Харьковские годы Георгия Шенгели (часть 3)

часть 3



* * *



Возвращусь снова непосредственно к теме этого очерка, заявленной в его заглавии. В июле 2013 года я завершил свою статью "Поэт Георгий Шенгели и его Крым". Этот очерк был сразу же, в августе, напечатан, хотя и с некоторыми сокращениями, крымским изданием "Литературная газета + Курьер Крыма" и по частям, в пяти выпусках, керченским еженедельником "Боспор" в начале осени. В конце августа я снова, уже в третий раз за последние три года, приехал в страстно любимую Георгием Шенгели Керчь.
Сидя на завалинке возле небольшого белого дома, почти у вершины Митридатовой горы, вместе с научными сотрудниками Керченского культурного заповедника В.Ф. Санжаровцом и С.В. Механиковым, мы говорили о поэте и его городе, о том, что памятный знак Г.Шенгели в его родной Керчи непременно должен быть установлен, и не когда-нибудь, а уже сейчас, в ближайшее время. Упомянул я и о том, что материалов о харьковском периоде жизни поэта у меня набралось немало в процессе работы над моим первым шенгелиевским очерком.
- Напишите, непременно напишите о харьковских годах Шенгели! Это было счастливое для него время!" - воскликнул Сергей Владимирович Механиков, тот самый исследователь, чьи статьи о Г.Шенгели стали первыми в Керчи публикациями о поэте за последние десятилетия. Пожалуй, подтверждение того, какими полными молодых надежд и нерастраченной творческой энергии были для Г.Шенгели годы становления в Харькове, и в частности, годы написания и издания "Гонга" в полной мере звучит в его апрельском, 24-го года, письме к М.Шкапской: "Раньше любая мелочь, - прохожий, вызолотивший вечером, зажигая спичку, своё лицо; зеркальный шкаф, несомый по улице; футлярчик для мундштука, похожий на сафьяновый гроб, - всё было источником лирического переживания, всё рождало стихотворение. В первом моём томе, в "Гонге" - 80 стихотворений, написанных в 2 года, но это не более 1/5 всего, что за эти годы написалось. А теперь и выбирать не из чего: одно стихотворение пишу в месяц, да и то - слава Богу. До такой степени принизили, забили сором, затормошили душу подлые будни..."
Ранние, харьковские, годы творческой биографии Шенгели отмечены не только его плодотворной поэтической и исследовательской работой, но и осознанием и формированием тех мировоззренческих и художнических принципов, которым он неизменно следовал на всех дальнейших этапах своего литературного пути. Именно в Харькове, в период "бури и натиска" своей сполна раскрывшейся творческой натуры, он провозгласил в своих публикациях и выступлениях новое, личностно им прочувствованное и продуманное, направление в поэзии, которое синонимически именовал "неоклассицизмом", "пушкинизмом", "новым Пушкинством". Примером, в частности, может служить прочтение им 13 апреля 1917 года в Харьковском Литературно-художественном кружке лекции на тему: "Новое Пушкинство (поэзия ближайших дней)", о котором через два дня сообщила харьковская газета "Южный край". При этом как на образцы новой линии "неоклассицизма" в русской поэзии Г.Шенгели ссылался на творчество столь разных поэтов-современников, как М.Волошин, О.Мандельштам и В.Ходасевич.
Сочетание классического ритмического и смыслового рисунка стиха, строго выверенного и взвешенного, и нового качество образного и лексического наполнения, более рельефного, предметного, более многомерного и динамичного, - вот что вкладывал Георгий Шенгели в понятие своего "нового Пушкинства", если судить по всему своду его поэтических произведений. Именно эти качества неоклассического письма Г.Шенгели собственно и привлекли меня уже при первом прочтении его стихов в 1988 году, когда сборник "Железный поток" попал мне в руки. Уже тогда определённо возникло желание прочесть Г.Шенгели полнее и глубже, узнать о нём больше, рассказать о нём и его поэзии. Хочу добавить ещё, что для меня несомненным достоинством пластики, образной системы Г.Шенгели является обогащённость обретённого и взращённого им Пушкинства неким очень значительным и одновременно очень личностным его качеством - врождённым и неподдельным Пантикапейством поэта. Это ощущение философского и поэтического обитания на семи ветрах пространства и времени, это одновременное присутствие во многих сакральных "подлинных узлах координат" живой человеческой истории - едва ли не самое дорогое лично для меня ощущение от творчества Георгия Шенгели. Это дышащее и светящееся Пантикапейство, полагаю, подарено ему не только его родным городом, помнящим более чем с два с половиной тысячелетия истории, но и самим неповторимым узором генома поэта, в котором причудливо объединились наследия русских, украинских, польских, далматских, грузинских, еврейских, турецких родовых линий (этот перечень собственных предков даёт сам Г.Шенгели в своей "Автобиографии").
Уже на излёте жизни, в 1948 году, тяжело болея, Г.Шенгели возвращается в стихах благодарной памятью, словно бы одновременно, и к родной стихии ночного Понта и Боспора, и к харьковским реалиям начала века, когда из-под крыла издательства "Синяя птица" (которым, по словам Кривцовой и Ланна был сам Шенгели) вылетела полудюжина его первых поэтических книг:

Мы же в безднах затеряны, поглощены темнотой;
Этой черной вселенной ни якоря нет, ни границы;
Только зону луча прорезают бакланы порой, –
Буревестники счастья, громадные Синие Птицы.

И уже в 1955 году, за год до смерти, Шенгели произносит в прощальных стихах дорогие ему имена русских поэтов-современников, рядом с которыми ему пришлось пережить страшные, жестокие, и тем не менее дорогие сердцу, единственно данные и полные творческого пылания, годы:

Он знал их всех и видел всех почти:
Валерия, Андрея, Константина,
Максимильяна, Осипа, Бориса,
Ивана, Игоря, Сергея, Анну,
Владимира, Марину, Вячеслава
И Александра — небывалый хор,
Четырнадцатизвёздное созвездье!
Что за чудесный фейерверк имен!
Какую им победу отмечала
История? Не торжество ль Петра?
Не Третьего ли Рима становленье?
Не пир ли брачный Запада и русской
Огромной, всеобъемлющей души?
Он знал их всех. Он говорил о них
Своим ученикам неблагодарным,
А те, ему почтительно внимая,
Прикидывали: есть ли нынче спрос
На звёздный блеск? И не вернее ль тусклость
Акафистов и гимнов заказных?
И он умолк. Оставил для себя
Воспоминанье о созвездье чудном,
Вовек неповторимом...
Был он стар
И грустен, как последний залп салюта.

Речь здесь идёт, конечно, о поэтах, прекрасно известных каждому истинному ценителю русской поэзии: В.Брюсов, А.Белый, К.Бальмонт, М.Волошин, О.Мандельштам, Б.Пастернак, И.Бунин, И.Северянин, С.Есенин, А.Ахматова, В.Маяковский, М.Цветаева, В.Иванов, А.Блок.
А ещё перед войной Шенгели начал писать воспоминания "Элизиум теней", для которых в наброске плана обозначил 45 персональных глав, посвящённых своим литературным друзьям и знакомцам. В этом плане, в частности, поименованы: И.Северянин, В.Дорошевич, М.Волошин, О.Мандельштам, Э.Багрицкий, В.Брюсов, К.Бальмонт, А.Белый, В.Мванов, И.Рукавишников, А.Грин, В.Ходасевич, М.Цветаева, С.Есенин, В.Шершеневич, В.Маяковский, Б.Пастернак, М.Кузьмин, Н.Асеев, А.Ахматова, Ю.Олеша, В.Катаев, Д.Бурлюк, И.Бунин, Л.Рейснер, В.Хлебников, В.Нарбут и другие. Георгий Шенгели долгие годы находился в самой гуще литературной жизни, и ему несомненно было, что рассказать о каждом, кого он назвал в своём плане. К сожалению, для "Элизиума" в полном виде были написаны лишь главы о И.Северянине и В.Дорошевиче. Однако в других своих работах Шенгели успел немало и выразительно сказать и о Брюсове, и о Маяковском, и о Бурлюке, и о поэтах и писателях Одессы (в своих мемуарах "Чёрный погон"). А скольких прозаических глав, например, стоит проникновенное стихотворение Г.Шенгели, посвящённое памяти М.Волошина, "Широкий лоб и рыжий взмах кудрей...", в котором выпукло, рельефно, во весь рост встаёт фигура Макса, большого поэта, человека широкой души, щедрого хозяина поэтического Коктебеля. И одновременно это стихи, в которых братская любовь Г.Шенгели к Максимилиану Волошину, другу многих его лет, звучит искренно и неподдельно.

Сергей Шелковый, 2013

Сертификат Поэзия.ру: серия 1205 № 101644 от 22.10.2013

0 | 0 | 1911 | 18.04.2024. 07:20:55

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []