Лалла Рук Гл I Пророк (09) (Т.МУР)

%d1%8f%d1%8f %d1%8e011


(окончание первой главы)


 CCVI.  Всё было тихо пред последним боем.

  Настала ночь, и со звериным воем,

  Окутанные пламенем шары,

  Обрушились на город, извергая

  Фонтаны раскалённой мишуры,

  И пламя, ненасытно пожирая

  Дома и храмы, скверы и дворы,

  Всё новых жертв искало - их тела

  Пылали, как живые факела.

 

 CCVII.  В безумном танце адская фиеста

  Живым в ночи не оставляла места.

  Некшебских бань священная вода

  Смешалась с кровью, в шелк огня одеты,

  Казалось, уж молитвой никогда

  Пылающие пики минаретов

  Не освятятся... Горе - не беда!

  Некшеб уже не раз переживал

  Осадных дней кровавый карнавал.

 

CCVIII.  В зловещих отблесках горящих башен,

  Взбешён, бессилен, но, как прежде, страшен,

  Моканна понимал, что час проби́л,

  Он обречён. Однако же, гордыня

  Его душила. Сам себе не мил,

  Как вопиющий в выжженной пустыне,

  Он страх и ужас в голос обратил,

  И душам погибающих во след

  Летел его безумный, дикий бред:

 

 CCIX.  «Принять позор? Смириться? Сникнуть? Сдаться?!

  О, нет! Нам выпал жребий жить и драться!

  Сейчас, когда так близок наш успех,

  Когда Господь призвал в иные сферы

  Храбрейших, лучших, преданнейших... Всех,

  Кто нёс в себе караты новой Веры,

  А нас избрал наследниками тех,

  Кто пал в борьбе, но завещал нам жить.

  Нам судьбы мира выпало вершить!

 

   

CCX.  «Где ваша Вера в свет Звезды Востока?

  Ещё вчера я был для вас пророком.

  Сегодня страх вам разум смог затмить,

  Но вы забыли, как смертельно жало

  Во взоре славы. Всё труднее скрыть

  Его в покрове мрачном покрывала,

  Оно готово вмиг испепелить

  Мильон врагов. Сей взор так долго спал,

  Но пробужденья час уже настал!

 

 CCXI. «И убедиться в этом вам воочью

  Представится возможность нынче ночью.

  О! Это будет праздничный обряд,

  Где голод обессиленного тела

  Бойцы обильной пищей утолят!

  Испив вина от лучших виноделов,

  Измученные души воспарят

  До Райских Врат. И я, как обещал,

  Явлю свой взор из плена покрывал!

 

  CCXII. «И снова - в бой! В котором взор явленный

  Рассеет тьмы ревущих по Вселенной!»

  В снедаемых сомнением сердцах,

  Упоминания о новой жизни

  Перебороли голод, боль и страх,

  Рождая жажду скорой сытной тризны.

  Был в такт словам - оружья мерный взмах -

  В чеканном трансе вторили они:

  «Яви свой взор, яви, яви, яви!!!»

 

  CCXIII. Желая лицезреть Ворота Рая,

  Не чувствуя обмана и не зная,

  Что значило «испить и воспарить»,

  Они, из сил последних выбиваясь,

  Плясали среди мёртвых во всю прыть,

  Воинственными криками пытаясь

  Оставшихся в живых приободрить.

  Из рваной раны вырванной стрелой

  Один из них взмахнул над головой.

 

 

 CCXIV.  И грянул пир! И разгорелась тризна!

  Моканна вновь возвышен, снова признан.

  Над ним взошла кровавая Луна,

  Горя в багровом отсвете пожара.

  И Зелика была обречена

  Всё это видеть. О, Господня кара!

  Как ты немилосердна, как страшна...

  Богатый стол с обильною едой,

  Что ни сервиз, ни кубок - золотой.

 

  CCXV.  Вновь человечье гнусное отродье

  Он с лёгкостью купил. Чревоугодье

  Ниспослано, как искушенье, но...

  От голода дрожащими руками

  Они хватали пищу, и вино

  Отхлёбывали жадными глотками...

  И лжепророку делалось смешно

  При виде жертв своих. Он хохотал

  Безудержно и злобно. Он-то знал,

 

  CCXVI. Что траурное выльется веселье

  В немое, похоронное похмелье.

  Тем временем кружиться продолжал

  Безумный жернов адской вакханальи,

  Где раб плясал, орал, хлебал, жевал,

  Где сытые и пьяные канальи,

  Вдруг, с ног валились. Навзничь. Наповал.

  Во тьму небес послав стеклянный взгляд,

  С глотком вина испив смертельный яд.

 

  CCXVII. Слепая Вера! Коль иной не надо -

  Вот за неё достойная награда!

  За преданность, за воинскую честь,

  Которую в боях не растеряли,

  Была наградой варварская месть.

  Последние бесславно умирали,

  В мученьях ублажали злую спесь,

  В кулак сжимая пальцы пред собой

  Бессильной непослушною рукой...

 

 

 CCXVIII.  Моканна, как железное забрало,

  Сорвал с себя завесу покрывала,

  Богоподобный, некогда, кумир,

  Сейчас, звериной исказясь гримасой,

  Как яростный кладбищенский вампир,

  Застигнутый врасплох рассветным часом,

  Затравленно глядел на этот мир,

  В котором он величья не снискал,

  И мир его с позором отторгал...

 

  CCXIX. Но, глядя жертвам в мёртвые глазницы,

  Он продолжал куражиться, глумиться:

  «Тупые черви! Гнусные рабы!

  Вы отыскали путь в свою нирвану?

  Весь мир взнуздав, поставив на дыбы,

  Вы оказались жертвами обмана.

  Покойтесь с миром, знайте, если бы

  В бою вы оказались всех сильней,

  То стал бы жребий ваш куда страшней!

 

  CCXX.  «И ты, о, Жрица, юная невеста,

  Займи своё, как подобает, место,

  Не бойся их, они - лишь мертвецы,

  Иль мёртвых никогда ты не видала?

  Мои ночные гости, храбрецы,

  И в честь твою наполнили бокалы.

  Но что это? Все пья́ны? О, глупцы!

  Тупая жажда, ум опередив,

  Промчалась вскачь, бокалы осушив.

 

  CCXXI. «Не грех бы и невесте причаститься...

  Достаточно для вен горячих Жрицы

  И капли драгоценного вина,

  Чтоб прелесть уст сумела сохраниться -

  Счастливому любовнику она

  Позволит поцелуем насладиться,

  И, поделившись ядом с ним сполна,

  Исполнит то, что я не смог свершить,

  Чтоб Эблиса достойно ублажить!

 

 

 CCXXII. «Лишь мёртвый враг в бою имеет ценность,

  Лишь мёртвому прощаю я надменность.

  Хотя, мой жребий тоже - умереть,

  Но только не голодной смертью твари,

  Что заживо сгниёт. Не до́лжно сметь

  Глумливому рабу в грязи и гари

  У ног своих с презреньем лицезреть

  Пророка прах. Пусть смерть. Но после них!

  Я буду здесь последним из живых!

 

  CCXXIII. «Настал мой час... Я полон нетерпенья.

  Последнего ждёт тело омовенья,

  В роскошной ванне, где, сомненья нет,

  Кипящее таинственное зелье

  Мой дух убережёт. На много лет

  Она желанной станет мне купелью.

  Свидетельствуй, и помни мой запрет -

  Никто живым отсюда не уйдёт.

  С собою в царство мёртвых унесёт

 

  CCXXIV. «Души моей успокоенья тайну.

  Уйду не навсегда, и не случайно

  Вернусь в кровавых отблесках зари,

  И в честь мою, с усердием и тщаньем

  По всей Земле воздвигнут алтари,

  Где я глупцам за всё воздам закланьем.

  Вампиры, вурдалаки, упыри -

  Жрецами станут в них и на крови

  Мне поклянутся в Вере и любви.

 

  CCXXV. «И заклинанья этой новой Веры -

  Расчётливо-невнятные химеры,

  Предательством наполнят паруса

  Отправленного Дьяволом ковчега

  С проклятием в Эдем, на Небеса,

  С земного, отвоёванного брега.

  Да, выпадет кровавая роса,

  Мою дорогу к трону окропив,

  Анархию и ложь объединив!

 

 

 CCXXVI. «И ныне не рождённые монархи -

  Царьки, князьки и церкви иерархи,

  Уже обречены. И проклинать

  Меня из века в век найдут причины,

  Мой Гений, Дух, божественная Стать,

  Вернутся в мир под дьявольской личиной.

  Тщеславие и жажду убивать

  Я снова разбужу, и станут вновь

  Земным блаженством ужас, боль и кровь.

 

  CCXXVII. «Но, чу! Таран уж сотрясает стены,

  Нет! Страха нет! Я избежал измены!

  Здесь не найдут и сле́да моего,

  А мётрвые всегда хранят молчанье...

  Теперь - следи - пророка естество

  Финал обряда нашего венчанья

  Мгновенно обращает в божество,

  Мой Дух соединяя на века

  С энергией святого Родника!»

 

  CCXXVIII.  По мраморным ступеням к краю ванны

  Торжественно и зло ступал Моканна

  И, устремив в неё безумный взгляд,

  Как будто подчинял себе стихию

  Кипящих вод. Свой дьявольский обряд

  Он завершал в молчании. Вития

  В нём утолил свой проповедный глад.

  И, вдруг... прыжок. И брызг бурливый рой

  Сомкнулся у него над головой.

 

  CCXXIX. Так мёртвый город заключил в объятья

  Живую жертву мрачного проклятья.

  Одна средь голых обожжённых стен,

  Держа в руках Моканны покрывало,

  Она брела сквозь муки, смерть и тлен,

  Ни для кого не зрима, кроме Аллы.

  Вновь проживая ужас жутких сцен.

  Их, людям в назиданье и пример,

  Поставить мог лишь лютый Люцифер!

 

 

CCXXX. А метроном осадного тарана,

  Бодря сердца ревнителей Корана,

  Секунда за секундой приближал

  Падение Некшебских бастионов,

  И мёртвый город, как живой, дрожал

  Под градом ядер «жала скорпиона».

  И камень стен напора не сдержал,

  Обвал звучал, как триумфальный гром -

  Войска халифа бросились в пролом.

 

  CCXXXI.  И первым в их рядах неудержимо

  Судьба вела горячего Азима.

  Но лишь осела пыли пелена,

  Не яростный отпор остановил их,

  А та кладбищенская тишина,

  Повисшая, как на краю могилы,

  Над мёртвым градом. Вот она, цена,

  Которую за пару черных крыл

  Моканна Люциферу уплатил.

 

  CCXXXII. В немом туманном мареве рассвета

  Расплывчатым, нечетким силуэтом

  На фоне догорающих руин,

  Навстречу, словно призрак, выступала

  Фигура в белом. Шаг, ещё один...

  О! Как знакомо это покрывало!

  «Смерть дьяволу!» - орали из-за спин,

  «Святой халиф, он мой! - вскричал Азим,-

  Расправлюсь с ним движением одним!»

 

  CCXXXIII.  Однако, в грудь врагу удар нацелив,

  Азим сдержал коня. Конь, еле-еле,

  Ступал вперёд, оттягивая миг

  Триумфа. Лжепророк обезоружен,

  За покрывалом робко прячет лик,

  И над челом уж Ангел Смерти кружит...

  Но призрак, вдруг, рывком копья достиг,

  И, древко обхватив, что было сил,

  Себя смертельной раной поразил.

 

 

CCXXXIV.  И вмиг побагровело покрывало,

  Но побледнел Азим. Что, вдруг, с ним стало?

  В копьё вцепилась... девичья рука!

  Долой с коня! И прочь с лица забрало!

  О, Боже, правый, это - Зелика!

  «Любимая..!» - но дева умирала,

  В глазах лениво плыли облака,

  И голову к руке его склоня,

  Она шептала: «Ты прости меня...

 

  CCXXXV. « Молить о смерти Бога я не смела,

  А умереть сама... нет, не сумела.

  Как сладко смерть принять из этих рук...

  Но я об этом даже не мечтала.

  Я думала избавиться от мук,

  Переодевшись в это покрывало.

  Был должен, верно, каждый третий лук,

  Направленный недрогнувшей рукой,

  Тотча́с  же, поразить меня стрелой...

 

  CCXXXVI. «Ты - мой палач. Иного мне не надо,

  И смерть из рук твоих - моя награда!

  Её на жизнь, где счастье и любовь,

  Поверь, я никогда не променяю.

  Карай. Пусть очистительная кровь

  Прольётся, раз и навсегда смывая

  Позор и грех души моей. И вновь

  Меня своей любимой назови -

  То будет знак прощенья и любви...

 

  CCXXXVII. «Твои уста пусть днём и ночью дышат

  Молитвой обо мне. Её услышат,

  Пред Аллой повторяя за тобой,

  Все Ангелы. И высшее прощенье

  Мне снизойдёт. Блаженство и покой!

  Душа восстанет из Реки Забвенья,

  И в снах тебе расскажет, милый мой,

  О радости своей. Молись и знай,

  Нас смерть не разлучит...Прощай... Прощай...»

 

  * * *

 

  CCXXXVIII. Летело время. Дни слагались в годы.

  Неспешная Аму катила воды

  У бре́га, где молитвой освящал,

  И день, и ночь печальное надгробье

  Согбенный старец. Зной ли предвещал

  Пустынный ветер или мерной дробью

  Слезился дождь - старик не замечал -

  Пав на колена, из последних сил,

  Он Небесам молитвы возносил.

 

  CCXXXIX. И, как награда, словно озаренье,

  В предсмертный час ему пришло виденье -

  Красивая, нарядная, - Она

  В последнем сладком сне ему явилась

  И молвила: «Я Небом прощена́…»

  Старик вздохнул и к небу устремилась

  Душа его.

                     Чиста и холодна,

  Их ласково баюкает река -

        Бок о́ бок  спят  Азим и Зелика...

 

(конец первой главы)




Трояновский Игорь Дмитриевич, поэтический перевод, 2017

Сертификат Поэзия.ру: серия 64 № 127609 от 29.05.2017

2 | 6 | 1482 | 29.03.2024. 12:25:16

Произведение оценили (+): ["Александр Владимирович Флоря", "Владимир Корман"]

Произведение оценили (-): []


Ну что ж, благословясь перейдем ко второй главе. Понятно, что Жуковскому я не конкурент, но приглашаю Вас на "Пери и Ангел".

Т.И.

"Пылали, как живые факела"

ФакелА???

Спасибо, Вы очень внимательны.

Т.И.

Не за что. В целом, по-моему, перевод хороший.
А.Ф.

Ну, почему же "не за что"? При таком объёме текста взыскательный читатель очень кстати. Подобные ремарки рассматриваю как сотрудничество.

Т.И.