Колыбельная для пиш.машинки

На лице твоем морщинка, вот еще, и вот…
Засыпай моя машинка, ангельский живот.
Знаю, знаю, люди - суки: прочь от грязных лап!
Спи, мой олджэ. Спи, мой йцукен. Спи, моя фывап.

Терпишь больше, чем бумага (столько не живут).
Ты - внутри себя бродяга, древний «Ундервуд».
Пусть в Ногинске – пьют непальцы и поют сверчки,
ты приляг на эти пальцы – на подушечки.

Сладко спят на зебрах – осы, крыльями слепя,
вся поэзия – доносы на самих себя.
Будет гоевая паста зеленеть в раю,
западают слишком часто буквы «л» и «ю».

Люди – любят, люди – брешут, люди - ждут меня:
вновь на клавиши порежут на исходе дня.
Принесут в свою квартирку, сводят в туалет,
и заправят под копирку этот белый свет.



* * * *

Спасением обязанный кефиру,
в таблетках принимая упарсин,
не знаешь ты, как трудно быть вампиру –
садовником, певцом родных осин.

Не будет, ни прощенья, ни оклада -
сплошная ночь, змеиный шелест книг,
подкованная, в яблоках ограда,
зубовный скрежет лютиков цепных.

Покинув коктебельские таверны,
бредет людей опухшее зверье,
когда портвейном из яремной вены
я запиваю прошлое свое.

Сомнения скрипящие ступени,
и на тебя, Аркадий Дохляков,
грядущее отбрасывает тени
багровые: от крыльев до клыков.

Сии клыки вонзаются в Европу,
и в горле – ком, и в Интернете – кал,
и только слышно, как по гораскопу -
единорогий овен проскакал.


* * * *

Оцифрован, исчислен и взвешен
терпкий запах раздавленных вишен,
и на ветку вспорхнувший удод…
Вот фотограф-любитель идет,
свой прибор из чехла вынимает,
за углом проституток снимает,
ухмыляется, дальше идет.

А на встречу ему, из Шанхая -
начинающий киллер шагает
цельный год и 14 дней.
Свой прибор из чехла вынимает:
вправо, влево и прямо стреляет
в проституток и прочих людей.

Что-то в городе тихо и пусто,
только двое на площади Пруста,
в позолоте и перьях - канал,
воздух розовым крестиком вышит…
Автор эту строфу не допишет,
потому что - профессионал.

* * * *

С отбитым горлышком лежу в слоновьей лавке,
я больше не принадлежу словесной давке.
Не отслужить мне, господа, своей повинной
в посуде страшного суда – бутылкой винной.
И в стеклотаре ни гроша за эту ересь
не получить, прощай душа – портвейн и херес!

Приедет Слон на «москвиче» (хозяин лавки),
на каждом бивне - по свече, в ушах - булавки.
При алебарде золотой и маскхалате,
он хоботом, как запятой, меня обхватит.
Посадит в клеть, и молоком наполнит блюдце,
и будет сквозь меня смотреть - как люди бьются.

Александр Кабанов, 2007

Сертификат Поэзия.ру: серия 554 № 54196 от 11.07.2007

0 | 12 | 5938 | 16.04.2024. 10:18:04

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []