вспыхнут искры в бокале,
Набаюкают сны,
Как любимых ласкали,
Как бывали нежны.
Но невольные руки
Размыкали скорбя,
В перепутья разлуки
Провожали любя.
Веет бодрою новью,
Сердце песней кружа.
Неизбывной любовью
Молодеет душа.
И поверить несложно
В повороты судьбы.
Все на свете возможно,
Лишь бы свет этот был.
Я выхожу напоследок
В грустно пустеющий сад.
Груши срываются с веток,
В ржавую крышу стучат.
Под обветшалым карнизом
Стынет в кадушке вода.
Час расставания близок,
Кажется, что навсегда.
Явится вспыхнувшим пышно
Скромный смородинный куст.
Стол под родительской вишней
Так сиротеюще пуст.
Шепчет с каким-то укором
Лист под моим каблуком.
Детство в шалаш под забором
Тут схоронилось тайком.
Прошлое лезет с повинной.
В памяти густо пророс
Мелкий колючий малинник
С сотней саднящих заноз.
Скрипнет прощально калитка.
Дождик замоет следы.
В сердце тревога убытка
И ощущенье беды.
На Студёной горе ветру веять вольно,
Облака с куполов перекатывать,
Как упругим мячом, забавляться луной
И дыханье моё перехватывать.
Шалопаем гулять, зов колен заголять,
Шарить листьев зелёное месиво,
Кочевую гульбу из углов вызволять
И бросать в произвол куролесливо.
На Студёной горе, где студентов гурьба
Гомонит под бренчанье гитарное
Ночью вторила ветру печная труба
Нечто плёвое, но – планетарное.
Лампадка синяя, лиловый огонёк.
Порхает тихо отсвет по окладам.
И бабушкин шершавый шепоток,
Как будто мышка, копошится рядом.
Её молитвы донельзя просты,
Они о мире и насущном хлебе.
И истовое с выдохом «Прости»
Надеется откликнуться на небе.
Луна кресты рисует на полу,
И смотрит Богородица печально,
Как, от икон отодвигая мглу,
Рука кольцом сверкает обручальным.
А на простенке около дверей
Отсвечивают фотоотпечатки:
Десяток сыновей и дочерей,
А рядом – непокорные внучатки…
Картинка мирная в раздрае мировом
Исполнена душевной тишиною.
Но злое время покосило дом,
Семья ополовинена войною…
Пусть жизнь суровая прошла не на большой,
Оброс потерями и многого не смог,
Но утешал журчащий над душой
Тот бабушки тишайший шепоток.
На горе на саночках
Щуплый паренёк.
Ватная ушаночка
Серый козырёк.
Латаные валенки,
Варежки во льду.
Меж зубов проталинки
Тёмные во рту.
Чуточку повозится,
Подтирая нос,
Пронесётся с посвистом
Прямо под откос.
Голытьба вчерашняя,
Шемутной народ.
Детство бесшабашное,
Очень давний год.
Над морозным городом
Радость до поры.
С забубённым гоготом
В гору и с горы.
Пусть бугры да впадины
На пути крутом,
Синяки да ссадины –
Это всё потом.
А пока хохочется,
Под уклон скользя.
И поверить хочется,
Что не жить – нельзя.
Снится на улочке детства
Домик в вишнёвом саду.
Надо душой отогреться --
В маленький домик зайду.
Память тоской отзовётся
Скрипу гнилых половиц.
Свет от лампадки метнётся
В тусклых окладах божниц.
Звякнет в ореховой горке,
Дрогнув от шага, стекло.
Запах ядрёной махорки
Душно пахнёт из углов.
Тянется дед за кисетом.
Бабушка кашу несёт.
Ласковым тёплым приветом
Русская печь обдаёт...
Ветхозаветные были
Канули в пыльной дали.
Вишни давно порубили,
Старенький домик снесли.
Что-то глаза мне туманит.
Время с душой не в ладу.
Память тревожит и манит
Домик в вишнёвом саду.
Где над рекой шумят рябины
И весь в ромашках косогор,
Темнеют старые овины
Да покосившийся забор.
Здесь гармонист порою вешней
Уж не зовёт за палисад,
И опустевшие скворечни
Глядят печально на закат.
Почти забытая дорога
Туда от сердца пролегла,
Где возле отчего порога
Седая клонится ветла.
Где колокольня в грусти древней
Стоит одна среди полей.
Тая укор, глядит деревня
Глазами матери моей.
Знать неспроста погода хмурится
И небо чёрное в тоске.
Гуляют молнии по улицам,
По огорошенной Москве.
Вот над Таганкой ярко вспыхивает
И мрак испепеляет влёт.
И над Солянкой погромыхивает,
И над Стромынкой отдаёт.
А время-то предновогоднее.
И мысль опешила моя:
То ли балует преисподняя,
То ли разгневался Илья?
Скорее, Воланд отчебучивает
Или другой какой-то бес.
Он тучи мокрые выкручивает
И адский ливень льёт с небес.
Сошлися огнь и тьма кромешная…
Но, наплевав на тот бедлам,
Москва – блудница многогрешная,
Пирует в игрищах реклам.
Сверкает, затмевая молнии,
Мигает в миллионы ватт.
Зашикав проповедь нагорную,
В сто тысяч шин шурует МКАД…
Гроза уходит, посрамлённая,
Под свет рождественской звезды.
Москва, как будто обновлённая,
Сухой выходит из воды.
Ты права, всё было, было.
И почти уже не жалко.
Было – летом нас знобило,
А зимою было жарко.
Воробьи клевали вишни,
Груши падали на крыши.
Мы играли в третий лишний,
Трезвых окликов не слыша.
Шалопаевкой шатались,
Грызли синие сосульки.
Так задошливо шептались
Звёзд стеклянные висюльки.
В сумрак сеяные вздохи
Поцелуями всходили…
По асфальтовой эпохе
Мы изрядно наследили.
И дороги, как обмотки,
Облипали наши икры.
Сшибкой чувств кипели сходки,
Вперебой бои на игры.
Ты права – всё было, было.
Прочь – как пыль со стола.
Годы молодость сгубила,
Души выпестовала.
Забытые события
На дне минувших дней,
Разлуки и соития
Чем дале – тем бледней.
Тревоги, треволнения,
Ревнивые турниры,
Былые изумления,
Разбитые кумиры…
Всё – только листья жухлые
Да хлам на чердаке,
Да истины протухлые
На пьяном языке.
И память картой меченой
Воспоминанья бьёт,
Гремит в кармане мелочью
И шанса не даёт.
Но вдруг из тьмы кромешной
Нечаянно блеснёт,
Деталькою копеечной
По сердцу полоснёт.
И вспыхнет озарением –
На лыжах я бегу.
И отмечает зрение
Былинки на снегу.
А вот сирень грудастая
В распахнутом окне,
И муравьишки шастают
На сваленном бревне.
Паром спешит причалиться,
Рябит вода в реке,
И стрекоза качается
На синем поплавке.
В песке ладони потные.
Кокетливое «ах!».
Улыбка мимолётная
На девичьих губах…
Мгновения случайные
Переживаю я,
Как будто сны под чарами
И блики бытия.
И где-то в сердце слышится
Надрывная струна,
И вновь душа колышется
Волной у валуна.
В туманном городе теней
Среди полузнакомых зданий
Передвигаюсь, как во сне,
По улице воспоминаний.
И не летаю, а скольжу,
Усилием желанья движим,
Былые чувства бережу
И вновь люблю и ненавижу.
Я вновь долги свои плачу,
Грехи пытаюсь обозначить.
И грустно мне, что я хочу,
Но не могу переиначить.
И палой памятью шурша,
Копаясь в запылённом хламе,
Живёт и мается душа,
Взахлёб заходится стихами.
«Когда ветра несутся над страной,
Взлетают вверх и падают в лощине…
А женщина лежит под простынёй
И улыбается уснувшему мужчине».
Вячеслав Сафронов
Над ней мужик пыхтит, как заводной.
На действие ответное надеется,
А женщина лежит под простынёй,
Как говорится, ни мычит, ни телится.
Он утомлён бесплодною вознёй
И тянется в карман за сигаретами.
А женщина лежит под простынёй
И вкусно пахнет луком и котлетами.
Обременён карьерною войной,
Он с нею достиженьями не делится.
А женщина лежит под простынёй,
На что-то, видно, всё-таки надеется.
Когда ветра несутся над страной,
И всем нестись куда-то полагается,
Та женщина лежит под простынёй
И так нам всем ехидно улыбается…
«Кому нужны мои стихи?
Они нужны природе!
Их любят слушать лопухи
В забытом огороде.
Их любят слушать сом, таймень,
Олень и чукча в чуме…»
Евгений Шапорев
Кому нужны мои стихи?
Им при любой погоде.
Так рукоплещут лопухи,
Таймень и моль в комоде,
И саранча, и голубок,
И голавли, и скаты.
Их чукча учит назубок
И славят депутаты.
Их чтят сановные ослы
И репа в огороде…
Но больше всех они милы
Любителям пародий.
«Не люблю права качать.
Мне уж лучше помолчать.
Всё равно когда качаю,
Ничего не получаю».
Алексей Добрынин
Но молчать невмоготу.
Слово вертится во рту.
Дурака я не валяю,
А частушками стреляю.
А частушка, что картечь,
От эвоной не убечь.
Тот заряд не для потехи –
Все получат на орехи.
Я гитарную струну
Тетивою натяну.
Пусть поёт моя частушка
Аж на целую страну.
Нет уж, лучше не молчать –
Гонорары получать
И частушками засыпать
Всю российскую печать.
Крылатое слово «чайка»
Над чадом воспоминаний.
Отчаянный вздох: «Отчаливай!» –
И черные тучи на небе.
Дощатые гнутся сходни
И стонут под каблуком.
И вот уж корма теплоходная
Окутана сизым дымком.
А вот и за дальним бакеном
Одна пелена дождя.
Оплакивай – не оплакивай,
Уплывают года, не щадя…
На берег хожу, печальный,
От глаз людских вдалеке
Крылатое слово «чайка»
Пишу на сыром песке.
Есть горечь лёгкая в меду,
Как будто лёгких пчёл усталость,
Как первый жёлтый лист в саду,
Как не беда, скорее – шалость.
Совсем той горечи чуток.
Как будто ты ещё любила,
Но с тихим ядом был цветок
В полях лилового люпина.
Неосторожная пчела,
Как мимолётная досада,
Его нечаянно нашла
И натаскала в улей яду.
И мы, смакуя жизни мёд,
Ломая солнечные соты,
Как будто знали наперёд,
Что за осенним поворотом.
Ушли лиловые поля
За сиротеющую хмурость.
Любовь, как стылая земля,
К нам зимним боком повернулась.
Снега, как добрые врачи,
Заботливо склонятся к ране.
И только на губах горчит
Лиловый мёд воспоминаний
Мне говорят: так было испокон.
Остепенюсь, охолону, остыну,
Когда любовь потянет под уклон
Теченьем ровным обживать долину.
Мне говорят: вот ярая река
Катает гром над пенными волнами,
Крушит пороги, роет берега,
Неистово играя валунами.
Но там, внизу, она совсем не та.
Волна лениво улеглась у плёса,
Колыша тень кленового листа,
Задумчива, легка, тихоголоса.
Молчу в ответ. Я знаю свой секрет.
Унылые пророчества отрину.
В ней, верно, куража былого нет,
Зато какие тайные глубины!
Почему не позвонила?
За стеной струна заныла
В этой сонной тишине
Так надрывно и уныло.
Отзвук памяти постылой
Льёт ознобом по спине.
Почему не позвонила?
В той струне звенело – «Милый!»,
Но кривился месяц хилый
В индевеющем окне.
Почему не позвонила?
Разлюбила, изменила?
Ты напрасно возомнила,
Что любовь на стороне
Будет радостью вдвойне.
Почему не позвонила?
Я уверился вполне:
Нету истины в вине.
Ты меня осатанила.
Пребываю, как во сне.
Тень крадётся по стене.
Вот уже двенадцать било.
Почему не позвонила?
Все надежды схоронила.
Мысли – чёрного черней –
Надрывают сердце мне…
Почему не позвонила?
Герани горькие горюют на окне.
Сквозняк затейливый колышет занавески.
Вздохну, вдыхая этот запах резкий,
И вновь печаль воротится ко мне.
Герани горькие любила ты ласкать,
Любуясь гроздьями ликующих соцветий.
Они зимой твердили нам о лете…
Где мне тебя сегодня отыскать?
Герани горькие я буду поливать.
Хоть тех цветов и небольшой поклонник,
Заставлю ими стол и подоконник,
Чтоб было с кем в ночи погоревать.
Такая даль – не долететь и лебедю
В тот смуглый край, где синяя волна
К твоим коленям подползает с лепетом
И ластится, как будто влюблена.
Такая даль – на цитрусах настоянный
Ядрёный воздух голову кружит.
Тут каждый холм аукнется с историей,
И пыль веков глаза запорошит.
Такая даль - как будто бы пригрезились
У белых стен и лавр, и кипарис,
И гроздья звезд, что над заливом свесились,
И полый парус, полонивший бриз.
Такая даль - там улочки старинные,
Но только загляни за поворот –
Пирует изобилие витринное,
Соря соблазны для любых щедрот.
Такая даль - где нищеброды с севера,
Дав волю разбежавшимся глазам,
От зависти и недосыпа серые,
Тасуют мелочь, бормоча: "Сезам!"
Такая даль - почти что нереальная.
Вся та страна в мифическом дыму,
Где вновь и вновь мечта моя опальная
Гуляет вольно, как в родном дому.
Какая даль…Какая боль танталова.
Какая жажда - ввек не утолить.
Две тыщи верст, две тыщи лет без малого
До той страны... И некого корить...
Над головой твоей я протяну ладони
С мольбой к судьбе: - Спаси и сохрани!
В постели и в пути, во храме и притоне
Ты эту жизнь, судьба, из рук не оброни.
Спаси и сохрани, как лепесток огня,
Над хрупкою свечой трепещущий в подвале,
Как путеводный знак, зажженный для меня,
Чтобы мои шаги во мраке не пропали.
Спаси и сохрани глоток воды живой,
Запекшимся губам спасенье и отраду,
Когда пустынный зной звенит над головой
И с гибельной тоской нет никакого сладу.
Спаси и сохрани и присно и вовек
От злого языка, от времени седого,
Надежды молодой взрастившее побег,
Любовью и добром врачующее Слово
– Любви счастливой не бывает.
Ей вреден сытости избыток.
Она по капле убывает
Под гнетом похоти и быта.
– Любви несчастной не бывает.
Таща тебя через страданья,
Она живит - не убивает,
Даруя радость созиданья.
– Любви счастливой не бывает.
Ей не показана привычка.
Вспых - и на сердце остывает
Одна обугленная спичка.
– Любовь несчастной не бывает.
Обогатит - опустоша.
Когда в огне ее сгорает-
Полёту учится душа.
Давай, давай, наяривай.
Огрызки лет и бед
Бросай и разбазаривай,
Вколачивай в паркет.
Давай, крути коленками.
Как бисер - хохоток.
Нас жизнь и так коверкает,
Дав радости глоток.
Грохочет техно-ритмика,
Гремит весёлый бой,
Глаза сверкают бритвенно,
Смеются над судьбой.
Давай, давай, наяривай,
Подметками дроби.
Язвительно одаривай
Ошметками обид.
Так жалобно-отчаянно
В кругу друзей-врагов
От прошлого отчаливай
Для новых берегов.
Мозги кому-то вкручивай.
Обманывай чутье.
Давай же, выкаблучивай
Отчаянье свое...
Тоску с печалью сватаю,
Хандрю стою - и вдруг
Любовь свою проклятую
Бросаю под каблук.
Печаль о женщине стареющей,
Еще не знающей о том,
Ладони у печурки греющей,
В тиши играющей с котом.
За окнами сереют сумерки,
Свисает снега кисея.
Уже вот-вот нагрянет с улицы
Тревог хлебнувшая семья.
Ей зажигать огня не хочется.
Шаль ускользает с плеч, шурша.
Впервые рада одиночеству
Опустошенная душа.
Расскажи мне о себе.
Как жилось, о чем мечталось.
Как гадала о судьбе,
Кому первому досталась.
Много мыкалась. Везде
По душе искала брата.
Да в любовной чехарде
Угодила в бредень брака.
У привычек в кабале
Потащилась так громоздко
По корявой колее
Быта ржавая повозка.
Со свекровью и козой
Дом. Болезни да поломки.
В алых зорях горизонт
Занавесили пеленки.
Развлечения в вине.
Тары-бары у колодца.
Да любовь на стороне
Почитай что с кем придется...
На краю страстей и бед,
Отбродивших, отболевших,
Расскажи мне о себе-
Станет чуточку полегче.
Я насмешкой не кольну
И укором не обижу.
Только ласковей прильну,
Сердце к сердцу станет ближе.
– Всё кончено! – кричит пурга,
Плеснув в лицо мне мокрой солью, –
Душа, ошпаренная болью,
Забудет друга и врага.
– Всё кончено, – твердит капель,
Весь день долбя о подоконник, –
Прими спокойно и покорно,
Как будто выветренный хмель.
– Всё кончено, – мне шепчет ночь.
У изголовья коченея, –
В самом себе ищи злодея,
Которого не превозмочь.
Всё кончено! Как дважды два
Рассудок это понимает.
Но как надежда душу мает,
Отринув всякие слова!
Меня не отпускает боль,
Хоть предки мудрые певали:
«Была без радости любовь –
Разлука будет без печали».
Но только вот она, печаль –
Палач, застывший за плечами.
И тени прошлого стучат
В окно бессонными ночами.
Грохочет поезд у виска,
Пренебрегая алым знаком.
Глядит безглазая тоска,
Маня потусторонним мраком.
«Прощай, любимая», - шепчу,
А душу раздирает криком…
Я слишком дорого плачу
За сон любви, мелькнувший мигом.
Как ночи бесконечны в декабре!
Их череда печалями чревата.
Качается берёза на дворе
И, сгорбленная, плачет об утратах.
Как далеко нас время развело!
Тебе и оглянуться неохота,
Узнать того, кому не повезло,
Готового пропасть за поворотом.
Уставшие уста моей мольбы
Пускай от исступленья запекутся,—
Две наши параллельные судьбы
И в вечности едва ль пересекутся.
Декабрь меня осыпал сединой
И эти ночи населил угрозой.
Не спрашивай, о чем же надо мной
Печалится корявая берёза.
Мне печали своей не размыкать.
В этой стылой декабрьской ночи
Снова вьюга заходится криком
Да морозною веткой стучит.
Как фонарь раскачался...
Тревожно
Колебание света и тьмы.
Ненадежно, неосторожно
Не страшиться тюрьмы и сумы.
Далеко за окольное поле
Упетляла твоя колея.
А в окошко привычно до боли
Постучалась кручина моя.
Мне печали своей не размыкать.
Нет ответа — кричи не кричи.
Только вьюге визжать и мурлыкать
Да бедой куролесить в ночи.
Время измеряю
Мерою разлук.
Голову теряю,
Как судьбу из рук.
Мир чреват крушеньем.
Подступает тьма
До сердцекруженья,
До границ ума.
До пределов счастья,
До разрыва жил...
Тонкие запястья,
Острые ножи.
Из огня да в полымя.
Солью по глазам.
Потерявши голову,
Плачь по волосам...
Когда станет мне вовсе невмочь,
Я взмолюсь, ошельмованный болью:
- Справедливость на свете упрочь,
Накажи ее, Боже, любовью.
Пусть накроет ее с головой
Алый морок тоски беспробудной
И поднимет железной травой
В сердце ужас и ропот подспудный.
Пусть бессонница молча глядит,
Разевая пустые глазницы,
Жжет желаньем и страхом хладит,
Жадной крысой скребет половицы.
Пусть душа норовит естество
Истомить, довести до удушья,
Обожать предоставит "его"
За нетающий лед равнодушья.
Чтобы все на разлад, на разрыв,
Так отчаянно - вдребезги, в клочья.
А потом захлебнуться навзрыд,
Проклиная судьбы полномочия.
Божий дар восприняв, как напасть,
В бессердечном неистовстве страсти
Все любимое прежде - проклясть,
А случайное выдать за счастье.
Безнадежность предъявит условия.
Беспросветность оставит без сил...
Накажи ее, Боже, любовью,
Той, которой меня наградил.
Чайка в бреющем полете
Глубину равняла с высью.
Между них таилось слово.
Слово было тихой мыслью.
И не мыслью - осязаньем,
Дрожью утренней по коже.
Это слово знала осень,
Что на грусть мою похожа.
Засмотревшись друг на друга,
Стыли небо и вода.
В тишине таилось слово,
Злое слово - "навсегда".
Цветы любви - фиалки возле глаз.
В тени ресниц мазки бессонной ночи.
Кто посадил и кто взлелеял вас,
Кто мне глухую ревность напророчил?
Подспудный гнев гудит в колокола.
Гудит, колебля разума основы.
Ведь эту ночь ты счастлива была?
Как я могу желать тебе иного?
Уловки логики, глушители улик.
Уколы едкие. Сомненья шаг неверный.
Резоны скользкие...
И молчаливый крик
Любви, которую втоптали в эту скверну.
Я ни о чем, конечно, не спрошу,
Краснеть и лгать тебя я не заставлю.
Пускай дотлеет, что в душе ношу.
А коль невмочь - слезами погашу
И те фиалки горестно восславлю.
В этом черном феврале
Галки голодно галдели.
На обглоданной ветле
Так нахохленно сидели.
В той заветной стороне
Были тучи без просвета.
А метелью было мне
Много всякого напето.
Беды белые мели,
Несусветное затея,
И сугробами легли,
Тяжело на сердце льдея.
И замерзшая слеза
Укатилась в злые дали,
Где любимые глаза
Синим холодом сверкали.
Были волны, хлопья пены,
Утра розовый фазан,
С поволокою измены
Небо пьющие глаза.
Были звёзды на ресницах,
Были губы на руке.
Как волна с волною слиться
Торопились на песке!
И была покорность – властью,
И была началом цель…
Нам мечталось – это счастье…
Оказалось – это цепь…
Немножко набекрень
С кокетливым намёком
Беретку ты надень
На непокорный локон.
От злого ветерка
Пускай укроет ушко
Скорей воротника
Пушистая опушка.
И в зеркальце, спеша,
Стрельни пристрастным взглядом.
Ах, как ты хороша,
Когда со мною рядом!
Но корчится душа
В неимоверной муке:
Ты так же хороша,
Когда со мной в разлуке…
Снится мне дворник с лопатой,
Дымные поезда.
Снится сосед конопатый
И дог его иногда.
Снятся мне самовары,
Сковорода в пару,
Бойкие тары-бары,
Похмелье в чужом пиру.
Снятся мне интриганы
В темных очках и без,
Ножики и наганы,
Цыгане и темный лес.
Снятся старые шлепанцы,
Мятые простыни...
Оброненное шепотом:
«Бог тебя сохрани...»
Снится моя контора,
Начальник с пеной у рта.
Снится коллега, который,
Ухмыляется неспроста.
Снятся дома казенные,
Улицы в сером снегу...
Эти виденья сонные
Никак превозмочь не могу.
И время, увы! не лечит.
С виду здравый вполне,
Живу от встречи до встречи,
Как в нехорошем сне.
Живу — не живу, не знаю.
Тащит дней колея,
Пока душой не поймаю
Знакомое: «Это я».
Очнувшись, вдруг замечаю
Всплывает из темноты
Реальность моей печали,
Реальность твоей красоты.
Очень реально манит
Пропасть меж «ты» и «я»...
Все остальное канет
В серых снах бытия,
Поник олень на курточке,
Ресницы, как в росе…
Обида, как Снегурочка,
Растаешь ты совсем.
Круженьем станешь, паданьем,
Хрустальным хрустом наста,
И не мытьём, так катаньем
Унять тебя удастся.
Тебя рассыплет под ноги
Сосульчатый карниз,
И отставные подвиги
Не вызовут на бис.
Ты за прощенье спрячешься
И просто в никуда
Ты под гору укатишься,
Как мутная вода.
У судьбы неласковой в пасынках,
Давних бед презрев торжество,
Я себя поздравляю с праздником
Возвращения твоего.
Нелюбви твоей нет прощения.
Но я как-то перетерплю,
В праздник светлого возвращения
Всем амнистию объявлю.
По старинному по обычаю
В исключительный день такой
Всем опричникам и обидчикам
В знак прощенья махну рукой.
Нелюбимый… Какая разница!
Хоть тоскует душа навзрыд,
Мне любовь состоянье праздника
Всё равно в этот день дарит.
Прозревая надежд крушение,
Я несчастным быть не боюсь.
В праздник светлого возвращения
Я твоей красоте молюсь.
Покрик ворона, круглый, краткий.
Так распарывают коленкор.
Утро ясное, как расплата,
Очевидное, как укор.
Вон сидит на столбе напротив
Птица, чёрен отлив пера.
«Остор-р-рожней на повор-р-роте!» –
Отчего не кричал вчера?
Птица взмыла и к ветру косо,
На решенья, как ты, легка,
Полетела в разлад и в осень,
Где над рощей дым-облака.
Так предельно ясна граница:
Это тень, а вот это – свет,
Это утро, а это птица,
Это я, а тебя здесь нет.
Надо мной напевают тонко
Уходящие в навсегда,
Настороженные под током,
Напряжённые провода.
Мне под утро приснился соперник.
На малиново-жёлтой заре
Он с усмешкой сходил со ступенек
От твоих заповедных дверей.
Было бойко пальто нараспашку.
Длинный шарф полыхал на ветру.
Вот такие не верят в промашку,
Затевая любую игру.
Этот походя может обидеть.
А не то – одарить на бегу…
Мне бы надо его ненавидеть,
Ну а я – не хочу, не могу.
Если ты ему верить готова,
Если он, тёплых губ пригубя,
На ветру равнодушья людского
Хоть на миг осчастливил тебя.
…Я проснулся. Слегка голубело.
Это был только сон! Отлегло.
Что же сердце болело, болело
И утихнуть никак не могло?
Ты явью не зови –
Вообрази, что снится
Любви и нелюбви
Размытая граница.
Таможня начеку,
У разума – резоны.
Но как прогнать тоску
Из заповедной зоны?
Колючие столбы
Да псы сторожевые.
И мы в клещах судьбы,
Как будто неживые.
Рассудок каждый шаг
И судит, и бичует…
Но вольная душа
Туда-сюда кочует.
Шатается без виз,
Без паспорта и спроса.
Ведет её каприз
Маршрутами вопроса.
Не прихотью губя,
А истины взыскуя,
Целуем – не любя
И любим – не целуя.
Но промолчим с тобой,
Что нам обоим снится
Любовь и нелюбовь,
Смешавшие границы.
В мире пестро-фиолетовом
Есть чудесная страна.
Пребывает вечно лето там,
А где северней — весна.
Там озера влагой налиты
Голубого голубей.
Над водой парит без памяти
Пара милых голубей.
Над горой глубокомудрою,
Что взирает свысока,
Закрутясь в барашки чудные,
Почивают облака.
Той стране от века дадены
Всё дурманные дымы,
Заколдованные впадины
И волшебные холмы.
За долинами заклятыми,
За таинственной чертой
Где-то в области экватора
Есть оазис золотой.
Там в лощине, где заветные
Расположены сады,
Завсегда растут запретные
Вечно сладкие плоды.
На улёт к такой галактике
Так легко меня увлечь
Волхвованием халатика,
Что с твоих спадает плеч…
Мы уже по страсти мерим
Зовы древние любви,
И ревёт природа зверем
В закипающей крови.
Губы жалит соль укуса,
На груди – зубов тавро.
Разметав одежд обузу,
Искус-бес свербит ребро.
Ничего уже не значат
Чёт и нечет, «да» и «нет».
В алом мороке маячит
Полушёпот, полубред.
В заповедную окрестность
Завлеки, захороводь,
Где заводит песню песней
Пламенеющая плоть…
«Я знаю,что грешна моя любовь...»
В. Шекспир
Сознаюсь, что любовь моя — грешна.
В ней смешано духовное с телесным.
Но, милая, в том не моя вина,
Когда ты, ангел, — дьявольски прелестна.
Зачем твой взгляд небесной синевы
Увлек меня по неземным орбитам,
Но, не боясь завистливой молвы,
Умножил пылкость местным волокитам?
Божественна твоя земная плоть.
Твой каждый вздох достоин поклоненья.
Но не дано любовью побороть
Простой закон земного тяготенья.
Да, милая, любовь моя грешна.
Но как же алчет вечности она!
Все это бессмысленно!..
(Из разговора)
Бессмысленно кружение планет,
Мерцанье звезд в заледенелом мраке.
И вся-то жизнь, быть может, только бред
Сбесившейся космической собаки.
В чем суть чередованья зим и лет,
Партийных дрязг, религиозной драки?
И весь прогресс, творящий столько бед,
Быть может, лишь бессмысленная накипь
.
Хоть силой страсти камень оживи.
Но что же есть бессмысленней любви,
Зачатья для мучительной кончины...
Но пусть совсем я разум погублю,
Я так тебя бессмысленно люблю,
Что не ищу ни следствий, ни причины.
Вот губы сблизились, и трепет их спаял.
И так глаза смежила сладко нега.
И два дыханья зов любви смешал,
Как он всегда мешает быль и небыль.
И нежностью обжег тот дивный миг,
Когда, снимая с наслажденья пробу,
Рванул беспутно дерзостный язык
Проникнуть знойно к трепетному нёбу.
Под жадной лаской ищущей руки
Сугробам плеч приятно обнажаться.
И нежно напряженные соски
В чужую грудь так тянет тесно вжаться.
И перейдя заветную черту,
Падет стыдливость неизбежной жертвой,
Когда живот притрется к животу,
Из влаги породив огонь блаженства.
Конвульсия, беспамятство и бред.
Агония, влекущая смириться...
Где мы, любимая?
Совсем сошли на нет,
Чтоб спелой новью завтра возродиться.
РОМАНС
Не убирай руки.
Пускай застынет время.
Пускай помедлит кисть,
Что я прижал к губам,
Пока горит закат
и сумерки, зверея,
С дыханьем пустоты
не подступили к нам.
Не убирай руки.
Так светится под кожей
Узор атласных вен-
как жизни письмена.
И нету для меня
тревожней и дороже
Любви среди утрат,
где смута и война.
Не убирай руки.
Так тускло в полумраке
Мерцает лак ногтей.
Так тлеют угольки.
Толпятся за окном
сомнения и враки.
Прощальный миг с тобой.
Не убирай руки.
Не убирай руки,
где пульса перебои,
Как эхо из души
неведомых глубин.
Я не встревожу дух
упреком и мольбою,
Хотя секрета нет:
я больше не любим...
Не убирай руки...
Любимая, отдай мне боль твою.
Я утоплю её в своей печали.
Два горя я верёвочкой завью
И все семь бед к душе своей причалю.
Любимая, мне боль свою отдай.
В своей тоске её я закопаю.
Хлебнул и так я лиха через край,
Так заодно и это расхлебаю.
Любимая, отдай твою мне боль.
Её я испытаю на горенье.
Она не крепче, чем моя любовь,
Выходит – есть надежда одоленья.
Любимая, отдай мне боль, молю.
И пусть она пути к тебе забудет.
Я так тебя отчаянно люблю,
Что всё равно больнее мне не будет.
Отдай мне боль твою…
Пурга куражилась, корёжила, кружа,
Взмывала вверх и падала в пике.
И были беззащитны, как душа,
Пять алых роз у женщины в руке.
Всё засыпало снегом лепестки,
Мерещилось – их не было и нет.
Но лишь касанье ласковой руки –
И снова полыхает алый цвет.
Пурга. Ни зги не зрилось впереди.
Был смутный март подобен февралю.
Как прижимала женщина к груди
Пять алых роз, прекрасных, как «люблю»!
Что со мной? То смеюсь, то печалюсь.
Стал я мягче и к людям добрей.
Но ни в чём за себя не ручаюсь,
Как погода в апрельской поре.
Я как будто неслышное слышу,
Ощущаю полёт и порыв.
От твоих настроений завишу,
Как от неба прилив и отлив.
От улыбки твоей мимолётной,
От приветного взмаха руки
Всё капелью звенит искромётной,
И асфальт пробивают ростки.
Но сердитое слово обронишь,
Недовольно плечом поведёшь –
И ростки подо льдом похоронишь,
Кинешь сердце в холодную дрожь.
Сколько раз, в постоянстве отчаясь,
Я проклятия слал, как врагу,
Но опять то смеюсь, то печалюсь,
И никак без тебя не могу.
Я не раз наблюдал за водой,
То синеющей, то седой,
То лелеющей облака,
То нахмуренной от ветерка;
То закатную красноту
Впереброс с волны на волну...
Но я видел всегда — красоту,
Но я чувствовал — глубину.
Так и ты у меня всегда
Переменчива, как вода.
Ты всегда и та, и не та,
Нераспознанная до дна.
Но в глазах твоих — красота,
Но в душе твоей — глубина...
Ах, какие локоны –
Прогони печаль! –
Облаками легкими
Вьются по плечам.
Близко ли, далеко ли,
Наяву, во сне ль
Обвивают локоны,
Как ракиту хмель.
Очи с поволокою
Излучают свет.
Ласковые локоны –
Обещанье бед.
Я совсем как проклятый.
Разум уволок
Скрученный из локонов
Золотой силок.
Сердце страстью скомкано.
Не хватает слов.
Ликованье локонов –
Как колоколов.
Не горчи упреками
Не кори, что за
Разбитные локоны
Выплакал глаза.
Все вокруг да около
День и ночь хожу,
От игривых локонов
Глаз не отвожу...
От дождя намокли,
Патлами висят
Те шальные локоны,
Милости прося.
Хорошо ли, плохо ли,
Я судьбу не злю,
Развитые локоны
Все равно люблю...
У прошлого украдена,
Пронизанная прошлым,
Лежишь, как виноградинка
На розовой ладошке.
И гаснут вОлны плоские,
Как тихий вздох пучины,
У ног твоих подростковых
В коросте из песчинок.
Идут волнЫ накатами
И roды, и мгновенья.
Любимая, проклятая -
На краешке забвенья.
На скомканное платьице
Тугую косу клонит.
Лежит — никак не скатится
У памяти с ладони.
Следы в песок впечатаны.
Мои иль робинзоньи?
А счастье непочатое
Кругом — до горизонта...
Уже такое давнее
То утро длится, длится
И сердце благодарное
Опять в любовь стучится.
Земля под ноги катится,
Дождь пляшет на лугу.
Коротенькое платьице
Облепит на бегу.
Берёзовое кружево,
Круженье в голове.
А месяц, словно суженый,
Сияет в синеве.
Отчаянно готовые
На радость и беду,
Глаза твои бедовые
Да губы на меду.
Ты вспыхиваешь порохом.
Ну разве кто уймёт
Твою улыбку сполохом
Да локоны вразлёт!
Поёт душа стозвонная
Серебряной струной,
А детство забубённое
Смеётся за спиной.
Вдали заря невестится,
Цветами полон луг.
Зовёт любовь-ровесница
В кольцо крылатых рук.
С добрым утром, милая!
Хоть и не сезон,
Вьюга круто взмылила
Близь и горизонт.
Как в антенном кабеле
Сетками помех,
Заштрихован набело,
Белый свет померк.
Оргией расхристанные
Простыни трясут.
Неохота из дому
Нынче даже псу...
Небо наземь валится
Не видать ни зги.
Мир кипит и варится
В пламени пурги.
И кусты зеленые,
Первые цветы-
Все стоят беленые,
В ужасе застыв.
Он немало выстрадал,
Но не подобрел,
Только сердце выстудил,
Шемутной апрель.
Шиворот-навыворот.
Суета сует.
Выверты без выбора.
Далеко ль до бед...
Прочь, тоска постылая!
Вопреки судьбе,
"С добрым утром, милая!"–
Говорю тебе.
Ты права, всё было, было.
И почти уже не жалко.
Было – летом нас знобило,
А зимою было жарко.
Воробьи клевали вишни,
Груши падали на крыши.
Мы играли в третий лишний,
Трезвых окликов не слыша.
Шалопаевкой шатались,
Грызли синие сосульки.
Так задошливо шептались
Звёзд стеклянные висюльки.
В сумрак сеяные вздохи
Поцелуями всходили…
По асфальтовой эпохе
Мы изрядно наследили.
И дороги, как обмотки,
Облипали наши икры.
Сшибкой чувств кипели сходки,
Вперебой бои на игры.
Ты права – всё было, было.
Прочь – как пыль со стола?
И губила, и любила,
Души выпестовала.
Сосна встряхнулась ото сна
И удивилась: «Мать честна!
Кажись, уже совсем весна».
Снег почернел и занемог.
Проталины легли у ног,
И вьётся над бугром парок.
А вон ручей бормочет чушь.
Дробиться небо в бликах луж.
В листве зашевелился уж
И мальчик по лесу бредёт.
Он каблуком ломает лёд
И под нос песенку поёт.
Поёт он, что пришла весна,
Сосна встряхнулась ото сна…
Но песенка слегка грустна.
Ему немножко стало жаль
Снегов искрящийся хрусталь
И лыжный след, манящий вдаль.
ДЕД:
Одноэтажная Россия!
Расхристанные колеи.
Глядит с прискорбием мессия
В глаза потухшие твои.
Задворки атомной эпохи,
Где ветер шастает, скуля.
Заросшие чертополохом
Осиротелые поля.
За покосившимся забором
Томится опустелый двор,
Где беглый дождь крадётся вором,
Шепча про смертный приговор.
На всё столица смотрит снобом,
И не понять ей свысока,
Зачем берёзовым ознобом
Исходит русская тоска.
А если память тьму пронзает,
То видится, как вдалеке
Российский спутник проползает
Слезой у неба по щеке….
ВНУК:
Вроде сетовать глупо!
Не ворчите, отцы!
Погибают халупы,
Возрастают дворцы.
На вчерашней помойке,
Где гуляли бомжи,
Шум решительной стройки,
В двадцать крат этажи.
Где визжала гармошка
Свой телячий восторг,
У бетонной сторожки
Распоясался торг.
Где на грудах развалин
Зеленели кусты,
Купола засверкали,
Засияли кресты.
Дефициту былому
Не пророчьте возврат.
Дорожают хоромы,
И авто нарасхват.
Новых муз бестиарий
Веселит молодёжь.
Куршавель и Анталия
Знают русский кутёж.
В одночасье богатым
Ставши, наш нувориш
Миллионными тратами
Изумляет Париж…
ОТЕЦ:
Одноэтажная Россия –
Ватага захудалых хат.
Но в них и вызревала сила,
Которой хват богат и свят.
Она не лаптем щи хлебала,
Но топором и долотом
Такие храмы создавала –
Варяги ахали потом.
Гуляла воинская слава,
Бродили буйные бунты…
Соломой крытая держава
Была с Европою на «ты».
И пробавляясь редькой с квасом,
Всех поражала – будь здоров! –
Шаляпинским могучим басом
Глуша заморских теноров.
И величавая дорога
Крутой космической судьбы
Брала начало от порога
Простой гагаринской избы…
Я родинки твои губами соберу,
И счастьем захлебнусь, заветное отведав.
Смущенье и твоя улыбка поутру
В душе зажгут зарю и переполнят светом.
Я распахну окно, и перехватит дух
Порхание листвы и птичьи переборы.
И глянет райским сад, и яблоки в саду,
Затеясь на соблазн, умножат уговоры.
Фатою облаков едва прикрыта даль.
Нам август спелый плод роняет у порога.
Зачем длинней любви и прямодушней льда
Заманчиво блестит пустынная дорога?
Где-то был я, когда меня не было?
В виде замысла или корпускулы.
По желанью какому востребован,
На потребу какую науськанный?
Изловчилися воля с характером
И сложилися в некое сущее.
Получилась живая галактика,
По осеннему лесу бредущая.
Где-то буду, когда не останется
От вчерашней вселенной ни шороха?
Только небо слегка затуманится
От неверного звёздного сполоха.
Разлетится на кварки да атомы
Сильно гордое разумом ячество.
С неизвестной затеей сосватано
Будет новой природы чудачество?
Разметёт и – захочет покаяться,
И примерит к наитию почерк свой.
И опять возникая из хаоса,
Гармонически сложится творчество?
ДИПТИХ
***
Мы вернёмся сюда через тысячу лет
И, душой окунувшись в покой,
Мы увидим, как дети встречают рассвет,
И пугливый туман над рекой.
Будет радость, как свет, разливаться везде
И плескаться на плёсе плотва.
И заботливый ангел придёт по воде
Возвестить торжество естества.
И над миром раскинутся перья зари,
Утро детским раскатится смехом
И аукнется с далью, и где-то внутри
Отзовётся малиновым эхом.
***
Мы вернулись сюда через тысячу лет
И, объятые серой тоской,
Мы увидели: мглы не осилит рассвет
Над свинцовой зловонной рекой.
И пустыня без жизни лежала у ног,
Только пепел безмолвно кружил.
Опалённые крылья на чёрный песок
Грустный ангел бессильно сложил.
Только ветер беспутный свистел в пустоте,
Только сны наплывали из мрака.
Навсегда отсмеявшихся в нетях детей
Даже некому было оплакать.
Пригубив любви и нежности,
Нахлебавшись зла досыта,
Привыкаю к неизбежности
Жуть жующего корыта.
Болевое перекрестие
Огорчений и обид,
Чую горькое предвестие,
Слышу шум последних битв.
Разбираемый на атомы,
Разгляжу из-под доски,
Как орудуют лопатами
В злом похмелье мужики.
Привыкаю, хоть не хочется,
Не иметь и не хотеть,
В глухонемом одиночестве
Под крапивой сиротеть.
Что там прочили, пророчили –
Заморочено в тоске.
Вся-то жизнь — коротким прочерком
Не на камне — на песке
Растворилось. Было — не было?
Все осталось молодым.
Все земное стало — небово,
Все небесное — земным.
Привыкаю к неизбежности
Несговорчивой поры,
К той безвременной безбрежности,
Где смыкаются миры...
Заросла быльём дорога
До знакомого села,
Где у милого порога
Низко клонится ветла.
Где нечаяяно повеет.
Сенным духом из сеней.
На задворках зачернеет
Шевеление теней.
Только тени домовничат
В этой брошенной избе
Да совой разруха кличет
В развороченной трубе.
Лопухи в окошко зырят,
Влезть на крышу норовят.
Через щели бъёт навылет
Непрощающий закат.
Сердце спросит: кто виновник?
Догадается -- да сами...
А дичающий терновник
Плачет чёрными слезами.
Опавшая листва прикинулась живой
И за машиной вслед бежит по мостовой,
Под шинами шурша, взметаясь на капот.
Как будто норовит легко освоить взлёт.
Погасит дождь порыв усталого листа,
Но, смирному, ему всё снится высота.
И тщится пробудиться, секрет весны тая,
Когда уходит дымом в небесные края.
И грустно, и легко.
Восторг сжимает горло.
Барашки облаков,
Бредущие над городом.
Осенние костры,
Их запах горьковатый.
Прощальные пиры
С улыбкой виноватой.
Чуть слышно дни шуршат,
Опавшие на землю.
Готовится душа
К смиренному «приемлю».
Как будто дальний цокот конника,
В ночи скатившийся с пригорка,
Лихих копыт скороговорка –
Ноктюрн дождя и подоконника.
Он пулемётит так тачанисто,
Шалавый пасынок циклона.
А то – как стрекот эшелона
По стыкам прострочит отчаянно.
А то – как курица голодная
Колотит клювом по корыту.
А то – как каблучков подбитых
Отбарабанит дробь походная.
Тот дождь подобия накручивал.
Он убегал, но оставался.
Оплакивал и издевался.
А то чечётку выкаблучивал.
И ночь, дождём изрешечённая,
Плелась в тоске и лихорадке
Без умысла и без оглядки,
На бесприютность обречённая…
Дни – короче, ночи – дольше,
И все ночи напролёт
По карнизу бродит дождик,
Крохи времени клюёт.
Заунывный, монотонный,
Ходит – бродит взад – вперёд.
Тот дозор его бессонный
Хватко за душу берёт.
То толкует, то лопочет,
То талдычит вразнобой.
Что-то жуткое пророчит,
Завербованный судьбой.
То попутный, то попятный,
Ход его необратим…
Приговор его невнятный
Больше слушать не хотим.
Включим маленький кассетник
И под музыку вдвоём
Мы под парусом рассветным
В неизвестность уплывём.
В этой пригородной роще,
Где осинка на ветру
Листья жёлтые полощет –
Бурелом из ржавых труб.
Где зарянки и синицы
Тренируют голоса,
Ухитрились заблудиться
Два кривые колеса.
Где у липовой развилки
Жмётся выводок опят,
Перебитые бутылки
Так язвительно блестят.
Где ручей журчал игриво
Под смородинной листвой,
Сотни банок из-под пива
Громыхают под ногой.
Где ежи справляли свадьбу
Под широким лопухом,
Развалилась нынче свалка –
Свал худого на плохом.
Где заря держала флаги
В виде алых парусов,
Смех распялил на коряге
Пару шёлковых трусов…
В этой пригородной роще
Нам не петь – собакам выть.
Здесь убить кого-то проще,
Чем кого-то полюбить.
Неба тайные глубины
Опрокинув над селом,
Веет вечер голубиным
Голубеющим крылом.
По дворам плетётся стадо.
Пылью застится закат.
И пытливые Плеяды
В заводь тихую глядят.
Так кувшинки да лягушки,
Думы дремлющей воды.
Ловят вётлы-побирушки
Горстку меди со звезды.
Над прогретою тропою
Хороводят толкунцы.
И раскинулась по полю
Тишина во все концы…
За горами, за годами
Пролетают над судьбой
Это лето, эти дали,
Этот вечер голубой.
Я по улице Красной пройду
И на улицу Добрую выйду.
Я деревьям в случайном саду
Расскажу про печаль и обиду.
Будет яблоня веткой кивать,
Палисадник обнимет сиренью,
Будто скажет: "Кончай горевать!"-
И откроет калитку к забвенью.
Так спокойная тропка манит
Все лихое забыть безвозвратно.
Только что-то душе говорит,
Что твоя красота всеохватна.
Я по улице Красной пройду,
И душа покорится устало.
Я калитки такой не найду,
За которой бы ты не стояла.
Черёмуха накличет холода.
Закружит лепестковая пороша
И навсегда укроет без следа,
Что было нарубцовано на прошлом.
Так в мире первозданно и бело.
В безветрии деревья обомлели,
И всё волшебный облик обрело.
Вон, даже ночи нынче побелели.
Вселенная застенчиво чиста.
Порыв души утешен и утишен.
Что ж, начинаем с белого листа.
Переживём и заново напишем.
Был черен четверг.
Лишь ты - за порог,
Он сразу померк
И свет уволок.
Всетемная смоль
Прилипла, слепя.
И стиснула боль
Сплошным "без тебя".
Был черен четверг.
Ну что ж - уничтожь.
Он душу поверг
Куда-то в ничто,
Где кануть во лжи
Желаньям благим.
Обнявшись, лежишь –
Другая с другим.
Был черен четверг.
Черней черноты.
Как траур поверх
Твоей красоты.
Без красок, без нот,
Без "да" и без "нет".
Несбывшийся плод.
Банальный сюжет.
Был черен четверг.
Тоски торжество.
К последней черте –
Всего ничего.
Ветер шатался по подворотням,
В тёмных проулках гремел железом.
То укрывал темнотой первородной,
То раскачивал свет бесполезный.
От стылых угроз тряслись карнизы,
Истово маялись флюгера.
Смутно метались коты и крысы,
Ночь растранжиривая до утра.
Река убегала в подмостное логово,
Шугой раскачивая берега.
Только шпили высились строже строгого,
И площадь пустая была строга.
И что-то было в той ночи ветреной,
Как тенеподобный тать за углом.
То ли ноябрь, то ли март неприветливый,
То ли канун, то ли полный облом…
Качались вербы на ветру,
Клонили головы, печалясь.
И вечер затевал игру
С тенями, их унять отчаясь.
Толпились тени у двора,
Они заглядывали в окна.
И ворожило до утра
Луны недремлющее око.
Но были вербы так светлы
И так отмахивались смело
Что были загнаны в углы
Остатки ночи оголтелой.
И мы к реке смотреть пошли,
Как вперекор шальному ветру
Седые вербные шмели
Мохнатились на стылых ветках.
Они мирили нас с зимой,
Весенне головы кружили.
Мы ветки принесли домой
И у иконы положили.
Сквозь ветки вербные глядел
Так примирённо лик иконный,
Как ярко вешний луч алел
В обыденности заоконной.
Вариации на тему ля-любовь минор
В слепом дому играло пианино.
Усталых струн плескался звукопад.
А у ворот, как блудный сын с повинной,
Топтался ветер и сутулил сад.
И слыша обомлевшие бемоли,
Ломался в лужах молодой ледок.
Мелодию, знакомую до боли,
В холодной мгле улавливал ходок.
Ему казалось – прошлое застыло,
Его подёрнул времени мороз.
Но эту наледь музыка дробила,
И ветер щёки осушал от слёз.
Всё приглушённей рокотали струны,
И прозревал прохожий, сам не свой,
Как, удаляясь по дороге лунной,
Бетховен ник кудлатой головой.
Месяц с откусанным краем
Булкой висит над сараем.
Глядя на сдобную булку,
Я прохожу по проулку.
Гложет голодная дума:
«Булка, наверно, с изюмом».
Мне возражает собака,
Цепью тряхнувшая: «С маком».
Кошка на крыше милиции
Громко вопит, что с корицей.
Галка, вдали пролетая,
Нагло талдычит: «Простая».
Тучка, что по небу шастала,
Лунную булку сграбастала
И ничего не сказала,
Только подумала: «Мало».
Виктор Гордеич приладил решётку
Присохшую глину стряхнул с колен.
Довольный хозяин откупорил водку,
Достал из погреба холодец и хрен.
Тяпнули за то, чтобы в новом камине
Играл огонь и жило тепло.
Кухарка обедом их накормила,
Были изрядны и борщ, и плов.
Раздобревший хозяин нахваливал хоромы
Терем с башнями в три этажа,
Цинковой крыши острые изломы,
Сад, где носятся клыкастые сторожа.
Гордеич поддакивал да ахал,
Нос в табаке, сыт и пьян.
Пачка купюр, заработанная махом,
Приятно оттягивала карман.
Но, уходя, подсмеивался ехидно.
Конечно, камин был с виду неплох,
Но там, в дымоходе, таился невидный
Завистью подсказанный подлый подвох.
Чуть ветерок над трубой разгонится,
Круче накренится столб дымовой,
Будет камин завывать в три голоса,
Как замурованный домовой.
Как мартовское марево томит,
Туманною волною накрывает,
Колышет дали, сумерки синит,
На месяц поволокой наплывает.
Не разобрать погоды на дворе.
То капает, то резко подморозит.
Глядишь, к полудню вовсе на бугре
Уплыть ручьем собрался след полозьев.
Март озорует, будто нам назло.
Он брызжет грязью, весело осклабясь.
Вот и совсем дорогу развезло,
И между нами не мосты, а хляби…
Стальное клацанье коньков.
Шуршанье льда.
Сугробы серые с боков.
Вверху - звезда.
А рок крутой - он нервы рвет
И репродуктор.
Каток хохочет и ревет,
Насквозь продутый.
Так весело под этот гвалт
Скользить по кругу,
И телом вписываться в вальс
Легко, упруго.
Такие вспомнить вензеля –
Другим на зависть.
Скользить, волнуясь и шаля,
И огрызаясь.
Круженье лиц, круженье лет...
Азарт виражный.
Кто говорит - возврата нет?
Не для отважной!
Тебя заносчиво несет,
Невероятно.
И время набирает ход
Совсем попятный.
Заносит жизнь на вираже –
И не угнаться.
Вот двадцать лет тебе уже...
Уже - пятнадцать...
Кто там маячит впереди?
Дерзишь, девчонка!
Вперед - до холода в груди.
Какого черта!
Ты обернулась с хохотком,
Смиряя ход свой,
И обожгло, как кипятком,
Родное сходство.
Скорей бы холода глоток!
Но - не вздохнуть.
И опрокинулся каток
Тебе на грудь.
"Смирись", - сказал холодный лед,
Прижат ко лбу.
Кругом привычный хоровод
Вершит судьбу.
Такой же равнодушно злой,
Затронут мало.
Но кто-то шепчет со слезой:
- Ушиблась, мама?
Зубами скрипнешь: - Подвела
Коньков заточка.
Не думай, что твоя взяла.
Ошиблась, дочка!..
На плеск огней, сверканье льда,
Гурьбы заверченность
Глядит печальная звезда
Так недоверчиво...
Бело – розовый вечер. Декабрь.
Словно тросы, дымы завитые
Держат облако – дирижабль,
Зацепившись за крыши крутые.
Да, зима затевает всерьёз.
И луна, словно рана навылет.
И визжит под ногами мороз,
Будто лапу ему отдавили.
Ледяными пупырьями звёзд
Кроет неба озябшего кожу.
В воротник замерзающий нос
Поскорей утыкает прохожий.
Что погнало его из тепла,
Поманила какая морока?
Ночь свинцово на плечи легла,
И ему, как и мне, одиноко.
По гладкой, по укатанной,
Размашистой лыжне,
Как будто предуказанной,
Тащится скучно мне.
Сверну- ка в эту просеку,
Где целина пока,
Где только тени по снегу
Да петли русака.
Нелёгок путь нехоженый,
Потуги велики,
То буерак непрошенный,
То кочки, то сучки.
На гору прёшь – упаришься,
Одышка, что ни шаг.
А там, глядишь, провалишься
В какой-нибудь овраг.
Препоны да лишения
На избранном пути.
Какое ж достижение
Маячит впереди?
Да ничего особого.
Лишь доказал себе,
Что смог, когда попробовал
Наперекор судьбе.
А в роще запорошенной,
Петляя и маня,
Лежит, тобой проложена,
Недолгая лыжня.
Был черен четверг.
Лишь ты - за порог,
Он сразу померк
И свет уволок.
Всетемная смоль
Прилипла, слепя.
И стиснула боль
Сплошным "без тебя".
Был черен четверг.
Ну что ж - уничтожь.
Он душу поверг
Куда-то в ничто.
Где кануть во лжи
Желаньям благим.
Обнявшись, лежишь –
Другая с другим.
Был черен четверг.
Черней черноты.
Как траур поверх
Твоей красоты.
Без красок, без нот,
Без "да" и без "нет".
Несбывшийся плод.
Банальный сюжет.
Был черен четверг.
Тоски торжество.
К последней черте –
Всего ничего.
На улице – сплошное «ах!»
Как терема кругом бараки.
Дымы маячат на домах,
Как восклицательные знаки.
Ветла в пушистом куржаке
Стоит невестой у калитки.
А солнце под уклон к реке
Кидает золотые слитки.
Шагнёшь уныло за порог.
Оглянешься – и обомлеешь!
Не гиблый пригород – чертог,
Где ты приют душе имеешь.
Шампанское пенилось в час пополуночи.
Но черти, видно, начародили:
Был Дед Мороз хмур и задумчив,
Горчило вино и свечи чадили.
Гость хохотал. Голосило радио.
Но было кого-то ужасно жалко.
И расфуфыренная елка вздрагивала,
Что завтра ее отвезут на свалку.
Так и жизнь пролистаем — сутки за сутками
Завтра проснемся мы стариками...
И наступало чье-то отсутствие
На сердце острыми каблуками.
Ходят белые по улице,
Распевают о» да «у».
В их походке странно чуются
Сны медвежьи наяву.
Шемутят медведи шалые,
Рушат белые столбы,
А сугробы залежалые
Поднимают на дыбы.
Задирая морды снежные
В свистопляске вихревой,
Очарованные нежити
Водят белый хоровод.
Горожане огорошены,
Прямо сами не свои:
Переходы запорошены,
Нет трамвайной колеи.
Все пути стихией скомканы,
Все дела «от сих до сих».
Ни автобуса знакомого,
Ни маршрутного такси.
И спешат забыто пешие
По пустынной мостовой,
Где разгуливают лешие
С белогривой головой.
Вот оно, декабря вороженье!
Снега медленное сниженье,
Заторможенное круженье,
Белых кружев живой ажур.
Наблюдая зимы вторженье,
Наблюдая души движенья,
Не обретшие выраженья,
По безмолвью хожу-брожу.
Этот мир, поседевший рано.
Этот снег, будто бинт на раны.
Этот медленный, этот странный
Добрый натиск мелькливой мглы.
Заглушая шаги бурана,
Злые посвисты ветров бранных,
Снег идет первозданно, обманно
Затушевывая углы.
Ты совсем зачарованный, город,
Позабывший и радость, и горе,
Загасивший и печи, и горны.
Где тут время и где горизонт?
Белизна с многоцветием в споре.
Где деревья, собаки, заборы?
Только белому тихое вторит...
...Вопль
автомобиля,
скрежет тормозов!
После обеда, как правило, в пятницу,
Отыскав уловку улизнуть со службы,
Летела, стараясь за спины прятаться,
Воровато озираясь, не встретился муж бы.
И долго тряслась чужая кровать,
Как груша под тупою пилою садовника.
Почему-то полюбилось тебе целовать
Мощные кулаки любовника.
Потом вы курили и хохотали
Над тем, как глупо губу раскатали
На твою красоту другие претенденты:
Шеф, шофера, охранник, агенты...
Потом, отдышавшись и поостыв,
Спешила укрыться под сенью брака,
Где давно разевали голодные рты
Сын, канарейка, супруг и собака.
Сытые скоро начинали зевать.
Кто знавал узаконенный секс без отпуска?
Скрипнуть боялась родная кровать,
Чтобы не потревожить отпрыска.
... Так и длилось: неделя за неделей
То ли тащились, то ли летели...
Как-то в пятницу поутру
Довелось у зеркала подольше посидеть,
И вдруг открытие - серпом по нутру:
Начала седеть.
И какая-то сеть у вянущих век
Устроила жалкую перепутаницу...
С каждым днем все больше грустных вех.
В сердцах расколотила пудреницу.
Постепенно обнажая вокруг пустоту,
Неуклонно умножая печаль,
Время слизывало красоту
И на всём ставило свою печать.
Слинял обладатель крутых кулаков.
Канарейка сдохла. Собака сбежала.
Сын женился – и был таков.
Только мужа любовь удержала.
Вы вместе скуку топили в вине
По пятницам, когда делать было нечего…
И я потихоньку вздыхал в стороне,
Как и прежде, тобой не замеченный.
Где вождь со вскинутой десницей
Стоит на старом пьедестале,
Там торг на площади теснится
И воронья пирует стая.
И смех, и крик. Кого-то сбили.
Азартный гомон с перебранкой
Шикует площадь изобильем,
Как будто скатерть-самобранка.
– Почём вчерашние напасти?..
– За две сегодняшних прорехи...
– Вот горсть завистливых напраслин...
– Кому задаром пустобрехи!..
Вот два хмыря — уже поддали—
Спешат загнать не без ухмылки
Колодку дедовских медалей
За две зелёные бутылки.
Бомжи, карманники, цыгане
И толстосум из-под Казбека...
Смешались в пёстром балагане
Мутанты чёрта с человеком.
Старинное заданье — выжить
Дрожжами бродит в этом сусле,
Мешая простаков и выжиг,
И мат, и <<Господи Иисусе!»
Что нынче памятнику снится
Под шум житейской карусели?..
Его усталую десницу
Вороны серые обсели.
Выходила зачем-то в чёрном,
Бытовой разрывая круг,
Тех блудливых и непокорных
Чёрных кошек кормила с рук.
Тёрлись трепетно у запястья,
Всё пытались его лизать,
Но сверкали несытой страстью
Электрические глаза.
В полутьму ускользали тени,
Зорко зыркали из углов.
Их таинственные затеи
Были будто сплетенье снов.
И сливалось чёрное с чёрным,
И таилось, кралось – напасть….
Выходила так обречённо,
Будто пестовала напасть.
Ненасытные, как желанья,
Потаённые, как грехи,
Неосознанные созданья
Страсти, морока и стихий,
Свора будто бы приручённых
Собиралась, клубясь у ног.
И бросала женщина в чёрном
Им, играя, души клубок.
Усни, печаль моя, усни,
Закутайся метелью,
Пусть надо мной мелькают дни
Неуловимой тенью.
Пускай от горя до беды
Переметёт дорогу,
И чьи-то на сердце следы
Затянет понемногу.
Усни…
Но знаю – и во сне,
Под милосердной сенью
Из белой вечности ко мне
Не снизойти забвенью.
Тихо слетела с неба,
В душу легко легла
Радость первого снега,
Девственна и бела.
Не паданье, а паренье.
Ласка легла на боль.
Светлое примиренье
Мира с самим собой.
У корпуса заплёванные ёлки.
Под ёлками — кондомы и окурки.
А в корпусе клистиры и касторки,
И рыжие раскормленные мурки.
Крахмалом шелестящие халаты
Слоняются по скучным коридорам.
А старички, дряхлы, но хамоваты,
0 встречной юбке рядят с приговором.
Здесь похотью подслащена хвороба,
И каждый пентюх мнит себя сатиром.
Они ретиво клеятся к зазнобам
На танцах, ободрённые кефиром.
Гармонь переорут магнитофоны,
Да так, что не услышать человеку,
Что каркали пророчицы — вороны,
Готовясь к запоздалому ночлегу.
Бессонницею скомканные лица.
И маятник — покою не помощник.
Нежданно угораздивший влюбиться
Якшается с тоскою полуночник.
Был шестнадцатый день октября.
Ветер рощу шатал не по злобе.
Ликовали берёзы, горя,
Словно в чувственном пылком ознобе.
Над жнивьём гомонили грачи,
Репетируя песню отлёта,
И сияли косые лучи,
И лежала в грязи позолота.
Нас дожди обошли стороной,
А прощальная ласка согрела.
Как обрывки надежд, над стернёй
Паутина летела, летела …
Он жил, пережёвывая белки,
Не ведая в том ничего таинственного,
Считая за сущие пустяки
Единство единого и единственного.
По сеновалам и по сеням
Потел от охоты на спелых самок,
И зубы дробил соседским парням,
Не рассусоливая про самость.
Когда объявлялся крикливый пророк
И злое «ату!» сатанило площади,
Он шёл и охотно взводил курок,
Не напрягая мозгов – так проще ведь.
Так любо в шеренгах маршировать,
Построившись массами, классами, расами,
Всё несогласное – переломать,
А то и бомбами позабрасывать.
Он славил равнение блях и мозгов,
Считая за благо ранжир без извилин,
Строй, торжествующий над мелюзгой,
Приказом настроен и окриком взмылен.
Не зря говорят, что судьба слепа.
Герою подножку подставил фатум –
Однажды его растоптала толпа
Офонаревших футбольных фанатов.
Ему униформа была к лицу,
Но смерть по-своему переосмыслила.
Осталась лишь горькая пыль на плацу,
Осевшая, как дымок от выстрела.
Скоро ж лето прошло!
Позабрызгана охрой окрестность.
Стонет ветер, царапая брюхо жнивьем.
В старомодном плаще у порога стоит неизвестность,
Застя память о веке, в котором сегодня живем.
Из колючей дали задувает сиреневой стынью,
И виски холодит ощущение дальних угроз.
От сгоревшей ботвы горьковато наносит полынью.
Бродит тенью печаль у почти облетевших берез.
Крикнет цапля «прощай»,
пролетая над сирым болотом.
Грустных птиц провожу
всепрощающим взмахом руки.
И тоскует душа, словно тоже готовясь к отлету,
И над прожитым летом прощальные пишет круги.
И пробил час. И молния велела
Пролиться ливню. Он ударил косо
По пажитям, по рощам оробелым,
Автобусу метнулся под колёса.
Он по стеклу нахлёстывал ретиво,
Как будто внутрь отчаянно просился.
Он смазал весь пейзаж:»Старье! Рутина!» –
Талдыча про Коро и про Матисса.
Он видимое сдвинул в неизвестность,
Где рощи перепутались с полями.
Как будто бы завешена окрестность
Холстами Пикассо и Модильяни.
Но хлынул свет – и души распахнулись
Неимоверной нестеровской далью,
А после незаметно обернулись
Извечной левитановской печалью.
Затворите окно,
Не пускайте той бабочки чёрной,
Хоть она хороша
И так трепетно машет крылами,
Так настойчиво хочет,
Так страстно
Поведать о чём-то,
И кириллицей страха
Ложится пыльца
На затворенной раме.
Улетай восвояси,
Свободной пребудь
И воздушные вей пируэты,
На закате рисуй
Беспредельного лёта зигзаги.
Ведь пока ещё август,
На патоке густо
Замешано лето,
Всё нектара полно
И весёлой, забористой
Жизненной браги.
Тень порханий её,
Точно хлопья пожарищ
На сердце осядет,
Как её ни гони
И старательно так не захлопывай ставней.
И отравит вино.
И обманет,
И добрых подружек отвадит,
И как иву седую
Под окошком грустить
Только память оставит.
Вскипал обычный день.
Но траурно легла
На небоскрёбы тень
Зловещего крыла.
Был в злополучный миг
Разыгран смертный блиц.
И содрогнулся мир
В руках самоубийц.
И миллионы глаз
Заворожил мираж,
Как смертник бросил нас
В убийственный вираж.
И стал яснее шанс
Армагедонных битв,
Когда наш хрупкий шар
Легко сорвать с орбит.
Планета, как фугас.
В ней дремлет динамит.
Бикфордов шнур припас
Неистовый шахид.
Пора держать ответ
За миллионы бед.
Самоубийства грех
Равно лежит на всех…
Кучерявые такие,
Полные беспечности,
Кочевали кучевые
По вечерней вечности.
Замирали, цепенели
И об ёлки ранились,
Густо понизу синели,
По бокам – румянились.
Завлекая душу вместе
С облаками странствовать,
Над сосной болтался месяц,
Как серьга цыганская.
Следом в мороки ночные
Звали орды звёздные.
Уплывали кучевые,
Обступали грозные…
Как барка крутобокая от пирса,
Лиловая отваливает туча.
Идет, кренясь упрямо-тяжело,
Нагруженная доверху громами.
Тут их все утро грузчики катали
С ворчаньем на высокие борта
И с грохотом кидали в гулкость трюмов...
Уходит неохотно, как угроза.
И гавань, голубого голубей,
Еще просторней от ее соседства.
А жаворонок, птенчик беззаботный,
На арку радуги уже повесил
Оранжевую песенку свою,
Как вечную мелодию надежды.
Так и живем — под молнией и трелью...
Девчонка, отпустив собачье ухо,
Тараща синью полные глазенки,
Забыла вдруг про шалости и крики,
Глядит наверх и говорит так тихо,
Как не умела раньше никогда:
— Как хорошо...
Ребенок, что с него возьмешь...
Отмотайте мне ленту обратно,
Покажите июльский денёк,
На тропинке узорные пятна
И в руке – нераскрытый цветок.
В голубых ремешках босоножки,
На подоле – репей и пыльца.
Скрип калитки у дальней сторожки,
Золотые шары у крыльца.
Тот укромный приют покажите,
Где лукавые ласки стелю,
И подольше тот кадр удержите,
Где туманом клубилось «люблю».
И нежданной грозы канонаду,
Торопившую время взрослеть…
Впрочем, лучше не надо, не надо,
Слишком грустно всё это смотреть.
Был полосатый август,
Время зноя и гроз.
Злой вездесущий абрис
Стрелоподобных ос.
Сколько же их дребезжало,
Жадно кругом вилось!
Не знало жалости жало
Этих стремглавых ос.
Сладкий огрызок груши
Уничтожали взасос.
Сплетниц вселились души
В этих скандальных ос.
Август катил к исходу
Лета косую ось.
Мало в бочонках меду,
Много над ними ос.
Свора возни базарной,
Дерзкой грызни всерьез.
От храма и до казармы—
Свирепое торжище ос.
Близко поживу чуют.
Кружится стая угроз...
Лишь губы твои врачуют
От злобных укусов ос.
…Тропинка под откос,
Где беглой чередою
Струение стрекоз
Над слюдистой водою.
Где полдень жжёт песок,
Мелькает суть за тенью,
Ресницами осок
Нашёптано забвенье.
В ладони зачерпну
Той влаги из болотца,
Лицо ополосну –
И на сердце прольётся.
Улица Ильинская-Покатая.
Лепет тополей над головой.
Вовсе на хоромы небогатая,
Нищенка худая и горбатая
В рябинах булыжной мостовой.
Это кто там на корявом велике,
Дребезжа багажником пустым,
Под откос до лыбедского берега,
Хоть нельзя, конечно, и не велено,
По тропам проносится крутым?
Это кто там на закате пламенном
Сжал модель крылатую в руке?
И мечтой стремительной направлено,
Улетало сердце вслед за планером
С озорным названьем «Бре-ке-ке».
Это кто там с книжкой канителится,
Но когда приспичит, то готов
Супротив задиры и бездельника
Постоять за младшего брательника
С помощью несильных кулаков?
Помнишь ли, Ильинская – Покатая,
Звон орлянки, стуколку в ночи?
И куда, когда, сверкая пятками,
Пронеслась орава бесноватая,
Хохоча без видимых причин?
Столько за калитками попрятано
Сердцу дорогого и проклятого!
Память теребит со всех сторон.
Промелькнув убогими заплатами,
Милая Ильинская – Покатая
Жизнью убегает под уклон.
Аллеи липких лип и пыльных тополей
Малиновый июль ошпарил знойным звоном,
И сверху жёлтый глаз всё истовей и злей
Ярится и косит, глумится над зелёным.
Оплавлен тусклый блеск усталых куполов.
Как будто прах веков влачится над холмами,
А марево вдали, колебля свой улов,
Двоит луку реки в лесистой панораме.
За пойменный простор, где три сосны поют
И плавится асфальт на Муромской дорожке,
Фантазия зовёт найти душе приют,
Преданья давних лет листая понемножку.
Я вижу – лиловеть принялся неба край.
Как гром, ворчит Илья, но с печки не слезает.
Но ветер теребит и требует: «Встречай!
Калики у дверей, и жажда их терзает».
Катерок утонул в закате.
Тишина всколыхнулась зыбью,
Бесконечной игрой параллелей
И раскатывающихся кругов.
Мерная увертюра покоя.
Миг вечности?
Вечность мига?
Душа загляделась – в себя.
Красота твоя тихая,
Но себе на уме.
Луч из сумерек выхватил
Белый храм на холме.
Шелестение хвойное.
В чаще мхи да хвощи.
Вышина колокольная
Усмирит: «Не ропщи».
Над крестом перекошенным
Черный крик воронья.
Чей-то хутор заброшенный.
В лопухах колея.
Зов кукушечий, эхо ли?
Вся крапива в росе.
Время мимо проехало
На кривом колесе.
Леший по лесу шляется
И бубнит в полусне.
Погремушкой качается
Лунный серп на сосне.
Коренная, кондовая,
Из корявых коряг
Красота, не готовая,
Чтобы трогал варяг.
Для кого — неказистая,
А кому — хороша..
В хриплом вопле транзистора
Захлебнулась душа.
Морок рока заморского.
Набегающий мрак.
Нечестивое воинство
Тащит душу в овраг...
Давайте без шума, давайте без крика.
Давайте немножко послушаем, как
По ржавой ограде ползёт повилика
И во поле с месяцем шепчется злак.
Под шорох зарниц вызревает сознанье,
Что тихое Слово сплетает миры.
Росинкой на ветке висит мирозданье,
Готовое ринуться в тартарары…
Под ворожбою крон в оранжевом бору
Гнездится тишина и зреет земляника.
Но слышно – на заре не спится топору,
И корчится в ногах тропинка – заманиха.
Доносят хоры сфер органные стволы,
И музыка небес нас обдаёт озоном.
Но явно злеет визг безжалостной пилы,
И кренятся миры, и рушатся со стоном.
Ещё фырчит глухарь, ещё ручей течёт
И пестует плоды утайница – грибница,
Но густо множит пни завистливый расчёт,
И смертный сок точит последняя живица.
Воображенье, разверни
Пути истории кривые.
Я вижу: средь сухих равнин
Скрипят кибитки кочевые.
Качает марево мираж.
Кумыс глотая спозаранок,
Угрюмый темник входит в раж
При виде русых полонянок.
Его свирепый дух высок,
И плоть его неукротима.
Полмира саблею посёк,
Стоптал конём, развеял дымом.
Его крылатая стрела
Любого всадника догонит.
Походка барса, взгляд орла.
Аркан, как молния, в ладонях.
Его распахнутый халат
Весь оторочен волчьим мехом.
А голос, резкий, как булат,
Заходится гортанным смехом.
На шелковистом кушаке
Сверкают яхонт и рубины.
А пиала в его руке –
Она из черепа русина.
Он пьёт и сальным рукавом
Большие губы вытирает.
И вдруг решительным толчком
Девчонку на кошму бросает.
У ней до пояса коса
С такой слепящей позолотой
И бирюзовые глаза,
И брови тонкого разлёта.
Невольно корчась, как в огне.
Всё ж не кричит она от боли.
Сжигают ненависть и гнев
Сознанье горькое неволи…
… В урочный час в лесу глухом,
Где буреломы да трясина,
Нашла она укромный дом
И родила отраду-сына.
Он не по дням, а по часам,
Знать, кем-то так заговорённый,
Тянулся шапкой к небесам,
Как будто боровик ядрёный.
Взгляд сокола, походка льва.
Медведя ловкие ухватки.
И басом пела тетива
Про богатырские задатки.
Он был скуласт и узкоглаз,
Но на плеча его крутые
Соседским девкам напоказ
Спадали кудри золотые.
Он на охоту выходил,
Не зная устали и страху.
Ударом палицы валил
Оленя или росомаху.
Он в бой вязался налегке.
Не вникнув, враг силён ли, слаб ли.
Простой топор в его руке
В сраженьи был не хуже сабли.
Не пряча грудь за бронзой лат,
Не пряча глаз перед угрозой.
Востёр и крепок, как булат,
Силён, как здешние морозы…
И вот однажды, лишь зарёй
Окровенилась крыша мира,
Набрёл охотник молодой
На седовласого батыра.
Тот плетью понукал коня.
Колчан болтался за спиною.
А под бровями два огня
Отважно спорили с судьбою.
Вставал навстречу лес густой
И окружал дружиной плотной.
А на пути из-за кустов
Явился молодой охотник.
Прямая стать, огнистый взор.
В движеньях ловкость и отвага.
В руках дубина и топор.
А до врага – четыре шага.
Сошлись и сшиблись. Жизнь – на кон!
Земля тряслась от этой брани
Ошеломлённо рухнул конь,
И кровь запенилась на ране.
Крутилась сабля, как праща,
Топор взметался, как секира.
Никто борьбы не прекращал
И не искал путей для мира.
Отец был на расправу скор,
Сын в обороне был упорен.
У бая был кинжал остёр.
У смерда был тесак проворен.
Их не разнять. За годом год
Всё длится этот поединок.
И никого успех не ждёт,
И вечен бой непобедимых.
И смотрит женщина, в слезах
От горькой доли материнства,
Как разрушают страсть и страх
Их безотчётное единство.
Здесь ты проходила. Помнит проулок
Твоих каблуков молодой перестук.
Унынье моих одиноких прогулок,
Дождя перебранка и вишни в цвету.
Как отблеск твоих мимолетных улыбок,
Те беглые блики на мокром листе.
Ах, сколько за мною грехов и ошибок,
Обуза тревог и напрасных затей...
Походки твоей легкокрылая живость.
И вся ты - стремленье, подобна лучу.
Я поднял глаза - и душа обнажилась,
На миг показалось - я тоже лечу.
Как вешняя вишня белеет победно
Над слякотью буден, над грязью забот!
А тополь корявый в обрубках побегов
Усталым плечом подпирает забор.
Дождем легконогим весна отшумела,
И в рытвинах всклень - ледяная вода.
Листва молодая лопочет несмело
0 том, что не встретиться нам никогда.
Опять неистовство сирени
Над прозой пыльной суматохи,
Ее восторг, ее паренье,
Воспламеняющие вздохи.
Почти не высказать словами,
Как посреди вселенской смуты
Светло парят над головами
Ее лиловые салюты.
И в каждом чахлом палисаде
Ее расцвет волшебно манок,
Как звонкопевный стих Саади,
Как перси смуглых персиянок.
Как будто сил земных избыток
По жилам гонит страсть слепая,
И жизни пенистый напиток
У сердца плещется, вскипая...
Юрию Корнилову
Мы по минному полю шагаем,
Сознавая, что выбора нет.
До предела дожить полагаем,
Весь вопрос – сколько дней или лет.
Под ногами зияют воронки,
А на сердце твердеет ледок,
И вороны пируют в сторонке
Где споткнулся усталый ходок.
Облака, как преддверие рая,
Беспристрастно парят над бедой,
Наблюдая, как яма сырая
Наполняется ржавой водой.
В сорняках пропадает дорога
И окольных не видно путей.
И чернеет над нами тревога
За шагающих следом детей.
Нам под ноги смотреть бесполезно.
Мы на небо с надеждой глядим.
Пустотой отзывается бездна,
Млечный путь так далёк, нелюдим.
Мы прощальные гимны слагаем
Или просто молитвы твердим.
Мы по минному полю шагаем
И о будущем знать не хотим.
Тихая улица Чехова
Вся в тополином пуху.
Тут кукаречными эхами
Вторит петух петуху.
Лишь иногда по булыжнику
Вдруг прогремит колесо.
Да у соседа – барышника
Звякнет в калитке кольцо.
Тут под машинку остриженный
Мальчик, захвачен игрой,
Бьёт деревянного чижика
Плоской дощатой лаптой.
На колченогой скамеечке,
Крепкий смоля самосад,
Бабу, грызущую семечки,
Щиплет безногий солдат.
Солнечно в мире, но ветрено.
Время притихших невзгод.
Хриплый приёмник детекторный
Всё о Берлине поёт.
Мятый мрак. Бормотанье апреля.
Плоть крылатая, рвущая почки.
В эти ночи, хмельные без хмеля,
Выплывают в печаль одиночки.
Шебуршить и шарахаться льдинам.
Злому ветру свистеть под мостами.
В эту ночь городским нелюдимам
С половодьем меняться местами.
Неприкаянный зов подворотен.
Желобов несговорчивый ропот.
Этой ночью был час поворотен.
Стало ясно — весну не угробить.
И когда, отоспавшись на дюнах,
Петухом встрепенулся восток,
Это льдистое утро проклюнул
Мать-и-мачехи желтый цветок.
Грачей неугомон.
На поле - пар и прель.
Запятнан, как ОМОН,
Неистовый апрель.
Уж воды входят в раж
И без напряга рвут
Пятнистый камуфляж
И цепи зимних пут.
Как рухлядь старых мод-
Последний снег в саду.
И всякое дерьмо
Вельможно на виду.
Не распуская нюнь,
Превозмоги недуг,
Лопату и пешню
Не выпускай из рук.
Оглянешься едва —
Замрешь от красоты:
Топорщится трава,
Таращатся цветы.
Под майскою гульбой,
Глядишь, в строке любой
Рифмуется любовь
Со мною и с тобой.
Яснее ясного - то ворожит весна.
Сиянье синего и света переблески,
Слюда снегов и льда голубизна,
И смутный сон, сморивший перелески.
Смотри, любимая, какие хрустали!
Капелью звончатой завешана застреха.
А воздух молодой так искрится вдали –
Там игры соболей и переливы меха.
Прощальное вино откупорит зима
И - белопенный вьюн, и - вдребезги бокалы.
Но ластится весна. Она сведет с ума.
Я плачу по зиме.
Тебе и горя мало...
Вот рядом камень и цветок
В кювете придорожном.
Кто бы предметы сблизить мог,
Чтоб были меньше схожи?
Один — как праздник естества,
Улыбка мирозданья.
Другой суров, как дважды два,
Укор без оправданья.
И все ж есть тождества намек
В крутых извивах смысла,
Роднящий камень и цветок,
Метафоры и числа.
Был камень берегом морским,
И ласково, как дети,
Там в чехарду играли с ним
И волны, и столетья.
Потом взяла его рука,
В пращу его вложила,
Крушил он темя и бока,
И смерть его любила.
Дорогой камень был потом
Пришлося потрудиться,
С него согнали сто потов
Арбы и колесницы...
Но где он только ни служил,
Куда ни подавался,
Везде булыжник камнем был
И камнем оставался.
Да, в катавасии любой,
В любом земном горниле
Он оставался сам собой,
И это все ценили.
С самим бессмертием на «ты»
Он был непререкаем,
И не глядел он на цветы:
«Ишь, невидаль какая!..»
А тот цветок любил росу
И радовался свету,
Стрекоз баюкал на весу
И баловался с ветром.
Да дни уж больно коротки.
Мороз растенье трогал –
И облетали лепестки
На стылую дорогу.
И град ломал его, пурга
Секла его шальная.
Но оставалась от цветка
Пылинка семенная
Она таилась до поры,
А в тихий час урочный
Вплетался в тайные миры
Воскресший бог цветочный
В ладонях солнца и дождя
И радуясь, и маясь,
Он уходил, не уходя,
Менялся, не меняясь.
Подвержен прихоти любой
И преданный минуте,
Он оставался сам собой
В своей бессмертной сути...
И в распре с пагубной судьбой
В невольном сопряженье
Сольются каменный покой
И вечное движенье.
Соткана ты из света
Солнечными лучами.
Ты в тишине напета
Мартовскими ручьями.
Над белою колыбелью,
Где ты спала, красуясь,
Мир зазвенел капелью,
Дребезгами сосулек.
Сердца норовят из клеток,
Крылья о ребра оббив,
Зимние смять запреты,
Пенной хлебнуть любви.
Грянули орды рысью,
Свирепые, как гроза.
Русь обернулась рысью,
Глубже ушла в леса.
Рыскала по оврагам,
Слушала волчий вой.
Ратилась в передрягах
С ляхами да Литвой.
Спело за лихом лихо
На опустелых полях..
Лишь росомаха да выхухоль
Были у ней в друзьях.
Боем и тихой сапой,
Будто хребет врагу,
Гнули восток и запад
Русь под свою дугу.
Не уступая гнёту,
Наперекор судьбе,
Русь по своим болотам
Гуляла сама по себе.
Выстрелы и капканы,
Бед обложной костёр…
Но ловкостью и клыками
Русь вырвалась на простор.
С толку её не сбили,
В распутья не увели.
Дикий размах Сибири
Вольно манил вдали.
Сильные вольной мыслью,
Делом своим молодым,
Той непокорной рысью
Мы на рассвет глядим.
ПЕТУНЬИ
Над пёстрой грядкой петуний
Бабочка долго порхает.
Учит цветы летать.
ШМЕЛЬ
Пузатый шмель не заметил
Роскошной красы георгина.
Ему подавай нектар.
ЦАПЛЯ
Посреди озера цапля
Стоит на одной ноге.
Долгий час одиночества.
ЯБЛОКО
Среди оголённых ветвей
Алеет забытое яблоко.
А скоро декабрь.
МАЛЬВЫ
Мальвы смотрят аристократками.
Но их жизнестойкий стебель
Выдаёт плебейские корни.
ПОЛДЕНЬ
Шершень гудит над ухом,
Как маленький бомбардировщик.
Полдень. Клумба в цвету.
КАЧАЕТ
Ветер качает листья.
Листья качают ветки.
Ветки качают ветер…
МУШКА
На листок опустилась мушка.
Дрогнула дремавшая ветка.
Сонный вспорхнул ветерок.
ГЕРБ
Если б я был самураем,
На герб поместил бы ромашку,
Всю в лепестках любви.
ГАЗОНОКОСИЛКА
Стрекочет газонокосилка.
Глядят удивлённые флоксы
На прожорливый агрегат.
СМОРОДИНА
Чем смородина пахнет?
А пахнет она самоваром
И вареньем на чайной ложке.
ЛУЧ
Сосна – как луч золотой,
Что земля посылает небу
В ответ на его призыв.
САМОЛЁТ
Самолёт бреднем гула
Уволок за собой все звуки.
Мир на миг онемел.
ЕЛЬ
Ёлка в бархатном камзоле
На опушке стойко стынет.
Снег, скорей её закутай.
УТРО
Утро. По берегу заводи
Лениво трусит собака.
Усы у неё в росе.
МАЛИНА
Ягод сочная мякоть.
Малинник вострит колючки.
Туесок стоит на пороге.
ДАЧНИКИ
Под яблоней спят качели.
Дачники на террасе
Толкуют об огурцах.
ДОЖДЬ
Такой серый дождь.
Отчего же цветы на куртине
Стали такими яркими?
ВЫХОДНОЙ
Выходной. Проливной дождь.
Машина под окном
Сияет от радости.
СНЕГ
Снег опускается тихо.
В его скольжении слышу
Шорох твоих ресниц
ПОРХАЮЧИ
Лето бабочкой пёстрой
Промелькнуло перед глазами.
Дождь навесной с утра.
БЕРЁЗЫ
Возле старой больницы
Ветер осенний качает
Пару плакучих берёз.
ВОПРЕКИ
Листья падают в лужу.
Даже над моргом – флаг.
Празднуем, вопреки всему…
ПРЯТКИ
Дети играют в прятки.
Водит осень-лиса.
Никуда от неё не укрыться.
НИКОГО
...А я всё приходил
К этому зелёному клёну,
К этому красному клёну,
К этому белому клёну,
Но не встречал никого,
Кроме воспоминаний.
КАК ТЯЖЕЛО!
Хрупкая, как китайский фарфор,
Тонкая, как японская хокку,
Кленовым листком легла мне на сердце.
Как тяжело!..
ПУСТО
Пусто стало в саду.
За тобой улетели синицы.
Один одинокий ворон
На голом суку
Ещё пытался услышать
Шорох твоих шагов.
ОСЕННИЙ БУКЕТ
Осенний букет:
Искусная резьба дубовых листьев,
Клёна изящная акварель,
Фейерверк рябиновой грозди…
Одного только нет –
Голубого цветка надежды…
Осенний букет.
КРАСИВАЯ
Я долго искал сравненья,
Перебирая цветы и звёзды.
Краски восхода и Рафаэля,
Образы Моцарта и Басё…
Но всего оказалось точнее –
Красивая, как змея.
ДА БЫЛ ЛИ ДЕНЬ?
Всё кончилось, не начинаясь.
Вроде – всходило солнце,
Вроде – сияли росы,
Но совы уже проснулись.
Да был ли день?..
ЧТО НАГУДИТ НАМ ВЕТЕР?
Что нагудит нам ветер,
Реющий в никуда
Над продрогшей водою,
Окостенелым садом,
Опустелым полем,
Осиротелой душой?
АБСОЛЮТНОЕ СЧАСТЬЕ
Чистое поле. Нетронутый снег.
Пучок сиротских былинок
Тихо тревожит ветер.
Росчерк лыжни -- иероглиф детства.
Чистое счастье
ЭПИТАФИЯ
Ветер в пустынном поле
Играет на белой флейте:
- Прощайте...
Еве комнаты не хватает,
Где застолье и стеллажи.
Ева раковину пытает,
К уху ласково приложив.
И ракушка — шедевр акустики-
Ей нашептывает чудно,
Как чудесны кораллов кустики,
Заселившие где-то дно.
За волною жемчужно-радужной
Перламутровы острова.
Край приснившийся, невзаправдашний,
Где когда-то была жива.
Что-то бывшее, дивно давнее,
Эхо эха и тени тень.
Ропщут волны у ног адамовых,
Бодрость бриза в наклоне стеньг.
В круге дикого и огромного
Жизнь, рожденная в некий срок,
Будто пена волны, укромненько
Выбегающей на песок.
И мерещится неигрушечной
Еве тихая та игра,
Будто голос немой, ракушечий
Шепчет ласковое: «Сестра»...
В тесной комнате джаз картавит.
По тарелкам скребут ножи...
Ева раковину пытает
К сердцу бережно приложив.
Под новый год унылая погода
И день, и ночь стояла на дворе,
Как будто неутешная природа
Всю радость оставляла в декабре.
Сочилось небо изморосью мелкой,
Кисельный снег весь потемнел, осев.
Пошла насмарку зимняя побелка,
И храм природы стал похож на хлев.
А волглый ветер с рьяным постоянством
В прах распушил пуховики зимы,
И вечер перемятое убранство
Закрасил беспросветностью сурьмы.
Но час настал – и всё в ином покрове.
Окутал пышно иней зелень хвой.
И в подвенечной девственной обнове
Лежит земля в постели пуховой.
Пускай деревьям холодно раздетым,
Они молчат, метели не коря.
Она, зима, готовит щедрость лета
Под свадебные песни января.
Кто ты, читатель неизвестный?
Совсем заморский или местный?
Какой муссон или пассат
Тебя заносит к нам на сайт?
С какой тоски иль заморочки,
Быть может, даже полупьян,
Мои затурканные строчки
Ты вызываешь на экран?
Не скрою – твой визит отраден,
Нам без него и жизнь тошна.
И всё ж колись: какого ляда,
Какого надобно рожна?
Когда хватаешь мышку в руки,
Что ты найти желаешь тут:
Простое снадобье от скуки
Иль средство от душевных смут?
Твоё нам любопытство лестно,
Пусть это только праздный иск.
Привет, таинственно-известный
Воображённый мистер Икс!
А может, вовсе и не мистер
В сигарном облаке и сплине, –
А вертихвостая, как миксер,
Крутая цыпочка в бикини?
А впрочем, интернетский опыт
Не без ехидцы нам зудит,
Что ты, дружище, вовсе робот,
Слетевший с битовых орбит.
Ну что ж такого! Гейтса ради,
Ты приглашения не жди,
И поутру, и на ночь глядя,
Не сомневайся – заходи.
Входи смелее. Вместо тапок,
Хотя филистерство кляну,
Я пару стоптанных метафор
Тебе любезно протяну.
И без особенных преамбул
Мы опрокинем грамм по сто.
Тарелку зачерствелых ямбов
Небрежно выставлю на стол.
Прости, приятель виртуальный,
Быть может, мало удружу,
Когда совсем не шедевральный
Рифмококтейлик предложу.
Не услыхав твоих оваций
Утешусь, что не в славе суть.
Букет лихих версификаций
Я сам себе преподнесу.
И – шут с тобой... Хоть, если честно,
Твоё инкогнито уместно.
Любой случайный имярек
Нам мил и присно, и вовек.
Привет!!!
Мы на ёлку повесим
Золотые шары надежды
Цветные гирлянды радости
И уверенную звезду.
И пахнёт, и нахлынет
Такое зелёное, прежнее,
Где ищут и сомневаются,
И, падая в сон, растут.
Как еловая хвоя
Воспоминанья колются,
И детство глазами Снегурочки
Глядит на парик и грим.
Но жизнь на сердце нанизывает
Свои годовые кольца,
И вдруг обжигает понятие,
Что скоро не до игры.
Весёлым хрустальным отблеском
Мерцают огни обманные.
Забавно шипит шампанское
На смеющийся мандарин.
Но, с веток срываясь, вдребезги
Разносятся сны стеклянные.
Всплывают размытые тени,
Как рыбы из тёмных глубин.
Бенгальским огнём в беспечности
Рассыпались годы новые.
Осыпались поколения
К подножью живых пирамид.
И только цепляют за сердце
Засохшие пни еловые
И зыбкий песок забвения
До слёз глаза порошит.
Женщина-подросток в сером костюмчике,
Спрыгнувшая с обложки журнала мод,
Что же ты сегодня такая задумчивая?
И что за ухмылка коверкает рот?
Серый понедельник. Знобкость утренняя.
Тучи да лужи...
Бумаг вороха.
Сухо щелкают клавиши компьютера.
В хмурой ухмылке - химера греха.
Рык начальника. Сейфы башнями.
Скучные колонки цифр и таблиц.
В серой ухмылке играет вчерашнее-
Сладкий, как блюз, неожиданный блиц.
Серыми буднями бьет понедельник.
Проза обеда. Сплетни подруг.
В сердце вчерашний полет запредельный,
Страсть, разомкнувшая будничный круг.
Серые сумерки. Дело к вечеру.
Стрелка часов прилипла к пяти.
Мысль про домашнее варево, печево
Обрывает звонок:
- Это я... Прости...
Серая ухмылка – алая улыбка,
У тучи яркая окантовка зари.
Нечаянной радости милая улика -
Свет, поневоле вспыхнувший изнутри.
Над серым асфальтом, грязными лужами,
Унылыми прохожими, нырнувшими под зонты.
Летит, парит, плывет и кружится
Женщина – улыбка проснувшейся красоты.
Вот утро. И ворона над двором
Уж каркает негромко и привычно.
И звук скользит над крышей черепичной,
Раскатываясь в воздухе сыром.
Она блестит и глазом, и пером,
Над мусором с товарками пируя.
То важно топает, а то напропалую
Парит, лениво шевеля крылом.
Как просто от парений и высот
Она до кучи мусорной нисходит.
Как ею плоть всецело хороводит
И силу над кочевницей берет.
Как в этом дивном существе простом
Законы естества бытуют слепо.
Она живет, связуя землю с небом,
Ни капельки не ведая о том.
Выводит в парке карусель
Круги игрушечной погони.
Олень за львом, а следом кони
В сусальной бросовой красе.
Кружится пёстрый хоровод
Как день за днём – за годом год.
Но детворе не надоест
Купаться в гуле балаганном,
И ей пока еще не странно,
Что лев оленины не ест
И что тигрица и верблюд
Равно добро глядят на люд.
Все замыкаются круги
На вечном приводе иллюзий,
Кружатся в призрачном союзе
Закоренелые враги.
Уже совсем в глазах рябит
Чертеж затверженных орбит.
Среди метелей и невзгод,
Сквозь мрак и холод абсолютный
Промчится искрою минутной
Земной зеленый хоровод.
И за чертой, за чернотой
Сомкнутся нечто и ничто.
А детство набожно глядит,
Как на какую чудодейку,
На тетку в черной душегрейке,
Что у рубильника сидит,
Вздыхая: «День деньской вертись»,—
И свой ругает ревматизм.
Было в том ноябре
Семь погод на дворе:
И мело, и лило, и снежило.
Среди скомканных вод
Голосил теплоход,
И прощальная чайка кружила.
Из-за хлесткой игры
Были щеки мокры.
Дебаркадер скрипел и качался.
И под рокот морской
Злой соленой тоской
С "навсегда" горизонт обручался.
За волною - волна,
За разлукой - вина,
За виною - печаль и расплата.
Ветер волны - взашей...
Семь погод на душе.
Но одна ли зима виновата?
В кошачьем сумраке коридора
У дерматиновых пыльных дверей
Я вдруг почувствовал — это скоро.
И остро подумалось: «Хоть бы скорей!».
Взгляд, ускользающий в зону скуки,
Вслед безоттеночное: «Пока!»
И, в нетерпении будто, руки,
Теребящие кромку платка.
Вот и все... Но чего же я медлю,
Это пустое томленье длю?
В этом доме совсем намедни
Грелось с мороза мое «люблю».
В зеленоватом огне торшера
Тихо тонули полутона,
Добрая женщина хорошела
От улыбки и от вина.
Так миротворно мурлыкал чайник,
Дотлевших обид голубел дымок.
И засыпало мое отчаянье,
Серым котенком свернувшись у ног.
.
В этом доме сегодня знобко,
Всюду потемки да сквозняки.
Стыло чернеет печная топка,
Кот недоверчиво щурит зрачки.
У дерматиновой пыльной двери
Жестко клацнул запор замка.
Женщина скучно, сама не веря,
Цедит заученное: «Пока...»
…Что за гнусная морось сеется!
Что за ветер — сбивает с ног.
А знакомый замок у сердца
Горько щелкает, как курок.
Есть первый снег — он женственно застенчив,
Он вкрадчиво приходит по ночам,
Он боль возьмет и ласково залечит
И перебелит черную печаль.
Проснешься поутру — и глянет просветленно
Чудное Нечто, как в продленном сне,
И озарит из прозы заоконной,
Как вздох любимой, — несказанный снег.
Перечеркнув вчерашнее ненастье,
Разрозненное вновь соединив,
И поневоле обещает счастье
Неторный путь в распахнутые дни...
...Есть первый снег — уныло и привычно
Средь бела полдня шпарит напролом,
Такой простой и без толку публичный,
Со сказкой будто вовсе не знаком.
Такому впору не лепить, а ляпать.
Он не художник, даже не маляр.
И мы ворчим, кляня его за слякоть,
И втаптываем в грязный тротуар
.
Но он нахален. Ветрено куражась,
Глаза слепит и застилает свет,
И ветки гнет его сырая тяжесть,
И гасит свечи в золотой листве.
...Есть первый снег — перловка, а не перлы,
И глаз ему восторгом не зажечь.
Но все ж он — снег, и все-таки он — первый,
И, знать, его пора сегодня лечь...
Субботняя дискотека.
Децибелы в лихом хмелю
Подстегивают, как стеком,
Ее разношерстный люд.
Раскованные движенья
И вольности беспредел.
У страсти под напряженьем
Конвульсии юных тел.
Над залом лютует техно,
Заводит с пол-оборота.
Крутые зигзаги темпа.
Смешенье "Шанели" с потом. ...
Такое средство простое
Расшатывания устоев...
Поклонниками облепленная,
Обшаренная, облапанная,
От всех тормозов отцепленная,
Стремительным ритмом сцапанная,
Вкрученная, как штопор,
Во взвинченную толпу,
Так выкаблучишь что-то,
Что раскалится пульт.
Забыть грехи и погрешности,
Любить ласку и плеть,
Узнать, как поверх кромешности
Парит легковерная плоть.
Слетает чинная маска.
Готова плясать в неглиже...
Нужна, знать, такая встряска
И ливеру, и душе.
Под обстрелом глаз нечестивых,
Среди похотливых рук
Вас много таких, красивых,
Ведущих свою игру
Под злое шипенье сплетен,
С повадкой цариц-рабынь,
В путах фрейдистских бредней
Танцующих рок судьбы.
И так до скончанья света.
Радость грехом обвив,
Раскачивается планета,
Как колыбель любви.
Московская барынька из министерства –
Миловидная мордочка со следами порока –
Была, очевидно, отпетая стерва
И страсти свои притупила до срока.
А Сарыг-оол был камнерезом,
Камень умел оживлять резцом.
Он, случалось, бывал и трезвым,
Верным мужем и добрым отцом.
Он сперва не поверил заказу.
Решил – по-русски понимает плоховато.
Да и поняв, согласился не сразу.
Такое художество было чревато.
Чтобы в свой час подстегнуть эрекцию,
Чтоб слаще наладились бухты-барахты,
Столичная барынька собирала коллекцию –
Разнообразные совокупительные акты.
Нужен был ей жеребец на кобыле,
Бык на корове, баран на овце.
Чтобы они откровенно любили
И буйную силу являли в конце.
Чтобы ахали гости и гостьи,
Чтоб всех шокировал натуральный эксклюзив,
Чтобы соперницы лопались от злости,
На лицах восхищение изобразив…
Долго не поддавалась порода.
Камень крошился. Ломались резцы.
А из скотов получались уроды,
Не производители, а скопцы.
Да, нелегко находилось решенье,
Как заказ примирить с душой.
Но вот и пробил час завершенья,
И мастер себе сказал: «Хорошо!»
…Давно те поделки – забава потёртых блудниц.
Пылятся в углу на журнальном столике.
А Сарыг-оол – завсегдатай больниц.
Записали его в алкоголики.
Он иногда вспоминал о резце.
Но руки о творчестве позабыли.
Являлся из камня конь на овце,
Баран на корове, а бык на кобыле...
.
Цикория цветы — небесные лоскутья.
Лазоревый разлив на старом пустыре,
Где поросли быльем пути и перепутья,
Да голубой валун дичает на бугре.
Цикория цветы... Дремучестью целинной,
Курганной тишиной, покоем на века
Заслушалась душа... Лишь чередою длинной
Из допотопных лет кочуют облака.
Цикория цветы украдкой поцелую,
Как давнюю любовь, пропавшую вдали.
И склонится трава, шепча про долю злую,
И миллионы глаз взойдут из-под земли.
Уже от ветра не укрыться.
Неистово срываясь с крыш,
Он перелистывает лица,
Как ворох скомканных афиш.
Мистификаций старый мастер,
На всех кидается шутя.
Гляди, как сорванные маски
В овраг сконфуженно летят!
На улице неимоверный
Не листопад, а лицепад.
Листвой опавшею по скверу
Кружит безликая толпа.
На месте рож (на что похоже?)
Воротники да козырьки.
Уже пробежими прохожих
Именовать вполне с руки.
Бегут. Спешат. Несутся. Мчатся.
Хотят укрыться рукавом.
А он не думает кончаться,
Все кувыркает напролом.
Его коварные проделки
Смешны, но видишь невзначай:
Дороги — грязны, лужи — мелки
И с октября дерут «на чай»…
Он, повидавший все на свете,
Свой парень в небе и в пыли,
Шепнул художникам и детям,
Что будут голы короли.
Я в центре Азии стою
На пыльной улице Кызыла,
И зноем голову мою
Зенит разит неотразимо.
У ног ярится Енисей,
Вода свивается клубами.
Густеет время, как во сне,
Виденья сталкивая лбами.
Несётся дикая вода,
С камнями ввязываясь в драку,
Как будто ханская орда
В свою свирепую атаку.
Но в знойном мареве застыв
Столетий цепенеют груды.
Лежат горбатые хребты,
Как утомлённые верблюды.
Восток – истома и порыв,
Союз дерзанья и традиций,
Глядит на нас из-под чадры,
Загадочный и многолицый.
Бьёт жёлтым зноем по глазам,
Тайком над душами шаманит.
Он и отрава, и бальзам,
Невольно и страшит, и манит.
Так свысока глядит Тибет,
Матёрый первенец природы,
Как вихрится в хаосе бед
Коловращение народов.
Здесь зарождается рассвет.
Наш разум цепенеет куцый,
Коль спорит с Буддой Магомет
И мудро щурится Конфуций.
И нам не приложить ума
И не призвать на помощь опыт,
Когда цветёт афганский мак
И движется японский робот.
Тут обезьяна жрёт банан
И слон играет облаками.
Поодаль тундру океан
Грызёт ледовыми клыками.
Сцепились джунгли и тайга,
Смагнитились жара и холод.
То беспощадна и строга,
То сонно пребывает в холе…
Я в центре Азии стою.
Я восхищён и озадачен.
И с ней делить судьбу свою
Судьбой России предназначен.
Листва кипела на ветру,
Стыдясь белесого испода.
И было ей не по нутру
То трепетанье поутру,
Та репетиция отлёта.
Шло ожиданье тёмных чар,
Не перелётных, а летальных,
От гомона вороньих свар
В тени заносчивых чинар
И тополей пирамидальных.
Захлёбываясь синевой,
Сдвигались облачные створы.
Клубился мрак над головой,
И с той болтливою листвой
Затеял дождь переговоры.
В ошеломлённые пруды,
Как дробь, ударила тревога.
И от взбесившейся воды
Теряя добрые следы,
В распутье сгинула дорога.
ОН:
– Не шепчи: «Не надо»,-
И не прячь глаза.
Пусть гремит над садом
Сизая гроза.
Дождь холодный будет
Омывать стекло.
Кто же нас осудит
Если нам тепло.
Дрожко нам и душно.
Горяча ладонь.
Дерзкий и ненужный
Погашу огонь.
Волосы – как струи,
Губы – лепестки…
Что же поцелуи
Солоно – горьки?
Музыка за дверью.
За окошком дождь.
Не зови потерей
То, что отдаёшь.
За пределы рая
Уплывёт кровать.
Яблок не срывая,
Голод не унять.
ОНА:
– До предела нервы
Напрягла гроза.
Этот опыт – первый,
Губит тормоза.
Я глаза закрыла,
А они глядят,
В дали светокрылой
Видят райский сад.
Знойно, да озябла.
Странно сладок страх.
От зелёных яблок
Горечь на губах.
Музыка за дверью.
За окошком дождь.
Моего доверья
Не купи за ложь.
В мире одиноком
Хорошо вдвоём.
Далеко-далёко
Вместе уплывём.
Роща в желтых накрапах
Глухо застит зарю.
Дождь на вкрадчивых лапах
Семенит к сентябрю.
Ветром сморщены воды.
Гребешки на волне.
Алый парус свободы
Грудью рвется ко мне
За сырую унылость,
На разливистый плес...
Так зарёво любилось,
Сумасбродно плылось!
Ветер реял по реям,
Парус, рвался из рук...
Как мы быстро стареем,
Как сужается круг!
Алый парус оплакав,
Никого не корю...
Дождь на вкрадчивых лапах
Семенит к сентябрю.
Дождливо, пасмурно...
И астры на столе
Застыли в изумлении астральном
Живым аккордом музыки прощальной,
Дрожащей на корундовой игле.
Я сам, как реквием, настроен в унисон,
Лелею боль, распят на черном диске,
А за спиной белеют обелиски
И кружится фортуны колесо.
Как сон о празднике, прекрасные цветы.
Желток на розовом и пурпур на лиловом.
И потрясенный музыкой и словом,
Душой к бессмертью припадаешь ты.
Уж безысходностью буреют лепестки,
От листьев вянущих уже наносит тленом...
Но так привычно раздвигаться стенам
И открывать, как дали далеки.
Виноградные лозы
тянули ладони резные,
Мандарин улыбался,
румянился сочный гранат.
Но травой зарастали
заветные тропы лесные,
Сторожил ежевику
ржавеющий минный заряд.
Замолчала зурна,
соловей поперхнулся залётный,
И насупилась ночь,
под папахою пряча глаза.
Злые строчки оттачивал
речитатив пулемётный,
И, подрезана, замертво
наземь валилась лоза.
Ей бы виться, лелея
живительный сок виноградный,
Ей бы солнце ласкать,
слушать пение звёздных монист.
Но нагрянула мгла
и окутала сном безотрадным,
Где взамен соловья
только пули заносчивый свист.
В этом райском краю
почивала печать благодати,
Под охраной орлов
целовалося небо с землёй.
Но вчерашние братья
твердят о проклятьи и рати,
И бывалый покой
обернулся горячей золой.
Под каким колдовством
стала вольницей наша свобода,
Чей навет убедил,
будто меч будет лучше, чем речь?..
Я сажаю лозу.
Пусть нелёгкая это работа
Даст надежду росткам.
Как бы только нам их уберечь.
Я помню тот ветер, слетевший с высот,
Отринувший дали нагие,
Неистово вздыбленный к небу песок,
Напор и порывы тугие.
И гнутые вётлы, и капель разброд,
На стёкла нам брызнувший косо,
Так круто забравший судьбу в оборот,
Метнувший огонь под колёса.
Исхлёстано ливнем, металось шоссе,
Спешило укрыться за бором,
Где сосны шатались, как бомж под шофе,
И небу махали с укором…
…Тот ливень и ветер ушли в никуда,
И бор заблудился в тумане.
Лишь тихо в канаве бормочет вода,
Да месяц уснул на кукане.
«Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы..."
Александр Блок
Отбрасывает праздник
Последнее "нельзя".
По лезвию соблазна
Фланируешь, скользя.
Заносит за пределы
Запретов и границ
Раскованное тело
В империю блудниц.
Где прут напропалую
Для ласковых услуг
Цветы и поцелуи,
И лес нахальных рук.
Обняв грехи нагие,
Кидаешь за порог
Стыдливость и другие
Обноски недотрог.
Надеясь все печали
Отринуть, превозмочь,
Любовью непечатной
Раскачиваешь ночь...
На шее непорочно
Под шепоты и стон
Качается цепочка
С серебряным крестом.
И истина легка мне
Старинного стиха:
Да не подымет камня,
Кто сам не без греха.
Омоешь ты слезами,
Как было в оны дни,
Калеными гвоздями
Пронзенные ступни.
И чередою длинной,
Раскаянно тихи,
За тенью Магдалины
Уйдут твои грехи.
О чем молчит поникшая трава,
Чей вырост буен, а расцвет недолог?
Какую злую тайну естества
От нас таит ее зеленый полог?
Каким путем почти из ничего
На диком камне ржавого откоса
На краткий миг справляют торжество
Земной любви чертополох и роза?
Из мертвых глин, из илистых болот,
Из пустоты, из мусора и тлена
Рождает жизнь свой небывалый всход,
Где каждый лист является вселенной.
Клубится над землей зеленый дым,
Возносится над вечностью скудельной
Сцепление живого с неживым,
Союз миров в соитьи запредельном.
Молчанием разговорю траву.
Она прошепчет, что пора прощаться.
Как сладко чувствовать — еще живу,
Как горько знать, что скоро — возвращаться.
Среда-посредница, ты своднице сродни,
Что сватает посредственность за средства.
Друг другом сытые и смирные, они
Не ведают тоски и самоедства.
Объявит середину золотой
Собор середняков,
и свора сытых,
Науськанная серой суетой,
Неординарность доведет до пыток.
Среда - наследница.
Богатства - горсть золы
Да мимолетный дым воспоминаний.
Но выступают острые углы,
Как будто гвозди на кресте познаний.
Среда - сосредоточье всяких сред,
Смешенье злое водных и воздушных,
Громопророчество неимоверных бед
И шум дождя, привычно добродушный.
Среда - соратница.
Соперничество зол
Дерзай смирить, попрать, уравновесить,
Когда раздор предстанет, как позор,
Когда душа оставит куролесить.
Среда - ты сердобольна, но без сил,
Тебе не удержать, не удержаться.
И вновь душа срывается с удил-
Страдать, любить, мириться и сражаться.
ВЕНОК СОНЕТОВ
Ничего мне от тебя не надо.
Я себя не тешу и не жду.
Есть для сердца глупая отрада—
Любоваться на свою беду.
Теплый дождь прошел по перелескам,
Приласкал пожухлую листву,
И его прощальным переблеском,
Переплеском греюсь и живу.
Ты, гроза, отчаливай, не мешкай,
Не мани оглядками зарниц.
Пусть в траве дымятся головешки
От моих оплаканных темниц.
Голубеют дали нараспашку.
Петь дрозду и голубю кружить.
Оплетают клевер да ромашка,
Не велят мне пепел ворошить.
Но зачем так горек запах чада
И у ночи грусть на поводу?
Есть для сердца глупая отрада
Любоваться на свою беду...
Перетекала ночь к рассвету
Под шёпот молодой листвы.
Девчонка шла по парапету
Гранитным берегом Невы.
Она не шла – почти порхала,
Почуяв крылья за спиной.
Поодаль музыка звучала,
И бал вершился выпускной.
У ног её река плескалась.
На шпиле облако цвело.
И в руки небо опускалось,
И обещало, и звало.
Она ступала без боязни
По грани счастья и беды.
Ей жизнь мерещилась, как праздник,
Как дар на вечность молодым.
Её подол ловил мальчишка,
Он ей кричал: «Не упади!»
Любовь, как радужная вспышка
Ещё манила впереди.
Ей плечи золотило лето,
Гулял по жилам первый хмель…
Девчонка шла по парапету,
А завернула на панель.
…Плетётся набережной тётка
С кошёлкой старенькой в руке,
Слегка попахивая водкой,
Сверкая дыркой на чулке.
Вся затрапезная такая.
И так заносчиво ей вслед
Смеётся девочка другая,
Ступив на скользкий парапет.
Вчера перезрелый желудь
сорвался с высокой ветки.
Он падал, по листьям щелкая,
глянцевый от дождя.
Вчера подгулявший хахаль
вышиб дверь у соседки,
И прыщ вскочил под мышкой
у одного вождя.
Вчера толковал девчонке
матрос с волосатой грудью,
0 чем толковал — украдкой
шепнула волне волна.
Вчера у пенных атоллов
отплясывал смерч пополудни,
А в роще меж двух муравейников
приключилась война.
Вчера, говорят, на солнце
взбесились протуберанцы,
А в Марракотову бездну
упало ведро без дна.
На третьей минуте шведам
забили гол перуанцы,
А с грядки у тети Клавы
сбежали два кочана.
Стозевным наполнил ревом
окрестность сердитый кратер.
Бабочки в догонялки
играли среди мимоз.
Два костлявых индуса
плакали об утрате.
А чернокожий янки
жену в лимузине вез.
Со знаменитого мыса
в космос ушла ракета.
В постель к известному комику
тайно забрался СПИД.
Один поэт неизвестный
варил супец из пакета.
Сахарская черепаха
в бархане теряла стыд
Километровый айсберг
отчалил от Антарктиды.
Блохи справили свадьбу
у лемура на левой брови.
Чайки кричали «чао!»
над косяком ставриды.
У матадора острая
шпага была в крови.
Дрогнула стрелка вечности.
Что-то сместилось в мире.
Что-то меня встревожило,
душу растеребя.
Темная тень предчувствия
шастнула по квартире,
И стало нельзя не высказать,
как я люблю тебя.
Никто не увидел даже,
никто того не услышал,
как падал маленький желудь,
глянцевый от дождя.
Но стало кому-то — легче,
но стало другому — лише.
И стала иной Вселенная
чуточку погодя...
«Нас водила молодость
В сабельный поход…»
Эдуард Багрицкий
Налетали мстители –
Шашки наголо.
Тишину копытили,
Городили зло.
Распаляли сполохи,
Уносились прочь.
Алые подсолнухи
Расцветали в ночь.
Шляхами полынными
Шлялись без конца
Головы повинные,
Шалые сердца.
Красные да белые
Пасынки судьбы.
Бойкими набегами
Ворошили быт.
Пули тараторили,
Брызгала картечь…
Метили в истории
Хоть костями лечь.
Да попались под ноги,
И поди – отмой
На вчерашних подвигах –
Чёрное клеймо.
Всё-то перечёркано,
И не разберёшь,
Кто метал на чёрное –
Правда или ложь…
Как стальное лезвие,
Как лихой замах,
Острая поэзия
В сердце – на рысях
Не даёт покоя нам,
Всем смертям назло
Пролетает конница –
Шашки наголо.
А душа печалится:
Ей не всё равно,
Как оно кончается –
Старое кино.
Море в ребристой шкуре
Корчилось перед нами.
Память о прошлой буре
Реяла над волнами.
Реяла и роила,
Будто обрывки бреда,
Всё, что как будто было,
Всё, что не видя – ведал.
Спор валуна с волною
Нас колебал невольно.
Мир становился мною
Радостно так и больно…
Цветок не знает, как его зовут.
Тем более, конечно, по-латыни,
Ни вечности не знает, ни минут,
Не ведает греха и благостыни.
Всю землю ощущая под пятой,
Как будто зван на праздник мирозданья,
В ночи перешепнётся со звездой
На бесподобном языке молчанья.
Его шутя пчела плодотворит –
Посланница иного измеренья.
Он, кланяясь, весь мир благодарит
За диво жить, за тайну со-творенья.
Его ласкает лёгкая вода,
И лунный луч в ладонях согревает.
Ему, пожалуй, горе не беда,
Когда в свой срок, поникнув, увядает…
Живём, терзаясь, каясь и греша,
Всё всуе наделяя именами…
И огорчённо кружится над нами
Цветка осиротевшая душа…
Площадные, беспощадные,
До кровавых зрелищ жадные,
И теперь, как в оны дни,
Вопиющие: «Распни!»
Из-за мести или зависти
Затевающая гадости
У фонарного столба
Озверевшая гурьба.
Вновь витии голосистые,
Злые бестии вождистые
То Перуна, то Христа –
То на крест, а то с моста.
На злодейство обречённые
Эти ножики точёные,
Для забавы гулевой
Ствол обреза под полой.
Под одну гребёнку стрижены,
Жадной нежитью унижены,
Щерят пенистые рты,
Ставят белые кресты.
Все шальные, бесшабашные,
Умножая зло вчерашнее,
Пляшут с гиком: «Чёрт возьми!» –
Над отцовскими костьми.
Воровские провокаторы
Вмиг спроворят детонаторы,
Не страшась кровавых слёз,
Всё решительно – вразнос?!
Ну, а тот, что смотрит барином,
Ждёт себе каштанов жареных,
Раздувает уголёк,
Набивает кошелёк.
Что мы все ему – безродные,
Бесприютные, голодные? –
Только пепел да навоз
Для его заморских роз.
В алых брызгах да подпалинах
Мы очнёмся на развалинах,
Оглушённые пальбой,
Возмущённые собой.
Похохочут беспощадные,
До чужих каштанов жадные,
И заплачет небо вновь
Про распятую любовь…
РОМАНС
Моя любовь — тебе докука.
Но ты немного потерпи,
Уже бессрочную разлуку
Не торопи, не торопи.
Повремени еще немного,
Пока не канет без следа
В глухих снегах моя дорога
От Никогда до Никуда.
Под звон бокалов беззаботный,
Круженье карнавальных лиц
Скользну снежинкой мимолетной
Со встрепенувшихся ресниц.
Скользну и сгину, заплутаю
В той бесприютной белизне.
Но пусть сады в далеком мае
Тебе напомнят обо мне.
О том, как на сердце разлукой
Зима легла, белым-бела,
И как ненужною докукой
Тебе любовь моя была.
Весна. Бессонница. Черемуха в цвету.
Злой перестук колес, пророчащий разлуку.
Безумный соловей в крыжовенном кусту
Кует набор рулад в отместку перестуку.
Черемуховый снег так сердце холодит.
У почернелых шпал томится подорожник.
Все ближе жесткий гул. Раскатисто гудит.
И дрожь — как тайный плач — вдоль колеи встревоженной.
Черемуха — любовь. Вдыхай и соловей.
Смотри цветные сны, не прикрывая веки.
Тоскуя, тишину терзает соловей,
Весь застарелый лёд ломая в человеке.
Черемуха, цвети, не торопись опасть.
Благоуханный бал в белеющих потемках.
Как дальний гул, в зарю укатится напасть,
Встряхнется человек и ночь отбросит, скомкав.
Бредет он наугад. В росе или в слезах?
Тропинка, словно жизнь, в извивах и изломах.
Есть горечь на губах, отчаянье в глазах.
Но — сердце нараспах, там — целый лес черемух...
Витязей — воев повыбили
Да и вой завели,
Словно вопль о погибели
Русския земли.
Мол, измельчали ратники,
Войско — сплошной облом,
Ему только труса праздновать,
А не сражаться со злом.
Не лежебоке, неучу,
Трясучему алкашу
Осилить Тугарина Змеича,
Заломать злодея — пашу.
На наши кувшинные рыла
В своём калашном ряду
Европа глядит уныло,
Как купец на орду.
А на расправу скорая
Лихая ковбойская рать
Давно примеряет шпоры,
Готовая нас оседлать.
Хитрая, востроглазая,
Зыря на нас с горы,
Точит кинжалы Азия,
Пряча их до поры.
Вертясь на продажной нитке,
И свойский обгадить рад.
Подколодные нытики
Нам в уши вливают яд…
.
Только ведь не повымерли
Русской земли поборники.
Где-нибудь под Владимиром
Знай растут непокорные.
Хватит им молодечества
По силе и по уму.
Чтобы святое Отечество
Не дать на распыл никому.
Колокола над Суздалем
Благовестно гудят,
Будто отвагой и удалью
Нас одарить хотят.
Пусть отзовётся по миру весть,
Что неча на Русь с кулаками лезть.
Что устойчивей да и круче всех
Молодой народ — добры русичи!
Пролетарскую кепку куплю
И пойду - воротник нараспашку,
И быть может, опять полюблю
Эту жалкую жизнь-замарашку.
В переулке, где чад заводской,
Где играют чахотные чада,
Наохват с забубённой тоской
Алкогольная бродит бравада.
Там гармошка хохочет навзрыд
Над частушками соли отборной,
И стучит костылём инвалид
За шалавой своей подзаборной..
Там корявой рукою нальют
Горькой правды стаканчик гранёный
И укажут забытый приют
Для души, впопыхах обронённой.
Там разбойно свистит озорник.
И собачья кучкуется стая.
И разбитая вдрызг, прозвенит
Чья-то жизнь, как бутылка пустая.
Храм Архангела Михаила
Где лиловая даль манила,
У скрещенья волнистых вод
Храм Архангела Михаила
Поднимал золочёный свод.
Над холмом у приречной кручи
Охранителем здешних мест
Выше радуги, выше тучи
Всё сиял животворный крест.
Под молитвы смиренных братий
В покаянии и посте –
Рассыпались чужие рати
Серым прахом у этих стен.
Ну а если не рассыпались
И грозили разгулом бед,
В тихих иноках просыпались
Вдруг Ослябя и Пересвет.
И изведала злая сила,
Как сверкает и как разит
Меч Архангела Михаила
Под раскаты святой грозы.
Вторник
Грустится...
Полдень
серебряной тронут полудой.
Грохочут трамваи.
И осы кружатся по скверу
Над тентом кафе,
над подносами с грязной посудой,
Над потной фуражкой,
венчающей грузного милиционера.
Серебряный вторник...
Вчерашней тоски повторенье.
Того же маршрута
изгибы, толчки, повороты.
Затвержен урок.
Повторяемость учит смиренью.
Но копии лепят бездумно
одни лежебоки да обормоты.
Зазорно ли быть вторым
в скучном лагере дубликатов?
Где спица подобна спице,
а птица похожа на птицу.
Где сущее все расчислено
системой литров, миль и каратов.
Где каждый игрок в грядущее
торопится отдуплиться.
В мире подобий и тождеств,
матриц и отражений,
Где всем и вся правит
абсолютная магия чисел,
Куда деть график
сближений и отторжений,
Сумбурных, неуправляемых
наших душ и чресел?
Любовь истомилась в чаянии
примирить новизну с повтором,
Колеса стучат по стыкам.
Над сквером сияние полдня.
Посланцы тревоги - осы
язвят воздух, в котором
Висит предгрозовое сомнение,
кто царь, а кто подданный.
Ветер выхватывает из времени
трамвай, ос и сержанта.
Полдень пыжится над площадью
как старый взрывоопасный примус.
Как будто верхних и нижних,
как будто левых и правых,
готовых любить и сражаться,
Уносит нас в разные стороны
непримиримая неповторимость.
Облако
Это круглое слово «облако»
Тонко бликом и добро обликом.
С борта беленького кораблика
Прокатилось оно, как яблоко.
Прокатилось легко, с прискоком,
Око радуя рдяным боком,
И в строку норовит само,
Окольцовано полным «о».
Но ормя орут у крутых бортов
Полоумные роты голодных ртов,
Ловят облачный колобок,
Словно яблочко на зубок.
Только палевое слово полое
Тех голодных ртов не наполнило,
А вплелось оно, как волшебное,
В закрома мои задушевные,
Чтобы исподволь, пополам с грехом,
С болью искренней набухать стихом.
Глухо эхо от вздоха этого,
Ласки слова – любви поэтовой.
Уповая, навью с любовью
Милой облако в изголовье.
Повиликой да поволокой
Обовью непокорный локон,
Да окутаю с головой
Добродеющей синевой…
Только боль кучевеет облаком:
Горе – скоком, а радость – волоком.
Слово – облако, не опара.
Волку овод, поди, не пара.
От обид и бед – дело случая –
Почернев, чело станет тучею,
Обернётся злом, будто оборотень,
Круглобокое слово «облако»,
Где брагам бродить, бременеть громам,
Где больно будить про любовь обман.