Из белорусской поэзии. Алесь Рязанов, Версеты.

ОСКОЛКИ

Зеркало, в котором я видел себя, раскололось,
и каждый осколок рассказывает мне свое,
и каждый осколок со мной говорит по-своему...

В одном – я на поле битвы со щитом и мечом,
на берегу великой реки сижу я – в другом,
в третьем – пашу кленовой сохою поле,
в четвертом – бегу от погони оврагами и кустами,
в пятом – склонившись над тиглем, смешиваю серу и ртуть.

Я пытаюсь сложить из осколков целое, но не позволяют сколы,
хочу познакомить этих – таких разных – людей, но не позволяют края...

Ты, загнанный бедный беглец, которого неусыпно пасет опасность,
ты, застывший в позе лотоса йог,
ты, старательный пахарь,
и ты, чародей-алхимик,
неужели вы ну совсем ничего не знаете обо мне?!

Я тот, кто стоит перед вами и примеривает ваши судьбы, переходя из осколка в осколок и не ранясь об острые кромки краев.

ИВАН ГУГОВИЧ

Тогдашний бригадир полеводческой бригады Иван Шавкалович, по прозвищу Гугович, сказал, что он проживет семьдесят два года.

Столько отстукал ему в дни его молодости, еще при Польщине, деревянный столик на одном спиритическом сеансе.

И с ним, и вокруг него все менялось неоднократно, и в чужих землях, и на своей земле гибли односельчане, а Иван Гугович, словно зарок, носил в себе эту весть, что пришла к нему из его далека.

И когда по деревням ходили упорные слухи: будет война, и никто в ней не уцелеет, а в лавке брали мешками спички, мыло и соль, я не верил: не будет – Ивану Гуговичу еще далеко до семидесяти двух лет.

Умер он как-то странно. На телеге поехал в лес, а перед мостом почему-то свернул, поехал по мелководью – вброд, через речку...
Там и нашли его: ходит по берегу конь, телега – в воде, а под телегой – Иван Гугович, только высовывается в колесо вцепившаяся рука...

Про случай этот разное говорили. А я припомнил его рассказ, которому он и сам всегда удивлялся, как-то не веря, что это может быть...

Он не дожил полгода до срока, что ему тогда отсчитали, – видно, столик стукнул потише последний раз.

ОТСЮДА

Чертит судьба вкруг меня свои круги-заклинанья.
Звезды слагают знаки таинственной карты.
Ворон сидит на вершине дуба.
Цель отвергает то, что имею.
В снах обретаю то, что утратил.
Последний ли самый круг – горизонт?

За мною, вдали, вновь леса зеленеют, вновь наливается жито, вновь луга украшаются белыми, желтыми и голубыми цветами...

Но не могу я вернуться туда, где уже был, – вспять своим же следам,
и не могу задержаться здесь, где нахожусь сегодня.

Мое пространство – стык.
Время мое – острие.
Мой путь – путь огня: отсюда.

ПОРОГ

Порог источился, врос в землю...
Я бью по порогу ногой – из него сыплется труха.

Но такой он только сверху, глубже он надежен, глубже он прочен – и плесень его не тронула, и шашель его не источил.

– О, ему не счесть, сколько лет, – говорит брат. – И вытесан он из дерева, какого теперь уже нет, из чистосердечного дерева, и вытесан людьми, каких нынче тоже нет...

Мы не заходим в хату: в ней жили деды, в ней жили прадеды наши, а мы стоим на пороге, на чистосердечном пороге, и мы ощущаем, что и мы такой же порог, до которого – нету нас и после которого – нет...

Есть места обретенья и места утрат.
Как объяснить человеку, кто он такой?
Дожидаются хаты, что люди вернутся.
Отряхают прах на пороге.
Когда мы с родом – мы против рода,
когда мы с природой – мы против природы,
когда мы с миром – мы против мира.
Таится минувшее в сумраке, будущее – в светлыни.

МЫ, ЛЮДИ

На кругозоре, в самом конце извилистой дальней дороги, – солнце,
а на дороге, во всю длину ее, – мы, люди...

Когда мы считаем друг друга по пальцам – нас много,
когда мы считаем друг друга по душам – нас мало:
нам нужно еще увидеть в иных – себя, в себе – небеса, в небесах – солнце, а в солнце – солнцелюдей.

На дороге остановившись, одни из нас строят на ней жилье. "Мы уже нашли, – говорят они, – свое место под солнцем."
Другие, боясь, что в конце их не станет, подаются назад, во все большую тень.
Третьи, отдавши дороге все, что их задерживало и затеняло, входят, будто в ворота нового света, в солнце, и сами становятся солнцем, и в людях земли видят солнцелюдей.

ОТРАЖЕНИЯ

По сосредоточенным кольцам пня стану гадать про лета, какие сплыли,
про зимы, какие растаяли,
на зеркалах же – про то, кто я...

Что в зеркалах проходит навстречу, приходит напротив,
что находится о правую руку, оказывается о левую руку,
и то, что было единственным, становится многим.

В зеркалах – воплощаюсь,
в зеркалах – изменяюсь,
по зеркалам – распознаю, где – ложь, а где – правда,
где – свет, а где – мрак...

Мрак – наибольшее обособление: в нем нет ничего.
Свет – наибольшее воплощенье: в нем есть все.

В зеркалах встречаю знакомых и незнакомых людей, в зеркалах встречаю животных, птиц, змей, в зеркалах встречаю ножи и розы –
и всем до меня есть дело.

– Ты еще ни разу не видел себя, – уверяют они. – Всегда и всюду ты видишь одних только нас – свое многоликое отраженье...

Неужто без зеркала мысли не ведают, что подумать, взгляды – куда поглядеть, дорога – куда податься и жизнь – как жить?!.

Когда-нибудь, вырвавшись в наступающее, туда, где меня еще нет, увижу чью-то фигуру, что средь зеркал блуждает и в отраженьях пытается кого-то найти.

ГОСТИ

Гости пришли в мой дом.

Пытаюсь узнать, что им нужно.
Отвечают гости: мы хотим взять для нас дорогое.

Пытаюсь узнать, кто они.
Отвечают гости: хозяева.

Видать, обознались гости и забрели не в тот дом. я живу от рождения тут и знаю все до последней мелочи: вот – потолок, вот – пол, вот – вещи, и все, что ни есть здесь, – все мое.

Но гости вскрывают половицы и вытаскивают из-под них сундук,
вынимают пару кирпичей из стены – и вот уже держат в руках шкатулку,
лезут под балку – и достают из щели какой-то сверток...

И вот я стою в своем доме – гость.

ВЕЩИ

Раскапывают городище.
Откапывают вещи.
Вот вещь-рука, вот вещь-нога, вот вещь-сила, вот вещь-власть...
Вещи – та плоть человека, которая умирает последней.

За вещи держусь, на них опираюсь, получаю в наследство вещи...
Вещами измеряется мое время, ограничивается мое пространство, без них погибаю, без них пропадаю, без них ничего не значу.

На торжище, где все покупается и продается, допытываюсь у вещей, как их зовут.
Они называют мои имена.

ЗАТМЕНИЕ

Приставив к глазам затемненные стекла, люди глядят вверх:
теперь они могут смотреть на солнце,
теперь они могут видеть затменье...

Что же, деревья, что, камень, что облако, – неужто мы видим вас лишь потому, что нашло и на вас затменье?!.
А чистые сущности мира для нашего взгляда все еще остаются закрытыми?!
И мы ни разу ни с чем еще не были один на один?!

За деревнею – речка, за речкою – горка, за горкою – поле, на поле – камень, а на том валуне-камне стоит золотая корона...
Но стоит мне только взглянуть на нее своими глазами – все пропадает...
Смотрю сквозь преграды.
Думаю сквозь преграды.
Сквозь преграды живу.

И стало солнце землею.
И стало затмение плотью.

КРОТЫ

Как предательский лед, под нами проваливается земля,
сами собой со своих мест сходят храмы и тюрьмы, музеи и магазины...

– Не надо на все это обращать вниманье, – советуют нам откуда-то сверху, – это кроты копают свои норы, всего лишь кроты...

Мы и так уж давно на много чего не обращаем вниманье,
даже на то, что мы уж не слишком и мы,
что мы подкопаны даже в самих своих мыслях, поступках, словах,
что – неведомо кем – обмануты,
что – неведомо как – постепенно лишились почвы...

Мы чувствуем снизу толчки – будто там, под землей, встает на ноги великан пленный,
одною частью себя пугаемся и радуемся – другой,
отваживаемся и медлим, выжидаем, решаем, как быть, что нам теперь все-таки делать:
то ли слушать не то, что слышим, глядеть не на то, что видим, говорить не то, что понимаем,
то ли, наперехват кротам, копать под собой – вместе с ними – землю.

ПОЛЕТ СТРЕЛЫ

Натягивается тетива: полукружие лука уравновешивается полукружием тетивы.

Упорствуй, лук!
Противодействуй, тетива!
Вы удерживаете сверхвыход: полет стрелы.

Я в хаты входил и из хат выходил, заходил в города и выходил из них – и все равно оказывался то в полукружье дня, то в полукружье ночи, самим своим существованьем деля мир
надвое и сводя в одно.

Пока я живу, я окружен горизонтом,
пока я живу, мне не достичь горизонта:
он – там, где останавливаюсь,
он – там, где упаду.

Жизнь по кругу идет, возвращаясь к началу,
смерть – напрямик.

И летит напрямик стрела, из себя самой безостановочно возникая, от себя самой безостановочно освобождаясь, чтоб в результате сделаться полетом самим.


МЕТЕЛЬ

Метель заметает землю, метель заметает деревья,
и людей, тех, что были, и тех, которых еще нет, – всех заметает метель,
и меня заметает метель...

Где оно, прошлое?!.
Где оно, настоящее?!.
И где оно, будущее?!.

Больше не на кого роптать и некого благодарить – за все, что дарилось и отнималось, что радовало и печалило,
и больше некому выяснять, каков я: плох или хорош, уродлив или красив, молод я или стар...

Отступился от меня весь белый свет, обступила меня белая беспросветность.

КОРОНА

Утром нашли корону, а днем уж ее украли.
Она была золотая – и злые соседи завидовали нашей хате: за что привалило им это счастье – они ведь такие же, как и мы.

Молчат заборы и ворота.
Перемещаются скрыто тени.
В отчаяньи не находят родители места: и кто б мог подумать, что за короной следят...

Я через забор перелезаю в соседний, травою заросший двор, где жили когда-то брат и сестра.
Были б они тут сегодня – я рассказал бы им про свое несчастье, что могло быть счастьем,
я рассказал бы им про корону, которую не устерег.

Но на дворе глухо: нет ни сестры, ни брата.
Там, где они сейчас живут, так же вот нет и меня для них.
У сестры есть брат, у брата – сестра, а у меня – то, чем являюсь я сам.

А уж ищут – зовут меня родители по усадьбе нашей.
"Нашли и другой раз корону, – они говорят. – Та была золотая, а эта – медная, но все равно – корона, и снова на том же месте – там, в лебеде... Золото украсть – украли, а саму корону украсть не сумели: вот она..."

* * *

Что заставляет нас незаметно переходить из часа в час, изо дня в день, из года в год и не дает остановиться?

Речка течет – и находит дорогу к морю,
дерево тянется вверх, врастая в простор и время,
и человек открывает в себе, живущем, ту беспредельность, где светит новое солнце и новый смысл.

Нечто глядит на меня моими глазами,
слушает, что я скажу, моим слухом,
думает о жизни моей мыслью...

А на пороге сидит усталый старик, у него уже нету сил выходить из хаты и возвращаться в хату – тело вобрало в себя свой путь и стало само порогом: что же дает человеку силы переступить, наконец, и через этот порог?!.

Поспели зерна – и отыскали путь к хлебу, а поспевали – так прижимались к стеблю.
Кричим – откликается эхо.
Молчим – откликается тишина.
Солнце заходит, западая в наш сон.
И, как рельеф неизвестной местности, время показывает, где мы есть и где нас нет.

Владимир Козаровецкий, поэтический перевод, 2007

Сертификат Поэзия.ру: серия 986 № 57133 от 25.11.2007

0 | 0 | 1782 | 16.04.2024. 16:17:05

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []