Теперь, когда ушла зима

Дата: 14-04-2014 | 01:21:41

Теперь, когда ушла зима,
исчезли лики замороженных прохожих
и хоровод ведет весенняя листва
пренебрегая памятью былого. И похожи
стоят, стволы осин - на частокол. И пень укрыт рогожей

мха. Я вижу, что живя в круговороте
времен и исчезающего года
слегка притормозив на повороте
и повторив саму себя, природа
смиренно ждет, пока кого-то

не встретит. Он, шатаясь на ветру
затянет песнь протяжно и уныло,
не обращая взора в ту пору
ни на кого. Ведь жизнь его хранила
воспоминаний сонм, среди которых было

одно воспоминание о горе,
настигшее его ушедшим летом
безбрежное, как океан, как море
слез. И поглощенных светом
дней. Он больше не искал ответов.

Но лишь успокоения. Раздор
вносил в его мятущуюся душу
веселый смех и ликованье, взор
тогда свой темный устремлял он в сушу
слов, распластанных у ног его, не слыша

чужих, свои лишь признавая и твердя,
что горе закаляет только сильных
и что ему никак забыть нельзя
того, что было. И что в пыльных
чуланах все хранит ее былых

прикосновений и касаний след –
в вещах, в метле, в настольной белой вазе,
в стаканах на столе. Картина, плед,
окно – все помнит. И в его потухшем глазе
застывший образ. Как в экстазе

надрывно бьется он. И в сумерках, в ночи
не раскрывая уст, молчит, молчит.




Павел Пермяков, 2014

Сертификат Поэзия.ру: серия 1486 № 104720 от 14.04.2014

0 | 1 | 1220 | 29.03.2024. 01:23:02

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []


Павел, хочу поделиться с Вами частью проделанной работы.
Ни в коей мере ни на какую-то там истину не претендую.
Заинтересованный Вашим стихотворением, отметил про себя, что строфа самодавлеет, тяжелит, угрюмит, нерв стиха намного взлётнее и ищет опоры в ритме, рифма, подчёркнутая строфикой, отвлекает, пригнетает даже. Мне так примерещилось. И, очень даже может такое быть, что главное-то и проглядел. Тем не менее, что сделано, то сделано. Простите великодушно! Движим любопытством к технической составляющей творчества.

)

С уважением,
В.Г.



касаний след – в вещах, в метле, в
настольной белой вазе,
в стаканах на столе.

Картина, плед,
окно – всё помнит. И в его
потухшем глазе застывший образ.

Как в экстазе
надрывно бьется он. И в сумерках, в
ночи не раскрывая уст, молчит,
молчит.