Три письма с крымского балкона

Дата: 04-03-2013 | 15:42:39




1.

На прямую надеяться, друг мой, сегодня нелепо.
Повезёт, если вывезет часом дорога кривая.
Разлюбил я все зрелища, стал не охоч и до хлеба. –
Календарные тихо записки-листки обрываю.

Между скифами слова незлого и встарь не водилось.
А на днях, и подавно, добро отменили декретом.
Если снег упадёт, я вполне оценю эту милость,
хоть июльский я фрукт, и согреться могу только летом.

Всё трудней приезжать мне к желанному некогда морю.
Одиноко вдвоём, одиноко на людной гулянке.
Длится время во мне и снаружи. Подобному горю
не помогут дельфин говорящий и Ельцин на танке.

Подметаю балкон, и шуршит бородатый мой веник,
но посланье к тебе, уж поверь, завершаю при этом.
Если знаешь, где взять хоть на зуб неотравленных денег,
поделись и со мною своим кулинарным секретом.

Уж кого не читали мы, брат, на приморском балконе,
что за образы не воспалялись в лирическом сердце! –
А в загоне не те. И не те, особливо, в законе...
Впрочем, каждому – свой, как сказали бы в Риме, сестерций.

Что до Рима, увы, – продолжаю ценить понаслышке.
А вприглядку – любуюсь отчизной в разобранном виде.
Допускаю, однако, что дома метафор в излишке:
здешний воздух шершавый глотнул напоследок Овидий.

Прекращаю писать. Не хотел бы прослыть говорливым.
Не пристало нам, друг мой, к сединам дружить с болтунами.
Время к вечеру клонится. Юг остаётся красивым.
Шума больше, чем прежде. Но нету угрозы цунами.




2.

С монгольфьера-балкона, – в хлопчатых бывалых шортах, –
в час сиесты сочувственно вслушаюсь в родственный шорох
стихотворному ритму нечуждой волны понтийской,
работящей близко. И с берега этой запиской
о тебе, наследник мой льняноволосый, вспомню.
Ибо я всё ищу своему землепашеству ровню –
там, в минутах свиданья на улице Жён Мироносиц,
где решает отец с нежно-розовой мамой вопросец,
и в другой стороне – в сочленённой из пик ограде,
где простится мне всё, и Христа, и язычества ради...
Где оставлю в осадке я, максимум, дюжину стансов,
для которых прочтенья без желчи и реверансов
я хотел бы. Но, впрочем, желание это
есть типичный симптом для невольника чести, поэта...

Извини, славный мой, этот мессидж в конверте из Крыма,
где связались пути, те, что далее вьются незримо
до родных островов, где на эллинских скалах я вырос,
хоть по-гречески помню лишь альфу, как Папасатырос.
В сернокислом году этом, – от несварения Феба, –
обжигающий зной изливается в августе с неба,
и в цветах ленкоранских акаций размножился бражник,
мотылёк, толстобрюхий, как честного вора бумажник.
Но тугая вода, но первичного лона стихия,
где и вволю грешил, и смывать порывался грехи я!
И для взора просторного, и для широкого вдоха –
хорошо! Яко Кормчий сказал – хорошо, а не плохо!

Оттого, эллин мой, мне бы очень и очень хотелось,
хоть и глупо мне брать на себя ожидания смелость,
чтобы день наступил, когда плыли бы молча мы рядом
в параллель Партениту, смоковницам и виноградам,
у границы буйков по сентябрьскому синему Понту,
вдоль отвесного берега, – не к миражу-горизонту, –
а вдоль спелых пейзажей из зелени, охры и мела,
вдоль крупитчатой правды, что не изолгаться посмела.
Ибо в старом пароле, ещё не отжившем, – "Эллада» –
на свой лад, но таится пропажа семейного лада…




3.

Татар и Тартара гортанней,
пылает охра берегов.
А плечи полночи – желанней
благоволения богов.
Таврийской ночью на балконе
крепчает красное вино.
Сипит пластинка в патефоне,
жужжит судьбы веретено.
Воркует Клава ли Шульженко
иль округляет зычно рот
в правах богатых пораженка
Русланова полков и рот? –
Поют. И на балконе снова
так молоды отец и мать!
Но не разнять мне губ для слова,
не дотянуться, чтоб обнять...

А лишь вдыхаю воздух чёрный,
приснясь, к перилам наклонясь.
И вижу с высоты дозорной
сквозь кипарис мелкоузорный
слоистых гор водобоязнь.
Удары волн и ласки пены
отломят от подножья шмат.
Но выше, вдоль речушки-вены,
на полном вдохе Ойкумены,
парит – полвека без измены –
в ночи белеющий фасад...
Родимые до вздрога лица. –
Она тонка и мощен он.
И снится дом с балконом.– Длится
догалилеева страница,
столпов парящих небылица –
балясины, слоны колонн.




Сергей Шелковый, 2013

Сертификат Поэзия.ру: серия 1205 № 97972 от 04.03.2013

0 | 4 | 1901 | 29.03.2024. 18:34:48

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []


Замечательно, Сергей!
Необыкновенный балкон, старинный, с балясинами, - как точка обзора сверху и в обе дали - прошлое и будущее, не минуя настоящего. Снова совершенно великолепный эпитет, сопрягающий все три измерения, - неотъемлемая часть Вашей поэтики.
Фантазия чувственного восприятия, усмиряемая разумом.

Концовка заключительного стихотворения:
Длится
догалилеева страница,
столпов парящих небылица -
балясины, слоны колонн, -

поразила сгущённостью образов на "единице площади строфы". Ёмкая картина, в которой уплотнено время, в которой соединены накрепко балясины конкретного балкона и балясины - "слоны колонн", замечательно завершает развитие сюжета и смыкает все три стихотворения в единое литературное целое.

Очень!
А.М.

.

Сергей, здравствуйте!

Пятистопный анапест - очень болтлив. Именно как стихотворный размер.
И здесь самое сложное (тем паче когда в тексте есть приседания) - повенчать стихотворчество с болтливостью одинокой и радостной музы. Думаю, Вы меня понимаете.

Последний стих триптиха, энергично-внезапный, как вечнозелёная Таврия...

"и в цветах ленкоранских акаций размножился бражник,
мотылёк, толстобрюхий, как честного вора бумажник."

Сергей, какая живая у тебя наша Таврида! Она дышит, размышляет, откликается!
Пиршество красок - это о твоей поэзии, о её эллинском духе.
С уважением и благодарностью,
Вячеслав.

Глубоко видно с крымского балкона, Сергей. Спасибо, получил несказанное удовольствие от прочтения. Именно то, чего сейчас не хватало.