Дульсинея: как-бы-поток-сознания, 1

Вспомнишь в липкости млечной незрелые смоквы,
Зимний сплин обезболишь дисплеевой сплетней…
Что ни море, на пляже такая же мокредь
И хватило бы на зиму выручки летней.

Но инжир не усох, и река не иссякла,
Окружная меж сосенок жмет на педали,
А в людском обиходе случается всяко,
И везде благодать, где меня не видали.

Вот возьму и, неважно с какого помина,
Нарисуюсь в дверях полуночной невежей,
Брошу мокрый чулок в безделушки камина
И глинтвейна дождусь на подстилке медвежьей,

А с рассветом, уйдя по ручьевому ложу,
Распишусь бахромою подаренной шали
В том, что даже и памяти впредь не встревожу:
Опыт – грош на помин, да и стоит гроша ли.

Эх, куда повело. Примощусь на диване,
В складках пледа по-дружески кот заскучает.
Напуская туману из всех Трансильваний,
Над огнем синеперым забуйствует чайник.

Сколь ни плющит бесснежную нашу марину
Эта морось, глядишь, да и выйдет проруха,
Что придушенный ангел прокусит перину
И затем отплюется липучками пуха.

Утром будут белеть снеговые остатки
На опрелостях осени детской присыпкой,
И покажутся благом домашние тапки,
А гнетущие зимы – гуманною ссылкой

С попущением, благословясь в непогоду
То ли манной небесной, то ль снежной крупою,
Свысока поглядеть на смятенную воду,
Нерушимую твердь попирая стопою.

Есть налог на свободу, и он – отлученье;
Есть закон тяготенья, зовется – разлука;
И мечта – и покрова ее совлеченье;
И, по слову: «стучите», – входящий без стука:

Что ни в хор, то не в лад, что ни в строй – без ранжира;
Что ни дай, то не впрок, – вожделеет иное;
Что ни сев, то и взлом: словно семя инжира
Ломит скрепу веков, обогрето стеною.

Неуемность смоковниц на камушке голом,
Беспардонные отпрыски в буйстве дочернем:
Да потрафь вам случайный прожорливый голубь,
Запустили бы щупальца в храмовый череп.

Как вы там без меня на реке тридевятой?
В этот присмерк, где я – как на Севере диком,
Ваш несбыточный город, и крепкий, и святый,
Входит – мертвого рыцаря мраморным ликом.

Увлекаема мига лукавой обраткой
В петушиный сигнал на опасном рассвете,
Стылой матрицы лба я касалась украдкой,
Отогнав помышленье о скверной примете.

Спи, надгробие. Смерть за поэта ходатай.
Спите, латники, соизволеньем калики.
Где я прежде жила? И жила ли когда-то
Анаграмма моя на твоем сердолике?

Но уже и морозец, присвистнув моряной,
Хрустнув гирлом, затеял в картофеле рыться.
А у кирхи в кафе прямо гофмански пряный
Для сугреву глинтвейн, это к сведенью, рыцарь.

Да хранит нам тепло этот блочный домина,
Хоть земля костеней, хоть сугробами вспухни.
Зимний вечер. Пахучие зерна comino.
Как я, вечная странница, счастлива в кухне.

Кто я, – патиной крытых словес накопитель,
Всё затем, что неймется мне в собственной коже.
Глянь в окошко: к Луне подкатился Юпитер, –
Где-то там, над зубчатою башнею, тоже…

Здесь ли, там, – кто умен, заправляет торгами,
Только я над уловом моим без почина:
Как всегда, оттого, что раздор с берегами
У реки, но эпоха тому не причина.

Зимний вечер, пастушка. Пряди свою нитку.
И компьютер жужжит, словно те веретена.
Если вдруг невзначай на пороге возникну,
Это будет двойник, да к тому же сластена.

Ибо ссыльной душе в человеческом тесте
Не сидеть без потачки ее маскараду,
И размах моих крыл – в отстраняющем жесте,
Что во имя любви учреждает преграду.

Январь 2012.

Тина Арсеньева, 2012

Сертификат Поэзия.ру: серия 1201 № 92448 от 24.03.2012

0 | 0 | 1520 | 16.04.2024. 16:17:01

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []