Журавли летят

Мы взором пристальным следим

За лётом журавлиным...

Летят, летят косым углом,

Вожак звенит и плачет...

О чем звенит, о чем, о чем?

Что плач осенний значит?

А.А. Блок

Скажу сразу: я не представляю, что гамзатовских "Журавлей" по-русски можно изложить лучше Н. И. Гребнева.

Как сказал критик В. С. Бушин, эти "Журавли" летят в бессмертие.

Всё дальнейшее — не более чем моё индивидуальное восприятие этого текста. Я не настаиваю на своей правоте, но, разумеется, стараюсь быть максимально корректным. Поэтому сделаю несколько важных уточнений.

Первое. Это не литературоведческий, и, в частности, не сравнительно-текстологический, анализ. Я не буду делать того, в чем не являюсь специалистом, т. е. заниматься воспроизведением истории текстов оригинала и перевода, их подробным сопоставлением, кроме некоторых единичных случаев.

Я буду исходить из стихотворения Н. Гребнева как самодостаточной целостной текстовой системы.

Второе. Определим границы самого предмета исследования. Здесь не будет рассматриваться эволюция текста (например, замена "джигитов" на "солдат").

Третье. Поэтика "Журавлей" Гребнева производит впечатление принципиальной амбивалентности — двойственности и неопределенности.

Это мотивировано обозначенной в первых же словах модальностью текста — субъективной и фикциональной (воображаемой): Мне кажется порою... Это не легенда, не миф, не религиозное верование, а фантазия, причем самого лирического героя. Тема метемпсихоза (переселения душ) используется как аллегория. (Подчеркиваю: речь идет только о лирическом герое, о мире его сознания, представленного в данном тексте, безотносительно к реальным верованиям и легендам).

А для воображаемых птиц не актуальны излишние орнитологические подробности: какой образ жизни ведут белые журавли (стерхи), водятся ли они в Дагестане и т.д. Перед нами романтический (основанный на двоемирии), а не реалистический текст.

Важнейшая деталь: эти журавли — белые, то есть вымирающий вид. Гамзатов и Гребнев, в принципе, могли об этом знать, хотя белое оперение и само по себе символично.

Точно так же нет смысла оценивать с лингвистической точки зрения явно фантастическую ономатопею Гребнева (происхождение слов из звукоподражаний): Не потому ли с кличем журавлиным от века речь аварская сходна? Разумеется, не потому — в реальности. Это художественный образ памяти о предках, запечатленной в культуре, в том числе сосредоточенной в языке.

Интертекстуальность. Субъективная модальность текста (Мне кажется — это моё, авторское, виде́ние) ставит под сомнение актуальность для этих стихов интертекстуального аспекта. Мы не можем связать гребневских журавлей (о гамзатовских не говорим) с определенным культурным контекстом, с каким-то устойчивым комплексом мотивов (культурными инвариантами). Ограничимся лишь несколькими примерами. В греческой легенде и балладе Ф. Шиллера ивиковы журавли связаны с гибелью (поэта), становятся орудием возмездия, но не выкликают имен убийц, а, напротив, убийцы разоблачают себя, при виде журавлей вспомнив имя Ивика.

Один из самых устойчивых инвариантов, связанных с журавлями, — ностальгия лирического героя (иногда эмигранта) или самих журавлей (реже, потому что они, в отличие от человека, могут вернуться), причем тоска эта — по холодной и суровой родине. В этом едины и А. Жемчужников, и советский поэт И. Шаферан ("Они о родине заснеженной курлычут")

Или есенинский образ отрешенности от всего земного:

И журавли, печально пролетая,

Уж не жалеют больше ни о ком.

Даже в непосредственно связанной с "Журавлями" песне Г.Полонского из "Доживем до понедельника" несколько иное восприятие этого образа:

Видимо, надеждой и упреком

Служат человеку журавли.

Этого и еще много другого мы не видим у Гребнева.

А что видим?

Герой, хотя и воскрешает погибших и говорит о них так, будто они живы, дает их зримые образы, всё же ни на мгновение не забывает, что это — его мечта, а в реальности они погибли, ушли безвозвратно. Его стихи — о полной гибели всерьез, и они не оставляют утешительной иллюзии. Это реквием.

Отсюда скорбное величие текста Гребнева. Это опыт и мироощущение фронтовика.

Но в памяти и воображении "такая скрыта мощь, что возвращает образы и множит", и у Гребнева реальное и воображаемое сливаются почти неразделимо:

Они до сей поры с времен тех дальних

Летят и подают нам голоса (план воображения)

Не потому ль так часто и печально

Мы замолкаем, глядя в небеса? (план реальности)

Союзный комплекс «не потому ль» связывает эти два плана. Воображение влияет на реальность, они плавно и почти незаметно перетекают друг в друга, а порою грань между ними теряется. Вспомним «Двух "Лесных Царей"» М. И. Цветаевой: "(...) вся вещь Жуковского на пороге жизни и сна. Видение Гёте целиком жизнь или целиком сон, все равно, как это называется". Вот и у Гребнева всё на пороге жизни и сна.

Очень часто слияние обоих миров видно даже в одном слове — например:

Летит, летит по небу клин усталый.

С одной стороны, эти журавли как будто совершенно реальны, они даже устают, как всякие птицы во время долгого перелета.

А с другой — именно это слово подчеркивает надмирность их беспрерывного полета. Именно так автор нам говорит, что движению не будет конца, потому что никогда не умрет горькая память о жертвах этой войны.

Это явление называется "слово в фокусе" (Б. А. Ларин). Эстетически значимое слово преломляет в себе лучи, идущие от разных сознаний, разных миров, существующих в тексте.

Такое же "слово в фокусе" - глагол "летит", важность которого подчеркивается многократным повторением. С одной стороны, таким образом выражается напряженность реальных физических усилий, с другой - тот же самый бесконечный, т.е. воображаемый, полет.

У Гребнева часто бывает и так, что один мир превращается в другой.

Сегодня, предвечернею порою,

Я вижу, как в тумане журавли

Летят своим определенным строем (реальность),

Как по земле людьми они брели (воображение).

А союз «как» служит переходом между ними, причем он употреблен дважды — сначала в изъяснительном предложении в рамках "яви", потом в сравнительном, уже для переключения регистра, переводящего весь этот фрагмент в модальность "сна".

Смысл этого сопоставления: они после смерти продолжают движение, подобно тому как при жизни они двигались по земле.

Однако есть и различия: по земле они брели, а в небесах летят своим определенным строем. В жизни они были не только солдатами, их жизнь была разнообразной, а вот смерть выявила вершину этой жизни, главное — то, что они солдаты, погибшие за Родину, и это запечатлелось в их птичьей ипостаси.

И тексте Гребнева четко отображается эта двойственность журавлей — птиц и воинов — через двойное обозначение журавлиной группы: с одной стороны — стая и клин, с другой — строй, причем строй упорядоченный — определенный. Заметим, однако, что эти обозначения представлены не на равных. Это прежде всего стая (клин) и уже потом строй. Военное наименование имеет не основной, а оттеночный характер. Это скорее "эхо прошедшей войны".

Или войн?

Не зная аварского языка, я не могу судить об оригинале и, в частности, утверждать, напоминает Гамзатов о главной войне XX века или подразумевает разные войны, в которых погибли его соотечественники (не случайно, видимо, у Гребнева были джигиты). На сайте опубликовано уже три подстрочника — так какой же взять за основу?

Гребневский текст в этом отношении амбивалентен.

С одной стороны, он сохраняет и даже усиливает это универсальное звучание: с кровавых не пришедшие полей (множественное число косвенно укрепляет тему разных войн), с времен тех дальних. (20 лет — это разве дальние времена? Это кровоточащая современность.)

Что касается оборота полегли когда-то, он может иметь отношение к недавнему прошлому. Например, в песне на стихи Инны Гофф — тоже о метемпсихозе и тоже, кстати, на музыку Яна Френкеля:

И стоят деревья, как солдаты.

И в буран стоят они, и в зной.

С ними те погибшие когда-то,

Оживают каждою весной.

("В парке у Мамаева кургана").

С другой — не в землю нашу полегли, это оживляет память о недавней войне, хотя, в принципе, это может означать и все войны, которые пережил наш народ (наши народы — СССР). Мы помним, как это пел М. Бернес, выделяя "нашу", почти как П. Кадочников а "Подвиге разведчика": За нашу Победу!.

Гребнев колеблется между этими двумя полюсами: войнами всех времен и недавней, самой страшной, войной.

Он не акцентирует тему именно Великой Отечественной, а обозначает ее микроскопическим штрихом — возможно, чтобы мотивировать вероятное присоединение лирического героя к погибшим.

Особое внимание хочу обратить на то, что он это делает очень деликатно и целомудренно, в форме осторожного предположения:

Быть может, это место для меня!

Да, лирический герой не погиб на той войне, однако он там был, и для него что-то еще продолжается. Как сказал Ю. Д. Левитанский:

Я не участвую в войне,

война участвует во мне.

Но в целом у Гребнева сильнее другая тенденция — размыкание временны́х рамок в прошлое, чтобы тем сильнее устремить своих журавлей в будущее, в вечность.

Еще один важнейший аспект: летают или летят эти журавли? Летают — глагол регулярный, он выражает многократное, повторяющееся, разнонаправленное и неупорядоченное движение. Журавли, которые летают, — находятся в нашем мире, сосуществуют с нами, если покидают нас, то возвращаются.

У Гребнева абсолютно четко, даже подчеркнуто (повторами, анафорами), говорится, что они летят, то есть движутся вперед:

летят и подают нам голоса

летят своим определенным строем

летят они, свершая путь свой длинный

летит, летит по небу клин усталый,

летит в тумане на исходе дня.

Лететь — векторный глагол, подразумевающий определенное направление. Даже слово клин воспринимается как символическая летящая в небе стрела, указывающая это направление вперед.

Это наводит на мысль, что они улетают от нас навсегда и прощаются, мысль о сменяющихся поколениях умирающих фронтовиков. Солдат в мирной жизни догоняет война, они умирают от ран, от иных последствий войны. И это подготавливает будущее присоединение лирического героя к журавлиной стае.

На ту же мысль работает уподобление журавлей солдатам на марше: и в том строю есть промежуток малый.

Человек, говорящий о бессмертии в ипостаси птиц, ни на секунду не забывает, что это метафора, аллегория. Если то, что они не полегли в землю, а превратились в журавлей, ему кажется, да и то — порою, следовательно, в действительности всё наоборот.

Есть и другие детали, укрепляющие мотив безвозвратного ухода из жизни: 

мы так часто и печально замолкаем,

всех вас, кого оставил на земле.

Минорный тон усиливается тем, что клин летит в тумане (отделяющем мертвых от живых; сравним у Б. Окуджавы: Уходит взвод в туман, в туман, в туман - может быть, не в смерть, но в зону смертельной опасности, в инобытие войны) и на исходе дня. И герой поплывет в такой же сизой мгле.

Текст Гребнева действует своей мужественной, стоической серьезностью, высоким трагизмом.

И это скорбное движение не прекратится, потому что ушедшие несут мирозданию память о всей боли, всех страданиях, которые претерпела планета Земля за всю историю человечества.

Я говорил об отличии этих "Журавлей" от культурных инвариантов и текстов на ту же тему, но закончить мне хотелось бы теми строками Н.А. Заболоцкого, которым очень близка великая песня:

Только там, где движутся светила,

В искупленье собственного зла

Им природа снова возвратила

То, что смерть с собою унесла:

Гордый дух, высокое стремленье,

Волю непреклонную к борьбе —

Все, что от былого поколенья

Переходит, молодость, к тебе

("Журавли")

Приложение.

Ни в коей мере не допуская возможности хоть сколько-нибудь приблизиться к великому переводу, я сочинил стихотворение "Реквием. На тему "Журавлей". Это не перевод, а парафраз – вариация на тему уточненного краткого подстрочника с учетом классического стихотворения Н. И. Гребнева.

Ни о каком отождествлении автора с лирическим героем, разумеется, не может быть и речи.

Простите меня, создатели песни!

Большое спасибо Алене Алексеевой, которая привела краткий, но очень содержательный подстрочник оригинала, положенный мною в основу этого стихотворения.

Я благодарен ей также за полезные замечания в ходе его редактирования.

Реквием. На мотив «Журавлей»

Светлой памяти Расула Гамзатова

и Наума Гребнева

Мне снится, что сраженные войною

и без вести пропавшие на ней,

уйдя не в землю — в небо голубое,

преобразились в белых журавлей.

Они летят, пронзительно курлыча,

они, живых приветствуя, летят.

И мы в ответ на зовы стаи птичьей

тревожно в небо обращаем взгляд.

Летят мои друзья в студеной сини.

Движенье их не обратится вспять.

Одно свободно место в этом клине...

Кому-то предстоит его занять?

Не я ли так однажды в небо взмою,

наречьем птичьим овладею сам?

И понесу, свыкаясь с высотою,

привет мой всем живущим языкам...