В.Стус. Ця п'єса почалася вже давно [Театр абсурда].

Хотя спектакль и начался давно,                  

но лишь теперь я понял: это пьеса,  

где каждый, сущность потеряв свою,              

и смотрит и играет. Не живет.                          

Мне ж - самая счастливая судьба

досталась в этой незнакомой пьесе,

где слова не учил ни одного

(большая тайна). Автор пьесы также  

останется инкогнито. Актеры

есть или нет – не знаю. Монолог?

Да, но без слов? Здесь говорят лишь жесты

возможные. Что это – сон иль явь?                

Иль колдовская прихоть каббалы?

А может бред и только?

Наблюдаю

за тем, что наш глухонемой суфлер

передает на мигах. Не пойму я:

стоять хочу – он требует: иди,

ходить начну – приказывает стать,

высматриваю декораций дали –

велит закрыть глаза, а лишь зажмурюсь –

он: в будущее светлое смотри.

Сажусь – стоять прикажет. Как во сне я

решаю: роль счастливая твоя

не по тебе. Ведь ты ее играешь

не умно как-то.

Выход нахожу –

играть абсурдно. Нужно бы смеяться –

рыдаю я. Грудь распирает гнев

(приврал немного, ибо сновиденья

уравновешенны навеки в чувствах)

я наслаждаюсь. Двинул катафалк –

ликую я, забравшись на повозку:

да здравствует и процветает жизнь.

Суфлер в восторге от такого дива

и только восхищается: виват.

Скрип стульев слышен по пустому залу,

как зрители единственные пьесы,

они взирают мудро сквозь меня

на пустоту, что лишь для них понятна.

Так голова болит. Так нестерпимо

прожекторная освещает тьма,

как будто зала сумрак превратился

в снопы огня из пекла.

Тут суфлер

приказывает мне остановится.

И я с разгона выпадаю в зал.

Вмиг оборвалось все. Конец спектаклю.

Пал занавес. Уже я не актер –

я зритель. А вокруг лежит по залу

актеров старых ряд, как мертвецов,

опáленных огнем безумным рамп.

 И все ко мне протягивают руки

покрученные:

- О, счастливый Йорик,

по номеру сто тридцать пять ищи

подушку, одеяло и матрас,

и можешь почивать здесь - сколько хочешь.

Стоит здесь время. Годы не летят.

Ведь жизнь здесь – с недоигранным финалом,

как в пьесе, у которой есть начало,

но нет конца.

 - Названье пьесы той?..

- Счастливый Йорик.

- То есть, я герой,

как говорят, заглавный?

- Был героем,

теперь – конец.                                    

Здесь все когда-то б ы л и.

- А что за пьеса?

- Вариант удачный

давно уж призабытого Шекспира,

ее создал известный драматург.

- А как его по имени?

- Да незачем нам имя.

- Как это так?

- Оно ведь только существующим

пристало.

- А как же вы?

- Все счастливы мы равно!

- А Йорик – сумасшедший?

- Нет. Счастливый.

Неужто так? А я играл кретина.

- А что тебя смущает? Пусть кретин,

разумный, гениальный ли, счастливый,

или несчастный – это лишь слова,

чтоб указать различия и только.

А нам отличий родовых не нужно.

Любой здесь зритель он же и актер.

Одно и то же это. Ибо зритель

обязан также зрителя играть

восторженного. Все мы безымянны.

Здесь нет своих имен. Вчера ты – Йорик,

сейчас - н и к т о. Когда получишь роль,

тогда и будешь ею называться,

до смерти. Раз единственный – ты Йорик,

а остальную жизнь – никто. Безлико,

без имени живи. Играй чужую

нашептанную жизнь – одни повторы.

Так, существуя в роли аж до смерти,

учи слова забытые: борьба,

народ, любовь, отчаянье, измена,

порядочность и честь…

Так много слов,

что предки повыдумывали. Боже –

на грош той жизни, а так много слов.

И все неясные они, чужие.

Строителями, скажем, нас назвали,

а что это – строители – узнай.

- Что строите?

- А что такое – строить?

Так вас зовут – строители и все.

А нам до этого нет дела. Разве

тебе не все равно, что этот Йорик

был, может, вовсе и не Йорик. Даже

наверняка, раз так его зовут.

Припоминаешь? В Гамлетовы руки

попал лишь череп – нет ни глаз, ни губ,

ни носа, ни ушей – истлел вчистую,

вот так, как мы. Ты можешь называться

как пожелаешь. Только все равно:

герой, актер, суфлер и даже автор

и зритель – все живут чужую жизнь:

днем – постановка все одна и та же,

но без анонса, так как ожидание -

тот же актер, играющий надежду.

Он знает как иначе строить мир

И ночью будет так же. Лицедей

уже привык к покою. Лишь стемнеет –

он под ковер запрячется улиткой.

Тот, например, бубнит себе под нос                      

обрывки текстов (видно он озвучить

желает мертвый жест и тишину),

а тот зайдется смехом – так что слышен

в концертной яме отзвук. Третий спит,

четвертый плачет. Пятый – пялит очи

на потолок и все молчит, молчит.

Был тут один – молился. Сколько знаю -

он был из нас старейшим, пережил

аж трех суфлеров (век же их - короткий),

пока не удавился. От тоски,

передавали наши лицедеи,

хотя про это и молчали все

- Но почему же? – Что ж болтать? Напрасно

чесать язык. Еще услышит кто

и донесет суфлеру. Должно нам

быть радостными вплоть до самой смерти.

То первая обязанность у нас.

Однажды посетил нас самый главный

суфлер. И на большой совет собрав,

заслушал каждого. А мы стояли -

благодарили хором. – Да за что же?

- Почем я знаю? Так нам приказали -

мы и благодарили. – Ну а он?

Смотрел и нашу радость проверял.

Кто радостно играл – того налево,

нерадостно – направо. Грешен тот,

кто загрустил. А праведен лишь тот,

кто радуется. Вот как. А попозже

понурых вывезли куда-то. Вроде

бы в школу радости, но ни один

оттуда не вернулся. Ну, бывай.

С утра по указанию суфлера

сыграть я должен: счастье три часа,

четыре – гнев, остаток дня – любовь

и преданность. Так отдохнуть успеть бы.

Оставлен, наконец, без попечения,

я размышлял – достаточно движение

единое не сделать – и тогда

уже не разберешь конца с началом,

так все вокруг изменится. А мир -

весь на случайных держится движениях,

в их отзвуках живет. Уже стемнело.

Играла в кости тьма на ощупь. Глухо

постанывали сонные актеры,

и красным глазом Полифема сверху

следил за ними месяц безъязыкий.

Ждал до утра чего-то. Ночь ли? Жизнь?

А может, вечность пролетела? Только

включили наконец-то дня рубильник

и краном башенным подняли солнце,

а там, на небосводе, появились

два лицедея, что запели дружно

за жаворонков. Из лабораторий

несли росу на пробу. Прицепили

рекламный щит: “Вставай-ка на работу,

день начался”, и в будку влез суфлер.

И пьеса началась, хоть не кончалась

Александр Купрейченко, поэтический перевод, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 1181 № 60730 от 09.04.2008

0 | 2 | 3797 | 19.04.2024. 23:21:21

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []