Эхо на лужайке. Песни Невинности. Уильям Блейк (Первый вариант)

              [3.] Эхо на лужайке

              Сияет заря,
              Небу счастье даря,
              Со звоном весна
              Встаёт ото сна,
              Дрозды и скворцы —
              Земные певцы —
              Всё громче кричат,
              Звону светлому в лад,
              Мы по лугу гоняем,
              С эхом звонким играем.

              Смотри — Старый Джон
              Игрой увлечён,
              Он под дубом сидит,
              На деток глядит;
              Обрадован эхом,
              Он молвит со смехом:
              «Вот это игра!
              Помню, словно вчера,
              Мы с друзьями гоняли,
              С эхом звонким играли».

              Все немного устали,
              Играть перестали,
              И солнце с небес
              Уж катится за лес;
              Теребят мам за платья
              Наши сёстры и братья,
              Как птенчики в стайке
              На тёмной лужайке,
              Где весь день мы гоняли,
              С эхом звонким играли.

              20 марта 2008, Бенальмадена —
              2 апреля 2008, Сент-Олбанс


              [3.] The Ecchoing Green

              The Sun does arise,
              And make happy the skies.
              The merry bells ring
              To welcome the Spring.
              The sky-lark and thrush,
              The birds of the bush,
              Sing louder around,
              To the bells chearful sound.
              While our sports shall be seen
              On the Ecchoing Green.

              Old John with white hair
              Does laugh away care,
              Sitting under the oak,
              Among the old folk,
              They laugh at our play,
              And soon they all say.
              Such such were the joys.
              When we all girls & boys,
              In our youth-time were seen,
              On the Ecchoing Green.

              Till the little ones weary
              No more can be merry
              The sun does descend,
              And our sports have an end:
              Round the laps of their mothers,
              Many sisters and brothers,
              Like birds in their nest,
              Are ready for rest;
              And sport no more seen,
              On the darkening Green.

              ca. 1784 — 1789, London


Комментарий

Название следующего стихотворения трудно точно перевести на русский язык “The Ecchoing Green” — буквально «Лужайка, наполненная эхом». Маршак перевёл это как «Смеющееся эхо», оригинальствующий Топоров как «Зелёное ау» (довольно изобретательно, — надо же выдумать такое!), в переводе Степанова стихотворение названо «Звонкий Луг», а в предлагаемом новом переводе «Эхо на лужайке». В некоторых собственноручных блейковских изданиях это второе стихотворение, в других — седьмое, а в окончательной версии оно стало третьей частью 19-частного цикла «Песен Невинности».

Сэр Джеффри Кинс, комментируя факсимильное издание песен, писал: «Тема этого стихотворения уже возникала в ранней «Песне», напечатанной среди «Поэтических набросков» в 1783 году [“I love the jocund dance…”]:

Я люблю смеющийся дол,
Я люблю эхо, летящее с холма
...
Я люблю дубовую скамью
Под дубом,
Где собираются все старики из деревни
И смеются, глядя на наши игры.

В «Эхо на лужайке» прервая строфа собирает все символы весны в природе и младенчестве человека. Во второй строфе Старый Джон, представляющий старое поколение, и три женщины сидят на скамейке около дуба, в то время как дети и подростки резвятся вокруг них. Третья строфа иллюстрирована на второй гравюре, где на закате Старый Джон ведёт усталых детей домой отдыхать.

Дуб на деревенской лужайте символизирует силу и защищённость. Позднее Блейк связывает этот символ с жестокой религией друидов, но здесь он хранитель юности и старости.

Деликатно завивающаяся виноградная лоза в нижней части первой странице стихотворения превращена на второй странице в более в более мощные побеги, возможно, дерева жизни с тяжёлыми гроздьями винограда, свисающего с его ветвей. Два мальчика с первой гравюры превращаются в юношей, срывающих спелый виноград, и один из них протягивает гроздь девушке стоящей внизу. Они на дороге опыта, переходя из возраста Невинности в пору полового созревания. Малыш в группе внизу со змеем и битой от крИкета ещё находится в состоянии детской невинности».

К этому комментарию трудно что-то добавить. Стихотворение это, так похожее на детские считалки, звучит как сладостное воспоминание о детстве, о весёлых играх с рассвета до заката на зелёной лужайке наполненной эхом. И короткие сдвоенные рифмованные строки, из которых оно состоит, доносятся до слуха читателя как эхо этой счастливой игры.

Три строфы по десять строк в каждой написаны двухстопным амфибрахием, ритм которых перебивается строками с добавленным безударным слогом в анакрузе, превращим их в подобие анапеста. Их прихотливое чередование, кажется абсолютно случайным и непредсказуемым, но на деле обнаруживает некую скрытую логику:

1 строфа: амф—ана—амф—амф—амф—амф—амф—ана—ана—ана (6 амф и 4 ана)
2 строфа: амф—амф—ана—амф—амф—амф—амф—ана—ана—ана (6 амф и 4 ана)
3 строфа: ана—амф—амф—ана—ана—ана—амф—амф—ана—ана (4 амф и 6 ана)

Если в первых двух строках, начинающихся чётким амфибрахием, имеется 6 строк с одним безударным слогом в анакрузе и 4 строки с двумя безударными слогами, то в последней, которая начинается наподобие анапеста, имеется 6 строк с двумя безударными слогами в анакрузе и 4 с одним. То есть, делается попытка сбалансировать строки с двусложной и односложной анакрузой. Эти вариации в анакрузе — не что иное, как вариации затактов в начале каждой музыкальной фразы этой песни.

Эта нехарактерную особенно в русской поэзии ритмическую игру очень трудно передать в русском переводе без того, чтобы стихи не «спотыкались», и звучали просто и естественно. Поэтому почти все известные переводы этого стихотворения игнорируют эту важную особенность ритма подлинника.

Перевод Самуила Яковлевича Маршака при жизни не публиковался, а автограф относится к 1963 году. Интересно, наличие в нём скрытой иронии, например, народ Маршак назвает «беззубым и седобородым», а также употребляет просторечие — слово «кажись». В своём переводе «художник старой школы» Маршак пошёл по пути наращивания строк — их у него 40 вместо 30, беззаботно нарушая при этом принцип рифмовки. Он чередует амфибрахий с дактилем, полностью отсутствующим в блейковском оригинале:

              СМЕЮЩЕЕСЯ ЭХО

              Солнце взошло,
              И в мире светло.
              Чист небосвод.
              Звон с вышины
              Славит приход
              Новой весны.
              В чаще лесной
              Радостный гам
              Вторит весной
              Колоколам.

              А мы, детвора,
              Чуть свет на ногах.
              Играем с утра
              На вешних лугах,
              И вторит нам эхо
              Раскатами смеха.
              Вот дедушка Джон.
              Смеется и он.
              Сидит он под дубом
              Со старым народом,
              Таким же беззубым
              И седобородым.

              Натешившись нашей
              Веселой игрой,
              Седые папаши
              Бормочут порой:
              — Кажись, не вчера ли
              На этом лугу
              Мы тоже играли,
              Смеясь на бегу,
              И взрывами смеха
              Нам вторило эхо!

              А после заката
              Пора по домам.
              Теснятся ребята
              Вокруг своих мам.
              Так в сумерках вешних
              Скворчата в скворешнях,
              Готовясь ко сну,
              Хранят тишину.
              Ни крика, ни смеха
              Впотьмах на лугу.
              Устало и эхо.
              Молчит, ни гу-гу.


В. Л. Топоров, видимо, в соответствии со своей фамилией, от развесистого дуба во второй строфе оставил лишь пенёк (назовём это развитием в духе диалектического материализьма). Он перевёл стихотворение честным регулярным амфибрахием. Этот перевод выгодно отличается от многих других переводов Топорова, и может считаться его творческой удачей:

              ЗЕЛЕНОЕ АУ

              Чу! солнце встает,
              И чист небосвод.
              Чу! колокола —
              Весна к нам пришла.
              Чу! стриж и снегирь,
              Весенний псалтырь.
              Чу! песни и звон
              Друг дружке вдогон.
              Раздвинем листву
              С зеленым ау!

              Вот гладкий пенек,
              Сидит старичок.
              Вот рядом другой.
              Весенний покой.
              Вот, глядя на нас,
              Он начал рассказ:
              «Вот так-то и мы
              Плясали до тьмы.
              Кидались в листву
              С зеленым ау».

              Но мальчик устал,
              От старших отстал.
              А из-за ветвей
              Свет солнца слабей.
              Эй, брат и сестра,
              Домой вам пора!
              Эй, крошка-птенец,
              Усни наконец!
              Покинем листву
              С зеленым ау.


О переводе С. А. Степанова трудно сказать что-либо особенное, разве что бросается на слух некая необычность рифмы звонкА — жАворонкА (то есть, наделение слова "жаворонка" двумя ударениями). Как и у Топорова, здесь регулярный амфибрахий (свидетельство безразличия переводчика к ритмическим особенностям оригинала):

              Звонкий Луг

              Чуть солнышко встало —
              И все заблистало!
              Чиста и ясна,
              Приходит весна!
              И нет угомону
              Её перезвону,
              И песня звонка
              У жаворонка!
              Мы пляшем в кругу
              На Звонком Лугу.

              Под дубом зеленым
              Со стареньким Джоном
              Мамаши сидят —
              На игры глядят.
              И слышно средь смеха
              И звонкого эха:
              «Мы тоже детьми
              Резвились до тьмы,
              Танцуя в кругу
              На Звонком Лугу!»

              Но в никнущем свете
              Усталые дети
              Глядят на закат,
              И тени лежат...
              И сестры, и братья,
              Цепляясь эа платье
              Мамаши родной,
              Идут на покой.
              И тихо в кругу
              На темном Лугу.


«И тихо в кругу» — на какой «круг» намекает нам уважаемый г. Степанов не вполне понятно (неужто отголосок «Божественной Комедии»)?

Приведём комментарий Александры Викторовны Глебовской к переводу Степанова: «В этом стихотворении Блейк пользуется своим излюбленным приёмом: описывая привычную, земную реальность, он трактует ее в широком философском смысле и тем самым вкладывает в нее новое внутреннее содержание. В стихотворении прослежен цикл жизни от «рассвета» до «заката» — от рождения до смерти, и его персонажи (дети и старенький Джон) олицетворяют два противоположных полюса жизни — сразу после прихода из Вечности и перед возвращением в нее. (Ср. у Сведенборга: «Старея, человек сбрасывает плотскую оболочку и снова становится как младенец, но младенец, наделенный мудростью, и одновременно как ангел, ибо ангелы — это дети, которым дарована высшая мудрость».) Луг (англ. Green) — это обязательная в каждой английской деревне площадка для сборищ, праздников и детских игр. В «Песнях Невинности» он становится также прообразом Рая, небесной идиллии. Заметим, что действие многих стихотворений цикла происходит именно на лугу. Не случайно появляется и зеленый дуб, в «Песнях Невинности» — символ истинной веры и божественной защиты.»






Д. Смирнов-Садовский, поэтический перевод, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 1085 № 60515 от 01.04.2008

0 | 4 | 5281 | 29.03.2024. 08:26:17

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []


Дмитрий, если Вас не затруднит, поставьте ритмополе каждой строфы оригинала, как оно Вам слышится.

С уважением, ЛП

А Р Х И В Ъ

Помещаю предыдущий вариант для сравнения, чтобы показать (и понять самому), насколько полезна критика коллег по ПРУ, и какая работа была проделана в связи с ней.

[3.] Эхо на лужайке

Когда нам рассвет
Шлёт весенний привет,
И льётся трезвон
Сквозь весь небосклон
Дрозды и скворцы,
Веселья певцы,
Уж носятся стайкой
Над зелёной лужайкой,
Где с раскатистым эхом
Мы играем со смехом.

Смотри — весел он
Седой старый Джон;
Там под дубом скамья —
На ней вся семья;
Все слушают эхо,
Трясутся от смеха,
Кричат: «Помнишь в стайке,
Как на этой лужайке
Мы с раскатистым эхом
Забавлялись со смехом?»

Все немного устали,
Играть перестали,
И солнце с небес
Уж катится за лес;
Теребят мам за платья
Наши сёстры и братья,
Как птенчики в стайке
На тёмной лужайке,
Где с раскатистым эхом
Мы резвились со смехом.

20 марта 2008, Бенальмадена



Дима,
Вы образцово представили свой очень интересный перевод –
и сопроводив его содержательным комментарием,
и непредвзято сравнив с переводами предшественников.
Подробно разобрать оба Ваши варианта сейчас не возьмусь,
но вот рефрен (варьируемый) меня немного смущает:

"Мы по лугу гоняем,
С эхом звонким играем" и т.д.

Под "гоняем" Вы, очевидно, подразумеваете "бегаем наперегонки"?
Однако тут невольно напрашивается дополнение: "гоняем мяч", "гоняем голубей", «гоняем собак», «гоняем чаи» и пр.
У Даля глагол в данном значении даётся в возвратной форме:
"Давай гнаться» - т.е. взапуски, вперегонки, навыпередки».
Если даже нынешнее словоупотребление и допускает форму «гонять» в смысле
«гоняться, бегать друг за другом», то в переводе из Блейка звучит это слишком современно. Не уверен, впрочем, что это огрех. Смотрите сами.
И вообще – я хоть и не против глагольных рифм, но тут их, на мой слух, многовато.