Путешественник 3

Глава четвертая.


Куда деваться от свободы и отчаяния на острове зеленом – а куда попало деваться, куда глаза твои глядят. Особенно если впереди трепещет огонь рассеянный в ночи. Иду на костерок, постепенно спотыкаясь в правильном направлении – вокруг огневища мужики сидят смешные и женщины странноватые, полуодетые как бы по-африкански в повязки набедренные вроде наших трусов. Подхожу:
- Приятного аппетита, люди добрые!
- Присаживайся, человече, к огоньку и перекуси по-братски. Баклажаны у нас с картошкой, с луком-лимонами. Кем хоть будешь-то в гостях?
- Прохожий я. Или наоборот – проезжий…
- Из Англии небось?
Сознание мое сквозь призму бытия островного сперва прояснилось было, тренированное вчерашним и позавчерашним, но пробыгалось ловчей прежнего и обратно в пустоту скукожилось. Осваиваюсь. Только из какой это я Англии викторианской? Может, я не прохожий здесь вовсе, а больной?
- Где я?
- На острове Зеленом, в Зеландии. В Новой, Нью-Зиланд по-вашему, и по нашему предку тоже Нью-Зиланд.
- А предок ваш кто, - вконец обнаглел уже я и напролом попер.
- Да капитан великий Кук. Эх, деревня-матушка, слабовато вас пороли, не слыхал разве?
- К-к-какой Кук?
- Колонии нашей основатель и учитель древний.
А я молчу. И хочу слово разумное молвить, но язык стоит как штык и не шевелится на боевом посту. И сморгнуть боюсь. Это, видать, точно мы до Австралии доплыли порожняком и дальше пронеслись. Лишь бы не каннибалы – а то англичан им сразу подавай. Сам огурцы пока жую, картошкой рот набил до оскомины… И худощавый дядечка загорелый, на вождя похожий или на шамана, посматривает с интересом исподлобья и хмыкает наконец:
- Мясца, поди хочется, печеного?
Поперхнулся я со смертельной истой тоской новым приключением и баклажанами заодно с луком:
- Да когда как, по аппетиту.
- Живодер, значит. Вот и нам отец родной Кук сагу оставил про такого же Дракулу-вампира. И Синюю Бороду Рауля. Эх ты, гурман британский поросячий – вон сколько травы вокруг растет полезной – ешь не хочу.
Мать честная, еще я в Оперу лесную не попадал. Такую братию вне фабрики грез только в дурдоме можно встретить реформированном. И то не в первом попавшемся. И это скорей всего, что именно в рехнувшейся палате № 6. Точно, здесь сумасшедшие дома на лето по лужайкам да полянкам на выпас выгоняют. Сваливать пора мне на всех парах куда-нибудь домой. Или к черту на кулички хотя бы – ищи потом ветра в поле…
- Ты поешь сперва, парень, прежде чем бегать понапрасну. За версту видать – голоден и сердцем пуст, а зеленью хоть печень освежишь. Недаром Кук этих дарвинов-ученых ни в грош, ни в пенс не ставил, и на англичан-свиноедов запретил нам внимание обращать.
Я все ж не утерпел:
- А вы его не съели разве?
- Слышьте, братцы и сестрицы – теликов понасмотрелся, газеток книжных нанюхался. Ты осмотрись, олух Царя небесного, стали бы древнего Кука кушать в этаких пределах, где кругом одни бананы-помидоры, кокосы с арахисом и спаржа с чесноком?..
Что это за телик, которого я насмотрелся-нанюхался, они с детства знают, а я нет? Или память опять отшибает на потертые слова. И с какого путешествия я взял, что схавали бедного Кука за милу душу? Снова одни мутные вопросы в голове расположились и лаются промеж собой. Несет и несет меня смерч отчаянный по земле и по воде. Или опять во сне это? Или наяву живу я или где? А с подлеска ивнякового как из зоосада:
- Где? Где? Сирота, ау…
- Да здесь он, подкидыш английский дураком пугливым прикинулся перед нами, приберите его лучше, пока не сотворил чего с собой.
Из тьмы прибережной аккуратно выкарабкались Лева и Серега, облегченно всматриваясь в кострожогов и поулыбываясь, и так же аккуратно присели угощаться щедрыми дарами простой природы. Беседа текла верблюжьим караваном, пока я настойчиво врубался в очередную непролазную действительность.
- Скажите, Лев Николаевич, чей же это сирота к нам на огонек прибился.
Впервые услыхал я истинное отчество царя и ужаснулся, словно все время мимолетное знал его или догадывался… Не мое ли и это отчество – нет, пока вроде не мое, другое какое-то имеется на отшибе. А Царь Николаевич вдруг оправдываться начал странно:
- Да просто ищет себя человек в рассеянном времени. Бродит по миру как по нитке, половицами поскрипывая да мелочь сшибая на ходу. Нас к себе приглядел то ли в лакеи, то ли в оруженосцы. Мы и стережем, чтобы глупостей не наделал в чужие карманы по неосторожности.
Ага, сарапульчане народ не только ушлый, но изворотливый… Я, значит, снова Дон Кихот приболевший, а они обои санчи пансы непрошеные, лечащие мои врачи. И так мне спать захотелось от перегрузки ума холодных наблюдений и сердца горестных замет. Вмешался подприкормившийся кореш довлатовский:
- Вы, куковяне, азиатов не встречали где по ошибке?
- Азиаты вчера паломничать в ссылку отправились, а вернее – от бахусиан сбегли пешком на пару часов безразмерных. А нас невзначай попросили добро ихнее мясное пасти пока и сторожить, чтоб вы закусывать не польстились кроликами беззащитными и поросятами.
В таком словесном безумии и отошел я ко сну у костра и впервые спал крепко и невинно, а проснулся точно на заре. Водой умылся родниковой, на завтрашний день внимания не обратил и жить продолжил новорожденным по-своему.













Глава пятая.


По своему-то я соображать начал прямо с утра. Может, я Агасфер? Это какую память пришлось иметь на события преждевременной жизни, чтобы и Кука помнить, как будто вчера с ним вместе походя дикарей уму-разуму учил вегетарианскому, и Всемирный потоп до мелочей узнать после родника, и…
- Слышь, Лев Николаевич, я не Агасфер?
- Агасфер , кто же еще? Я сразу прочувствовал, с моим-то опытом, а Сережке по неразумию личность твоя попозже открылась истинная. Права только не качай перед нами, и Асмодеем не прикидывайся, а будь кто ты есть – Агасфер так Агасфер, Люцифер так Люцифер…
- И сколько между вас мне по земле мотаться, если я на самом деле Агасфер?
- Да не огорчайся ты, пилигрим вечнозеленый. День пережил и слава Богу. А назавтра другой денек переживешь с другими событиями необъяснимыми. Радуйся, что сегодняшние печали тебе стоит прожить до конца по-людски, коли вчерашних ни капли не осталось нам. Вон и Серж глаза протирает. Уморился парень, куковян провожая со стадами.
И просыпающемуся:
- В ихнюю диету не перешел, Сереженька? Не спешил бы по естеству своему. Ты скажи, Ваське какое имя преднастоящее подходит по уму?
- По уму Агасфер. И по понятиям. Васьками вообще-то котов обзывают, да воры-карманники при работе так друг друга кличут. Агдам тоже не подарок будет имечко. Да вот и наш Агасфер ковыляет, - цирковой крестный мой кивнул в сторону через левое плечо. Оглянулся и я ошарашенно – пообок тропинки вышагивал лысый и морщинистый мужичонка, опять знакомый мне по восприятию как родной.
- Не озирайся, Агасси, никто тебя здесь не ждет, кроме нас и не ловит, -- прервал шут гороховый стремительное наше объяснение, перекатывая в руке свежую печеную индейскую овощь. Обгоревший на солнце мужичок присел, налил чайку, чифирнул с трагическим удовольствием и с апостольской улыбкой огляделся:
- Какие вопросы обсуждаете без меня, грешного?
- Знакомься пока – затесался среди нас Агасфер-2 вроде, на Васю еще отзывается да Степаном прикидывается.
- Здорово, брат. И давно странствуешь?
- Дня три или четыре. Не знаю.
- С кем не бывает. Я тоже не все помню иногда. И не так, и не этак. И дни путаю – хорошо, когда с ночами, а когда с пеньками березовыми да подножками на бегу – не больно весело. Путь-то куда отсюда свой безразмерный держишь?
- Не пойму пока. А вы что же?
- Покоя простецкого ищу. А то у каскадеров подрабатывал, по бессмертию своему в трюках киношных помогая…
- Кино-то какое, - Сергей катался по траве и похрюкивал.
- Художественное. «Огни Урала» нашего кино. Или «Хурала».С прицелом. Только на экраны не выйдет, наверно, никогда. Всех посадили как мазуриков – режиссера, продюссера, спонсорщиков… Всех. Кроме меня и актрисок невинных…
- За что не посадили?
- А ни за что не посадили – в кадр не попал, поди. Да и насиделся я уже – пускай другие посидят на баланде с вертухаями в обнимку. Так что новый «Оскар» не светит мне поблизости…
- А старый куда девался?
- О старых речи нет, их штук десять или пять, если не вру… Нет, не вру пока, не понесло еще по бездорожью гусей пасти.
- Понесло, понесло, аж до уток, - язвил Сережка, - с твоим образом в «уральских огнях» играть некого, тебе разве в «Мастера с Маргаритой» сунуться – от любого беса не отличишь. Глядишь, и вставят кадры твои – в ресторацию писательскую или на бал у Сатаны анонимно врежут, чтобы уже и собаки от тебя разбегались, по волчьи воя…
- Врежут так врежут. Стерплю. Не такое знавал в развернутой судьбе…
Тут невесть откуда взявшася среди ясного дня желтая молния кривым зигзагом врезалась в кусты малины и ненадолго окопалась там. Время погодя, сплевывая шипы и ягоды, сначала из молнии, потом из малины выполз Стрэнджер в прежней желтоватой майке да в мазутной грязи. Спортсмен невидящими глазами ощупал мир подле нас, пару раз шагнул, упал на ободранные колени и чуть счастливо не заплакал.
- Что, парень?
- Угораздило же меня. Я с мухоморов вместо Тур-де-Франс на Формулу-1 завалился прямо на этап. Ну и хапанул горя. То Шумахер подрежет младший на левом повороте, то старшего на правом вираже от бровки пятками оттирай…
- Пятками и оттирал?
- А чем ты его еще ототрешь? Я не на паровозе Васькином там скакал. И газуют, газуют… Хочу с трассы съехать – не могу, гордость не позволяет. Иль гордыня?
- Победил?
- Третьим был на этапе. И последним.
Руки мои дрожали уже непрерывно и давно. Вместе с головой. Даже солнце утреннее не грело их. И дневное, похоже, не согреет. Не в этом дело, что Стрэнджера-Бродягу жалко мне было или себя. Наплевать. И не в том, что Куком не питались никогда, а только поклонялись ему наивные и щедрые люди. Рассердился я на кого-то, и на себя за одним рассердился. А что сердиться? Пускай уже вся Кама окончательно в обратную сторону течет, про Волгу начисто позабыв; пускай баклажаны кончились и картошка одна мелкая прячется у костра; пусть даже сгину я скоро в непонятом мире Агасфером молоденьким; пускай не только ни Франции, ни дома нет, но и меня нет нигде; пускай даже объясняю вам все это без толку… Отвел я тезку своего нареченного к реке:
- Агасси, ты точно Агасфер?
- А кто ж еще?
- Тогда я кто?
- Сам решай по-мужски. Оглядись и определяйся. Двоим Агасферам трудновато рядом подолгу.
- Куда Кама течет, глянь ненароком…
- Вниз по течению течет, куда еще. Вверх ей трудно, однако, забраться, хотя…
- Нет, куда – это влево или вправо?
- Утром вправо текла, сейчас влево понеслась. Завечереет, так еще одно направление свободное выберет. Да пусть течет, куда хочет – кто ей укажет. В Сапапуле давно был?
- Давно. Только все слова твои, тезка – давно, недавно – перед ногами Стрэнджера нынешними разбитыми – мельче пыли пелетона собачьего.
- Укатали сивку крутые горки. Ты по вершинам уральским не лазай больше, а загоняй свою обслугу на весла и гребите-ка вы в толпу народную хоть на время. Эй, Лев Николаевич, ты мой несносный характер знаешь – не дразни ты парня красотами природы русской. Красота страшная сила, страшнее атомной войны и бессмертия моего пресловутого. В городе вы хоть на цивилизованных чудаков посмеетесь, и себя ихними раскрытыми глазами вернее разглядите. А то ошалели на воле. И телик покажи, Лева, этому недотепе, чтобы узнал, какой пакости полно в мире и похабству нашему мелкому не удивлялся впредь по наивности своей!
- Не испортим парнишку, Агасфер Ипатыч?
- Щенка в воду бросают, так и дитё неразумное в омут публичной жизни не грех зашвырнуть – пускай поищет там правды своей безымянной. Прощайте пока. А ты погуляй в городишке, Вася, от пуза…
- Где пузо у меня, глянь…
- Игра слов. Ты иногда на слова внимания не обращай. А на содержание лица взгляни – и смягчится сердце. Лады?
Руки мы друг другу пожали. Ипатыч отправился за покоем вдоль тропинки, а мы с царьком вернулись к костру листьями травы питаться и корнями картошки. Серега там как раз приводил в чувство обломавшегося гонщика.
- Бросай скачки закордонные, фаворит удачи. Спускайся на родную землю и трудись, в поте лица добывая…
- Да я только педали умею крутить, и то ногами кривыми…
- По ногам-то все мы не балерины Волочковы. Подавайся вон в писатели литературные. Дружок у меня раскрутился – вся Россия без ума и вся Америка в единстве с ней.
- Неинтересно чужие биографии сочинять. И врать смешно, кабы не грустно…
- А ты про свою наври с три короба – еще смешней выскочит. Или опять за мухоморами ломанешься?
- Ломанусь, пока октябрь не наступил, роща пока не отговорила… Все мы на родине семинолы да апачи, индейцы, короче – вымирающее племя.
Серега остолбенел, следом и мы с Левой. Первым откликнулся старшой:
- А Васька?
- Васька самый Чингачгук и есть. Будущий – когда в резервации сопьется под шумок под одеялом. Хорош, по грибы помчусь. Славно, что в Россию меня заносит, не в Полинезию.
- Ты оставайся лучше с нами. Ковчег большой, весел хватит. И поможешь иногда, не делом, так советом, - царь зверей разулыбался как дитя, а клоун снова отметился ровно по-своему:
- Будет и нас, брат Агдам, точно по паре – чистых ли, нечистых – после разберемся-разгуляемся.
- Нет уж, лучше я снова в дураках счастливых побываю – глядишь, повезет…
Бродяга взгромоздился на велосипед с улыбкой битого непобедимого Виннету, и с воплем: - Хей-й-я, мотанул напролет через буераки. Хей-я, - колыхнулись холма и лога. Хей-я, - вторили будущему чемпиону перелетные гуси, и утки перелетные, и селезни. И – Гав-гав-гав, - группировалась собачья свора. Царь зверей хлопнул меня по плечу:
- Посмотри-ка за Сарапул влево, там Лысая Гора у нас для лыжников горних. По зиме народ местный шишки себе на лбы присаживает, осенью грибы опята деревянные растут по пенькам, а летом обычно тишина властвует, пустоте подобная. Диковинное что-то…
Я повернулся – тьма, катящаяся с северо-запада вослед странной желтоватой туче, уже навалилась на Лысую и весело перекатывалась в сторону одинокого городка. Из бездны цвета ван-гоговских якобы подсолнухов рвались багровые молнии в зеленом искрящемся огне и колотили по домам и подворотням, выбивая подушки с матрасами, и посуду выбивая оттуда, освещая нам закоулки и судеб людских, и страстей человеческих, и даже кладку кирпичную ненароком озаряя. И хлынул дождь, и грянул ливень, и ясно виделось издалека, как спасаются под липами и тополями бедные, словно специально раздетые люди от града величиной не то чтобы с грецкий орех или китайскую земляную грушу, но аккурат с кулак Лаокоона. Долго резвились голые короли и королевы под вопли лягушек.
А затем пыль ледяная и муть накрыли вольный город сероватой тюремной простыней. И только над нами светило солнце в зените и заливались яростные жаворонки прямо в небесах. Кама стояла стеной, и об эту прозрачную стену над великой русской рекой впустую бились волны урагана. Лев Николаевич, скрестив ноги почему-то по-турецки, строго смотрел в сторону побиваемого форпоста на границе цивилизации и Европы, и я не понимал, чего больше в его глазах – любви или жалости. И восхищения.
- Эх, Васька, трудно быть Богом – как Он за нами приглядывает – и от ливня оградил, и от града. Еще бы от самих себя отвел подальше в сторону. А на той половине суета сует бурлит почем зря – успокоятся ведь, чего и бунтовать. Вот и упрямство человеческое из той же точки равновесия весов происходит.
- И что за точка?
- А посредине Камы она сейчас – кому разгул стихии и бардак на одной стороне, кому и солнышко ясное на другой. И Кама вроде как Фемида. А мы втроем гири фармазонские облегченные, полые внутри – судей обвешивать.
И Сергей отозвался:
- Слышь, безымянный, может полые-то, легкомысленные, мы в Сарапул и прорвемся сквозь бурю, как Ипатыч советовал. Не иначе бедствие это те творцы береговые напророчили, ради которых натурщики-спасатели тонули третьего дня или пятого ли? И пожарку не для них разве спалили? Жив там кто помимо нас…
Тишина царила в небе странствий над Камой, когда шли мы сквозь ураган, и волны опадали, и тучи сломя голову уносились обрано на северо-запад, за Москву и за Можай. И не удивило меня даже дикое спокойствие природы, когда мы к берегу Сарапула вроде прибились, но это разговор последующий и недалекий.

(продолжение следует)

Володя Фролов, 2010

Сертификат Поэзия.ру: серия 1270 № 78656 от 25.03.2010

0 | 0 | 1418 | 19.04.2024. 23:16:15

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []