Эрнест д'Эрвильи Победительница и др. Цикл.

Эрнест д'Эрвильи Книга стихов "Гарем". Стихотворения: 21.Победительница. 22.Барабанщица; 23.Мисс Гертруда К.; 24.Чёрная Буколика; 25. Спокойствие и тишь.

Эрнест д’Эрвильи    Победительница
(С  французского).

Посвящается Франсуа Коппе

Прославили тебя, красотка-парижанка,
Морэн*, Гревэн*, Саиб* и Феликс Радамей*.
На праздниках ты – сфинкс и главная приманка,
но без дурных затей.

Ты – муза Гаварни* – во всём послушна моде.
Твой образ предо мной: ты франтовитей всех,
пьёшь в мае гренадин и, подчинясь погоде,
снимаешь тёплый мех...

Весеннее тепло. Она оделась броско,
искусно подобрав оттенки и тона,
показывает всем свой бойкий нрав подростка
и прелести полна.

Шляпёнка – тюль да шёлк, предмет довольно скромный,
и пёстрый мотылёк приколот на шиньон.
Где волос редковат, туда вплетён заёмный.
Добавка – не в урон.

Светла или смугла ? Вопрос довольно хитрый.
Букет её цветов пленяет каждый взор.
Она – хамелеон. И всей своей палитрой
творит сплошной фурор.

(А что за взгляд ! Чуть-чуть подкрашен чем-то тёмным,
в нём кроется роман, где тема - адюльтер,
и может страстным стать, волнующим и томным -
как хочет кавалер).

То взглянет с торжеством, то робко и сторожко,
В улыбке из-под губ – все зубы на смотру.
Картинно поднята изогнутая ножка,
а носик – на ветру.

Омбрелька – на плече, а шаль во время ходок
волочится за ней, елозя по земле,
меж тем как небольшой изящный подбородок
зарыт в смешном узле.

Под лентою у ней, прикрывшей сверху ушко,
ярчайшая серьга сияет на виду.
Она напомнит всем, взглянувшим на подружку,
Вечернюю Звезду.

В ней северный мороз, в ней пламя Юга.
Её невинный жест – щелчок или ожог.
Малюсенькой рукой в перчаточке подруга
тотчас ввергает в шок.

В ней яркость торжества, стремление к победе.
В её походке есть уверенность богинь.
Ей просто всё равно, что тихо скажет, бредя,
какой-то из разинь

На лёгких каблучках, порхая по столице,
она окрылена и не сминает прах.
Она летит стрелой, как трепетная птица,
как шлюп на парусах.

Когда она идёт, при каждом резком жесте,
все юбки шелестя, как марсели шумят.
Судёнышко моё ! Давай умчимся вместе
и не свернём назад !

Кораблик ! Ты летишь, легко меняя галсы,
и сзади, за кормой, струится аромат.
Давая судну ход, людской поток распался,
вслед шепчут и глядят.

О парижанка ! Ты – властительница вкусов,
и в мире власть твоя, как феникс, не умрёт,
ты подчиняешь всех, и шведов, и зулусов,
ты – королева мод.

Ты схожа с расписной занятной безделушкой;
стекляшка – яркий страз, похожий на алмаз,
ты – куколка в шелках, обманная игрушка,
но ты пленяешь нас.

Мы – как на поводке, ты храбро правишь нами..
Ты – как лоза. Для нас плоды твои хмельны.
Мы увенчали лбы листвою и гроздями,
и мы упоены.

Согражданка моя ! Пред вами, незнакомой,
в скабрёзности моей я каюсь нынче сам.
Хочу теперь припасть, раскаяньем ведомый,
к малюсеньким ногам.

Ликуя, с торжеством, тая свою загадку
в рассеянной слегка улыбке ярких губ,
она идёт вперёд, вгоняя в лихорадку
любого, кто ей люб.

В ней радость и любовь, расцвет весны, в ней - птица,
в ней юность, аромат, и свежесть сил, и свет –
всё лучшее, что есть и женщине дарится,
когда ей двадцать лет.

А нравственность ? Увы ! Взывайте к ней на пляже.
Лишь юбка пометёт – призывов ваших нет.
Значительный предмет в походном такелаже
и знамя всех побед.

Parisienne
Ernest d’Hervilly    Triomphante
A Francois Coppee

Toi qu'ont chantee, avec leur crayon, ces poetes
Morin*, Grevin*, Sahib* et Regamey* (Fйlix),
Parisienne ! — sphinx ravissant de nos fetes,
Cher probleme sans X:

Muse de Gavarni*, cocodette ou gandine,
Je veux te crayonner avec des vers ici,
Quand la fourrure a fait place a la grenadine,
Au mois de Mai. Voici :

Le ciel est gai, l'air tiede. — Elle va triomphante,
Paree avec esprit de joyeuses couleurs,
Montrer a tout venant son meneho d'infante,
Et ses graces en fleurs.

Son chapeau, tulle et soie — un rien ! — scintille et tremble,
Papillon diapre, sur un chignon epais,
Ou pas mal de cheveux faux completent l'ensemble :
Qu'ils reposent en paix ! »

Brune ou blonde? — qu'importe! — Elle a cree la teinte
Qui seduit tout a coup le coeur le plus retif,
Tendre cameleon dont la nuance est peinte
Et l'eclat fugitif!

Et quel oeil! — Souligne d'une virgule noire,
Tantot c'est un roman aux chapitres scabreux,
Et tantot un bon livre, une touchante histoire,
Au choix des amoureux.

Ouvrant sa levre rouge ou rit la dent humide,
Le pied cambre, sa jambe adorable en avant,
Elle va, triomphante, insolente, — et timide,
Son nez mignon au vent.

L'ombrelle sur l'epaule, elle traine son chale
Avec un grand mepris sur l'asphalte bruyant;
Son cher petit menton repose, rose ou pale,
Dans un noeud effrayant!

Sur le large ruban qui l'encadre, l'oreille
S'etale, delicate, irresistible a voir ;
Une boucle flamboie a son lobe, pareille
A l'etoile du soir.

Pleins des froideurs du Nord ou du feu des Tropiques,
Ses gestes chastes sont parfois extravagants !
On n'oserait baiser ses mains microscopiques,
Et l'on meurt pour ses gants!

Elle va, triomphante et sure d'elle-meme :
Telle une Olympienne au noble et divin pas,
Indifferente aux mots laches et doux que seme
L'homme attendri, tout bas.

Sur les talons hautains de ses bottines- freles,
Elle passe, touchant a peine les vieux gres ;
C'est un oiseau qui file en palpitant des ailes,
Un sloop aux fins agres.

Le tumulte charmant de ses jupons ressemble
Au battement, la nuit, des huniers dans les mats :
Navire delicat, mettons le cap ensemble
Sur de meilleurs climats !

Vaisseau capricieux aux coquettes amures,
Sous tes bossoirs d'etoffe aux galantes rondeurs,
Le flot humain s'ecarte, et suit, plein de murmures,
Ton sillage d'odeurs !

Parisienne! O reine eternelle et frivole!
Oracle decretant la mode a l'etranger,
Ton gout, rare phenix, d'un pole a l'autre vole,
Elegant messager.

O bibelot couteux ne pour nos etageres !
Strass sans valeur serti comme du diamant!
Ravissante poupee aux robes mensongeres,
Tu nous domptes vraiment.

Tu nous menes, Maitresse, ames et corps en laisse!
Vigne folle, ton pampre est fait pour nos cheveux,
Et ta grappe nous donne apres tout cette ivresse
Qui comble tous nos voeux.

O ma compatriote inconnue! o passante!
Grace! je blasphemais; mes remords sont aigus.
Et je jette a jamais mon ame fremissante
A tes pieds exigus.

Triomphante, impassible, ayant au coin des levres
Un sourire tres-vague et tres-mysterieux,
Elle va, remplissant des plus troublantes fievres
Tous les gens serieux.

C'est le Parfum, l'Oiseau, la Gaite, la Jeunesse,
La Seve, le Rayon, l'Amour et le Printemps,
Qui se sont deguises — pour qu'on les reconnaisse
En femme de vingt ans.

O voeux de chastete ! voeux ecrits sur le sable !
Sa jupe vous effleure, et vous vous effacez;
La voici, triomphante, unique, indispensable :
« Pstt! muscades, passez! »

Справка.*Эрнест перечисляет знаменитых и менее известных французских художников: карикатуристов, иллюстраторов книг, журналов и газет, плакатистов - создателей образов современных ему француженок.
Morin – эта фамилия в среде французских художников встречается часто.
Здесь, повидимому, имеется в виду Эдмон Морэн (1824-1882) – автор литографий, иллюстратор.
Grevin - наверное, Альфред Гревэн (1827-1892) – рисовальщик, карикатурист,
автор театральных костюмов. В некрологе его назвали «поэтом современной
парижанки». Он - основатель знаменитейшего музея восковых скульптур.
Sahib – помимо всего прочего, известен рисунками, посвящёнными Парижской
Коммуне.
Felix Regamey - это, должно быть, Феликс Эли Регамей (1844-1907) – художник , этнограф, извеестный работами по японскому искусству и культуре.
Gavarni – Поль Гаварни ( 1801 или1804-1866), настоящее его имя Ипполит Сюльпис Гийом Шевалье. Это рисовальщик и каррикатурист, работавший во Франции и в Англии. Образцы его творчества хранятся в музеях многих стран.
Рисовал лореток, актрис, модниц и многое другое. Публиковался в изданиях
“Le Charivari” и “L’Illustration”. Иллюстрировал произведения Бальзака и Эжена Сю.


"Эрнест д‘Эрвильи   Барабанщица
(С   французского).

Посвящено Альберу Глатиньи*

Мне кровь моя волной ударила в висок,
а в грудь вошёл кинжал и повернулся в ране.
Рассудок отупел, и весь я будто взмок,
увидевши её в базарном балагане.

Во мне проснулась страсть - неслыханный порыв.
Сжимались кулаки и пересохло в глотке.
Мечталось: «Вот бы мне, решительно схватив,
прильнуть наедине к невиданной красотке.

Какой прекрасный рост ! Как ярок алый рот !
Испить бы вместе с ней всё счастье, всю отраду,
весь сказочный экстаз, за что влюблённых ждёт,
как Данте описал, спиральный ужас Ада».

Я жадно созерцал завлёкшую красу.
Я был как без ума в моей хмельной отваге.
А с нею был Дикарь, который за два су
забавил всех зевак, заглатывая шпаги.

Девица, не ленясь стучала в барабан.
Лицом была смугла, как кожура граната.
Я видел в ней черты шотландцев, парижан,
испанцев и датчан и венгров из Баната.

Она – как образец, как женский идеал –
соединила два десятка разных наций,
но дух гитаны в ней бесспорно побеждал.
Я должен был страдать и молча восхищаться.

Под дужками бровей пылал жестокий взор.
Казалось, что она раздражена и злится.
В презрительных глазах заметен был укор.
Так может посмотреть лишь пленная орлица.

И так она могла губу свою куснуть,
что белый ряд зубов потом алел кроваво.
В ней рядом ужились и царственность и жуть,
вальяжность королев и уличные нравы.

Её скульптурный стан был прихотлив и смел,
изяществу могли б завидовать и лани.
Над розовым чулком игривый глаз хотел
проникнуть под покров полупрозрачной ткани.

На ней везде во всю сияла мишура.
Блестела надо лбом тройная диадема,
как будто бы она была из серебра,
горели ярче звёзд искусственные геммы.

От чёрных, будто ночь, волос, что были свиты
в тугие плети кос, обнявшие весь стан,
она казалась злей жестокой Маргариты**,
которой услужал коварный Буридан.

Я слушал, как она, замучившись, стучит
для нянек и солдат – без охов и без стонов,
опёршись на крестец, но твёрдо, как гранит,
меж четырёх своих отчаянных тромбонов.

Я стал её жалеть. Со щёк струился пот
при виде нищеты, которой негде скрыться.
Я сник и был смирён - и вот слеза течёт
жемчужиною с век из-за моей девицы.

Ей нужен кукловод. Пристанища ей нет.
Когда Дикарь уснёт, обняв свою укладку,
ей не о чем мечтать. Отчизне ей – весь свет.
Но не сыскать путей ни к счастью, ни к достатку.


Ernest d’Hervilly   La Fille au Tambour

A Albert Glatigny*

IL etait un soir, l'ete; je la vis, par hasard,
Sur un treteau banal, а la clarte des lampes...
Mais je sentis au coeur comme un coup de poignard,
Et mon sang afflua, brusquement, sous mes tempes ;

Un immense desir me mordit, et, tremblant,
Le gosier sec, les poings crispes, les yeux en flamme,
Je pensais : “ Oh ! l'avoir, une nuit, pantelant
Entre mes bras roidis, le corps de cette femme !

Posseder cette fille! A ses seins indomptes,
Convulsifs, longuement poser ma levre ardente !
Oh ! boire en une nuit toutes les voluptes
Des amoureux damnes de ta spirale, o Dante ! “

Et l'espoir me grisait! et de mes regards fous
Je couvrais cette proie, au clair des candelabres
D'une loge de foire ou,_pour deux ou trois sous,
Un Sauvage avalait, en souriant, des sabres !

Cette fille battait gravement du tambour.
Basanee ainsi qu'une ecorce de grenade,
Sa face offrait les traits des races d'Edimbourg,
De Paris, de Lahor, de Prague et de Grenade;

Vingt sangs etaient meles dans ses veines, aussi
C'etait un type unique, une femme ideale :
Tzygane ou gitana, bayadere ou gipsy,
Elle me tordait l'ame, empourprant mon front pale.

Sous ses minces sourcils, arques avec mepris,
Son oeil osirien flamboyait, dur, sauvage;
Et, sur le bon public, ainsi qu'un aigle pris,
Parfois elle jetait un regard plein de rage,

Et souvent, o douleur! sa dent blanche plongeait
Dans sa levre charnue et sortait toute rouge !
Cette boheme avait, alors qu'elle bougeait,
Des mouvements de reine et des tressauts de gouge !

Son torse sculptural, hardi, nerveux, sortait,
Bien cambre, du jupon, voluptueuse base,
Et sa jambe de biche, au bas rose, invitait
L'oeil lascif а percer son calecon de gaze.

Les paillons eclataient ainsi que des soleils
Sur ses habits ; son front portait trois diademes
D'argent faux, ou pendaient, а des astres pareils,
Des cabochons de strass meles de fausses gemmes.

Aussi noirs que la Nuit, et parfumes comme elle,
Ses cheveux lourds, nattes, et jusqu'aux reins pendants,
Lui donnaient l'air mechant qu'ont dans la Tour de Nesle
Marguerite** et ses soeurs pres de leurs Buridans!

Faisant saillir sa croupe, elle battait toujours
Sur la peau d'ane pour les soldats et les bonnes,
Et, corps de granit froid, aux sens muets et sourds,
Stoique, elle restait entre quatre trombones !

Et j'en avais pitie ! la sueur me coulait
Sur la joue en voyant cette misere infame,
Et je sentis, vaincu, qu'une larme roulait
Sous ma paupiere, — perle, helas ! pour cette femme !

Car cette saltimbanque, apres le gaz eteint,
Quand le Sauvage dort, le bras sur sa cassette,
Et reve а son pays natal — nomme Pantin,
S'en va probablement en nocturne recette!


Справка.
*Альберт Глатиньи (1839-1873) – поэт, драматург, последователь
Теодора де Банвилля. Вёл полубродяжий образ жизни странствующего актера. О нём прекрасно рассказал в отдельном биографическом очерке Анатоль Франс. Его талант получил высокую оценку после смерти поэта.
**Маргарита – королева Маргарита Бургундская (1290-1315), жена французского короля Людовика X Сварливого (1289-1316). Вымышленная история её жизни легла в основу романтической драмы, написанной начинающим драматургом Гайарде, над текстом поработал Жюль Жанен и окончательно довёл его до пригодного к постановке состояния Александр Дюма. Пьеса эта - «Нельская башня» - имела в 1832 г. блестящий сценический успех и ставится до сих пор (в том числе в России). Героиня пьесы и две её золовки Бланш де ла Марш и Жанна де Пуатье заманивают молодых людей, предаются с ними любовным утехам, а после тайной ночи любви предают смерти. Один из этих любовников по имени Буридан, случайно спасшись от смерти, затем шантажирует королеву Маргариту и т.д.

Эрнест д‘Эрвильи   Мисс Гертруда К.
(С  французского)

Посвящено Гюставу Каноби*

Так что же с ней сейчас, когда без перерыва
всё время хлещет дождь, ломая небосвод
и тяжкая капель стучится так тоскливо,
как будто слёзный ток по цинку кровель бьёт ?

А мысль моя летит сквозь мрачные просторы
малиновкой в страну, где чтут кулачный бой,
чтоб сесть там на окно у незакрытой шторы
и двух трудяг-сестёр увидеть пред собой.

Когда я их узнал, мне жизнь предстала раем.
Мне памятен их такт и прелесть нежных лиц.
В них не было причуд. Их шарм был нескончаем.
Я просто обожал двух редкостных сестриц.

Но мне одна из них была гораздо ближе.
Неужто не взгрустнёт сама она слегка
при мысли обо мне, скучающем в Париже,
когда дохнут в окно ветра с материка ?...

И нет покоя мне, и мысль грызёт, покуда
Манчестер не прислал в ответ ни «да», ни «нет».
Вы помните ль меня ? Скажите, мисс Гертруда,
готовы ли прислать мне ласковый привет ?

Вам памятна ли та невинная интрижка ?
На берегу в Кале, скалистом и крутом,
нас Диккенс подружил. В обмен на вашу книжку
я вам тогда вручил прочтённый мною том.

Я вспоминаю вас под венчиком омбрельки,
гуляющей в порту меж старых кораблей,
где дерзко с вас срывал застёжки и бретельки
фривольный бриз, летя то с моря, то с полей.

В её словах, когда встречалась с рыбаками,
едва заметен был акцент другой страны.
Смотря на их улов, она могла носками
коснуться пенных струй катящейся волны.

Мы вдруг обзавелись привычкою случайной.
Ставали по утрам на придорожный склон,
чтоб видеть, как промчит педант необычайный –
спешащий, весь в пыли – наш общий почтальон.

Мы шли наверх вдвоём, без долгой канители,
под буками с большим посёлком птичьих гнёзд,
и я себе тогда совсем не ставил цели
отвоевать в душе у спутницы форпост.

Я не любил её, как это мне ни грустно,
но не был, вместе с тем, и равнодушен к ней.
Не знаю, как назвать связавшее нас чувство.
Совсем не дружба, нет ! Во много раз сильней.

Меня пленила в ней полнейшая невинность
с открытостью души – с моей душою в лад.
Господь меня храни ! Не чопорная чинность,
о чём во весь Париж всем дЕвицам свистят.

И вот, взойдя наверх с моею недотрогой,
мы грелись там в лучах ликующего дня,
следили, глядя вниз, за близкою дорогой,
и весело текла меж нами болтовня.

Наш истинный настрой от слова независим.
Какой хорей и ямб вместят небесный звон ?
Являлся почтальон, вручал нам пачки писем,
а улыбался так, что я был оскорблён.

Так длились двадцать дней – без горя, без печали.
Она вдруг отплыла – и кончился мираж.
Все в обществе вокруг, как прежде ликовали,
а я не представлял, как грустен станет пляж.

Плывите рыбаки ! И волны схлыньте тоже.
Потом придёт прилив. Вы все вернётесь вспять.
А я в моей беде напоминаю Дожа,
что бросил в глубь кольцо... Её мне не видать.

Я не любил её. Другая мной владела.
Но на море смотрю с тоскою и в слезах.
Ах ! Если бы нашлась такая каравелла,
чтоб в Англию свезла на алых парусах !

Пусть гаснет в небесах прекрасное сиянье,
чей светлый нежный блеск будил огонь мечты,
оно начнёт рождать в душе воспоминанья.
В моей душе царишь, о мисс Гертруда, - ты !

Когда безумный дождь не ведает предела
и солнце по три дня скрывается от глаз,
мой разум далеко от страждущего тела.
Он весь в прошедших днях. Так что же с ней сейчас ?



Ernest d’Hervilly    Miss Gertrude K.
A Gustave Canoby*

Que fait-elle aujourd'hui ?—Quand la pluie attristante
Hache le ciel plombe sans relache, toujours,
Toujours, d'une facon uniforme et constante,
Et, sur les toits de zinc, fait des bruits de pleurs lourds,

Ma pensee, а travers l'immensite morose,
Vole d'une aile tendre au pays des boxeurs,
Et lа, comme un petit rouge-gorge se pose
Au bord d'une croisee ou travaillent deux soeurs.

Deux soeurs, — o souvenirs purs et remplis de grace !
Deux soeurs au menton fin, — hotesses d'un passe
Qui laissa dans mon ame une adorable trace ;
Deux soeurs dont la vertu n'a rien de compasse.

L'une d'elles m'est chere, — oh ! bien chere ! — et peut-etre
Son chaste sein bat-il, tout а coup, maintenant,
Pour moi, tandis qu'assise aupres de la fenetre,
Elle ecoute le vent qui vient du Continent?...

Helas ! — Peut-etre aussi dans cette ville prude
Ou vous vivez, modeste et douce comme Esther,
Je suis bien oublie? Dites, o miss Gertrude,
Vous le rappelez-vous mon nom, а Manchester?

Et vous souvenez-vous de la cote francaise
Ou, grace а Dickens, grace а des livres pretes,
Nous nous sommes connus, un soir, sur la falaise?
Vous en souvenez-vous, au retour des etes?

Moi, je vous vois toujours, sous votre ombrelle grise,
Onduler lentement entre les vieux bateaux,
Et, pudique, lutter contre la folle brise
Qui venait de la mer, ou venait des coteaux.

Oh ! son petit accent, je crois l'entendre encore,
Quand, visage beni, parmi les matelots
Qui halaient leur poisson sur le galet sonore,
De sa bottine etroite elle agacait les flots !

Nous avions pris tous deux,-par hasard, l'habitude
D'aller chaque matin en haut d'un chemin creux
D'ou l'on voyait venir, tresor d'exactitude,
Le robuste facteur, haletant et poudreux ;

Et, fraternellement, nous montions, cote а cote,
Sous les hetres touffus pleins de nids en emoi ;
Et, vrai, je n'avais pas le desir d'etre l'hote
De ce franc petit coeur qui battait pres de moi ;

Non, je ne l'aimais pas comme on aime la femme
Qui vous tendit la main en sa douce pitie ;
Je ne sais quel lien m'unissait а cette ame
Mais il etait plus vif encor que l'amitie !

Et j'etais tres-emu devant cette innocence
Et cette loyaute qui me traitaient de pair,
M'epargnant, Dieu merci, la banale decence
Qu'aux filles de Paris on siffle comme un air !

Nous attendions ainsi, sous cette verte route
Que percait le soleil, fleche d'or, par moment ;
Nos yeux interrogeaient parfois la grande route ;
Et comme des enfants nous bavardions gaiment.

Ah ! devoiler son coeur en de froids hexametres !
Que les mots ne sont rien aupres de ce qu'on sent !...
— Le facteur souriait en nous donnant nos lettres...
Moi seul je comprenais ce sourire blessant.

Cela dura vingt jours et passa comme un reve,
Et puis elle partit, un matin, brusquement...
Allez! je sais comment devient triste une greve
Ou la foule est joyeuse et le soleil clement !...

Partez, insoucieux, pecheurs, barques et vagues !
Demain vous reviendrez avec le premier flux.
Ce que je perds, helas ! est pareil а ces bagues
Que les Doges jetaient : — Je ne la verrai plus!

Non, je ne l'aimais pas, et j'en aimais une autre,
Mais regardant la mer avec des regrets fous,
Oh ! je souhaitais d'etre а bord de chaque cotre
Qui, droit vers l'Angleterre, ouvrait ses huniers roux !

Souvent au ciel, souvent les etoiles s'eteignent
Dont l'eclat nous fut doux et nous faisait rever,
Mais dans le souvenir а jamais elles regnent,
Miss Gertrude, et l'on sait toujours les retrouver :

Aussi, lorsque la pluie absurde tombe а verse
Et que, depuis trois jours, le bon soleil n'a lui,
Mon esprit, loin du corps que le vent triste berce,
Retourne aux jours perdus. — Que fait-elle aujourd'hui?


Справка.
*Гюстав Каноби (1830-1913) – композитор, автор оперы “La Coupe et les Levres” («Кубок и губы»).

Эрнест д‘Эрвильи   Чёрная Буколика
(С   французского)

Посвящено Эжену Виолля *

Пока лихой Прогресс блажит в Костюмах Чёрных**,
верша в Париже свой торжественный разгул,
счастливчик тот турист, что пищей для акул,
почив, уйдёт на дно – от здешних дел позорных.

Ему не размышлять: “To be or not to be ?”
Не лгать, не выступать, не наниматься в судьи.
Блаженствуй, как дитя, накормленное грудью.
Полёживай в воде на губках, не скорби !

Вот мнение моё ! Притом добавлю сразу,
что, вместо пустяков и всякой чепухи,
я написал вчера удачные стихи,
при этом от себя, отнюдь не по заказу.

История нова, хотя грустна. Мальт-Брён***
отметил здравый смысл моей чудной вещички.
Она – не водевиль, не «Маленькие птички»**,
не сценка, где брюнет в блондиночку влюблён.

С детьми, под сенью пальм, под африканским солнцем,
в краю, где климат жгуч и где не знают Муз,
где только лишь в еде понятен людям вкус,
сошлись пять чёрных дам, и каждая – с питомцем.

Не ведом никому, не названный никак,
Оазис не увлёк творцов стихов и прозы,
о нём ни слова нет в издании Бюлоза****,
цветущем меж газет, как самый яркий мак.

Сандалии там шьют из кожи антилопы,
но всем милей ходить, не отягчая ног.
Ни разу не ступал на местный грунт сапог,
пошитый где-нибудь на фабриках Европы.

Из живших в том Раю любой цветной Адам,
с Понсаром*****заодно, не посчитал бы бредом,
что вовсе ни к чему перчатки за обедом.
Так думаю и я, и честь им всем воздам.

Помимо островов в пучинах океана,
лишь тут бы мог спросить печальный Робинзон,
будь с Пятницею он навеки разлучён:
«Где может слаще быть, чем в брюхе у каймана ?******».

Куда как не сюда придёт цветной мудрец******,
который выдвинул безумно мудрый довод,
что струны арф и лир – как телеграфный провод –
транслируют нам то, что выдохнул Творец ?

Итак, под купой пальм невежество царило.
А пятеро мамаш сплотились в круг попеть,
кормя своих ребят с мордашками как медь.
И всех палило зло нещадное светило.

И вдруг, худой, как жердь, пред ними стал чужак,
держа в руке буссоль, в тропической панаме,
при том же и в пальто, с холёными усами,
с пергаментным лицом, колючим, как наждак.

«Я – Эдвардс-Хэтчинсон, географ-страновед.
Я – ваш английский друг». Мамаши – в удивленье.
Смотрели впятером в немом недоуменье,
как дикие слоны на стриженый боскет.

Тут грянул смех да так, что дрогнул бы Гефест.
У дам раскрылись рты от уха и до уха.
У каждой трясся зоб и колыхалось брюхо.
Гость здравствовать просил и сделал мирный жест.

Учтивость не спасла. Он был, вослед Орфею,
одним ударом сбит и рухнул на песок.
Британская душа умчалась наутёк,
без жалоб, в небеса, в святые эмпиреи.

Он сварен был тотчас без лишней суеты,
и в чревах милых дам пропал бесповоротно.
От запаха его у них в ноздрях щекотно.
Подобные пиры и там не так часты.

Но слава небесам ! Всё обошлось без шума.
Оазис – вдалеке от европейских глаз.
Прогресс застрял в пути и не завёз в Атлас
ни Белых Галстуков**, ни Чёрного Костюма**.

Отсрочка – не навек. Уверен, что прочту,
когда перекроят всю дикость по-французски,
там надпись на щите: «Горячие закуски !
Стоянка семь минут. Платформа Томбукту».

Но в мире есть места, где Библия не стала
струить в сердца людей свой благостный бальзам,
(хотя шрапнель их всех воспитывает там).
Ликуй, поэт, пока есть где-то каннибалы !

В забытый богом край, как смею полагать,
шесть тысяч лет назад заброшенные дюны,
к нам Ангелы придут и, нежно тронув струны,
нам песни пропоют про мир и благодать...

Рассказ пришёл к концу. Прощаюсь с бедным бриттом.
Но я не осужу всеядность чёрных дам.
Мне нынче просто жаль, что не был с ними сам.
Географа я б ел с отменным аппетитом.


Ernest d’Hervilly Bucolique Noire

A Eugene Viollat*

Heureux (loin de Paris ou l’Habit-noir** triomphe
Sur le dos du Progres, ce bienfaiteur amer)
Le touriste defunt que l'on jette а la mer
Ou le requin se joue aupres du monogomphe!

Il n'a plus а creuser l’ “Or not to be d'Hamlet!
Et close pour toujours est sa bouche aux mensonges;
Sans reves, il sommeille en un doux lit d'eponges
Comme au sein maternel l'enfant ivre de lait.

Tel est mon humble avis..— Maintenant je demande
La parole pour un fait personnel. Hier,
Des vers me sont venus, soudain, dont je suis fier;
Le fait est qu'ils ne sont pas ecrits sur commande.

Le sujet en est neuf, mais triste. — Malte-Brun***
Cherirait mon recit pour sa morale saine :
Pas de “Petits oiseaux !” ** et je passe la scene
De l'heroine blonde et du jeune homme brun.

— Sous les dattiers poudreux d'une Oasis sans ombre,
Dans cette Afrique australe, etrangere aux Beaux-Arts,
Ou l'estomac se fait l'esclave des hasards, ,
Cinq negresses chantaient pres d'une eau chaude et sombre.

Le soleil ruisselait dans l'air incandescent ;
Cette Oasis etait vierge de tout article
Epais, soit au Cosmos****, soit au Morning-Chronicle****,
Soit au Buloz****-Journal, ce pavot florissant !

Aucun soulier cousu dans notre vieille Europe
N'avait laisse sa trace au sable fin et chaud
De ce pays cache comme un coeur d'artichaut :
On n'y connaissait pas, surtout de nom, le trope !

Mais dans ce paradis torride, des Adams
De couleur vivaient, gais, sans avoir, — de leur vie ! —
D'apprecier Ponsard***** eprouve quelque envie :
« N'achetant point de gants, ils dinaient : » — Noirs prudents.

Bref, c'etait le pays — le seul — а defaut d'iles,
Ou l'on put s'ecrier encor, loin de Verdi******,
Robinson sans journal — et veuf de Vendredi :
Ou peut-on etre mieux qu'au sein des crocodiles ! »

Car — desormais — ou fuir le noir Ingenieur ******
Decore, qui compare (insondable delire!)
Les fils du telegraphe aux cordes de la lyre,
Disant qu'а votre souffle ils resonnent, Seigneur !

Donc, au soleil sans frein, qui jaunit et terrasse
Les dattiers rabougris, cinq negresses chantaient,
Tandis que leurs poupons noircissants les tetaient.
Dans l'Oasis regnait une ignorance crasse.

Tout а coup — maigre et long — la boussole а la main,
Un etre — en paletot — apparut devant elles ;
Des favoris tracaient leurs courbes immortelles
Sur sa face semblable а du vieux parchemin.

Je suis Sir Hutchinson (Edwards), un geographe
De London, » leur dit-il. — Avec son nouveau-ne
Chaque negresse prit cet air tres-etonne
Qu'affecte l'elephant а l'aspect d'une agrafe ;

Puis un rire eclata (comme en connut Vulcain)
De leur oreille gauche а leur oreille droite !
Or l'Anglais ajouta d'une facon adroite :
« Comment vous portez-vous? » en langage africain.

Politesse inutile! — Il eut le sort d'Orphee.
De son corps, qu'un seul coup sur le sable abattit,
Son ame « britannique» au ciel en feu partit,
Toute sanglante, avec une plainte etouffee !

Cuit а point sur un feu de joncs secs, le savant
Repose maintenant en de sombres poitrines ;
Son souvenir parfois dilate les narines.
Helas! de tels festins se font trop peu souvent!

Gloire а Dieu! — L'Oasis reste obscure, et vos planches,
Atlas, ne portent point son vieux nom guttural,
Le Progres cherche en vain cet.Eden immoral
Qui n'a point d'Habits-noirs** ni de Cravates-blanches**.

Ah! ce n'est qu'un repit d'un jour! Tout disparait :
L'Inconnu! l'Imprevu! Le globe se francise,
Sur les Indicateurs il faudra que l'on lise :
— TOMBOUCTOU— (Buffet.) (Bif.) — (Dix minutes d'arret.

Mais il est des pays ou les Bibles, par balles,
N'iront jamais verser la celeste liqueur :
Poetes, o famille exquise de mon coeur,
Rassurez-vous, il est encor des cannibales !

Oui, tout l'indique ! — il est des coins delicieux,
Ignores depuis six mille ans, greves etranges
Ou la trace des pieds adorables des anges
Apparaitra soudain, toute fraiche, а nos yeux.

Je conclus. Apres quoi j'execute un paraphe :
Negresses au front pur, aux gorges de metal,
Que n'etais-je avec vous sur votre sol natal,
J'aurais, plein d'appetit, mange du geographe!

Справка.
* Известен художник Eugene Joseph Viollat, умерший в
1901 г., автор рисунков или картин на исторические темы, в частности портретов Екатерины II, Наполеона I, Марата, Дантона, Робеспьера, которые были потом
гравированы другими мастерами.
**Habit-noir, Cravates-blanches – чёрное платье, белые
галстуки – скорее всего это отклик на то, что на сцене,
в литературе, в работах каррикатуристов и иллюстраторов во Франции постоянно обыгрывалась
эта тема. Например, “L’habit noir” par Gustave Geffroy,
“Un monsieur en habit noir”, comedie en un acte par Abraham Dreyfus (1872); “Cravate blanche”, comedie en
un acte en vers par Edmond Gondinet (1873) и др.

** “Petits Oiseaux” – «Птички». Возможно, что здесь упоминается комедия, поставленная на парижской сцене в 1862 г. -“Les Petits Oiseaux”, comedie en trios actes par MM Eugene Labiche et Delacour.

*** Конрад Мальт-Брён (1755-1826) – датско-французский географ и журналист. (Его первоначальное имя Malthe Conrad Bruun). По его инициативе в Австралию были завезены верблюды. Его сын – Victor Adolphe Malte-Brun (1816-1885) – тоже известный французский
географ.
****”Cosmos” (парижское издание), “Morning Chronicle” (лондонское издание 1769 -1862 гг.) – названия известных газет. Buloz-Journal – известная парижская газета “Revue des Deux Mondes”, которую издавал Франсуа Бюлоз (годы его жизни 1804-1877).

*****Франсуа Понсар (1814-1867) – французский поэт и драматург, в трагедиях которого блистала актриса Рашель. Член Французской Академии с 1855 г.
Перевёл байроновского «Манфреда». Автор пьес «Лукреция», «Агнеса де Мерани», «Шарлотта Кордэ», «Влюблённый лев», «Улисс», «Галилей», комедий «Честь и деньги», «Биржа», «Что нравится женщинам».

******Вопросы, которые не удалось пока выяснить.
I.Д’Эрвильи упоминает в связи с Робинзоном Верди.
Но в 1867 г.была поставлена на сцене опера-буфф Жака
Оффенбаха «Робинзон Крузо». (Может быть, в виду
имеется именно она ?).
II.Упоминается награждённый чёрный инженер, повидимому, реальное лицо. Кто это, пока не ясно.
ВК

Эрнест д‘Эрвильи   Спокойствие и Тишь.
(С   французского)
Посвящено Альберу Мера* и Леону Валаду**

Европа вся в крови, её грызёт недуг.
Решай же, сердце, не пора ль в дорогу
вслед за моей мечтой, окрепшей понемногу ?
Пусть случай нам послужит как гайдук.

Уедем ! Слышишь ли, как радуются совы,
что гаснет свет и всюду мёртвый сон ? -
И никаких помех не станет для ворон,
лишь рыть могилы будут люди снова.

Мне ненавистен вид парадов и балов
всех взявших верх красавцев при мундирах.
Я больше не хочу смотреть на стены в дырах
на уровне прострелянных голов.

Нет силы привыкать к тупым и мрачным лицам.
Уедем, прочь от яростных людей,
в край ласковых озёр и чёрных лебедей –
к изящным гордым красноклювым птицам.

Весь старый косный мир умом не слишком дюж
и так себялюбив, что станет дурно.
«Давай-ка, - предложил мне скваттер из Мельбурна.
Исследуем с тобою дикий «БУШ» !

Ах, сердце ! Ты дрожишь. Невелика охотка
страдать в глуши. Ты полнишься тоской.
Но ждущие нас там забвенье и покой –
ценнее золотого самородка.

Отправимся в места сплошных лесных причуд,
где странствует по зарослям колючим
привыкший вольно жить под здешним солнцем жгучим
босой ЦВЕТНОЙ ДЛИННОВОЛОСЫЙ ЛЮД.

Здесь сотня тысяч ферм – уже не так-то мало.
Австралия бодра и молода.
Мне стоит приложить немножечко труда,
чтоб хижина в мускатной роще стала.

Прощайте же Париж, и Сена, и гребцы,
чьи лодки были сказочным соблазном.
Теперь мне предстоит по чащам непролазным
в сплетеньях троп распутывать концы.

В цепочке молодцов, пречёрных и косматых,
я тоже получу надёжный БУМЕРАНГ.
И врядли удерёт, где стану я на фланг,
хоть вомбат, хоть змея, хоть кто-то из пернатых.

Прощай салонный толк, пустая болтовня !
Мне в Буше интересней очевидцы,
которым есть о чём в их памяти порыться,
на корточки присевши у огня.

Безмолвные леса, похожие на крипты !
Мне облик ваш твердит о чудесах.
От светлых ваших крон – ясней в моих глазах:
казуарины, пальмы, эвкалипты !...

Ночами здесь цветы дыхание струят.
Сюда душа, взыскуя идеала,
вдова своих надежд, беглянкою домчала.
Пусть мирно спит, вдыхая аромат !

О сладкий детский сон, сменяющийся былью,
когда рассвет приносит не беду,
не горечь, а прилёт весёлых какаду,
раскрывших над тобою крылья !

Итак, скорее в Буш ! Но не на поиск руд,
не со старателем, везущим тачку,
стучащим молотком, всегда жующим жвачку,
ища в грязи блестящий изумруд.

Остерегусь гуляк, не окунусь в богему.
Хочу, чтоб был под пяткою песок,
который раскалён в безоблачный денёк,
где скачет, как летит, свободный эму.

В моих мозгах сейчас переполох.
Смущает утконос: ни зверь, ни утка.
Он – дивный парадокс, божественная шутка.
В нём редкостный реликт других эпох.

Скорей же в Буш ! Скорей ! На поиски отрады !
Расслабь крестец. Лишь там ты ощутишь,
на лоне мягких трав, СПОКОЙСТВИЕ И ТИШЬ,
как барабанщик, отлучась с эстрады.

Вот вижу: опоссум, повиснув на хвосте
в сени листвы, смакует праздник года.
Мне по сердцу твой вкус, о терпкая свобода,
здесь в дикой первозданной красоте.

В фантазии подчас рисуется мне сценка:
из зарослей, что рядышком стоят,
появится, смутясь, и завлечёт мой взгляд
приятная на вид аборигенка –

на крепеньких ногах, мне впору по годам,
старательная сборщица камеди.
Мне б по сердцу вполне пришлась такая леди.
Мы б зажили, как Ева и Адам.

Была бы жизнь тогда на счастье торовата,
я б никогда не вспоминал Париж,
увидев, как летит бульдоговая мышь
в оранжевом сиянии заката.

О нежная мечта, о добрый милый друг,
мой поводырь среди лесных тропинок !
Ты б ела, насбирав по кустикам, личинок.
Мы б любовались зрелищем вокруг.

Глядели бы, дивясь, придерживая охи,
как тысячи прыгучих кенгуру,
не то спасая жизнь, не то ведя игру,
скакали б, как чудовищные блохи.

Ernest d’Hervilly   Ombre et Repos
A Alber Merat*, a Leon Valade**

ASSEZ! — Viens, o mon coeur ! Exilons-nous !—Quittons
L'Europe sanglante et caduque ;
Viens ! Le Hasard sera le seduisant heiduque
Du reve qui nous prend. Partons !

Partons ! car les hiboux demandent, pleins de joie,
Une extinction des flambeaux;
Partons ! On va tailler de l'ouvrage aux corbeaux,
Ainsi qu'a l'homme qui fossoye.

Partons ! et meprisons ces gens qui vont demain
Decrocher de sombres timbales.
Viens! je ne veux plus voir les murs troues de balles
A la hauteur du crane humain !

Oh ! loin des etres noirs tout herissйs de prose,
Fuyons dans ce pays charmant
Qui voit sur ses lacs bleus voguer elegamment
Des cygnes d'ebene au bec rose !

Hors du cercle absurde ou, sourd a toute lecon,
L'ancien monde egoiste tourne,
Fuyons ! — et comme dit un squatter, a Melbourne :
Allons explorer le « Buisson ».

Au Buisson, lache coeur ! tu pleures, tu palpites
Tres-douloureusement, helas !
Partir est dur ? Partons ! — Allons chercher la-bas,
Le calme et l'oubli, ces pepites !

Allons dans les forets ou de ses pieds nerveux
Courbant les hautes graminees,
Vit libre, et meurt apres de splendides journees
La Race-noire-aux-longs-cheveux.

Dans l'Australie encor jeune et pleine de force
(Mais a cent milles des fermiers),
Puisse-je bientot voir, entre les blancs gommiers,
Le toit de ma hutte d'ecorce !

Adieu donc cette Seine avec ses canotiers
Eparpilles sur les rivages !
Je vais demeler, sous les muscadiers sauvages,
Le vert echeveau des sentiers.

Avec mes pauvres Noirs chevelus jusqu'au buste,
Arme d'un boomerang fameux,
Je chasse desormais les casoars-emeus
Et le phascolome robuste.

Adieu la causerie inepte des salons !
Il me faut les recits austeres
Qu'ecoutent pres d'un feu les chasseurs solitaires,
Le soir, assis sur leurs talons.

Bois muets, bois profonds, bois frais comme des cryptes,
Arbres aux troncs prodigieux,
Verdissez a jamais sur mon front soucieux :
Myalls, baobabs, eucalyptes!

Bois inondes, la nuit, de suaves parfums,
Voici mon ame fugitive ;
Bercez-la doucement, car elle vous arrive
Veuve de ses espoirs defunts !

Oh ! les sommeils d'enfant retrouves sous les branches,
Et finis sans reveils amers,
Quand les kakatoes ouvrent dans les cieux clairs
Leurs innombrables ailes blanches !

Donc, au Buisson !— Mais seul ! loin du mineur grossier
Qui lave, en sifflant, de la boue,
Ou va, tatant les quartz, — la chique sous la joue, —
A coups de son marteau d'acier ;

Loin des aventuriers vomis par tous les bouges,
Je veux sentir sous mon orteil
Le sable incandescent ou galope au soleil
L'enorme autruche aux cuisses rouges.

A moi l'Ornithorhynque etrange et decevant,
Paradoxale creature,
Ce quadrupede a bec, essai de la nature,
Qui semble un fossile vivant !

Au Buisson! au Buisson! — La seulement on goute,
L'oeil ferme et clair, les reins dispos,
Ce qu'aime tout batteur d'estrade : "Ombre et repos"
Sur le sol que l'herbe veloute.

Tel un jeune opossum dans les branches, l'ete,
Reve, suspendu par la queue,
La, je savourerai, pendant la saison bleue,
Ta saveur apre, o Liberte !

Puis, un soir, s'appuyant sur son wahna d'ebene,
Je verrai sortir des taillis,
Gauche et douce devant mes regards eblouis,
Une jeune et pure indigene.

Une jeune indigene aux solides jarrets,
Habile a recueillir les gommes ;
Et nous nous unirons comme les premiers hommes
Au sein des premiиres forets.

Ainsi je jouirai d'un bonheur sans melange
Sans me souvenir de Paris,
De l'aube jusqu'a l'heure ou la chauve-souris
Traverse le couchant orange.

O ma charmante epouse, o mon bien doux espoir !
Apres avoir pris aux fougeres
Les larves qu'aisement et gaiment tu digeres,
Nous nous amuserons a voir

Les graves kanguroos aux allures grotesques,
Emergeant soudain des halliers,
Se sauver, en sautant ca et la, par milliers,
Comme des puces gigantesques.

Справка.
*Альбер Мера (1840-1909) – французский поэт, парнасец. Был высоко ценим
Полем Верленом и Артюром Рембо.
**Леон Валад (1841-1883) – французский поэт, парнасец. Зарисовывал в стихах сцены парижской жизни, писал отличные триолеты. Сотрудничал как поэт и переводчик из Гейне с Альбером Мера, как драматург – с Эмилем Блемоном
(Emile Blemont).

Владимир Корман, поэтический перевод, 2009

Сертификат Поэзия.ру: серия 921 № 76055 от 28.12.2009

0 | 0 | 2711 | 20.04.2024. 13:45:23

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []