Поезд ушел

Она бросила за борт монету в сто лир и сказала:

- Хорошо бы с дочерью приехать сюда. Как это сделать?

Заходящее солнце высветило истончившуюся на лбу кожу с уже проступившими старческими пятнышками; подкрашенные волосы скрадывали седину. В наступающих сумерках она выглядела усталой, вечер не скрывал возраста.

- Вы хорошо поводили по Венеции, спасибо! Лучше, пожалуй, невозможно.

Он знал сразу, с первого услышанного от нее слова знал, что чужая по духу, главной чуждостью чужая женщина. Но тянуло к ней невероятно - и голубые глаза на миловидном лице, смотревшие из глубины покоя, в который хотелось нырнуть и раствориться, и легкое прикосновение руки, благодарившей за прогулку... И даже то, как внятно и от этого чуть механически выговаривает фразы, словно привычный к преподаванию человек. Она и впрямь оказалась учительницей в прошлом.

Несколько дней он наблюдал за ней и искал встречи, но держалась она независимо, с вызовом - именно так, как и должна держаться женщина, привыкшая возбуждать мужское общество, чтобы в итоге выбрать и подчинить того, кто более всего подойдет для необременительных и сладких временных отношений.

Его раздразнила эта вызывающая уверенность в себе, и он прямо предложил ей бродить вместе запутанными улочками старого города.

Согласилась она не сразу, что-то в ней сопротивлялось, и, когда они все-таки встретились в назначенном месте, на мосту, она дипломатично сказала:

- Не пришла, если бы не обещала. А вы мудрый человек, не стали настаивать...

Круизная жизнь на судне постепенно складывалась, возникли компании, компашки, группки... И они стали ходить вместе. Ее пальцы вздрагивали в его руке, она решительно морщила нос и выглядела возбужденной и помолодевшей.

Они все больше доверяли друг другу, и вскоре он знал, что муж ее был человеком себялюбивым, жилось с ним трудно, даже мучительно, и потому она его оставила. Одиннадцать лет воспитывает дочь одна; девочка уже взрослая, и не все с ней благополучно.

Он вежливо поинтересовался, что с ней.

- Фобии, - ответила односложно.

И тут же продолжила резко:

- Муж иногда является, хвастается то новой женитьбой, то новой машиной, а я принимаю его. Потому что самым трудным после развода оказалось одиночество и постель, не согретая родным теплым телом.

Живет она с дочерью замкнуто, дом стал их крепостью, никаких мужчин! Вся личная жизнь - это на работу и с работы. И вот ей, как награда, круиз по Средиземноморью.

Замуж она вышла, как многие приехавшие из провинции в столицу, влюбив в себя студента с будущим. Студент постигал секреты международных отношений, со временем стал чиновным человеком, отцом ее дочери и любовником приятельницы.

Она боролась за семью несколько лет, прошла жесточайшую школу ревности, наделала глупостей и теперь расхлебывает. Уже перенесла микроинфаркт; этот первый звоночек испугал - захотелось жить, любить, радоваться. И она ответила мужу тем же - сошлась с его другом, став счастливой любовницей. Но счастье оказалось трудным: любимый жил в Греции, виделись нечасто.

Завтра - Афины, и она будет у него. Увы, на встречу судьба определила всего сутки.

Спустя сутки он нашел ее на палубе. Луна утонула в морской воде, и мир казался перевернутым. Он тихо ее окликнул, но она плакала и не оглянулась.

Он повернул ее, мягко взяв за плечи, и неожиданно для себя поцеловал. Она не противилась, а губы у нее были солеными.

Они разговаривали. За бортом перемигивались и таяли огни Пирея. Когда огни исчезли и палуба опустела, спустились в его каюту, и она сказала, что любимый зовет переехать в Афины. Но как быть с дочерью? Столько проблем, а он ждет и пьет. Он известный режиссер, ему за шестьдесят, и ты ведь понимаешь, какая уж тут любовь... Так все сложно... К тому же шелковая беспомощность проведенной ночи расстроила их обоих. Он крепко выпил.

Глаза у нее стали круглыми, припухлыми. Они сидели в каюте, они смотрели друг на друга. Тени жались по углам, но, постепенно смелея, приближались, пока не залегли у нее под глазами, а ему обтянули скулы. Он напрягся и задышал чаще. Она поднялась и шагнула к двери. Но он догнал, поцелуями вернул к постели, рывком сдернул покрывало. Упали, переплелись руками, ногами, дыханьем.

Она властно отвела его руки, встала, спокойно сказала: - Отвернись, сумасшедший, - разделась, аккуратно сложив на вещах свои безделушки. Ни смущения, ни волнения, будто постоянно в его присутствии это делала.

Он наблюдал, как она, изогнувшись, чтобы не зацепить стул, стоявший на пути к нему, выпрямилась, и маленькие груди покачнулись, как игрушечные груши на елке. Тело у нее было сухое, бледное, усыпанное родинками.

- У тебя родинок - как звезд в небе, - сказал он тихо, опрокидывая ее на постель.

Она лежала спокойно и ждала, и, пока он целовал лицо, прикусывал нежно ухо, постепенно спускаясь ниже - вот уже шея, вот упругий бугорок розового соска, - она считала минуты, когда произойдет вздрог, и тело ее захочет... Готовясь, она слегка приподнялась и развела ноги; он понял, соскользнул ниже и припал к светлому кустику, пахнущему терпким лавровым запахом, который она постоянно и безуспешно пыталась заглушить дезодорантами. И, когда язык его равномерно заскользил вверх-вниз, она наконец вздрогнула и охрипшим голосом быстро проговорила:

- Еще, пожалуйста, еще!

Но он заторопился и взял ее, сразу глубоко войдя в вязкое тепло, а она выдохнула:

- Ну же, пожалуйста, еще!

И мягко добавила:

- Не забудь, я нормальная женщина...

Он толкал ее резко, ритмично, и она полетела, полетела в полуобморочную тишину - и поняла, что хочет, хочет его и будет теперь хотеть все время...

- А сколько у нас времени? - подумала вслух.

Он напрягся, захрипев, как конь, и это ей тоже понравилось. Она лежала уже расслабленно, поджидая его запаздывающего, и он, вскрикнув по-женски, затих; только пальцы перебегали от соска к соску, теребя и приласкивая.

Замерев перед дверью каюты, они прислушались, тихо ли в коридоре.

Ушла она крадучись, спала беспокойно, но утром, когда встретились, все оказалось просто и безусловно. Она была его, а он ее - на все оставшееся круизное время. Вот только времени оставалось мало.

- Почему ты не сразу решилась?

- Потому что не хотела волнений.

- Почему же тогда решилась?

- Потому что захотела! Ты чудо, я позавидовала твоей влюбленности, - сказала она безнадежные слова.

И он понял, что это свет, это счастье, это праздник. И, значит, конец ведом, и он не за горами.

Все последующие дни его лихорадило. Ночь начиналась потребностью взять блокнот и написать. Что написать, зачем? Но лихорадило сильнее, и душа выплескивалась в строчки: "Встреча наша странная? Выбор мой случаен? Не казни, желанная, - я неотлучаем".

Он много думал о своем состоянии: никогда, никогда прежде не переживал подобного. Классический роман со случайным началом, стремительным развитием и неизбежным драматическим концом.

Они были удивительно разными. Как, почему, зачем свалился он на ее голову?

Она постоянно отрезвляла его тщательным подбором слов - чтобы не сказать чего-нибудь поощряюще-приятного, не выказать чрезмерную теплоту, превышающую то, что испытывала на самом деле.

А что она испытывала?

Она боялась его внезапных вспышек, когда он, обнимая, вдруг забывал о ней и погружался в себя, прислушиваясь... Он погружался в то чувствуемое тонкое, ткань которого легко растворялась даже от мысли: "Все равно я тебя уже присвоил и никуда не отпущу, не надейся. И не возмущайся: "не отпущу" - это состояние души, а не о конкретных наших телесных проявлениях. Я люблю тебя. Впервые говорю эти слова без натуги и уже не стану делиться ими с кем-то помимо тебя. Я тебя люблю, и это уже помогает мне жить".

Она этих вспышек боялась - за ними виднелась иная жизнь, другая женщина, и была опасность для нее. Ей не хотелось туда, где она уже бывала с другими и куда он вел ее все круизное время и, похоже, собирался вести дальше. Туда, где сначала бывают счастливы, а потом подступает реальная жизнь, без флера влюбленности и праздника, подступает одиночество и отчаяние... Она знала, что не станет любить его.

А ему хотелось ее любить. Он боялся гибельной обморочной тоски, которая накрывала с головой при воспоминании о ней. Ему хотелось трогать ее руками, смотреть, как она ходит, словно немецкая заводная кукла, с ровной неподвижной спиной и откинутой головой, старательно придерживая локти у бедер, чтобы не размахивать руками. Когда она шла, возникало ощущение, что не идет, а сидит на очень твердом стуле с очень прямой спинкой. Ему нравился странный эффект от несвободной ее походки, нравилось наблюдать, как хочет она казаться красивой. Она привлекает броской старательностью быть замеченной, понимал он.

Искусственные блондинки похожи друг на друга этой женской старательностью, простительной слабостью, на которую падки мужчины.

Но он вспомнил ее светлый кустик в пряно пахнущем шелке трусиков и рассмеялся: кустик не был искусственным - она действительно блондинка! Он обрадовался этой действительности, потому что подделки его всегда раздражали. Всем она была хороша; даже ноги, которых она стеснялась из-за бутылочной формы, считая некрасивыми, и то под длинной юбкой прятала, то из брюк не вылезала, не мешали его однозначному приятию. Хочет считаться красивой? Он ее убедит, что да, да, она единственна и прекрасна! А ноги вовсе не главное. И он сказал:

- Ты сегодня стояла на узкой мальтийской улице с очками в руках, прядь волос падала прямо на нос, а глаза смотрели мягко, терпеливо ожидая, когда же вылетит птичка, - и у меня такое размягчение организма произошло, что я едва не выпустил фотоаппарат из рук и не стек на асфальт... Я внутри бесконечно с тобой разговариваю, и лицо твое поминутно всплывает...

- Как жаль, - отвечала она. - Ты настоящий, сильный мужчина; я благодарна, что ты возвысил меня своим чувством и защитил наши отношения от множества глаз и языков. Но... я железная леди, меня все так называют, и вряд ли у тебя хватит сил, характера и... денег, чтобы разоружить меня окончательно.

- Я не уверен, - сказал он виновато, - не уверен, что ты позволила бы мне так с тобой поступить. Мы можем быть только любовниками, и я понимаю, что именно этого ты мне не простишь. Но как бы я хотел умчать тебя на ковре-самолете, чтобы насовсем, к теплому Эгейскому морю...

- Да, - бросила она раздраженно, - и ты, конечно, подарил бы мне все звезды и мир в придачу!..

Последние четыре дня они почти не разлучались. Обед делил день четко пополам, и они успевали убежать ото всех и спрятаться в постели дважды - до и после обеда, чтобы утонуть в переплетении рук, ног, разговоров.

Впрочем, разговоров становилось все меньше от раза к разу - сплав нежности и желания вытеснял слова, поселявшие в душе беспокойство.

И вдруг он понял главное в их отношениях. Они, намученные жизнью немолодые люди с багажом неспокойной памяти, хотели покоя. И не давали его друг другу. Вместо тишины получался праздник с суетой трапа, ведущего в сутолоку чужих городов: венецианские фонтанчики на площади среди голубей, ручных и наглых; каирский музей, в котором они целовались, как сошедшие с ума подростки; базар на Родосе, где он купил игрушечного слоненка жене и даже не скрыл этого от нее; седьмое чудо света, величественное и огромное, в узкие и душные проходы которого приходилось пролезать на четвереньках, и он пошел первым, а она всю дорогу упиралась лбом в его подвижные ягодицы пятьдесят второго размера, и раздражение заслонило восторги... И еще эта неуемная стая шакалов (милейшие люди, впрочем), что питалась их отношениями, не имея своих - таких же ярких и внезапных, как бенгальский огонь...

Все должно было кончиться. Скоро. Уже завтра, - думал он и плакал. Завтра она пересядет с "Леонида Собинова" на поезд, чтобы уехать в свою жизнь, а он, как все провожающие, сойдет на перрон и вернется в свою жизнь - жизнь стойкого оловянного солдатика. Двигаться с этим заданным условием жизни семейного человека трудно, но выстаивать - возможно. А кроме того, он свою жизнь уже поделил на "до любви" и "после встречи" и знал, что теперь справится со многим, и быть им рядом вовсе не обязательно.

В жизни "после встречи" не было места - даже щелочки не оставалось - для его света, его пронзительной и никому, кроме него, не нужной влюбленности в чужую, так и не ставшую близкой женщину. Усталую, опустошенную, но с упорной привычкой привлекать к себе внимание мужчин.

- Понимаешь, - говорила она ему прощаясь, - я не хочу давать тебе свой домашний телефон, у тебя жена, я боюсь сумасшедших жен. Все жены сумасшедшие, я сама была такой, я помню... Отношения наши возможны только при условии тайны, и я эту тайну обеспечить могу. Но ты... ты так искренно влюблен... Ты предашь меня.

Он плакал, не стесняясь, и она, погладив его по щеке, беспомощно повторяя: - Ты чудо, чудо! - все-таки дала номер домашнего телефона, но предупредила о "крайнем случае", "самом крайнем".

- Я приеду, я найду способ приезжать регулярно! - шептал он прерывисто. И впервые в жизни нарушил правило и не ушел, как обычно, до отхода поезда, а стоял и смотрел, как уплывает ее лицо, ее обесцвеченные пряди, прядки, прядочки, чувствуемые губами и сейчас, когда мигают красные, запрещающие огни последнего вагона.

Ольга Ильницкая, 2009

Сертификат Поэзия.ру: серия 1083 № 74705 от 17.11.2009

0 | 1 | 2094 | 19.04.2024. 07:45:42

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []