Кровавая сказка Оскара Уайльда

(из цикла «Режиссёрская эссеистика»)

В предисловии к переведённой им драме Оскара Уайльда «Саломея» русский поэт Бальмонт говорит о любви, вызывающей на свидание смерть. Возможно, лучший способ понять текст – это перевести его на родной язык. Но, к сожалению, это не случай волшебника поэзии Серебряного века Бальмонта. То, что пишет о пьесе Уайльда её русский переводчик, мягко говоря, странно. Он остался слеп и глух к основным мотивам пьесы Уайльда. Он слышит только то, что желает слышать. В Бальмонте, а не в пьесе Уайльда, находится то, что мы вычитываем в его предисловии к «Саломее». «Какой нехороший этот пророк! Редиска! Ну что ему стоило ответить на любовь этой славной девушки!» Однако, несмотря на свою душевную слепоту и глухоту, как величаво, как поэтично пишет Бальмонт! Несомненно, у него в голове сложилась своя «Саломея», не похожая на ту, которую он только что перевёл на родной язык. Наверное, будь он театральным режиссёром, он смог бы реализовать на сцене эту свою трактовку! Для меня же Саломея – просто вздорная молодая баба, оправдания которой нет и быть не может в принципе.

Конечно же, никакой любви в пьесе Уайльда нет. Нет вообще! Есть роковая женщина, которая не способна любить, но от скуки упивается своей властью над влюблёнными в неё мужчинами. Для неё «любовь» всего лишь часть игры. Именем любви она приказывает влюблённым совершать ради неё опасные и опрометчивые поступки. Она пользуется тем, что эти люди готовы ради неё на все, даже на убийство. «Докажи, что ты любишь!» - подначивает она сначала начальника стражи, молодого сирийца, а потом и своего отчима, царя Ирода. Это чудовище в женском обличье «подмяло» под свою власть всех в городе, за исключением пророка Иоканаана. Желание Саломеи подчинить себе пророка граничит с безумием. Наверное, она и сама понимает, что это мало реально. Тем не менее, чтобы испытать границы своих женских чар, она пытается соблазнить и его. Потерпев неудачу, она в глубине души решает отомстить, чисто по-женски, тем более что пророк говорил нехорошие слова про её мать, а также про неё. Это невероятно, но слепой в своём невидении Бальмонт в своём эссе пишет о том, что чистейшую и нежнейшую из женщин оскорбил грязный и недальновидный пророк. Как можно так извращённо прочесть пьесу, я не понимаю. Пророк не может любить женщин и прекратить вещать свои пророчества. Возможно, он вообще не знает женщин, опасается их и презирает. А Бальмонт принял Иоканаана чуть ли не за Дон Жуана. Он, видите ли, притягивает женщин помимо своего желания, исключительно по причине красоты своего тела! Кроме того, пророк неуязвим, и эта его неуязвимость плодит мечтающих обнаружить у него слабое место, «ахиллесову пяту». И вот здесь мы подходим к крайне важному для понимания пьесы моменту: гомосексуалист Уайльд нарочно сделал пророка привлекательным мужчиной!

Я бы сказал, что стержень пьесы – противоборство светской силы (женской магии) и духовной силы (отрешённости от мира) пророка. Человеку, живущему столь напряженной духовной жизнью, женщина противопоказана, как дисгармония. Познав женщину, он, возможно, перестанет быть пророком. И дело не в том, что женщина плохая и «грязная». Просто она – искушение. Отвлечение от служения Богу. Иоканаан не умеет служить одновременно Богу и женщине. Поэтому он на это не идёт. Появление Саломеи не является соблазном для Иоканаана. «В мире есть множество вещей, которые нам не нужны», – говорил по этому поводу Сократ. Пророк – это человек, в котором не осталось ничего человеческого. И в этом он похож на Саломею, в которой тоже крайне трудно обнаружить человеческое начало. Во всяком случае, в нашем, современном понимании человечности. Пророк – фанатик идеи. И Саломея в своём желании власти ведёт себя как фанатик, не останавливаясь ни перед чем. Надо отметить, что грядущий приход Христа, в условиях разгула человеческой низости, был весьма своевременным.

Вообще, в дохристианской Иудее, как и во многих других странах того времени, убийство человека не воспринималось как жестокость. И в этой дикой атмосфере тотального беспредела усекновение головы Предтечи выглядит… как шаловливый детский каприз дочери своего века. Она тоже хочет сотворить свой маленький беспредел. Отчим запрессинговал её своими взглядами, выдающими ненасытное желание, и ей захотелось сделать ему какую-нибудь подлянку. А заодно, когда подвернулась возможность, и отомстить пророку за оскорбления. Наверное, сам Уайльд был не прочь заложить в пьесу мотив о внезапной любви Саломеи к Иоканаану. Зачем-то ведь он сделал пророка красивым мужчиной (мы с вами прекрасно знаем, зачем), хотя в Новом Завете о мужской красоте Предтечи не проронено ни слова! Я думаю, что Саломея не полюбила пророка, а просто захотела его соблазнить! Видимо, она, в силу душевной ограниченности, даже не подумала о том, что это невозможно. А, может быть, и понимала, но упорствовала, добиваясь невозможного, чтобы позлить несчастного заключённого.

Но есть ли в пьесе Уайльда хотя бы один человек, который действительно любит? Чувства почти всех героев болезненно-гипертрофированны, они метафоричны даже по отношению к такому «экспансивному» и не знающему пределов чувству, как любовь. Ах да, я запамятовал, что на чувства всех без исключения героев страшно повлияла Луна. До такой степени, что люди потеряли над собой власть. Возможно ли такое? В мире исторических (и истерических) стилизаций всё возможно! Не секрет, что Уайльд написал свою пьесу в заочном соперничестве со Стефаном Малларме. Этим объясняется французский язык пьесы. Ему захотелось написать на эту тему лучше, чем Малларме, кумир Парижа. И непременно – по-французски! Для Уайльда, понимавшего жизнь как игру, важен был творческий вызов для того, чтобы начать писать. Ведь он всю свою силу непревзойдённого мастера устного слова оставлял в парижских и лондонских салонах!

Когда я читаю «Саломею» после «Песен Билитис» или «Афродиты», у меня появляется стойкое ощущение, что Уайльд позаимствовал некоторые интонации своей пьесы у Пьера Луиса. На самом деле, конечно, всё было с точностью до наоборот – это Луис, которому, кстати, и посвящена «Саломея», использовал интонации Уайльда в своих древнегреческих стилизациях. Особенно это касается тех фрагментов, где герои долго сравнивают своих возлюбленных с сокровищами мира. А сам Уайльд, несомненно, нашёл эти мотивы у Соломона в «Песне Песней», и только придал им свой темпоритм – и свою, уайльдовскую огранку.

В финале пьесы Ирод приревновал Саломею к окровавленной голове пророка – и не нашёл ничего лучшего, как… убить её. Эстет Уайльд неожиданно оказался высоким моралистом. Это тем более странно, что реальная Саломея, прототип героини, дожила до глубокой старости.

Александр Карпенко, 2013

Сертификат Поэзия.ру: серия 791 № 98000 от 05.03.2013

0 | 0 | 2746 | 24.04.2024. 19:00:40

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []