Веле Штылвелд: Майский синдром, ч. 8

15.

Похоже, что весь этот месяц что-то неотвратимое подбрасывало все время Дервиша и Люльку навстречу друг другу, но они все еще ерничали, упрямились, пытались оставаться в своих социально-возрастных мирах, и были очень самоуверенными в том, что с их мирами ничего собственно не случится, не имеет право случиться, ибо их миры были просто обречены на взаимное непересечение...

В снах к Дервишу снова приходила энная по счету вселенская война. В той недоброй Вселенной, давно уж забыли те далекие годы, когда земляне не воспевали войну, не понимали и не принимали её, и как могли, гнали от себя эту межусобную кровавую суку…

* Уголья сожженных слов – рубикон костра.
Смотрят сумерки на жен юноши с холста.
Рисовал их Имярек – раненый абрек, –
хоть по-русски ни гу-гу, – тоже человек.
.
Он запомнил их в плену – у себя в горах:
вон, мулла там – на молу, а над ним – аллах.
Под аллахом – только пять раненой земли –
очень высоко в горах. Русских там ни-ни…
.
Кроме этих – за бакшиш – и они домой.
Детки малы, женки шиш кушают порой.
Командарм комэску: – Пли! ПТУРС пошёл, второй.
Камни, камни… Нет земли – ТАМ – над головой…
.
Уголья сожженных слов – рубикон костра –
нет аула: деток, жен… И парней с холста.

Пока Дервиш обо всём этом думает, его маленькая приятельница-умница Люлька вдруг произносит:

– И все-таки, Дервиш, я попробую какое-то время побыть с тобой рядом… С тобой действительно, Дервиш, что-то происходит... Хоть и не моя в том вина… Просто, Дервиш, это я так решила, – почему то очень поспешно добавляет она, как отчаянно смелый экспериментатор.

И тогда Дервиш припоминает, что во времена позднего палиозойя именно такая юная леди изобрела когда-то в мире иглу из плавников ныне ископаемых древних рыб, и этой иглой почти до сих пор лихо сшивали шкуры нерасторопно убиенных медведей превращая их навсегда в рукавицы, унты и шубы... Ох, и быть самому Дервишу в Люлькином мире унтами с малахаем...

* Правду можно видеть разно, в истину – играть…
Правдою иной обидеть может даже мать.
Правда – вечно бестолкова, истина – вдвойне.
Полуправда – суть не нова – в истинной цене.
.
По полправды, по полчувства, по чуток вранья –
это целое искусство, но не для меня…
Брежу правдой в тяжкой хватке с жизнью пополам,
и, воистину!, ликую, если в чем-то прав!

16.

9 мая 1996 года для всех постсоветских Землян день особый. Это день нашей Победы, как бы не юлили сегодня те, кто прямо из-за бугра привозит в наш навсегда порушенный мир смирительные рубашки немецкой сытости и добротности... Все это – только видимость, ибо на деле, мы те еще унтерМенц – славяно-еврейские недоистребленные недоЧеловечки, которых сегодня стало модно кормить, как и безропотно бессловесных аквариумных рыбок... Но беда то в том, что сегодня подкормить нас решили пираньи... Нам бы не забывать, что все-таки мы, а не они – победители... А немцев Дервиш по-прежнему истреблял бы, ибо Дервиш не верю в их Благость...

* Из следственной части депеша пришла, что летчик Карачек – гнида…
А тот за штурвалом всё пел: ла-ла-ла, сражаясь в небе Мадрида.
.
У летчика Франца шесть пальцев ноги оторваны взрывом навеки.
Кто скажет теперь, будто жмут сапоги счастливому в небе калеке?
.
И летчика Миклоша вовсе без ног носило по небу три года…
И то, слава Богу, – «испанских сапог» ему не знакома природа.
.
У летчика Нельсона был дальтонизм – в кальсонах зеленого цвета
он мчался по небу, как сорванный лист, и грохнулся факелом в лето.
.
У летчика Олуха нет орденов. А, впрочем, ему и не надо –
он навеки пьян и бездарно здоров для секса, войны и парада.
.
У летчика Трахалы нет головы, а он торжествует поныне –
на атомной бойне он выскалит: Гы! холодной безумной пустыне.
.
Есть летчики-ассы, и есть «глухари» – порхают, как птичье отребье,
есть «пахари неба» и есть «ухари» – в них боен грядущих нахлебье.
.
Не надо убитых, не надо живых, дерущихся в схватке конвоя.
По небу проносится память о них, парящих средь чертово воя.

Во сне у дервиша происходит покупка подколенного женского (такая странная во сне ассоциации) белого хлеба в булочной Зиновиев Гердов. Вокруг – сплошные Зиновии Герды... Все они в разных театральных костюмах, шляпах, манишках, портках... Некоторые даже в выкрахмаленных белых халатах продавцов. Эти продавцы особые: всем вошедшим в их булочную сразу при входе выдают этот хлеб. Все происходит на каком-то театрализованном верхнем ярусе булочной, в то время как на нижнем ее ярусе, где-то далеко внизу существует такой же огромный зал, как и на верхнем обитаемом земными людьми ярусе. И там тоже продают этот такой странный подколенно-женский хлеб, но туда никак не пройти. Туда не ведут ступени, туда же нет ни единого лестничного марша.

* Наши Хароны ведут похороны черных колонн.
Наши главкомы ведут батальоны черных имен.
Черные метки черной разведки черного дня.
Снайперы метко ищут отметку: Ты или Я.
.
Вычурно будут залпы орудий в вечность палить,
Только не будет тех, кто забудет нас хоронить.
Нас похоронят, не проворонят те, кто уже
Вычислил четко день наш последний времени «Че».
.
Длань погифиста, тень остракизма, годы во сне.
Губим Отчизну, в черную тризну – кровь на стекле.
А в застеколье, как в Зазеркалье – люди в Аду.
Войны без тыла, время остыло в черном бреду.

Глухое разделение на верхний и нижний миры хлебного восприятия. Тот нижний зал где-то совершенно далеко внизу. Прямо с купленным хлебом Люльчонок ведет Дервиша за руку прямо в тот компьютерный класс, который так и остался после компьютерного халамейзера Микки в остывающей школе.

Но он почему-то оказывается в спортивном зале. При этом – компьютеров очень мало. Но, как и всегда очень много детей. Но все они в каком-то немом недоразумении... Все эти компьютеры не работают! Ведь это старенькие ДВК-3,4 с еще той операционной системой – Real Time System-11, описание которой у самого Дервиша есть! О, он не зря так стар! Купите... Маленькая рыжеволосая женщина с больными зубами смотрит на Дервиша подозрительно:
– А зачем?
Зачем ей вся эта литература, когда от нее никто не требует и грамма работы. Да к тому же она просто не понимает ни бельмеса в компьютерах!..

В это время подколенный хлеб, размякший у Дервиша на руках, все больше напоминает чью-то выпуклую женскую грудь... Продавец в булочной Гердов очень гордо выдавал Дервишу почему-то бесплатно две большие пышные буханки, и теперь уже у Дервиша на руках дышит чей-то полный комплект.

От невольного удивления Дервиш присаживается на диван для праздных посетителей и кладет комплект оживших женских грудей прямо перед собой. Вот тут-то они и начинают дышать: вздох, выдох, вздох... А при всем этом к ним прирастает шея, голова, волосы, бедра, талия, ноги... Вот уже на Дервиша смотрят округлые живые форму округлых голых грудей, вертится по сторонам вздорный нос, вращаются в разные стороны зеленые глаза с мигающими рыжими ресницами и все то, что совместно принято называть какой-то приблудившей в сон женщиной... Она мечет громы и молнии!.. Дервиш ей жутко неинтересен!! Вот-вот и она начнет безумно скандалить... О, она умеет скандалить...

От невольного необъяснимого ужаса Дервиш просыпается... Последнее, что запоминается, это печальный взгляд своего компьютерного адъютанта. Она смотрит на Дервиша прощально, с какой-то недетской щемящей укоризной... И от этого взгляда можно сойти с ума. Дервиш не вписался в собственный сон, сон не принял своего рациента...

Дервиш в привычной для себя прострации опять дежурно пишет строчку за строчкой:

* Дожить до Чуда и увидеть свет – зеленый, не кровавый, но ранимый…
Так под ногами вязнет утром снег в предгорьях прикарпатской Украины.
Я здесь служу, не зная слова "джа", которым открестился мир вчерашний
под траверсом холодного дождя, в котором гибнут травести изящно.
.
По лучику, завёрнутому в "джа!", зажатому в ажурной бандероли,
я вырвусь за всегдашнее "нельзя!", и тем сорву с души своей мозоли.
Я пережил земное ремесло писать и жить – мечтой – не на бумаге.
Я выскользну за "джа!!!" смертям назло, влекомый тем, что ждут небес бродяги.
.
Дожить до "джа…" и пережить Джулу, джихад, войну, скорлупье черносева,
войти сквозь плевела в свою страну, восстав зерном отборного посева.

Когда-то Димка Амии иронически произнес о подобном в них с Дервишем состоянии:

* Поэты как-то между строк сожрали Звёздный городок.
А на закуску – шпроты. Такая из работа…

Подупражняться в повседневно-поэтическом особенно захотелось после беседы с Володей Ковальчуком:

* Мимо джипа "Гранд Чероки" пролетают в небе лохи... – пришло во время беседы…

Это строчка вышла предметно о том, что может в нашем мире произойти, если только вдруг найдутся умельцы и начинят такой джип где-нибудь в центре города, хотя бы на той же Стретинской у дома Владимира зарядом тринитротолуола... А такие отчаянные таки смогут и на это пойти... Как слабо еще знают правители свою совершенно нище-голодную народную массу... Очень скоро в ней самообразуются отряды камикадзе и решительно уничтожат весь этот подкрашенный в желто-голубые «кружавчики» по-прежнему весь этот красно-коричневый мир...

Спасти от сумятицы этого безумного мира еще способна если уже не любовь, то хотя бы только влюбленность... в мире Дервиша – в своего маленького компьютерного адъютанта Люльку...

Володя очень хочет поехать с Дервишем на заседание поэтического клуба "Антарес". Ему накипело прочитать свое десятиминутное эссе о патриотизме. Они договариваются встретиться 14-го числа в районе пяти часов у станции метро "Университетская", где Ковальчук будет ждать Дервиша в красно-оранжевом автомобиле. В автомобиле цвета раскаленного летнего солнца на самой кромке заката. Знать бы Дервишу заранее, что когда-то именно этот автомобиль увезет его в ад...

Пока же они только шутят:

– Товарищ майор, – вызывающе громко орет в телефонную трубку Дервиш, – запишите, пжлста, на свой магнитофон все то, что я сегодня изволю себе желать на сожрать: Устриц под лимонным соком – раз, Устриц под лимонным соком – два, Устриц под лимонным соком – три, ах, черт побери... От голода сожрал бы стаю голубей, как бомжи и бомжихи.. Мясо хоть у них гадостно сладкое, но зато решаются проблемы экологии – чистые памятники и полные желудки... А ведь голубей, голубчик майор, даже в войну не ели. А вот в наши дни всеобщего изобилия едят, хрумают, жрут, и, да будь проклято это Время с немецкими раздачками в наш день Победы!..

Володя Ковальчук горько жаловался, что в войну, в оккупационном Киеве ему однажды пришлось есть с голоду воронье мясо.. Так и не прожевал – вывернуло всего из себя, ибо Господь определил, что есть Земным тварям, а что Человекам, даже в эпоху тотального геноцида первых бравых лет независимости, обильно политых дешевым пойлом для черни...

Вот, что уже точно делает хваленная независимость, то это напрямую решает вопросы комплектации панства, и доводит до края могилы тех, кому Дервиш хотя бы на время выдал просто талоны на бесплатные обеды, на то самое время, пока не востребуется именно она, вечно голодная, но истинно народная элита нации, о которой столь страстно говорил покойный академик Вернадский...

Он не эмигрировал от Советов, он бежал от независимых в ту пору зачухранцев. Тогда еще он уже понял цену подобного рода независимости. Потому и нация у нас без элиты. Она скорее вымрет, чем в очередной раз падет на колени. Не мешало бы об этом подумать на трезвую голову идеологам Независимости от... желудков. Аминь!

17.

Шесть часов у живого иконостаса. Люлька пришла в мир Дервиша чуть ниже полудня... Это был истинный петинг-марафон взаимной Духовности, взаимодоверия, взаимной зеркальной близости.

Странно наблюдают друг за другом Дервиш и Люлька – как бы из огромного расколотого на двоих Зазеркалья... В присутственном мире Люлька выглядит как маленькая пухленькая джинсовая крошка Барби Енот...

Джинсовку когда-то подарил ей незабвенный замдиректора по воспитательной работе при директоре-однокласснике НИкНикКаре, с которым Дервиш просидел всю страшную школу за одной первой партой. При этом оба так и не сумели достаточно повзрослеть, да так и остались на дружеском коротке в одном большом выпускном классе жизни...

А незабвенный школьный замдир Володя, которого давно уже перестала кормить педагогическая стезя школьного душеведа, перешел затем в службу по охране американского посольства, хотя и для него из немецкого впоследствии гуманитарного укради-дерева, выросшего на немецких джинсовых курточках наладился крепкий пиар (public reletions) со старшеклассницами и молодыми коллежанками… Когда чаша сия взбурлила, и одна из коллежанок предъявила истицу положительный тест на беременность, он в силу своего таланта ресторанного лабуха дал, похоже, ей отступные, прикупил себе новую квартиру на Оболони, и перешел начальником охраны в один из коммерческих банков неугомонной столицы, которая так и не обучилась за годы независимости жить по средствам, и рвала из-под себя подметки всякого, кто перед ней расшаркивался и мешкался.

Конечно же, очень давно позабыл ту маленькую смазливую девочку, которую, за активное участие в школьной самодеятельности он отправил когда-то на престижный отдых в Германию... В те годы деньги на отдых таких вот, как Юлька, девочек старательнейшим образом просил и вымаливал у своего подлунного мира Дервиш, так и никуда не поехавший... Такие как он вынуждены были оставаться в тылу. Для них, полукровок столичных реально границы открылись только после Оранжевой революции… То есть по времени описываемых событий, собственно, никогда. Никогда Дервиш не мог даже и помечтать хотя бы на мизерной отлучки из засосавшей его повседневности. Не поехала у него от всего этого непережитого крыша ума… Он пережил всё – избиения, проваленное интервью с синюшне-оттечным лицом в американском посольстве и многие другие отмашки постсовкового клира, с которым поклялся бороться до конца своих дней.

Но сейчас об этом думать не приходилось, словно сама сказка через годы пришла в его домашнее одиночество с которого в том числе давно уже выпали и Владимир и НИкНикКар – отставленные самой жизнью от ручейка Детства, из которого они позаимствовали… То же, как видно, вскоре ожидало и Дервиша. Но пока перед ним был явлен образ мадонны…. И эта маленькая сказка буквально ввергла его во взаимно доверительный комплекс неприкасаемости к миру, который не ему предполагалось нарушить.

Но, как говорил старый послевоенный редактор «Сельских весте» незабвенный Сигель Григорий Маркович, – судьба играет человеком, а человек играет на трубе… Так оно, увы, со временем и случилось….

18.

Дервиш корпит над заметкой в реферативный сборник для института философии НАН Украины. Путь туда указал ему Андрей Беличенко, и сейчас Дервиш преображен и обряжен в уже в иные духовные шаты, хотя более высоких шат чем потертые штаны школьного учителя информатики он для себя не желал бы….

* «Эматология – это наука о следах. Да, все мы следим на этой грешной Земле. В особенности – литературные люди. В этой связи запомнился предметный поэтический экскурс в затронутую проблему оппонентом диссертанта, молодым к.ф.н. Юрием Миловым.

– Представьте себе, – предложил собравшимся на защите он, – что вы идете по зоопарку в пору, когда зверей уже увели на ужин... Что вы в этом случае наблюдаете?..

Дервиш представил:

* Клетки, вольеры, стойла... Следы тех животных, на ужин которых уже увели...

"Идея Андрея, подумалось вдруг, но записал-то её Дервиш!" – весело расписался в дневнике Дервиша Милов, а Микки додумал, что уведи всех нас, ныне пишущих, на ужин, то обнаружится вдруг страшная вещь. Состоять же она будет в том, что большинство из нас были на этой яркой земле сирыми безработными... Духа!.. Это куда почище, чем клетки, вольеры и стойла... Это страшный авангард бездуховности...

А ведь от поэтического идиотизма до поэтического Воспарения существуют и поэтика состояний, и поэтико-драматический театр личности, и по своему всегда особый Духовный театр Поэтов, где уже наиболее полно проявляется высшая магия вербального жанра – отточенное мастерством волшебство Поэтического действа, во имя создания которого все мы, честно говоря, и живем...

И нам сегодняшним следует не рвать более подуставшие легкие, а смело идти на осмысление того, что именно, мы каждый, спо­собны уже сегодня привнести в единый гипертекст поэтического Киева, в котором уже не будет прежде бытовавшей в каждом из нас фальши... Ибо сегодня мы уже больше не вправе носить набедренные поэтические повязки, которым уже не место в конце столь пылкого для нас, живущих, уходящего двадцатого века.

Но все же жизнь всегда изначально плывет на минусах. Вольно или невольно мы всегда ищем отрицательный опыт, ибо он подобен стройным поэтажным перекрытиям – минус, минус, минус... Однако всегда даже при этом неглупые в литературе и жизни люди ищут коды-плюсы, для того, чтобы не потерять в этом мире светлых жизненных ориентиров. Таким бы собствен­но ориентиром и могла бы для поэтов Киева стать гипотетическая гиперкнига. В ней бы было достаточно кодов-ключей позитивного свойства, которых на каждого творца в этой жизни заведомо вдоволь... Гипертекст поможет их только увидеть...

Сегодня на гиперстекст перед Дервишем неожиданно вышли мадонны….

* 1.
Духовный шлейф империи – души пирамидон,
планета на доверии срывает плач мадонн.
.
Галлоны слез неистовых сливаются в гальюн,
Спиваются мальчишечки, кто был когда-то юн...
.
Кто жил, как мог, не ведая планету Интер-ДА!
Не зная слов неведомых – «коннект», «аттач», «ворда»…
2.
В четверть обертона лгут полутона.
Грустные мадонны вяжут у окна.
За окном – столетья, под окном – цветы.
Новь тысячелетья в смальте доброты.
.
В спазме доброхоты мечутся икрой –
им урвать охота праздник неземной.
Тягостные лица, камерный финал:
на душе – зарница, а в душе – провал.
.
Високосно небо пенится в глаза:
– Зрелища и хлеба! – Слышны голоса…
3.
Эстетики вычурный рантик на хамском отродье страны:
к рожденным пришит эксельбантик подобьем хмельной хохломы.
И вот уже тётки-матроны главенствуют там, где вчера
Матрёны сымали иконы и гнали святош со двора.
.
Иконы сегодня в божницах, мадонны в привычной цене:
чуть скрипнет в душе половица, так тут же фингал на лице..
В примочках газетные строчки привычно спасают лицо.
А мир, не дошедший до точки, привычно играет в серсо...
Подальше от нашей печали – знай, жмёт себе всласть на педали....
4.
еврейской экспрессо отсутствие икон
изгои не для прессы живут среди мадонн
чтят в пятницу субботу гой маме шлох мен кныш
теперь одна забота кем будет твой малыш
.
шлымазл или пуриц с кем ночь ты провела
одна из сотни куриц в объятьях петуха
петух из подтанцовки а курочка сюрприз
зажглись глаза плутовки и шлох мен маме кныш
.
не многие выносят танцующее чмо
еврейское экспрессо с не девичьим бо бо
5.
Зреет дерево Печали, гибнет Дерево Любви.
Ветви Счастья одичали и упали… Не зови!
Ветви Страсти отродили и в безродице грустят.
Богородиц отлюбили, как неистовых девчат.
.
Ветви Страсти обжигали их до Утренней звезды.
А с утра Мадонны встали, пробудились без Любви.
Вызревали в поле злаки, в избах – злые языки.
И залаяли собаки, надрывая кадыки…

Веле Штылвелд, 2009

Сертификат Поэзия.ру: серия 619 № 72030 от 22.08.2009

0 | 0 | 1510 | 24.04.2024. 20:18:11

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []