Иисусе на плахе
От пылающих глаз Сатаны
Глаза отвел...
Возник земной искус
В зеленой сини -
Глазастый Иисус -
Господен сыне.
Духовностью влеком,
С мечтой о благе,
Ступает босиком
По теплой влаге.
Светлейший луч сквозной -
Его молитва,
Что ангельской слезой
В пути полита.
С восхода отдан весь
Цветам и звездам, -
Несет земную весть
Господним звездам.
Кто воет позади?! -
Шакал ли? - Бес ли?!
Казни, но пощади,
Отец небесный!
Удушья тяжкий слой.
Тяжелый воздых.
И дьявольской хулой
Оплеван воздух.
.......................................
Иуда - темнолиц,
Как ствол осины.
Огневолосый лис
С глазами псины.
Он любит звон ключей
И куш случайный.
Иуда - казначей -
Общинник тайный.
На вечное житье
судьбой опознан.
Он - ученик ее,
Ее апостол.
Не клонится к вину,
Не знает гнева.но любит он одну...
О Божья дева!!
Он свят. как благодать.
Он гибче йога.
Что может он отдать? -
Лишь только Бога.
Шепнул полночный дух
Обняв Иуду:
“Ты есть один из двух! -
Я с вами буду.”
..........................................................
Ах, стыдно неземной,
Летучей птахе
Почувствовать спиной
Всю тягу плахи!
А плоти жалкий стон?!
А слезы злые?!
Небесной жизни сон.
И сны земные.
В забвенье пал гонец.
Душа молчала.
Вот миг, когда конец
Явил начало.
Ты выпал из гнезда,
Птенец вселенной! -
Твоя душа - звезда
Во тьме нетленной.
Под млечностью кадил
Завис над бездной.
Казнил, но пощадил
Отец небесный.
Постиг земную суть -
Пылают кости.
В глазницах - Млечный путь.
В запястьях - гвозди.
......................................
Как лунное кольцо,
Как лик божницы,
Надвинулось лицо
Былой блудницы.
От Млечного Креста
Неотдалимы -
Молящие уста,
Сны Магдалины.
Ни дева, ни жена, -
О Божьем сыне
Печалится она -
Дитя пустыни.
Меж чахнущих хлебов -
В захлестах смога -
Зовет свою любовь -
Живого Бога.
Зовет душа - не плоть, -
Так зычут гуси:
“Сойди ко мне, Господь!
О Иисусе!”
А вечности шуга
Воняет тиной.
И адская дуга -
Над Палестиной.
* * *
Листва в Иудее опала…
Бездомье пришло и опала –
Вся крыша судьбы протекла…
Он молвил: «послушай, Иуда! –
Теперь мне действительно худо, –
Рискни, приюти до тепла…
Мне худо, ты слышишь, Иуда?
Что далее – голод, простуда,
И может быть, даже – арест!..»
Иуда взмолился: «Учитель!
Ты – мученик наш и мучитель!
Спасенье для гения – крест!..»
Без лишних упреков и прений
Ушел успокоенный гений,
Убрел от людского тепла…
А зимней природы опала
Дождями и снегом опала…
Вся крыша судьбы протекла!..
* * *
Левизна сентября
Так наивна, что впору заплакать.
Вольный ветер трубит –
Ни о чем, ни о чем, ни о чем…
И похож небосвод
На безродную тихую пахоть.
И дождинка парит
Над усталым, безродным плечом.
Несмотря ни на что
Все собаки добры и сонливы,
Затаился намек
В неопознанной солнечной тьме.
Ах, угасли вдали
Долголетьем пропахшие нивы,
Лишь холодный пейзаж
У холодной души на уме.
Птиц непонятых круг
Заклубился к небесному мысу,
В перелесье паленом
Предвестье зимы – топоры.
Очень хочется вдруг
В каждой женщине видеть Ларису,
Василису, Алену –
Сестру этой странной поры.
Что же делать когда
Ничего не исправить нарочно,
По осенней реке
За волной наплывает волна.
Спозаранья душа
Вольнодумна, смурна и молочна.
Ах, невинна до слез
Этих прожитых дней левизна!
* * *
Когда Господней смерти лапа
Меня потащит в рай,
Проснется дочка: «Па-па! Па-па!
Я здесь! Не умирай!
И заскулит в ночи спросонок,
Заголосит во тьму
Моя травинка, мой ребенок
Ненужный никому.
* * *
На драном лужке в Гефсиманском саду
Сбивались в бараний кружок,
А солнечный спрут в этом райском аду
По-черному жег.
Бесполые юноши вякнули тост
Во здравие рек и хлебов.
«Была бы любовь!» – отозвался Христос, –
«Была бы любовь!»
Лягушечья желчь исторгалась из уст,
Дымилась испарина лбов…
«Была бы любовь!» – отмахнулся Исус, –
«Была бы любовь!…
Вселенская ржа не имеет границ!
И только любви – не распять!..»
А странное облако, падая ниц,
Взмывало опять…
* * *
Сохнут простиранных тучек простыни…
Божий безумец уходит в пустыни…
А по следам боголепного сына
Вяло хромает приблудная псина.
Ищет безумец блаженное место–
Месит ногами песчаное тесто.
Псина натертую лапу замоет –
В спину Мессии угрюмо завоет.
Ветры взывают: «Ах, дети вы дети!
Дети вы, дети! – куда же вас дети?!..
Все мы срамны в этом мире убогом,
Все мы равны перед Господом Богом…»
Ветры по-бесьи пески подвевают…
Да в занебесье свищи подвывают…
Так и бредут – обреченные, в паре –
Две сироты…Две безумные твари.
ИНОМИРЕЦ
/триптих-гипотеза/
I.
Над Иудеей, прокаженной и святой,
Над человечьей срамотой и суетой,
Провисло корабля мерцающее дно
И тучей грозовой окуталось оно…
И псевдобога тяжеленная рука
В миг расставанья по-отечески легка…
И псевдочеловек, прекрасный и нагой,
На огненный песок ступил босой ногой…
И хлынул ливень…
II.
“Я – сын Господен! – что тебе во мне?!”
“Нет, погоди. Однажды на войне
/Когда еще у кесаря в опале
Я не был/, мы в шатре походном спали.
И я спросил: как долог римский век?
Ответил кесарь: “Мир стоит на страхе!
Но помни: розы не растут на прахе!..”
Мне жаль его… Он слабый человек…
А я живуч, коварен и силен,
Мой череп слишком густо заселен
Идеями, угодными судьбе!
Моя удача – кроется в тебе!
Смирись, мой сероглазый пьедестал!..”
“Прости, Пилат! – я так от вас устал!..”
“О, мудрый плут! Я верю в наш венец!
Легенда есть, но надобен конец! –
Эй, стража!..”
III.
Что видел Ирод? – только молнию в пыли…
Что слышал Понтий? – только бабий стон земли…
Взглянул с креста Христос на космолетный след,
И сам закрыл глаза. На много тысяч лет.
* * *
По горным, утренним, по белым рекам
Я приплыву к тебе однажды летом.
Везде недолгий гость, везде - прохожий,
Я окажусь опять в твоей прихожей.
Я расскажу тебе, как было плохо,
Я соберу опять себя по крохам.
* * *
Жандарм сыграл сквозную роль.
Позорно струсила газета.
Смолчал запрошенный король.
Все отмахнулись от поэта…
Храпит поэт!. .Житуха - во!..
Над ним хоров небесных спевка…
А кормит гения того
Одна лишь уличная девка…
* * *
В карманах у Поэта - ни хруста.
Он жалкое подобие Христа.
Среди бычков, объедков и бумаг
Спит Магдалина - голая - впотьмах…
Гляди, Поэт, в казенный блеск палат!- -
Там ждет тебя издательский Пилат!…
* * *
Слепые силуэты Петрограда…
Густой туман, как дым пороховой…
А он поник белесой головой
Над столиком трактира «Эльдорадо».
Совсем не «Эльдорадо»… Нет, не то…
Пульсирует заточенная жилка,
Роняет блики смрадная коптилка
На черное старинное пальто.
Шарманка задыхается за дверью,
Надсадно, и простуженно сипит…
И деревяшка адская скрипит.
И чья-то рожа смотрит в окна зверем…
Его рука немыслимо бела…
Нет, он не спит, он только стиснул веки.
Как трудно быть мужчиной в этом веке,
Когда зовут в ночи колокола!
А над кабацкой стойкой незнакомка
Кокоткой размалеванной грустит.
А он руками белыми хрустит.
А он смеется коротко и ломко.
Потом встает и падает стакан,
И он ногой ступает на осколки.
И сразу в грудь ударит ветер колкий,
И двинется над городом туман.
Он у мальчишки спросит папиросы,
А впереди – неясные, как сны,
Горят в тумане красные костры,
Шагают гулко красные матросы.
* * *
Слетают листья с Болдинского сада,
И свист синицы за душу берет.
А в голубых глазах у Александра
Неяркое свечение берез.
Суров арап великого Петра!
А внуку – только детские забавы…
Он засмеется белыми зубами
Под легкий скрип гусиного пера.
«Ребятушки! Один у вас отец!»
И на крыльце Пугач в татарской бурке…
А на балах, в гранитном Петербурге
Позванивает шпорами Дантес…
На сотни верст густой и гулкий лес…
Тебя, Россия, твой изгнанник пишет…
Вот он умолк… А может быть он слышит
Прощальный крик гусей из-под небес?!..
Она все ближе – теплая зима,
Где выстрелы, как детские хлопушки,
Где в синий снег падет руками Пушкин,
И из под рук вдруг вырвется земля…
И Натали доложат: «Он убит».
Ей кто-то скажет: «Вы теперь свободны».
И с белых плеч сорвется мех соболий,
И медальон на шее задрожит.
Пробьется луч весенний, золотой.
И будут бить на празднике из пушки.
И только под Михайловским, в церквушке,
Звонарь встревожит колокол литой…
Ну а пока – туманная пора.
Все в липкой паутине бабье лето.
И небо – в голубых глазах поэта!
И нервный скрип гусиного пера…
* * *
Мне пришла фантазия,
Что Россия – Азия!
Ну а если без сиропа,
Мы, конечно, - не Европа.
А пример тому Москва
(Коль не пусто в темени!),
Здесь резвится татарва
Рыжая от времени.
Во скелете – узкая,
В документе – русская.
Под старинный звон гитары,
У старинного метро,
Мне старинные татары
Улыбаются хитро.
Водяное пиво пьют
И примерно так поют:
«Не дают на почте визу
К папе нашему – Чингизу!
Не желаем ночевать,
А желаем – кочевать!»
Вот поэтому всему,
Потому и посему
Мне пришла фантазия,
Что Россия – Азия!
Прошла зима, настало лето, –
Спасибо партии за это!
За то, что дым идет в трубе,
Спасибо, партия, тебе!
За то, что день сменил зарю,
Я партию благодарю!
За пятницей у нас суббота –
Ведь это партии забота!
А за субботой выходной.
Спасибо партии родной!
Спасибо партии с народом
За то, что дышим кислородом!
У моей милой грудь бела –
Всё это партия дала.
И хоть я с ней в постели сплю,
Тебя я, партия, люблю!
* * *
Сгорел в подбитом старом танке,
Останки вылизал огонь…
И мать на дальнем полустанке
В сундук поставила гармонь…
И прикорнула на лежанке,
Фитиль убавила на треть…
И снова сын в горящем танке!
Все сто ночей ему гореть!..
И тысячу ночей гореть!…
Ни отдохнуть, ни умереть!
* * *
Танки шли по Руси, придыхая…
Танки шли на восток по прямой…
И кричала дошкольница Хая:
«Мамка! Тракторы! Ой!..»
Подгорала земля, что коврига.
На подовом каленом листе,
И крестился пропойный расстрига:
«Иисусе Христе!..»
Круглосуточно вякали стекла,
Крались танки в туманах Руси…
И вздыхала двужильная Фекла:
«Сын родимый, спаси!»
А сыночек – румяный лицом,
В обороне залег с ружьецом,
И клубился над ним, молодым,
Трубок маршальских вдумчивый дым.
Каунас, Таллин, Рига,
Бах с голубой слезой.
Сплющенная коврига
Под громовой кирзой.
Каунас. Рига. Таллин.
Красные кровь и пот.
То-то бессмертный Сталин
Красные вина пьет!
* * *
На соборе профиль прусский –
Благородный Бах.
А в камнях – солдатик русский
С кровью на губах…
На руке наколка – «Ира»,
Медное кольцо…
А всесильный Бах от мира
Отвернул лицо.
В паучьих руинах Берлина
Гармоника душеньку пьет.
И снайпер Василий Калина
Чечетку заливисто бьет.
Суворовский марш барабанный
Крошит мировую зарю!
И ветер портяночный, банный
Щекочет Европе ноздрю!
Средь редких винтовочных стуков
С российской натугой в лице,
Нафабренный выбритый Жуков
На белом идет жеребце!
При маршальском чине убогом
Он прост, как любой генерал!
Он чист перед Господом Богом!
Он сам, как Всевышний карал!
В нем дух гулевого боярства!
Истории тучная стать!
Он волен создать государства,
И каменным идолом стать!
А куцый, вертлявый союзник,
Коль смаху по-русски прижать,
Подтянет казенный подгузник,
Чтоб легче к Ла-Маншу бежать!
И тот, в окружении башен,
В своем допотопном Кремле
Не так уж всесилен и страшен
На этой победной золе!..
В паучьих руинах Берлина
Коль вышел такой тарарам
Хлебнула душа славянина
Солдатских бездонных сто грамм!
Хмелеет в припадке величья
От славы глухой немой
И шея лиловая, бычья
Надрезана белой каймой!
В гранитные латы его бы!
Что в камне остыл, пообвык!
Хмельной похититель Европы
Славянский распаренный бык!
* * *
Голодаю душой и карманом,
И желудок, понятно, пустой.
Разразиться бы толстым романом,
Как какой-нибудь пятый Толстой!
Закатиться б с жокеем в усадьбу!
Поразмять лошадиную рать!..
А потом на крестьянскую свадьбу
По-отечески томно взирать…
Притулиться б к разлапистой деве,
Что на барщину ходит полоть,
Как Адам новоявленной Еве,
Подарить ей костлявую плоть…
Только я - не эстет и не барин,
И далек от подобных идей,
Я -невзрачный московский хазарин,
Если проще сказать - иудей.
За ночь высохли зимние боты,
Старый зонт растопырен, как щит…
Ровно час до любимой работы…
Чу! Будильник под сердцем трещит!..
* * *
«Пиита, веришь в Бога?»
Тишком спросили сбоку.
Увы, не верю в Бога,
А просто верю Богу…
Он - Бог всегда во мне,
Как эта даль в окне.
* * *
Под чугунным небосводом,
Над крестьянским черным бродом,
Где болотом пахнет муть,
Где ночами лезет жуть;
Над невинной русской кровью,
Над захарканной любовью
Пушкин плачет у ольхи...
Жизни нет - а что - стихи?!..
* * *
Лучи последние померкли.
Леса к деревне подошли.
И тихо-тихо, словно в церкви
Свечу вечернюю зажгли…
Загоготали где-то кони…
И по душе проходит гул, –
Как будто кто на колокольне
Слегка веревку колыхнул…
Я думаю, Исус писал стихи,
Плел сети из волшебной чепухи...
А жизнь Христа -была душой поэта,
Иначе как?! Откуда бы все это?!
В кругу слепых, болезненых племен
Он, как слепец, питал себя обманом...
И не был ли Иуда графоманом? -
Неузнанным Сальери тех времен?!..
* * *
И душу, и тело недугом свело.
Лицо уподобилось роже!
И стало в глазах от страданий светло,
И крикнул несчастный: "О Боже!.."
Но грохот сорвался в немереной мгле,
И эхо взревело сиреной!..
"Хо-хо!.." - пронеслось по родимой земле...
"Ха-ха!.." - понеслось по вселенной...
Иуда взял бездарно - серебром,
Сбил цену на предательство людское.
И праведный над ним разверзся гром!
А взял бы золотом - хоть помер бы в покое!
Как любила Христа Магдалина! -
Извивалась под грязным плащом,
Улыбалась похабно и длинно,
И толкала Иуду плечом...
А пустыня в предчувствии чуда
Обмирала и куталась в хмарь...
Как любил Магдалину Иуда!
Как ласкал Магдалину Иуда!!
Как терзал неподкупную тварь!!!
* * *
Гремучей змеей изогнулся Исус:
“Что значил без Евы Адам?!
За стон Магдалины, за потный искус,
Я всех вас предам и продам!..
Чиста ли в разбитом колодце вода? –
Колодец зацвел и протух…
А жажда придушит: лакай – не беда!”
Иудина плоть прошептала: “О да!”
“Умри!!” – воспротивился дух.
* * *
Я заглянул в зерцало Бытия…
Прозрачный звон слегка коснулся слуха…
Чу! – за спиной стояла побируха!
“Ты Смерть моя?” – едва промолвил я.
“Я – Жизнь твоя…” – прошамкала старуха.
* * *
Вечная тема моя -
Зеркало, ворон, змея.
Стало быть, в этом я - спец
(Зеркало. Ворон. Слепец.).
Мерзну под лестницей я
(Зеркало…Ворон…Змея…).
Хрупаю постный супец
(Зеркало. Ворон. Слепец.).
Сыто глумятся друзья
(Зеркало, ворон, змея).
Дарит монетку скупец
(Зеркало! Ворон! Слепец!).
Спит Магдалина моя
Зеркало…Ворон… Змея…
* * *
Брел оборванец по земле
В кругу семи ветров,
Он смачно грелся на золе
Притоптанных костров.
Любил он, глядя на дымок,
Ладоши потирать,
И ничего уже не мог
Он больше потерять.
Господь и царь - из сердца вон…
Любимых - черт побрал!..
И над золой склонялся он,
И как дитя смеялся он, -
Ладоши потирал…
НЭПМАНСКАЯ БАЛЛАДА
Ну кто не знает Мандельштама?
Фигура-дура, скажем прямо:
Шатун, крамольный стихоплет,
В какой ты цвет его не выкрась.
Одни подачки: ест да пьет.
По виду – грач, по слухам – выкрест.
Но, черт возьми, какой пассаж,
Когда морали строгий страж
Его читает зло в гостиной:
С овчинку кажется уют!
И по лощеным барским спинам
Мурашки вящие снуют!..
Столица. Вкусный пар харчевни
Швейцары сумрачны и древни,
В хрустальной вазе мягкий хлеб.
Патруль - небритый и холодный -
Заглянет - грозный и свободный,
Слюну проглотит: «Ишь ты, нэп!»
Мой бог! Какая сервировка!
Тарелку взять – нужна сноровка,
Не двинь-ка локтем невзначай…
В окне - тельняшка. Клеш. Винтовка…
Пиит два супа спросит робко
И для жены – горячий чай.
Цивилизованный приказчик
С хозяйским прозвищем «Проказник»
На полового в нос ворчит.
Весь распомаженный и узкий
Гитарой ласково журчит,
Картавя на манер французский:
«Вся-то наша жизнюшка,
Как пустой стакан…
У меня на сердце бродит
Черный таракан…»
Морозно хлещут струи водки.
Рагу шипит на сковородке.
Приказчик! Душка! Пей до дна!..
Берет высоко и фальшиво
Гитары дряблая струна…
Ах, пшенный суп! Ну что за диво!..
* * *
Умолк вечерний птичий гам,
Вечерний птичий гам…
А Бог проходит по лугам…
Проходит по лугам…
Луга в туманной синеве,
В туманной синеве…
А Бог скрывается в траве…
Скрывается в траве…
* * *
Новорожденный дождичек
Предъявляет права,
Из серебряных ложечек
Пьют листва и трава.
Выбегают из логова
Детвора и зверье…
Все, конечно же, Богово!
А точнее –мое!…
* * *
Дождичка Божья манна
Благостна и туманна…
Падает на лесок
Жизни чистейший сок.
В дымке речных излук
Солнцем курится луг.
Кто там белеет, кто там,
Льнет к серебристым сотам…
По полю прямиком
Бог идет босиком.