Двадцать первого ноября 2012-го года этот мир покинула прекрасная поэтесса, удивительный человек, а для меня лучшая из женщин – Юлия Приступа. Ушла она так же как и жила: тихо, незаметно, пренебрегая собой ради ближних…
Так получилось, что лучше и больше других знал Юлю именно я. Мне и выпала горькая честь быть её духовным наследником и автором этих строк.
Я не буду рассказывать о глубине и силе таланта Юлии, о незаурядном уме и эрудиции. Всё это читатели и сами могут увидеть в её стихах. Я хочу рассказать о Человеке.
Известные, набившие нашему поколению оскомину, слова: «…в Человеке всё должно быть прекрасно…», в полной мере можно отнести к Юле. В жизни мне мало приходилось встречать людей с таким стремлением к духовной и физической чистоте, такой, почти патологической скромности. К сожалению эти черты (особенно последняя) мало свойственны людям творческим. Наверное именно поэтому, при нашем знакомстве ( а познакомились мы на сайте стихи. ру в 2003-ем году), я, не зная о Юле ничего, скинул ей лет двадцать: эта скромность и неуверенность в себе талантливого автора, показались мне не чем иным, как признаком юного возраста.
В первый год нашего знакомства я, только читая стихи и отзывы под стихами, начал ощущать духовную близость с этим Человеком. Нужно сказать, что в этом я не был оригинален: зная Юлю только как автора «Абсент», читая её стихи, в неё влюблялись и даже делали предложение многие, даже ни разу не видевшие её. То, что именно я оказался рядом с ней, воля случая, а может провидения: помимо духовной близости, нас объединяла банальная географическая близость, а именно – Киев.
За те недолгие семь лет, что мы провели вместе, я не переставал удивляться и восхищаться этим Человеком. Помимо любви к Поэзии и Слову нас объединяло многое другое: идеализм, в сочетании с трезвым взглядом на жизнь, чувство справедливости, неприятие лицемерия и ханжества … Всего не перечислить. Нашей общей любовью был родной Город. После работы, по выходным, мы бродили по киевским улицам заглядывая во дворы и дворики, забираясь в закоулки… Это были лучшие дни нашей жизни. В лице друг друга мы впервые обрели попутчиков в прогулках по Городу. И как же обидно и горько нам было, когда вместо очередного шедевра архитектуры мы натыкались на огороженные забором руины., как что-то сжималось в душе при взгляде на ещё целые, но ожидающие той же участи старинные дома. Гуляя по Городу, впитывая в себя его уходящий дух, мы всё больше ощущали внутреннее родство и неприятие окружающей реальности.
Кто-то быть может удивится тому, что рассказывая о Юле, автор этих строк постоянно употребляет местоимения «я» и « мы». Заранее прошу прощения у читателя, но со дня ухода Юли прошло совсем немного времени и разделять Наши судьбы на «я» и «она» у меня ёщё не получается.
Обидно, что киевский (да и не только киевский) поэтический мир, за редким исключением, знал Юлю только как «жену поэта Сазонова». Дело в том, что Юля избегала публичности, не любила читать на публике, а на литературных студиях и поэтических фестивалях предпочитала оставаться в роли слушателя. Когда же Юле случалось услышать или прочитать чьё либо хорошее стихотворение, она тут же говорила: «…вот это да, вот это настоящий поэт, не то, что я…», на что я не раз в шутку отвечал, что поколочу её за то, что она унижает моего любимого автора – Абсент.
Познакомившись сперва с Юлиными стихами, а после и с ней самой, я не переставал удивляться: почему у человека таких душевных качеств, такой тонкой натуры, красивой женщины, в конце концов, такая печальная судьба? Где справедливость? Но как говорит Смерть в повести-фэнтези Терри Пратчетта «Мор, ученик Смерти», «Справедливости нет. Есть только я». Даже последние годы, прожитые в нашем счастливом браке, были омрачены болезнями и смертью близких, а главное, тяжёлой и неизлечимой болезнью самой Юли. Я был рядом до последних минут. Закрыл ей глаза, медсёстры положили тело на каталку и увезли. Но даже Смерть не покусилась на стремление Юли к чистоте и красоте, не исказила Её черт. В зале крематория Она лежала будто живая… Просто уснувшая…
Прощай Юлька!!!
Нет справедливости…
*Юлия Приступа (Абсент) http://www.stihi.ru/avtor/13d
И ещё: http://www.hohmodrom.ru/profile.php?id=5365
Светлой памяти прекрасного поэта
И удивительного человека
Юлии Приступы http://www.stihi.ru/avtor/13d
А Юля до зимы не дожила…
Сегодня снег, она его не видит.
Болезни, боли, радости, обиды,
Как водится, с собою унесла.
А Юля до зимы… О Боже мой!!!
Не то, что бы Она любила зиму…
Любила снег, но смерть неумолимо
Забрала Юлю в осень за собой.
А Юля так любила чистоту…
Скрывает снег обрывки и окурки
И укрывает землю штукатуркой,
И падает как будто в пустоту…
А я остался ЗДЕСЬ. Она ушла
В гнетущее свинцовое предзимье.
Мне снег её нашёптывает имя.
А Юля до зимы не дожила
3-4. 12. 2012 г.
Уже не пишут на заборах «х...й»
И больше нет Советского Союза;
Лечу в пространстве косточкой арбуза…
Девиз эпохи: «…плюй, родимый, плюй…»!
И расплевались… Годны лишь на то,
Чтобы разрушить всё до основанья.
Разбит горшок, увядшие герани,
Лиловый негр нам продаёт пальто.
Я не брюзжу… Союз? Да хрен бы с ним…
Уходит в лету целая эпоха!
Вслед за другими… Пей «джин-тоник», кроха,
Вот подрастёшь, тогда поговорим.
Если захочешь… Истину в вине
Я с каждым годом больше принимаю.
Что ж за страна досталась нам такая?
Что ж мы всё время топчемся?.. Вовне
Трава сочней и небо голубее…
Не выбирают родину, сынок!
Или мотай пожизненный свой срок,
Или мотай отсюда поскорее!
Как ни крути, мы – бывшие ЗеКа,
Не знавшие с рождения свободы.
Свобода – ху из? Хуиз для народа
(Здесь очень к месту первая строка).
Абстрактные повсюду граффити
(Неграмотное нынче поколенье).
А мы с таким писали упоеньем
И было ясно всем, куда идти.
И все шагали именно ТУДА
Своим путём, народною тропою,
Кувалды поднимая над собою
(Фаллические символы труда).
(В комплекте обязательно серпы,
Чтоб отсекать ненужное и прочих:
Тех, кто кувалдам головы морочил)
Где это всё? Осталась только пыль…
Так и идём: на месте, но вперёд;
Эпохою сменяется эпоха.
Что там в стакане? Истина? Неплохо…
Малыш, ты вырос? Значит за народ!!!
Пусть паруса моей мечты
Уже давно не белоснежны…
Моря по-гречески – понты,
И на понтах моя надежда
Плывёт уже который год,
Которое десятилетье…
Мой бриг, мой белый теплоход…
Его то обухом, то плетью;
Ракетой в нос, торпедой в пах,
Ещё пугают флагом в руки…
Всем оставаться на мечтах!
Отдать концы, задраить люки!
Хоть на воде, хоть под водой,
Концы не сходятся с концами:
То грипп, то кризис, то запой,
Толстой, Коэльо, Мураками…
Маэстро, ну-ка вжарьте марш
«Белеет парус…»! Жизнь-малина,
Прожил не меньше половины,
Скорее больше… Сколько дашь
Ещё проплыть мне, Вседержащий,
Пока я не сыграю в ящик?
Пока прожитые года
Не станут грудами балласта…
А после? « Больше никогда…»?
Конец, шабаш, финита, баста…
Настанет всё когда-нибудь,
Чтобы когда-то завершиться,
А парус, это просто путь,
Линялый, порванный чуть-чуть,
Издалека похож на птицу…
И среди прочих парусов
Скользит по понту без понтов.
Памяти Весёлого Волка
http://www.stihi.ru/avtor/wolfy22
Есть белая звезда, Джанетта.
Если мчаться со скоростью света, езды до неё 40 лет…
К. Сэндберг
Среди миров, в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя…
И. Анненский
Пусть до тебя, звезда Джанетта
Мне не добраться, не дойти.
Пусть недоступна скорость света...
Да что звезда, моя планета
Совсем не веха на пути,
А старт и финиш, взлёт – посадка,
Рожденье – смерть в одном лице…
Я пресловутый фикус в кадке,
До Талии с Эвтерпой падкий
(Имея с этого процент).
Джанетта, милая Джанетта,
Твой свет в космическом окне
Как будто истина в вине.
Пусть для других ты просто ГДЕ-ТО
Песчинка на вселенском дне,
А мне залётная комета
На галактической стене
Портрет рисует твой, Джанетта!
Пусть говорят мне: «не звезди»,
А я звездел, звезду, звездую…
Du you speak english? Дую, дую,
Алэ нэ дужэ*… Впереди,
В конце тоннеля уйма света,
Там ждёт меня моя Джанетта,
А я всё здесь… Уходит лето,
Уже октябрь, жовтнэвым** цветом
Ушла знакомая душа
Вслед за другими… Душно, душно…
Джанетта примет их радушно…
А мне всё тяжелей дышать,
И давит грудь… наверно жаба,
А на душе скребутся крабы,
Всё больше с каждым годом лет…
Забыл уже иных джанетт,
А помню только это ИМЯ…
Джанетта милая, прости
За то, что я всегда с другими,
Но знай, что я всегда в пути…
Не долететь, так доползти
К тебе я должен почему-то
(И сам не знаю, почему)…
Ещё один ушёл во тьму***
С приветом от меня, Джанетта.
* но не очень (укр)
** октябрьским (укр)
*** из стихотворения Владимира Высоцкого памяти Василия Шукшина
Хочу признания и лавров,
Литературных премий тоже.
Поэты геи сплошь и лярвы
(Гнуснейшие, скажу вам, рожи).
Всё норовят смешать с гуано
Мои нетленные творенья.
Но мне то всё «по барабану»…
Судите сами, я же гений!
Им до меня как до Эльбруса;
Уроды, карлики, лакеи…
Их комариные укусы
Вред причинить мне не сумеют.
И я приемлю равнодушно
И не оспариваю даже.
Как вразумлял Великий Пушкин,
Как завещал Сергеич Саша.
Да, равнодушно принимаю,
Вот только зло берёт порою,
Что премия очередная
Дана фальшивому герою.
Что мне в подмётки не годится
(И в гвозди для подмёток тоже…).
Ну, как тут с горя не напиться?
И как не дать ему по роже?..
А заодно жюрям поганым
И модераторам, и прочим…
Конечно, мне «по барабану»,
Но вот душа горит и хочет…
Душе обидно как ребёнку,
Что весь обгадился и плачет.
Отдайте премию, паддонки!
А если ... А не то… Иначе!!!
"Акеллла промахнулся"
шакал Табаки
"Скинуть хочется Вожака"
Юрий Крыжановский
Себя всё чаще чувствую Акеллой,
Всё больше каждый промах на виду.
Да, промахнулся, вам какое дело,
Шакалы, вы сбежались на беду.
Вернее так: беды вы только ждёте,
Лишь за кустами прячете клыки…
Кина не будет, я не Гари Потер
И не Гудини… Пусть не так легки
Мои прыжки, как было в годы оны
И самки не бегут за мною вслед.
Акелла не рождён быть чемпионом,
Он муж, отец (возможно даже дед).
Пускай другие воют красивее,
Луна висит как тыщи лет назад…
Зато Акелла не рождён лакеем
И никогда не лижет чей-то зад.
(Ну разве что весной и то, лишь самке,
Но то уже другой шерше ля фам)
Зато свою он душу наизнанку
Так вывернет, что тошно станет вам.
Зато с друзьями делится добычей,
А на врага не прыгнет со спины
И уважает дедовский обычай,
И чтит преданья ветхой старины.
«Акелла промахнулся». Да, бывает…
Годов прошедших ноша не легка.
А если кто возглавить хочет стаю,
То пусть сперва завалит вожака.
Разрушится храм, остаётся фундамент.
Утрата даёт осознание боли.
Мы прошлое душим своими руками,
Себе же при этом срывая мозоли.
Срывается голос, шатаются нервы,
Когда мы стоим на развалинах храма;
Но ты просто должен, обязан быть первым,
Недаром назвали тебя Гаутама.
Недаром другие босыми ногами
Пройдут за тобою тропой Шакьямуни,
Но только лишь первые станут богами,
На них и натянут упругие струны.
На них и натянут, и будут веками
Молиться, внимая мелодии Будды.
А Первый стоял у разбитого храма
И вовсе не верил в случайное чудо.
Не верил, но знал – когда рушат святыни,
Фундамент надёжно укроют обломки,
А стены – лишь камень, который поднимут,
А разум – всего лишь пустая котомка.
Пустая котомка, в которую камни
Ложатся души неотъемлемым грузом.
Но главное – вырвать тяжёлые ставни
И выбить заслонки из каменных шлюзов.
Да, выбить заслонки… но если б вы знали,
Как больно душе, когда рушатся храмы.
А он только смертный, совсем не из стали,
Пусть даже его и зовут Гаутама.
Мне думается, может быть когда-то
Я стану мэтром и тогда ребята,
Талантливые юные поэты
Не смогут мне простить занудство это.
И некто, с маслянистыми глазами,
Рифмующий не лучше Мураками,
Мне будет в рот заглядывать, иуда,
И говорить, что гений я и чудо…
Я буду зван, обласкан, обогрет
И мне никто не скажет: «…слушай, дед,
Какого ты разводишь тут бодягу?
Иди в сортир и там марай бумагу»
Не скажут, как и я не говорю,
Я только с удивлением смотрю
На мэтров, что добрались до маразма,
На их смешную стихопротоплазму.
И жаль сердешных, ведь они рабы,
Что на себе несут стихов гробы.
Не страшен мэтр, а те, кто рядом с ним –
ОНИ ПОЭТА сделали таким…
«Ave, Caesar, morituri Тe salutant»
Наш Цезарь, мы приветствуем Тебя,
Идущие на смерть… Какого чёрта!
И час пробьёт, и трубы отгремят,
И те из нас, кто был второго сорта,
Останутся сегодня на песке
Под пальцами, опущенными книзу,
А те, кому сопутствует успех,
Продолжат бесконечные репризы.
Наш Цезарь, мы приветствуем, приве…
Но знаешь, нам порою сносит крышу.
Пусть циркачи стоят на голове,
И пусть лакеи чьи-то жопы лижут,
А мы идём по лезвию меча,
Нас ожидают путы и трезубцы.
Сердца, добрейший Цезарь, не стучат,
У воинов они лишь только бьются.
Идущие приветствуют, а Ты
Глядишь на них с полнейшим безразличьем,
Глаза полны смертельной пустоты;
Авгуры уверяют, стаи птичьи
Летели нынче прямо на восток
И гадили при этом неизменно,
Сие пророчит жизни долгий срок,
Да будут дни Твои благословенны.
Приятно слышать, но авгуры лгут,
Поверь, у нас пророчества честнее,
Ведь внутренности павших отдают
Последнее «приветствую». Трахея
Закручена петлёй у одного,
А у второго печень, словно груша…
Но это всё, быть может, ничего,
А вот тоска в глазах Твоих… Послушай,
Мы это, Цезарь, видим не впервой,
И в этом деле, прямо скажем, доки.
Глаза полны смертельною тоской,
И тут не нужно даже быть пророком,
Как говорится, к бабке не ходи,
Чтобы понять, что смерть не за горами.
Мы ясно видим нож в Твоей груди,
Ты, окружённый лучшими друзьями,
Повержен будешь как один из нас,
Но Ты велик и нет Тебе пощады!
Мы все равны в последний смертный час,
Но нож в руке у друга..? Это ж надо!
Идущие приветствуют, а смерть
Стоит за их широкими плечами.
Сейчас начнётся боя круговерть…
Послушай, Цезарь, может лучше с нами?
Давай с тобой поговорим
За жизнь, за женщин, за культуру…
Естественно, что бабы дуры,
Ну а культура – только дым,
Который, кольцами свиваясь,
Уходит жертвою богам,
А человек, в натуре, хам.
Как был, так есть, неандерталец.
Давай с тобою помолчим
За честь, за правду, за свободу.
В них меньше веришь год от года;
Такие темы исключить
Давно пора из обихода
(Добавь надежду и мечту).
Ты ЭТО чтишь? Я тоже чту.
Но лучше молча: если соду
Смешать с лимоном невзначай,
То результатом будет пена.
Давай поговорим за цены
И за погоду. Кстати, чай
Уже заварен и разлит
(Ещё немного, и остынет).
А за окном дожди косые
И дует ветер. Твой гастрит
Уже давно мы обсудили,
А про виагру не хочу,
Да ты не дуйся, я шучу,
Какие наши годы! Силы
Не занимать тебе и мне,
Есть кой чего в пороховницах,
Хотя уже давно за тридцать,
Да и за сорок… Ни в огне
За это время не сгорели
И не накрыло нас водой,
А трубы медные…На кой?!
У нас другие в жизни цели.
Опять за цели, за мечту…
Давай не будем за культуру.
Да не гляди ты так понуро,
Ты это чтишь, я тоже чту.
Давай с тобой поговорим…
Жизнь – болезнь, исход её летален,
Это даже не оригинально,
И неважно, кто ты – Коба Сталин
Или же, к примеру, бомж подвальный.
И неважно, как тебя лечили,
Водкой или морфием, к примеру.
Может быть, вытягивали жилы,
Может быть, выматывали нервы.
Биографий наших эпикризы
Вписаны Всевышним в книгу судеб.
Жизнь дана всего лишь по ленд-лизу.
И понтифик, и звонарь лишь люди.
Жизнь неизлечима, это ясно,
Ей в миру поставлены пределы.
Многие пытались понапрасну
Уберечь кто душу, а кто тело.
Как бы ни была юдоль земная
Тяжела и нелицеприятна,
Мы боимся жизненного края
И вернуться хочется обратно.
«На миру и смерть красна». Возможно.
Я ещё не пробовал ни разу.
Мне болеть и сложно, и тревожно,
Но люблю, признаюсь, я заразу.
Покой ушёл, душа стремится
Пройти по лезвию ножа.
И в кулаке моём синица,
От неизвестности дрожа,
Пищит испуганно и жалко,
Земли не чуя под собой –
Её хозяин, старый сталкер,
Совсем не дружит с головой.
Совсем уже ополоумел,
Не знает выгоды своей.
Кингстоны открывает в трюмах
И посылает журавлей
Куда подальше. О синице
Он, видно, попросту забыл.
Спаси обиженную птицу,
Археоптерикс Михаил!
Спаси МЕНЯ, Эзоп обманщик,
Гомер великий, просвети…
Не знаю я, что будет дальше
И что случится на пути.
Душа, лишённая покоя,
Ты лошадь, что ворвалась в Трою
Уходит всё, пересыхают реки,
Идут на слом старинные дома,
В правительстве сидят древопитеки,
Мужчин тошнит от польского «Клема»
Уходит состояние запоя,
Уходят жёны, хлопая дверьми,
Уходит Конь и воины, и Троя…
Давайте мы останемся людьми.
Я очень стар, мне заложило окна,
Разбиты ревматизмом половицы.
Я под седым дождём осенним мокну
И вспоминаю милые мне лица.
Я очень стар, но ведь ещё немало
Могу прожить (или, вернее, мог бы),
Но слышу приближение финала
И ясно понимаю, дело - «торба».
Да, очень стар, но я прекрасно помню
Где детская, а где библиотека…
А в зале был рояль и звуков волны
Катились, заставляя окна-веки
Подрагивать наивно-безрассудно.
Я счастлив был от цоколя до крыши.
По праздникам бывало очень людно
И очень шумно, в будни было тише.
Затем была эпоха коммуналок,
Насыщенность засилья и застолья.
Через меня прошло их так немало…
Я помню злости, радости и боли.
Я помню войны (войны некрасивы),
Я помню годы мирного застоя.
А также перегибов рецидивы,
А также… Очень многое другое.
И пусть я стар, зато сложён недурно,
Таких как я остались единицы.
Меня укрыли сеткою гламурной,
Во мне живут бомжи, собаки, птицы.
Я рад укрыть от ветра и от стужи.
Я очень мудр, ведь прОжито немало.
Но в этом мире, видимо, не нужен…
И слышу приближение финала.
Нашей жизни острые края
Сглажены прошедшими годами.
Если и виновен в чём-то я,
То лишь в том, что жил когда-то с Вами.
Наши души пели вразнобой,
А тела сплетались в диком танце.
Просто я совсем не Ваш герой,
Просто мы, как двое иностранцев,
Объясняли жестами слова,
Путали наречия и звуки,
И ходила кругом голова,
И круги описывали руки.
Словно два неопытных бойца,
Неумело целились друг в друга.
Два слегка потерянных лица,
Два несостоявшихся супруга.
Всё прошло, не рухнул небосвод,
И земля осталась под ногами.
Не совсем удавшийся полёт,
Прерванный житейскими ветрами.
Годы, словно ветер над рекой,
Принесут забвения прохладу.
Просто я совсем не Ваш герой,
Просто летом жарче, чем весной,
Просто так, наверно, было надо.
Внизу запела печь, пробило восемь.
Пора. Я оглянулась, – пепел рая,
Хромой фонарь, несбывшаяся осень
И бабочка. Одна. Едва живая…
Ю. Приступа
Презрев селитру, пепел рая
Я бросил в адские цветы.
Толпились ангелы, порхая,
И демон падал с высоты.
Я видел многое и многих,
Пересекал и пресекал.
И перестал жалеть убогих,
И головы не преклонял
Перед богатством или властью,
Не слышал зова медных труб.
Не становился безучастен,
Хотя и стал довольно груб.
Хореи, дактили и ямбы
Осанну в вышних пели мне,
Но отвергал я дифирамбы,
Хоть и ценю себя вдвойне.
Короче, вышло то, что вышло.
И это вовсе не предел.
Я безусловно первый лишний,
Вторым я стать не захотел.
Да, воюю с ветряными мельницами. Воюю, а что остаётся делать? Занятие безнадёжное, но не бесполезное. Если не я, то кто? Кто остановит эти наглые лопасти, кто встанет на пути пустопорожнего потока? Да, я один, а их много. Да, я мал, а они велики. Да – это они, нет – это я. Мельницы полезны, бороться с ними бесполезно.
Вы говорите, это паранойя? Вы говорите, бороться, собственно говоря, не с чем? Пусть будет так! И если больше некому спасать мир, да здравствует паранойя!
Мельницы. Безобидные в сущности создания, они нужны, без них никак. Но дай им волю, и ветрогонному бесчинству не будет предела. Мельницы размножаются, множатся, мутируют… Некоторые начинают расти ввысь и вширь, достигая порой гигантских размеров. И тогда те, что поменьше направляют на них свои потоки в надежде быть замеченными, обласканными, стать преемниками и т.д. Мельницы обрастают чинами и званиями: Старшая Мельница, Царь-Мельница, Мельница всех времён и народов…
Когда же закончится зерно, и поток муки иссякнет (а это неизбежно, ведь мельниц станет слишком много), мельницы будут искать альтернативные варианты. Ба, да ведь народному хозяйству нужна костная мука. Затрещат кости, завизжит плоть… Но этого мало, мельницам захочется большего и они начнут перемалывать души. «Год-то какой урожайный», – радуются мельницы – «будет работа, будет мука!». ( Замечу, что в чём-чём, а в лени мельницы обвинить нельзя, они сплошь трудоголики). И сыплются на каменные жернова свежие и сочные мысли, и ссыпается по жёлобу в холщёвые мешки однородная серая масса. Дует ветер, крутятся жернова. Крутятся, поскрипывают, похрустывают, повизгивают…
Ничто не чуждо мельницам, они возникают, живут, старятся, умирают. Более того, они болеют. Самый распространенный недуг мельниц-мутантов это мания величия. Чем больше мельница, тем крепче её убеждение, что всё на свете создано для того, чтобы она крутилась. Даже ветер, сын свободных стихий, кажется ИМ личной собственностью. Деревья, плоды, тела, мысли – всё сырьё для их жерновов. «Перемелется, мука будет» - знакомо, не правда ли? Это они, древние мельницы создавали свою мораль, запускали метастазы в сознание грядущих поколений.
Один мой друг считает, что миру угрожают ЧУПАКАБРЫ. Эти твари приходят к нам со страниц гламурных журналов, проникают через порталы телевизионных экранов, просачиваются сквозь мониторы компьютеров и запускают свои гибкие хоботки в наши головы, превращая мозги в зловонное бесформенное месиво. Согласен, чупакабры страшны, их нужно нещадно истреблять, но… Они сущие дети, по сравнению с ветряными мельницами. Век чупакабры короток, тельце слабо, а главное, каждому человеку нужна своя персональная чупакабра. На всех не напасёшься…
То ли дело МЕЛЬНИЦЫ… Из поколения в поколение вертят они своими крыльями, вращают жернова, перемалывают в мучную пыль пороки и добродетели, таланты и убожества. Последовательно и неумолимо размолотили десятки цивилизаций, безжалостно стёрли сотни культур…
«Краски чересчур сгущены…» - говорите вы – «…гипербола, гротеск…», «…в конце концов это смешно…».
Да, воевать с ветряными мельницами, по меньшей мере, смешно, но не бойтесь казаться смешными, не бойтесь прослыть наивными и нелепыми, не закрывайте глаза на феерически вращающиеся колёса, ведь потом может быть не до смеха!
И даже если вы далеки от борьбы, если копьё и поднятое забрало не ваш стиль, я прошу, заклинаю, хотя-бы не дуйте на НИХ… Без вашего дыхания, лишённые свежей крови, они не страшны (почти не страшны) и приструнить зарвавшихся не составит большого труда. Запомните, мельницы почти неуязвимы, но их НУЖНО победить!
С нами Бог и святой Сервантес!
Вперёд!
Я недавно узнал нечаянно –
21-го марта, день Дауна.*
И подумалось – уж не крейзи я?
21-го – день Поэзии!
Поначалу решил: совпадение…
Но задумался, тем не менее.
Как учил нас Великий Гуру,
Даже дурь не бывает сдуру.
Вспомнил лица знакомых поэтов
(Про моё лицо речи здесь нету),
Их стихи и поступки странные…
И подумалось, чем не дауны?
Знаю я, что обидятся многие,
И пииты возвышенно-строгие
Ополчатся как флора на фауну.
Ну и пусть… Что возьмёте вы с Дауна?!
* автор заверяет, что данным стихо не желает обидеть ни одного человека с синдромом Дауна.
Минуты, когда реальность отступает. Когда всё вокруг кажется извратом и мистикой. Только ты и твой уютный уголок, который, в принципе, тоже является частью тебя. Ты. Один. Здесь. Болезненно хочется вытереть себе нос, почесать затылок, размять мочку уха и т. п.
Жалко себя, но приятно… Хорошо.
Впрочем, иногда всё не так.
Не один. Сидит. Рядом. С тобой.
И болезненно хочется вытереть нос, размять мочку уха и т.д. А всё вокруг изврат и мистика. Ме-та-мор-фо-зы… Только ты, твой уютный уголок и…
Рядом. С тобой. Вроде бы часть тебя, твоего уголка, твоего… Но тут самое время тряхнуть головой и выставить свою физию под мерзкий противный дождь.
Потому, что не ты. Не часть. А вполне самостоятельное, во вполне своём уголке. И даже не подозревающее, что есть ТЫ и каково быть ТОБОЙ…
Не успеешь проморгаться, а палец уже лежит на спусковом крючке. Ствол приставлен к виску (своему). А вот что в обойме – трагедия или компромисс зависит уже от тебя.
БАБАХ!!!
Дым рассеивается, гарь оседает.
Болезненно хочется вытереть себе нос, размять мочку уха…
Я решил написать поэму «Свобода».
Если спросят: «зачем?», не найду, что ответить.
Зачем писать поэму?
Зачем писать стихи?
Зачем писать?
Зачем?
За тем! Могу писать, могу не писать…
В этом я свободен.
Можно писать о себе,
Можно о других.
могу поХерить знаки препинания
Могу соблюсти…
А что ещё я могу?
Выделить курсивом,
Нашпиговать ненормативом.
Могу слово «ненорматив»
Заменить словом «мат».
Свобо ДА! Свобо НЕТ!
Может я и не знаю, как это – свобода,
Зато я знаю, как её нет.
Тот, кто этого не знает, может поверить мне на слово –
ЭТО МЕРЗКО!
«Свобода есть осознанная…».
Нет! Это не свобода, это утешение.
…утешь себя и ближнего своего…
А он пусть выбирает: утешаться или нет…
Выбор, это уже несвобода.
А точнее, колебание между степенями несвободы.
Вы же можете верить или не верить,
Читать или не читать…
МОЖЕТЕ
Я могу писать и не писать.
Писать и не писать.
Писать!
СВОБОДА!!!
Свобода есть осознанный конфликт
Меж тем, что есть и тем, чего не будет.
Свобода – затерявшийся реликт
Из красной книги лет, дорог и судеб.
Свобода – зуд, который не даёт
Уснуть душе завшивленной и грязной.
Свобода то, что манит нас вперёд
И то, что пониманью не подвластно.
Свобода – миф, прошедший сквозь века.
Свобода, это муза дальних странствий.
Свобода эфемерна и легка;
Подземная, подводная река
Затерянная в призрачном пространстве.
Свобода!!! Да, я слышу этот зов,
Целую эти спёкшиеся губы…
Свобода, это музыка основ,
Картина без холста, стихи без слов
И ангелов надраенные трубы…
СВОБОДА – повторяю я сквозь зубы.
Максу Кабиру
В чаше Грааля горкой окурки,
Мерлин разводит лохов на эстраде.
Рыцари сплошь лихоимцы и урки.
Б*яди.
Век-волкодав поступился правами
Веку от жиру взбесившейся суки.
Не обжигает адское пламя
Руки.
Снова страна перед запертой дверью,
В храмах опять заправляют барыги
И расцвели буйным цветом деревья.
Фиги.
И дураки, и плохие дороги
Так и остались, и это отрадно.
Царство блаженное духом убогих…
Ладно.
Что до дорог, то зачем же быть храму,
Если к нему не подходит дорога…
И заслонили святыми кострами
Бога.
Прав Коэлет или, может, не прав был?
Всё изменяется, всё недвижИмо…
Жизнь, проходящая в поисках правды;
Мимо.
Пусть хит-парад в твоей душе
Любви не знает и пощады;
Прощай, мой милый атташе,
Нам больше видеться не надо.
Прощай, на паперти стоять
Тебе нельзя, а мне нелепо.
И наша общая тетрадь
Теперь всего лишь только слепок.
Всего лишь слепок слепоты.
Слова случайные сложились
И слово «я» со словом «ты»,
Утратив разом лоск и живость,
Стоят, нахохлясь, по углам,
А между ними цепь рассудка.
Прощай, пошли ко всем чертям…
Прости. Забудь. Дурная шутка.
Простить – не значит понимать,
Понять – не значит приобщиться.
Закрыта общая тетрадь –
Вполне нелепая вещица.
Прощай. И первый гвоздь забит,
Прощай. Второй вколочен тоже…
Стирают годы пыль обид
С шагреневой истёртой кожи.
Поэт в России больше, чем поэт
Е. Евтушенко
Поэт в России больше, чем поэт
И даже больше, чем ассенизатор.
Пускай забыт дуэльный пистолет,
Пусть времени жестокий сепаратор
Смешал Поэта с мелкою лузгой,
Пусть винный дух смешался с хлебным квасом…
Поэт не растворился, он живой,
И, оседлав брыкливого Пегаса,
Несётся по нехоженым лесам,
Летит над необъятными полями…
Поэт в России более, чем хам,
Он дикий зверь, опутанный цепями.
Поэт в России – больше, чем поэт
В благополучно-зажранной Европе.
Он задаёт вопросы на ответ
И режет перепутанные стропы,
А может строфы… Жизнь его – бардак,
В котором он сливается с Отчизной.
Поэт в России больше, чем дурак,
Он оптимист под маской пессимизма.
А кто в России меньше, чем поэт?
Таких в России не было и нет!!!
Какая «Чо…», такой же и бульвар,
Здесь Ленин фигурировал в названии*,
От Ленина – одни воспоминанья,
Но жив ещё застойный перегар,
А лица мною встреченных прохожих
На те, советские, до коликов похожи…
Вот разве электроники базар
Обрёл и место жительства, и крышу,
Да новостройки стали явно выше…
Короче, полновесный мемуар
Состряпать можно, только вот, зачем?
И без меня хватает здесь проблем.
Всё та же грязь, ментовские общаги,
Лишь игровых бандитов саркофаги
Украсили не-ленинский бульвар,
Ах, Чоколовка**, вечный твой кумар,
Твой люмпен-сон ничем не потревожить,
Пусть на трибунах лезут вон из кожи,
Сменяются режимы, государства, –
Здесь процветает серое гусарство
И прежним духом дышит мне в лицо,
Пусть многих нет из прежних молодцов,
Но ничего нет нового в природе,
Замкнётся круг двенадцати зверей,
Не станет здесь ни чище, ни светлей,
Опять ко мне на улице уроды
Пристанут с вечной темой «закурить…»,
Увы, дилемма «бить или не бить»
Так эфемерна, пасынки свободы
Стоят и нагло пялятся в глаза.
Поговорим…Мне есть, что рассказать…
Уйду, не оглянувшись, будто Лот.
А небо дождь на Чоколовку льёт.
* Нынешний Чоколовский бульвар ранее именовался бульваром Ленина
** Чоколовка – один из старых р-нов Киева
На улице конкретный листопад,
С деревьев тупо падает листва.
И чисто осень радует мой взгляд,
И как бы типа не нужны слова…
Есть поэты, что лижут задницу,
Чтоб издаться потом у издателя.
Есть поэты – горькие пьяницы,
Есть обычные … членососатели.
Есть поэту нужно как каждому;
Тут уж каждый как может, как хочется…
Есть поэты снобистски-важные:
Вынь-положь, по имени-отчеству.
Пруд пруди сыновей окраины,
Есть потомки богемы засаленной,
Попадаются юные байроны,
Но всё больше – юные сталины.
Как ни плюнь, попадёшь на бродского,
А рубцовыми аж посыпано…
Не в диковину личности скотские;
Есть голодные, есть и сытые,
Есть хорошие и прекрасные,
И талантливы полною мерою…
Мы, поэты, такие разные,
Как рознятся чума с холерою.
Маразм крепчал, а может быть мороз;
Не все ль равно, ведь танки наши быстры.
Вполне казуистический курьёз:
Скрестить Амура и последний выстрел.
К нам Валентин шагнул из-за бугра,
День Армии скатился тихо в Лету.
Такая вот словесная игра,
Из пальца извлечённого сюжета.
Броня крепка, но Занавес упал,
И тяжесть лет сгибает наши спины.
А Запад маскирует свой оскал
Под гнусною личиной Валентина.
То хеппи-энд, то СПИД, то хелловин,
Ну а теперь, извольте, день влюблённых.
Упал в неравной схватке не один,
Их много, алкоголем погребённых.
Не отдадим врагу своих святынь,
Ментальности ни пяди не утратим.
А это что за фраер? Валентин?
Ну, будешь третьим, вздрогнем, в смысле – party.*
*вечеринка, пьянка (по-нашему)
Ю.П.
Всего два дня и я у Ваших ног.
Да, кстати, чуть подробнее про ноги…
Высокий и продвинутый мой слог,
А мой язык возвышенный и строгий.
Вполне достойный, скажем так, язык…
Но, впрочем, с темы явно где-то сбился.
Итак, про ноги… Вот я к ним приник,
И где-то, даже, скажем, породнился.
Поэт сказал: «…прекрасен наш союз…»,
И здесь я, в частном случае, согласен.
Такие ноги учащают пульс,
А взор горит, он светел, чист и ясен.
Пусть говорят, что правды нет в ногах,
Пускай твердят, что между ними – тоже.
Но ведь никто не ходит на руках,
Рука лишь (в крайнем случае) поможет.
Итак, два дня, два сердца, два крыла…
А подсознанье шепчет: «…ноги, ноги…»!
Вот я приник, ты нежно обняла…
ЗАЙМЁМСЯ ПОДВЕДЕНИЕМ ИТОГОВ.
Из памяти стираются следы,
Я весь в горниле призрачного лета.
Скажите, а какая здесь планета?
Ведь так недалеко и до беды…
Слоистыми полосками слюды
Укрыто небо. Пусто и печально.
Притихли не разгаданные тайны,
Растаяли арктические льды.
Зачем такое скопище воды?
Рассветы погружаются в закаты;
Всё это было. Где-то и когда-то…
Моря пустопорожней лабуды.
Из памяти, из вечной мерзлоты
Уходит жизнь, дословно и построчно,
Непроизвольно, даже не нарочно,
Без осознанья чьей-то правоты.
Моя рука на Вашей ягодице
Пугает неподвижностью своей…
А час назад я обещал жениться,
А два, сказал, что Вы мне всех милей.
А три часа назад мы пили виски,
Я наблюдал в разрезе Вашу грудь.
«Вполне очаровательные сиськи» –
Подумал я, потупившись чуть-чуть.
Рука зависла, как галимый windows,
А пол часа назад я прогружал!
Про Вашу сексапилосамобытность,
Про чувств моих неслыханный накал.
Вы были монолитно-неприступны,
Вы были недоступно хороши.
А я твердил, что тело совокупно
С порывами возвышенной души.
Рука лежит нефритовой печатью
На манускрипте дивной красоты.
Лишь пять минут назад Вы сняли платье, –
Отличный повод перейти на «ты».
Рука, река – как много в этом звуке!
(Да что-то толку явно не видать)…
Зачем Творец дал человеку руки?
Пора систему перезагружать.
Твоя рука??! Нет, я не перепутал!
Прошлась по основанию бедра,
Затем переместилась к абсолюту…
Достигла. Получается. Ура!!!
Наверно, я когда-нибудь умру
И, надо мной склонившись, кто-то скажет,
Что не дожил до круглой даты даже
Покойный, что лежит бревно бревном…
Известно, все когда-нибудь умрём;
Таков удел родившихся в миру –
Всю жизнь творишь какую-то муру.
Тщета и тлен, рутина, суета,
А после – БАЦ, и всё уже не важно.
Взлетаешь самолётиком бумажным,
А, может, камнем брошенным летишь.
Зарплата, положение, престиж…
Листвой осенней падаешь с куста.
Не то, не там, не так, не тот, не та…
Наверно, я когда-нибудь… Увы,
«Когда-нибудь» – здесь вовсе неуместно.
А вдруг реинкарнируюсь, воскресну?..
Младенцем плюхнусь в чьи-нибудь ладони,
И снова проживу и похоронят,
Уйду под шорох вянущей листвы.
Не он, не я, не те, не ты, не вы…
Рубеж, черта, граница, эпилог…
Пустые размышления на тему.
Нас держат в жизни наши же проблемы.
Замкнулся круг? Не верю, всё не так,
Доказывая жизни теорему,
На плюс меняем минус, знак на знак
И вопрошают числа: «Кто мы, где мы?»
Условие. Решение. Итог.
Моей судьбы невзрачное полено
Заброшено в пылающий камин;
Потоками огня струится сцена,
Проходит ряд немыслимых картин.
К примеру, вереницы Буратин
В камин горящий тычутся носами;
Они орут дурными голосами,
Подскакивая круче балерин.
А давеча Железный Дровосек
Рубил дрова за малую маслёнку.
Он сердце отложил в сторонку,
И взгляд его из-под железных век
Сверлил мои пылающие стены;
Как я в огне кляну горящий век.
Бревно, чурбан, обычное полено…
Зато огню не страшен запах тлена,
Недаром любит пламя человек!
Сгорю, а сын помойного отброса
Докажет всем, что был я неотёсан.
Поток времён, в котором нечто
Вдруг возникает из ничто.
«Быть иль не быть», как чёт и нечет
Гремит в посудине пустой.
Гремит. В посудине. Удары
Слышны за тысячи парсек.
Светил вселенские пожары
Слились в мелькании Сансары…
А что ж отдельный человек?
Ужасно мал, убог, ничтожен
И даже несоизмерим
Ни с той землёю, что под ним,
Ни с Небом, что вверху. О, Боже,
Ты нами создан неспроста,
Посредник в дебрях мирозданья.
Пошли нам нового Христа
И мы распнём его. Желанье
Распять кипит у нас в крови.
И обвинить затем Иуду…
Посланник нас учил Любви,
А мы ему вопили: « Чуда»!!!
И Он старался, чудеса
Неслись, как горные потоки.
Ну а в ответ лишь голоса:
«Распять незваного пророка».
Распять! Я слышал много раз
Призывы данного порядка.
Такими ты задумал нас,
Творец, когда в своей тетрадке
Чертил извилины души,
Своё подобие лелея?
Горит огонь, не потушить…
Сгорел чудак из Галилеи.
Так чьё подобие? Кого?
Из ничего возникло нечто.
И стало именем ЕГО,
Залогом в банке ипотечном.
"Измерен, взвешен, разделён» –
Слова зияют как пустоты.
И я в какой-то мере Он,
И Он в какой-то мере… Кто ты?
Не верь, не бывает победы,
Бывает лишь цепь поражений.
От нашей последней беседы
Тянуло полями сражений.
Не верь, что решительным взмахом
Ты выйдешь когда-нибудь в «дамки».
Победы ложатся на плаху,
Горят неприступные замки.
Не верь, что драконы – убийцы,
Они только символ победы.
Вглядись в побеждённые лица,
Всмотрись в порождённые беды.
Не верь, что из логова зверя
Вдруг ангелы выйдут гурьбою.
Не веришь? Я тоже не верю…
И двери закрыл за собою.
Я сагу создать о Великом хочу.
Подайте бумагу, подайте свечу!
Подайте мне викинга в шлеме рогатом,
Подайте драккар, иссечённые латы,
Фиорд принесите на блюде с каёмкой,
Берсеркера с постмухоморною ломкой.
Налейте мне море, постройте мне скалы,
Доставьте валькирий штук сто из Валгалы.
Мечи с топорами придутся весьма
И звонкой монетой полны закрома.
Дайте всё это – и сага в кармане!
Дайте мне водки в гранёном стакане!
Сестра, на обходе скажите врачу, -
Я САГУ СОЗДАТЬ О ВЕЛИКОМ ХОЧУ!
Ю.П.
Между делом и телом,
Между где-то и как-то,
Ты, наверно, хотела
Полового теракта.
Ты лягушачью кожу
Примеряла на плечи.
(может, кожа поможет,
если время не лечит).
Где-то скрипнули ставни,
Заскрипели засовы.
После буквы заглавной
Будет новое слово.
Будут тихие звуки
И ночные зарницы.
Протяни ко мне руки
(хоть и нет их у птицы).
Ты боишься желаний
И не веришь в удачу,
Но ходила по грани.
Это что-то да значит.
Междометия истин,
Послесловие вкуса,
Пожелтевшие листья,
Горкой ссыпаны бусы.
Между белым и чёрным,
Между правдой и ложью…
Я хочу с тебя сдёрнуть
Лягушачую кожу.
Алексею Торхову
Были дни, что съёжились от скуки,
Были ночи, скучные вдвойне,
И тебя ласкающие руки
Вдруг напоминали о войне.
Смерть снимала грязные галоши,
Собирала в поле васильки.
И была она такой хорошей!
А её движения легки.
Нежность, проникая в подсознанье,
Порождала агнцев и козлищ.
И казались мёртвыми желанья,
И приятным дым от пепелищ.
Грешное, святое, эти штуки
Не понять пытливому уму,
И опять ласкающие руки
Уводили истину во тьму.
Смерть ступала тихими шагами
И шептала что-то о своём.
Мы с ней больше не были врагами.
– Здравствуй, смерть! Куда с тобой идём?
Мы всего лишь притоны рассудка,
Мы свеченье гнилушек в ночи.
Мы природы нелепая шутка,
Замурованной двери ключи.
Нет итогов, а только этапы;
Мир стоял и стоит на костях.
Время держит историю в лапах,
Время – наш состоявшийся враг.
Мы проходим по лезвию бритвы
И бесследно идём в никуда.
Не помогут посты и молитвы,
Не очистит святая вода…
Жизни срок ограничен. Пространство
Всё поглотит – и зло, и добро.
У природы своё постоянство;
Так, водою наполнят ведро,
После выплеснут прямо под ноги
И прибьют придорожную пыль.
Мы растём где-то рядом с дорогой…
Пустоцвет, говорящий ковыль…
Разум дать одинокой травинке –
Чья-то прихоть, нелепый каприз!
Вот такая выходит картинка
В бесконечном потоке реприз.
Пришла пора. Японский месяц май
Надрывно разродился птичьим гамом,
И вышел одинокий самурай
На сакурные склоны Фудзиямы.
Здесь каждый куст – неистовый бансай,
Здесь регулярно делают сеппуку.
И прослезился старый самурай,
Прижав к груди отрубленную руку.
Весна, весна, крестьянин молодой
Со скрипом апробирует нунчаку.
А где-то за Амуром, за рекой
Катюша всем показывает…так вот.
Так вот, весна. Звериною тропой
По склонам пробираются якудза,
Луна сияет йеной золотой,
В японском море плавают медузы.
Сейчас бы выпить чашечку саке
Закушавши, естественно, сушАми.
И грохот танка где-то вдалеке,
И туалетный томик Мураками.
«Весна спешит вступить в свои права» –
(строка, вполне достойная поэта)
И, как гласит народная молва,
В Японии наступит скоро лето.
И мне далеко до Итаки,
И ты не сплела покрывало…
Намедни разжились мы маком;
Виденье меня посещало.
Кругом громоздились Циклопы,
Манили в объятья Сирены…
Забавное место – Крыжополь.
На самом краю ойкумены.
И я не спешу возвращаться,
И ты меня ждёшь по привычке.
Забыли про нас папарацци,
Лишь пифии, как истерички,
Чего-то пророчат визгливо
(Я им, дорогая, не верю)…
Меж нами моря и заливы,
Горгоны, грифоны, химеры…
Вино, что на местном наречии
Туземцы зовут самогоном,
Сжигает желудок и печень.
И явно из жёлчи дракона.
Однажды отведавши ЭТО,
Команда свинячит неделю.
А скоро закончится лето,
Откроются рифы и мели…
Не верь, что я сгинул, всё – враки,
Гони от себя всех нахалов…
И я доберусь до Итаки,
И…всем надаю по сусалам.
Расслабься и прицелься,
Затем спусти курок…
Не встречу Парацельса,
Когда придёт мой срок.
Я сам не из героев,
Меня не оживить.
Свернётся мишурою
Оборванная нить.
Прицелься хорошенько,
Чтоб сразу – наповал.
Был не по шапке Сенька,
Ведь он её украл.
Украл чужие мысли,
Чужое мастерство.
Теперь последний выстрел…
Осеннею листвой
Душа покинет тело,
Свободна и легка.
А ты…Ты целься смело,
Стреляй наверняка.
От мира не убудет,
А я…уже не в счёт.
Но знай, что в Книге Судеб
Отмечен твой черёд.
Очарован темнотой и светом,
Я иду по жизни невпопад.
Подо мной вращается планета,
Вместе с ней вращается мой зад.
Голова, иные части тела,
Всё вращенью сфер подчинено.
Закрутилось чёрное на белом,
Белое на чёрном. Как кино
Полупозабытое сегодня;
В нём играли роль полутона…
Цвет казался чем-то инородным.
Белый Бог и чёрный Сатана
Выдавали истины простые:
Или-или, зло или добро;
В небе белоснежные святые,
Черти под землёю, где метро
Нынче разбросало свои сети.
Спутники заполнили эфир.
И пришлось чертям … податься в йети.
Вам смешно?!! А рухнул целый мир!!!
Рухнул, разложился, разлетелся;
Тьма невнятна и неясен свет.
И сверкает лысиною Цельсий,
Бородой щекочет Фаренгейт.
Я осколок сгинувшего мира
(А такие вечно не в чести).
Черным заколачиваю дыры,
Белым крашу млечные пути.
Очарован, сглажен, заколдован
Белизной бумажного листа.
И пишу на нём за словом слово,
Отмечая темные места.
Не раз в бездонность рушились миры,
Не раз труба архангела трубила,
Но не была добычей для игры
Его великолепная могила.
Н. ГУМИЛЁВ
Горели погребальные костры,
Герои уходили в бесконечность,
Не раз в пространство рушились миры
Но, проявляя дивную беспечность,
Бессмертие ложилось на весы,
И веса постоянно не хватало.
Секунды длились дольше, чем часы,
Но пробил час, покинувши причалы
Герои уходили в никуда
(Друг другу помогая чем придётся),
Струилась Леты мутная вода.
Поэты, басилеи, полководцы
Сходили непрерывною чредой
В объятия вселенского Аида.
И дым костров, пропитанный бедой,
И глупые кровавые обиды
Бесследно растворялись в пустоте,
Стирались имена, обличья, даты…
Герои возвратятся. На щите.
Когда-то возвратятся и куда-то.
Стих про писательское бл**ство.
Ошибка: братство, миль пардон.
Зерно духовного богатства,
Душевных истин самогон.
Крепки писатели умищем
(Хоть мало дружат с головой),
И на всеобщем пепелище
Замысловатой трын-травой
Растёт писательская масса,
И разудалый пустоцвет
Жуют кичливые пегасы.
Моншер, чего здесь только нет…
Один, с мичуринской ухваткой,
Скрестить два вида норовит.
Стихи и бизнес. Но загадка:
Барыга он или пиит?
Другой кричит с остервененьем,
Что графоманы все вокруг.
А он поэтище нетленный,
Сам Евтушенко ему друг.
Есть и такой, что на панели
Свои шедевры продаёт.
Он записался в менестрели
И всех прохожих достаёт
Своим глубоким пониманьем
Своей же пафосной души.
Гибрид шарманки и тарани,
Пургена смесь и анаши.
Амбициозная особа,
Поэта видного жена.
В одном лице Белинский с Глобой.
В душе? Да, в общем, ни хрена,
Есть экземпляр с богемной плешью,
Его лирический герой
Всё языком чего-то чешет.
А впрочем, автор сам такой.
Всё дальше, дальше… Список длинный,
Поэму можно написать…
А я – всего лишь Буратино,
Что нос привык кругом совать
(И тоже, пишущая бл*дь).
2005 г
Киев
Поэзии последний Дон Кихот,
На жалкой кляче собственных иллюзий,
Я верил, что когда-нибудь взойдёт
Звезда моей оперившейся музы.
Я верил, что вокруг меня друзья
(Или враги достойные хотя бы).
Друзья… Враги… По большей части жабы,
Тщедушно-рахитичные мозги.
В меня копьём, тогда, конечно я бы…
А можно и дуплетом из ружья…
Врагов сменяли бывшие друзья…
Не сталь звенит, а хлюпает дерьмо.
Любое поэтическое чмо
Вращает рудиментами надкрылков
И вылетая джином из бутылки,
Вопит мне: «Погляди, кто ты, кто Я…».
Ружьё бы мне, меня бы из ружья…
«Последний Дон Кихот», - какая честь!
Пожалуй, даже слишком будет чести!..
Зато не избалован грубой лестью
И не растёт тщеславие, как шерсть.
Последний? Нифига, так не пойдёт,
Наездники зажравшихся пегасов!
Я буду биться головой об лёд,
Пока ДРУГОЙ на смену не придёт.
ДОЖЁВЫВАЙТЕ ВАШИ АНАНАСЫ!
Не дорос я до поэта, не дорос,
И не примут меня грешного всерьёз.
Плачет горькими слезами мой пегас:
Не пущают дуралея на Парнас.
Моя муза показала голый зад,
На неё теперь все искоса глядят.
Дескать, наглая нимфетка, от горшка
Подросла бы ты ещё на два вершка.
Не поэт я, а никчёмный лицедей…
За такого даже СТЫДНО ОТ ЛЮДЕЙ!
Обойдёт меня богема стороной…
А и правда, кто я собственно такой?!
Кто такой, чтобы судить и рассуждать?
Знай себе, кропай стишки в свою тетрадь.
Не взойдёт моё светило над горой,
Не возьмёт меня богема на постой.
2004г
Он не успел. Зажёгся красный, машины поехали. Так спешил, а не успел… Кульки в его руках мелко подрагивали, ноги нервно переступали, губы шевелились. Весь вместе и по отдельности он выражал возмущение.
Я не спешил, поэтому спокойно стоял рядом и наблюдал. Любопытство.
Длинный, сутулый, сухой, никакой. Дон Кихот замученный. Почему Дон Кихот? Глаза… Колючий, ненавидящий взгляд, провожающий каждую машину. От такого взгляда не то, что машины, покойники переворачиваются…
Кульки подрагивали, ноги переступали, губы извергали беззвучные проклятья, для надёжности подкреплённые плевками…
Так же стоял отважный идальго перед ветряными мельницами; стоял, а после ринулся и победил! Я ждал. Но ЭТОТ не ринулся. Загорелся зелёный и он, плюнув ещё раз, потрусил дальше.
Я ошибся: это был не Дон Кихот, а Росинант.
2002г.
Я по субботам посещаю храм
И прав во всём, на всё имею право…
Я променял пророка на Варраву
И прекратил весь этот балаган!
Пришёл сюда (непрошен и незван)
«Сын Божий», назаретовский приблуда…
За ним толпа, и все хотели чуда.
Я прекратил весь этот балаган.
Варрава – мой троюродный братан.
Конечно, парень тот ещё, не спорю;
Зато не корчит из себя героя…
На кой мне нужен этот балаган?
Его отпустят, вечером стакан
Он мне нальёт, во славу избавленья…
И мы помянем недоразуменье
Украсившее этот балаган.
Не прокуратор и не высший сан, -
МНЕ эта честь принадлежит по праву!
Я первым крикнул: «Милуем Варраву»!
И ПРЕКРАТИЛ ВЕСЬ ЭТОТ БАЛАГАН…
Жизнь - наматыванье жил,
Дни сливаются в недели.
Я Вас долго хоронил,
Очень долго, неужели
Трудно в памяти зарыть
Труп истлевший и смердящий?
И навеки позабыть
Вас и спрятавший Вас ящик?
Я могилу зарывал,
Пока возгласы не смолкли
И в сознание вгонял
Деревянные иголки.
Монументами года
Давят сердце зло и тупо.
Я стараюсь навсегда
Зарывать живые трупы.
Я жду стиха, а он всё не приходит.
Никак не доберётся до меня.
Плывёт себе на белом пароходе,
Трясётся на загривке у коня…
Я жду его, как десять тысяч братьев,
Как мумия раскопок пирамид.
Как ждёт жених невесту на кровати,
Как гибели тореро ждёт Мадрид.
Я жду его, балбеса, пустозвона,
Так женщину в подъезде ждёт маньяк,
Так возвращенья сыра ждёт ворона,
Разлива, в бочке запертый коньяк.
Я жду замшелым камнем на распутье,
Горошиной, под сотнею перин;
Когда прервав поток словесной мути,
Придёт ко мне… Единственный, один…
Раскрытым клювом гадкого утёнка
Ухватит, ухмыльнётся, ущипнёт.
Я жду, как ждут родители ребёнка,
И где он бродит, глупый обормот.
Я жду стиха де-юре и де-факто,
На перекрёстке судеб и времён.
Застрявший посреди дороги трактор,
Иголку потерявший патефон.
Он так устал от трезвых будней,
От пьяных праздников устал.
Хоть знал, что будет очень трудно,
Но вот насколько, он не знал.
То становясь своей же тенью,
То распыляясь в пустоте,
Осознавал, что он не гений,
А только памятник мечте.
Мир жил по собственным законам,
Он понимал, но брало зло,
Судьба внимала благосклонно
И поощряла ремесло.
В усталый сумрак погружаясь,
Он знал, что будет новый день.
В его душе переплетались
Тяжёлый труд и злая лень.
Мы выбирали меньшее из зол,
Но зла, как видно, меньше не бывает.
Обычный политический футбол:
Кого-то бьют, а кто-то выбывает.
Мы выбирали, зная наперёд,
Что выбираем только лишь надежду;
Что завершит Земля свой оборот,
Всё станет на круги своя, как прежде
Богатый не протянет беднякам,
А сытый не поделится с голодным…
Патриотизм, что вешняя река:
Его хватает только на сегодня.
Мы выбирали, чтобы не упасть
И сдуру не тащить чужие сани.
Забыв о том, что власть – всего лишь власть…
И в Африке, и даже на Майдане…
Серый голубь городской
Торопливо жрёт объедки…
От него несёт тоской,
Словно старая кокетка,
Вертит задом и клюёт
Крохи роскоши упавшей.
И свинцовый небосвод
И асфальтовые пашни
Для него всего лишь фон,
Только рама для картины…
Здесь его Армагеддон
И родные палестины.
Здесь, гоняя воробьев,
На котов со страхом глядя,
Он всю жизнь прожить готов…
Здесь и есть, и пить, и гадить…
Точно также мы с тобой,
«Словно птицы для полёта».
Поздно вечером домой,
Рано утром на работу.
Точно также на Земле
Мы и жрём и пьём и гадим.
Эх, взлететь бы нам, взлететь!
Да куда уж, на ночь глядя…
Я не жду тебя, Оле Лукойе,
Но приходишь ты, зонтик раскрыв.
И никак не оставишь в покое,
Хотя я ни чём не просил.
Поскорее хочу я забыться,
Но в лицо ты мне тычешь зонтом…
Тебе тоже как видно не спится,
Полуночный назойливый гном.
Говоришь: «Посмотри на картинки,
Ты хороший, ты их заслужил –
Оставляешь в прихожей ботинки,
А сегодня и ноги помыл».
Прицепилось заморское чудо
(Дядя Ганс, да за что ж ЭТО мне?).
Оле добрый, но всё же зануда;
Нет покоя мне даже во сне!
Просыпаюсь я в недоумении –
Что-то снилось, а вспомнить – нет сил.
Выпит чай, кто-то съел всё варенье
И свой зонтик в прихожей забыл…
Лишь пара дней… Но снег, увы, растаял;
Ну а какой без снега Новый Год?
Как видно, селяви у нас такая,
Что всё выходит задом на перёд.
Моросит унылая зараза
(А ещё вчера был снегопад),
Будто кто-то кнопку унитаза
Надавил на небе невпопад.
Вот уж в самом деле «срань господня»!
Славянин теперь не СЛАВЯНИН.
Эх, зима – шалава, ****, сводня…
На пороге Новый Сукин Сын.
Он придёт и вступит в одночасье,
От фекалий ноги оботрёт…
Ну а мы ему желаем счастья:
Здравствуй, здравствуй, Новый Сучий Год!
МНОГО СНЕГА, это МНОГО ХЛЕБА.
Много грязи? – Каверзный вопрос.
Брызжет прохудившееся небо,
Облака – что дым от папирос.
Тех ещё, совково-безмятежных…
Где теперь забойный «Беломор»?
Больше не цветёт в лесу подснежник:
Снега нет. ПОЗОР, ПОЗОР, ПОЗОР!
Всё упёрли, всё разворовали;
Не боятся, ироды, тюрьмы!
Старый год, прими мои печали
В ГРЯЗНОЕ БЕССНЕЖИЕ ЗИМЫ!
29-30. 12. 2005г.
Меня удавили на старой осине,
Мне в руки вложили букет из полыни…
Туман нависал над болотною жижей
И я понимал, что уже не увижу
Ни завтрашний день, ни друзей, ни врагов,
Ни дымную сень поминальных костров.
Вы гнали меня, словно зверя, по чаще;
Кольцо из огня и свистящие пращи…
Но лес для меня не преграда, а дом,
И с Духом Огня я как с другом знаком.
Мне дикие звери давали приют,
Открытые двери встречал там и тут,
Трава от врагов укрывала следы
И воля богов берегла от беды.
Уже я решил, что отстала погоня,
Что нет у НИХ сил, и меня не догонят…
Но Доля* смеялась, ей вторила Мара:
Вдруг чаща раздАлась и,.. словно подарок,
Болотная тина, как капища плаха…
И целились в спину из луков монахи.
Средь духов трясины не знал я друзей;
Тянулись осины руками ветвей…
Монахи петлёй завязали шнурок…
ЛЕТИТ НАД ЗЕМЛЁЮ ОСИНЫ ЛИСТОК.
*Доля и Мара – языческие богини (Судьба и Иллюзия)
Коктебель – 2005*
В руках сжимая гениталий
Стоял поэт на пьедестале.
И не скрывая интереса
Пред ним стояла поэтесса.
А рядом я, как на беду,
Справлял там малую нужду…
6.09.2005.
Коктебель
Прислоняясь к виску пистолетом,
Перебрав, словно чётки, грехи,
Думал я, нафиг в мире поэты,
Если есть в этом мире стихи!
Расплодившийся HOMO POETUS
Метастазы свои распустил…
А сейчас мы его пистолетом-с,
Приобщим, если нужно, тротил.
Жаль стихов, они малые дети
(Каждый третий – дебил и урод).
Ночь. Луна. С гор спускается ЕТИ…
Удивляет такой оборот?
Разгадать ЕГО тайну веками
Не могли вереницы пройдох.
А несчасный стоит перед нами,
Ловит грязными пальцами блох…
Удивлённые вижу я взгляды
Поэтически-приторных глаз.
ЦЫЦ поэт! А не то я снарядом!
А не то пущу в дело фугас…
Перед вами, в парше и коростах,
Аватара бездарных стихов.
Всё, как видите, ясно и просто.
Вот разгадка загадки веков!
Концентрация мыслеизврата
Сублимирует из-под пера…
Вот и ходят по снегу «ребята»:
Графоманство, Бездарность, Мура…
Вот ПОЭТОМУ я под прицелом
И держу себя множество лет:
Чтоб душа никогда не посмела
Волосатый родить силуэт.
7. 09.2005.
Коктебель
ПОЭТ И МУЗА. Тема так избита,
Что даже стыдно что-нибудь писать…
Пустынный пляж, разбитое корыто
И рыбки тоже, что-то не видать.
Не зреть ни зги: ни бабки, ни избушки;
Давно огни погашены в кафе…
Тут спасовал бы даже Саша Пушкин,
А я и вовсе… Аутодафе
Нависло Коктебельским гидроциклом;
Темнее чем у негра (в общем, ТАМ).
Чу, вдохновенье под бандан проникло
И муза прилегла к моим ногам.
Вначале её принял за нудистку,
Решил теплом души своей согреть…
Но быстро вспомнил: море, триппер близко…
И Гамлет всплыл: ИМЕТЬ И НЕ ИМЕТЬ…
А может и не Гамлет даже вовсе…
Тут ночь, и баба голая в ногах…
В Крыму зависла бархатная осень,
А я так вовсе даже не монах.
Я вовсе даже может камикадзе,
Сейчас раздастся громкое «банзай»!
Эх, где моя!.. Упасть и не подняться!
И тут в ответ: «А ну, дурак, вставай!
Вставай, вставай, проклятьем заклеймённый,
Сейчас ты не мужчина, а поэт.
Кипит, кипит твой разум возмущённый…
Ну… В крайнем разе сделаю минет».
«На большее ты даже не надейся:
Поэзия в опасности, спеши!
Пей водку, а винищем хоть залейся,
Умерен будь в курении анаши.
Щипай за зад бальзаковских красавиц,
А я тебя лишь буду вдохновлять.
И застегни штаны, неандерталец;
Я муза, что не значит вовсе *».
Наш спор горячий длился до рассвета.
Лирической закончившись ничьёй.
Проснулся я помаде и раздетый.
Бумажник лишь исчез куда-то мой.
7.09.2005.
Коктебель
Наверно мне пора снимать бандан
И галстук нацепить и быть солидней…
Быть толерантней к лито-господам,
И я продвинусь, это очевидно.
Пора подальше сунуть свой язык
(Ведь он мой враг, пусть лижет чьи-то жопы).
А ежели из горла рвётся крик,
Тогда его по методу Эзопа
Заставить изливаться ручейком,
Насвистывать уютной канарейкой.
Глядишь, и всё заладится «пучком»,
А может где и капнет мне копейка..
Пора бросать лопату, молоток…
Перо наперевес! Ура! В атаку!
Хлеб в поте морды, это же порок!
С ТАКИМ в литературную клоаку
Соваться нечего и нечего бузить,
Что смысла нет за «умными» словами…
Глупец, кто правдой хочет поразить,
Кто думает, что равными правами
Снабдил нас от рождения Господь,
И глупо верить, знаете Вы сами,
Что карты не краплёные сдает
Крупье-судьба холёными руками.
Понятно ВСЁ, тогда зачем я здесь
Наплёл шесть строф давно избитых истин?
Наверно это просто злая месть
Убитого в душе идеалиста.
9.09.2005г
Коктебель
*Как Вы уже поняли, это стихи не о Коктебеле (хотя, как знать?). Просто они написаны там ;)
В этом мире всё не ново:
Любит женщин Казанова,
Молоко даёт корова,
Экстремляет экстремист.
С девяти до пол второго
У поэта время клёва,
Я люблю себя, родного,
Уж такой я эгоист.
Жизнь вращается рулеткой,
Заходи ко мне, нимфетка,
Шоколадную конфетку
Тебе дядя добрый даст.
Я купил себе таблетки,
Возбуждающие клетки.
Не идёт ко мне нимфетка,
Звонит наглый педераст.
Положил* на всех и сразу,
Суицидную заразу,
При посредстве унитаза,
Из себя я прочь гоню.
Не подвержен злому сглазу,
Не сидел в тюрьме ни разу;
С трёх шагов в мишень промазал
И в шкафу скелет храню.
В общем, парень я ужасный.
Но стихи мои потрясны.
Абсолютно не напрасно,
Вы читаете меня.
Моё кредо – жизнь прекрасна,
Не писать бы только басни
(Вот уж вправду, труд напрасный).
Дописался… Всё! Фигня!
*А шо таких словей нету, так я сам знаю
Знакомым – куртуазным маньеристам.
Я так скажу, прельстительная дева,
Не соблазнить меня Вам наготой!
Конечно, я могу сходить «налево»,
Но в том не вижу пользы никакой.
Ваш зад весьма, вне всяких категорий,
А грудь, так просто чистый силикон!
Но от меня услышите лишь sorry,
Когда Вас огляжу со всех сторон.
Прелестны, понимаю, что прелестны;
В постели может даже хороши,
Но все же, вашей сущности телесной
Не обогреть возвышенной души.
И что Вам SEX? Лишь позы да оргазмы…
Какая, право слово, суета…
Ну как же это всё не куртуазно,
Как фабула приземисто-проста!
Погрязнуть в соматических объятьях,
Мычать как две коровы на лугу…
Такое не могу от Вас принять я!
Простить себе ТАКОГО не смогу!
Что Вам Шекспир, Петрарка, Че Гевара,
Культура, Крематорий, Колизей…
- И вовсе я не толстый и не старый!
А впрочем, убедила, БУДЬ МОЕЙ!
Я ДРУГОЙ ТАКОЙ СТРАНЫ НЕ ЗНАЮ,
Вообще, других не знаю стран…
Видишь, ангел по небу летает,
Видишь, пищи алчет таракан…
Правильней сказать, таки, ПО НЕБУ,
Таракан, так вовсе оборзел…
Много стран, где я ни разу не был;
Уж таков, как видно, мой удел.
Мой удел, надел, на дилижансе…
(Очень звукописная строка).
Впрочем, что вам эти реверансы,
Это я «включаю дурака»,
Это я словесным непотребством
Искушаю милости судьбы.
Это замечательное средство
Разбивать писательские лбы!
Как-то, помнится, по-пьяни
Трахнул Аню Модильяни.
Образец интеллигента,
Предложил он ей абсента.
Не учёл лишь басурман,
Бабы русские стакан
Выпивают как микстуру…
Повторивши процедуру,
Понял он: финансам крах!
От природы не монах,
Заявил: «Мадемузель,
Не желаете ль в постель?».
«Pourquoi pas» - ему в ответ
(В смысле, отчего б и нет)
Скушно в городе Париже,
Аня с криком: «Что я, рыжий?»,
Модильяни хвать в охапку,
Шепчет на ухо: «Ты лапка;
Соглашаюсь на натуру!
Отказаться?! Что я, дура?!
Да и ты не глуп, как вижу
(Опусти-ка руку ниже).
Недурён у нас дуэт
– Живописец и поэт».
О подробностях постели
Вы б, наверно, знать хотели…
Не могу ничем помочь,
Лишь скажу: «Вот это ночь!».
Говорят, что до сих пор
Сохранился коридор,
Где написано на стенке:
МОДИЛЬЯНИ + ГОРЕНКО!
«…призраки не мокнут под дождём.»
«Веструпы» А. Сазонова
«Тайна всегда некрасива.»
«Поиск предназначения»
Борис Стругацкий
Призраки не мокнут под дождём,
А любая тайна – не красива.
Вы хотите встретиться с вождём
Старого забытого мотива.
Между строк – всего лишь пустота,
Между тем – сплошное междутемье.
Из меня не вылепить Христа.
И Пилата тоже, к сожаленью.
Сожаленье, это сожалеть,
Сопереживать; «со» – значит вместе.
А сансары злая круговерть
Только лишь вращение на месте.
Призраки не мокнут, а ещё
Им не страшен пятновыводитель.
Бедный Каин, ныне ты прощён.
В чём твоя вина, мой прародитель?
«Пра» – наверно в этом что-то есть…
«Правильно» – так близко к слову «править».
Праведность – сомнительная честь.
Честь вообще сомнительна, но правы
Те, кто проходя своим Путём
Не истопчет Путь чужой ногами.
Призраки не мокнут под дождём,
Что не повод делать их богами.
Всё в этом мире смешно и случайно,
Он состоит из мельчайших осколков.
Хочешь сказать, это вовсе не тайна?
Или не хочешь, ну что ж ты умолкла?
Вихрем несутся смешные частицы,
Будь это атомы или снаряды;
Видишь, мелькнули знакомые лица,
Рада их видеть или не рада?
Всё изменяется; в каждой минуте
Не сосчитать оборотов сансары.
Ты захотела достичь абсолюта?
Нафиг он нужен, «толстый и старый».
Прав был поэт, нет ни ада, ни рая;
Всё это выдумки праздных прохожих.
Жить в этом мире можно играя
В разнице цен между правдой и ложью.
Все мы актёры. И это не ново?!
Что ж, извини мне избитость прелюдий.
Ну а к истокам? Сперва БЫЛО СЛОВО.
Что же вы создали нового, люди?!
Калейдоскопа размытые грани
Снова сместились в смешном хороводе.
Жизнь, это цепь исполненья желаний.
Жаль, что желания тоже уходят…
Так зимно, холодно мені;
Спливає вересень, спливає
Неначе у страшному сні,
І сил прокинутись немає…
Немає – раз і назавжди.
Немає – сум і порожнеча.
Лиш тількі хвилі на воді,
Лише тягар важкий на плечі.
Нема, не буде… Ні, не так!
Вірші стають перед очима.
Пішов з життя поет-дивак,
Життя потік його не втримав.
Пішов, лишивши по собі
Самі вірші, а більш нічого.
Він жив постійно у журбі,
І захлинувся… Випадково.
Втонув поет, але П’єро*
З його вірша, створіння хворе,
Шукає правду і добро,
Весь час вдивляючись у море.
І Чінгіз-хан на віслюку,
І Тарас Бульба на жар-птиці
Лишились тут, хай тобі спиться
Під тихий плескіт у ставку.
Годиник став, скінчився час.
Все по нулях, та десь, я знаю,
Читаєш ти “Еклізіаст”
І дивишся з-за небокраю.
*Тут і далі персонажі та образи з віршів Олега Гріценко
Хуан. Курение пейота
Дон Хуан донны Анны не ищет.
Дон Хуан донну Анну не любит.
Сирый, в рубище во поле рыщет,
Травку пьяную ножичком рубит.
А чугунную хрень Командора
Он давно разделил на тринадцать.
Ни Коран, ни Ригведа, ни Тора
За Хуаном не смогут угнаться.
Он почти что покинул планету,
Обретая такую планиду,
Где уже покаяния нету,
Где не слышно «Во ад аще вниду…»
Одиноко? Уныло ли? Голо?
То не ханка струится в лопатки —
Дым пейота, войдя через горло,
В Южный Крест истекает сквозь пятки.
....................................................
....................................................
....................................................
СТАНИСЛАВ МИНАКОВ
Дон Хуан опять курил пейот,
Хоть пейот не курят, к сожаленью.
У Хуана всё наоборот,
Он из конопли варил варенье;
Кокаин, традициям назло,
Вкалывал в раздувшиеся вены.
А однажды на него нашло:
Он сварил «чернуху» из катренов.
Дон Хуан, он тот ещё мужик:
Курит, лижет, колется, вдыхает;
Может кактус сунуть под язык
- У него причуда есть такая.
Донна Анна, чистая душа,
Без пейота дня прожить не в силах.
Что ей морфий, что ей анаша…
Всё бы только кактусы курила!
Дон Хуан в плену у могикан
Пил тэкилу мерными глотками
И лилась вселенная в стакан
(И пейот, опять же, под руками).
От пейота станет всем теплей,
И слону и маленькой улитке.
Поделись затяжкою своей
И тебя полюбят сибаритки.
У Хуана всё сложилось так,
У меня сложилось всё иначе.
Водку пью, курю простой табак
И сажаю кактусы на даче.
*ну не курят его, пейот энтот.
Ты из другого времени.
Слишком темна и светла...
Даже в тоске забеременеть,
Мне улыбнувшись, смогла.
Не для какой-то империи,
Где прозябает душа,
Теплый комочек доверия –
Мне принесла – малыша…
Смотришь устало и пристально,
Что ты во мне разглядишь?
Вот – безглагольная истина –
Тихо сопящий малыш…
Андрей Грязов
ЗАЧАТИЕ
Ты от тоски забеременеть
Как-то однажды смогла.
Бахнуло сплином по темечку,
Скуки пронзила игла.
Было почти непорочное
Это зачатие, но…
Ночью, в грязи, на обочине;
Холодно, мерзко, темно.
Не для какой-то империи,
Города или села;
Ты оправдала доверие –
В срок и сполна родила.
В старости будет опорой
Тихо сопящий малыш.
Ты не грусти, а то скоро
Двойню от грусти родишь.
Восклицал безутешный Ромэо,
Погружаясь в пучины разврата:
«Нет на свете печальней примера,
Это бабы во всём виноваты».
Возле самого, самого синего
Не террассе, в оправе настурций,
Я вкушаю вино Абиссинии,
Подо мною скрипит обессиленно,
Сладко стонет бамбуковый стульчик.
Александр Кабанов
Возле самого, самого Чёрного,
В окружении одуванчиков,
Наслаждаюсь запахом дёрна я
(Кружка пива, лопатка сапёрная)
А на закусь вкушаю воланчики.
Мне сегодня с тобой бадбинтоново,
Твоё боди средь зарослей мяты.
Продают рядом пиво бидонами,
Его пьют Исааки с Ньютонами,
Их английские рожи помяты.
Абиссинии синяя линия,
Тухлый запах из радиоточки.
Спозаранку читаю я Плиния,
Меня давит ужасная сплиния,
А во рту ни росинки, ни строчки.
А сейчас бы податься к настурциям,
Да с бидончиком пива холодного.
Но настурции съехали в Турцию,
На ромашке гадаю – вернутся ли
На террасу у самого Чёрного.
«Напой мне Родина дамасскими губами»
А. Кабанов
«Дай Бог, что бы твоя страна тебя не пнула сапожищем»
Е. Евтушенко
«Патриот – человек не жалеющий всех своих сил и самой жизни для защиты Союза Советских Социалистических Республик – оплота мирового пролетариата»
Словарь иностранных слов 1952-го года издания.
Мне Родина не пела о любви
И не шептала нежные признанья.
Мы с нею не сидели vis-a-vis
И не делили прах воспоминанья.
Она меня не пнула сапогом
(Пылинки, впрочем, тоже не сдувала).
Я с нею только шапочно знаком,
Но оба чтим условность ритуала.
У Родины нелёгкая стезя,
А у меня своя, таки, дорога.
Не попаду я в новые князья
(За это не судите меня строго).
Своею жизнью Родина живет;
Умру, - не улыбнётся, не заплачет.
Так почему, тогда, я патриот?
И вообще, что слово это значит.
Каким путём пойдёшь ты на Голгофу?
И вообще, зачем Голгофе Путь?
Бессмысленны рифмованные строфы,
Что ни уму, ни разуму ничуть
Не принесут ни счастья, ни познанья,
Не тронут болью жир вокруг сердец…
« Фонарь горит сугубо инфернально»
- Да что в нём инфернального, мин херц?
Каким путём? Напыщенно и важно
Ты говоришь о выбранном пути.
Адепт пустой софистики бумажной,
Готов ли сам, всё бросить и пройти
По лезвию, по терниям, по плахе?..
И улыбнуться шутке палача,
Или, хотя бы горестно заплакать,
Или мерзавцу врезать сгоряча!?
Забыть про всё, презреть авторитеты,
Поверить в крест, висящий на груди,
Сорвать с плечей смешные эполеты,
Не думая о том, что впереди
Ни денег, ни успеха, ни признанья,
А только Путь под тяжестью Креста.
И руки, перебитые страданьем,
И терпкий вкус тернового листа.
Готов идти? (Не ври и не юродствуй,
Прикрывшись сходу ворохом бумаг).
Тогда приму твоё я превосходство,
Пусть даже ты – мой самый кровный враг.
Колись, напевно я не знаю,
Мабуть у сиву давнину,
Забули люди шлях до Раю,
І з того часу не одну,
Стежин чимало натоптали,
Несучи лихо на собі.
І не дійшовши, помирали,
Невзмозі жити у журбі.
У кожного своя стежина,
А був один великий шлях.
Колись і я туди порину,
Шукати стежку в небесах.
Знайду, чи не знайду – не знаю,
Я все життя її шукаю…
Во мне сейчас чего-то шебаршится,
Чего-то лезет прямо из души…
А ну, поэт, раздвинь-ка ягодицы
И акт рожденья творческий сверши.
Сейчас, сейчас, болезненные спазмы
Произведут нетленную муру.
И с криком облегчённого оргазма
Поэт родит чего-то поутру.
Сопливый стих обмоют в одночасье
И спать уложат в толстые тома.
Спелёнанный лежит он, безучастен;
Ни есть, ни пить не просит нихрена.
А что же я? Неймётся мне, уроду.
Душа успела снова нагулять.
И чувствую, уже отходят воды,
И я рожу чего-нибудь опять.
20.06.05
«Для печали нет причин»,
Я один из тех мужчин,
Что живут чего-то ради…
«Мир – бардак, все бабы – бляди».
Мужики на треть – кретины
(Может даже половина)
Все – актёры, всё – игра,
И глядят из-за бугра,
Ничего не понимая,
Иностранцы – вертухаи.
Тоже, те ещё уроды,
Блин, ревнители свободы.
Всё бардак на этом свете…
Югославы, словно дети,
Морды били до кровянки,
Тут явились дяди-янки
И давай бомбить Европу…
Извините, это жопа,
Это задница, друзья;
Все мы в ней, и даже я.
Где-то с краю, так, чуть-чуть…
Всё – прямой кишечный путь,
Всё – анальная нирвана.
И с дерьмом подняв стаканы,
Повторим, что и в начале:
Нет причины для печали!
Я замираю без причин,
Ловлю себя на парафразе,
И среди тысячи личин
(Непроизвольно и не сразу)
Ищу единственную суть,
Что соответствует моменту…
Сегодня осмий, завтра ртуть
В таблице микроэлементов.
Забавным росчерком пера
Соединяю воедино
Боль, притуплённую вчера
И чью-то странную картину,
Которой может никогда
И вовсе не было на свете.
Струится времени вода,
А мы, как маленькие дети,
Всё строим замки из песка,
Чужой завидуем игрушке,
А вездесущая река
Не верит возгласам кукушки.
За мыслью тянется рука
И ухватить никак не может.
Строка, строка, опять строка…
Занозы вырваны из кожи.
Мои глаза танцуют рок-н-ролл,
Скользя по бюстам мимо проходящих.
В глаза – ворота забивают гол
Мячи грудей, по воздуху летящих.
Мой взгляд назойлив, словно стая мух,
На ноги тянет, словно на приманку.
И обострённо чувствует мой нюх,
Горячих тел вспотевшую изнанку.
Вокруг меня десятки женских лиц,
Их взгляды ненавязчиво - манящи,
Роскошная упругость ягодиц,
Мне хорошо, меня всё больше тащит.
Жара и лето дарят нам стриптиз
И жаркие, воистину, объятья.
Мои глаза скользят то вверх, то вниз,
Срывая с женщин призрачные платья.
Душа оторвалась от тела
- Таков уж душевный удел…
Она улетать не хотела,
А ты умирать не хотел.
За вальсом сыграют мазурку.
Парадная зала пуста.
Скользят по паркету фигурки;
Лишь видимость, лишь суета.
Душа ещё рядом, ей грустно,
Она не привыкла – одна.
А тело огрызком капустным,
Распахнутой створкой окна
Лежит возле самого сада,
Осенние листья в цвету,
Ажурно-витая ограда…
- Уже не войдёшь. – Не войду.
Мазурка два раза звучала,
Уже объявили кадриль.
Ты помнишь, как вышел из зала?
Как зал из тебя выходил?
Душа. В этом призрачном свете
Нетрудно лишиться души.
Ухода её не заметил.
Заметив, догнать не спешил.
Последние всплески кадрили,
За полькою шёл полонез.
Скользили фигурки, скользили…
Тебя уже не было здесь.
Тебя уже не было вовсе.
И только в забытом саду
Над листьями плакала осень.
Ты где? – Я уже, я иду…
Звукопись нынче в моде;
Писают звуком стихи.
Словно лимон и сода,
На рубеже стихий
(Щелочной и кислотной)
Пеной шипят словеса.
Я понимаю – модно,
Только вот пись-голоса,
Что ни уму, ни сердцу,
В общий сливаются фон.
Постно. Добавить бы перцу,
Соли добавить… Пардон!
Лезу в чужую кухню
(Может в кастрюлю плюю?).
«Ухнем, дубинушка, ухнем»
И в звукописном строю
Плавно бредут по пустыне,
Звукопись лямкой впилась…
Господи, ты прости им
Эту словесную связь.
Памяти моего отца, Сазонова Павла Андреевича –
ветерана Отечественной войны.
«…Замполиты, политруки, но по-прежнему комиссары…»
Из песни советских времен.
Разрешите, я с лошади, можно?
- Замерзая, боец умолял.
Не положено, бля, не положено
- Политрук, как последний шакал
В полушубке и валенках, с дрыном.
В сапогах и «хебешках» бойцы.
Шли на фронт молодые мужчины
- Недоростки, салаги, юнцы.
Холода, а им шапки лишь дали;
Замерзая, брели пацаны.
Мы такого в кино не видали,
В героических лентах Войны.
Пресловутая конная тяга,
Лошадиные силы солдат.
Это после руины – Рейхстага.
Это после – Победы парад.
Согревали тяжёлые пушки,
Хотя жутко болела спина.
Всё понятно – война не игрушки,
И во всём виновата она.
Виновата, что формы не дали,
И что палкой грозит политрук.
Замерзали они, замерзали,
И не чуя уже ног и рук,
Промерзая до самого сердца,
Салажонок болтался в седле.
А ему б хоть немного согреться,
Пробежаться по мёрзлой земле.
Под уздцы бы, и вся тут недолга.
Так и было б. Потом. А пока
Новобранцы боялись как волка
Пресловутого политрука.
Но всему есть на свете границы,
Даже если вокруг беспредел.
Погибают от холода птицы,
Паренёк умирать не хотел…
Здесь не бой, не летают снаряды,
Смерть ещё свою дань не взяла.
«Я сейчас, я немного, мне надо»
- Выбирался боец из седла.
«Ах ты б…, ах ты п…, ах ты *…
Без приказа? На месте стоять!»
И с размаху увесистым суком!
По рукам. Уже рук не поднять.
По ногам. Тот упал. Всё сильнее
Пляшет дрын в комиссарских руках.
Заступиться никто не посмеет.
Только слёзы чьих-то щеках.
Только в памяти будет дорога,
А на ней распростёртый пацан.
Он немного хотел, так немного…
Не от пуль, не от вражеских ран
Он остался лежать на дороге,
Не дойдя до черты фронтовой.
Комиссар – справедливый и строгий!
Политрук – настоящий герой!
Поддержал, так сказать, дисциплину:
«Кто ещё не желает в седло?»
Шли на фронт молодые мужчины,
Но сознанье уже возросло…
Это после комбат, что вернулся
Поминал комиссарову мать.
«*, падла, ты что, е..нулся?
Мне же с ними ещё воевать…»
И слышны были злые удары
(Жаль не дрыном), но это потом…
А запомнили все комиссара,
Что стоял над забитым бойцом.
Эх, война, сквозь солдатские жилы
Чёрной крови струился поток…
Комиссар, про тебя не забыли,
Преподал на всю жизнь ты урок.
А я помню дрожанье руки
У отца (он больной был и старый)…
«ЗАМПОЛИТЫ, ПОЛИТРУКИ,
НО ПО-ПРЕЖНЕМУ КОМИССАРЫ».
Перед ушедшими вину
Мы ощущаем очень часто.
Они ушли в свою страну,
А мы остались здесь. Пока что.
И ничего не изменить
В чередованье тьмы и света…
А нашу низменную прыть
Поглотит как всегда планета.
Мы виноваты, а потом…
Пред нами будут виноваты.
Мы все когда-нибудь уйдём.
И разбредёмся. Без возврата.
Был летний вечер, стены Рима,
Ворота скоро затворят.
И одиночки-пилигримы
Найти прибежище спешат.
Он долго шел к воротам этим,
Теперь с улыбкою стоит.
Там, за стеною плачут дети
И на конюшне конюх спит.
В таверне толстые плебеи
Не разбавляя пьют вино,
В борделе девочки потеют,
Чета супругов спит давно.
Всего три шага, шаг ворота
И стены будут за спиной,
Но он стоит и ждёт чего-то,
А Рим, великий и смешной
Не ждёт его и не желает
Ни ждать, ни видеть, ни любить.
В нём даже боги умирают,
Ни кто не может вечно жить.
Нагнулся подвязать сандали
(Пускай минутный, но предлог),
А после стены задрожали…
В Рим заходил еврейский Бог.
Голову, сжав руками,
Чуда я жду с нетерпеньем,
Вы посудите сами
– Нужно лишь только везенье.
Нужно немного удачи
И красоты от Бога.
Чуда всё нет, я плачу;
Видели вы такого?
Вроде ничем не обижен
(Даже немного странно).
Мне бы спуститься ниже;
Чудо уж очень туманно.
Взгляд мой, скользя, уходит
В необозримые дали,
Кто там по небу бродит?
Чуда Вы не видали?
Я на балу полночном
Пел упокойные песни,
В старой канаве сточной
Лик увидал небесный.
Я улыбался скалам,
Руки протягивал птицам;
Смерть на меня плевала
- Старый серийный убийца!
В дебрях своих терзаний
Я собирал шампиньоны,
А из муки мирозданья
Мрачно лепил макароны.
Медленно катится камень
По небосклону удачи;
Вы допишите сами,
Я же сегодня плачу.
То не кони по берегу скачут,
То не черти над озером плачут,
Не камыш шелестит и не птица,
Что с небес опустилась напиться.
Это духи стоячей воды
Ждут явленья десятой звезды.
Темнота на озёра спустилась,
Уже девять в воде отразилось,
А десятой всё нету и нет
И не мил анциболотам* свет.
Месяц колет их злыми рогами,
Сонный ветер летит над полями.
Много звёзд, а десятой не видно,
Им обидно, им очень обидно.
Как же быть им теперь без десятой?
И куда её леший запрятал?
Может скрыта ветвями, а может…
Кто болотным уродам поможет?
Если в небе погасла звезда,
Значит с кем-то случилась беда.
*Анциболот - (др.славянское) дух болта, озера и т.п.
Доречі це, чи не доречі,
Але в житті буває мить,
Коли тягар важкий на плечі
Лягає і душа болить.
Всі негаразди і печалі
Зійшлись доразу, голова
Порожня, мов її відтяли,
Повитягавши всі слова.
Ти йдеш, а тебе скрізь штовхають,
Ти спиш, а спати не дають.
І серце болісно стискає
Тяжка і безнадійна лють.
Хапаєш сам себе за плечі,
Стискають зуби язика.
Доречі це, чи не доречі,
Чому ж ця мить така важка?
Найтяжче ж, як в таку хвилину
Ніхто руки тобі не дасть,
А штурхонуть рукою в спину
І затовчуть в багнюку, в грязь.
Дай Бог такого не дожити
І пережити страшу мить.
Ми безпорадні, наче діти,
Коли у нас душа болить.
Снега нет, весна – преддверье лета,
В магазинах выцвели витрины.
Больше пыли, мусора и света,
С юга возвращаются пингвины.
Вяло пробуждается природа,
От прохожих тянет перегаром,
Яркие рекламные уроды
Предлагают всё почти задаром.
Сладкий дым кремации от урны
Окончанья нервные щекочет.
Небо может быть вполне лазурным,
Может, но, наверное, не хочет.
Под палящим солнцем Аргентины
Нет весны подобной и в помине,
А у нас плывут по рекам льдины
И по рыбаку сидит на льдине.
Свежая окрашенность скамеек –
Идеал абстрактного искусства.
О весне пишу я, как умею,
Наслаждаюсь полнотою чувства.
Всё на свете может статься,
Даже спорить не хочу.
Под воздействием ротаций
Я по воздуху лечу.
Океаны подо мною;
Подо мной материки.
Девка с русою косою
(С нею были мы близки).
Я лечу, меня вращает,
Я кручусь, меня несёт.
А прохожие гадают:
Ну когда ж он упадёт?
Падать вниз такое дело,
Можно рухнуть и не встать.
До чего же надоело
Мне по воздуху летать.
Вот вчера, - мне стало скучно
И сплошной упадок сил.
В это время змей воздушный
Меня больно укусил.
Что за жизнь, покоя нету,
Даже в небе суета.
Я лечу по белу свету,
Словно глупая мечта.
Мегаполиса спальные трещины:
Поздняки, Оболони, Троещины.
Тает снег и собачьи фекалии
Расползлись, но, увы, не растаяли
И эстеты с глазами печальными
Ненавидят массивы фекальные.
Неба грязь и домов нечистоты,
Застеклённых балконов киоты.
На массивы весна завалила,
«По понятиям стрелку забила».
И до фени ей все нувориши
- У весны не хреновая «крыша»…
Так о чём это я? О весне,
О массивах, о людях,гавне.
Неприступного замка твердыня,
А на рейде дрейфуют галеры.
Словно нож, метко брошенный в спину,
Раздаётся в тиши – тамплиеры.
Скачут кони по пыльной дороге
И доносятся грома раскаты.
А наместник единого бога
Объявил, что вы Богом проклЯты.
Если в море заброшены сети,
Значит, вышел рыбак за добычей.
Треплет в небе гуляющий ветер,
Нотрдамские головы птичьи.
И последний сказал своё Слово,
Рыцарь храма в кровавой одежде:
«Убивать в этом мире не ново,
Это часто случалось и прежде…
Не умом вы нас взяли, а силой;
Не умением, а превосходством.
Вы себе же отрыли могилы,
Им вас ждать уж недолго придётся.
Мои рыцари мне словно дети,
И без них моя жизнь – лишь обуза…»
Дул холодный пронзительный ветер
И над плахою плакала муза.
Одни говорят, что все женщины – дамы,
Другие твердят, что все женщины – шлюхи.
И диспут подобный идёт от Адама,
Вполне став привычным для женского слуха.
Но в каждой из них есть и шлюха, и дама,
И жуткая стерва, и нежная мама.
А что ж «слабый пол» говорит про мужчин?
Ведь я, как – никак, из них тоже один.
Не все говорят – мужики, это твари,
От многих из них отказались едва ли б.
Увы, ни одна (быть мне вечно поленом)
Ещё не сказала, что все – джентльмены.
Я за «поэзию свежайших огурцов».
Ну что, Вы о подобной не слыхали,
Пытаясь отыскать конец концов,
В протухшем андерграудном подвале?
Переплетая глупые слова,
Вы занимались будто бы искусством,
А у меня болела голова,
И возникало гадостное чувство.
Я понимаю: каждому своё…
Тот хочет кошелёк, а этот славу.
Но ваша муза вовсе не поёт,
А производит жуткую отраву.
Вину предпочитая самогон,
Из слов Вы умудрились сделать брагу;
Забавно исписав со всех сторон
Всё терпящую грубую бумагу.
И чтоб всё это как-то закусить,
И развернуть свернувшуюся душу,
Я огурцы хочу вам предложить,
Извольте огурцов моих послушать.
Словно маска без лица,
Словно песня без конца,
Тень земли на тёмном фоне;
Гимн Гражданской обороне.
Взрыв ядрёный до небес,
Светлый путь сквозь тёмный лес.
Сверху люди, снизу кони;
Гимн Гражданской обороне.
В поле воет злая вьюга,
Мы не можем, друг без друга,
Тряпки сохнут на балконе;
Гимн Гражданской обороне.
Как вращается планета,
Как весну сменяет лето,
Как веселая толпа
Давит пьяного клопа,
И в агонии он стонет:
Гимн Гражданской обороне.
Ангел плачет в небе пыльном,
Небо слёзы льёт ручьями.
В слёзном месиве обильном
Мы порою плачем сами.
Ангел в небе рассмеётся,
Небо Ангелу ответит.
Хорошо тому живется,
Кто на небе чистом светит.
Небо Ангелу отрада,
А без Ангела нет неба,
Ничего ему не надо…
Эх – такое счастье мне бы.
Ложь – забава для ума
И основа для искусства.
Правда - только лишь тюрьма,
Усмиряющая чувства.
Правды нет, как таковой;
Ложь реальна без сомненья.
И безбожно врут порой
Даже наши ощущенья.
Ложь плодит сама себя,
Правда ложью обернётся.
Жить на свете не любя,
Голой правде остаётся.
Ведь любовь - сплошной обман,
Что даётся нам от Бога.
Суть поэзии – дурман,
Красота и ясность слога.
Ставит ложь свою печать
Или входит в нас курсивом...
Я не знаю, только врать
Почему-то не красиво.
Когда открылся Путь, они ушли
Кто налегке, кто с бременем обозов.
Скрываясь в ослепительной дали,
Забрав с собой ответы на вопросы,
Шли эльфы, гномы, хоббиты туда,
Где открывались Звёздные ворота,
Что б не вернуться больше никогда,
Пусть впереди лишенья и работа;
Пусть наново всё надо начинать
И путь устелен острыми шипами.
Придётся выживать и убивать
И примиряться с новыми богами.
Сатиры, нимфы, племена дриад
Свои леса навеки покидали.
Нет смысла поворачивать назад,
Когда перед тобой открылись дали.
Над ними, словно стая журавлей
Летели молчаливые драконы.
С надеждою: в краю, где нет людей
И небеса к ним будут благосклонны.
Надежды пламень, как ночной пожар
– Несется, оставляя море боли.
Края родные покидал кошмар:
Вампиры, волколаки, черти, троли…
Шёл целый мир, не поднимая глаз
Нас бросили, а может позабыли.
Остались те, кого прельщала власть…
Её они как видно получили.
Осенняя слякоть, прохлада
И ветер гуляет в саду.
Идти никуда мне не надо
И я никуда не пойду.
Мерцают в подсвечниках свечи,
И жарко натоплен камин.
Какой замечательный вечер,
Я в нём совершенно один.
Не хочется мне разговоров,
Не хочется видеть друзей.
Сверчок в темноте коридора
Играет на скрипке своей.
Уютного дома банальность
Душевный ласкает покой.
У нас совпадает тональность,
И книга лежит под рукой.
На завтра назначены встречи,
Проблемы, вопросы, дела…
Какой замечательный вечер
Мне жизнь на сегодня дала.
Непроизвольно
И постепенно,
Порой невольно,
Но неизменно,
Сквозь дни и ночи
Беду и счастье,
Не лучше прочих,
Но безучастней.
Ни отрицая, ни соглашаясь,
Хоть не взлетая,
Но не снижаясь
Не без сомнений
И колебаний…
Произведенье
Своих желаний.
Раззюзюканые зюки
Назюзюкались в зюке.
Зюкат зюки-паразюки
На зюзюком зюзюке.
Косые линии дождей
И снега мягкие пунктиры…
С годами, в памяти своей
Мы обнаруживаем дыры.
Был дождь, обычный проливной;
Друг к другу под балконом жались,
А за кирпичною стеной
Проблемы мира оставались.
А после? Солнце, лужи, смех…
Наверно так оно и было.
Но мы не помним, как на грех
И я забыл, и ты забыла.
Ты помнишь снег? Он шёл весь день,
Мы рядом шли и улыбались.
Не помнишь? Или вспомнить лень?
Растаял снег, а мы остались.
Обиды, слёзы: грохот, вой,
Ужасный смерч словесной пыли.
А кто из нас тому виной
И ты, и я давно забыли.
Не вспомнить всех прошедших дней…
И ни к чему, зато над миром
Косые линии дождей
И снега мягкие пунктиры.
Я рисую себя на листе:
Дыры глаз, загогулина носа.
Может быть, на могильной плите
Отразят меня более сносно.
Лист обычный, стандартный формат,
Карандаш между пальцев сжимаю.
Я рисую себя наугад;
Повезёт, может быть, угадаю.
Я рисую себя в пустоте,
Фон добавится позже, я знаю.
Так надежда скользит по мечте,
Так реальность всё это стирает.
Я возьму листок,
Прочерчу на нём линию;
Прямо между строк
Расплывается синее.
Из чернил струя
Синий цвет здесь оставила.
Только линия
Ничего не добавила.
В лабиринтах слов
Словно дети теряемся.
Как из страшных снов,
Мы из книг выбираемся.
Кто-то прочертил
Рядом красную линию,
Будто бы спросил:
Ну зачем же тут синее?
***
Снежане Малышевой посвящается
Терпит бедная бумага
Описанья Карадага
Терпким словом «Карадаг»
Украшают стихофлаг
И несут над головой,
Предовольные собой.
Дескать, «я здесь побывал,
В море синее плевал,
Тусовался, приобщался,
И винишком баловался».
Так и есть, не буду спорить,
Но как надпись на заборе,
На бумаге Карадаг,
Здесь совсем «не при делах».
9.09.2004
Коктебель
***
Вечер
И снова вечер, и опять тоска,
И хлещет ветер злого Коктебеля.
И тротуар – стиральная доска,
И эта фестивальная неделя…
Здесь воздух вдохновением пропит,
И алкоголя выпито немало;
А мне идёт навстречу вечный жид,
Укрытый с головою в одеяло.
Да греки были видимо правы,
Считая ЭТО краем ойкумены…
И не идет из глупой головы,
Что здесь необратимы перемены.
Но впрочем, что до этих перемен?
Они влачат своё существованье.
А я – всего лишь глупый Гуимплен,
Который загадал своё желанье.
Зарыл слова и плюнул на песок,
Удобрив солончак отборным матом.
Но раздаётся снизу голосок,
Что все на свете требует оплаты.
Я заплачу, и думаю, не раз.
Как говорится, торг здесь неуместен…
В душе моей мелодия лилась,
Но будет ли она когда-то песней?
10.09.2004
Коктебель
***
Поэтам
Поэты, вы мне надоели,
Все это уже перебор.
В течение целой недели
Терпел поэтический вздор.
И сам я к тому же стал вздорным,
Того и гляди, укушу.
«Хотите, я буду покорным»?
Хотите, прощенья спрошу?
За что? Да пустое, забудьте;
Вы приняли это всерьёз?
В гроссбух человеческих судеб
Поэт лишь сумятицу внёс.
«Под внешностью этой таится
Ранимая очень душа».
А может маньяка-убийцы?
А может вообще ни шиша?
Я прошлого века перчатку
Швыряю в снобистских зануд.
А мне говорят: «это гадко,
Милейший, ведь Вас не поймут».
Плетите словЕса, плетите,
Встаёт Чичибабина тень.
Летите перчатки, летите
В грядущего дня хренотень.
Быть может какая и вмажет
Кому-нибудь выше колен.
И мне, безусловно, докажут,
Что я лишь паяц-гуимплен.
Что двери богемного рая
Не примут такой моветон.
Конечно не примут, я знаю…
Пардон, дорогие, пардон.
Поэты, вы мне надоели.
А я вас, надеюсь, достал!
Вы что-то сказать мне хотели?
Конечно. Вы правы. НАХАЛ!
11.09.2004
Коктебель
Засияли кармином струны,
Превращается в музыку сталь.
И колёса незримой фортуны
Обращают удачу в печаль.
Наши лица укрыты под маской
От чужих посторонних людей.
Мы придумали светлую сказку
И довольны уловкой своей.
Наша жизнь - сочетанье моментов,
Свет и тень, суета и покой.
Мы себя отдаём под проценты
И заплатим за всё головой.
Помутнел наш священный Грааль,
Все граали мутнеют с годами.
И когда-то разящая сталь,
Нынче – ржавая пыль под ногами.
На поверхности древних зеркал
Бродят духов прошедшего тени.
Отражался и в них идеал,
Но увы, только доли мгновенья.
Сталактитов холодный оскал,
Сталагмитов кривая усмешка
- Отраженье разрушенных скал,
В подземелье упавшая решка.
Нелегко подниматься с колен,
Если ты их когда-то утратил.
Что есть жизнь? Череда перемен,
При известном для всех результате.
4.1.2005г
Я получил прививку от беды.
Был шприц наполнен горечью утраты.
Не правда ли, осенние цветы
Напоминают яркие заплаты.
Я смотрел сегодня на дорогу,
На меня дорога не смотрела.
Я просил тебя не так уж много,
И того ты дать не захотела.
На тебя смотрел я сквозь витрины,
В них толпой стояли манекены.
Изгибаясь талией осиной,
Ты им улыбалась неизменно.
В небе тучи мрачные сгустились,
А дождя как будто нет в помине,
Мы с тобою рядом очутились
– Марципаны с привкусом полыни.
Если лист кружится над водою,
Значит, есть, пока, вода и листья.
Анекдот с огромной бородою
О моей рассказывает жизни.
«Там упал, а там сказал такое…»
– Я согласен так оно и было.
Солнце заходило над рекою,
В этот миг меня ты полюбила.
Нет мечты, которой нет предела,
Очень ограниченны желанья.
Горько думать, но наверно тело,
Брошено душе, как подаянье.
В жизни нет ни счастья, ни забвенья
Это привилегия нирваны.
За окном клубятся испаренья,
Люди называют их туманом.
Музыка тины болотной
В сине-зелёных аккордах…
Стала погода нелётной,
Ветром дождливым по морде.
Льётся болотная песня
- Рэп ожиревших лягушек.
Средняя русская местность,
Средняя русская скушность
Это исконное наше,
Что не отнять супостатам.
Варят славянскую кашу
С долей изрядною мата.
Пусть нам не тычет чужбина
Уровнем жизни поганым;
Наша болотная тина
Плещется в наших стаканах.
По мотивам стихов
Снежаны Малышевой
Я увидел тебя в лабиринте своих отражений,
Среди жухлой травы у подножия мятущихся скал.
Чередой аватар, инкарнаций и самосожжений
Я увидел тебя, хотя вроде совсем не искал.
Ты прошла через сны нереально-далёкого лета,
Ты вливалась рекой в океаны безумных надежд.
И ступая по кромке размытого лунного света,
Укрывала себя серебром паутинных одежд.
Поглощала миры череда бесполезных иллюзий,
Над вершинами гор проносилась морская волна.
На пределе сознанья рыдала забытая муза,
И скользила слеза по ущельям вселенского дна.
Если есть две реки, между ними всегда междуречье.
Если есть две руки, то и сердце меж ними тогда.
И родился весь мир в результате единственной встречи.
Так случилось однажды, и думаю, будет всегда.
20.9.2004г
Я вездесущ, я от начала.
Но вы не видите меня.
Моя звезда не воссияла
Её не зреть при свете дня.
Я есмь великий прорицатель
Со словом правды на устах.
Но ваши души гложет страх;
Он вам и бич и бичеватель…
Коль невозможно мне поверить,
Так верьте хоть делам моим.
А слава что? – приятный дым,
Ей человека не измерить.
Есть Я и есть Меня Пославший.
Мы вместе, хоть и вдалеке.
Пусть знает всякий, Нас не знавший:
Вы все у Господа в руке.
Вы знали, но без пониманья,
Вы слепы, глухи и немы.
К чему вам истины познанье,
Коль стал приятен кров тюрьмы.
Внемлите – Я есмь Свет и Слово.
Пусть всё идёт своим чредом.
Я не желаю вам плохого, -
Воздастся каждому потом.
Мороз и стужа изначальны.
(Вы загляните в календарь).
Финал Снегурочки печальный
Всех издавна ввергал в печаль.
Жила счастливо в тихой сказке
На вид – так просто топ-модель.
Виновен в горестной развязке
Таёжный Казанова – Лель.
Не то чтобы она любила,
Но глаз ложила не шутя.
А в чём таится женщин сила,
Не знало бедное дитя.
Нет, чтоб заняться макияжем,
Иль Камасутру почитать…
Она ж себе такую лажу
Сумела в жизни подогнать!
Решила, что всему причина
Холодность тела и души.
Ей просто нужен был мужчина,
Да где ж найдёшь его в глуши?
Нагрелось бедное созданье,
Затем исчезло без следа.
Да, половое созреванье
Для всех родителей беда.
Королевство надкушенных пряников
И застиранной блёклой мечты,
Приюти неприкаянных странников,
Силы нет у них дальше идти.
Приюти не увидевших истины,
Но всё сделавших чтобы найти.
И надежды увядшими листьями
Простели перед ними пути.
Посели среди леса забвения,
Где не дуют ветра суеты;
Где не вспыхнет огонь озарения,
И мечты превратятся в мечты.
Королевство извечной иллюзии
В неизвестных далёких горах,
Воплощенье нелепой аллюзии,
В нём неведомы горе и страх.
Чёрный гнев или горечь раскаянья
Не доносят сюда свой порыв.
Королевство смешного страдания
Не покинем, хоть час в нём пробыв.
Так уютно и чисто и слаженно,
И ворота открыты всегда.
Я вошёл бы, но есть что-то важное,
Что меня не пускает туда.
В лесу родилась ёлочка,
Такие, брат, дела…
Пошла она на полочки
И на комод пошла.
Приехал жлоб с огромною
Бензиновой пилой,
Осталось место ровное
И я гляжу с тоской
На маленькие ёлочки,
Которые растут:
Зелёные иголочки
На кладбище пойдут.
Торчат домины грязные
Бетона и стекла;
Недели две до праздника,
Машина привезла
Зелёненькие трупики
С текущею смолой.
На них повесят кубики
И шарик расписной.
Садисты малолетние
Закружат хоровод,
Подарочки конкретные
Им дядя принесёт;
С еловою дубиною
И нос как у бомжа,
Покрыта шуба инеем,
Войдёт он в дверь, дрожа.
Раздаст детям подарочки
И рюмку навернёт,
Потом добавит парочку
-- Сегодня Новый год.
Нажрутся самогоночки
И сала из села…
В лесу родилась ёлочка,
В лесу она росла…
Душа, как лейденская банка,
Отдала сразу весь заряд.
И на платформе полустанка
Две тени мёртвые стоят.
Тень не родившегося чувства
И погребённой суеты.
На полустанке голо, пусто,
Хоть там есть я и там есть ты.
Душа, в сомнительном восторге,
Саму себя не берегла;
Над ней с копьём Святой Георгий,
Под ней кипящая смола.
А время хлещет сапогами
Зародыш будущего дня.
Летит журавлик-оригами
В потоках адского огня.
Ваши возгласы спугнули,
Словно птиц во время танца.
Вы слизали поцелуи
Языком протуберанца.
Ваши губы не умеют
Быть обласканы другими.
Ваши волосы редеют,
И тускнеет Ваше имя.
Стал гнусавить голос звонкий,
А в глазах сквозит усталость.
И от прежнего ребёнка
Ничего уж не осталось.
Вас приводит в раздраженье
То, чего не испытали
И пугают ощущенья
Те, что ранее прельщали.
На лицо надета маска,
А душа плащом укрыта.
Вы любили слушать сказки
Про героев и бандитов.
Ни минуты упоенья,
Не изведать Вам уж боле.
А счастливые мгновенья
Отдаются старой болью.
Вдохновение на лицах
Бередит былые раны,
Вы уже успели сжиться
Со своею ролью странной.
В лету канули те годы,
Когда Вы калёной сталью
Эфемерную свободу
У любви отвоевали.
Я смеюсь над Вами в голос:
Столько глупого старанья…
Если б Вы, хотя б на волос,
Приближались к пониманью.
Из букв составлены слова,
Так где же ты тут видишь факты?
Лежат словесные дрова
– Плоды внетворческого акта.
Любое слово без души,
Увы, всего лишь только слово.
Хоть миллионы напиши,
И что здесь собственно такого?
Всё на свете развеет ветер,
День грядущий окутан тайной,
Отзвучавшая песня, где ты?
На душе так легко и странно.
Света луч порождает тени,
А струна, оборвавшись, плачет.
Если жизнь ничего не изменит,
То и смерть ничего не значит.
Музыка рвущейся стали
Таяла в небе морозном,
Рушились древние скалы,
Гасли последние звёзды.
Стужа сменялась жаром,
В тело вбивались гвозди,
Новое было старым,
Это взрывались звёзды.
Ты удивлённо моргала
И говорила: «да брось ты».
Что-то во мне умирало…
Думаю, это звёзды.
Л а н ц е л о т: Люди испугались бы,
увидев своими глазами, во что превратились их души.
Они на смерть пошли бы, а не остались покорённым народом. Кто бы тогда кормил вас?
Евгений Шварц. «Дракон».
Все злочинно в злочинній державі,
Де злодюг захищає закон.
Проти усмішки ікла криваві
Знову вищірив Влади Дракон.
Вже не раз так бувало у світі,
Кров лилася рікою нараз.
Не дракон, то драконові діти
З небуття повставали всякчас.
- “Вбий дракона”, дракона вбивали,
Та натомність з`являвся новий…
Всі народи ця доля спіткала;
Жаль, не виняток цьому і мій.
Крізь історію нашу проходить
Ціла низка всіляких тварюк.
Ти такий як і всі, мій народе;
Всі зазнали драконових мук.
Чергова перед нами навала,
Черговий перевертень – дракон.
Але посмішка нас об`єднала,
І ніхто не стоїть осторонь.
Ні мечем, ні вогнем ще ніколи
Не вдавалось потвору здолать.
Та я усмішки бачу довкола,
А дракони від ляку тремтять.
6.12.2004 р.
Так случилось, сплелись воедино
В этот час миллионы сердец.
И державою Украина
Ощутила себя, наконец.
Люди вспомнили честь и бесчестье
И про то, что все вместе – народ.
Так давно позабытое – «вместе»…
Думал я, никогда не придёт,
Не настанет подобное время,
Но ошибся, и этому рад!
Мы народ, каждый вместе со всеми,
И дай Бог не свернуть нам назад.
10.12.2004г
Давно момента истины
Утрачено значение.
Оторванными листьями
По озеру забвения,
Скользим с высот свержённые,
А может не взлетевшие.
И крылья обожжённые,
И души обгоревшие.
Скользим, передвигаемся,
Влекомые стремлением.
И жизни удивляемся
В минуты вдохновения.
Над нами необъятное
Небес Древнейших Знание,
И мы глотками жадными
Вдыхаем Понимание.
Такими видно созданы,
И нечего печалиться.
Летит листок оторванный,
Над озером вращается.
За слово цепляется слово;
Тот скажет, тот песню споёт.
Ничто в этом мире не ново,
Где каждый второй - идиот.
Волна бесполезных усилий
Всегда себе место найдёт,
Рядами оставив могилы,
Где каждый второй - идиот.
Что делать? Спроси у любого,
Но только откроет он рот
И вымолвит первое слово,
Решишь: может я – идиот?
Кипит возмущенье всё тише,
Я знаю – всё это пройдёт.
Один идиот что-то пишет,
Другой это что-то прочтёт.
Дорога, что шла по высокому склону,
Делила весь мир на две равные части.
По нежному своду небес благосклонных
Катилась луна, но лишь только отчасти.
Симфония звуков, ласкающих душу,
Собой заполняла простор поднебесья.
Вот только беда, что умение слушать
Забрала с собою забытая песня.
Смешное сплетенье престраннейших судеб
Замызгано кистью в зелёную краску;
На грязной стене нарисованы люди,
На них нарисованы грязные маски.
Дорога делила, презрев компромиссы,
Подмяв под себя безутешную жалость;
Над нею рыдали седые актрисы,
Из глаз выжимая всё то, что осталось.
Почтенный ублюдок мечтательным взглядом
Скользил по дороге в незримые дали,
Теряли рассудок стоящие рядом,
На спины друг - другу цепляя медали.
Я шел по дороге, и было мне странно
Глядеть на уродов ликующих рядом.
Искусство – особая форма обмана…
Вас всех обманули, чему же вы рады?
Колись таки тебе покину,
Подамся у чужі світи,
Моя шановна Україно,
Взірець чесноти і цноти.
Твоє минуле заповзяте,
Де то татари, то ляхИ
Тягли жінок, палили хати,
А потім старшиї брати
На тебе лапу наложили
І заходилися скубать,
Поспіль витягуючи жили,
Вкраїна - ненько, твою мать.
Народ завзятий і тямущий.
Робити може, вміє пить.
Стискає серце дужче й дужче…
Я розумію – можна жить.
У гімні нашому співають:
Іще не вмерла ти єси.
Мені ті співи душу крають,
Та ти ж останнє оддаси.
Своїм панам несамовитим,
Своїм міністрам злодюгАм.
Я більше тут не хочу жити,
Хоча й не хочу жити ТАМ.
1998 р.
Всё будет так, последнее желанье
Я выдерну из тела, будто нож.
Надежда увенчается страданьем
И горькой правдой обернётся ложь.
Всё будет так, последние минуты
Сплетутся в предпоследние часы.
А истина, достигнув абсолюта,
Контрольной гирей ляжет на весы.
Всё будет… Ничего уже не будет!
Последний вздох, последняя слеза.
Я вас прошу, простите меня люди
За то, что я мозолил вам глаза.
Последний штрих к случайному портрету,
Каким из нас является любой…
Вопрос – совсем не повод для ответа.
Всё будет… И со мною и с тобой.
Среди бесчисленных светил
Я вольно выбрал мир наш строгий.
И в этом мире полюбил
Одни весёлые дороги.
Н. Гумилёв
Творец творил,
Купец купил,
Глагол глаголил беспощадно.
Средь поэтических могил
Мне наиболее приятна
Та, что оставив по себе,
В той самой бозе я почину.
Мудрец мудрил,
Хитрец хитрил,
Спиною попирая спину,
Теснились призраки в трубе
И печь от этого чадила.
А рядом церковь, поп, кадило,
Моя грядущая могила…
Сплеталось всё в моей судьбе.
Судьба плела, плевала, выла
И улыбалась, и сбылась.
Ещё двенадцать не пробило,
Ещё меня не удавила
Моя вторая ипостась.
Остряк острил,
Кулак дробил,
Крамола кольцами свивалась.
Среди бесчисленных светил
Я выбирал и находил
Почти всегда. Лишь только малость
Мне не давала, не даёт
И думаю, не даст покоя:
Когда растает жизни лёд,
Куда душа моя уйдёт?
И что душа моя такое?
Чудак чудил,
Мастак мастил,
Мыслитель мыслил. Драпировки
Не прикрывали пустоты,
И лишь наличие мечты
Держало их прочней верёвки.
А я слагал и умножал,
И вычитал без сожаленья.
Но тень опять сменялась тенью,
Сменялась истина сомненьем
И в никуда катился вал…
Финал.
Перезвон колокольчиков пьяный,
Или все это кажется мне:
Может вилкой стучат по стакану,
Может капли дождя на окне.
Замирает душа в ожидании,
-От банальности сводит скулу.
Это зубы болят в подсознании,
Это в разум вгоняют иглу.
Обернулась инъекцией боли
Колокольчиков пьяная трель;
И сорвались на нервах мозоли,
И в ушах завывает метель.
Что за звон в вышине раздаётся
Над великою русской,.. пардон…
Этот звон у нас славой зовётся,
Это рельсы звенят о вагон.
Жизнь полна вариаций на тему:
Перезвон, пустозвон, звонкий смех…
Колокольчики бьются о стену,
Колокольчиков хватит на всех.
Ленке – художнице посвящается
Ты нарисуешь свет в окне,
Ты нарисуешь дом и звёзды.
Чуть позже двери на стене,
Чтоб мог войти порою поздней.
Ты нарисуешь для меня
Улыбку, стол и вкусный ужин.
Мы сядем рядом у огня,
Ты нарисуешь ночь снаружи.
Ты нарисуешь нам кровать,
Над ней светильник вполнакала.
Мне очень хочется узнать
– Меня ты не нарисовала?