Рыночный реализм

Сумерки литературы: закат или рассвет?
Вячеслав Куприянов

ЛИТЕРАТУРА РЫНОЧНОГО РЕАЛИЗМА

У литературы всегда был заказчик, влиявший на ее содержание, а, следовательно, и на стиль. У великой русской литературы ХIX века заказчиком и, в основном, исполнителем было дворянство и, если мы признаем величие этой литературы, то следует за дворянством признать определенный вкус и определенную интеллигентность. Литературу писали и читали не бедные люди, а появление в культуре разночинцев говорило лишь о заразительном влиянии литературного труда и литературного мышления на новые сословия. Другие классы тоже могли себе позволить литературу, хотя народ довольствовался в основном Евангелием и читал не на русском, а на церковно-славянском языке, отнюдь не становясь от этого «хуже».
ХХ век с его социалистической революцией перевернул пласты культуры, зарыв в землю дворянство и духовенство, но литература как средство культурного самосознания оставалась в традиции как классика и продолжала развиваться как авангард. Была обеспечена массовая грамотность, необходимая для того, чтобы потребление художественная культура шло на пользу идеологии государства. Так был задуман социалистический реализм. Пласт церковно-славянской культуры был почти выкорчеван, отчего народ в моральном плане стал готовым к лютой борьбе с «врагами народа». Светская, она же советская литература поддерживалась государством как проводник идеологии, заказчиком стала правящая коммунистическая партия, а народ ее читал и оплачивал.
Такая литература вызывала противодействие как со стороны классики, национальной и мировой, так и со стороны других идеологий. Это движение было воплощено частично в эмигрантской литературе и полностью в диссидентской литературе, которая нелегально поддерживалась со стороны так называемого свободного мира. Существовало две заказных литературы.
Мы пережили период неподлинного бытия при утопии социализма не без помощи утопического соцреализма. Перейдя к иной эпохе еще более неподлинного бытия, можем ли мы надеяться на то, что вот теперь у нас появится подлинная культура и подлинная словесность? А кому она нужна? Народу? Но народ безмолвствует. Элите? Но она, ежели таковая у нас появилась, то она косноязычна и ее главной культурной заслугой является легализация мата, то есть жаргона уголовников, или в индивидуальном плане – жаргона соглашателей уголовного мира. (Сравните с вечным феноменом российского детства: не все дети хулиганы, но все, подчиняясь диктату хулиганов, подобострастно приучатся к мату).
Смешно думать, будто новые хозяева, основным жизненным стимулом для которых является вороватое и наглое чувство жадности и зависти, закажут для себя какую-то высокую культуру. Серьезная словесность в так называемых цивилизованных странах Запада всегда была в оппозиции к массовой культуре пресыщенного буржуя. Чего же мы хотели?
Переворот, начинавшийся как перестройка изменил соотношение сил в культуре, а именно упразднил литературу как идеологию, устранил ее заказчика (идеолога и цензора) и поставил в тупик, как ее потребителя, так и создателя. В моду вошли авторы, которые ударили по уже несуществующему заказчику, с одной стороны по идеологу (и без того ушедшего в предприниматели), с другой по цензору вообще, включая личного внутреннего (литературное хулиганство, переползающее в нелитературное).
Соответственно литература была отлучена как от государства, так и от народа. Этот факт был зафиксирован уже в пенсионном законодательстве: именно с 1991 стаж писателя перестал признаваться официально, справка о принадлежности к Союзу писателей является действительной именно до этого года, а затем требуется договор, то есть заказ, хотя ясно, что никто не будет вам давать заказ ни на «Пророка» с его духовной жаждой, ни на то или иное «чудное мгновение». Деятельность, не относящаяся к коммерции, выпала из настоящей культуры и пока не имеет видов на будущее
Новая литература вряд ли относится к изящной словесности. В конце 80-х и начале 90-х усиленно наверстывали упущенное, то есть ту массовую культуру, при которой отдыхал Запад. Переводили детективы. Легализовали порнографию. Заменяли социальную научную фантастику космическими боевиками. Полагая, что на пути в новое светлое капиталистическое будущее будут попадаться отдельные ужасы, стали нагнетать ужасы и кошмары. Контрастом к ужасам должна быть всепобеждающая любовь, бесчисленные современные вариации Золушки, написанные ее бессмертными бездарными сестрами. Все это – переводная литература, переведенная наспех дешевыми переводчиками.
К чести русской прозаической музы надо сказать, что в этих сумерках быстро заблестели отечественные огни разной степени яркости. Зарубежный детектив сменился отечественным, где происходят те же самые обыкновенные убийства, но уже в близких нам обстоятельствах. Этот род литературы кроме всего прочего «информировал» обывателя о настоящих хозяевах жизни, или, согласно клише массмедиа, о «коррупции в высших эшелонах власти». Но какова жизнь, такова и отражающая ее литература. Вот мнение писателя В. Розова: «…ситуацию оцениваю драматически. Уголовщина в массовом порядке, убийства. Молодежь агрессивна – вот это страшно… А куда не кинь – за ней будущее». (ЛГ, № 6, 5866,) 2002.
Здесь я бы попытался привести некоторые параллели между нашим не оформившимся обществом и сформированным западным обществом.
И здесь и там читают и смотрят прежде всего детективы. Однако такого засилия именно детективов, криминального чтива, нигде в мире нет. Нет и такого явления, или оно довольно редко, когда преступник, уголовник, киллер является подчеркнуто положительным героем, у нас же такая тенденция налицо, особенно в кино, (заказной убийца убивает не только «безразличных» ему людей, но и подчеркнуто «плохих», после чего уезжает в Израиль, где, видимо, опять станет хорошим человеком) но кино так или иначе основано на литературном сценарии, то есть на литературе.
Насаждается мнение, готовое стать мировоззрением, будто жизненная реальность – это криминал, это борьба криминальных групп или личностей за те блага, которые усиленно преподносятся еще одним жанром – рекламой, которая встраивается в «триллер» или «ужастик» как его органическая часть. «Бери от жизни все!» – призывает кока-кола, вариант: «Не отказывай себе ни в чем!» («Эхо Москвы»). «Есть вещи, ради которых стоит жить», – обрабатывает вас пивной ларек. То, что любовь должна быть товаром, подтверждает уличная реклама ювелирных изделий: «Любишь? Докажи!» (то есть – заплати!). В этот контекст современной системы ценностей хорошо вписывается новая «заповедь» «религиозного человека» Б.Березовского: «Интеллект плюс деньги могут все» («Мир новостей» № 31 (449) от 30 июля 2002). А посему – «Заряди мозги!» – какие-то орехи угрожающе требуют от существа, видимо, работающего на батарейках, добавляя по-хамски: «Если они есть». Мне могут возразить, что все это может раздражать только при отсутствии чувства юмора, но известно любому верблюду, что даже удачная шутка, повторенная более одного раза, вызывает сначала недоумение, а потом нарастающее возмущение. Именно чувство юмора прежде всего атрофируется у наблюдателя рекламы (удивляло всегда ослабленное чувство юмора у западного обывателя, воспитанного на рекламе). Воображение потребителя подобной развлекательной культуры колеблется между целью, выбором «райского удовольствия», проповеданного рекламой (от жевательной резинки до виллы на Средиземном море) и средством достижения этого удовольствия (от мелкого воровства до крупного мошенничества, если надо, то и убийства). О средствах в духе фарисейско-иезуитской морали напомнил нам тот же Б.Березовский, приписав покойному губернатору А.Лебедю следующее положительное свойство: «очень искренний в своих помыслах, он одновременно считал, что если цели правильные, то методы могут быть любые» («Мир новостей» № 31). Большевики (не они первые) обожглись на применении подобной морали, но что делать, если цели нынешних большевиков поменялись с всеобщего блага на личную корысть, а методы не изменились!
Эффект рекламы – подача продукта через объект, по смыслу мало и ли совсем не связанный с «образом» продукта (женское тело может быть заместительным символом чего угодно, от прохладительных напитков до стиральных порошков) может создавать и создает в восприятии сегодняшнего телезрителя или вообще потребителя массовой информации реакцию терпимости (зритель «притерпелся»), способную перейти во вполне законную страсть к наиболее повторяющимся «клише», «сюжетам», «ключевым словам», к ним относятся и сцены насилия, и интерес к наркотикам (не важно, будто речь идет о борьбе с наркотиками, важно, что эта «борьба» весьма частый «сюжет»), к аномальному сексу как разновидности нормы, и, в конце концов, – убийство как заурядный и ничего не значащий факт (значим лишь поиск, вызывающий скорее сочувствие к еще не пойманному, когда сам «фактор трупа» уже забыт). Все фильмы о мафии рисуют ее скорее привлекательной, нежели отталкивающей, благодаря ее таинственному и неискоренимому могуществу. Этот эффект так или иначе работает на криминализацию общества, на легализацию преступного деяния. Это не так только в том случае, если потребитель всего подобного – он же заказчик – и есть собственно криминальная среда, которая находит в этом свое развлечение. Я уже не говорю о песенном «творчестве» («Парень из нашей братвы» и т.п., юмор «Лесоповала»).
Кажется, уже упомянутому известному опальному олигарху-интеллектуалу принадлежит высказывание: капитал нанимает власть. Поскольку у нас капитал до сих пор считается криминальным, то, значит, и криминал нанимает власть. Власть, хотя и нанятая, располагает весьма малыми финансовыми возможностями для поддержки культуры, еще менее у нее желания на это и понимания, какого рода культура требует постоянной поддержки. Остается только предположить, что у нас бесхозную культуру заказывает криминал. За серийными убийствами следует серийная, то есть заказная литература. А криминал на то и криминал, что он остается в тени, делая свое дело. Ситуация напоминает либеральную модель образования, когда ученики диктуют учителю, что им следует преподавать. И вот утверждается: читатели хотят прежде всего детективы как естественное отражение подстерегающей нас жизни. Крутые мужчины хотят крутых детективов, с максимумом насилия, с матерной руганью, (это не ругань, просто речь такая), женщины (дамы) склонны к более мягким вариантам, для них пишут авторы с дамскими именами. Для людей с трудным детством, связанным с изучением некоторых наук, предлагается интеллектуальный детектив, где как жертва, так и преступник являются интеллигентными людьми. Но для тех и для других брезжит только один вариант внешнего мира: жизнь состоит из преступлений, а если они и раскрываются, то это как раз художество, а не реальность. Более того, некоторая раскрываемость преступлений в художестве делает как бы излишним раскрытие преступления в реальной жизни. Читатель счастлив, когда он чувствует себя еще живым.
От детектива польза (вред) двойная: преступление в художестве играет роль развлечения и в то же время является «информационно-культурной» поддержкой преступления в действительности.
Место, свободное от детективов, занимает любовный роман, чтение для дам, которым не повезло в жизни с любовью. Таковых у нас много: обманутые переходным периодом от распределительного социализма к грабительскому капитализму разочаровываются в любви: бедных никто не любит. А богатым всего всегда мало. В этих романах они получают свою долю компенсации: выход в светское общество в соответствующих туалетах, легкий флирт с занятым человеком, затем трудный путь, заставленный кроватями, к замужеству с миллионером, в крайнем случае, просто с порядочным человеком.
От любовного романа польза (вред) двойная: он как развлечение занимает место культурного чтения, и в то же время уводит от непростых любовных отношений в действительной жизни.
В чем здесь связь с криминалом? Эту литературу читают потенциальные жертвы. Эта литература призвана сделать простого человека простейшим. Читатель призван понять, что любовь это, прежде всего, причуда застоявшейся гормональной системы, а не способ познания мира. Поэтому любовь может задаваться списком, как меню, как расписание движения транспорта. Поэтому ее можно заниматься, как занимаются стиркой белья, выносом мусора, копанием огорода. Но чтобы это было занимательно, то женщина должна при этом вести себя как стиральная машина, а мужчина как трактор. Если выдавать подобное за современную сказку, то это сказки для состоятельных дур и бедных неудачниц. Такие книги часто различаются только ценой переплета.
Задача детектива и любовного романа сходится в одном: выбить из человека язык в функции размышления, самопознания, остающийся рецидивом прежнего школьного образования. Новое образование, где будет меньше речи (упрощенная речь тестов) и больше неречевых коммуникаций даст нам разновидность солдата (военного человека), для которого речь только система команд (делай покупку! или – занимайся любовью!), которые не обсуждаются.
О манипуляции массовым интересом писал в советское время (но не мог напечатать) философ Яков Голосовкер: «Пресса хочет быть интересной, и поскольку она знает, что самое интересное это «скандал», пресса овладела искусством любую вспышку пучка соломы или любую искру из-под копыт жизни раздувать в мировое пожарище, чтобы быть интересной. Прессе нет дела до того, что за это скандальное как «интересное» человечество расплачивается высшими ценностями духа – сутью культуры, ибо «скандальное–как–интересное» сводится в итоге всегда к убийству духа, к торжеству цинизма и апофеоза бесчестности и бесчеловечности, к развитию криминальной (подч. мною, В.К.) фантазии за счет развития имагинативного гения, то есть гения познающего воображения…
И здесь раскрывается трагедия: читатель-масса не знает, что господство скандальной славы заглушает в нас наш высший инстинкт – инстинкт культуры». (стр. 137-138, ВФ, № 2, 1989, «Интересное», 1960) Поставьте вместо слова «пресса» – литература, и увидите ее современное состояние. Акад. Ю.В.Рождественский в своей «Теории риторики» уделил немалое внимание массовым речевым практикам, задающим ныне тон в культуре: «Речевое насилие, создаваемое корпорациями, производящими речь, сейчас столь велико, что уверенность корпораций в том, что они могут сделать с обывателем все, что угодно, достигает крайних пределов цинизма». (стр.190)
Все это объединяются наличием искушения, вот что занимает место партийности в литературе. Искушение самой возможностью убийства (детектив), искушение богатством за счет упрощения любви (ведь в любовных романах не влюбляются в бедняков и чудаков). Искушение ложью (ложными ценностями). Развлечение искусительно, ибо оно стоит денег, и тот, кто торгует развлечением, готов на любой обман. Общество, давая свободу потребителю, способно только напоминать легкомысленному индивиду о небезопасности его свободного выбора. Самый ясный пример благого, но малорезультативного напоминания, это надпись на пачке сигарет: Минздрав предупреждает: курение опасно для вашего здоровья! Однако это предостережение вряд ли пересилит завлекающий образ: РУССКИЙ МАСШТАБ. На картине видны истуканы острова Пасхи, курящие русские сигареты ПРИМА. 90 процентов массовой литературы надо снабжать подобным же благим пожеланием: чтение этого чтива делает вас дебилом! Яркая обложка все равно пересилит, ведь если даже на коробке сигарет будет написано крупно – курение опасно, и уже мелко – русский масштаб, это не повлияет на страсть курильщика к курению. Точно так же – убийство как средство дать отдых усталому интеллекту еще долго будет замещать любое культурное усилие.
Какова же та часть культуры, которая подавляется механизмами криминального рынка?
Прежде всего, поэзия, как традиционное ядро словесной культуры. На заре развитого социализма оптимист Борис Пастернак напутствовал молодого тогда поэта Юру Панкратова: «Близится и, наверное, недалеко Ваше время, то новое время, которое обратится с большими запросами к личности, к своеобычному, к истинной мысли…» Однако время распорядилось иначе, определив человеку одну только дорогу: на базар и с базара. В 1988 году философ Мераб Мамардашвили сделал более точное предсказание, нежели поэт: «Мой глаз не увидит, пока я жив… ничего красивого, ухо не услышит свободного языка, спонтанно свободного... Ведь та речь, которую мы слышим естественным образом на улице, в магазине, вокруг нас – она же сплошная раковая опухоль. Я уже не говорю о психике людей...» Не умея построить реальную рыночную экономику (не криминальную), стали насаждать рыночную речь, которую подхватила литература, обслуживающая «рынок». «Идолы рынка» (Ф.Бэкон) перешли в наступление.
А поэзия требует метафорического мышления. Надо понимать что-то в переносном смысле. То есть надо отвлечься от слов и дать простор воображению и соображению. Это не входит в норму воспитания нового человека – солдата рынка, идолопоклонника рынка. Он начнет понимать и рекламу метафорически и подвергать ее критике вкуса вместо того, чтобы тут же бежать покупать не всегда нужный ему продукт. Школа перестраивается именно в эту сторону, в сторону дегуманизации, уделяя все меньше времени языку и литературе, вместо того чтобы развивать мышление через речь. Когда-то школа появилась с развитием книгопечатания, чтобы воспитать покупателя и читателя книги, как продукта, содержащего знание. Сейчас школа скорее обращается к ученику как к товару, способному покупать и потреблять товар.
Поэзия может быть индикатором состояния культуры. Проглочен человек обществом потребления, поглощен заботами найти себе место в пирамиде глобализма, или он свободен в духовном выборе, обладая духовным умозрением? Интересно ли ему, что происходит в высших сферах языка?
Наряду с поэзией выдавливаются из духовного обихода вообще тексты высокого порядка: «Тексты, которые в концентрированной форме выражают природу человеческого познания и деятельности, можно характеризовать как тексты высокого порядка (в отличие от функциональных, узко-целевых текстов). (Я.В. Сиверц ван Рейзема, «Философия планетаризма, 1995, стр. 18). «Тексты высокого порядка воплощают разум цивилизации… Их цель – знаковое бессмертие… С течением времени ценность этих текстов возрастает» (стр.21). Если определить их как мудрость, то «Мудрость есть поэзия» (стр.109). Конечно, подобные ключевые тексты сегодня получили право на издание, мы можем купить Библию, Коран, другие канонические сочинения, плюс какие угодно апокрифы, эзотерику и каббалистику, то есть канон плюс «плюрализм», отрицающий истинность канона.
Здесь следует заметить, что канонических и опирающихся на них текстов – всегда недостаточно с точки зрения их необходимости для развития цивилизации как культуры, как и вообще сложных текстов, требующих толкования и повторения.
Чем же регулируется свобода художественного слова со стороны государства? Налоговой политикой. Она такова, что только коммерческая, рыночная литература имеет право на существование. Таким образом, государство согласно с уголовной составляющей культурного процесса. Это еще раз подтверждает тезис – криминал заказывает культуру. Здесь глагол заказывает можно понимать и в его уголовном значении (заказное убийство), а в долгосрочном прогнозе это означает гибель культуры, и вместе с этим ее носителя (народа, социума). Останется ли тогда население на уровне электората, и это сомнительно. На этом месте может появиться только другой народ, пришлый, но не утративший своей культуры
Когда культура становится все более зависимой от денег, можно сформулировать закон: чем больше грязных денег, тем меньше их для культуры. И когда утверждают, что на культуру нет денег, то это говорит о качестве и запахе денег вообще. А не просто об их количестве. Недаром министр культуры М.Швыдкой заявил во вторник по радио 30 июля, (радио «Свобода», беседует Марина Тимашева) что налоговые льготы потенциальным меценатам и благотворителям государством не предусматриваются, так как за этим последует «прачечная», то есть начнут отмывать криминальные доходы. Буквально так.
Премия «Триумф» являет собою один из видов такого меценатства. Раз в году мы имеем счастье видеть на столь дорогом экране телевизора процедуру награждения почтенных деятелей культуры этой престижной премией. И тут же называется имя самого мецената – Бориса Березовского, героя книги об истории разграбления России. По другой программе того же телевидения объявляется, что названный меценат находится в федеральном розыске. И здесь криминал, политика и культура сливаются достаточно наглядно. Будут ли почтенные лауреаты «Триумфа» подписывать гневные письма в защиту благодетеля? Или их совесть утешает поговорка: не пойман – не вор? И вера в нашу власть, которая никого не может и не хочет поймать?
Европа и Америка при их уровне благосостояния могут позволить себе духовный застой в области культуры, оставив пик духовного напряжения тем временам, когда это благосостояние создавалось. Если мы будем подражать пресыщенным (надолго ли?) элитам Запада, мы никогда не встанем вровень с Европой, к которой себя причисляем.
Литература сегодня не в сумерках, она ведет охоту на человека при ясном свете дня. И я намеренно не говорю о другой литературе, со всеми ее смутными иерархиями, которую мы полагаем все-таки настоящей. Пишет же, например, Анатолий Афанасьев вполне интеллигентные, хотя и не самые популярные детективы, или Юрий Перов сочиняет изящный эротический роман «Прекрасная толстушка», а философствующий Анатолий Ким поднимает эзотерические моменты до уровня художественности. Тимур Зульфикаров делает прозу, неотличимую от поэзии. Дело не в жанре, а в достоинстве таланта. Но не эта литература задает тон, истребляющий чтение как искусство. Новая изящная книжная словесность занимает место в нашем культурном ландшафте, соответствующее размерам Дании или Голландии. Это готовит нам перспективу получить реальный географический ландшафт в объему Дании или Голландии, остальное увезут кочевники в дальние страны вместе с выкачанной нефтью. Таковы сегодня тиражи – на бедную душу нашего нищающего населения. Если дать вздохнуть потенциальному читателю, чтобы он мог оплачивать желанную ему культуру, литература получит шанс возродиться. А пока так же, как во времена тирании невостребованными и недозволенными оставались и «Мастер и Маргарита» Булгакова, и антиутопии Замятина и Платонова, так же и сейчас серьезный пласт литературы может надолго оставаться под запретом коммерческого (криминального) диктата. Беда в том, что гнет торгашеской морали может стать более долговечным, нежели пережитая нами диктатура. Литература рыночного реализма, опекаемая средствами массового оповещения, обещает быть более живучей, чем соцреализм. И то, что нам предлагают как «просвещение» (когда существует даже Академия развлечения) будет все более застить наш духовный взор.

Вячеслав Куприянов, 2012

Сертификат Поэзия.ру: серия 1109 № 93971 от 02.07.2012

0 | 1 | 1551 | 20.04.2024. 06:12:31

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []