Буколика

Любой человек поневоле философ,
пока не отыщет приют и ночлег,
а дождь на ветру превращается в снег
и мчит в направлении Яворов – Косов.
Тем паче, что медленно, как эскалатор,
в грибах или в месиве ножек и шляп,
под тяжестью спальных мешков и палаток
навстречу нам оползнем движется шлях.
Ползут саламандры по склизкому склону
оранжево-черными петлями букв
туда, где в тропу погрузил свою крону
до праха истлевший поваленный бук.
Царапают куртку кусты ежевики,
коренья и листья скользят под ногой.
на грани потемок и света, на стыке
гранитное небо прогнулось дугой.
В округе (на час напряженного хода)
навалено глыб и наломано дров,
а то водопойная булькнет колода,
а то прозвенят погремушки коров.
И, слившись со звоном в ближайшем селенье,
возносится гул над горами, как птах,
и грустные овцы стоят в отдаленье
в пружинящих воздух густых завитках.
На сваях – овин, переполненный сеном,
но рядом с овчарней на наших очах
из тьмы обозначился сруб-пятистенок,
а, главное, в срубе – горящий очаг.
Работает пламя над каждым поленом,
как трудятся над червяком мураши.
Обычное мнится необыкновенным,
когда совпадает с желаньем души.
Пылают в печи довоенные стружки,
и от выделений такого тепла
вскипает вода родниковая в кружке,
как будто становится кружка мала.
Примерно двенадцатого в половину
раздался в окно волоковое стук –
немного стесняясь гостей с полонины,
в свою же избу постучался пастух.
Калоши на привязи, фетр чуть засален,
по шву разошелся рукав пиджака,
ведро бараболи принес нам хозяин
(картошки по-здешнему) и молока.
Хомут лошадиный, собачий ошейник,
ремень офицерский повисли вдоль стен…
От многих забот был избавлен отшельник,
но смерть – это тайна, доступная всем.
Вздымались над плоскостью давние судьбы,
где люди слегка походили на птиц,
пока молчаливый владелец усадьбы
показывал выцветший дагерротип.
Торчал из-за матицы вниз рукоятью
старинный австрийский охотничий нож.
И чудилось, над деревянной кроватью,
как будто в колодце, колеблется ночь…

Не каждый источник становится устьем,
но если, завидев навоз и кизяк,
рискнешь этот хутор назвать захолустьем,
немедля от кривды отсохнет язык.
За неблагодарный удел земледельца,
за чахлые клубни, хранящие яд,
в горах полнокровней усилия сердца,
целебней надои рогатых говяд.
Уверены телодвиженья пастушьи,
когда ж козопасы с соседних террас
попробуют песней осмыслить поступки,
не с первого раза поймет их турист.

«Лучи на траве, как ручьи полотенец.
покорного льва и вола
по ранней росе босоногий младенец
ведет от села до села.
Пасется корова с медведицей вместе.
В куртинах ромашек и мят
размеров одних, одинаковой масти
бок о бок детеныши спят.
Питается лев во хлеву, по-коровьи
соломой и сеном хрустя.
И, сунув ручонку в нору под коренья,
с гадюкой играет дитя…»

В тумане молочном и зябко, и сыро,
но вот на рассвете рассеялась мгла,
и выпуклый сектор сычужного сыра
внезапно возник посредине стола.
Как будто искусственный орган дыханья,
он самостоятельно начал расти
и вырос от краеугольного камня –
аж до кафедрального храма почти.
Над местностью тронутых молью хребтов,
над нами незыблемым символом веры,
надеждой ее поредевших рядов
клубился сияющий купол Говерлы.

Александр Чернов, 2011

Сертификат Поэзия.ру: серия 653 № 89255 от 14.09.2011

0 | 2 | 1908 | 20.04.2024. 05:13:55

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []