Переход

                       Если бы смерть была благом —
                       боги не были бы бессмертны.
                            Сапфо.

Бездействовать тебе не суждено
когда ты вскроешь тайное окно,
где в полумраке холода - нефрит
зеленоватым пламенем горит,
где память пеленает связку дней,
«О, сколько же несдержанности в ней!»:
вещает голос. И печаль зовёт
в свои владения - за зеркальный свод.
Здесь треплет лодку времени река.
Здесь плоть пред осуждением слегка
наполнена, сомненьем и испугом.
Не потому ли нужен – переход,
что в теле вызрел дух, как некий плод,
чтоб стать звеном разорванного круга.

В тот круг - в разрыв - одной полоской дня,
сольются всполохи усталого огня.
Сольются капли неживой воды -
рекой, где Геркулесовы Столбы
не рукотворны. Оттого они
здесь означают прожитые дни.
И свет внутри их. Но страшней смотреть –
момент рожденья, если принял смерть:
её волынку, немоту, её орган…
Вот первый Столб возрос, как великан
пред криком лилипута о прощении.
Слепа! безумна! Но конечна ли борьба? –
мысль гонит пот невидимый со лба,
плод первого её перерождения.

Так небо прячет звезды в облака,
так каплей растекается река
по дну ручья, поток одной судьбы:
времён Столбы, безвременья Столбы.
Столб первый взят и Столб второй встаёт:
у колыбели женщина поёт.
И голос её ясен, будто – свет!
И ничего прекрасней в мире нет
её дыханья - голоса - тепла!
И ясность замирает, как пила –
не в силах двинуться, осознавая твердь.
Что ценит жизнь, то отвергает смерть,
без жалости, сомненья и мольбы:
аорт – Столбы и смертных одр Столпы.

Плывут, туда, не души – корабли
тела оставив в глубине земли,
плывут в рассвет похожий на закат,
плывут по сфере в горловину врат
эфирных - где уже начертан курс
на нитке собирающихся бус.
Среди холмов, предгорий и равнин,
среди крестов, горошин и перин,
судьбой – царей, преступников, солдат…
Где не стареют. Где бессмыслен взгляд:
разлуки, поцелуя – сумме встреч,
где алфавит не обрекает речь -
врать, сквернословить, возносить, хулить,
просить, прощать и вовсе: говорить

о сумерках - что помнят свет иной,
о холоде, что переходит в зной,
о песни пересохшего ручья.
Гори! Гори! Последняя свеча.
Теперь меж нами не уместен спор:
ты лишь коптишь - невидимую душу. Взор
твой сам огарок в остывающем краю.
(твори слезу!) И вызывай мою,
на равных, меж пустот парить,
пред царством, где не царствуют цари.
Мы вскроем друг у друга - ипостась:
я раб у прошлого, ты у печали страсть.
Я настоящему беглец, ты – память беглеца,
свинцовый след на пальце от кольца.

Сквозь, наши, судороги выйдем на одном:
мы покидаем нечто большее, чем дом,
обжитое пространство, дверь, очаг…
Кого же мне оплакивать, свеча?
Тех, кто остался? Тех, чья скорбь длинна:
за гранью времени, за полотном окна?
Их губы жгут! А голоса грустны…
и сколько времени, дано мне, видеть сны:
их памяти, существованья, всё что мне,
отведено в неведомой стране?
Отведено, как очевидцу, в скорбный час
зреть жертву… мы прощаемся, свеча?!
чтоб обернувшись - прошептать во след -
гаси свой свет, чтоб возродился свет…

Владимир Рояко, 2016

Сертификат Поэзия.ру: серия 1686 № 122920 от 14.10.2016

1 | 0 | 956 | 25.04.2024. 08:24:22

Произведение оценили (+): ["Владимир Корман"]

Произведение оценили (-): []