поросль терновника буйно цветет
пенясь у самой дороги
зеленоватый прибой пузырьков
ловит, цепляясь за ноги
выйдя из пены бутонов и снов,
белые единороги
резво несутся за пыльным окном
рельсы сияют, обходчик как гном
о Белоснежке в тревоге
рябью помех на экране бегут
быстро сменяясь, пейзажи
снулой толпой переполнен вагон,
как мастихином заглажен
скоростью вид за окном, но его
не замечает пропажи
потный и злой пассажиропоток
дня потерявший изрядный кусок
за суетою с поклажей
вдаль параллельные жизни текут
пестрые ленты сюжетов
их, разделенных немытым стеклом
объединяет лишь лето...
душно обходчику, мухи кругом
зноем июльским в апреле
пойманный вдруг в раскаленную сеть
он оглушен и не в силах жалеть
что лепестки облетели
едет народ отдыхать на югА
мимо станиц невеликих
вот электричка на город прошла
прогромыхала на стыках
и обещанием сбывшимся день
небу раскрылся навстречу
стерты задачки со школьной доски
призрачным снегом летят лепестки
розе ветров не переча
ветер сквзь щели пространств и времен
запах принес креозота
в точку сжимается будней шагрень
неодолима зевота
лесенкой в небо из рельсов и шпал
солнце ползет еле-еле
мир погружен в летаргический сон
слабо вибрирует насыпи склон
скрытый в цветочной метели
людей нарядные игрушки –
дома цветные возле речки
там, озабочены делами
снуют смешные человечки
а в кукольных домах по кругу
хозяек движутся фигурки
танцуют утра вечный танец:
душ, бутерброды, кофе в турке
собрать портфель, погладить брюки
яичницу со сковородки
схватить, пока не всю сожрали
принять в расчет метеосводки
детишек выпроводить в школу
и, кофе проглотив остывший,
вприпрыжку мчаться на работу
себя до вечера забывши
иль чушь строчить, сбиваясь с ритма
и всю вселенную сбивая
хоть получается не очень
твоя фигня очередная
и пусть гекзаметры и ямбы
тут даже близко не лежали
увековечить дичь неймется
хоть на какой-нибудь скрижали
иль в пароксизме вдохновенья
лупить по клавишам и струнам
не шибко в ноты попадая
соседей истязая шумом -
чем бы себя ты не морочил,
забыть нельзя, насколько просто
земные царства исчезают
и одинокие погосты
раскис кораблик из бумаги
жизнь как мороженое тает
и с головастиками лужа
на солнцепеке высыхает
и мрут юродивые молча
за стенами специнтернатов
в умелых обезьяньих лапах
невинно выглядит граната
из рук догхантера отраву
берет доверчиво дворняга
и все стреляют в пианиста
а он не виноват, бедняга!
ни в лебедей, ни в пианистов
чтоб не случилось худа с нами
стрелять не надо, потому что
в ответ сыграют нам цунами
переселение народов,
трус, глад и мор, и непременно
звездой пленительного счастья
таки накроет мир наш бренный
оттепель месит грязь
костный ледышек хруст
иды сломали март
минус на минус – плюс
минус на минус – флюс
что пустотой раздут
мыльный пузырь – дыдыщ…
лопнул как гнойный прыщ
и наступает Суд
страшный или смешной
чуешь – заградотряд
встал за твоей спиной?
глаз истомленных жажду утоли
лишь тень Твою ласкала я в пыли,
касалась праха, Пламя чуя в нем
пусть я ослепну - но явись Огнем!
дерзанью безрассудному любви
в лучащемся венце себя яви!
глядеть на Солнце, что меня влекло,
я не хочу сквозь грязное стекло
в чаду ее безумья изнемог
и уступил мольбе влюбленный бог
... светом ослепленная Семела
как полено глупое сгорела
я, мертвая, качаюсь на качелях
у моря в сумерках, невидима живым
им кажется - качели тронул ветер
проходят мимо те, кто мной любим...
мне кто-то говорил, что это лимб
я даже верю в то, что лимб таков
но я почти не чувствую оков
и море серебрится в лунном свете
и эта смерть... она совсем как жизнь,
как жизнь прекрасна и невыносима
навек одна на этом берегу,
я лишь смотрю, как все проходят мимо
но никого окликнуть не могу
05.11.16.
мир это Шивы семяизвержение
речь течет, позволения не спросив
ей плевать на Я, Ты и прочие местоимения
кто тут хочет на свечку презерватив?
и язык – он болтает-ся, самовысунут
но в запасе есть максимум пара минут
а потом за тобой приберут аккуратно и быстренько
не оставив наличности, личного, лишнего… ну как принято тут
выдох – это всего лишь факт, и не более
и ни одна вещь тут не лучше другой
все уже на столах секционных – застывшие, голые
посчитавшие жизнью – системный сбой
так забавно мы тут извергаемся, дочерна
обгорев, дожигая в конвульсиях керосин
воздержание есть предпочтение прочерка
имени, и оно бесполезно по ряду причин
не всем нужен повод запачкать словами вселенную
тебе нужен? поржи!
в складку влажную меж кучевых облаков и морскою пеною
выдохни миражи
хоть процесс надоел, иногда получается весело
так не парься, раздвинь облака – и вдуй
хоть немного огня в безобразное это месиво
пока Туз Жезлов стоит...
дымком над углями танцует
терзая смертных ожиданьем
Испепеляющая розы
всепроникающим дыханьем,
серебряным паденьем молний
насквозь пробившая ладони
ты распростерт в пыли пред нею,
слепой Владычицей на троне
а Разрешающая Узы
царящая во тьме кромешной,
кровавые лохмотья плоти
с твоей души срывает нежно
как быть Ее даров достойным?
всей кровью черной, в ночь текущей,
стремиться к ней пажом влюбленным,
смерть как возлюбленную ждущим
пред неминуемым слияньем
страшиться близости и жаждать
и, падая в ее объятья
стать ею избранным однажды
на краткий миг, одним из многих
сгорающих метеоритов
собою ночь не осветивших
и в миг падения забытых
तत् त्वम् असि или तत्त्वमसि /tat tvam asi /ты есть То
по мотивам Адвайта -веданты
повесили носы Сократ и Эпикур
нет смысла у игры, нет чести у фигур
но бог ведь все сказал – где в сносках мелкий шрифт:
ты сам себе закон и сам себе шериф
избранники здесь все, все – званы, всё – ответ
ведь, окромя тебя, тут даже кошки нет
памяти Н.Б. в годовщину 30.03.2023
верхушки елей всплыли над туманом
как допотопных ящеров хребты
да клекот птичий зазвучал варганом
пробив тумана серые пласты
соседняя гора поймала эхо
и дальше по цепи передала
слились в единый хор ручей, скала
ущелье, лес… был только я помехой
поскольку резонанс не смог поймать
мой позвоночник… ток, бегущий вспять
порыву вверх противился не долго
и затерялся как в стогу иголка
в движенье общем, в хоре славословий
звучащем без усилий и условий
...
звучащий без усилий и условий
рассветных гор торжественный хорал…
мир пел и самому себе внимал
укутавшись в туман речных верховий
что приближался крадучись ко мне
и щупальцами полз вверх по сосне
в его глубинах, там, на самом дне
где водку егеря и браконьеры,
забыв их разделявшие барьеры,
пьют вместе в предрассветной тишине –
друзья все живы и горит костер
всплывают из тумана гребни гор
могу коснуться – сам почти химера –
спин ящеров средь волн свинцово-серых
... смотри, вот ад
спускайся, здесь ступени
я ничего не знаю совершенней -
шар из огня внутри меня
слепящий свет, волшебное оружие,
мой лучший дар
что может быть прекраснее пожара -
возьми пожар
просто бери - и сгори
радость мою раздели
жги корабли
... беги, не слушай, не ведись,
под током провод, берегись,
меня случайно не коснись...
а прикоснешься - так не жалуйся
... останови меня, останови
и спички забери, пожалуйста
снова закончилось лето,
солнце ушло за холмы...
мертвая роза сонетов
в нежных ладонях зимы
в склепе терцин и катренов
ждет, что наступит весна,
не прочитаешь об этом -
и не воскреснет она
заледенелые розы
губ не согреют ничьих
в склепе хрустальном сонета
похоронили двоих
стерлись на каменных плитах
ваши давно имена
в круге смертей и рождений
смолоты грех и вина
мертвый любовник, слагавший
рифмы к ногам госпожи,
сквозь безотрадную вечность
что ты увидел, скажи?
может, меня на качелях
с книгой бессмертной твоей?
запечатленное лето,
сад и луну меж ветвей?
взятые в плен отраженья
заворожили меня
кто же тут пленник, и чью он
жизнь на стихи обменял?
Мир. Колода Николетты Чекколи
твоя рука в моей руке растает
и я пойму, что никого тут нет
и морок снов почти не нарушает
очередной случившийся рассвет
проспится бог, ни шатко и не валко
привычный мир, зевая, соберет
сверяясь с трансцендентною шпаргалкой,
и о любви космической наврет
и мы одно и то же собираем –
тебя, меня и будку за сараем,
где не было собаки никогда –
все те же пазлы… впрочем, не беда:
мир есть лишь слог, что нами повторяем
сказали ОМ – а вышла ерунда
ты откроешь глаза: серебристая дымка над лугом
иней лег на траву, над дымящейся речкой рассвет
в облаках борозда, новолуния взрытая плугом
кроме птиц и тебя, никого из проснувшихся нет
ты откроешь глаза и младенцем в утробе мгновенья
улыбнешься, потянешься, солнце в ресницах сморгнешь
кот под боком урчит, запах кофе, с корицей печенья…
еще держится карточный домик, в котором живешь
тело вроде ветшает, но это почти незаметно
и так сладостен плен пожирателей времени – книг
стрелки ходиков щелкают хищно – мол, время дискретно
и, хихикая, всех в подступающий вытолкнет миг
плотоядный щелкунчик размеренно колет орехи
за мгновеньем мгновенье сжирает зубастая пасть
расползается памяти ткань, в ней сплошные прорехи
чему ныне черед в это темное море упасть?
от слепящего дня ты однажды внезапно очнешься
и родишься во тьму, и будильник ее не взорвет
ты закроешь глаза и калачиком снова свернешься
и рассыпется жизнь мельтешением кадров вразброд
ускользает мираж и противиться ночи без толку
не удержит реальность расколотый зеркала лед
полыхнет фейерверк распыленных сознанья осколков,
искр живых в пустоте мотыльковый последний полет
там, куда упадешь, будут синие лужи пролесок?
этот выгон под инеем, речка в парном молоке?
акварельное небо, весеннего ливня завеса
и летящий журавль… ну хотя бы синица в руке?
в наготе первозданной вернется к тебе то, что любишь
но придется по новой работу любви начинать
ты опять – чистый лист, и ты вновь обо всем позабудешь
чтоб к вершине ползти и ее не достигнуть опять
но зато ты в игре, время жизнь отрезает ломтями
жаль, не можешь узнать в синеве своего журавля
по дороге в огонь или к яме, кишащей червями
под насмешливый хохот небес начиная с нуля
"А вечер - книга..."
Р. М. Р.
"А вечер - книга", но прочесть не всем дано
цветы и камни, ладан и вино -
все настежь распахнуть себя готово
железом в плоть мгновенья входит слово
мир за словами бесконечно тих
как мне войти в покои снов чужих?
страницы будет ветер шевелить
а вечер - тайна, как ее раскрыть?
ни с того ни с сего у меня зачесалась спина
извиваясь от зуда, чешусь - словно сам сатана
мне щекочет эфирное тело шерстистым хвостом
и когтями скребет, ухмыляясь злорадно притом
надзирающий ангел уныло глядит на меня
измочалена палка, но та же творится фигня
подопечный – дебил, и зловреден, и глух, и упрям
неспособен к ученью бедняга, наверное, впрямь
инструментов нет гожих, бессильны и совесть и страх…
арматурину ангел задумчиво вертит в руках
«Но неистовей всех ярятся кобылы.
Грудью встречают Зефир и стоят на утесах высоких
Ветром летучим полны…»
Вергилий, Георгики
«почерневшие зыби холмятся»
Илиада, песнь 9
снова конницы ветра набег на пустынные пляжи…
в грязноватую пену взбивают прибой скакуны
голова к голове рвутся к берегу, в пенных плюмажах,
разбиваясь о скалы, таща за собой валуны
цвета мокрых утесов, холмятся угрюмые зыби
волн распахнуты хищные глотки камням напоказ
и зеленым стеклом отливая немного на сгибе
нависают валы друг над другом, гремя и крутясь
а на скалах прибрежных в охоте ярятся кобылы
ржут призывно, протяжно, от ветра стремясь понести
словно помнят о деве, с которой подобное было
рвался слепо Зефир к ней, топя корабли по пути
Быстроногою звали, под стать бесшабашному ветру
с ней на ложе любви сочетался когда-то Зефир
он себя всем и каждой дарил безоглядно и щедро
ненасытен в утехах, в любви изощрен как сатир
… ветер долго оглаживал моря пятнистую шкуру
шторм устал бесноваться и мало помалу затих
дышат воды размеренно, волн замедляя аллюры
день у финишной ленты пылает в лучах золотых
возвращается конница ветра, устав от погони
за черту горизонта, что жгучей горит синевой
возвращаются в море Ахилла печальные кони
я о них вспоминаю, в бушующий глядя прибой
усы Дали и брови Фриды -
они похожи чем-то с виду,
как половинки лемнискаты,
шкодливым Умыслом разъяты
это путешествие в огонь
из огня река, поля и лес
и, прожжен, дымится край небес,
обведенный алою каймой
шевелятся кроны из огня
огненные птицы в них поют
огненными волнами река
лижет руку мертвую мою
огненные путники бредут
по дорогам огненным домой
через лес пылающий иду
и огонь смыкается за мной
девочка из лепестков огня
из ушей, как у дракона, дым
неотрывно смотрит на меня
василиска взглядом ледяным
волосы и юбки как пожар
огненных полотнищ на ветру,
как фламенко, как ножом удар,
двойника настигший поутру
жаль, мне здесь ни с кем не по пути
сплошь огонь, но не сгораю в нем
я могу сквозь девочку пройти,
как сквозь лес, охваченный огнем
это путешествие в огонь
и пустыня тоже из огня
пеплом рассыпается, чуть тронь
все, что было главным для меня
линии пылают на руке:
вот Икстлан, а рядом - Абердин,
огненное Солнце вдалеке
и в Дамаск вот так же шел один...
а улица станет другою -
раскрывшись как веер китайский
под своды зеленые впустит
и даже позволит остаться
и лиственный купол как в детстве
распустится над головою
и зонтиком Оле-Лукойе
от будничной хмари укроет
влюбленные, девушка с книгой,
с игрушками яркими дети...
предчувствие вечных каникул,
почти бесконечного лета
с гудением в воздухе чистом
воскресшие носятся пчелы
собаки лежат на газонах,
священен здесь сон их веселый
и все это можно увидеть
на самом краю тротуара
за долю секунды, всего лишь,
летя в темноту от удара
какого-то бампера сбоку,
что прах злополучный отбросит
небрежно, невольно, случайно
куда-то во тьму, под колеса
"Чтоб забыться, песнь рассвета
Я сложу на новый лад"
Ук де ла Бакалариа
мой друг, все это было бы смешно...
кромешный мрак, прикидываясь светом,
слепит глаза, легчайшая из нош
тяжелой кажется, декабрь - летом
...надвинуть ниже пыльный капюшон,
закрыть глаза, не говорить об этом
сезам открылся, клад опустошен
и эхо не торопится с ответом
изнанка утра, слов, и лиц, и ласк,
вчерашней маски праздничной оскал
и горечь карнавальных карамелек
темна изнанка белого плаща
обречены виновные - прощать:
тупы кинжалы и колодец мелок
тропинкой завладел бурьян
крапива, лебеда, дурман
земля во рту, слова как ртуть
обеты лживые забудь
какой там путь... лишь травы тут
ладони насквозь прорастут,
не заслужившие гвоздей,
пусть их к земле пришьет пырей
рука не удержала меч
но чем не путь - на пашню лечь
на вид безжизненным зерном -
и к небу прорасти потом?
Мать распятых на Древе,
любившая днем и в ночи,
по обе стороны Стикса...
но об этом молчим
Мать Распятого, Дева,
все та же, ныне и присно,
"во веки веков" добавив,
не уменьшаем риска
лоно, купель, могила,
смертельна, чиста, невинна...
Мать потерять страшусь я,
следуя ввысь за Сыном
это ворон распятый, вор...
имя к древу прибило птицу,
имя - в крыльях и в горле гвоздь,
чтобы сказке ветвиться, длиться
и пятнает страницы кровь,
и стекает к подножью древа
где же сын обреченный твой,
где твой Каин, праматерь Ева?
не дано уклониться нам,
не дано нам избегнуть чаши,
все решает бросок костей,
смехотворны уловки наши
мы - лишь гвозди в Его руках,
но не мы эти гвозди вбили,
это Плотника Сын распял
сам себя, приобщившись гнили,
гнили, глине, сырой земле,
смертной матери горькой доле
имя - горечь... Мария, ты?
чернобыльник в бескрайнем поле
в изначальной степи глухой,
что от взглядов людских сокрыта
над землею Звезда Полынь
черным солнцем стоит в зените
мы орудия казни лишь,
друг для друга - живые гвозди,
и, вколочены крепко в твердь,
кровоточат как раны, звезды
но за сценой палач иль нет -
не узнать, может он меж нами
Ворон, Каин, Иуда... Бог,
затерявшийся меж богами
выжмешь пейзаж жадным взглядом -
тусклым размытым пятном
станет летящая птица,
крыши домов за окном,
пестрая кожа платанов,
нежно любимый пустырь...
город - сплошная утрата,
память - непрочный костыль,
не подпереть миража им
кадров мелькнувших поток
рушится в бездну забвенья
вот она, прямо у ног,
зевом несытым ливневки
щерится, чуя зевак
из-за чугунной решетки...
с чьей стороны зоопарк?
город - он прожит иль выжат -
речь все равно об одном:
горечь неявной утраты
в горле стоит словно ком
дрожь голых веток под ветром, трепет оборванных струн
дерево срубят цветущим, дерево скормят костру
небо изжаленной шкурой в звездных ожогах дрожит
бархатной кожи младенца грубо касается жизнь
жгучие ласки без меры, терна цветущего дар
огненной лавы потоки, разом потоп и пожар
с хрустом ломаются ветки, молот стекляшки крушит
нервы бы выжечь напалмом, горечь, ущерб и ушиб
раз уж рождаешься голым в настежь распахнутый мир,
в жгучее пламя восторга, в жизни ликующий ритм
И. Елагин "Под созвездием Топора"
топор висит на серых кольцах дыма,
хоть вешай, хоть не вешай - он висит
в петле кумара, скрученной восьмеркой,
но слишком зыбкой - дунь, и улетит...
а та, в подмышке, жмет невыносимо
у Родиона крайне бледный вид,
наверное, переборщил с касторкой
иль наголову бесами разбит
топор иль меч над каждым изголовьем
созвездия - и те над головой
с почти что издевательской любовью
нацелены на жалкий отблеск свой
висит топор сияющий над плахой
и образ божий смирно казни ждет
восток белеет смертною рубахой
пока его не запятнал восход
когда я пришел, здесь уже так и было:
и чай был остывшим, и солнце остыло,
по грязному полу рассыпаны бусы,
имен и предметов расторгнуты узы
коснешься вещей безымянных рукою -
распавшись, сквозь пальцы уходят трухою
согреться нельзя - что внутри, что снаружи
межзвездных пространств одинакова стужа
кричать бесполезно - никто не услышит,
лишь снег города заметает по крыши
затмения диск черным днищем кастрюли
над снежной пустыней зенит караулит...
состряпать бы заново в этом распаде
иную вселенную прихоти ради
но я не гожусь, демиург я хреновый
вдруг лажа все та же случится по-новой?
сказать «мне так жаль» напоследок
а дальше – бежать и стрелять
и знать что в оставшейся жизни
другого уже не видать
ни хлеба, ни дома, ни сына
бьет в месиво тел автомат
пока неуемного пульса
в висках не заглохнет набат
о том, чего нет и не будет
взахлеб автомат говорит
и рвется из рук, обезумев,
и ближнее поле горит
Н. Б.
спешащей гостьей прочь твоя уходит жизнь
на смятых простынях пред всеми ты лежишь
в печальной наготе окончился сюжет
обритой головы чугунно-серый цвет,
прощенье на двоих, последний разговор…
прогульщиц тех смешных я помню до сих пор,
мороженое то, и зоомагазин,
и сомик за стеклом, и мы в стекле витрин
рекою детских снов простерлось забытье
вода у самых ног, коснись стопой ее...
смолк электроотсос, клокочет в горле слизь
мы топчемся вокруг… уходит быстро жизнь
самой себе рубаху из крапивы
смеясь плету
пусть крыльями мои не станут руки
но на лету
успею поучиться красноречью
у птиц других
не держат восходящие потоки
и ветер стих
полуживой улиткой заползти
само в себя пытается сознанье
внутрь, в перламутра лунное сиянье
но не найти туда ему пути
мир надоедлив, нет дверей у сна
а может есть, и даже не одна
закрыть глаза, закрыться бы руками
в тоннель зеркальный улететь как камень
в сон как в ракушку, в длинное пикЕ,
спираль во тьму самим собой заполнив
в себя как в штопор, голым, налегке
чтоб даже выйдя - ничего не помнить
в себе самом в который раз теряясь,
ввинтиться внутрь, в ракушку, что пуста
лишь под ногами чьи-то сны хрустят,
с навязчивым упорством повторяясь
Поль Дельво Железный век, 1951г
лунное тел свеченье, древняя ночь в глазах
слышно, как плещет море, запертое в телах
в хрупкий янтарь молчанья девы заточены
зеркалом стал художник, их карауля сны
в мире железных истин, прямоугольных форм
средь городского шума, рельсов, путей, платформ
вы для чего случились, тихие островки,
зернами озарений вечность кормить с руки?
мы, непричастны чуду, топчемся у холста
нищенски любопытны... клетка уже пуста
саван, к ногам упавший, миг превращенья скрыл
ловим завороженно трепет незримых крыл
рвение шелкопряда и Пенелопы грусть…
словно дыханье тайны смертных коснулось уст
ночь для того, чтобы путать следы
и забывать имена
ночь для того, чтобы в прятки играть,
щепкой болтаться в волнах
бархатной, нежной, мерцающей тьмы
что из-под сомкнутых век
в мир просочилась и с ней поиграть –
квест не для жалких калек
ночь – для охоты в пространствах иных,
если отыщешь пути,
ночь - для лунатиков, чтоб по воде
в темное небо брести
в штопор войти, если вдруг пригласит
лестничный черный пролет…
тьма запятнала ржавеющий лифт,
тьма по ступеням течет
и золотую монетку луны
на пятаки разменять
лыбясь щербато, вонючий подъезд
вновь подстрекает меня
чтобы привычный позор немоты
и слепоту с глухотой
не вспоминать ну хотя б до утра
способ есть старый, простой
дешево стоит теперь забытье,
но не дешевле, чем жизнь
дьявол за души не даст ни гроша,
лишь утешительный приз
что остается? почти ничего:
можно хихикать и петь,
можно в развалинах ухать совой
или на Марс полететь,
рвать из контекста, чтоб аж затрещал,
всем опостылевший смысл
и с полпинка отослать в никуда
чтоб как плевок он завис
ну а потом зашипел и потух
средь воцарившейся тьмы
ночь для того, чтоб огни погасить,
ими обмануты мы
тьма милосердно их скроет от нас,
чтоб умирать не мешать
ночь это праздник, но он не для нас,
он – чтоб деревьям дышать,
чтоб над руинами мира взошла
ереси Волчья Звезда…
вот бы дождаться, увидеть как вновь
джунгли сожрут города!
но не способен на ересь наш мир,
словно покойник на секс
нужен ему лишь осиновый кол
чтоб не дай бог не воскрес
дьявол не купит уродливый хлам
прочно прижившийся тут
книги – и те отвергает огонь,
раз уж глаголом не жгут
здесь лишь пустые слова шелестят,
словно под ветром листва
еретики не достойны костра
и отсырели дрова
я помню город на краю земли,
там вмерзли в лед, зимуя, корабли,
и падал снег, прекрасней чем цветы,
и лихорадка рушила мосты
ты уходил все дальше от меня
в холодный свет арктического дня,
за солнцем, раскаленным добела
я вслед смотрела молча, не звала
дары Другой сияли пред тобой,
она одна могла вернуть покой
тому, кто шел за розой ледяной
полярный день с моею спорил тьмой,
такой горячей и такой земной
я отступила...
обнимает вдовство ледяными руками за плечи
и в глаза заглянув, клятву верности ждет от нее
на холодном ветру так бессмысленны страстные речи
сквозь покровы иллюзий сияет меча острие
видеть звезды в ночи ей ничто не мешает отныне
слез не выплакать вихрю, со склонов сдувавшему снег
облака остаются внизу, никого на вершине
между нею и звездами больше не будет помех
она выбрала их – холодны, безупречны, невинны,
чтит их холод в себе, ей по нраву безрадостный смех
что, подобно мечу, рассекает легко пуповину
отделив от земли, у мирских отбирая утех...
мимолетно тепло во вселенной из камня и глины
преходяща и боль, но свобода доступна для всех
винилом вод бегущие круги
по сторонам зеркального экрана
над мельтешеньем рыбьей мелюзги
раскрылись ряби веером стеклянным
переливает серебра расплав
рассветной птицы чистое сопрано
и бусинами четок среди трав
луч нижет плавунцов и серебрянок
доверчиво протянута в рассвет
ладонь реки в узорах папиллярных
гадать по ней – читать бегущий след
что скрыт среди изображений парных
внимающий удвоил птичий хор
и эхом стал торжественным распевам
ритмично повторяемый узор
ветвей и волн в сиянье тонет белом
и, не спугнув стрекоз новорожденных,
в бороздках волн внимания игла
кружась, скользит легко по глади сонной –
дня музыку в сознанье проиграть
Елене
одежда для того, кто ищет путь -
в углу, как ветошь, никому не впору
ведь умники всегда обходят гору
и только ты, тряпья поднявши ворох,
способен душу, жизнь в него вдохнуть,
ему движенье, смысл, себя вернуть
* "одежда для того, кто ищет путь" или "одежда для пути" в каратэ, в т.ч. Киокушинкай - доги
тут чирикать словно чижик
про Фонтанку, водку, вечность
запретить никто не может,
кроме главврача, конечно
пусть в гнездо сорока тащит
разноцветные игрушки
чижик радостно болтает,
видно, думает, что Пушкин
пролетает над Парижем
помесь НЛО с фанерой -
неопознанный наш чижик
пьет, но соблюдая меру
все ж беднягу распирает -
слишком много слопал чижик
и Фонтанка не влезает -
не нажить бы сдуру грыжи!
не вмещаются ни горы,
ни моря, ни океаны
жаль, что чижикам крикливым
не положены карманы
но зачем тогда у птички
то, что в них кладут обычно -
метра полтора веревки,
мыло, сигареты, спички?
мылом мама руки мыла,
мыла раму, мыла Кришну
если двое взяли водки -
третий никогда не лишний
подкрепив здоровье водкой,
трое курят сигарету...
остается лишь веревку
как-нибудь пристроить эту
*
розовым просвечивают крылья
голубя, парящего в зените
мир конкретно накрывает птичкой -
образом божественных соитий
ну сольемся... обрыдаться можно:
направленья - противоположны!
сложим вектора... но то, что в сумме,
призраком нуля тревожит ум мне
равновесье, хоть оно и чудо,
чем-то трупным видится отсюда
божий дар застрял ириской в глотке
и хоть плачь, не лезет внутрь без водки
дамасской розой распустился мир,
слоями обертонов вокруг Ом
ожившим Словом полн, звенит эфир
и опадают лепестки потом
спиралями космических ветров
закручены галактики, и вихрь
от центра прочь стремящихся кругов
живые токи порождает в них
бегущая от света прочь волна
себе предел найти обречена
и разлететься вдребезги с разбега
спешим друг к другу – брызги среди брызг
по кольцевой, по встречке, пьяны вдрызг –
замкнуть сюжет, как альфа и омега
– чьих ты, Алена Волчья Заря?
звезды глядят сквозь прицел декабря
красный над лесом тлеет рассвет
словно укуса волчьего след
врезался ельник краем пилы
в брюхо небес цвета мокрой золы
в дымке кровавой тонет восток…
– кто тебя Волчьей Зарею нарек?
– зимняя ночь меня так назвала
смотрит она сквозь меня в зеркала
тенью волчицы в поле скольжу
Матери Темной принадлежу...
– что будет дальше, Волчья Заря?
– братьев моих истребляли вы зря!
нынче – черед наш, вы - на прицеле
выть вам по волчьи, сгинуть в метели
к вашим селеньям смрадным пришли
кровные братья и сестры мои!
прорезью в тучах, волчьим оскалом
Мать моя скажет: утро настало!
... блага – не чаю, зла не держу
всем, кто не слеп, где восток – покажу!
это дерево нагое, и чертеж
моих рук на дерево похож
этот иероглиф означает "нет"
этот иероглиф так похож на клеть
клетка из бамбука
с черным петухом,
ключ к замку утерян,
да и фиг с замком
чашка раскололась,
словно небеса,
продали матросы
черту паруса
руки мертвой музы
лижет энтропия,
времена лунатиков,
бабы - никакие!
что им друг до дружки,
Каина сестра?
братья-отраженья, сестры-зеркала..
мы в войну доиграть не успели - внезапно стемнело
и песочницу нашу накрыла холодная мгла
крепостей из песка и светил, нарисованных мелом
ненадежная стража попряталась вмиг по углам
это ветхость пришла и незримым огнем опалила,
это странствий конец - мы устали и в ветхость пришли,
в ночь пустых словарей - и впустили ее в наши жилы,
в ней исчезнуть беззвучно, бесследно осталось нам лишь
и последний корабль Серебристую Гавань покинул,
благородство, и доблесть, и смысл - все с собой увозя,
и, никем не любима, истлеет земля и остынет,
и в сгустившемся мраке дышать уже будет нельзя
...даже если напрасны слова - напиши меня, книга!
пусть заполнила тьма все вокруг и сражаться нет сил -
напиши рядовым, просто чтоб до последнего мига
тот, кто помнит о рунах эльфийских, в ночи этой был
в нее настежь распахнута дверь - удержи на пороге,
она ждет - притяженье ее помоги одолеть
ни гроша за душой... нищете надо очень немного -
хоть игрушечный Шир - было б только за что умереть
звезд погасших мы слишком легко имена позабыли,
но еще сквозь обломки миров пробирается свет
и над нашей землей, над руинами, пеплом и пылью
в бесконечной ночи будет вечно гореть Элберет
не стронет птичий хор рассвета барки утлой
мир окружен им, как звенящей скорлупой
старухи в деревнях во сне поют под утро
на ликах темных их – младенческий покой
так безмятежен сон в яйце хрустальном звона
сонм птичьих голосов в себе наш мир хранит
чуть слышный диссонанс вплетают в хор вороны
надтреснуто крича среди могильных плит
воткала ночь его в холодный шелк
рассвета
он груб и неказист, но без него никак
обрежет пряха нить несложного сюжета
на утренней заре подав к прощанью знак
и уплывут ладьи, одна вслед за другою,
теряя в облаках небесных троп пунктир,
проходят тени птиц бегущею строкою
пустой скорлупкой им вослед звенит эфир
мир смерзся в снежный ком, словами колыбельных
не отогреть в земле уснувшее зерно
прочесывает ночь селенья частым гребнем
всё в мелких дырках звезд небесное сукно
кому птенцов беречь и радоваться лету?
вернутся птицы к нам, или все врет молва?
сквозь толщу зимней тьмы опять пробившись к свету
взойдут ли песен тех озимые слова?
"я тебя люблю"
– наша близость – судьбе вперекор!
для тебя все обеты нарушу! –
дребезжит платонический вздор
растлевающий бедную душу
и прельщающий бренное тело
растворением в пламени белом,
притяжением горных высот,
на которых никто не живет...
там разрежен и чист кислород,
кипятком обжигающий рот,
им почти невозможно дышать
но в безумии клянчит душа
разум, счастье, спасенье гоня:
– хоть глоток... хоть на вдох... но огня!
эта бледная немочь как омут - в ней тонут слова
и нечетные мысли дробятся, делимы на два
и легка, и беспечна, танцует листва на ветру
растворяется в пепельном свет фонарей поутру
под прицелом созвездий петляющий заячий след
на странице заснеженной, но продолжения нет
между "здесь" и "не здесь" есть лишь сумерек терпкий настой,
и случайна, и дышит граница меж мной и не мной
и сверчок верещит в пирамиде височной кости
это бледная немочь засела и тихо свистит
это ветер полночный с жасмина сорвал лепестки
это зноя дыхание волнами гонит пески
между плачем и эхом преградой качели в снегу,
две согласных меж смехом и эхом стереть не могу
точно пепел, легка и беспечна, порхает листва
и зеркальные плоскости мир поделили на два,
хоть на два, да не поровну, и между ночью и днем
неприметный змеится зазор и вся магия - в нем
...и стеной, сквозь которую надо пройти,
ты становишься сам у себя на пути
линзой мутной воды, искажающей суть,
и тебе в ее толщу придется нырнуть
неминуемо - знать, неизбежно - тонуть,
и себя, точно темную воду, вдохнуть
почти как настоящий падал снег, и кот дремал, совсем как настоящий
лишь иногда приоткрывал глаза, поглядывая на снежок летящий,
заворожен мельканьем белых нитей запутанного снежного клубка…
чуть-чуть пыхтя, пускал на печке чайник растрепанные пара облака
спал в сумерках синеющих фонарь, сквозь мокрый снег трамвай синицей звякал
и на пустынной улице впотьмах прозрачным глянцем застывала слякоть
по сторонам преграды чуть заметной метался и проваливался взгляд –
то к спящему коту, то вновь к метели, сквозь стекол лед и мокрый снегопад,
в чужую жизнь – туда, где в полумраке кот грезил на заснеженном окне
или туда, где брел с зонтом прохожий, теряя город в белой пелене
царапал ветер веткой по стеклу и, выходя из плоскости пейзажа,
она касалась скрытой сути сна и внутрь как будто прорастала даже
протоптанная таяла строка… странице снег невинность возвращал,
стремительно затягивая раны, скрывал огрехи и грехи прощал
он был все гуще и все достоверней, нетронутой казалась белизна
и не нужны прощенье, искупленье… зачем они в пространстве белом сна?
кусок стекла блеснул в прибое средь камней
в ладонях волн морских блик синего синей
осколок синевы, рой жалящих огней,
искр грозовых чертог, круговорот теней
по лабиринтам сна безмолвный проводник
как он меня нашел? откуда он возник?
из синего зерна как древо фейерверк
сверкающих огней, фонтаном бьющий вверх
как жребий, тайный знак, что морем вложен в горсть
и что б он не сулил - он мой желанный гость
в ладонях волн, ко мне протянутых - ответ:
он может значить "да", а может значить "нет"
влачится пенный шлейф, тяжелый от камней,
в прицел меня поймал блик синий меж бровей
возьми меня с собой во глубину глубин,
впусти меня в себя, впусти, ультрамарин!
пусть сквозь меня течет расплавленная синь,
я - твой, а ты - моя, звезда - ультрамарин!
невнятны порой, как рецепты алхимиков,
невзрачны, смешны, только мне адресованы
на листья похожие, ветром носимые,
всегда об одном - превращении в золото
расставь запятые, пригладь - и доверчиво
к ладони прильнет запоздавшим посланием
и сумрак свинцовый осеннего вечера
рассеет на миг киновари пыланием
01.12.20
Sueño causado por el vuelo de una abeja alrededor de una granada un segundo antes de despertar
сестра моя, в моих ладонях море
бриз шелестит о дальних берегах
цикады голоса сплетают в хоре
и мир – циновкой из травы в ногах
вино в стекле согрелось слишком скоро
в песке блестит алмазами слюда
мир прост и ясен, все по приговору
судьбы спешат послушно кто куда
а мы застыли в янтаре полдневном –
пока пчела опять не оживет
и не продолжит прерванный полет
эриний бич – хвала богиням гневным! –
пчелы укус – и снова жизнь течет
своим путем, извилистым и древним
...
своим путем, извилистым и древним
жизнь смесью крови, красок и чернил
течет во тьму, сон так прекрасен был…
что пробужденья может быть плачевней?
беззвучный взрыв – и вдребезги бельканто
и холст кровит цветами амаранта
но отсвет сна напрасно память ловит
сквозь новый сон, где мы с тобою врозь
вино - темней венозной бычьей крови -
на каменные плиты пролилось
зазор меж снов – безжалостная данность
мой голос, затухая, дребезжит…
но ты - взлетишь, а я внизу останусь,
о камни раскаленные разбит
я видел - тень фотографа снимает
тень кучера, который тенью щетки...
я тоже тут, и той же дурью маюсь,
хоть не имею очертаний четких
сам для себя неощутим как призрак,
в себе ищу напрасно жизни признак
нормальны вроде пульс и аппетит...
в реальность их кто ж верить запретит?
но камера магическим кристаллом,
лучи собравшим в ложный фокус, стала
а я - случайный камеры придаток
но есть весьма серьезный недостаток:
себя живым вообразив порой,
я разрушаю "творческий настрой"
волны терзают берег,
гложет луну затменье
ветер восточный входит
в дом, сотрясая стены
на берегу пустынном
мы с ним свели знакомство
нынче в мужья беру я
холод и вероломство
непостоянство, буйство
посвист разбойный крыльев
ломится в двери сила…
ветер восточный, ты ли?
звезды дыханьем гасит,
солнце скрывает в тучах
чтоб не случилось с миром –
этот свое получит
морем осенним ходит
темную пеня брагу
на пестрокрылых стругах
братьев его ватага
гонят траву морскую
волны гурьбой на сушу
песни его услышав
я потеряла душу
кто был со мною прежде –
только вздыхал да охал
стер о нем память быстро
ветра ночного хохот
ветхий мой дом у моря
ветер объял собою
и, во все окна глядя
ждет, когда дверь открою
… чайка в осеннем небе,
как тебе там, сестрица,
отданной ветру книги
вырванная страница?
ветер, хмельной от страсти
кружится над волнами
знать не хотим мы обе
что будет дальше с нами
зеркальных улиц коридор, прозрачности стихия
намерзший лед на проводах во вспышках ярко-синих
искрят троллейбусы впотьмах, едва ползут сквозь город,
залитый призрачным огнем, лиловых молний ворох
на иглы света расщеплен, разбрызган по фасадам
и светофорами в ночи прочерчена глиссада
мазков кислотных, рваный трек, идущий на сниженье
в асфальт, в наплывы черноты цветных огней скольженье
их леденцовый фейерверк в витринах и окошках
мелькает в желтом свете фар, как мелкая рыбешка
и ледяной глазури слой их игры отражает
свет мечется среди зеркал, хоть убежать не чает
толкутся красные огни в забитых капиллярах
свернулась световая кровь, оранжевый – пожаром
завесой капель ледяных одеты светофоры
огранщик разноцветных линз зеленый врубит скоро
весь мир – потеки на стекле, пейзаж по швам распорот
дождь застывает на лету в стеклянный хрупкий город
… отчетлив световой чертеж, но на холсте сетчатки
не удается уберечь летучих отпечатков
лишь память оттиск сна хранит как на застывшем воске
трехмерный, трепетный, живой - картинкой ставший плоской
он за пределы полотна, сознанье прожигая,
когда-нибудь уйдет туда, где дышит ночь живая
но в сокровенных тайниках он бережно храним,
в той недоступной глубине, где мы едины с ним
о роли алкоголя в процессе единения с природой
в местечке под названием Агой
мы пили водку на пустынном пляже
горячий, каменистый и нагой,
полуживыми волнами наглажен
он был просторен, как дворец стихий
и для таких пригоден литургий
земли и неба, вод и ветра сплав
вобрал и нас в себя, и нараспашку
открылся нам, пустою сценой став…
а мы открыли пива полторашку
над кучей недочищенных креветок
качала зыбку звездная река
уснув вповалку на камнях нагретых,
постигли дзен три пьяных дурака
"освободи!" -
вздохнуло пленное пространство
как муэдзин, запел-заныл кувшин:
пусти на волю, хоть я и не джинн,
держать меня в неволе окаянство
в себе содержит воздух слово "дух",
отрезанный от мира, я протух,
в моем заливе ветры не гуляют,
во мне погаснет спичка очень скоро,
к чему вести пустые разговоры,
тебя ведь даже эхо умоляет:
"освободи!"
злой дух гудит зеленой жирной мухой,
есть у него рецепт от всех скорбей:
жмут тапки? денег нет? кувшин разбей!
жена ушла? подруга - потаскуха?
от всех проблем избавься поскорей,
чего ты ждешь, давай, кувшин разбей!
оно весьма доступно, избавленье,
такое же бесплодное томленье
найдешь в себе - скорей кувшин разбей!
вот стрела, оперенная камнем,
зачарованно смотрит в зенит
это памятник сломанным крыльям,
на которых никто не взлетит
кто-то кинул их здесь... что с ним стало?
кем он был и чему он служил?
грудой щебня разбитые крылья
он к подножию света сложил
чтоб чиста была жажда, как пламя -
осквернит утоленье ее -
рассыпается пригоршней пепла
устремленное к небу копье
след теряется, ввысь даже взглядом
провожать я его не хочу...
как случилось, что вниз с этой башни
я на каменных крыльях лечу?
комары, вечерняя прохлада
плеск воды… наверное, плотва
с акварелью нынче нету сладу
ни жива она и не мертва
землянично-розовое небо
сохнет над поблекшею рекой
разбавляет сумрак грязно-серым
бутафорский вечера покой
смутный час меж волком и собакой
неуклюже вписан в окоем
вишенкой на торте акварели
месяц, что глядится в водоем
вечер пасторальностью фальшивой
вопиет с унылого листа
переливы влажные оттенков
затирает кисти суета
я всего лишь точным быть старался
не искал я больше ничего...
ятаган излучины отточен
и коснулся горла моего
свет – навылет, синева наотмашь
беспощадно хлещет по глазам
тьма глядит в меня, как будто ожив
лист очередной – напополам
звезды шарят иглами под кожей
сверлят ночь бессчетные сверчки
вещь любая в мире – это пропасть
в небо, тяготенью вопреки
перехватит глотку немотою
и, стыдясь восторга, промолчу
бесполезно говорить о цвете
я нарисовать его хочу
пусть луна в колодце недоступна,
безнадежна верность ремеслу
да, все так – но пальцы не сдаются
подбирая песенку на слух
над книгой, мне распахнутой навстречу,
склонюсь, влеком
неодолимой силой тяготенья,
и мотыльком
вплывая в бесконечное пространство
внутри цветка,
в клубящийся медово-сладкий запах
роз и вьюнка,
из пыли звездной сотканный и праха
и молока
галактик дивных, дальних, чьей границы
едва коснусь
а дальше... дальше может все случиться
я не вернусь
М. Врубель "Демон поверженный"
рассыпанный мозаикой цветной
не разберешь, где радужные крылья
здесь все смешалось - гордость, непокой
и пред камнями мертвыми бессилье
кипеть, играть, исподтишка дразнить
толпу безумным взглядом дикаря,
о камни самого себя разбить,
и расплескаться, кровь земле даря...
одним из бликов средь распада стал
обломок сна, расколотый кристалл
о целом он поведать нам не в силах
сплошь изумруды, пурпур, киноварь...
еще одна обманутая тварь
средь спящих на ходу или в могилах
помойное ведро всегда в почете,
благопристойно очередь стоит:
кастрат принес кровавые лохмотья,
в подоле бабы выкидыш пищит
летят в ведро картофеля очистки,
дерьмо собак, окурки сигарет,
стихи, шприцы, предсмертные записки,
презервативы, фантики конфет
дрочат в него без устали дебилы,
дурацкой черной мессе нет конца
глаза потупив, горсть земли в могилу
бросают так, скормив ей мертвеца
там в мире упокоятся по-братски
отбросы всевозможнейших сортов,
всему, над чем случилось надругаться,
приют в нем незатейливый готов
помойка никого не отвергает
дарителей сожрет и их дары -
все, что бросают в спешке, отрекаясь
чтоб побыстрее выйти из игры...
кому еще предсмертный бред доверить?
кто не предаст, не выдаст тайн твоих,
и в никуда распахнутою дверью,
прибежищем последним станет их?
лишь ты, оплот извечный милосердья,
лишь ты одно,
помойное ведро!
"девочка в поле нашла пулемет..."
- ты, бледная немочь, зеркал порожденье,
изгнанник изнанки, ничье отраженье,
зачем, незнакомец, ты здесь, рядом с нами?
и камень зачем ты таскаешь в кармане?
его тебе кто-то всучил вместо хлеба?
не ждал же ты манны средь ясного неба?
тебя здесь не пустит никто на порог!
от зноя слинявший, в пыли всех дорог,
иди себе дальше, на солнце сквозя,
наш город - мираж, в нем остаться нельзя
теперь для тебя все на свете мираж,
ступай себе прочь, уходи, ты не наш!
...скользнет невидимкой, воды не попьет,
лишь брошенный камень окно разобьет
и выйдет ребенок на шум из ворот,
и камень, лежащий в пыли, подберет
от взглядов чужих понадежнее спрячет,
согреет в ладонях, как куклу понянчит
в послание свяжутся трещинки, пятна,
покажутся вдруг обещанием внятным,
а холод и тяжесть - нетленным залогом:
- ты хочешь играть? подожди-ка немного
взяв семечко засухи, матерью чудищ
в грядущей ночи ты когда-нибудь будешь
ты станешь пустыней, носящей во чреве
бессчетные смерчи и мертвое время
ракушек пустых и морей отшумевших,
забвения толщей меловой осевших,
ты хлынешь однажды песчаной волною,
навек города хороня под собою...
так спи до поры, до урочного часа,
живая песчинка пустыни прекрасной!
«Над любимой розой своей…»
А. Ц.
пейзажа осеннего красочный слой
линялыми перьями наземь слетает
и в зеркале заднего вида фольгой
заката помятые крылья мелькают
ограды, покрашенной этой весной
уже не узнать, серебрянки хватило
до первого снега, и ржавой травой –
тем самым быльём – порастает могила
над ней хворый ангел, решив поблевать,
склонился – тяжелый, на вид шелудивый
и лезет настырно минувшее вспять,
и так неуместна плакучая ива…
мы мертвых своих не находим опять
в полях асфоделей и пыльной крапивы
А. П
не долетая, в воздухе сгорает:
"Люблю! Живи!"
и ничего почти не означают
слова мои
звук ради звука, раненая Эхо,
разбитый щит...
потерянный в пустых покоях отзвук
не защитит,
боль не утишит, не согреет, жажды
не утолит
дыханием тебя коснутся робко,
едва-едва
в молчании случайная прореха -
слова, слова
став фейерверком в темноте беззвездной,
фонтаном искр:
"врач, ты себе и то помочь не в силах,
сам исцелись!"
мгновений совершенство – нестерпимо,
с ним сладить даже богу нелегко
и потому он рушит торопливо
все, что создал, гася одним плевком
не длись, мгновенье! – рухнет мир, и мимо
его руин спеша, почти бегом,
за новым бог нас гонит в хвост и в гриву,
лишь отвращеньем к вечности влеком
«есть только миг»? - достаточно его,
все прочее - разврат и баловство,
а это лечат только перемены
и потому бог мир придумал – бренным:
расколошматит парочку вселенных
и поутру не помнит ничего
спешишь как на свидание, к реке
с коробкой детских красок акварельных,
счастливый, с лысой кисточкой в руке -
ну настоящий лодырь и бездельник!
май для акаций - будто навсегда,
никто не помнит слова "понедельник"
лепечет что-то в камышах вода
и всюду привкус лета карамельный
потом я вспомню этот день, как сон,
секунду за секундою листая,
почти прозрачным стану, как и он
пусть сквозь меня стрекозы пролетают
пока, нежданной радостью сражен,
как в чае сахар, я в пейзаже таю
памяти Натальи и Мирослава Белых
дорога пляшет танец живота
лениво извиваясь перед нами
и горизонта пятится черта,
листвы осенней скрытая волнами
то обнажит пленительный изгиб
речной излуки, дымкою размытый
таящий среди мхом покрытых глыб
зеленый отблеск летнего нефрита
а то от смерти передаст привет,
багровый след покажет на асфальте
машину, улетевшую в кювет
на лобовом – осколки красной смальты…
чешуйчатый мелькнет речушки бок
в листве густой и рыжей как подшерсток,
покажется – и вновь в тугой клубок
из серебра и холода свернется
опоры ЛЭП как дротики в меху
уткнувшегося мордой в землю склона
а радио болтает чепуху
и кружит мир пластинкой граммофона
сверканием ручьев потешит всласть
у осени звенящих на запястьях
и не обманет – всю себя отдаст
тем, кто у древних чар ее во власти
у ней покровов радужных не счесть
она, танцуя, бросит их под ноги
и нежный хмель у ней в запасе есть
для паладинов преданных дороги
она разделит мир на «здесь» и «там»
и вновь соединит его, танцуя
восторг и боль, сокровища и хлам -
всё соберет на нить свою живую
для новых песен старые забыть
ей нужно, как любой Прекрасной Даме
чтоб прелестью безгрешной вновь пьянить
лениво извиваясь перед нами
... живых, умерших, рыжий мех горы
оставит за ближайшим поворотом
на фотоснимках мутных той поры
забвения печальная работа
"Спяшая женщина на фоне пейзажа" С. Дали
неумолима пустота небес,
она пьет кровь, выматывает жилы
давильня зрелость ждет, и тяжкий пресс...
иссиня-черный виноградный сок
из-под него течет неудержимо
и в раскаленный рушится песок
в тревоге соглядатаи застыли:
пространство сна, хрустальный звон навылет,
и нестерпимо хрупкая рука,
и над пустыней черной облака
не убежать от доли и от плахи
но остается в небо вертикаль
не ждет покой лежащего во прахе
и снова наполняет сок Грааль
против течения, лаве навстречу
противореча плавности речи
с треском ломая смыслу хребет
прет напролом через текст экзегет
словно и вправду право имея,
в плечи не пряча тощую шею
роет отчаянно, пыль аж столбом
бьется о стены, долбится лбом
подлинность ищет - сдуру, наверно
тщетно… раскопки кончаются скверно
но замечает вставший с колен –
скрыты под ссылками плесень и тлен,
пластик дешевый, жалкий муляж –
к черту подделки, на абордаж!
для Минотавра пуст лабиринт
против течения тащит инстинкт
как хемотаксис – тупо, бесстрастно
к лампе горящей, слепо на красный
противо-реча речке, лосось
в глотке у мира застрял словно кость!
логосом хилым, голосом слабым
но безо всяких «если б да кабы»
а со всей дури – визгу-то визгу! –
мясом о камни, сочные брызги
бьющихся тушек о камни стаккато
сыты медведи на перекатах
истолкование – это капкан
шкуры не жалко на барабан
истолкование как перелом…
проще, дешевле – тут, за углом
мягче, уютней, дольше, сытней
с истиной – в салки? ну, кто за ней?
дальше – без правил, дальше цейтнот
как повезет – перелет, недолет
или в десятку, или в тебя,
в дом твой и в поле, посевы губя –
божье отмщенье, каменный дождь
центром мишени камень свой ждешь
мы – не читали, мы – промолчали
Слово забыли, что было вначале
как наяву сновиденья Помпеи
пепел и камни… мы не успели,
кончилось время, лава застыла –
окаменевшего текста могила,
в камне – пустОты, тело истлело
полая форма гудит пустотело
в ней как и прежде бьется лосось
камень собою пронзая насквозь
всё те же сидят у костра
всё те же таятся во тьме
летучие мыши кружат
померкла закатная медь
один оборот колеса
отбросит на тысячу лет:
всё то же... прислушайся лишь -
из тьмы долетает ответ
вздыхает задумчиво лес
и ухает филин в ночи
тьма слышит тебя и его -
замри, не дыши, не кричи
соберу осколки молча на совочек
тут не надо точек, да и многоточий
ни стишков, ни драмы – даже букв не надо
битая посуда, счастье до упаду
по кусочком чашку склеивать не стану
пуговиц не надо тришкину кафтану
ничего не надо – есть в прорехах звезды
букв не надо точно, пить боржоми поздно
водка слишком быстро кончилась в буфете
и халявы тоже нет на белом свете
всхлипов синкопальных нет в заначке, баста
забесплатно только ночь с луной щекастой
вот кого со страстью целовал бы в десны…
то есть «не достану»?! это вы серьезно?
две птицы узкокрылых, как тогда...
два лезвия летящих, два серпа распластанных
в октябрьских стеклянных небесах
над городом, сверкавшим амальгамой зеркальных крыш,
над пухлым дымно-пасмурным собором,
на кучевое облако похожим,
над незримой - под наслоением заката на закат - рекой
и над верандой старого роддома,
где облетал багряный дикий виноград,
где луч зеленый преломляла крона
маньчжурского ореха вечерами
живым кристаллом лиственной волны,
где осы у щели между стеной и полом
толклись, жужжали, будто лето длилось,
где зажигали синий свет в родзале и палатах,
и перемена освещенья - не только окон, но и неба -
была событием главнейшим в жизни,
а загар осенний на пальцах темной пылью оседал
и я строки закончить не могла,
в оцепенении ленивом замирая:
в стеклянном шаре к горизонту крыш
две птицы узкокрылые летят...
теперь апрель, зеленая волна
с земли прихлынула к вершинам,
каркас ореховой аллеи заполнен светом и листвой,
капустница порхает над безжизненным самшитом
и дочь в коляске спит
веселый бог забрал мои одежды
и я у ног его горю нагая
я запах роз не ощущала прежде
плоть полыхает, как трава сухая
дай мне прикрыться, слишком много света!
дай мне вдохнуть огня, огня, огня...
смех сверху сыплется, как звонкие монеты
и облекает Радостью меня
не знаю, что было вначале -
химеры, слова, миражи?
на радужных крыльях слетали
бессчетных миров чертежи
галактики взбитая пена,
соломинка, мыльный пузырь...
блеснет - и поглотит мгновенно
его набежавшая зыбь
чуть дунешь - и прочь безоглядно,
край света не так далеко
ни раны, ни шва, ни изъяна,
прощанье как выдох легко
рассеявшись, вспыхнет в пространстве
полярным сиянием пыль
в эфир нескончаемых странствий
корабликом голос уплыл
Летучий Голландец карманный
отчалил с ладони моей
во тьму, в Дальний Космос романов,
в синь знойную южных морей
о скалы ему не разбиться
и вод не узнать глубины
опять ускользают границы
сквозь сети, сквозь пальцы, сквозь сны
а карты - лишь детский рисунок,
где terra incognita сплошь,
фантазий горячечный сумрак,
молчания хрупкая ложь
лагуны, атоллы, проливы,
звезд гроздья на млечном стебле,
случайный узор прихотливый,
потеки дождя на стекле
бензинная пленка на лужах,
намокшие крылья химер,
эфира хрустальная стужа,
трескучая музыка сфер...
...все глубже во тьму погружался -
а легкий унес ветерок...
булыжник взлетел и взорвался
булыжник усвоил урок
подари мне, мой братец названный,
подари браслет ты русальный
буду я беречь пуще глаз его,
как привет беречь твой прощальный
было два – один потеряла я,
потеряла в ночь на Купала
жаркой ночь была, и костер - до звезд...
не с тобой тогда я играла
как пошла плясать за околицей -
рукава мои небо скрыли
улетел браслет сизым голубем
повела плечом – чем не крылья?
потеряв один – потеряла всё:
то, что будет и то, что было
развязала я лихо грозное
а слова молитв позабыла
на заре летать как смогу теперь?
без тебя мне ввысь не подняться
потеряв один – потеряла всё
небеса теперь только снятся
лето кончилось, стих кукушки плач
слез ручей иссох, рожь убрали
без тебя теперь даже хлеб горчит
у речной воды вкус печали
дерево, полное музыки
полное гула и звона
птицы на пальцах трепещущих
света певучая крона
радость сквозь плоть пробирается
сила ростками проклюнулась
солнцем просвечена яростным
непреходящая юность
звездным венцом коронована
в платье зеленом дриада
свет превращает в цветение
в склянке алхимика-сада
каждый, кто хочет, научится
видеть сквозь плоти покровы
ими, как тайными знаками
солнечный смысл зашифрован
выжжет земное безжалостно
но по коре белоствольной
нотная запись останется
или чертеж – и довольно
как объятья сестры и брата
как подгнивший запретный плод
кубки здешних регат - дешевка,
но ведь манят-таки вперед
веселее пляши, корыто
лижут волны дырявый бок
на ладони ночного моря
тебя держит небрежно бог
любопытствуя, но не слишком,
он видал и забавней прыть
и нисколько не озабочен
тем, как будет тебя топить
ветерок шевельнет твой парус,
мертвый штиль оборвет полет
и усталость от глупой гонки
перед сном о любви наврет
«Варкалось. Хливкие шорьки…»
Л. К.
прячутся в склон поминутно
хищные морды камней
каждая – скалится,
кровью пятна засохли на ней
мхов и лишайников бурых,
гномоном перст-останец…
властно, с медвежьей ухваткой
тень накрывает чабрец
лапой когтистой цепляясь,
по седловине ползет
рушатся наискось с неба
сумерки, как самолет
окаменевшие твари
чуют, что пробил их час
мертвыми лишь притворялись
света дневного страшась
шепчут о чем-то в потемках,
тихо сползаются в круг
тени уже не скрывают
времени тайный недуг
в странном смятенье отара
их обтекает волной
режутся зубы драконьи
склон вздут опухшей десной
сосны и тени от сосен,
склон расчесав на пробор,
переплелись и поймали
мир в черно-белый узор
точкой во тьме червоточин
праздно блуждает луна
свет ее жадно впитала
пористых туч пелена
из междумирья крадучись
движется тени массив
вязкой сочась протоплазмой
сумрак клыками пронзив
вывернут мир наизнанку
плоским он быть перестал ,
вскрыла дневные обманы
лунного лезвия сталь
ночи вспорола подкладку
разворотила пласты
щерятся алчно повсюду
гротов разверстые рты
лес моей памяти древний
пеплом остался внизу
держит когтистая лапа
шарик земной на весу
сверху гляжу на ущелья,
речки, вершины в снегу
и возвращенья обратно
вообразить не могу...
но на рассвете отхлынет
море бескрайнее снов,
средь кораблей затонувших,
остовов мертвых китов
нас, как обломки крушений
ночи оставит отлив
отмелям хмурого утра,
между холмами забыв
ряд платанов – ангелов плечистых
в серебре предутреннем белеют
сладко спят в объятьях крон дриады
свежий ветер пролистал аллею
я мелькал тут каждою весною
пробегая жизнь одним маршрутом
а теперь меня гораздо меньше
и расписан график по минутам
фильм не нов, сюжет весьма обычен
где в нем я? год смотан кинолентой
кадр на кадр ложится, спрессовавшись
в вечность из непрожитых моментов
"Мой гроб еще шумит в лесу"
Ф. Грубин
нас почти уже нет, исчезания грань так тонка
в неба гулком котле испаряются в синь облака
мир безлюден и чист, все случилось и все позади
нерожденный, прильнувший во сне к материнской груди,
и узнавший судьбу, и пришедший к финалу – един…
все случилось уже, и печалиться поздно, Эдип!
пред тобою стоят равнодушные судьи, истцы
и смертельно горчат, как полынью натерты, сосцы
молоко словно желчь и горит до сих пор на губах
откровения вкус, обратившего небо во прах
как же горек прощаний замес, как нелеп и жесток:
первый вдох, разрывающий связь – вот прощаний исток
больше нечего ждать, даже к пифии ты не ходи
и галактик, нам снившихся, след исчезает как дым,
и ослепли Рахили глаза до начала времен,
и взлетевший в зенит одновременно врезался в склон
«Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади…»
О. М.
глядишь как в замочную скважину
сквозь камеры трезвый прицел:
там вроде бы все настоящее –
меж слов полустертых пробел
глядишь через реку широкую –
за нею в тумане луга
стихи – это взгляд на ту сторону…
что там? ты почти угадал:
на правду похожие домыслы
печальный подмены итог...
но кто-то ж играет на дудочке
в тумане, где прячется бог?
Зеленым шелком "Л" струится в "нет",
В колодец холода, в безрадостную синь,
Свет изумрудный пепельную тень
По граням гор с вершины гонит вниз.
Елена, Гималаи, мед, елей,
Лавандовые вспышки в хрустале,
Пыль книг старинных и прохлада льна…
Сквозь пальцы ускользают имена,
И не настичь, и не напиться всласть...
Мираж прекрасный, призрачная власть.
***
Бросает "Л" на "Н"
Сиреневую тень,
Лиловый блик студит
Золототканный день,
И лепестки огня
Закинуты в зенит,
И порванной струной
Шальная мысль звенит.
Далекого огня
Случайное тепло
Наплывом дивных снов
Обманывает плоть,
И кажется, что нет
тюрьмы стеклянных стен -
в мишурных блестках слов
постылый легче плен.
ст. Ахметовская, 2017
розы цветут из гипса
вечные, в вечной тьме
но никогда не длится
то, что приснилось мне
в травах густых укрыты
гипсовые холмы
и белизна тропинок
ярче снегов зимы
камни в траве сияют,
сахарный блеск дробя,
в шелке зеленом мая,
в золоте сентября
недр белоснежных лоно,
царство безлунных вод
к Деве Небес незримых
тут потаенный вход
вьющиеся пустоты
в гипсовой белизне,
влаги сверкает бисер
на золотой стене
плоти живой плоть камня
слаще, нежней, влажней
и приложиться тянет
точно к святыне, к ней
Матери Темной царство
и сокровенных роз...
сам все увидишь, если
свет свой с собой принес
P.S.
душа приседает в испуге на задние лапы
они у ней есть, но об этом обычно молчат...
а в этих покоях ей лучше и вовсе не вякать -
здесь молятся телом, дыханием благодарят
услышь, как земля сквозь тебя говорит с небесами
ты только посредник, молчи, голоса не глуши
они в свою вечную песню сплетаются сами
а ты просто слушай их ритмы и просто дыши
Ad majorem Dei Gloriam)
La tristesse durera toujours
В. Ван Гогводяные драконы ущелий
выползают с рассветом из трещин
скал гранитных и в небо над Малкой
подымаются тихо, зловеще
просыпаются в темных низинах
стоит солнцу коснуться вершины
а к полудню росистое тело
прячут в зарослях дикой малины
норы заспанных этих созданий
опушились метелками злаков,
что подбрюшья драконьи щекочут
из тенистых глубин буераков
поутру из могучих объятий
мать драконов, прекрасная Малка,
выпускает их всласть порезвиться,
поиграть с ветром северным в салки
а под вечер, умаявшись, к речке
возвращаются, шепчутся с нею,
целый день ждавшей их терпеливо…
зов воды в полумраке слышнее
гром небесный ее колыбельной
лишь незваным гостям не по нраву
ее нежность потоком струится
скал окрестных шлифуя оправу
рвет и мечет косматая Малка –
на ее возмущенье не глядя,
расшалившись, ныряют драконы
в буйство темно-оливковых прядей
к ней на ложе с вечернего неба
кувырком, ошалев от свободы
водопадами млечного света
льют себя, забелив ее воды
вот один – он огромный, прохладный
над верхушками сосен всплывает
развернув хвост белесый по склону
Минги-Тау собой обвивает
потянувшись спросонья всем телом,
завитки на загривке расправив
он к слепящему солнцу взлетает
пики гор под собою оставив
охраняет снега на вершинах
от людских посягательств нахальных,
от идущих по влажному следу
его тела на выходах скальных
он все ближе – дотронуться можно,
погрузиться в туманные волны,
что в лицо дышат влагой и хвоей,
по камням расстелившись привольно
но чем глубже в сырую низину
я спешу за исчадьем тумана,
тем быстрее он в воздухе тает
избегая меня как шайтана
в облака кучевые свиваясь,
водяные пары выдыхает
но, подобно приснившейся рифме,
все равно от меня ускользает...
я был видим лишь миг, и не дольше –
небом,солнцем, туманом, горами
а потом без следа растворился
и пропал в пустоте меж словами
в этих серых текучих завесах
средь своих же словесных конструкций
я как призрак бесцельно блуждаю
и назад мне уже не вернуться
побежден безнадежною страстью
и усилий тщетой изувечен,
я останусь лишь тенью на склоне
в столкновении жизни и речи
10.08 - 20.08.2023
сквозь привычный вещей ход
проступает бинарный код,
как улыбка, что есть под
нарисованным злым лицом,
под вуалью пейзажа - комп,
а на древе миров - кот,
ходит-бродит, мурча, он -
вот и слышим мы звук ОМ
Воздух разрежен, а краски божественны там,
В радужных нимбах слова и предметы парят,
Сделать желанной смогла даже боль высота,
Голову сладко кружит метафизики яд.
И отравившись дыханием этих страниц,
Жгучим сиянием солнечным в зеркале льда,
Пятнами грязи по склонам простертые ниц -
Те, кто приполз за безрадостным хмелем сюда.
Сладко отречься от жизни, забытой внизу
Вместе с душой, что ценилась не выше плевка.
Легкие тени к вершине неспешно текут,
Над перевалом плывут и плывут облака...
Только потом ты захочешь вернуться назад,
Как наважденье, чужие слова отряхнуть.
Яростным светом сожженные, слепнут глаза,
Сил нет спускаться и к жизни отыскивать путь.
Что ж, оставайся, тут много таких же как ты,
Снится один им и тот же пленительный сон,
Им превозмочь не дано было власть высоты,
Точно обломки крушений усеяли склон.
Также как ты, они жили стремленьем одним,
Братьев в лице их найдешь, наконец, и семью...
Вмерзшие в лед, воскресенья не чают они,
В вечных объятьях награду сжимая свою
я погружаюсь в воду, я превращаюсь в рыбу
август размазал город
месивом жирным в зное
и отовсюду разом
хлынули в мир помои
дно обнажилось, в реку
город сочится тьмою
впаяна в ил зловонный,
чайка торчит иглою
в спавшихся венах деготь
пульс не нащупать даже
легче терять сознанье
не ощутив пропажи
не ощутив утраты,
город себя теряет
в топь без конца и края
грязным ручьем впадает
вязкой струей мазута
в слизисто-гнойный омут,
жижей вонючих стоков
город впадает в кому
искусственный снег старых фильмов,
цепочка огней вдоль шоссе
и бусины фар, рассыпаясь,
по встречной бегут полосе
летит конус света навстречу
снег, музыка, мокрый асфальт...
висков твоих нежно коснется
чуть хриплый двусмысленный альт
о том, чего нет и не будет -
ночь, голос, цветные огни...
с дешевой ее ностальгией
гони эту девку, гони!
исчезнуть, рассыпаться пылью,
чтоб только не думать о ней...
но радио выключить проще,
щелчок - и все будет оk
да что там оk - просто будет,
и завтрашний серый рассвет
продлит тягомотину эту
на много бессмысленных лет
а так - что забыт, что не узнан...
ведь если и вспомнят о нем,
то скажут: "Какая нелепость,
заснуть, как дурак, за рулем!"
натюрморт поглощает меня,
тем быстрее, чем дольше гляжу
как вода в раскаленный песок,
в цветовые пласты ухожу
это яблоко выпило кровь
и напрасно кричать: "Отпусти!"
не разверстые раны края -
пустоту зажимая в горсти
он дождался добычи, паук,
в своем выцветшем, пыльном аду,
нежно сердца коснувшись, на нем
киноварью рисует звезду
дрожь в руках - вытекает тепло,
раззиялась звезда во весь рот,
превращаясь в мерцающий блик,
медлит жизнь, уходя в натюрморт
раззевалась, зияет дырой,
расцветает проломом в стене,
стража смята, слова сметены,
башни рухнули, город в огне
победителей вроде бы нет,
под ногами хрустит скорлупа
разгорается радостный свет,
что на яблоко сбоку упал
драпировки лиловый уступ,
в пыльных складках притихшая тень
наполняются жизнью, а ты
сходишь в ад, за ступенью ступень
мной пойманная ящерка в руках
вибрирует, полна тепла и гула
в своих доисторических мирах
под солнцем древним на камнях уснула -
а пробудилась у меня в горсти...
что совершенней может быть и проще!
живой сонет, Творца игривый росчерк,
как музыку твою с моей сплести?
как мне поведать о тебе, сестра,
о саламандрах огненных и сильфах?
стать летом, зноем, пламенем костра?
тщетой попыток как огнем объят!
а струны раскаленные звенят...
как звоном стать мне? ведь слова - бессильны
колокольный звон щекочет ласточек,
ласково толкает под крыло
и выводит косо-криво росчерки
в синеве незримое перо
под рукой ребенка неуверенной
облаками неба поперек
буквы-закорючки рассыпаются
и опять не выучен урок
и хотя ни строчки не прочитано,
без следа растаяли слова
нынче просто расшалились ангелы,
что-то пишут ради баловства,
ерунду какую-то веселую,
ей не страшно в небе исчезать...
невесомей пуха тополиного
то, что можно людям рассказать
чаша неба дождем пролилась и синеет, пуста
мятлик брызги стряхнул, повилика сомкнула уста
луг искрится, дымясь, весь в шелка и парчу разодет,
бузина в жемчугах, словно дама эпохи модерн
ливень вымесил глину, стихии небрежно смешал
миллионами устьиц раскрыт, каждый лист задышал
горизонт чуть размыт за слоями туманных завес
над полями – дремотной истомы и свежести смесь
светляков кутерьму до поры прячет ночь в рукаве...
затухающий день, pianissimo ветра в траве
туч, пропитанных негой, тяжелая сочная гроздь
и соблазн неприкрытый распахнутых в небо борозд
белый мускус, ваниль, летней ночи обманчивый сон
тех лишают покоя, кто до смерти пьян и влюблен
… солнце с ливнем, смешавшись, в закате нашарили брешь
и дрожащие пальцы дождя шарят в складках одежд
раскаленные плечи твои обнимая, течет
он к земле, что под паром томится и пахаря ждет
запах влажного мха насквозь ночи испод пропитал
и летят светляки сквозь июля зеленый кристалл
я целюсь в небо, небо целится в меня,
хоть я ушла сквозь сети перспективы
луны мишень колеблется, звеня,
ее стрелой пробила Артемида:
с единственною стрелкой циферблат,
и лилии цветок на нем распят...
стояла я беременной, босой,
бесстрашной и бесчувственной, как камень,
стрела осталась, обросла стихами,
вьюнками, отягченными росой,
тупая боль была вполне терпимой,
как участь общая, как братская могила,
и я глядела молча на нее,
и соглашалась, и благодарила...
короткая отсрочка приговора,
один лишь вдох, один воды глоток...
приходят дети, волны - и уходят,
камням на берегу какой в том прок?
стирают грани, гладят, точат, ранят
и превращают в гальку и песок
разлука прежде встречи, и в начале
я попрощалась на всю жизнь с тобой
стрела, настигшая теперь, летела годы,
незримая, сокрытая во мгле,
и вот она приблизилась ко мне,
коснулась и вошла неторопливо
но я, как в сказке королева, отвопила
свое, а кровь - она всего лишь кровь,
всю жизнь прощалась, а теперь устала
так здравствуй, уходящая любовь!
в бурьяне тропинки почти не видны
там кто-то ползет вдоль бетонной стены
где зубы драконьи торчат из земли,
где тени на тени крест накрест легли
там кто-то ползет с перебитым хребтом
по стеклам, жестянкам... он встанет потом
и дальше пойдет - не касаясь земли
в раскрытое небо впадает река
луну от земли отсекли облака
меж смертью и смертью, по пояс в снегу,
босые солдаты по полю бредут
а выше пробитый летит звездолет,
рассыпался пылью в скафандре пилот
и весь этот хлам, не касаясь земли,
над нами плывет...
снег, мертвый, как гипсовый слепок руки,
как мертвые ирисы в лоне реки,
снег мертвый и легкий как пепел
обманные образы лепит
и тает, еще не коснувшись земли
а выше плывут и плывут корабли
над городом нашей любви
«Оторвали мишке лапу»
А. Б.
баюкал руку размозженную
и превратил ее в ребенка
теперь он плачем заливается,
вопит пронзительно и тонко
и хоть обрыдли визг и хныканье
как рот заткнешь, коль нету рта?
поможет вряд ли ампутация -
аж до плеча нет ни черта
перед фантомной болью памяти
бессилен топора замах
сгубили жизнь, срубили дерево
и заблудились в трех пеньках
... и этот вечер настоящим не был:
смотрелось в кружки пасмурное небо,
понт бушевал некстати и без толку,
сосна роняла медные иголки
в прибой соленый, в кислое вино,
что под дождем забыто и водицей
уже напополам разведено
цикад и шторм давно никто не слушал,
я пил один, немного мерзли уши,
чужой не отягченные лапшой,
костер потух и отсырели спички
хотелось поделиться по привычке
неразведенным счастьем и вином
хоть с кем-нибудь... с китайским пацаном,
свои стихи писавшим на заборах,
и пившим, и дружившим без разбору
и с теми, кто в палатке дрых намокшей,
да пусть хоть с чертом, нас сюда принесшим...
в кустах, кряхтя, возился шумно кто-то
и это все сводило к анекдоту:
ведь приключилась явная засада
он в иглицу понтийскую сел задом -
читай, реальность за филей взяла!
все настояшим сделают игла,
заноза, шило, к протрезвленью путь
открыв... а можно просто сильно пнуть!
Цикады
соло для цикады в адском зное
вечно, терпеливо и напрасно:
и меня измучил шум прибоя,
и меня поглотит тьма ночная...
терпеливо, вечно и напрасно
для чего я это повторяю?
так волна бесцельно скалы точит,
ветер треплет сосны над камнями,
так, звеня у самой кромки ночи,
жалобой бессмысленной истаю
Ива над озером
гладь пруда зеркальную рябят,
чуть воды касаясь, ветви ив...
девочка уснула за столом,
голову на книгу положив,
пряди шелковистые волос
с пыльными страницами смешав
тает старой книги аромат
в запахах воды и камыша
Танская антология
"Повсюду сплошная
на древней равнине трава..."
сквозь ребра и стихи,
сквозь прах и вечность
бессмертная трава
равнины древней
вновь прорастает,
и в мою пустыню
весенний ветер
со страниц любимых
круг замыкая,
горсть семян приносит
и зеленеет
снова пепелище
Осень
туман пустырь
тропинка раздвоилась
границы стерты
слов не разобрать
Весна
Пригретый солнцем склон.
Сижу на пне замшелом.
И призрак дерева
сквозь кости прорастает
"Никому не уснуть в этом небе. Никому не уснуть. Никому "
Ф. Г. Лорка "Ноктюрн Бруклинского моста"
десять пальцев, стальные струны
и голос, входящий в штопор
лепестком вороненой стали
клинком, распоровшим дали...
есть иглы у барбариса,
но неба им не заштопать
страницы пока листали,
слова поменялись местами
вот джаза пустое небо,
чтоб в нем кувыркался голос,
летящий к цветущим макам,
летящий к блестящей стали
с какой-то далекой крыши,
с обычного небоскреба,
что этого неба выше
земли не коснулся камень
в свободном - пока - падении
пейзаж убегает в точку,
сужается поле зрения
в степи полустанок-точка,
здесь поезд стоит минуту,
и птицы голос вплетают
в железный грохот, в литавры
рвут эти стальные струны,
изрезавшие ладони
и ржут вороные кони
в тяжелой постылой сбруе
и гулом земля им вторит
а джаза пустое небо
из ритма, стекла и стали
ангаром накрыло дали...
боятся проговориться
изнанкой наружу лица
это все
потому что боль
умножает весь мир на ноль
***
все лучшее - джаз, но заткнись, саксофон,
тебя выдает твой докучливый стон
прекрасной печали и горечи брат,
на ниточке звука повис акробат,
над бездной бессмыслицы, смерти и тьмы
с тобою на миг приподнимемся мы,
чтоб снова, сорвавшись, во тьму улететь
держаться тут не за что, можно лишь петь
раздвинул глин пласты беззвучный крик -
колодец лезвием сквозь толщу их проник
разведывая темных рек исток
лучом в подземный мрак вторгается клинок
деревья на закате воду пьют
узор с изнанки корни трав, петляя вьют
...слов щупальца обращены вовнутрь,
незримо шарят там и в темноту растут
молчанье - крона: птицы и листва...
его непререкаемая власть
по странной прихоти пейзаж соткавши вдруг,
бросает тень на сотню верст вокруг
отчетливый очерчивая круг
вступить в который - это значит в нем пропасть
*
в себя как в раму замыкает сруб
пейзаж, что взгляд не пропускает вглубь -
поверх всех кладов, погруженных в грязь,
тысячеглазо бликами искрясь,
разлегся, застелив собой порог,
чтоб грань переступить никто не мог
невинным он прикинулся сейчас,
но за пределы зеркала сочась,
он выдыхает амальгамы ртуть
и к воздуху подмешивает муть
запечатлен - что заперт, но печать
однажды попытается сломать
подступит отраженье, как прилив,
и хлынет, все собою затопив
кружа, круша, его водоворот
зеркальные осколки подберет
двусмысленным итогом всех подмен
предъявит мир, захваченный им в плен
сотрет следы разрушенных плотин,
реальнее, чем тот, что во плоти -
колодезных глубин безмолвный страж,
из рамки сруба вылезший пейзаж
догонит, никуда не убежишь,
ведь ты ему уже принадлежишь -
картинки пленник, муха в янтаре,
бессмертная попытка умереть
смотри, облака облегли окоем
вершины пылают лиловым огнем
чернеет под небом померкшим земля
и пламени форму хранят тополя
смотри, огонек неподвижной свечи
стилетом из вспоротой ночи торчит
и каменных яблок на камне стола
тень грудой камней синеватых легла
и с каменной книгою каменный гость
вернулся из странствий застывшим насквозь
не может ни вскрикнуть, ни двинуть рукой -
кошмарного сна непробудный покой...
соринкою в глазу стеклянном лист
бельмо пейзажа зачеркнув, скользит
пересекая поперечный срез,
рисунок тонкий годовых колец
или бегущих по воде кругов
ритмичный пульс в границах берегов
ствола, колонны водяной распил,
обломленный клинок, хрустальный шпиль
в прогнутый купол вросший, в темный свод
неторопливо проточивший ход
вода из ножен глиняных блеснет,
когда томимый жаждой зачерпнет
кристаллы игл, сверкание рапир,
глотая жгучий холод, как факир
блеснет - и спрячет лезвие в рукав,
меж солнечными бликами пропав,
блеснет - и затаится до поры,
притихнет в глубине своей норы...
сквозь толщу линзы водяной на нас
днем смотрят звезды - мириады глаз
В. А.
к тебе огонь пришел и танцевал
а мертвые вокруг костра сидели
он руки согревал тебе одной,
все прочие сгорали - и сгорели
в безмолвии смотрели звезды вниз,
и лес дышал, как зверь во время гона,
касался всеми листьями тебя,
ласкаясь, льнул к плечам огнем зеленым
и я увидел мир из тишины:
захлебываясь жизнью, смертью, смехом
огонь на красных углях танцевал,
сквозя как бог в реальности прорехах
не декаданса и не цианида –
сырого мяса, менструальной крови
присущ Ей запах и и Она же - пламя,
что пляшет красным петухом на кровле
Она из страсти к жизни разрушает,
не зная утомленья и упадка
вращает жернова судьбы, танцуя
и крови вкус, и хруст костей Ей сладки
Она всегда о смерти и рожденьи -
не трожь Ее холодными руками!
в огонь не хочешь – прочь ступай отсюда,
не докучай Ей глупыми мольбами,
не повторяй Имен Ее священных,
не то случайно можешь загореться
и никуда, в костре Ее пылая,
от Милости Ее тебе не деться!
о развеселом старичке
Алисе Белый рыцарь пел,
слова не выдали его,
но суть он спрятать не сумел:
"я всё вам отдал, все, что мог" -
стал Всем и радостно в распыл
с короной, царством и конем
он тотчас это "всё" пустил
Алиса весело рукой
махнет ему, прощанья в знак
и рыцарь улетит в свой Свет,
и просвистит вдогонку рак,
и будут что-то в вышине
ватрушки нежно щебетать...
но Черный рыцарь все бубнит,
никак не может перестать:
в чем тут прикол - ватрушкой быть,
пустых доспехов скорлупой?
рекомендуют доктора -
пока не поздно - марш в запой!
между повидлом и... не им,
поверь, братан, различья нет
и ты поймешь - все хорошо,
отведав это на десерт
здесь так красиво по утрам,
похмелье если не томит
и крематорий за окном
на рай почти не портит вид
как изуверски-точно шьет
дела искусница-судьба!
...что дразнишь синим языком?
знать, недовыдавил раба
проснись и пой! в который раз
жизнь делает нам всем смешно:
сансары незачем бежать,
она с нирваною - одно
почтовый ящик на спине
ты, брат, не зря всю жизнь возил
чернила превратились в мед,
чего ж еще ждать от чернил
теперь в твой ящик налетят
как письма, пчел роИ вот-вот
мед по забралу будет течь,
да только в рот не попадет
кунжутным семечком прильну к Твоей груди
Кайлаш ли, Фишт – знать не хочу Имен!
зачем мне звать? Ты у меня внутри
влекусь к Тебе сквозь бесконечный сон
и этот сон – лишь о Тебе одном
сквозь все обличья вижу я Тебя
а Имена лишь разделяют нас
и рушат смысл, на атомы дробя
предстанет мир в последней наготе –
осталось лишь один покров сорвать…
но не коснусь сияющих завес –
я Тайной не хочу повелевать
идя навстречу собственной судьбе,
как суть за Именами отыщу?
смешной и безоружный как дитя
в пыль уроню свой меч, калаш, пращу
и безымянным встану пред Тобой
рассвет меня сожжет и ослепит
и я нагим войду в Твою любовь
и плоть одеждой ветхою сгорит
какой из меня читатель? я сам превращаюсь в чтиво
оно низкопробно, пресно и даже на слух фальшиво
я становлюсь бухгалтером, укравшим два миллиона,
подружкой его прыщавой, весьма к истерии склонной,
провинциальным городом, чьи так заурядны монстры,
бензозаправкой, церковью, боулингом и погостом
но хуже всего – стишками, что липнут подобно жвачке
весь мир этой вязкой массой заплеван и перепачкан,
весь мир переполнен ими, из каждой дыры сочатся
вздуваются пузырями надежды, любви и счастья
и я превращаюсь в это, цепляясь за строчки взглядом
я в них не хочу, не буду… я даже кричу «не надо!»
всецело и без остатка в тягучую массу влиться...
но в жвачке вселенской – липко и неразличимы лица
в лапшу измельчает чтиво… но если ты сам напишешь
получится ли иначе? а если ты врешь, как дышишь?
и зло умножаешь только, плодя этих странных сущей
и жвачными пузырями плюясь смачно в мир наш... лучший
сделан круг из битых кирпичей
девочка босой вошла в него
девочка танцует у костра,
девочка играет в колдовство
жмется костерок у голых ног,
просит есть, точь в точь голодный пес,
в лунном свете еле различим
ветер горсть листвы ему принес
полнолунье, полночь, огород...
плоский камень будет алтарем,
зеркальце, два кухонных ножа
положила девочка на нем
перья мертвой птицы, горсть семян
да пучки засушенной травы -
все, что можно магии скормить,
прочитав из книжки две главы
понарошку магия, а все ж...
зеркало, огонь, трава и нож!
капли крови брызнули в костер,
дрогнул и сомкнулся круг Сестер:
глотка тьмы распахнута до звезд,
никому не нужен мертвый дрозд
ту, что хочет быть одной из нас,
ждет костер за зеркалом сейчас!
так иди же к ним, поторопись,
птицей, тенью, ветром обернись!
... в страшной сказке страшно только то,
что конца не ведает никто
Венок из роз, забытый на качелях
И вечера туманная прохлада...
Бог козлоногий свищет на свирели,
Выманивая песенкой из сада,
Чертополох лиловою звездою
Восходит над руинами беседки
И уступает место козодою
Дрозд черный, засыпающий на ветке.
Смеркается, свирели звук все тише,
Уходит леской в омут летней ночи.
Лишь камни, остывая, звон чуть слышный
Хранят в себе, под тканью снов непрочной,
Расшитой звезд и светляков мерцаньем...
Смысл снов, морзянкой вспышек зашифрован,
Остался непрочитанным посланьем,
Что кануло в бездонный ночи омут.
лист подорожника - зеленая ладонь
на рану гнойную ложится невесомо
и это все, что путнику дано,
когда его терзает боль
вдали от дома
узоры линий на ладонях -
жилок сеть
судьбою на судьбу -
и "смертью смерть..."
пятна лунного света на бедрах твоих
под спиной груда прелой соломы
а в стропилах висит ос пустое гнездо
в междуцарствии спячки и комы
тень листвы как подол задирает луна,
до колен обнажая… и выше
по латунному небу в зенит восходя
затопив светом город по крыши
отобрала меня у играющих фей,
пересилив их чары сегодня,
заманила на пыльный чердак темнота
нас с тобой как умелая сводня
меж луной полуночной и спящей землей
я разъят притяженьем на части...
меж луной и землей, между ней и тобой
разрываем томительной страстью
затмевает Диана соперниц земных
околдован я ею одною
ты меня в эту ночь у нее увела
и как пес я пошел за тобою
точно гул мертвых ос в опустевшем гнезде
лунных ос, лютой ревностью полных,
исступленнее жалит и жжет лунный свет
чем огня разъяренные волны
я родился для того, может быть,
чтоб какого-то NN пришибить
палачом быть – чересчур, перебор,
много чести и голимый хардкор
буду я в его судьбе кирпичом
я процесс, а значит я ни при чем
линий жизни нужен был перелом
чтоб солонку передать за столом
раскрутить вовсю судьбы маховик
цепью намертво сковать нас двоих
чтоб из рук моих отраву он взял
а иначе почему-то нельзя...
я вообще-то был нормальный чувак
только юзом все пошло, враскосяк
думал я, что ради музыки здесь
жестко лечит жизнь подобную спесь!
ничего мне изменить не дано
соткан ведь уже ковер все равно
городить пришлось такой огород
чтобы взять один финальный аккорд
лишь для этого и нужен я был -
чтобы роль сыграть того, кто убил
вот сейчас, пока бокалы звенят
я "постой!" скажу, "не пей... без меня"
Король Мечей
за решеткой эоловой арфы - как будто жизнь
полинявшая чуть за пределами трех реприз
потерявшая вкус, потерявшая вес и смысл
леденцовой луны кто-то край второпях обгрыз...
время – вымысел, коему страшно смотреть в глаза
время – мышь острозубая… – мудрый чувак сказал
ветер дергает струны, колышет траву в степи
нет и не было стен… а на волю нельзя уйти
этот северный ветер, что сам от себя устал
разве колокол неба по пьяни не он качал
миражей семена сеял всюду и тучи стрел
песни синих китов по углам мирозданья пел
пёр, вбивая себя между скал, как алмазный клин
его крылья, звеня, задевали края теснин
напролом и навылет, сдирая с себя семь шкур
непокорное время палил как бикфордов шнур
с двух концов подожженной во тьме полыхал свечой
ободрал жизнь как липку – увидеть хотел нагой
до скелета раздел эту девку… а что искал?
струны – просто решетка, коррозия жрет металл
и не в силах уйти от развалин своей тюрьмы
попрошайкой елозя в пыли, клянчит грош взаймы
***
Всадник Мечей
мертвый Всадник Мечей
и как будто не больно об стену
вихрь в доспехах пустых
но никто не заметил подмену
меч кольчугу пробил
но его одержимый не чует
одичали слова
и степями доселе кочуют
по осколкам стекла
по воде и по отблескам лунным
тени хищно скользят
и узлом перепутаны струны
мертвый Всадник Мечей
и сквозняк в опустевших доспехах
между латами щель
и в нее ветер свищет со смехом
***
Десятка Мечей
Десятью Мечами – не к земле,
а к тому, кто точно так же мертв…
бог поиздеваться захотел –
так связал, что смерть не разорвет
сталь бессильна, только и смогла
еще крепче сделать эту связь
кровь на землю пролилась легко
и впиталась вся до капли в грязь
жизнь за жизнью – а сюжет один,
даже не особенно кровав:
молча умираем от любви
жизнь друг друга снова оборвав
*
любовь по Десятке Мечей,
обычный стокгольмский синдром…
провалами в гнойную тьму
таращится выжженный дом,
трахомными бельмами - в ночь,
где скрежет зубовный и плач...
в ней ближе мне нет никого,
чем мой неумеха-палач
мы с ним неразлучны теперь,
сквозь мира обломки вдвоем
на пролитой крови скользя
в молчанье к обрыву бредем
семь миражей… над каждой чашей – паром
волшебные чертоги поднялись
хрустальный шар… он мне достался даром
внутри лучи узлом переплелись
сулит подсказки простенькое чудо
состряпанное светом наскоряк…
– не верь ему! лишь я один пребуду
с тобой вовеки – обещал сквозняк
ведь ветра магия и власть – всего превыше
лгут миражи, пути свились клубком
то ль крысолова дудочку заслыша,
то ли в дали лиловой флейту Кришны –
но, свистом разухабистым влеком,
я, как всегда, пойду за сквозняком
огненных роз откровенье
в пепле хоронит закат
ямы в небесном асфальте
вспышками кровоточат
птицы на кончиках пальцев
музыка в жилах течет
ритм метронома бесстрастный
капель багровых отсчет
вкрадчивый шепот соблазна
вновь подстрекает: лови
блики закатного солнца
в рощах дубов и олив,
пляшущих волн ликованье,
звон раскаленных камней,
крон изумрудные вихри,
ветер, что браги хмельней
здесь, под наркозом созвучий,
в щедрой античной тени
щебет Аркадии птичей
в ритма силки замани
огненной вязью по коже
пусть проступает напев
призрачной плотью мелодий
птичьи скелеты одев
красное меркнет на красном…
что ж ты сказать-то хотел?
звук затихает в пространстве
гаснет огонь в пустоте
снова слова обманули
сдохла синица в руке
и провалилась попытка
щебет зажать в кулаке
в сети свои же попался
снов неуклюжий ловец
между словами и жизнью
нет никого, наконец
меня недавно зомби укусил
я из последних сил сопротивлялась
но сладить с монстром не хватило сил
а бить лопатой помешала жалость
он весь такой окоченевший был!
столетья напролет употребляли
его все те, кто чувства воспевали -
а он теперь меня употребил…
один укус – и я пишу сонет…
какой кошмар! а зомби напирают:
«пеши исчо!», от них спасенья нет
я заразилась! я вошла во вкус!
пишу сонеты, запершись в сарае
а огород мой сохнет – ну и пусть!
холмы, звенящие, как бубен...
не стук копыт
в них ударяет легкой дробью,
но пыль летит
и всадников незримых будто
в себе таит
скрывает от случайных взоров,
вокруг клубясь,
и проявляет слов и ритма
простую связь
и кружат смерчи пылевые,
суля грозу,
и тучи медленно вскипают,
закрыв лазурь
и всех нарушенных обетов
и храмов всех
летят как пыль во тьму обломки
под звонкий смех...
Народ Холмов, забывший Бога -
как легкий след
Его же ног в пыли дорожной,
как чистый свет
как невидаль, она же небыль,
а может, быль
незрима, мчится кавалькада,
вздымая пыль
звенят холмы, им вторит небо,
блестит ковыль
клокочет тьма, перекипая
за горизонт
утраченным виденьем рая
волшебный сон...
Титания целует смертных,
чтоб длился он
лиловые завесы крыльев
ее дрожат
и спящие не понимают,
где рай, где ад
в плену дурманящих напевов
и красоты
чужой, всевластной и несмелой,
что как цветы
растет, случайная, пообочь
земных дорог
она чиста, она - подарок,
а дарит - бог
... не знаю я, кто я такая,
чьи я уста,
но я свидетельствовать смею:
она чиста!
в зарослях прошлогодних
столько штрихов зеленых…
чертит весна небрежно
новые кроны кленам,
новое небо лепят,
старый пейзаж стирая,
ангелы, поминутно
версии обновляя...
свадебный хор лягушек
ночь наполняет гулом
прошлое лето тиной
сквозь тростники дохнуло
в полночь над тихим плёсом
встала луна большая…
сказанное когда-то
видеть ее мешает
между рекой и мною
слов пелена как копоть
свежие скрыв побеги,
грязью сгустился опыт
мир потерял прозрачность
мир угодил в ловушку
образов прошлогодних,
а им цена – полушка
переписать себя же
прошлое искушает
и шелестит чуть слышно
мертвыми камышами
высохшей акварели
лист запятнав впустую,
кроет поверх затменье
лунную запятую...
лучше поставить точку
лучше начать сначала
новой увидеть реку
с лодками у причала
зеркало сделать чистым,
в водах омывшись ночи,
слов ободрать коросту,
чтоб исчезалось проще
…новорожденный месяц
плещется в темных водах
путь через реку ищет
кто-то, не зная броду
05.05.23над огородом стянул непогоду
северный ветер узлом
треплет листву, обрывает, уносит
вместе с лохматым кустом...
брошены, мокнут листы акварели
в плотной дождя пелене
дергает ветер калины соцветья -
эх, не задался пленэр!
пальцы замерзли и, сопли глотая,
чаем погреться сбежал
мокрый, продрогший свидетель бесчинства -
сущности он умножал
зря, без особой нужды поелозив
кистью по белым листам -
запечатлел лишь попытку вторженья,
страсть да бессилия срам
бог, от души над мазней посмеявшись,
хмыкнул - и сделал растёк
каждая капля дождя пробудила
новой вселенной росток
цвета пятно потекло по бумаге,
маленький атомный взрыв
из небытья вызвал вспышки пионов,
силой бутоны раскрыв,
море бушующей зелени смыла
тучей лиловой сирень,
всплески берлинской лазури в просветах
свет разделили и тень
все, что едва задышало, раскрывшись,
ливень со смехом смывал,
им сотворенное с радостью буйной
тут же разя наповал
краски текли грязноватой водицей,
лист первозданно белел,
ветром подхвачен был, скрылся в бурьяне
и за забор улетел
11.05.21
"А где же тот ясный огонь?"
Б. О.
за бутылкой и хлебом
он пошел в гастроном.
да подъезд перепутал,
возвращаясь в свой дом
не заметил промашки
он себе на беду,
дальше - хуже: за лампу
спьяну принял звезду
вроде лампа как лампа -
и побрел он на свет,
шел с батоном в авоське
целых тысячу лет
вдруг заметил, что ноги
стали вязнуть в песке
огляделся - пустыня...
вот бы выпить! а с кем?
точно вспыхнула спичка,
тьму на миг осветив,
расстояний издевку
и звезды негатив
это все не печально
и почти не смешно:
день смахнет с горизонта
световое пятно
до ближайшего света
слишком долго идти,
но зачем нам об этом
знать в начале пути?
...и не "бархат заката",
а белесый рассвет
точно пыльная тряпка,
с губ сотрет: "Элберет!.."
"ночь, улица, фонарь..."
А. Б.
шарик стеклянный снаружи,
мир бесконечный внутри
ночь, одиночество, стужа
и над рекой фонари
хочется смысла - а нету,
так что ори, не ори...
дайте пустышку поэту,
чтобы сосал до зари
может, хоть так он заткнется,
даст всем немного поспать...
плачет за стенкой ребенок,
не отзывается мать
глядит из-под ветвей плакучей ивы
как из-под челки ясный лик луны
проходит ночь русалочья по водам
и серебрит речные валуны
по городу проходит невидимкой,
не потревожив сон убогий наш,
дохнет на стекла утреннею дымкой -
мир за окном растает как мираж,
под ним другой откроется, похожий,
потом по стеклам каплями стечет,
и в каждой капле лунный лик двоится
и каждый ивы лист наперечет,
как в словарях слова, как крошки хлеба,
рассыпанные для случайных птиц,
как просо звезд, посеянное кем-то
на синеве распахнутых страниц
... зеленый дым, листвы предощущенье,
уже окутал веток наготу,
венки из звезд, и тех цветов, что будут,
незримые персты уже плетут,
и сплетены, и отданы потоку,
гниют венки на дальнем берегу,
и заметает снег ненужный мусор,
который я оплакать не могу
Светке Протопоповой
хрустальный столп, где радуги играют,
и свет насквозь,
недвижный средь всеобщего вращенья,
как мира ось
край чаши... и на миг, не проливаясь,
поток застыл
звенящею завесой бус стеклянных
как будто был
под снегом горы вдалеке сияют,
полей крахмально-бело полотно,
и синева, и склоны золотые,
и радость - всклянь, и небо птиц полно
28.02.17
из Википедии: Кракен (англ. The Kraken, дат. krake, также kraxe, krabbe) — легендарное мифическое морское чудовище гигантских размеров, головоногий моллюск, известный по описаниям исландских моряков
поймал меня сонет-водоворот
барахтаюсь и выбраться пытаюсь
а где воронка – Кракен там живет
и я его немного опасаюсь
ведь даже в кухне раковины слив
не исключает скорой встречи с ним,
а тут – Мальстрем, воронка вихревая,
пучины океанской суть живая
смерч световой, в слова одетый наспех
нет ничего смешнее и напрасней
попыток силу силой одолеть
сонета не постигнув глубину,
сдаюсь и словно в омуте тону
а Кракен машет щупальцем: привет!
влекома притяженья сквозняком,
во тьму с невинной радостью летя
чужая мысль в мой ветхий вторглась дом…
весьма неосторожное дитя!
нет-нет, чуть дальше, не касайся губ!
изыди! кыш! очки запотевают!
да, с перепугу я бываю груб…
прочь от меня, ты даже не живая!
совсем не рад случайному теплу,
ожесточенно гостью я луплю,
визжу и отбиваюсь мухобойкой
касаньем мыслей правит сам Эрот –
и вечно прав он, хоть безбожно врет!
к тому же тумаки он сносит стойко...
сутулая тень звездочета
скользила по каменным плитам
как жалкая марионетка
луной на кусочки разбита
по площади узкой меж башен
сновала, покоя не зная,
без устали, толку и смысла
котов беспризорных пугая
и лишь иногда по привычке
ослепшей подзорной трубою
царапала плоское небо,
где звезды толпились гурьбою
а призраки по закоулкам
бесснежной ноябрьской столицы
сбивались в туманные сгустки,
в какие-то хмурые лица,
знакомые по умолчанью,
и звали на край ойкумены,
и что-то взахлеб обещали,
за смертью суля перемены
и чувство, что мир обитаем,
что где-то есть тени другие...
пустыня картонного неба
сдалась, наконец, энтропии
уснул звездочет, запеленут
и высосан мороком лунным
и был его сон беспокоен,
и рушился в ночь поминутно
вода в грязноватом стакане
блестя, потолок отражала
и горечь далекого моря
все медленней в жилах бежала
отраженья слетают в колодец
осыпаются в тление листья
повторяя мозаику кроны
слиплись, в тщетном усилии слиться
звездный мусор, цветные осколки
эхо слов, отраженья предметов
силой внутрь обращенного взгляда
удвоение звука и света
но не хватит ни бликов, ни листьев
чтобы сплошь воду черную выстлать
умножаясь в зеркальных чертогах,
повторяются вещи вне смысла
разрешает молчание узы,
возвращаются в хаос частицы
над зрачком помутневшим колодца
собираются стаями птицы
высоко подвешена игрушка,
тянется младенец и орет,
силясь приподняться на подушке,
кулачки запихивая в рот
вот охрип от яростного крика,
и замолк, и не отводит взгляд,
а в зрачках два разноцветных блика -
две игрушки маленьких блестят
так душа - вчера ль она родилась? -
к свету не умея полететь,
спит, молчанием отгородилась,
утомившись высоко хотеть
пригоршней серых башен в небо глядит Толедо
туч грозовых громады ветер собрал над ним
ветер взмахнул мулетой, пыль закружилась в танце,
благопристойный облик смыло с вещей как грим
несколько капель жгучих в пыль, зашипев, упали
красную землю скрыли красные муравьи
и по глазам незрячим хлынули пеленою
землю горячей кровью допьяна напоив
мир черно-белый, плоский взорван потоком силы -
вкрадчивой алой струйкой в логово сна проник
в красном плаще тореро, жизнь переполнив цветом,
вскрыв обнаженной шпагой крови живой родник
темпера ляжет ровно, коркой подсохшей крови
досками эшафота, благостностью икон
красным песком арены, крови испившим вдоволь
волею рук, привыкших ставить судьбу на кон
словно очнувшись, мастер мир оглядит знакомый...
кто это вызвал к жизни?! дьявольская печать
краской стыда проступит на обожженной коже:
эти врата открыл я, мне и ответ держать
я гожий был сперматозоид,
но потерял свою планету
и по причине скверной кармы
как кур в ощип, попал на эту
и так мне тут темно и мокро
промозгло, волгло и коряво,
что я, представься снова случай,
уж точно поверну направо!
где ни сверни - иль лошадь сдохнет,
иль самому звездой накрыться...
мне было вроде бы неплохо,
да вот приспичило ж родиться!
я шустрый был сперматозоид...
планета, миленькая, где ты?!
мешок с остывшими соплями,
на чей-то вялый член надетый...
и в этот космос нездоровый
лечу, как в братскую могилу
уже привычною дорогой,
влеком неодолимой силой
когда я был... но так недолго,
и все закончилось обломом...
и что, опять тот бег нелепый,
кончающийся столь знакомо?
все тот же я сперматозоид,
не шибко бодрый, но подросший,
и круг постылый совершаю
непринужденно так и просто
но подозрение имею,
что все же что-то тут не чисто:
мне, может, это все приснилось,
раз хвост за мной не волочится?
Бойко Т. С.
окошки – почтовыми марками
за ними мелькают синицы
пронизана ветками серыми,
от ветра листва шевелится
цветные картинки наклеены
на будней шершавые стены -
стран дальних послания краткие,
от лета к зиме перемены
тюрьму повседневного опыта
бог даже лежачим украсил
лозы полукругом как штемпелем
однажды окно он погасит
а значит – всей жизнью оплачены
до самой последней копейки
сокровища дома нехитрые –
мгновений цветные наклейки
хоть сам он письмом непрочитанным
в бурьяне забытый, ветшает,
но хроник незримых собрание
и эту страницу вмещает
когда-нибудь ставни раскроются,
лучом распечатает солнце
ненужное вроде послание
и золотом вспыхнет оконце
жильцов прежних судьбы, их радостей
и бед незатейливый список
прочтут… но откуда оскомина
и яблока кислый огрызок
в насмешку как будто оставшийся
в руках у стареющей Евы?
в конверте травинкой засушенной –
вся память о саде Эдема
все жизни смешные подробности
бессмертны на этих скрижалях
ведь мир ради них-то и создан был
а бог – как и дьявол – в деталях
Лавкрафт тоже рядом курил...
в порядке комментария к иллюстрации: известнейшая работа Хокусаи вовсе не о том, о чем мы подумали)
на картинке – этакий собирательный образ цивилизации в объятиях Чего-то, что не прочь нас трахнуть, или сожрать, или и то, и другое… некоторым кажется, что Оно пока не определилось с намерениями, но, похоже, это слишком оптимистичный взгляд
какие-то структуры коллективного или личного бессознательного, иноприродные сущности, персонажи лавкрафтовской мифологии, демоны, боги и прочая астральная нечисть…
заигрались мы с ними… или они с нами?
обитатели бездны всплыли,
снов покинув пространства, или
мы их сами в наш мир призвали…
но обратно уйдут едва ли
счет предьявлен уже к оплате
извивается плоть в объятьях
ну а тот, кто на зов ответил -
он нарочно попался в сети
и, как нежить, он так невежлив,
тороплив и суккубо личен…
это свойство любых фантазий,
и особенно эротиче
ских или пожарно-частных
были все «ах, не тронь» напрасны
и прелюдии все излишни
все нарывы наружу вышли
все каверны, пустоты – вскрылись
а казалось, что мир – навырост,
и что щупальцев скользких масса
там, за скобками, оставаться
еще целую вечность может…
но внезапно порвалась кожа
и желанья,обретши форму,
присосались к живому корму…
мир в объятьях сжимает хаос
пять секунд до конца осталось
звездный дождь из пустых скорлупок…
оказалось, что мир так хрупок
гудит трансформатор как улей пчелиный
на будке ВЛЕЗАЙ обозначено имя
какое-то имя собачье подсказкой
а прочие буквы заляпаны краской
скучают у будки Бушуй с Докучаем,
не знают они, что сие означает
собаки команды хозяина ждут,
они точно знают, что их позовут
лишь свистнет хозяин: "ко мне, Догоняй,
Влезай и Играй - возвращаемся в рай"
терпенье и верность, Бушуй с Догоняем,
на пригоршню букв вас все время меняем
но я, к сожаленью, умею читать,
словам меня проще простого поймать
глагол жжет... везде, и сбежать не под силу,
массовка во мне как язык прикусила:
лежит на устах очуменья печать,
я даже уже не могу закричать...
внимаю... иль внемлю? опухшие уши
отвисли, короче, могу только слушать
глаголу легко повелеть, наклонить,
на электростуле кого-то казнить
и раком поставивши девственный мозг
отсыпать невинности досыта розг
как провод под током слова дураку
горелое мясо в своем же соку
воняет паленым довольно давно
смеется дурак, дураку все равно
ведь он под гипнозом написанных слов
залезть даже тигру на спину готов,
да тигр - ерунда, есть еще Эверест,
довольно в природе забавнейших мест
а если не хватит - есть скит или крест
курили с ветром мы вдвоем у самой речки
над нами полная луна держала свечку
волна глотала пепел и листву качала
блестя черненым серебром в тени причала
а ветер ластился к ногам, такой послушный
и разбавлял прохладой мрак, густой и душный
нес запахи болотных трав с лугов туманных
и, словно коробейник лих, снов пестротканых
развертывал передо мной волшебный ворох
будил в дремавших камышах змеиный шорох
сдувал нахальных комаров, лез под рубашку
и на двоих делили мы одну затяжку
шептал мне дерзкие слова, касался шеи
мы обнимались с ветром как прелюбодеи
но сила детской чистоты вокруг витала
лишь человеческому с ним я изменяла
ночь как цветок вращалась на стебле
росой созвездия на лепестках лежали
и спали все, в земле и на земле,
не прочитав алмазные скрижали
горели свечи, жертва на алтарь
как было предначертано, ложилась
и Книга Книг над замершей землей
бутоном розы медленно раскрылась
все об одном - и пролитая кровь,
и письмена, горящие на своде,
само благоухание страниц -
о смерти, о любви и о свободе
укрыла мир торжественная ночь
епитрахилью тишины нависшей,
чтоб отраженным в глубине себя
узрели въяве: "Слава Богу в вышних"
дельта речная витражным стеклом
птицы в дали синеглазой
желтые ирисы на голубом
ветром рисунок размазан
влажный нимфеи-луны лепесток,
утра пустая страница...
вьется муаровой лентой поток
мир чуть заметно круглится
тянут прилива подол на себя
лунные пальцы игриво
вод беспокойных шелка теребят
и отпускают с отливом
диких гусей неприметный пунктир
треком росистым намечен
крылья почти задевают надир
небу раскрывшись навстречу
мир, достигающий точки росы
скрыт за сиянием ртутным
словно песчинка в тумане сыром
прячась в слоях перламутра
жемчуг, стримлайн журавлей на заре,
веер атласный рассвета...
солнце алмазным резцом в серебре
курс пролагает на лето
***
всепобеждающ природы модерн,
постмодернизма отходы -
наши коллажи из всяческих скверн -
смоют пусть вешние воды!
- эти далекие горы, Учитель,
эти вершины под снегом, Сестра,
в жизни моей, как и вы, не случились,
в ней лишь пустыня и пепел костра
страсть моя молча к подножию ляжет,
ей не взлететь высоко
страсть моя - просто свинцовая тяжесть
разума грубых оков
ляжет, быльем порастет да истлеет
жалкая гордость моя
мак, между ребер проросший, алеет
в знак торжества бытия
эти лиловые горы мне снились,
я из рукой не коснусь,
видеть их - это и мука, и милость,
лучше к стене отвернусь
видишь, в скале прорубили ступени,
лезешь - плати по рублю
я же - поодаль, в снегу, на коленях...
лишь свою жажду люблю
мне не взлететь - осквернить не посмею
этих снегов чистоту
но ведь нисходят лавины и феи
к смертным, в их грязь, суету?
тяжко обрушится с горного склона
и как невеста - на грудь
ей нескончаемой ночью беззвездной
видно, никак не уснуть
скроет от всех за лазурью холодной
бледной невесты фата,
ляжет на грудь, точно камень надгробный,
грязного снега плита
...
- там у тебя разве кто-то остался?
может, Учитель? Сестра?
это не ты ли меня домогался,
песни мне пел у костра?
ты называл меня вечной невестой
разве меня ты не ждал?
разве и я не ждала альпиниста
белой дорогой меж скал?
щедры дары мои сверх всякой меры
жизни таких не вместить
я тебе буду верна, неизменна...
ты предпочтешь просто жить?
так возвращайся к пустыне и пеплу,
я тебя к ним отпущу
жаждой терзаться и смертным уделом
я даже это прощу
по ледникам и селеньям предгорий
пепельной тенью скользя,
сколько уж раз ты обратно приходишь?
нам расставаться нельзя!
видел, как ночью вершины сияют?
значит, вернешься назад!
кто не вернулся - внизу умирает
жду тебя, звездный мой Брат!
почтеннейшая публика, привет!
подкиньте в шляпу несколько монет -
и я вам живо фокус покажу!
я тут, при шляпе, вроде как служу
и охраняю уж который год
между мирами потайной проход
не "мрачной бездны" - шляпы на краю
присяду и жилет перекрою,
заштопать надо плащ, зашить сюртук,
достались мне они из третьих рук
и не узнать ни атласа, ни шелка
в моей перелицованной дешевке
...
служебный вход, изнанка ремесла,
нехитрых механизмов ржавый хлам...
пропахший нафталином реквизит
унынием и бедностью разит
сквозит под ним болотный огонек,
в трясины шляпы многих он увлек
но для меня там пусто - лишь подкладки
потертые, лоснящиеся складки
лишь я в упор не вижу волшебства,
когда слонов тащу из рукава
торчу, как пень, с обратной стороны
и осужден с изнанки видеть сны
...
раз девочку из шляпы я достал
и дружно аплодировал мне зал
ей нужен дом был, воздух, чтоб дышать
слепил я для нее из глины шар,
с бродячим цирком, с баржей на реке,
с картонными горами вдалеке
из шляпы что ни вынь - на всем царит
томления свинцовый колорит,
он мою куклу сделал неживой,
предгрозовой окутав синевой
хотел обратно в шляпу затолкать -
да разве можно тень рукой поймать...
плохих стихов с горячкой белой смесь,
что без меня ты будешь делать здесь?
пора назад, обратно в шляпу нам,
вот запихну тебя - и следом сам
и пусть я в этой шляпе пропаду,
средь перхоти, в засаленном аду,
как некий лох по имени Орфей -
надену шляпу - и исчезну в ней!
ты просто глюк, тебя не может быть,
я трюк чужой пытаюсь повторить:
свалившись в шляпу, превратившись в текст
и в светотени лепет на холсте -
ненастоящий - буду лишь тогда
тобою, невозможной, обладать!
...
...черствеет камень, каменеет хлеб,
грубеют руки, всякий жест нелеп
как старый плащ в созвездьях мелких дыр
цирк надоест - накроет плащ цилиндр
накроет тень и спрячет в свой рукав
все, что у ней короткий день украл
вкрапленья тьмы, как угольная пыль
в луче лиловом долго будут плыть
...все совпадет - и превратится в свет,
и - вуаля! - меня под шляпой нет
...
итак, напялим шляпу набекрень...
и ничего? ну что за дребедень!
предмет манипуляций - голова,
но я забыл волшебные слова
и вот на сцене пугалом торчу
простейший трюк - а мне не по плечу
я - плащ и шляпа на кресте жердей...
все прочее бывает у людей
песенка, звезды, ребенка рука,
вертикаль арматуры...
встреча с реальностью,
опыт сближения
мяса с шампуром
мозг перегрелся,
и прочий неназванный ливер,
дым из ушей
и кромешная радость навылет,
с жизнью такой вот причудливый
акт половой...
или не с жизнью,
в падении вниз головой
это черная месса молчания
даже эхо не отвечает
не разбить, потому что разбито,
не звучит, потому что - корыто
в белый снег втоптать
белым мелом нарисовать
лист пальмовый
свет напалмовый
кисть отрубленную
звезду обугленную
из рогатки сбитый истребитель
белым - черное, да по белому
ни могилы чтоб да ни имени
аноним
аминь
наверно, он пришел дорисовать,
водя ее послушною рукой…
один и тот же почерк… на полях
так тесно было, обрести покой –
заполнить мира чистые листы
от края и до края, снизу вверх
пером летящим бегло проскользить,
не ощутив в материи помех
по лестнице созвучий восходя,
восстановить в правах весь звукоряд
взбегая от инферно до небес
где ангелы в сиянии парят
заполонив зияющих частот
провалы в колыбель предвечной тьмы,
вернуться в сад у ночи на краю,
в сад Гесперид, что позабыли мы
31.01.23
"Here lies one whose name was writ in water"
John Keats
вот стихи, они для Стикса,
слепок птицы, он из гипса,
отпечатки рук на горле
пальцев след, который стерли...
умер узник в одиночке
в камне выдолблены строчки
кто прочел – забыл навечно
свое имя человечье
звуки падающих капель…
голосами процарапан
на камнях узор бороздок
войлоком слежался воздух
не вдохнуть, не закричать
скалы из воды торчат
гнилозубо в небо щерясь
жизнь – немыслимая ересь
близость каменного свода,
капли, бьющие о воду
может Стикс, а может Лета
перевозчик, вот монета!
Стикс – написано у кромки
черных вод, их плеск негромкий
заглушает шепот мой:
слышишь, я хочу домой!
здесь кончаются сюжеты,
и поэмы, и поэты
и напрасно руки чертят
на воде слова о смерти,
о разлуке, боли, счастье…
не с кем, некому прощаться
поглощает мрак слова,
тяжелеет голова
гаснет память, глохнет эхо
пожирают ткань прорехи
слово «Стикс» волною смоет
тьмы прожорливое море
чье-то имя на воде…
больше нет его нигде
вскрывает запечатанные двери
клинком луча ущербная луна
в покоях тайных за семью замками
ступени вниз и склепа тишина
а в книгах, что остались в пыльных кельях -
лишь муки жажды и тщета молитв
от истины посмертное похмелье
досталось рядовым забытых битв
от беглецов в неведомые страны
в наш мир дневной не долетает весть
у побежденных только раны есть,
во тьму внутри распахнутые раны
и там плывет ущербная луна -
чиста как дева, как клинок ясна
"Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного! Теперь пойду и запру их"
Ф. Кафка Процесс
старинное оружие в витрине
музей провинциальный пуст и тих
нелеп донельзя "узнаванья миг",
меня настигший зала посредине
сползла забвенья темная вуаль
и отозвалось странным гулом тело -
ему давно знакома эта сталь
жизнь вновь сыграть в рулетку захотела?
и эта боль как будто бы знакома -
я снова здесь, я сам себе оковы...
что я ищу на этом берегу?
весь этот миг в его самоповторе -
меня не отражающее море
во сне, что утром вспомнить не смогу
степь да степь кругом, и ни огонька
только льдинки звезд смотрят свысока
ни на грош любви, ни на вдох тепла
кто бы ни пришел - степь их не ждала
и поэт, и мать - двери для гостей
кто пришел - не мой, божий и ничей
отнесла его, положила в снег
я и раньше так хоронила всех
холодна постель, да не долог плач
все, чего стыжусь, скроет ночи плащ
дети иль слова - кто бы ни гостил -
безразлична ночь, ей никто не мил
милосерден снег, забытье легко
а костер в ночи очень далеко
только тьма, да снег - шахмат строг узор,
да пустых полей без конца повтор
такова игра, и закон един
для людей и псов, для стихов и льдин
отнесут меня, да положат в снег
точно так как я провожала всех...
застит белый свет вьюжная стена
воинством теней я побеждена
* утбурд — в скандинавской мифологии злые ду́хи младенцев, которых бросили умирать
"на дюжей свинке Баубо-мать..."
И. В. Гете
пульсируют звезды ритмично,
фотоны без счета бросая
идея отапливать космос
наверно, не столь уж плохая
свет-пепел, свет-пепел, свет-пепел...
и черные дыры в исходе
все свадьбы кончаются пеплом,
да так и задумано вроде
все свадьбы кончаются жизнью,
обыденно так и нелепо
и, что то же самое - смертью,
возвратным движением к склепу
про верх и про низ объяснили
нам, грешным, предельно понятно:
везде механизм одинаков
и принцип "туда и обратно"
так, шест обвивая недвижный,
мир ерзает по вертикали
стриптиз увлекательный этот
наскучит живущим едва ли
ось мира, колонна, опора
и твердость ее абсолютна
цилиндры и поршни повсюду
и лезут в глаза поминутно
а может быть, все наизнанку,
и эта смешная движуха
собой означает всего лишь
в материи фрикции духа?
с ухмылкой, кривящей пространство
и с наглостью твердого тела
дух, лингам священный не пряча,
в материю ломится смело
жизнь кружит собакой блохастой
и ловит свой хвост неустанно
дух вертит вселенную в танце,
но вот что особенно странно -
подстроено будто нарочно:
все то, что ВВЕРХУ так эпично,
помпезно и пафосно даже,
ВНИЗУ - анекдот неприличный
...пульсируют звезды и сердце,
до черной дыры остывая
и всепорождающим лоном
хихикает Баубо седая
чайки пронзают завесу дождя
крыльями тучи кромсая
красным промокла небес простыня
узкой полоской у края
чуть шевельнулся угрюмый рассвет
под пеленой грязно-серой
дня колесо кое-как запустил
и работящей химерой
в тартарары наш мирок покатил,
кубарем, ржавой жестянкой…
пусть сотворение мира опять
тихой окончится пьянкой -
перья взъерошив,топорщится блеф
в ауре яркой свершений:
вот добегу, докричусь, долечу…
и головой о ступени
черная собака ходит надо мной
черная собака ходит в час ночной
топчет мои кости, за ногу грызет
и живот мой тощий лапами дерет
только я не умер, я вполне живой
а собака эта просто спит со мной
не желает псина на полу лежать
и мою подушку норовит занять
стащит одеяло: «мерзни лучше ты!»
нет, куда гуманней кошки и коты -
в пять утра разбудят – подавай им жрать...
лучше в зоопарке с тигром ночевать!
мандалы в песочную кучу
монах подметает метлой...
а только что город светился
почти неземной красотой
росли его дивные стены
неспешно струился песок
меж пальцев ручьем разноцветным
как Матери-Ганги исток
и флейты небесные звуки
послушно срастались в слова,
и смысл пробивался сквозь камни,
бессмертен и свеж как трава
так строит растущее древо
себя из огня и воды,
из воздуха, света и глины
листву создает и плоды
и крона могучая в звездах,
и корни шар держат земной,
в тени укрываются люди
и звери в полуденный зной
но ветер весенний поднялся
и смерчем песок закружил,
унес черновые наброски,
и записи, и чертежи
сдул символов древних покровы
и камень остался нагим
чертог же, на нем возведенный,
исчез не замеченный им
а может случайной девчонки
цветастый и пышный подол
от легкого бедер качанья
мирок новорожденный смёл
строителя ветер развеял,
песок же сгребли на совок
и дюнам поющим вернули,
и заперли дверь на замок,
не шастали чтоб меж мирами
гандхарвы и дэвы толпой
теперь там лишь ветер крадется
заросшей бурьяном тропой
да робкие тени играют
и прячутся в темных углах
когда к нам оттуда заглянут,
прорехи найдя в наших снах
как хрупок тающей луны почти прозрачный край
лежат в котомке льда куски, смущен уставший Кай
был труден путь, как все пути по лезвию меча
и вот уж близок дом родной, видна в окне свеча
базарной площади вокруг мелькает карусель
как будто и не уходил за тридевять земель
не поменялся ни на грош вокруг привычный мир
почти такой же как всегда, истерся лишь до дыр
а там, откуда Кай пришел – хрустальные леса,
звенят разбившимся стеклом в них птичьи голоса
и на лету в прозрачный лед смерзаются слова
под ними кобальтом сквозит ночная синева
забыты вечность и весь мир - смешные пустяки,
есть только неумолчный звон… но главное – коньки
и все, чем можно рисовать, чертить поверх зеркал,
и то из них, что чище всех, он разумом назвал
замерзшим озером оно лежало перед ним
в нем Королевы Снежной лик увидел пилигрим -
Владычицы полночных стран, алмазных городов,
волшебных замков изо льда, замерзших насмерть снов
он взял с собой ее дары, чтоб принести сюда
но что в руках в конце пути? лишь талая вода
течет сквозь пальцы, Кай промок и до костей продрог
а вместо льдинок у него лишь пыль земных дорог
теперь он хочет одного - вернуться снова к Ней,
в хрустальный лес, где лунный свет дробится средь ветвей
большой дороги грязь цепкА, разрушены врата
и в дивный лес не приведет его дорога та
луна мешает варево в котле
с какой-то лихорадочной заботой
и кости расплавляются в желе
под ее долгой старческой зевотой
ей бы уснуть тихонько в облаках,
забыть о бестолковых подопечных
в холодных несгибаемых лучах
они и так останутся навечно
когда-нибудь луна покинет дом
отправится за тридевять… а впрочем
ей недосуг, она молчит о том
что за пределом форм и многоточий
луна латунной пуговкой скользнет
сквозь прорезь, полы ночи распахнутся
три четверти… спирали поворот
ступени в небо скрипнут и прогнутся
я не хочу… но скажет ночь – пойдем
и я пойду за отпечатком розы
за не вполне понятным чертежом
чей автор был не очень-то тверезый
я не хочу… но кто-то скажет мне:
раскрась все это – ночь, фонарь, аптеку
а я поспешно и особо не
соотносясь со схемой человека
зачем-то нарисую два крыла
и острый клюв, но белым лист оставлю
где снег идет за грань добра и зла…
нет, подожди, я все сейчас исправлю!
исправлю, погоди, не умирай,
не исчезай в метели и мигрени,
где все молчат и утра острый край
мир рассекает на куски мгновений
… в унылом мире непрозрачных тел
след утра ляжет оттиском неясным
в законах мироздания пробел
для музыки оставлен не напрасно
она как сбитый ангел рухнет в снег
и выест кислотой в ночи пустоты
но все равно итогом будет смех
оставленный за кадром для чего-то
Чэнъюй «Юй Боя разбивает свой цинь на могиле Чжун Цзыци»
цинь – о камни… зачем он мне
в лихорадочном этом сне?
вскрик короткий, обрыв струны
пальцы словно размозжены,
онемели, не шевельнуть
им бы только в снегу уснуть
тех, кто был как единый цинь
разделили пески пустынь,
разделили снега, века –
глубока перемен река…
не срастутся обломки дек
смолкли в них голоса навек
больше отклика циню нет
поглощает бумага свет
расплывается мир, как тушь
не избыть скорбь нецелых душ
... мы лишь части – и ты, и я
порознь нас исцелить нельзя
цинь - китайский струнный музыкальный инструмент, имеет 2 деки и 7 струн
снова зима позволяет нам видеть насквозь
ну а слова – только повод, чтоб здесь остаться
жизнь заполняет пространство скелетов птичьих
щебет дурацкий у мира всегда в наличии
каждый чертеж оживлен эйфорией бега
падает с неба орлом или грифом – Вега
падает вниз, где сплошные узлы и дыры…
что бесполезней в хозяйстве, чем альфа Лиры!
тромбами пластик в речушках венозно-синих…
на перекрестках дорог и ладони линий
так предсказуемо, так неизбежно – падать
грифы снижаются… там, в облаках – засада,
там жернова констелляций неспешно мелют
сколько кому – сотня лет или две недели
может стервятников вылет уже запущен
к тем, кто бежит еще, кучей не став гниющей
на три копейки любви, вдохновенья, славы
падает с неба кому-то дуршлагом ржавым
кордебалет лебедей-шестеренок кружит
им машинерию неба нельзя нарушить
и механизм звездно-птичий так дивно слажен,
так безупречен, что скрипа не слышно даже
нож - осязаем, прочее - обман,
сомнительных эффектов наслоенье,
вращается вокруг него туман,
мороча осязанье, слух и зренье
нож - настоящий, прочее - ловушка,
колодец минусовых величин,
кривое зеркало, дешевая игрушка,
разбитая без видимых причин
нож - неизбежен, это центр пустыни
быть побежденным - просто паутина,
чертополох, зловоние и мухи
кружатся роем медиумы, духи,
докучливый несносный хоровод
над точкой совпадения всего:
бессмертной жажды
и разверстой раны,
врат посвященья,
обезьяны пьяной...
на дрожь струны, на пир слетелась нечисть,
ища созвучья, крик спешил на крик
трепещут крылья, скрыть стигматы нечем,
один на всех в кругу зеркальном лик
по ниточке неслышимого звука -
таким ведь все равно, куда идти -
на лезвие сжимающую руку,
давясь дареным кайфом по пути,
по ниточке неслышимого зова -
чтоб эти голоса приблизить снова,
за дудочкой манящей крысолова,
на боль, на свет, с обрыва, с полуслова...
забавы ветра и причуды света
зеленый плащ, раскрытый веер лета
тяжелый шелк, серебряные блики
волной навстречу запах повилики
сплошным посланьем - всем и никому,
в пучины моря и в ночную тьму,
не только пчелам - рыбам в глубине
и детям ночи, грезящим о дне...
мелькнут на миг по краешку сознанья
стран сумеречных странные созданья,
стран, что граничат с вымыслами, снами -
след на сетчатке, фосфорное пламя
они проходят иглами без нитей
сквозь толщу вод и лет, сквозь ткань событий,
ночную тьму узорами расшив,
серебряным мерцанием олив,
отливами - зеленым, густо-синим,
тысячеглазой тьмы хвостом павлиньим...
их отблески вне форм и вне имен
из памяти сотрутся, точно сон,
мелькнут, исчезнут - все как прежде снова,
как будто край незримого покрова
крылом солоноватым тронул бриз,
и мир дрожит в хрустальных бусах брызг
привычный жест, несложное движенье -
взять шляпу и накрыть любой предмет...
дешевый фокус, и в исчезновенье
особенного смысла вроде нет
но, кролика из шляпы вынимая,
был пьян факир, и в свой поверил трюк,
оптический обман и ловкость рук
за превращенье сдуру принимая
как альпинист, сорвавшийся со склона,
взлететь пытаясь, в воздухе повис,
не понимая, где тут верх, где низ,
куда его сейчас швырнет с разгона
дробясь в стекле, дрожа от напряженья,
звенящий луч, слепящая струна
на краткий миг - с большого бодуна -
удвоили, звуча, изображенье
скользила кисть, следов не оставляя,
и не кончался сладостный кошмар,
прикосновенье, рану, грубый шрам -
все поглощал, в сиянье расплавляя
все в радужных венцах двойным казалось,
и перспективу искажала боль,
и влажный лист слетал с ветвей в ладонь,
и ничего опять не получалось
Вода Воздуха
в наших краях туман
хмелем горчит слегка
воздух как чистый джин
от можжевельника
льнут облака к земле,
склоны дождем пьяны
в западном ветре с гор
песни воды слышны
***
Вода Земли
зимы бескровную ладонь
расклевывают птицы
под землю кровь ушла бродить
и с призраками биться
там, в царстве вечной тишины
беззвучны даже битвы
не слышны там ни звон клинков,
ни крики, ни молитвы
но песни даже там звучат
подземных чистых вод
идя на голос их живой
дух путь наверх найдет
и вновь родится среди нас,
и в нищенской суме
припрячет флейту, чтоб сыграть
те песни на земле
***
Огонь Земли
сонный вулкан расцвел -
огненные цветы
вместе с роями искр
сыпятся с высоты
дерево из Огня,
небо достать стремясь,
рвется на волю, снег
с пеплом мешая в грязь
в центре Земли себе
корни нашли прокорм
в сердце ее открыв
вечный источник форм
силы слепой напор
ночи покров прожжет -
папоротник в ночи
именно так цветет
все говорит мне о любви Твоей
гляжусь в ее бесчисленные лики
и все-таки скажи еще о ней –
скажи всем небом, вкусом земляники
речной прохладой, каплями дождя,
неуловимым ласточек касаньем
волной воздушной тронувших меня,
торжественным заката угасаньем
хочу Тебя я слышать вновь и вновь
я ненасытен… и опять поверю
что все здесь – Ты, что в мир Твоя любовь
обращена распахнутою дверью
из смерти в жизнь, на свет из темноты
и вновь во тьму, чье так влекуще лоно
желаньем слышать голос Твой томим,
вернусь – во тьму и свет Твои влюбленный
от удивления при виде сонета-двойчатки
как странно вдруг увидеть в отраженье
сонета перевернутый корабль
в чужом сознанье продолжать движенье
на зеркале его рождая рябь
еще непрочна связь меж «ты» и «я»
двоится след, бегущий за кормою
и рвется строчек спутанных струя
ведущая как нить к вратам в Иное
случайный образ в бездну опрокинут
в игру теней, в творящую пучину
пугливый гость, в чужом мелькнувший сне
где все так хрупко, зыбко, беспричинно –
мерцающий кораблик в глубине
и два сознанья на одной волне
завален рухлядью и грязен твой чердак,
чадит свеча, не разгоняя мрак
проходишь ткань иглой, изнемогая -
гнилая нить, под нею - суть нагая
шов расползается - удастся, может быть,
рогожною заплаткой срам прикрыть...
хоть целый век латай прорехи, штопай -
бессилен здесь копеечный твой опыт
и побирушка нищая рехнулась
ей сослепу мерещится во мгле:
струится золотая нить в игле,
тьма лучезарным утром обернулась,
и киноварь разбрызгана в траве,
и все расшито солнцем по канве
«Я не человек, я животное, вращающее мельничный жёрнов».
К. Мане
снедаем страстью жгучей и нелепой
фотограф ловит трепет светотени
охотой поглощен своей всецело
нечеловечьим полон вожделеньем
преследует мерцающие блики
на белизне старинного фасада
художник, по листу для акварели
ему размазать их зачем-то надо
поэту тоже с бодуна неймется
в сонет корявый запереть он тщится
все что облапал жадным взглядом или
все что по пьяни наловить случится
белил свеченье под слоями лака
подобьем жизни наполняет лица
что мается в силках холстов старинных?
что между строк рифмованных томится?
рой мотыльков трепещущих – в ловушке
к застывшей форме намертво приколот
и лишь огонь свободу им дарует
поспешно утолив свой лютый голод
плененное – да вырвется на волю!
и пусть сожрет охотника добыча
лишь тот спокойно будет спать в могиле
кто сущностей число не увеличил
вернуть бы снова бездне превращений
все то, что страстью мы на миг связали –
и мир невинным станет, как и прежде –
как будто ничего мы не сказали
в сумерках предрассветных
Мира Тебя ждала
флейта внутри звенела,
в небо ее звала
тело, как флейта пело,
дыханьем Твоим полно
тронул рассвет вершины...
в сердце еще темно
так незаметно вечер превращает
армады туч в остывшую золу
над огненностью зарослей сумаха
два ворона летят крылом к крылу
зеркальные осколки оперенья
калейдоскоп рассыпаных огней
втекает ночь пробоинами в трюмы
пылающих небесных кораблей
флотилия бесславно догорает
померк закат, внизу уже темно
мы еще здесь, но наши души в небо –
в купель огня – летят уже давно
царапает рассвет мой голос птичий
кружится алых юбок вихрь у ног
о камни бьются волны с хриплым кличем
и берег полон гула точно гонг
отсчет ведут мгновеньям кастаньеты
нагие кости обретают плоть
огнем фламенко яростным одеты
и жар его ничем не побороть
стекляруса рубиновые нити
вокруг запястий туго обвились
и обещаньем сжечь его в зените
любовника заманивает высь,
где черным солнцем в центре небосклона
венчая купол юбок изнутри
жжет как напалм пылающее лоно
слепит глаза, но все равно – смотри,
смотри и слушай бред своей гитары
она всегда поет лишь обо мне
прибой следов зализывает раны
мир исчезает в праздничном огне
гитары пленник, жалкая добыча
любовник, обреченный пеплом стать…
простим его, он слишком патетичен
не научился заживо сгорать
молния бьет в курган
светятся кости ярко
глухо гудит земля
пляшет в ночи знахарка
бьют из земли ключи,
радий чреват распадом
чертополох цветет,
завладевая садом
шарят во тьме лучи,
иглами раскрываясь
ищет добычу Мать,
крошится плоть живая...
учит охоте в ночи
первая из волчиц
учит Нагая Мать
своих детей умирать
Та, что стрелы быстрей,
Та, что танцует в костре,
в водоворотах тьмы,
которыми свет омыт
слушай Ее сквозь ночь,
это должно помочь
сквозь тени иди за Ней
это всего верней...
глиняная скорлупка
а изнутри огонь
волчьим полночным воем
отзывается ночь, чуть тронь
отзываются тьма и камни,
и земля, и нутро костей
огненной сутью крови -
не прекословь же ей!
пеплом сквозь кожу, солью,
жгучей как ласка болью,
лагерной пыли вкусом,
именем Иисуса
на сожженных губах
естества оседает страх
вихрем черного снега,
ветром в полых костях,
магией пленной крови
к Ночи взывает прах:
дымом пожарищ - пряди волос
заживо гнившим - хуже пришлось
таинством крови, Темная Мать,
детям тебя предначертано звать
будь же - любою! испепели -
дымом в зенит улетим от земли,
небо и землю соединим
следуя тайным знакам твоим...
камнем среди камней
кружит земля в пространстве
и повторяет жизнь
слепо фигуры танца
мороком над золой
облаком на рассвете
ритм задает прибой
крови о камни эти!
- дети ночи, плотнее сомкните свой круг
я волчица и ворон и тени вокруг
я молчанье и мною слова рождены
словно ртуть я теку сквозь виденья и сны,
перекрестки ночные, подсказки камней
тьмы вуаль для незрячих... я - Та, что под ней
сходит в мир как лавина, снося его прочь,
моей Дикой Охоты беззвездная ночь...
Пятницу-Параскеву
часто зовут Грязнухой
сумрак раскисшим трактом
еле волочит брюхо
мясо с костей неспешно
лижет ползучий хаос...
радует, что недолго
жить до зимы осталось
путает нити Макошь
стынут поля и воздух
нынче в карманах бога
наперечет все звезды
каждый поганый гвоздик
к плоти прибивший душу
загодя им сосчитан
просто молчи и слушай
шелесты ледостава,
треск остеклённой лужи,
ветер в корявых кронах,
милость дождя и стужи
хтонь без остатка сгложет
все, что ни бросишь оземь
самкою богомола
мир пожирает осень
кровь на свету свернулась,
грязь запеклась коростой
грязь нас не отвергает,
с нею легко и просто
вызволит всех из рабства,
освободит от стада
платишь всего лишь жизнью,
большего ей не надо
грязь ведь из тех субстанций,
что плодородью служат
руки умыть нетрудно,
только вот гумус - нужен!
где не хватило жизни,
часто хватает часа
чтобы распались стены
этой тюрьмы из мяса
тление милосердно -
примет нас всех, как пищу
Мати Земля Сырая,
жирная грязь кладбища
слово и семя в лоно
хтони унылой сея,
станем суглинком мокрым
он ведь и есть Расея
ворон моих очей, небо моих кошмаров!
звездного света лом здесь не берут и даром
не на что мне купить жарких румян на щеки
я как туман бледна тихой речной протоки
не на что мне купить лент и цветного ситца...
лунный прохладный свет по волосам струится
я потеряла все, даже свой старый запах
чую, как пляшет кровь в легких звериных лапах
шла я другой тропой, песни иные пела
так забери себе душу мою и тело
выпусти тьму мою, дай мне другое имя
здешних лесов волчат я назову своими
мне не по нраву там, где мертвечиной пахнет,
где не слыхать давно песен, речей заздравных
волчьим капканом жизнь в мороке держит сонном
быть я хочу луной в небе твоем огромном!
мне покажи пути вглубь заповедной чащи
только в ее ночи можно быть настоящей
вслед за тобой иду звездной тропой отвесной...
волчая песнь звучит, всходит луна над лесом
монеты золотые солнце стопкой
бросает на сукно зеленых вод
закат – последней безнадежной ставкой…
проигран день и скоро тьма придет
заполонит собой лесные тропы
в низины хлынет и до самых звезд
плеснет волной, и сонный мир затопит…
кричит неясыть, захлебнулся дрозд
и смолк, хрустально звякнув напоследок,
до дна опустошенный темнотой
сухой листвы так крепок был и едок
закатом позолоченный настой
янтарный блик мерцает в чаше с зельем
грибная прель пропитана росой
деревья с макабрическим весельем
приветствуют последний луч косой
почти до голых веток облетели,
не тяготясь своею наготой
ночь поглотила разом птичьи трели
но лес звенит, точно сосуд пустой
листвы прохладной трепетные пальцы
остались только в памяти теней,
от непогоды не укрыть скитальцев
изорванному кружеву ветвей
лишь бронзовые листья ежевики
чеканкой проступают сквозь огонь
и осени повсюду лисьи лики,
и обжигает рыжий лист ладонь
по мотивам С.Дали
вожделенье мое реет точно пчела
на гранат переспелый нацелясь
наконец эта жертва алтарь свой нашла
но назвать я тебя не осмелюсь
вожделенье мое окружает как нимб
темный лик, пустоглазую маску
и скудельный сосуд освещается им,
на холсте расплавляются краски
и текут, точно реки цветного огня,
изливается мощь носорожья...
царства рушит земные, во тьме хороня,
моей башни живое подножье
жарким галечным пляжем твоя нагота
пред небесной простерта пустыней
и границы миров красной линией рта
ты одна полагаешь отныне
в дар тебе я принес пестрый камешек-мир
пусть в ночи твоей ярко сияет,
мой живой атанор, мой хрустальный потир,
что меня с темнотой примиряет
замерцал огонек янтарный
в глубине колдовского леса
пустырями крадутся тени
и колышется тьмы завеса
Дракониды остывшим пеплом
отмелькали на небосклоне
пробуждается горечь моря
бьют ключи из моих ладоней
шевельнулся бесшумно камень
но проснуться еще не может
брызги лунного света ртутью
закипают на серой коже
распахнулись врата Изнанки,
обнажилось миров горнило
и пятная опад истлевший
через край потекли чернила
те, которыми ночь рисует
теневые решетки сИгил
удержать ими зря стараясь
от безумства шальные Силы
сыплет ночь просяные зерна
звезд, бледнеющих в лунном свете
и Стихий четырех Владыки
в мир спускаются, тьмой одеты
и вспухает луна меж веток
грязно-белым паучьим брюхом...
путник в сеть из лучей попался
и в тенетах увяз как муха
режут пальцы тугие нити
изогнулось дугою тело,
разорвать тщетно силясь сети...
подползает луна несмело
лик латунный все ближе, ближе,
млечный сок по губам стекает
ворох лент из теней и света
лунный саван средь крон сплетает
и печатей сорвав оковы,
круг разъяв притяженья черный
пляшут вихри Стихий могучих
щедро сея свободы зерна
блестит слюдой, впадая в охру пляжа
дороги в дюнах рваная кайма
засвечен кадр, сжирая ткань пейзажа
сухой травы пылает бахрома
а дальше море – синева и зелень
волн по песку полупрозрачный веер
прибоя пышный кружевной подол
еще тепло, еще звенят цикады
просвечивают кисти винограда
а давеча холодный дождик шел
играет бабье лето в поддавки
в его природе - скрытая жестокость
забыть опять заставит старый фокус
про осени зыбучие пески
« ...Вдруг - в чистом небе - гром из верхних сфер:
Преодолела звуковой барьер?»,
из которого этот стишок и возник
реке обветренной под покрывалом бликов
слова вскипают штормовой волной
не находя ни скал, ни волнолома
с отчаянием силушки дурной,
что отродясь с неволей не знакома
и чтоб помочь ей форму обрести
разбитый лоб - умеренная плата…
сонет смирит неистовство стихий
как войлоком оббитая палата
в себе он словно в клетке искру света
решеткой кристаллической замкнет
и стихоплетства демонов уймет
пускающему слюни - все равно,
а буйство слов почти укрощено
смирительной рубашкою сонета
как все было на самом деле)
над планетой - запах склепа
жизнь страшна, а смерть нелепа
спи, дитя, я не приснюсь
потому что я боюсь
вот таких, сквозь сон, касаний
разберутся тексты сами
кто есть кто, кому направо
и кого догонит слава,
а кому - налево путь,
стоит помелом взмахнуть
снег растает по весне
не приду к тебе во сне
ни во сне, ни наяву
тебе маков не нарву
спи, дитя мое, усни
во вселенной мы одни
в этот час не спим и бредим
спят слова в рыбацком бредне
зря мы наловили их
может выпустим - живых?
сквозь пространство - звон протяжный
в этот звук завернут каждый,
крепко-накрепко спеленут
засыпай, слова как омут
слепы звезд пустые очи
неразборчив шепот ночи
стынет город, пальцы мерзнут
сон во сне, случайный образ,
не награда, не обуза,
то ли ведьма, то ли муза...
чуешь, дышится с трудом
не пускай меня в свой дом!
налетят слова как рой -
плотно форточку закрой!
их касаний избегай,
ведь они разрушат рай,
космос разнесут на клочья...
спи, дитя, спокойной ночи
"Я — не я; я — всего лишь полый тростник, низводящий Огонь с Небес"
Алистер Кроули Книга Лжей
перевод Анны Блейз
договорить – и пусть погаснет свет
и кровь к тебе толчками устремится
горячим пеплом сыплются слова
и прожигают чистую страницу
горят, пробиты, с током провода
коротким замыканием навылет
разрядом сшиты небо и земля
мы их своим огнем соединили
так проще убежать отсюда прочь,
взорвав границы замкнутого круга
единым целым ставшие - сгорят,
коснувшись сути огненной друг друга
укрывается серым Фишт
выдыхает ледник туман
осыпь чуть розовеет лишь
пелена облаков мутна
желто-розовой пылью сплошь
скрыт непрочный волнистый лед
словно пляжем пустым идешь
и настигнет прилив вот-вот
нависают волной хребты
облака пролились у ног
а внизу, в молоке – цветы
по обочинам троп, дорог
водопада махрова нить
прорезает плоть скал она
и басовой струной гудит
хоть тонка и едва видна
испаренья укрыли склон
словно дымчатая вуаль
меланхолией нелюдской
наполняет пейзаж гризайль
расползается монохром
замещая собой цвета
мир так выверен скуп, суров…
вверх идти – как читать с листа
голоса серых скал, камней
что ожили в моих руках…
эта музыка все сильней
пульс крещендо гремит в ушах
меня осыпи мокрый склон
словно женская плоть влечет
дышат горы со всех сторон
осыпь крошится, дождь идет
Фишт безмолвствует… вверх ползу
и под взглядом его дрожу
бросив мир остывать внизу
землю-мать я в руках держу
22-24.07.2022, приют Фишт
сонм голосов и музыка как лес
а птиц – их слишком много, чтоб дышать
колючие побеги заплелись
аукаться не лучше чем молчать
терн прорастет сквозь призрачную жизнь
рожденную прерывистым дыханьем
шипы вернут ладонь в реальность из
того, что лишь пространство меж словами
«Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос»
Одиссея, песнь вторая
лимонно-желтый свет в разрывах туч
цитрины в серебре заря надела
не пурпуром персты ее сквозят -
на грифельном отсвечивают мелом
ладони тьмы прохладные разжав
день нас в себя как в новый сон уронит
растопчут летней ночи волшебство
могучие его квадриги кони
как мертвая невеста город тих
покров тумана на него наброшен
скупа заря, но есть и у нее
немного зачерствевших хлебных крошек
для птиц и всех, кому пора лететь
за ними вслед, за солнцем уходящим
в волнах тумана исчезает мир
он был почти совсем как настоящий
и расточая осени дары
так остро и знакомо пахнет город
листвой, бензином, пылью и дождем
оскал зимы скрыв грязноватым флером
по мотивам С. Дали
"Ты не пленник зла ночного!"
И. В. Гете
маски прочь, окончен маскарад,
на огонь слетелась мошкара -
в искры превратиться, пеплом стать,
сбросить путы, плоть с души сорвать
превратится в ровное тепло
углерод, истерзанная плоть,
дерево, объятое огнем -
корчился распятый дух на нем
утешенье-грошик есть и тут:
на углях картошку испекут
эта участь чем не хороша?
легок пепел, тяжела душа
и Тому, кто вел меня в огонь
снова молча протяну ладонь
кровь напоила древо
если его срубить
кровь будет в чашу неба
красным фонтаном бить
вырастут ветви-струи
чтоб запятнать зенит
крона, загустевая,
к солнцу опять взлетит
заживо с мира шкуру
видно содрал скорняк
падают капли в землю
как листопад к корням
вот дышащее чудо - оно в моих ладонях
но не смогу пробраться в него я никогда
чуть-чуть старинных кружев, клубок пустынных улиц,
и дым от сигареты, и меж ветвей звезда -
все есть в волшебной шляпе - каналы и гондолы,
и золотые иглы бенгальского огня,
кинжалы и монеты, избитые сюжеты,
любовь и вдохновенье - да только нет меня
ведь я неощутимей, чем полумаски имя,
чье слушаю покорно веселое вранье
не руки ей целую - игру теней шальную,
но так и не посмею взглянуть в лицо ее
все так недостоверно - и жесты, и ладони,
и роли, и актеры, и бликов домино
в которое одета под мертвым лунным светом
стена холодной кельи, где я томлюсь давно
не будет жаль нисколько мне этот сонный город,
который из цилиндра зачем-то я достал
картонные фасады, дворцовая ограда -
обратно за кварталом последует квартал
пересчитав по пальцам, сложу все снова в шляпу,
но шляпа ли причиной иль головная боль -
быть надо осторожней, разгадки слишком близки,
найдется тот, кто скажет: ты хочешь знать? Изволь...
синяя тень от лодки шлейфом по дну влачится
вечер взлохмачен бризом, рыж как заморский принц,
рыж как имбирный пряник, рыж как песчаный берег,
рыж как моя собака, ласков и шелковист...
вечер подернул пеплом день, словно тот и не был
жаркой, тягучей, долгой сценой во весь экран
вечер слизал неспешно взбитые сливки с неба
и как стеклянный замер меркнущий океан
проще - все это значит, что наступило завтра,
трезвое как будильник или больничный лист
звезды смотрели мрачно, пристально и не щурясь,
словно за коммуналку счет над землей повис
скоропостижно как-то кончился детский праздник,
но сожалеть не стоит, если не приглашен -
так про себя подумал грустный Андрей Романыч
и натянул поглубже на уши капюшон
Зимний лес Ее девства хранит семена
Под сверкающим снежным покровом,
И глаза ослепляет его белизна,
И звучат славословия снова,
Точно голос воды, звонко бьющий в порог
С ледяной неотступною страстью…
Ложа смертного холод, аскезы восторг,
Тайнам горним, последним причастье…
Воздух этих вершин так разрежен и чист,
Что, случайно сорвавшись со склона,
В синеву Ее риз улетит альпинист
Вопреки тяготенья закону.
ее пальцы все еще прозрачны
как у анемичного подростка
жаль, что с музой вышло как-то глупо...
потому что Лесбос - это остров
окруженный темными морями
чудищами страшными хранимый
призрачные паруса мелькают
по лазури проплывая мимо
под лучами яростного солнца
паруса истаивают быстро
сохнет плоть и обнажает кости
белых скал бесстыдный мыса выступ
и царит сквозь мерный шум прибоя
звон цикад над изумрудной бездной
...где менады - места нет Орфею
кроме них тут ничему нет места
потому что небо отражая,
зеркалом застыла изумрудным
гладь безбрежных вод солено-горьких
...а забыть все прочее нетрудно
потому что пальцы, струн касаясь,
голос моря вновь воспроизводят
и к земной сестре, в ней отражаясь,
с высоты небесная нисходит
на стене лоскутным ковриком
примостился свет закатный
розы, лебеди, красавицы
слиты в пляшущие пятна
разухабисто, доверчиво,
утешительно, бесплатно
льнут к плечам приговоренного:
день прожили - ну и ладно
в светотени лепет праздничный
вплетены и зашифрованы
карнавала обольщения
и клеймо решетки кованой
Тот, кем из заката сотканы
геральдические звери,
как и пленник зачарованный,
даже в зрителя не верит
никому не предназначено -
точно камень в воду брошен -
беспризорное послание,
сказка на ночь, медный грошик
исступленно шаря в сумраке,
луч исчерчивает сцену
липкой лужей растекается
кровь ушедшего сквозь стену
я не искала встречи ни с кем
я потеряла бусы в песке
пляжем пустынным молча брожу
что потеряла – не нахожу...
море навстречу, травы волной
в дюнах играет ветер со мной
ночи распахнут бархатный зев
звездного света млечная взвесь
льется на землю, слабо курясь
неба невнятна рунная вязь
сыпят стеклярус звезды в тиши
брызгами света берег расшит
длинные тени сбились с пути
звук затухает, след не найти
из пентаграммы ветхих силков
вырвался ветер – и был таков
мне не под силу вихрь удержать
как неживые руки лежат
речь – это кража у тишины
грех чародейства, тяжесть вины
каждое слово хочет назад
ими прозрачность не рассказать
звездного света нить порвалась
суть потерялась не нашлась
россыпь галактик, атомы врозь
что-то порвалось и не срослось…
впаяны прочно мельницы
в небо по всей Ла-манчи
ждут, что найдет их этакий
джентльмен неудачи…
вот он, летит комариком,
бодро тряся копьем
ждет и дождется мельница,
с хрустом сожрет, живьем
машет копьем как перышком
в солнечный глаз нацелясь
дурню терять-то нечего –
жизнь да вставную челюсть
скачет шутом гороховым
сам позабыл куда
крыльями машет мельница,
мелется ерунда
мухой ползет по скатерти
мятой пустой равнины
тень под копыта прячется
клячи, читай – конины
солнце в зените скалится,
влагу из плоти пьет
жжет ультрафиолетовый,
плавит как воск копье
пустоши зноем выжжены
а небесам – лилово
жизнь разменял монетою,
будет на сдачу – слово
грузом словесной мелочи
отягощен, привык,
что даже пить не выпросишь,
хоть и болтлив язык
и удивляться нечего
кучке монеты мелкой -
медной была та денежка
ну или жизнь – подделкой...
солнца удары в голову
трудно стерпеть без писка
разоблаченье скорое
невыносимо близко
насквозь проходят жгучие
солнца лучи как спицы
дичью надет на вертеле
слабо шкворчащий рыцарь
шулерство – знак Меркурия,
ловкость умелых рук
жарился вроде заживо,
а оказалось – трюк
скоро слова закончатся…
и оба-на – банкрот!
текст позабыв от ужаса,
рыцарь разинул рот
солнце плюется искрами,
пепел миров летит
у Росинанта тощего
пылью из-под копыт
ну и лети вослед ему,
может побьют не больно…
ведь чем развязка жалостней,
зрители тем довольней
так что пощады ждет он зря -
тем, кто купил билет,
знать до зарезу надобно,
дурень помрет иль нет
пить все сильнее хочется,
все тяжелее латы
только в тенечек спрячешься
сразу орут: куда ты?
ишь, притворился ветошью…
пусть-ка оплатит счет!
что-то живучий слишком он -
бей, а то вдруг уйдет!
18.05.2021
мяса куском в котел,
жертвой на алтаре…
или отдать Другой –
просто забыть в траве?
шелест священных рощ,
тьма между их корней
нить вплетена в узор,
ты узелок на ней
кто за тобой придет?
может волчица-мать?
или Луна сама,
чтобы в подол прибрать?
полон ее подол:
яблоки прошлых лун,
память подземных вод,
золото тайных рун
кровь твоя будет течь
в чашу Ее, звеня
лес обратится в слух,
ветви к земле клоня…
крепко он держит птиц,
щебет их точно плач
дев хороводы, смех,
лунный упругий мяч
бликами на воде
пойман, как птица в сеть,
лепет ночной листвы,
сказка про жизнь и смерть
зыблется яви ткань
соткан уже ковер
древний как мир сюжет…
лес заберет свое
все ненастояще, тяжести опричь:
скипетр и корона, кандалы и бич,
мантия, держава, бутафорский трон -
каменная тяжесть, крашеный картон
не украл чужое, подобрал ничье -
черное сиянье, рваное тряпье
не по Сеньке плащик с барского плеча
хоть до дыр изношен, но не полегчал
ближним на потеху вырядился шут
знать бы, что костюмчик из огня сошьют
в карнавальных блестках заживо горит,
но - сидит костюмчик и приличен вид
меч его картонный не поднять троим
но не знает клоун, что же делать с ним
не бои без правил - детская игра...
к телу льнут лохмотья пламенем костра
щелчком затвора звонкий голос птичий
короткий вскрик в кромешной тишине
снег мельтешит в пространстве меж кавычек
кровоточит пробоина во мне
в гортани птичьей резкий лязг затвора
очнулась память будто по щелчку
и замелькали горы, горы, горы…
настороже, на стреме, начеку
пейзаж – цитатой, длинной и неточной,
развертываясь за строкой строка,
проталинами красных многоточий
заманивает вглубь черновика
беззвучный снег ложится целиною
но промокают белые бинты
я помню бой и тех, кто был со мною
не продержались мы до темноты
нас тени гор без сожаленья стерли
как пятна грязи, пачкавшие склон
я стал стекла осколком в птичьем горле
и тишина теперь со всех сторон
в ней есть все то, что я люблю и помню:
все звезды тьмы, алмазных склонов снег,
и жизнь сама, что чашу переполнив
змеиной страстью слепо рвется вверх
медиумическая радость
и созерцательный экстаз...
горячка белая накрыла
и просверлила третий глаз!
Дамьена прет на все четыре...
"поэтом можешь ты не быть",
но "третьим" ты не быть не можешь
и бросить ты не можешь пить
резвились мальчики не с горя:
сушняк в колодец гнал Ли Бо,
другой грозился выпить море,
но с речками ему слабо
но даже если выпить не с кем -
читайте классиков, смеясь
вступайте, точно в пионеры,
в противоестественную связь
с "властителями дум", как с хламом -
они мертвы уже давно,
между борделем и бедламом
недостающее звено
быть не стесняйтесь некрофилом,
в пустыне духа правил нет -
лишь так из бездны превращений
и получаем мы ответ!
маги, берсерки, скальды…
Одина мчится рать
эта Охота будет
с нами теперь играть
вихрь как сухие листья
гонит толпу вперед
самых безумных Один
в свиту к себе возьмет
в ритме галопа сердце
гонит по жилам хмель
свет отовсюду рвется
свет затопил тоннель
чьи-то подхватят руки,
втащат наверх Шута
по экспоненте ритма
с радостным "тра-та-та" -
дробь ли копыт по крышам,
кровь ли толчками вверх -
к тем, кто в безумной скачке
мир наш, смеясь, отверг
или очередями
бьет пулемет в толпу
или колпак дурацкий
стал тесноват Шуту
звон бубенцов затихнет
всадников скроет мрак
станет внизу все прахом,
что не звучало в такт
разом огнем и пеплом,
звездами, древом, ветром,
духом в отрепьях плоти,
снегом в ночном полете,
камнем живым, гвоздями,
свадебными гостями,
мертвыми и слепыми,
что за столом застыли -
всеми одновременно:
огненная геенна
ад полыхает топкой
под оболочкой тонкой
хрупкий ледок над бездной
жалости бесполезной
кто, обратившись пылью,
купит покой могильный?
кто серебром оплатит
каждое "Отче, хватит"?
кто будет мыть посуду,
Марфа или Иуда?
не настигая, следовать покорно
за еле слышным шелестом шагов,
они сшивают стершиеся камни
веками разделенных городов
они сшивают каменные луны,
их нанизав, как бусины, на нить,
чтоб в зеркалах бессчетных повторений
луну секунды каждой сохранить
шаги сшивают каменные плиты
незримыми пролетами моста,
звучат шаги - и мир, неосязаем,
сгущается вокруг, как темнота
спешат часы, отмеривая слоги,
звучат шаги, пульс отбивает такт,
не затихает дробь дождя по крыше -
шарманщик честно заслужил пятак
и остается только повторенье,
возврат к порогу за волной волны,
рефрен прибоя, раковины пенье,
отсчет слогов, и музыка, и сны
счастливым медведем в малиннике
неспешно кусты обношу
и рифмы гоню налетевшие:
я после вас всех запишу!
окутанный облаком музыки
как пьяный по саду брожу
гуденьем и звоном наполненный
и только что сам не жужжу
зазор между словом и музыкой –
он так исчезающе мал
так тих и мучительно сладостен
покуда словами не стал…
стою на припеке как вкопанный
малиной измазанный весь –
мелодий и зноя июльского
гремучая адская смесь
рванет… и словами забрызгает
ну ладно, рванет так рванет
восторгом опять одураченный
кладу ягод пригоршню в рот
от смертности излечит смерть, наверно,
от насморка, привычки ногти грызть,
но пустоты кусок, дыру, каверну -
храни, не дай зажить, не исцелись
так помнит глина, помнят камни гетто,
старухи тело помнит сыновей,
неудержимо уходящих к свету,
который не дано увидеть ей
не тронув тленьем крыльев, отпустила -
возлюбленная - тьма - ступени вниз -
покинутая... мать - сестра - могила
скорлупка - колыбель - сырая глина...
на ту, что так безропотно любила,
рожденный в небо Лазарь, оглянись!
касаясь литой металлической розы луны,
каймой серебристого жара оплавились тучи
монетками мелкими ночи карманы полны
и в каждую контур впечатался мыши летучей
дрожит в аметистовом зеркале призрак свечи,
в лиловых покоях лиловым пожаром пылая,
там крылья теней черным пламенем бьются в ночи
граненые своды покинула ясность былая
там тоже есть сад, изобильнее здешних садов
туда вечерами выходит принцесса в лиловом
никто не срывает тяжелых и странных плодов
и не с кем ей в этом саду перемолвиться словом
летучие мыши над кронами сада парят,
порой темным сводом огромные крылья смыкая
под ним вечный мрак и безмолвие ночи царят
лиловая ночь глубока, как пучина морская
мелькнут иногда между густо сплетенных ветвей
прохладные блики - рыбешек пугливая стая,
их танец бесшумный угаснет в ячеях сетей,
но вод заколдованных дна ни один не достанет
и нет продолженья у сказки - лишь вечный повтор,
все те же сюжеты, все те же знакомые лица,
все тот же меж ночью и днем затянувшийся спор,
и спать уж пора, и не мне сочинять небылицы
заставит шарманка припев повторять за собой,
скрипуче, с одышкой, гнусавить мотивчик убогий
но ритма дары приносящий в нем слышен прибой
у ног суетливой толпы, не смотрящей под ноги
...дочь спросит меня тихо-тихо: "А где же был принц?
Он скоро придет и крылатые тени разгонит?"
и вздрогнут испуганно тени тяжелых ресниц
на нежных щеках ее, чуть побледневших спросонья
ну как ей расскажешь, что старость наложит свой грим,
мазок за мазком одиночество тени положит
а после всего - в ослепительный свет улетим...
и я, и все-все, и принцесса, наверное, тоже
к полудню речку одолела лень
и в камышах почти затихли утки
сапфировой иглой заплатку-тень
к воде бегущей пришивает лютка
паря в лазури, держит на себе
июньский день большое коромысло
оставив ночь купальской ворожбе
почти звеня меж берегов повисло
по серебру пунктиром голубым
горячий воздух исчертили стрелки
играет солнце вихрем световым
едва касаясь дна протоки мелкой
сияет вишня алым на просвет
тягучей сладкой кровью налитая
русальный с рукава слетел браслет
плеснули крылья лебединой стаи…
ультрамарин искрится в холодке
пора солнцестояния настала
и отражаясь в млеющей реке
венки из трав плетет Иван Купала
. . .
в пейзаж линялым вкравшийся пятном
рыбак без удочки, забыв ущерб и убыль,
объят реки прохладным полотном
целует лета бархатные губы
* лютка, стрелка, большое коромысло - виды стрекоз
невольно, непростительно, случайно
застав нагой - врасплох застигнут сам
свидетель обречен, узревший тайну,
заложник немоты, добыча псам
осталось бегство - сотканный из лая
горячий ветер - крылья за спиной,
клубится пыль, неистовствует стая,
цикады, камни, повилика, зной...
награда по пятам или расплата?
увидел свет - прозрел и вновь ослеп,
играет в салки с гневной и крылатой,
ярятся псы, взахлеб читая след
бежать все легче - и одежда в клочья,
и шкура с мясом... остается взгляд -
дыра - зиянье - жажды средоточье,
вещами ненасытными разъят
на сотню глаз, на сотню псов голодных,
летят по кругу, заперты в крови,
прибоя гул, не дольше вдоха отдых,
о ребра бьются - клетку отвори!
кровавый след - дымящаяся строчка,
и смерть охоту эту не прервет,
настигнет ночь, но не поставит точку,
теперь теням оленя гнать вперед
зачем нам знать, чем кончится погоня?
голодных псов не разомкнуть кольца,
они одни рассказ об Актеоне
прочтут в пыли - до самого конца
чего ты хочешь от меня, струна -
холодный белый безотрадный луч?
в водоворот зрачка глядит луна
и в скважине истаивает ключ
за этой дверью есть другая дверь
их без числа, удвоенных миров
совсем не для того, чтоб отпереть,
заика Эхо теребит засов
раздвоенным ты в эту дверь войдешь,
раздробленным - так призма луч дробит
и пленником среди зеркал умрешь,
запутавшись в невнятице орбит
немая дрожь струны - все длится вдох
чернеют звезды в небе ледяном
все, что звучать заставить ты не мог -
застенок твой, и ты истлеешь в нем
но гостя, а не узника мне жаль:
тому, кто остается все оков
чужих миров холодную печаль
не разложить на радужный аккорд
бабочка теневая на лепестках нарцисса…
солнце ее вращает, с неба сбегая быстро
тень неотвязно кружит по лепесткам прозрачным
сотый набросок тоже выглядит неудачным
гонится кисть за тенью, вечно не успевая
в полдень почти исчезнет бабочка теневая
к вечеру раскрывая крылья до горизонта,
движется тень, полями сумрачными простерта
движется, сюрикеном гладь пропоров пейзажа
схлопнулась чтоб реальность - выдоха хватит даже
тени летят, вращаясь, солнцем гонимы жгучим
стал негатив нарцисса черной звездой летучей,
шестиконечной смертью, ангелом шестикрылым…
мысль, недовоплотившись, тенью пол-неба скрыла
черного звездопада ночь даже не заметит
вырежет сталь бесшумно брешь в проходном сюжете
тени во тьме не сыщешь, точно в стогу иголку
их лепестки покрыты пеплом легчайшим шелка...
сохнут нарциссы в вазе, тени не пойман трепет,
жалкой тщеты усилья как-то бумага стерпит,
круговорот дурацкий стерпит и не порвется:
кисть догоняет тени, тени бегут от солнца
духи того ручья
путнику дарят сон –
тени коней и птиц
и отражений сонм
духи пещеры той
тихо к себе зовут
ластится мох к ногам,
сыростью пахнет тут
песня ручья как нить
вьется сквозь темный лес
шепчет: иди за мной
просит: останься здесь
эхо внутри услышь –
там тоже скрыт ручей
голос воды велит:
черпай и вдосталь пей!
ты узнаешь меня?
тот же пустотный вкус,
тот же немолчный звон,
тот же неровный пульс…
ты узнаешь себя?
помнишь, как быть живым?
вечность тому назад
был ты, наверно, им
символов древний лес –
твой настоящий дом
просто иди на зов,
песней воды влеком
пригоршню зачерпни
чистого хрусталя
просто забудь слова,
просто начни с нуля
струился вверх равнины блеклый шелк
его с собой горячий воздух влек
раздергивая по стежку пейзаж,
взлетала цапля, трепетал мираж
как будто нить, звенящую от зноя,
тянула птица следом за собою
саванны желтой, пыльной шкуры льва
еще не обозначили слова
их ложный фокус на скрещенье сил
пространства ткань слегка перекосил
и только дрожь свидетельством была,
того, что сквозь нее прошла игла
да синевы звенел поблекший шелк,
куда мой гость неназванным ушел
моря древнего дно
поднялось поглядеть на живущих -
та же тьма, тот же страх
за мельканием дней, только гуще
создает суету
на поверхности рябь отражений
а под ней в темноте
подыхающий кит-цетотерий
и акулы кружат,
приближаясь неспешно к добыче
вод зеркальная гладь
улыбается дню, как обычно
Веды пишут себя,
мы читаем, ни слову не веря,
город в пробках стоит
и по-прежнему рубят деревья
гаснут звездных значков
и молекул закрученных цепи,
свет мешается с тьмой,
уносясь в круговерти нелепой
не разбавив чернил,
в них вплетаются белые струи,
смысл Имен позабыт
и они произносятся всуе
в однородную муть
превращает словарь энтропия,
дух покинул его,
зато буквы почти как живые
и ничейный букварь
недочитанным падает в пламя
и смеется опять
удивленная вечность над нами
Я в предгорьях нечастый гость, а тем более в холода.
Но как праздник мне каждый день, коль случится попасть сюда.
Разведу меж холмов костер, в ранних сумерках он прожжет
Декорации насквозь и в тишину приоткроет вход.
Горсть собрав беспризорных звезд, чтоб обсыпать края земли,
Первый снег как штриховка лег, исчертив гор кайму вдали.
Убегающей в сон реке между красных осенних гор
Унести бы листву с собой и в змеиный вплести узор,
Что по коже ее бежит, в отражений и бликов вязь,
Что прочесть не дает себя, по стальной чешуе ветвясь.
Цепенеет змея-река, волоча по камням свой хвост,
Превращаясь в прозрачный лед, остывая под светом звезд.
Крепко спящий Народ Холмов не глядится в нее давно,
Только небо глазеет вниз, синевою дразня сквозной.
Словно розы ветров бутон, раскрывается в ночь портал,
Меж луной и землей вихрясь, как меж каменных двух зеркал.
Всех случайных земных зевак тьма воронкой в себя всосет…
Только северный ветер тут облака на холмах пасет.
Ветер – старый кочевник, он от оседлых давно отвык,
Его ветхий изорван плащ и в заплатках сухой листвы.
Присолит как горбушку склон иней утренний для него -
Ветер к странствиям вновь готов, оставляя холмам тепло.
И Медведиц пастух, Арктур, смотрит с неба за ним всегда,
К речке Млечной всея небес звезд мохнатых гоня стада.
Ветер угли в костре раздул и небесный качнул ковчег…
С пастухами я сам-третЕй, мне под звездами люб ночлег!
В котелке остывает чай, есть еще разведенный спирт.
С теми, кто навестил меня, ночь сама эта - чем не пир?
я подошла - и вмиг притих Курджипс,
и не признал, и затаил дыханье
и смолкли голоса бессчетных птиц,
и волн речных прервалось лепетанье
как холоден в апреле, как суров!
забыл он лета прошлого жару,
дремоту раскаленных валунов,
в хрустальных брызгах радуги игру
была в него тогда я влюблена,
мой слух пленил реки гортанный говор
как солнца свет прохладная луна,
его я отражала буйный норов
а он меня, влюбленную, ласкал
как валуны - небрежно, щедро, грубо,
кружил как щепку между серых скал
и целовал в смеющиеся губы
сорвал одежду, в пену облачил
смеющуюся всадницу шальную
и как добычу по камням влачил
в вихрящиеся погружая струи
поддерживая вечную игру,
потоку я противилась немного,
чтобы сомкнув водоворота круг,
в объятьях нес до нового порога
зажав меж бедер пенные бока
от ливней охмелевшего потока,
я слушала, что мне поет река,
что обещает сквозь немолчный рокот
и наконец, позволив побороть
себя тому, с кем я тогда играла
и оседлав волны упругой плоть,
я сладость буйных ласк его познала
а эта скачка... в ней самой был приз -
с потоком вместе я вперед летела
и обнимало облаками брызг
меня реки сверкающее тело
поверх струи зеленого стекла
вскипала пена, и кентавр, весь в мыле,
очнулся... грива белая текла,
сквозь пальцы ускользая без усилий
не знаю я, к кому тогда рвалась
любовник мой - он был иной природы
и лишь на миг связавшая нас страсть
его смирила сумрачные воды
оседлан, но не взнуздан, на дыбы
волной взметнувшись, до небес поднялся,
швырнул на отмель, словно позабыв,
как робко прежде стоп моих касался
затих, дрожа, потока тонкий шелк,
даруя утешенье и отраду
совсем как бог, что к смертной снизошел,
хмельной от страсти бог в венке из радуг
я ни разу не муза, на струнах моих
шаловливому ветру бренчать,
я гитарой в борделе, бесхозной, ничьей,
рада всяких гостей привечать
поиграй же со мной, сквознячок из щелей
деревянного, в мухах, сортира!
поиграй, ураган, что сметает легко
и почти незаметно пол-мира!
и тебе, дураку, что с похмелья пришел,
незатейлив донельзя, как лапоть,
можно вдосталь и всласть, до потери лица,
даже рук не помыв, меня лапать
и себя за поэта, конечно, считать,
и насиловать струны безбожно,
и посредством меня свои враки звучать
заставляя, не парься - все можно!
и меня как нехитрый долбя инструмент,
произвол сделать страсти законом
я ж любого встречая, как Силу и Власть,
отзовусь всеобъемлющим лоном
никто не помнит как пахнет сбруя,
горячей кожей и конским потом,
как вожделеют к песку и глине,
изгибы речки как будят похоть
никто не помнит, как любят землю -
всем телом любят, глазами, кожей,
вершины эти в красе надменной
и чахлый вереск болотный - тоже
как сладко глину ласкать руками
и светотени вином упиться
прильнуть влюбленно к тому, что видишь
проникнуть в камни, в озера влиться
в восторге плотском вбирать мир божий
и знать, что станешь землей любимой,
пастушьей сумки цветком невзрачным,
травой предгорий и влажной глиной
пехота, атака, поле...
взрывается у межи
фонтаном огня цикорий,
в распыл пустив миражи
средь грохота - взрыв беззвучный
ладони одной хлопОк
так гаснут с восходом звезды
их света вобрал поток
холодной слепящей вспышкой
цикорий у самых глаз
и мир догоревшей спичкой
в его синеве погас
белеют осколки ребер
и в пене кровавой рот
течет как река к обрыву
идущий в атаку взвод...
пока темнота втекает
в глазницы твои как спрут
и шарит в застенках плоти -
они тоже все умрут,
хоть в эндшпиль никто не верит,
пока не придет цейтнот,
чтоб вымарать имя в списке,
и поле перечеркнет
наотмашь, чертой багровой
пятная вокруг траву...
как шершни роятся пули
и мясо живое рвут
над этим проклятым полем
восходит луна, смотри
и вороны тихо вьются
а тьма... я уже внутри
как просто горы дарят нам себя,
не ведая приливов и отливов
а если забирают жизнь взамен -
пусть так и будет, это справедливо
я часто выбираю свой маршрут
чтоб оказаться хоть немного ближе
к вершине снежной, скрытой в облаках
пусть даже без надежды, что увижу
неужто "прощай", моя дурь, лихоманка,
наживка для рыбки, в капкане приманка?
безбожно трепала - и бросишь безбожно
поломанной куклой в пыли придорожной
а как было радужно в жарких объятьях,
когда исчезаешь - ни плоти, ни платья,
какие-то нити, дендриты, аксоны,
ни струны, ни сети - лишь ветер и кроны
и полые формы, и черные дыры...
нехитрая связь мышеловки и сыра!
дары ужасающи, милости кратки
неужто конец? погоди, лихорадка!
как быстро ты мной наигралась, сестрица
возьми все, что хочешь - не дай исцелиться!
была только ты, и не в счет остальное
я тоже не в счет, но останься со мною!
... хвостом промелькнувшей лисы сквозь подлесок,
с крючка оборвавшейся рыбины плеском,
водою сквозь пальцы, утраченным смыслом -
уходишь, горячка? лишь дым коромыслом
да искры лиловые на пепелище
а фигу в кармане попозже поищем
твой шепот невнятный все тише и тише,
свяжу, как смогу, повторю, коль расслышу
вернись, лихорадка! верни меня снова
странице пустой, белизне, что до слова
что говорит Курджипс
ледяная вода, листья ивы узки
чешуя, серебро и стальные клинки
птица искрой во мне отразится порой,
оперенье огнем полыхнет над водой...
зеленым-зелены по хрустальной струе
зимородков огни на моей чешуе
я, к подножию гор бросив вод малахит,
сам пред этой красой изумленно затих
сетью радужных бликов плененный дракон,
я в игру отражений навеки влюблен
приходи, чтобы ей любоваться со мной -
светотени в волнах одинокой игрой
приходи, я тебе все богатства отдам
и в восторге к твоим припаду я ногам
распростертый, замру, стоп касаясь едва...
как тебя мне позвать, мне ведь чужды слова?
меня Белая ждет далеко-далеко
мы сливаемся с ней, став одною рекой
а пока - заходи... видишь камень-порог?
напою допьяна, мой обычай не строг
приходи босиком, я тебя буду ждать,
приходи бирюзу на запястьях купать
ее трону волной, еле слышно звеня
своим лепетом пусть одурманит меня
я тебя на руках прочь от всех унесу...
изумрудные искры танцуют в лесу,
цепь летучая их полыхает огнем
так давай навсегда затеряемся в нем
зимородок сверкнул опереньем на миг
средь теней на воде ослепительный блик
вспышкой утро вспорол и исчез вдалеке
изумрудным огнем отразившись в реке
синий час
очищается небо от ласточек
тишина
звуки стерты невидимым ластиком
полон тайн
вечер пенится в кубке надколотом
в нем огни
городов растворяются золотом
синий час
в склянке неба сгущаются сумерки
меркнет свет
остальное неважно, все умерли
позабыть
мир осталось и свет этот гаснущий
пойман в кадр
этот миг в исчезании праздничном
ну и что?
пусть ушло, пусть зияет пробелами
этот кадр
все равно напоследок я сделаю
над бездной ветви распростер огонь,
и было его кроной тьмы кипенье,
разряд - зигзаг - удар... само паденье
лиловой искрой обожгло ладонь
и синевою молния сквозит,
сбегая вниз по дереву артерий,
обшаривает тесный лабиринт,
назад, во мрак, отыскивая двери
хоть пуст чертог, вернется вновь в него,
подобьем жизни, как реклам неон,
пульсируя сквозь черные стропила
на миг наполнит светом, а потом
опять покинет выгоревший дом,
в котором так недолго погостила
круглое в небо окошко
в сталинском грузном ампире,
плоских колонн по фасаду
лепится штуки четыре
"тау", почти перекресток -
вьются в булыжнике рельсы,
старой открытки почтовой
непреходящее "если":
если бы только случилось...
если мы встретимся снова...
самых обычных сюжетов
непостижима основа
если трамвая не будет...
если письмо не получишь...
хитросплетением линий
правит как будто бы случай...
толстые дрыхнут собаки,
бабки торгуют петрушкой
и три наперстка решают,
кто кому будет игрушкой
я получила открытку,
только не мне посылали:
"я тебя тоже целую..."
если, конечно, узнаю