Нулевые годы.Роман в стихах.Посл.редакция. Ч.2

Гл. 3. ВОКЗАЛЬНЫЕ ПЕСНИ


* * *

Привет, вокзал мой, старина.
Твердь сопромата. Сон без сна.
Кишащий космос ты – и почва.
Подруге террориста юной,
уже обещанный, безумный
калым. Ты и дворец бомжа,
где он себе глядится дожем.
Ты государства слепок точный.
Ты блеск и грязь, ты крепь и ржа.
Грудь богатырская. Душа
моя. Тут столько дней я прожил,
ночей бездомных и огромных!

Я ритмы на перронах темных,
в цезурах эха, заносил
по-ученически в тетрадку.
И, все что я ни попросил,
ты к нищенскому моему достатку
добавил, имя не спросил.

Через дефис тебе граничит
базар в московском словоряде.
Кому милей его обычай –
да Бога ради!
Чт`о он? – лишь проза экзотическая,
кошелка быта, кладь съестная…
А ты – поэзия эпическая,
частушек дурь и даль провидческая,
и жисть-житуха шебутная.

Признал? – так выпьем! – Есть стакашек?
– Он есть всегда! За встречи наши
и в добрый, и в недобрый час,
и расставанья. За пропащих –
и здраствующих пуще нас.

Вот рой куплетов – новых, старых,
так, как сложилось, без помарок –
тебе в отдарок.





* * *

Наталку в молочке купали
и башмачки ей купували.
Лелеяла Украйна Наталку в Подол`е ,
да, видно, принесла нечайно в подоле.
А тильки ей семнадцать стало,
она перед Москвой предстала.
Расчет и страсть – ее глаза.
Тут столько теток с пуделями –
у этих хату можно снять;
тут столько баксов с кобелями,
кавказских тьма со шнобелями –
они Наталку хочут снять.

Они с того не обеднела.
Сердечком лишь оледенела,
но стала модная така,
шоб вид иметь для мужика.
Один в нее влюбился смертно,
хотя и знал про таксу-смету.
Ждал у подъезда стерву эту,
чтобы убить – торчал с букетом!
Наталья с ним шо твой наждак
была споперву – будто мстила.
Но дело сладилось ништяк,
и свой позор ему простила,
влюбилась, под венец пошла,
когда счастливо родила.

Московский двор – как сотня жал;
и вдруг ее зауважал.
Шаг на пружинке. Будто маршем
идет, не видя никого,
собой, одновременно, маршал
и лошадь белая его!

…Я, спьяну, поздно спать ложился –
и этот образ мне приснился,–
осколок виденного – где ж?
Припас для ней жестокий штрих
(ревнивый нож? заразный шприц?)
Искусство мало чтит падеж
винительный, –
зато балдеж ему – губительный,
особо героинь, падёж.

Раёк – в подарок вам, на память.
Пруд с лодочкой и лебедями.
Узн`аете в нарядной даме –
прошу не падать –
бочком, картинно, на краю
сидящую, чуть располневшую,
вновь кавалера заимевшую
Наталью милую мою.

7мая 2003



* * *


Ветер перронный, грязный, как бомж,
мусор мотает, за полы хватает.
За полночь приумолкает галдеж.
Даже вокзалу покоя хватает.

Здесь мое сердце. Родом я из
этой толпы, биомассы спрессованной,
мятых одежд, одинаковых лиц,
серых спросонок.

Ставлю над сталью путей синеву,
звезды превыше нее помещаю.
Злее похмелья обиду свою
я на перроне пустом ощущаю.

Если бы я до сих пор не имел
хлеба и лежбища, долга и дома,
я бы свободным остаться сумел
в меру, какую вы помнили б долго.

Рябью по тиши да глади - дозор.
Стелют цыгане свои одеяла.
И, освещая разор и позор,
встала звезда моего идеала.

2002






БАЛЛАДА О КАЗАНСКОМ ВОКЗАЛЕ



Катакомбы родные - вокзал!
Своды в желтых наплывах олифы.
Спят скитальцы вприсест и вповал,
как в годину вселенского тифа.
Безбилетные дни вспомянуть
я пришел - просвистевшие годы,
в лица многих людей заглянуть,
как в бездонные воды.
Не отыщется здесь ни один,
кто бы в помощи не нуждался –
даже сытый вон тот нелюдим,
что лоснится щекою наждачной;
свой казенный проезд офицер
променял бы на горсть золотого
с волжских плесов песку, например,
или женское слово.
Здесь теряют покой, кошельки,
и любовь, и детей, и билеты,
обретая дорожной тоски
номерные транзитные меты.
Чем смогу я помочь и кому,
сам за жизнь потерявший немало;
кто поможет мне здесь самому
в полуночной пустыне вокзала?
Чем помочь... Попытаться опять
трезвым словом и взором совиным
разглядеть, докумекать, понять
то, что кажется столь очевидным.
Эти люди... Лет десять назад
не тех самых ли видывал здесь я:
рты, разъятые дремой, глаза
и цыганское вечное детство!
Как мне нужно понять, почему
столь едины концы и начала;
почему никуда, никому
никогда не уехать с вокзала.
Как мне важно, чтоб эти черты
из наполненных светом потемок
видел в безднах иной пустоты
отдаленный потомок;
чтобы понял он, чтобы постиг
сквозь нагар исторической фальши
наши лица и наши пути,
перепутья великие наши.

1984




ПРОВИНЦИАЛ


Монетой звякнула минута,
как вышел из вагона прочь.
Москва безлюдна почему-то.
И циклопическая ночь,
огонь другим огнем пронзая,
зовет избытое – забыть.
но вот уже и я не знаю,
где голову мне преклонить.

В высотах, светоносной мутью,
твоей бессонницы заря.
Вокзалы на твоем распутье
стоят, как три богатыря.

Еще я сам себя не вижу,
я только умысел, мечта.
Еще я безымянный, иже
никто, а значит – сто из ста.

Как велико мое жилище!
В нем стужа, свет, в нем жар и тьма.
Как сквозняком гигантским свищет,
о, как летит Москва-зима!
Как астронавт, чей фал случайно
борт сателлита вдруг отторг,
я испытал – нет, не отчаянье,
а торжествующий восторг.

Не жажда славы и признанья…
Нет, как не помнить – и она
водила в городском тумане,
томила, словно пса – луна.

Я заболел. Скамья вокзала
все мягче… голоса поют.
звенит, волной о борт причала,
озноб. Куранты полночь бьют.
Белел рассвет, год начинался.
Я жил стихом, единым днем,
бездомен, одинок – и счастлив,
как никогда потом.

1979








4. ДЕНЬГИ


Нам с вами протеизм полезен.
давайте в шкуру вора влезем.
Зачем? да так… Я объяснюсь
позднее. Надо приступить
с подходцем к теме капитальной –
ей срок настанет: проступить
как бы сквозь бинт на госпитальной
лежанке…
Ап! – кусочек мыла
в кармане, чтоб рука скользила
у дамы в сумке, как змея.
Персты в головку гада сжаться
умеют. Миг – и бритвы жальце
в душистой полости ея
прошлось бесшумно и красиво.

Предмет рутинных вожделений –
наличность хрусткая. Лаве!
Все – от вождей до отделений
менто
вских – мают в голове
императив – идею денег!
Признаться, жаждали их вы – и
аз грешный. В годы нулевые
времен воистину иных,
для мысли трезвой недоступных,
пытайся угадать, мой стих,
как мы глядимся – купно, крупно
сквозь окуляры их.

Газетчик-хват, с бананом в ухе,
твой крепок слог, как нашатырь.
Опять читаем о разрухе
и о разгуле нищеты.
О, мы гуляем – и роскошно!
(Когда одну столицу взять).
Глядит Европа чрез окошко
Петрово – глупой не понять,
аршином общим не измерить,
когда не окна, шутишь, – двери
взялись мы настежь отверзать.

На форс-мажор мы шиком-форсом
ответим, протори явив,
оставим с носом даже Сороса.
(Его, небось, забыли вы…)
На их кунштюк мы свой извив
и вольт придумаем. Пока
растет долгов чересполосица,
пусть пояс автострад набросится
повкось – навроде кушака!

Мосты прокинулись, как радуги.
Там, там и там – жилые пагоды
возносят ввысь свои сады,
где возлежать нам с вами надо бы,
да уж куды…
_________________
Нет, не листвой покрытые леса,
где, как грибы, взрастают корпуса,
где турки юркие, хохлы
возводят стены. Как чадра – чехлы:
там – антикварные хибары.
Пади, покров! Явись, ЗА`О –
гнездовье мощного хабара,
небось, масонов штаб-квартира.
Старушка, в церкву идя, «ЗЛО»
читая, крестится ретиво.

Тут пир – когда чума,– вы спрашиваете?
Чума. И пир. Вполне. Сполна.
Иллюминированно-страшные,
трагические времена.
Когда бутылка стоит столько,
сколь труд учителев за жизнь,
«Дыша туманами» за столики,
поэзия, к ним не садись.

Хотя соблазны блеска, треска
есть в перечне моих грехов,
на музыку их питтореска
не надобно писать стихов.

А что народное веселье
пир с девяностых и доселе
и далее, Бог даст, годов?
Противоречья не посею,
сам заодно до дна готов.

Чума? так мы ее пролечим,
нальем в стакан чего покрепче,
не в пару пальцев, а с-полна.
И немочи – хана!

Рецепты наши самовиты,
как эти тосты, препросты.
Отнюдь не только московиты
проспиртовались до пяты.
Стакан мы держим, как тесло.
Похмелья не страшась ничуть,
принять на грудь не дрогнет со
мещерой мурома и чудь.

«Кто виноват?» бе слово. В паре
как в шар шар`ом: «Что делать?» Быть
или не быть – без Shakespeare
нам, россы, предстоит решить.

Сопит авось, вопит доколе?
но деловитое почем?
рукам мешает взять дреколья.
«Последний кто?» – не слышно боле,
зане коммерции – почет.
Вопросов – тьма, рогожный куль.
Торчат все разом, как патруль.
Пик интереса – знать «Откуль?»
– богатства у богатых, то есть,
магнатства у магнатых – совесть
продавших (нашу СКВ)?
– Ты – автор? Я-с… Где ж наши денежки?
Ответь зараз! Куда тут денешься.
В Москве – ответствую – в Москве!





5.СИТИ



Темнеет, как холсты Куинджи,
вечерний кобальт. Страстью лета
асфальт разнежен. Камень дышит,
он развращен избытком света.

Под небом ночи, вся раскрашенная,
становишься самой собою.
Плывешь, как лайнер, многобашенная,
мильоннолюдная, но кажется,
что мы одни с тобою.
Москва, ты женщина. Как все вы,
ты убавляешь возраст свой.
А я тебя и вовсе девой
сегодня вижу молодой.

Протославянских ты кровей.
И Имя, тайное доселе
шептали угры у твоей
берестяной купели.

Нам не изведать ту землянку,
где крик твой первый прозвучал;
мордовка, Мокша ты, зырянка
в началах изо всех начал.

Какие беды, рвы и рымы
прошла ты! Труб военной меди
гремели зовы. Стлались д`ымы
над твоей русой головой.
Дарю тебе обличье леди,–
поэт и верный спутник твой.

Нам столько предстоит всего
сказать друг другу, без обмана.
Ты – героиня моего
любовного романа.

Я буржуа, в свой природе,
и обожать Тебя легко мне.
Колена всех твоих просодий
я наизусть твержу и помню.

Свет из ок`он полуподвальных
харчевен и торговых лавок
затем и ярок,
чтобы от каблучков до талий
девиц подсвечивать, как рампа. Далее
кипенье лиц, и лип, тьмы-темени,
изжаленной стрекалом ватт,
чей преизбыток нагловат,
но в стиле времени.

Твоя луна – она особенная,
как бы в косметике, фасонная.
А где дорога окружная,–
как на машинке окулиста,
когда вам зренье промеряют,
и линзу подменяет линза,–
глянь – а луна уже иная.

Та в электричке ездит сызрану,
живет с земли и ходит в ситце,
и с деревенской укоризною
на эти глупости косится.

А мы бездельники, любовники
и горя мало,
какие приступают сроки,
и дни еще придут жестокие.
В столице на гастролях – тропики.
С указом на обложках: «топики
носить!» – диктаторы-журналы.

Какую ныне хочешь заповедь
забыть? В каком забыться блуде?
Ночь атропин в зрачки закапывает.
Ночной толпы другие люди.
И ты изысканно другая,
нарядная и дорогая.

–Я, я – не он,–
как шут, неон, –
вопит,– смеясь дневному свету
вослед; а тот, роняя лепту,
во шапки туч, ступает вон.

И словно бы ладонь прощальная,
на миг из бела рукава
мелькнула, властная и дальняя…

И я забыл тебя, Москва.

окончание - в новом окне

Александр Медведев, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 733 № 66719 от 20.12.2008

0 | 0 | 2645 | 20.04.2024. 06:09:46

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []