Поэзия как средство пробуждения духовности

Да будет воля Твоя:
Твой замысел - Твой ответ.
И, волю Свою творя,
Из грязи - рождаешь свет.

Не будешь Ты укорять
За ложный порыв души,
Но, волю Свою творя,
От низости - до вершин.

Живительной влагой - яд,
Отдачей долга - заём.
Да будет воля Твоя
В покорном сердце моём. (8, 66)
Люди моего поколения помнят ощущение простоты и ясности мира. Жизнь была расписана, начиная с детского садика и заканчивая обеспеченной государством старостью. Всё было устойчиво, разложено по полочкам, по пятилеткам, по задачам очередного съезда КПСС. И вот, зрелость, душевное одиночество, ещё не осознаваемый духовный голод. Интуитивная тяга к опоре, к чему-то, что сильнее, выше, чище, ещё без имени, без формы... И постепенно, само по себе это Высшее проявляется в душе, сначала как в тумане, потом всё яснее. Вопросы и лихорадочные поиски ответов в нахлынувшем потоке книг, и снова вопросы, более сложные, и противоречия, и невозможность понять. Бог – Единый и у каждого Свой, Близкий, Родной, главная опора в жизни. Теперь понимаешь, как парадоксально построен мир, как удивительно чудо жизни на шатком плоту над чудовищной глубиной. Понимаешь, что зло, причинённое тебе, так часто (всегда?) – двигатель души, первый толчок на пути к обретению себя. Понимаешь, что добро для тебя – почти всегда в то же время - зло для кого-то другого. Да и для тебя любое приобретение сопряжено с утратами. И порой теряешься в этой «разбегающейся» Вселенной так, что руки опускаются. Ведь всё так относительно, да стоит ли?…
«Если нет Бога, то всё позволено»? Для меня не это главное - пустота, покинутость человека в «безбожном» мире.
Гефсиманское эхо,
Все звуки несущее ввысь...
Эти звуки лились, удалялись и вновь
приближались,
И тоска, и мольба, и вина, и безмерная
жалость,
Одинокие звуки Земли.
Близко люди легли,
Точно к матке ягнята,
К Земле перепугано жались,
Только - холодом вдруг по Земле,
Одинокие люди Земли. (8, 70)
Приходилось мне слышать много раз: верят в Бога от слабости, те, кто не верит в себя, свои силы, кто боится заглянуть в пустоту и увидеть там только равнодушную маску смерти. А нужна ли такая сила, которая тоже верит, но в себя, в право сильного, у которого острее зубы и когти?
Я преподаватель, много лет провела с молодёжью. Вела поэтическую студию - консультационный центр, проводила презентации моих книг стихов с участием студентов. Мне приносили свои стихи, попытки эссе. И в стихах, и в рассказах, и в репликах – чаще всего проскальзывала разочарованность, запуганность жестокостью жизни. У девушек – откровеннее, в их стихах чаще жалобы, даже маме: вот, ты меня лелеяла, а выпустила в жизнь, где меня все обижают. И у меня постепенно укреплялась уверенность – нельзя вырастить себя как личность без веры в Бога. Как же помочь этим юношам и девушкам, пришедшим зачастую из семей, где вопросы о смысле жизни, о чести, о вере – даже не ставятся? Где родители погрязли в материальном, кто-то сначала по жестокой жизненной необходимости, потом по инерции, кто-то, охваченный азартом наживы, кто-то, отупев от нищеты и напрасных усилий выбраться. Где вера на словах ( в наше время это стало «модно» )порой сочетается с цинизмом в жизненных ситуациях, в отношении к людям?
Руками липкими
Его тасуют,
Швыряют псу.
Я Имя Господа
Сама ли всуе
Сто раз произнесу.
Теперь лютеет зверь:
Настал период гона.
От похоти храпя.
В одежде жениха,
Он не палач теперь,
Он вкрадчивый угодник –
Переодетый хам.
Какие сети
К свадьбе пораскинул!
Ярится зверь,
И всяк на праздник зван.
Вы слышите:
Какой надрывный звон
Над Лаврой… (10, 49)
Я давно пишу стихи, но стала «выносить их на люди», когда сама пережила жестокий жизненный кризис, выкарабкалась живой и, думается, даже немного умудрённой. А помогли выжить – стихи. И в самый тяжёлый период жизни они возникали при чтении Вечной книги. Не было рядом близких людей, но вот, Магдалина, Пётр. Живые, близкие. Я вчитывалась в какой-то удививший фрагмент и тонула в его глубине и не могла до конца понять, но всё пыталась. И был в моей жизни момент, когда, ночью в грозу, при вспышках молний Христос с небольшой иконки, купленной в отстраивающейся церкви, смотрел на меня живыми глазами.
Молодёжь, входящая в жизнь, всегда решает задачу на смысл – зачем жить? Что для тебя – главное сейчас, а что будет в ближайшем будущем, потом? Как она её решит – в пользу завоевания положения, власти, влияния, денег – любой ценой? Или задумается над жизнью по законам джунглей, господствующей в нашем современной обществе – а по-человечески ли это? Это ли дорога к счастью или, хотя бы покою, человека, чистого перед собой? В обществе голодных, где молодые – самые голодные, потому что ещё не успели ничего попробовать, трудно говорить и думать о пресыщенности. Но и ждать, когда придут к человеку путём жестокого опыта - отчаяние (если не добился этих благ) или пресыщенность, равнодушие, опустошённость – к добившимся? Душа умирает на этом пути, грубеет, становится нечувствительной, опутывается сетью стереотипов, страхов, взаимных обязательств, да мало ли ещё чем.
Спокойной она пребывает
В невидимой жизни кристаллов.
Спокойной она пребывает
В загадочной жизни растений.
Ведомые души животных,
Как дети, не знают греха.

Крестом заходящего солнца
Венчали на горькое царство.
Венчали на горькое царство
Сознания смертным грехом.

И ей возвращаться к покою,
На свет пробиваясь упорно
Путем отреченья и боли
Сквозь смертное сердце свое. (9, 8)
Актуальна для современного общества логотерапия по В. Франклу: помощь пациенту в поисках смысла жизни, не абстрактного смысла, а именно для этого человека и в этот отрезок времени. Главный принцип логотерапии – утверждение: человек живёт не для получения удовольствия и избежания боли, а для того чтобы понять и реализовать смысл своей жизни. Смысл может быть найден путём поиска и осуществления духовно направленных действий, путём переживания глубинной сущности другого человека, его ценности в любви к нему. Третий путь – самый трудный. Это понимание, нахождение смысла собственного страдания в ситуации, которую ты не можешь изменить. Вот почему одних людей страдание озлобляет, других делает особенно чуткими к чужому горю, милосердными.
По Франклу даже самоактуализация человека является лишь побочным продуктом осуществления им смысла своей жизни. Думаю, это следует понимать таким образом: главная задача человека – не максимально развить и проявить во внешнем мире все свои способности, возможности, таланты, любой ценой, в том числе и ценой гибели своей души, но – сознательно творить себя, жертвуя ради этого порой даже успешным самопроявлением вовне.
В отечественной психологии понятие личностного смысла было введено А.Н.Леонтьевым ещё в 40-ые годы. Он писал, что сознание формируется в результате решения двух задач: задачи познания реальности и задачи на открытие смысла. Последняя – труднейшая, она фактически является «задачей на жизнь» (4). Д.А. Леонтьев, продолживший эти исследования, выделяет три класса ситуаций «смыслостроительства». К третьему классу относятся ситуации воздействия искусства на личность. Многие психологи рассматривают личностные смыслы как специфическое содержание художественного произведения. Смысловой опыт художника соотносится с личным смысловым опытом читателя. В случае, если это приводит к трансформации смыслов читателя, происходит катарсис – диалектическое разрешение внутреннего противоречия в смысловой сфере личности читателя. Но этого может и не быть, если смысловой опыт читателя намного беднее или имеет противоположный опыту художника. Понятно, что возникновение катарсиса у любого читателя нельзя считать объективным критерием ценности художественного произведения. Сотворчество читателя при восприятии произведения искусства состоит во временном отказе от своей уникальной личностно-пристрастной позиции в мире, слияние с позицией художника. Художественная форма выполняет психологическую функцию настройки сознания читателя на восприятие данного содержания. Она облегчает доступ в глубины сознания, минуя психологические барьеры - гипнотическое воздействие (5, 429). Эту функцию в стихотворении, на мой взгляд, выполняет особенный ритм, ритм дыхания стихотворения. По Д. Леонтьеву только подлинное искусство приводит к формированию новых смыслов, личностных конструктов, благодаря которым человек воспринимает действительность. Такое взаимодействие как бы расшатывает смысловые стереотипы, позволяет увидеть одни и те же вещи одновременно с разных точек зрения (5, 436-437).
«Ворованный воздух» поэзии (О. Мандельштам), действительно позволяет дышать в атмосфере цинизма и сарказма, хотя, конечно, прав С.С. Аверинцев: «ей (поэзии) не заменить ни духовного учительства, ни философского познания, ни, наконец, гражданского действия» (1, 13). Но, даже говоря об опасности «самозамкнутости возведённого в абсолют лирического импульса» (возведение человеком в абсолют Поэзии, когда она становится для него Всем), С.С. Аверинцев добавляет: «Как быть, когда история литературы – не просто предмет познания, но одновременно шанс дышать «большим временем», вместо того, чтобы задыхаться в малом, жить в Божьем мире, а не в «условиях эпохи застоя»?» (1, 15). Помочь молодым начать дышать этим воздухом – это, на мой взгляд, открыть им путь к духовному ученичеству, пусть они сами отыщут себе духовных учителей – «дорогу осилит идущий». А разве не проникнуты философским поиском Истины настоящие стихи всех времён и народов?
Наше время – время постатеистического возрождения духа. Какая поэзия может помочь человеку в поисках смысла его жизни на этом пути? Духовная поэзия, поэзия духовного опыта, та самая «высокая поэзия», о которой писала М. Цветаева в своей классификации поэтов. Г. Померанц (6, 209-221), опираясь на попытку иерархии поэтов и поэзии М. Цветаевой, даёт свою иерархию. Самый высокий уровень для него символизирует Троица Рублёва – круг: от отрешённой тишины созерцания, отрешённой, т.е. открытой всем любви (Пастернак: «Слишком многим руки для объятья / Ты раскинешь по концам креста»), любви, не замыкающейся ни на ком, - к святой страсти спасения, которая, истощаясь, вновь припадает к Целому. Второй уровень, где утрачен стержень отрешённости, но откуда всё же легче снова и снова прорываться к первому уровню. Третий уровень – демонических страстей (по собственному признанию М. Цветаевой – её «Молодец» – «огнь синь». Четвёртый уровень – поэзия сгоревших, пепла, скуки, тоски (по мнению. Г. Померанца, такова поэзия И. Бродского – «поэзия последнего глотка жизни, существования на грани ничто»). На мой взгляд, Г. Померанц очень точно подметил напряжение борьбы между поэзией первого и четвёртого уровней – взаимно глухих. Постмодернизм, постпостмодернизм сумели завоевать общественное мнение так, что именно четвёртый уровень «диктует правила хорошего тона». Объяснение этому – и усталость от многолетней лжи и официоза, напыщенной пропаганды в отечественной литературе, и особенности славянской психологии, не воспринимающей риторики в поэзии, подозревающей фальшь в любой попытке приподнятости. В таких условиях проходят «на ура» призывы опровергать всяческих пророков, разоблачать любые попытки указать путь к спасению (Ж. Деррида) – они падают на подготовленную почву. Как это близко славянской душе: разрушать, так уж до основания. Ещё по поводу «Цветов зла» Ш. Бодлера Т. Готье писал, что зло, безобразие, представая в стихах, побуждает людей страшиться греховности, искать чистоты. Но история постмодернизма свидетельствует об обратном. Увлечение выпячиванием грязного, страшного в действительности прочно проникло в современную поэзию, превратилось в упоение безобразным, ведёт к цинизму, духовному и душевному опустошению. Об этом пишут даже признанные «гуру» постмодернистского искусства (Ж. Бодрийар). Известно, что человек сам строит мир вокруг себя, мир, в котором живёт. Он может быть счастлив от простого созерцания спокойной воды, от погружения в мир книг, а может быть несчастен в самых, казалось бы, благоприятных материальных условиях, имея возможность удовлетворить большинство своих желаний.
Духовная поэзия, вернее, её зачатки, ведь, как направление она не существует, официально не признана, - к счастью, начинает привлекать внимание ведущих отечественных специалистов в области философии и филологии. В небольшой по объёму, но богатой содержательно статье С.С. Аверинцева «Горе, полное до дна» (2, 379-382), размышляя о поэзии О. Седаковой, поэзии «радости – страданья», автор подчёркивает: «В чём же ещё вековечная суть назначения поэта, если не в том, чтобы перед лицом ужаса обрести не черноту, а целение, не сарказмы, а псалом, не хулу, а хвалу?». С.С. Аверинцев не отвечает на свой вопрос, есть ли у этого типа поэзии будущее в сегодняшней культуре, но он имеет мужество опубликовать свои собственные духовные стихи, своеобразные по форме, не сразу принимаемые даже подготовленным читателем. В лучших из них передана страшная сосредоточенность духа, обращенного к Богу:
«…Вся жизнь заключена
в единой точке, словно в жгущей искре,
всё в сердце собрано, и жизнь к нему
отхлынула. От побелевших пальцев,
от целого телесного состава
жизнь отошла – и перешла в молитву»
( «Благовещение» – 3, 22).
Поэзией веры и надежды называет духовную поэзию (первый уровень – согласно иерархии М. Цветаевой и Г. Померанца) Г. Померанц. В книге «Страстная односторонность и бесстрастие духа» он называет имена поэтов этого направления, которое пока существует только как референтная группа. Это Мать Мария и Даниил Андреев, Зинаида Миркина и Александр Солодовников, Митя Полячек и Вениамин Блаженных, Е. Тагер... Не всё в их стихах гениально, но их взлёты – то, что необходимо для нашего духовного возрождения. Померанц выделяет две линии, которые продолжаются в современной поэзии: поэзия духовидения (Андреев) и духовидение поэзии (Мандельштам). Второе – это прорывы гениального поэта к первому уровню. Первое – опаснее для автора, это вестничество, работа на огромной высоте, где материалом служит вечность, бесконечность. Холод высоты – опасная вещь, он может обескровить стихи, сделать их безжизненными. Само название книги Г. Померанца «Страстная односторонность и бесстрастие духа» говорит об этом – бесстрастие, отрешённость, холод – как трудно этим увлечь за собой, то ли дело – страсть.
Приподнятость требует соответствующей формы. Торжественность, сдержанность языка, отсутствие ярких метафор порой граничат с риторикой, могут быть приняты за риторику. Недаром с такой опаской вводит высокое Пастернак (см. в кн. Г. Померанца «Страстная односторонность и бесстрастие духа» - с. 245). Работа поэта духовидения похожа на работу монтажника-высотника. Трудна в осуществлении, непросто почувствовать её красоту, а вот подвергнуть уничтожающей критике, пожалуй, сможет любой, более или менее «подкованный» в литературоведении человек.
Можно ли идти к молодёжи с высокой поэзией? Мой 26-летний опыт работы, и особенно общение со студентами в обстановке поэтической студии, авторских вечеров свидетельствует о необходимости постепенного «посвящения» молодых людей, приобщения их к глубинам духовного. Иначе можно оттолкнуть кажущимися сухостью, холодом. Стихи, намеренно несколько снижающие пафос Богоискательства введением разговорной речи, такой понятной жалости к нашим «меньшим братьям», подробностей обыденной жизни понимаются сразу. Примером могут служить стихи В. Блаженных, которые приводит Г. Померанц (6, 239):
О кошка, трепетная плоть,
К чему раздумья и гаданья, -
Ведь ради нас с тобой Господь
Терпел и муки и страданья.

Он видел, страждущий, с креста
Меня – в заношенной рубахе,
Тебя – до кончика хвоста
Насторожившуюся в страхе.
Я обратила внимание: повторное чтение и прослушивание одних и тех же стихов часто приводит к тому, что студенты наконец открывают их для себя. Понимание приходит не сразу. И только потом можно знакомить молодых людей с миром поэзии С.С. Аверинцева, Д. Андреева, З. Миркиной и др.
Понимая всю нескромность своего поступка, не могу не привести в конце статьи стихотворение, пришедшее ко мне ночью после посещения могилы преподобной Досифеи и чтения «Сказания» о ней (7):

ПАМЯТИ ПРЕПОДОБНОЙ ДОСИФЕИ

«Не спи, не спи художник».
Борис Пастернак

Не спи, душа, не спи,
Неспешно постиженье,
Но даль его ясна,
Хоть болью назови.

Не спи, душа, не спи,
Успеешь после жизни
Чистилищами сна
На Суд Его Любви.

Там нагота не та,
Не тайная на ложе,
Неверные шаги
Чистилищами сна.

Не спи, душа, не спи.
Ведь даже сны все строже
Неведеньем других
Испытывают нас. (10,17).

Использованные источники:

1.Аверинцев С.С. Поэты. – М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. – 364 с.
2.Аверинцев С.С. София – логос. Словарь. Второе, исправленное издание. – К.: Дух и Літера, 2001. – 460 с.
3.Аверинцев С. Стихи духовные. Киев. Дух и Литера. 2001.
4.Леонтьев А.Н. О психологической функции искусства (гипотеза) // Художественное творчество и психология / Под ред. А.Я. Зися, М.Г. Ярошевского. М.: Наука, 1991б. С. 184-187.
5.Леонтьев Д.А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. – М.: Смысл, 1999. – 487с.
6.Григорий Померанц. Страстная односторонность и бесстрастие духа. СПб.: Университетская книга, 1998. 617 с.
7.Сказание о преподобной Досифее, подвизавшейся под именем старца – затворника и рясофорного монаха Киево-Печерской Лавры Досифея. – Составитель В. Зноско, Киев 2000.
8.Фещенко-Скворцова И. Чаша. Стихи. – Киев, 1999. – 82с.
9.Фещенко-Скворцова И. Размышления в пещерах Китаевской пустыни. Стихи. Киев, 2000.– 56с.
10.Фещенко-Скворцова И. Острей кристалла. Стихотворения, эссе. Киев 2001. – 86 с.