Артур О Шонесси Европа,1874

Артур О’Шонесси Европа, 1874
(С  английского).

Я молод, полон страстного порыва.
Мне требуется вера - как оплот.
А чем сегодня юношество живо ?
С какой идеей движется вперёд ?
В уме и в сердце давние мотивы:
Господь незыблем, и в урочный год -
не миновать - душа к нему придёт.

Я утром с песней просыпаюсь рано.
Сияния с вершин не превозмочь,
и юный день сквозь синие туманы
сгоняет отступающую ночь.
Так гонят устаревшее преданье,
но я ищу немеркнущий завет -
не для мечтанья или воздыханья -
пусть плачут те, в ком веры больше нет !
Вон солнцем коронованные горы.
Я вижу хлынувший оттуда свет -
мой юный день, день воли и простора,
несущий обещание побед.
И вот решил окинуть взглядом страны,
в какой упадок, а в какой расцвет,
где слабнет вера, где она, воспрянув,
вихрит пески и мутит океаны.

Британия – крепка, а мир – обмяк.
Там надобен работник и мастак.
Но работяги – будто бьют баклуши.
Им что построить, что разрушить.
И я ищу бригаду подельней,
творящую во славу всех Людей.

Поверженная Франция ! Под светом
сплошного солнца. Давний идеал.
Ты пела вдохновенные куплеты.
От роз твоих я сердцем расцветал.
Теперь могилы розами одеты
и под землёй славнейший легион.
Я видел эти розы, слышал песни.
Был очарован, думал, что влюблён.
Набрался, как от знатной куртизанки,
твоих фантазий – не сыскать чудесней
и слов, таящих дивные приманки.
С тех пор мне с ними весь мой путь светлей.
Храню их в сердце. Ты ж казалась прежде
цветущим царством в отблесках лучей
сплошного лета и весёлых дней,
блистательным в уверенной надежде.
А весь твой хор поэтов на заре,
во всём диапазоне квинт и терций,
казалось, звал всех слышавших в каре,
казалось, отзывался в каждом сердце
и к счастью вёл. И что за чудо в том ?
Чарующая видимость пленяла.
Людские души вторили хоралу,
и он, вздымаясь, превращался в гром.
Внимая вдохновляющему пенью,
рукоплескал пленённый материк,
и будто бы уж видел в облаках,
химеру, сказку, райское явленье -
то молодой и светлый божий лик,
то судно на крылатых парусах.
Сверкнуло диво неземного свойства,
конечный Рай, куда войдёт народ,
особое цивильное устройство,
без страшных окровавленных ворот.
Республикой зовётся это чудо.
Она воспета певческой ордой.
Возвышенная музыка повсюду
ласкает нас несбыточной мечтой.
Теперь, уже вдали от дня свершенья, -
Увы ! - я снова возношу моленья.
«Лети-ка, голубок, мой ангелочек
По кличке Мир, лети-ка, милый вновь.
Сыщи твою напарницу Любовь.
Мир ждёт её сюда без проволочек».

Но для любви гнездовья в мире нет.
Да, Франция ! Поэты со стараньем
духовно возрождали целый свет,
но ты, пресытясь непристойной бранью
и лязгом окровавленных мечей,
ввела, под шум возвышенных речей,
закон - насмешку, подлую издёвку
над пылом поэтических программ,
утробой порождённую обновку.
Я ж - эху внял и обманулся сам.
Пахнуло иностранными духами.
Шальная .музыка вгоняла в раж.
Затем устроил новшествам экзамен
и заглянул сквозь грубый макияж..
Взамен надежд увидел новый страх.
и низменную скаредность в глазах.
И режет слух, каким же оголтелым
нестройным тоном зазвучал Париж,
и, опозоренная, вся ты в целом,
о Франция, сегодня говоришь.
Тебе кричит пустые восхваленья
осипшая от пьянства шантрапа,
а толпы пустомель диктуют мненья.
Ты к горю безотцовщины слепа.
Ты самых безответных шлёшь на смерть,
как те ни каются за прегрешенья.
В стране - борьба, проклятья, круговерть.
Пусть кто-то путь твой назовёт резонно
«Путь к Миру». «Нет – к Свободе !» - возразят.
Потом воздвигнут пошлую колонну -
поспешно, с нечестивым нетерпеньем
всё оскверняющих лихих ребят,
чья родина – бордель.
А где ж певцы
с их упоительным и чистым пеньем,
умильные парнасские жильцы ?
Им виделось грядущее блаженство,
их тешила небесная мечта,
влекло божественное совершенство
и завершающая вечность красота.

Теперь поэты для крикливой своры –
первосвященники всех свар и смут.
Их имена в историю вплетут.
Где ж те певцы, свидетели позора ?
Ты виделась им чудом красоты,
а не Республикою тьмы и склоки, -
нет, родиной прогресса и мечты,
прекрасной Францией, с её цветами
и славою ! Великий, одинокий,
вернулся из изгнания ПОЭТ*,
но воли для него и дома нет,
и он живёт лишь гордыми мечтами.
ДРУГОЙ ПЕВЕЦ** покинул этот свет -
жрец красоты...
И не услышать пенья
сквозь нынешнее подлое хрипенье,
сквозь резкий отзвук яростной борьбы
в среде неумной и слепой гурьбы,
калечащей весь быт в своей отчизне.
Твой скверный мрак потомкам свет затмил.
Уныло светятся ряды могил.
Тебе не петь и не вернуться к жизни.
Мне будет всё равно, пока я жив,
хотя бы ты на части раскололась.
под гром и треск.
Но вдруг влетит мотив,
и мне почудится, как будто слышу голос,
упрямую пророческую мысль,
большую, вечную, куда бы мог войти
весь трепет человечьей жизни – мысль
о воздаянии в конце пути.
Оно положено лишь бравым людям,
на финише, когда к нему прибудем
У солнца – дни, И утром – вновь сиять.
А время мчит, не возвращаясь вспять.
Мир движется в ещё незримый век.
Пропасть во тьме случалось и народам.
Не повезло – и выпал человек.
Но род людской, в надежде на ковчег,
вверяется любым опасным водам,
и мчится к торжеству.
С эфирной высоты
бессмертный дух, без суеты,
шлифует плоть, лелея, как цветы,
людские чувства, страсти и мечты
и всходы мыслей, как те ни просты.
Но что ни лето – расцветает сердце.
Из почек прут зелёные листы.
Распахивают замкнутые дверцы.
А я – в моей земле. И так, как герцог
обязан править, мне тут быть певцом.
Здесь вскоре будет Рай.
Из сновиденья
встаёт Германия, светясь лицом,
Не ласкова, но в розовом цветенье.
Оно лишь краше станет в пору лета.
Тепло души из дальних тайников
потом полней откроется для света,
во всех оттенках и цветных отливах
и потечёт под дружный бег смычков
в симфониях и в оперных мотивах,
вернув искусству смысл его основ.

Подъём в России. Старую погудку,
казалось, забывает вольный люд.
Но нет ! Там царство зла, там мрак и жутко,
и песни те же, прежние поют.
Покою сердцу нет ни на минутку.
Век тосковать и петь у стен Кремля,
где башни коронованы лучами
и мёрзлыми цветами - вся земля !
А юг Европы – в изумрудной раме,
и виноградники, сбегая вниз,
потом срываются к морской границе,
где тёплая волна и ласков бриз.
Италию, наследницу традиций,
знобит в лохмотьях от старинных риз.
А Англия – на острове, подальше,
за плотной дверью, за сплошной стеной,
сидит-следит за каждою волной,
что там за новый свет, и нет ли фальши.
а впустит, так сверяет день-деньской
с вчерашним светом.
Вот и я в дозоре.
И страны строятся передо мной.
Везде напорный вал, несущий в море
веками скопленный негодный хлам.
Пока смотрю, с рассветною волной
прошёл взрывной огонь по небесам,
разлил шафран грядущих панорам.
И в том сиянье я воспрял душой.

Во мне возникло страстное желанье –
найти передовой новейший стяг,
чтоб вывел все народы на большак,
и я бы с ним связал все упованья.

Сегодня утром ясен небосвод,
и там, подобную мечте, я вижу -
не некую, первейшую из скопа,
страну-вождя, зовущую вперёд, -
а то, что и славней и сердцу ближе,
единую грядущую Европу.
В её букет войдёт весь гордый флёр
сплочённых новой дружбой стран-сестёр.
Их прошлое сольётся в общий свод.
Их озадачит общий круг забот.
Мне мнится в небе запредельный лик.
Он, верно, в дальнем будущем возник.
Виденье поутру – господня милость.
Должно быть, только-только зародилось
Видение – для пристальных очей,
и в нём предвестие грядущих дней,

увиденное мало кем. Вот в Риме –
спокойное величие с утра,
и Франция дивит, хотя пестра,
но я в них чувствую надлом.и гнилость.
Поникла Франция. В могучем Риме -
лишь пустота, разруха в ярком гриме,
он захромал. Европа – мой девиз
Её свободный взлёт – ещё эскиз.
Я в поисках зари. Со мной, бок-о бок,
все те, кто верует и кто не робок.
МЫ всё обдумали и собрались
сражаться и дойти до славной цели,
столь ясной для борцов, глядящих ввысь,
что ради человечества посмели,
идти вперёд, как время ни грозись,
не останавливаясь в полутени
огарков полного щедрот вчера.
Из-за таких былых нагромождений
сюда нейдёт рассветная пора.
Пусть те, что почивают в сладкой лени,
проспят, пока их кров не упадёт.
А я сдрузьями встречу наш восход
немолчным пеньем маршевых мелодий.
Взбодрим все наши армии в походе.
И пусть нигде ничьи законы впредь
нам не мешают действовать и петь,
чтоб всё ничтожное снесло потопом,
где просияет человечная Европа***.


Arthur O’Shaughnessy Europe

I am young, and full of the earnestness of love;
And I seek some great faith wherein I may live, -
Some faith of youthful men who strive and move
And faith and win, while out of all they live;
For well my heart is telling me – above
God changes not, and death will surely give
Him to thy soul; therefore, with man now, live.

I go up, yea, all the heart within me singing,
Too the golden crags, to the giant thrones of light;
And through blue gloom I see the young day clinging
To reluctant folds of the slowly vanishing night.
So a man’s heart clings maybe to an old faith dying:
But I – I must have some faith that will not die;
Not of the faiths that end in dreaming and sighing,
Which a man gives up at the last with a dismal cry.
Would that from yonder mountain’s height, alone –
The sun just crowns it – I could see the day, -
The young, the strong day, the day that shall be my own, -
Grow and roll over the world with conquering away !
Would I might see indeed earth’s many lands,
And nations rising, and nation passing away,
And which faith fails, and which it is that withstands,
And then, bounding all, the waste sea and the sands !

For oh ! my hearth is strong, and the world is weak;
Yet the world is doing the master-work I seek;
And workers, ay, and hinderers, are but blind,
Building new or destroying what they find;
And I would be with the workers in the van;
For somehow, somewhere, rises god-like Man.

O fallen France ! the sun floods over you:
I look upon you – I, sometime your lover.
It was a soft delicious song that drew
My heart: it was the roses that soon cover
The heaped-up graves where recently men threw
Mere fameless earth over most famous men:
It was the rose I saw, the song I heard,
That lured me, till I thought I loved you. Then,
Fair courtesan, I found you; and the learning
Of many a precious fantasy and word
Of rare unalterable magic, turning
The dreary wastes of life to flowering ways,
Lies treasured in my heart. You seemed awhile
To reign there rose-crowned, fronting full the rays
Of coming summers and of dawning days,
With luminous foreknowledge in your smile;
And all your poets, singing lofty song,
Stood gleaming where the clouds of morning part,
Leading, it seemed, fair lines of men along, -
Leading each man by something in his heart
On to radiant future. Then, what wonder
That, while your fascinating semblance held
Man’s soul in men like those, your fair lips spelled
And uttered softly, and it grew to thunder,
Acclaimed by the believing human race,
The lofty language of men’s soul – the thing
He dreams of, and he sees as yon pure vision
Of shapely cloud, now like a young god’s face,
Now an ideal bark, now with vast wing
Chimerical, albeit far, elysian, -
A thing to be, but not embodied yet
In element of earth – the golden state,
The last man’s Eden ,which the gods have set,
Methinks, beyond too many a bloody gate –
The thing men call Republic ? Rang once more
The lifted music of that golden theme
From those too sanguine singers; from the shore
Of the world’s far unrealizable dream,
Yea, from that distant and receding day
Of godlike consummation, which I pray
Dawn on the final finished rest of man,
Floated forth once again the angelic dove
Whose name is Peace, to seek her fellow, Love;
On to radiant future. Then, what wonder
That, while your fascinating semblance held
Man’s soul in men like those, your fair lips spelled
And uttered softly, and it grew to thunder,
Acclaimed by the believing human race,
The lofty language of men’s soul – the thing
He dreams of, and he sees as yon pure vision
Of shapely cloud, now like a young god’s face,
Now an ideal bark, now with vast wing
Chimerical, albeit far, elysian, -
A thing to be, but not embodied yet
In element of earth – the golden state,
The last man’s Eden ,which the gods have set,
Methinks, beyond too many a bloody gate –
The thing men call Republic ? Rang once more
The lifted music of that golden theme
From those too sanguine singers; from the shore
Of the world’s far unrealizable dream,
Yea, from that distant and receding day
Of godlike consummation, which I pray
Dawn on the final finished rest of man,
Floated forth once again the angelic dove
Whose name is Peace, to seek her fellow, Love;
For whom not yet, nor since the world began,
On to radiant future. Then, what wonder
Is one fair spot wherein to make abode.
Yea, France, your poets nobly thought and song
A holy and regenerating ode;
And you, with ribald clamour and harsh clang
Of common tongues, and brass, and bloody swords,
Set about founding to those soaring words
The low, inane, the groveling mockery
Which you conceived, which was the thing their light
Begot in your brute bosom. And I, maybe
Catching the echo, breathing the delight
Of most exalted music hither blown
With wafts of perfume from a foreign land,
Gazed for a little on your face, soon grown
Aptly transfigured, with some faining bland
Masking its low-aimed glance and paltry scope,
And waited for a while ‘twixt fear and hope.
Then came upon me the discordant tone
Of vulgar untuned voices. As I gaze,
Vile crowds, a populace, your men, your own,
Polluted France ! burst forth with hideous praise
Responding to your call, the paltry shout
Of each besotted individual voices;
The senseless swaying of the rabble rout;
Base sheddings of base blood, villainous choice
Of most defenseless victims to bear death
For some abjured sin when the sin’s shamed out;
Then cursing, strivings, hootings – one that saith
This way is Peace, another, Strike this way
For Liberty; and all some self to place
Upon some puny pinnacle for a day !
What is all this but the unholy seething
Of fierce defilers of the human race
Whose country is a brothel ?
Where the while
Are those lofty poets whose souls, breathing
Some upper air, dwelling in some rare smile,
Forecast of sweet futurity, were holding
Enraptured converse with man’s godlike dreams,
That walk indeed as men in godlike moulding,
Nigh the world’s end, where perfect morning gleams ?
Them had that clamorous multitude first hailed
As even the high priests of the coming shame,
The common scandal called by their great name:
Where are thy poets now ? They once prevailed,
O France ! to make thee seem before mankind
A beauteous vision of a foremost land,
Leading on towards the dawn. No man shall find
Their names at all with thine in after time,
Dull tottering Republic. Lone and grand,
One*, from a lifelong exile by the sea
Returning, lives an exile still in thee,
His soul for ever in his dream sublime !
And One** is dead – alas ! ‘tis even He
Who was the priest of beauty.
Since no singing
Hath come across thy stained wave, ever bringing
Most hideous jarring echoes of the strife
Of such vile folk as do degrade man’s life,
With maybe some corrupt imagining,
Degenerate offspring of the loathsome gloom
And damp distorted glimmer of thy tomb.
Lie there, for thou wilt never rise or sing
Perchance again; and in my life’s own time
Thou’lt be for nought: I turn from thy harsh noise
And sullen degradation.

Still, sublime,
I fill within – as though I heard a voice,
Unaltered prophesying – all the though,
The great eternal thought, that makes most great
This palpitating human life, - the thought
Of the supreme fruitions that await
The strong progressive rising soul of man
In the fair end of time. Since time began,
Each separate sun makes one short day, and sets;
But onward time descends not, nor forgets
The long ascent to high eternity:
And so, man falls away, and man is lost,
And nations sink into obscurity;
But the sure bark that holds humanity
Rides far ahead, on other waters tost,
Triumphing forward.

Where the soul undying,
Ethereally forms or finishes
Man’s new undying body, culturing
Each flower of man’s dreaming or man’s sighing,
Each delicate germ of thoughts that were scarce his,
But for each warmer summer his heart may bring
To rear the plant whose every tendril is
An aspiration – there I seek to sing;
Yea, that shall be my country, and the king
Shall be the king, and I a singer there,
For there ‘twill soon be heaven.

The great dawn grows
In glittering Germany, no flower or mere
Forced loveliness, or transient, but the rose
Whose rich futurity of summer redden
In the strong conscious storehouse of the heart.
And there while somewhat of man’s soul all hidden
Progresses warily through fertile shade
To timely day, already some fair part
Hath preluded in music that hath made
The world once more rebuild the shrines of art.
But Russia rises, and the freed folk learn
The higher freedom of man’s heart from songs
Ancient but unforgotten, which return
Across the songless waste of dismal wrongs,
To find the heart of man can rise and yearn,
And sing forever. Lo ! The Kremlin’s towers
Catch the clear icy radiance of the dawn.
All the North wears a crown of frozen flowers;
While southward, among lands that with green lawn
And vine-field slope down seaward where the sea
Is that blue Mediterranean, whose warm kiss
Woos them and enervates them; Italy
Spoiled, nerveless offspring of great centuries,
Lies fretting in rich rags of luxury.
While, checking colder waves that own her away,
Insular England, sitting aye aloof
Behind closed door, and under jealous roof,
Resistful of new suns that dawn to day
Is letting in, well seen, and put to proof,
The world’s full yesterday.
So while I look,
The lands gleam slow forth before my soul,
And there is gradual growth that will not brook
The heaping up and clogging of the past;
And while I look, far doors of morning roll
Grandly apart, as with some onward blast,
And saffron thresholds of the future cast
Their radiance hither, even o’er my soul.

And to me, with love’s earnestness desiring
To see some foremost banner with the name
Of mankind’s foremost faith wrought like a flame,
That I might go up all my life aspiring,
There seems now in the morning a clear sight,
A thing scarce dream-like – not again one land
Crowned and transcendant leading for a space
A little way the nations into light,
But a more splendid vision, as of grand
Unanimous Europe, lifting up a face
That none hath seen till now – a face whose glory
Is made indeed of every nation’s story,
Whose smile is full of all their pasts, whose brow
Is busy with the problems of their Now,
But whose transcendant look already glows
In lofty futures that no man yet knows.
That vision rises: in this early morn,
When time is, even as I, a thing new-born,
That vision rises, from the uncertain gaze,
A faint foreshadowing of the future days,
Ethereal, seen of few. Maybe vast Rome
Stands yet clear grandeur in the eastern fire,
And France look shapely still in strange attire;
But my young soul knows, in this faithless morn,
France is already fallen, and mightier Rome
There in the glow is but a hollow dome
Now tottering. So this Europe is my creed,
Its boundless future shall shape forth and lead
My soul in search of morning; I and they,
Whose lives shall run with my life from to-day,
With all our earnest might of thought and deed
WE will be joined to strive to that great end,
Seen clearly, - as the higher than that which is,
The goal of all in man that still must tend
Upward, and never halt at such as this,
Which in half-light, or this some short-lived best,
The heaping up of ruined yesterdays
Against to-morrow’s sunrise. They who rest
Under the most consummate roof they raise
Shall surely lie beneath its overthrow;
But I and some in all the lands will go
Onward for ever singing: every song
Shall help and urge our armies’ feet along;
And no land’s straitened law shall judge the thing
We do, for that we do and that we sing
Shall come to nought for ever, or have might,
Where human Europe moves from light to light.

From “Music and Moonlight”, 1874

Примечания: *Виктор Гюго, **Теофиль Готье. ***В этом произведении
автор пророчески вглядывается в весьма отдалённое будущее - выступает как горячий защитник идеи объединённой Европы непосредственно после прогремевшей франко-прусской войны и задолго до первой и второй мировых войн.

Владимир Корман, поэтический перевод, 2007

Сертификат Поэзия.ру: серия 921 № 54616 от 04.08.2007

0 | 0 | 2697 | 18.04.2024. 07:13:44

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []