Письмо от Вячеслава Лапшина.
Седьмой десяток лет покой не ведав,
С одною мыслью – все о нем узнать,
Разыскивает своего он деда.
Я в тысяча двенадцатом полку
На Волхове служил тогда в разведке.
В те дни войны гремел начальный гул,
И бомбы рвались рядом, пусть не метко.
Лапшин? Василий? Взгляд мутит слеза,
Декабрьских морозов нет лютее.
Открыты были лишь бойцов глаза.
К врагу – подумал – душ не нужно злее.
Ну где мне деда вашего узнать?! -
Заросшие густой щетиной лица,
Одни глаза, смутилась б тут и мать,
А мне в любом отец пропавший мнится…
Все рвались в бой, в ночь уходили мы,
Нет лучше беспокоить немцев ночью,
Бикфордов тлеет шнур среди зимы,
И в небо дот летит и фрицев клочья…
Лапшин, Василий? Взвод бойцов вставал,
Порой навстречу, может быть Василий.
Ваш дед огнем своим нас прикрывал,
Чтоб к комполка язык мы дотащили.
Горька по дедам наша память, друг,
По ним и по другим погибшим – свята.
Пусть ширится добра по миру круг.
Пусть все поймут – за зло придёт расплата.
Мы не забудем тех, кто в дни войны
Все их тяготы на себе носили.
Фашизму смерть – желаний нет иных.
Я ими жил и жил ваш дед – Василий!
Не зря стихи такие я писал,
Что огорчал и близких, и знакомых,
Сегодня удивляюсь я и сам
Что нахожусь не дома - в нюрсингхоме.
Случился незаметный пустячок -
Укол под сердцем, будто снова ранен -
И скорой вдруг движеньем увлечен,
И госпиталя врач преважный крайне...
Завёрнут в их контакты, провода,
И день за днем - томительней не вспомнить,
А прежней жизни только мрак и даль,
Но нюрсингхом, назначенный легко мне.
А для меня - он просто божий дар:
Моя родная третий год влачит там,
Теперь я буду с нею навсегда -
Ее опора, друг, ее защита.
Хоть прожили мы вместе много лет,
Где год скорее трудным был чем сытым,
Я воспеваю каждый как поэт,
Хотя в России не из знаменитых.
Мы тут пребудем вместе до конца -
Вдвоем, как не посмотришь, много лучше.
Судьба, спасибо от жены лица,
И от меня - за двуединства случай!!!
03/15/2012
Мне нужно обязательно писать
Чтоб мозгу дать хоть малую работу.
Я это за собой приметил сам:
Свой номер телефона вспомнить - труд, забота.
Поскольку одиноко я живу
Нет в комнатах пустынных звуков речи…
Мой мозг в покое полном - это жуть!
А сетевая информация - не лечит.
Поэзия друзей - она душе
При чтении свою приносит радость,
Но звуков речи нету для ушей
Чтецов бы голоса важней им слышать б надо…
Трудиться должен человека мозг.
Риторика - работа и искусство.
Извилины его как нити розг
Уложены под черепноёй коробкой густо.
И ты обязан ими шевелить,
За мыслью мысль рождать, потом и фразу,
Риторики твоей живая нить,
Есть чувственность ее, она таит соблазн
Глухим с рождения внимать словам
Тобой произносимой звонкой речи
Чтецов наука чтения права -
Артикулирующих слушать много легче.
Я дожил до престарческих годин,
Надеюсь этому не долго длиться.
И вышло так, что я совсем один,
И мысли есть в мозгу, и не с кем поделиться.
В стихах, что я без музыки пою
Не слышно так же пения и пташек,
Они про жизнь долгую мою,
И про мечту, чтобы другие жили краше!
02/05/2011
Годы мчатся очень быстро
Ход унять их может выстрел.
Боль избыть своим ногам нам
Можно лишь одним - наганом
Хочешь от Харона весть?
Перестань и пить и есть.
А врачебные лекарства -
Медицинское коварство.
16:05 21.01.2012
Где-то я в месяце июле
поклялся не писать больше
каждый стих к теме
все равно приводил больной,
а в Сочельник звонок
вдруг разбудил из Польши
и зазвучал Ядвиги
в трубке голос родной -
Все мне о вас известно
из стихов твоих грустных
только жизнь не чортом -
Богом тебе дана,
ты заживо не хорони
слова сочетать искусство
Им же тебе подаренное
от души и сполна!
Да, зима сейчас лютая
в Польше у нас, в особенности,
только за ней неминуемо
явится и весна
и в душу твою войдет
светлое ежеминутное
что-то, и об этом мысль мне
как молитва ясна…
Дело идет к концу,
я бесконечно стар,
мне бы лучше к лицу
враз покойником стать.
Вечная боль в ногах,
что носить меня - труд их, суть,
мне бы в руки наган -
их сократил бы путь,
Их устранил бы боль,
мрак лучше света - тишь...
смерть бытия есть соль -
без пробуждений спишь.
Ни находок, ни снов,
ни восторгов, тревог,
ни стихотворных слов -
Бог,
если есть Он,
Бог...
01/10/2012
Рите Бальминой
1
Меня всегда пронзает дрожь
когда стихи читаю Риты
ее сонет на кровь похож
они же и моей облиты
поэт, сердца людей тревожь
что лишь случайно не убиты
отстрочка им дана, ну что ж
пути судьбы от всех закрыты...
2
Не пуста скрижаль,
строка ненатужна.
ты уйди печаль,
мне забыться нужно -
потому душой
читаю стихи-слитки
(пока не ушёл...)
одесситки Ритки!
3
Единственный поэт на грешном нашем свете
и женщина, притом, умеет так ответить
от имени людей, что Богом позабыты
и с болью - Бальмина, землячка Анны, Рита.
USA,
aвгуст, 2011
Нужно что-то написать
чтоб стихов тут было
ровно двести пятьдесят
(одолев унылость)
что, естественно, меня
гнет к земле все круче
грусть на творчество менять
все же чем-то лучше.
Ну, мой мозг, подбрось-ка мне
думу - но живую,
не о горе и жене -
свежую, иную,
ибо горе - что скала
оно неподвижно,
чтобы мысль легко текла
и была не книжной.
День прошел, второй идет
скуп мой мозг на радость
свой ведет событий счет
свой дневник тетрадный
заполняет только тем
чем я жив сегодня
и других не хочет тем -
лишь ему угодных…
А ему всего одна
близка и понятна
боль моя, моя жена,
и что безотрадна,
жизнь, которою мы с ней
доживаем в горе
мозг - он враг пустых затей
кто же с этим спорит?
Друг-читатель - ты прости
меня, неумеху,
все о том же этот стих,
мозгу есть помеха
о веселостях писать,
если жизнь иная...
Вот и двести пятьдесят -
радость-то какая!..
07/18/2011
С поэзией, стихотворчеством Эвелины Ракицкой впервые познакомился на сайте YAHTA,
прочитав два венка её сонетаов - первый, написанный в 1985 году,
второй, десять лет спустя, в 1996.
Меня поразил, покорил поток ее сознания, легкость (кажущаяся?)
с которой они были написаны.
Теперь я всегда стремлюсь прочитать все что только выходит из-под ее пера.
Ниже размещен фрагмент из ее 3-ей тетради "Дневники писателя",
что опубликован на САКАНСАЙТ`ё
где оказались тексты ее контактов со мной.
"Эвелина Ракитская:
Меня всё время занимает впорос - зачем вообще нужна поэзия? В этом смысле меня потрясло письмо МИХАИЛА ТАЛЕСНИКОВА, отрывки из переписки с которым помещаю ниже.
> ИЗ МОЕГО ПИСЬМА МИХАИЛУ ТАЛЕСНИКОВУ (USA):
> "Нет никакой пользы от стихов, кроме той, что для автора стихи - это единственное то, где он живет. Вне стихов автор не жив, автор живет только когда он пишет или когда выступает со стихами. А остальное - это не жизнь, а так, знаете... если заводную куклу положить в коробку, она там будет лежать, но оживает она только когда ее достают и заводят. А достают ее раз в год. Это же очень страшно: вот я и имею в виду, что польза - это когда достают и заводят. То есть, дают пожить пять минут. Когда читатель "хвалит" стихи, то есть ответную реакцию на них проявляет, обратную связь, автор тоже живет. Може быть, поэтому так важно издавать книги и их распространять. Это дает людям минуты жизни. Всё остальное - это мрак..."
> ИЗ ОТВЕТНОГО ПИСЬМА МИХАИЛА ТАЛЕСНИКОВА (mtalesnikov@msn.com)
> " Да, Вы правы... Вот живу я в Америке 28 лет. Много ли я выступал с чтением стихов перед аудиторией? Однажды случайно меня с женой приятели, у которых гостили, завезли на концерт в "русский" дом отдыха под Нью-Йорком, в Касткильских горах, в воскресный день, вечером. После окончания концерта слышу - кто-то называет мое имя и... приглашает на сцену читать стихи. Я оторопел.
Даже не дошло до меня сразу, чтО происходит. Аплодисменты, шум. Вынужден подняться на эстраду... Оказывается, кто-то из одесситов, знавших меня по России, удружил... Пытаюсь объяснить зрителям, что после концерта чтение стихов - рискованная штука. Гиблое дело - надо читать.
Читал заполночь. Гробовая тишина. Вы себе представляете? Театр под открытым небом, ни шороха, ни звука. Ночь. Черное небо - все в ярких звёздах. И ни звука. Разинутые рты, блестящие глаза. Слёзы. Это были первые годы знаменитой Третьей волны эмиграции. Нас тогда еще именовали предателями Родины и отщепенцами... Не рассказать о взрыве эмоций, когда закончил - это Вам хорошо знакомо.
Хозяйка пансионата предложила отдельный домик на весь летний сезон за одно выступление в уикенд... Это произошло в первый недельный отпуск (жили мы в Кливленде, я работал автомехаником, жена - работницей на конвейере химпредприятия) и от лестного предложения мы, конечно, отказались.
Второй раз года три тому назад доктор искусствоведения Марина Стуль пригласила к себе в дом, на обед. Но, оказывается, она собрала у себя группу и знакомых, и незнакомых мне людей, и целью ее было представить меня как поэта и чтеца ( дважды или трижды в газетных рецензиях она подчеркивала таланты мои особенно, как чтеца... И здесь засиделись заполночь, и здесь охи и вздохи. И все дела. И усэ дила....
За 28 лет - это все.
> ... мы с ним прижились вместе в стороне,
где солнце в полдень - фары в полночь светят.
И зябко на душе, и ночь в окне,
И некому прочесть стихи вот эти...
(из моего стихотворения - "СОБАКИ", памяти Рекса...)
По Вашим расчетам , взглядам и меркам - с которыми я не могу не согласиться, ибо они верны, справедливы, я здесь, в эмиграции жил всего-то - притом абсолютно случайно - всего два вечера... Эвелина, это правда - горькая правда - два... Книги?
Здесь некая Тамара Майская провезла-привезла из Москвы свои рукописи и - с миру по нитке - издалась... Её книга лежала на полке в Русском (так называемом здесь) магазине рядом ...с бочкой селёдки...
Всяческих благ Вам, творческих успехов и издательству Вашему в Новом Году!
Михаил Талесников USA
2001"
Когда тебе за девяносто лет
(в июле три прибавить будет можно)
ты остро понимаешь - смысла нет
в дальнейших, что грядут (вполне возможно).
Ты через всё прошел в них что судьбой
назначено когда-то щедро было,
в итоге же не только плоти боль -
души страданья неизбывной силы.
Забрал инсульт любимую жену -
нет, не к себе, а только искалечив,
и ты у одиночества в плену,
что издеваясь теребит - не лечит.
Нет лучше - лечь в постель в вечерний час,
а поутру и не проснуться вовсе,
и словно не было на свете нас
не значимся ни при каком погосте.
У праведников только шанс такой,
ничтожно мало их среди поэтов,
пусть их стихи отмечены тоской,
любовью, болью - все грешны при этом…
А ты, поэт, пиши, пока насос
в груди качает кровь и мозг при деле,
да будет твой уход из жизни прост,
как пули лёт, что сердце не задела…*
Ранен в грудь - чуть выше сердца ближе к плечу*
разорвала плечо, а вторая, на уровне сердца
повыше локтя сломала надвое кость -
осколки в груди поныне...
06/09/2011
Жене
С любовью
Стихи, что ниже, как в подборке,
Я писал возвращаясь домой
После встречи с тобою - горькой
И счастливой - никак не иной.
Я назвал ее горькой затем,
Что, конечно, разбиты мы горем,
А из множества жизни тем
Мне досталась - ты в Монте-Фиоре*…
Я любил тебя, но не знал
Это ж надо так дико жечь болью
Чтоб дошло - каждый стих новый знак
Полноты к тебе сердца любовью
Годы красят нас в белый цвет
Шаг к сближенью труден обоим
Ты - дыханье мое, солнце, свет,
Как я счастлив свиданью с тобою
Не читай маме эти стихи -
Настоятельно дочь просила
Я не стану их класть в архив
Не открыть их тебе нету силы
Как никто ты меня поймешь,
Каждый стих ты слушала первой
Ну, а если чуть и всплакнешь -
Ты простишь - это нервы, нервы…
05/13/2011
Доченька,
все стихи, посященные маме
собраны в отдельную тетрадь, найдешь...
5/22/2011
Жене,
с любовью...
И что сегодня вынес я с визита -
Еще одну, что сушит душу, боль,
Картину нюрсингхомовского быта
Судьбой подаренную нам с тобой.
Казалось мне - познал я боли край,
Ан нет, она бывает злее, круче,
А жизнь наша - жалкая игра,
В ней проигрыш победы много лучше.
Ушли бы - и конец всему, кранты,
Скорее позади печей бы пекло…
Мои твоим тождественны мечты -
Два рядышком кувшина с белым пеплом...
05/08/2011
И все же жизнь, кто спорит, хороша,
Весна, хоть с опозданием, явилась,
Оттаивает от тоски душа,
И зелень вдруг глазам твоим открылась.
И небо голубей, ну, в тучах, что ж,
Пусть и польет тебя из быстрой тучки
Так это ж дождь, весенний теплый дождь,
Того он, что со снегом, много лучше.
И думается все не так черно
Как в холода зимы казалось прежде,
И солнца луч, что заглянул в окно
Согрел в душе остывшие надежды.
И в ней пускай и притупилась боль,
Но изменить она ничто не властна,
Твой путь по жизни вычерчен судьбой,
А жизнь - она ж, кто спорит - жизнь прекрасна!
04/17/2011
Мы все получаем то,
чего и не ждем - тревоги.
подведенный Богом итог
порой не нравится многим,
но тут возражений нет -
попробуй, на Бога пожалуйся,
Вселенной бесчетно лет,
ее изучай, пожалуйста!
04/114/2011
Жене,
с любовью...
Я хочу умереть, чтобы ты пошла
Вдруг поднявшись из своего кресла.
Чтоб оно под тобой превратилось в шлак,
Ну а ты обратилась юной невестой
Что однажды в далёком военном году
Мне, калеке, ответила - я согласна!
Это часто мне видится в ночном бреду
Тяжелом, туманном, а где-то и ясном…
Я хочу умереть, что воскресли все,
Что погасли, твоих рук и ног движенья,
Это моих ошибок дурной был посев
Только смерть моя может стать твоим воскресеньем
Неболшая жертва - моя долгая жизнь,
Ты прими её - знак любви моей бескорыстной.
В узелок доброй памяти обо мне завяжи,
И TAЯщей нашей безжалостно, быстро...
04/09/2011
Жене,
с любовью...
Она уже по телефону
Со мной не может говорить
Алло - а дальше звуки фона,
И прервана контакта нить.
Еще недавно вечерами
Читал по часу тексты ей,
Контакта радовало пламя,
Не знал я вечеров милей.
А нынче - слышу - еле трубка
Ее приподнята рукой
И тишина что мягче губки,
И чей-то голос - вам отбой.
И остаюсь я в неведенье
Что с ней, и как, и что она,
Табак и зелье - утешенье,
Инсультом сражена жена...
03/31/2011
Жене,
С любовью
Мне остались тоска и боль,
Я в квартире один в придачу.
Мы судьбой сражены с тобой,
Так кончается жизнь - не иначе..
Да, хотелось быть впереди,
Мать и дочь - звеньев нету крепче,
Двух сердец стук в одной груди,
А судьба невпопад увечит.
Остается смириться нам
Позади жизни путь предолгий
Мера радостей в нем дана,
Мера разочарований горьких.
Улыбнись пусть и с грустью мне -
Я отвечу в ответ улыбкой,
А в остатках ночей и дней
Своё горе ты гордо мыкай!
03/30/2011
Не знаю я зачем еще живу
мне не нужна годов ни дань, ни лепта,
я не во сне хочу, а наяву
сгорая обратиться в горстку пепла.
Не знаю я зачем живет жена -
сраженная безжалостным инсультом
уверен, так же мыслит и она
в своем несчастье каждую минуту.
Когда я прихожу в Монте-Фиор*
и вижу стариков полускелеты,
мой вовсе не потупился бы взор
у них в руках увидев пистолеты.
Жизнь не нужна калекам и больным
больших преклонных лет еще к тому же,
ждут смерти - мыслей нет у них иных,
ее приход до остроты им нужен.
Они обуза для своих детей,
и юных, да и тех кто много старше.
кто жизнь свою прожил, тот хотел б
их облегчить, хоть малость сделать краше.
Поэтому уверен - не один
я мыслю так о смерти и о жизни,
пусть ждет потомков радость впереди,
и пусть им только мирной жизни вызнать!
Монте-Фиор*
дом стариков - калек,
инвалидов, сраженных
несчастными случаями или болезнями...
03/20-21/2011
А. V.
Я вновь один, еще два светлых дня
Её дыханье будет где-то рядом,
Шаги её, что радуют меня,
И вся она - годов моих отрада.
Такая жизнь - ты думаешь, что свет
В твою навеки будет щедро литься,
Но темень, и улыбок больше нет,
И одиночеству и грусти дальше длиться.
Уже один. Еще два кратких дня
Её звучать в квартире будет голос.
Закон движения её для благ отнял -
Грущу и радуюсь - чреда такая полос.
Декабрь, 2010.
Жене,
с любовью
Я не могу с тобою быть - прости меня,
Возможно в час когда уйдешь - не буду рядом,
Секунды нет, минуты, часа, нету дня,
Что б мысль эта не была мне горьким ядом,
Который я готов испить, чтоб быть с тобой
Уйти с тобой - это не крик души бравурный,
Но ты торопишься - ну что ж, прощай любовь,
До скорой встречи - будут рядом наши урны.
Ничего я больше не могу
Для нее сраженной Stroke`ом сделать.,
Жжёт мой мозг страданья странный гул
Как в ночи так и во дне пребелом.
Прихожу, коснусь губами губ,
Сяду рядом, поцелую руку
Что навек недвижна словно труп,
И в ответ ни слова мне, ни звука.
К неподвижной наклонюсь ноге,
Так же и ее коснусь с любовью,
Сразу виден мысленно мне ген,
Тромб что тек по венам вместе с кровью
И проник куда-то в точку, в мозг,
Чтоб лишить подвижности, движенья
Женщину, что знала труд и лоск,
Слова звук, уверенность, сомненья.
Не в глаза глядит мне - мимо, прочь,
На нее - часами, безотрывно
Так же с состраданьем смотрит дочь
Взгляда ждем ответного наивно...
Видим глаз ее зелёных дно -
Что в ее мозгу, в душе творится
Никогда узнать нам не дано,
Не дано ей больше и открыться...
Я писал в стихах о том не раз -
Мы других не лучше, мы не лучше
Потому сошел с небес наказ
Нас разить безжалостней и круче?!
Потому в февральский, вьюжный день
Чтобы впредь не знали мы покоя
Чёрной нас судьбы покрыла тень
Грустью нас безмерной мучит, кроет?!
Нету платы людям за добро
Им спеши с другими поделиться
Пробивайся к ним по глуби, вброд,
А тебе не станет и напиться.
Никогда нам больше не читать
С ней стихи любимые с эстрады.
Полнить словом белизну листа
Ощущая творчества отраду.
Никогда нам не встречать весны
Свежее и теплое дыханье -
Нам тревожные достались сны,
Чувства и тоски и состраданья.
Ничего я больше не могу
Для нее, сраженной Stroke`ом, сделать.,
Жжёт мой мозг страданья странный гул
Как в ночи так и во дне пребелом.
03/10 -11/ 2011..
А я уже давно не сплю
Два, три, в четыре - это максимум.
Агностик - Бога я молю
С ней быть хотя бы чуть поласковей.
В ее немыслимой беде
Совсем пришедшей неожиданно
Незавершенных столько дел -
А тут Харону как на выданьи…
Торопимся, мы всё спешим -
Ах, это было недоделано,
А глядь, судьба легко лишит
Движенья рук и ног, и тела нас .
Для размышлений только мозг
Нам остается чуть испорченный,
И тянется видений хвост
На жизни что ни есть обочине..
Что нами сделано давно
В воспоминаньях только видится -
Документальное кино,
В мечтаньях можем лишь возвыситься.
Какие шутки с нами жизнь
Не правила бы, окаянная,
Борись и за нее держись
Куда тебя она б не ранила!
ОППОНЕНТАМ
Мы стучим по клавишам кейборда
мысли, душу вкладывая в стих
то ли воспевая что-то гордо,
то ли жизни говоря - прости
грешных, нас, за множество ошибок,
что на нашем выпали пути -
он же меньше твёрд, а больше зыбок,
вдоль его и время-то летит...
И растет на нашем мониторе
столбик нами выдуманных слов:
мы грустны - тогда они в миноре,
радостны - они поют любовь,
Так и вырастает незаметно -
(группируем мы по чувствам их)
неприметный - он же безответный
оппонентам посвящённый стих…
03/05/2011
Жене, с любовью
Нету часа, нет минут,
Чтобы о тебе забыл я.
Память - это тоже труд
Силы, воли… и бессилья.
Все меня вопрос гнетет -
Почему в февраль тот лютый
Твой пришел - не мой черед
Так сломаться жалко, круто?
Почему, ну расскажи,
Так нелепо, так некстати
Ты - не я! - кончаешь жизнь
В «триста вОсемьдесят шесть» - палате?!
Зря меня судьба щадит -
Я же грешен был немало.
Да, осколки есть в груди -
Пуля в сердце не попала.
Да, бандитская рука
Исцарапала мне горло,
Стычка с ними не легка -
Их мои пронзили сверла.
Да, однажды пистолет
Ткнул мне в бок попутчик местный
И теперь его скелет
Где-нибудь в могилке тесной...
Нет, не стану я считать
Сколько раз судьба щадила -
Лучше мне бы Stroke* принять
Не тебе любимой, милой.
Лучше б мне в палате быть
Из которой взлез б на сушу,..
А тебе бы в здравьи жить
Чтоб не мучить дочки душу.
Ну, подумаешь, отцы,
Да, близки мы, мамы все же
С дочерями как рубцы
Ран, одной покрытых кожей.
Но как раз наоборот
В жизни нашей получилось.
Это так меня гнетет,
Что забыться нету силы.
Я в квартире - ты в своей
В "триста вОсемьдесят шесть" палате,
Грусть такая, что ей-ей,
И стреляться было б кстати.
Боль куреньем не унять,
Жизнь длится, я не бомжа.
Ты прости, что стих опять
Все о том же, все о том же...
Stroke (англ.) - инсульт
02/27/2011
Третий год с тобой разделены
Мы не спором, сорой или шуткой,
А ужасным, дерзостным, иным
Вдруг с тобой случившимся - инсультом.
В дни твои рожденья, в Феврале,
Мы еще зовем тот месяц Лютым -
Мастер вьюжных арий и ролей -
Он разрушил нашу жизнь в минуту.
Вдоль по коридору я иду,
Сам с собою говорю и плачу:
Понял лишь теперь свою беду,
Мы с тобой как бы в разводе, значит.
Души, что прожили столько лет
В радостях, любви, разлуках, сорах,
Дочь и внучку выпустили в свет,
Праправнучек - нынче тонем в горе.
Боли этой мне не одолеть,
Никаким рассудком, к сожаленью.
Мы имеем то, что нам иметь
Выпало судьбы простым веленьеи.
Я у коридора глубины.
Все равно душа скорбит и плачет -
Мы с тобой как бы в разводе, значит,
Это совершилось, не иначе,
Горький это факт, он зло маячит,
Третий год уже разделены...
02/24/2011
Мы с тобой сегодня ближе
Чем когда-нибудь еще.
Время годы-бусы нижет,
Мы ведем же суткам счет.
Нынче их шесть тысяч триста
Трудных суток у тебя.
Верь - наш тоже день неистов,
Кто живут, тебя любя.
Есть Судьба - и невозможно
Ей перечить в чем-нибудь
Будь ты трижды осторожный
Миг - и пуля прямо в грудь.
А тебе инсульт послала -
Ну какой с судьбины спрос,
Если все ее начала
Есть философский вопрос?!
Если как ты не увертлив
И уйти в сторонку рад,
Раз пришла набросить петлю -
В плен ты все же будешь взят.
Мы с тобой сегодня ближе
Чем когда-нибудь еще.
Время так же годы нижет,
Мы ведем же суткам счет...
20-е февраля 20011 года,
д/р м. ж.
Она совсем безразлична ко мне -
Так велико ее горе,
Двадцатого - шесть тысяч триста дней
Как судьба ее с жизнью сорит.
Чувства ее инсульт притупил -
Движенья в замке, и боли…
Даже глаток воды попить
Подать других нужна воля.
Два года ночами совсем не сплю,
Уснуть бы - и не проснуться...
Для чувств моих слово ничтожно - люблю,
Готов, чтобы только инсульт исчез, лют,
В петле в обмен задохнуться.
Она же совсем безразлична ко мне
Стала ко мне глуха.
Горькие мысли о себе и о ней
И кладутся в строчки стиха…
USA
02/18/2011
Я люблю тебя, жизнь, так,
Как никто не любил на свете.
Ты - мой свет, моя страсть и мечта,
Твое солнце в темь мою светит.
Чувств своих от меня не таи -
Пусть из сердца в открытую брызжат,
Пусть щедроты, жизнь, твои
Открывают радости жизни.
Я не кичусь стихом проплавленным
Профессионально, в мой язык
Стихосложенья правил праведных
Не входят может и азы.
Но я с волнением, без устали,
Любой - пусть мне гореть в огне,
Лишь искренними полню чувствами,
Что только и присущи мне..
Спасибо всем кто приходит ко мне
читает мои стихи,
в них жизни правда, и лжи в них нет,
затем они чуть горьки...
Не в тучке розовой я сидел,
слагая строфу за строфой -
жил в жарких боях, где был беспредел,
за родину смертный бой.
Мне ближе всех на земле цветов
трассы снарядов цвет,
обильных, наших, что врагов
фашистских свели на нет.
Чувствую грусть, что коснулась вас
русских сердец хозяев,
открытость нужна мне, она права,
сочувствие будет, знаю...
Оно мне сейчас, на жизни краю
ценее всего, нужнее,
я русских душ сердечность пою,
себя что порой не жалеют..
Мне строчки о жизни - жизни родней ,
в них лет моих долгих штрихи,
спасибо всем, кто приходит ко мне,
читает мои стихи.
Нас жизнь беспощадно как-то бьёт
Но мы других не лучше, мы не нучше,
Повидимому наш пришел черед
Принять беду всех предыдущих круче.
Пускай же во всесилии она -
Придет - зачем дурачить наши души,
Не тянет, издеваясь, пусть жена
Уйдет в небытие, ей будет лучше.
Я все о ней… Я без нее - ничто.
За жизнь ее я дал б себя повесить,
Ведь вера есть, что где-то там, потом,
Встречать мы вместе сможем солнца весен.
В стаданиях приходим в этот свет,
Но мы не помним их, что были - знаем,
Зачем же на исходе наших лет
Как при рожденье снова мы страдаем?!
Не только мучит боль - она казнит,
Друзья мои, молю Богов Вселенной,
Чтобы ушли без болей Ваши дни
В чудесных снах однажды - и мгновенно!
01/12/2009
Она уже не понимает
что, как, зачем, и где она -
когда у плоти боль сквозная
смерть как спасение нужна.
Парадоксально все же это -
лупя наверняка, под дых,
собою смерть не старых метит,
а с ног сшибает молодых...
Обычно в записках люди, уходящие из жизни пишут, что в их смерти просят никого не винить. Если бы я решил уйти из жизни, никогда подобное не писал бы - я обвинял бы, и знаю кого следует, вот об этом и будет мой взгляд на этот вопрос изложен ниже.
Следует винить уходящим добровольно государство, власти за то, что
они противники эвтаназии. Почему я стал на позицию ее принимающих? Несчастье с моей женой, приведшее ее в нюрсингхоом, страдания людей там находящихся, мной увиденных к этому на нее, эфтаназию, положительному взгляду привело меня категорически и безоговорочно. Судите сами - есть абсолютно вышедшие из строя больные, то есть ни сознающие что с ними, где они, ни памяти, ни умения не то что двигаться - элементарно отправлять самостоятельно естественные нужды и потребности, от еды до ее выдачи в виде отходов ее, то есть мочи и проч. Зачем поддерживать в этих несчастных людях жизнь? Я уже не говорю о стоимости содержания таких больных - преклонных лет, к тому же, в основном, оно обходится государству, то есть налогоалательщикам в миллионы, если не в миллиарды долларов, я говорю о том, что таких людей страдания обязательно следует путем эвтаназии прекращать, ибо кроме всего они приносят неимоверные страдания своим состоянием своим близким, сокращая по сути этим их жизни… Мне ответят - возможны злоупотребления. Не спорю, возможны. Тогда пусть разрешение на эвтаназию, что обязательно должно было быть решением государства, власти, ведется через специальный суд, который и решит, это помощь безнадежно больному и семье его, или что-то иное, чего суд, конечно же не допустит.
А сколько было бы сохранено здоровья и жизней тех людей, чьи родные и близкие получили бы разрешение на уход из жизни.Горе от потери их? Но это одноразовое горе, а не постоянные муки - больного от страданий, величину которых испытывает и знает он один и возможность избавить его от них, и близких, наблюдающих это…
Я виню власть, государство в самоубийствах людей, что могли бы в ином случае открытым путем уйти из им уже не нужной жизни.
Печально, что до сих пор, уже двадцать первый век, закон об эвтаназии не принят таким передовым по сути государством мира, как Соединенные Штаты Америки.
Когда в постель ложусь я заполночь
одна мечта в мозгу главенствует
где эта баба бродит, сволочь,
желанию не соответствует.
Зачем тогда косою острою
и угрожает и бахвалится
ведь жду ее, старуху, бодрствую
возрадоваться как заявится...
Я и Мурка в доме
больше никого
кто и был знакомы
нынче далеко
да и живы ль, право,
в темени ответ
возраст величаый -
мне под сотню лет
видеться со смертью
(был чертей указ)
верьте мне - не верьте
вышло много раз
но за девяносто
все ж перешагнул
это труд - непросто
в жизни правду гнуть...
Моя жена уходит от меня
в еще и ей неведомые дали
не предав, не продав, не изменя
без воплей, слёз, без напускных страданий.
Уходит от меня моя жена
закон один для всех, ему бы случай,
но почему не я, зачем она
ведь никогда её я не был лучше.
Уходит от меня моя жена,
еще жива она, но безразлична
к судьбе, которою обречена
познать дорогу через Лету лично…
Уходит от меня моя жена -
несправедливо, мне уйти бы первым,
но суть несправедливости одна -
судьба всегда вымгрывает, стерва...
Когда я просыпаюсь утром
и обнаруживаю - жив еще
ругаю смерть безбожно, круто,
а заодно и мое жилище,
что стало той же одиночкой мне
как за один стишок тюремная
что сердце и не хочет - помнит
с окошком в дециметр, темное...
Фейсбук мне срочно сообщил:
У эМ-икс Ре-икс день рождения,
А я хлебал за компом щи
С обычным графомана рвением.
Был ярок, светел монитор,
Возникли в сердце пожелания -
Живите, эМ-икс лет за сто,
И чтобы радостей - поток,
Творенья в книги, а не в стол,
Пущай они хоть и с листок.
Стих - вдохновения итог,
И озарений, и старания.
В веках помянут Вас потом
Нам, графоманам, в назидание...
...........................................
Да, кстати, что о них сказать?
Марают сайты,
... их мать...
К чему ведут контакты на FaceBook`e?
К знакомству члена Икс с миледи Б.
А дальше, чтобы им развеять скуку
Они на почту перейдут к себе,
И буду ширить их и глублять.
А там договорятся и о встрече.
Какая мне FaceBook открыла …….?
Я стар, на женщин зов прийти мне не с чем…
Нет, в самом деле все, контактов нет.
Друзьями называли нас в Facebooke.
Где дружбы этой виден хоть бы след?
И громких реплик где хотя бы звуки?
Все это было пару дней подряд.
И тишина. На почте нету писем.
Я с этим сайтом был знакомству рад,
Доволен стал, что от него зависим.
Но монитор мой тоже нынче пуст.
Друзей на нем не вижу я приветов.
Где добрых рук, чьих грел пожатий хруст
Еще тепло, что чудились поэту?
Учили нас когда-то - все течет,
Меняется - ты хочешь ли не хочешь.,
Но Бог тебе не в помощь тут и чёрт
И зря сидишь у компа дни и ночи…
FaceBook хорош, но что-то охладели
К нему всего мы через пару дней...
Где письма, что на майлы к нам летели,
И дружбу предлагали вам и мне?
Вот так всегда - нас новое влечет,
К нему стремимся и душой и телом,
Но словно вдруг отвлёк нас чем-то чёрт,
И тут же нет к нему нам больше дела...
Мы все получаем то,
Чего и не ждем - тревоги.
Подведенный Богом итог
Порой не нравится многим,
Но тут возражений нет -
Попробуй, на Бога пожалуйся...
Вселенной - бесчетно лет.
И ты в неё верь, пожалуйста!
Торопящийся и вкрадчивый,
И изранить сердце - факт,
В час судьбою мне назначенный,
Торопливостью охваченный,
Он явился, мой инфаркт.
Стало быть, закон - положено
Не дожить до ста мне лет.
Смерть - обычный сон, стреноженный
Вечностью, еще умноженный
На землицы вкус и цвет...
Там, в небесной канцелярии,
Где налажен всем учёт,
Еженощно воет старые
Траурные свои арии
Нас к себе сзывая, чёрт.
Меломану слух взыскательный
Дисгармонией смутив,
Их совсем не примечательный,
(Все же чем-то притягательный)
Должен нравиться мотив...
Чем безжизненной материей
Вполраспада годы тлеть,
Лучше трудною потерею
В актах жизненной мистерии
Неожиданно сгореть.
Неожиданно-негаданно
Обратиться в прах и тлен.
И ни слёз тебе, ни ладана,
Получай, что щедро дадено:
В три аршина вечный плен .
Ни некрологов лирических
О нисшедшем в бездну, ад.
И ни служб полу-мистических,
Откликов дипломатических -
Не был им при жизни рад.
Торопящийся и вкрадчивый,
Подогнав свой катафалк,
В час судьбою мне назначенный,
Всем, что нажито, оплаченный
Он явился, мой инфаркт.
Одесса,
1968-70
Ушел поэт - мне в это не верится,
Я слышу - его колотится сердце
В каждой строчке авторов ЗАВТРА
Его почерком пишушщих авторов.
Что тело поэта? Обычная плоть
И смерти легко ее побороть,
Но ей не справиться с духом поэта
Которому жить до скончания света...
Жизнь ни к чему, любимая ушла
дочитывать свою в Monte Fiore,*
я без неё всего лишь прах и шлак
обугленных страдания и горя...
Мы на пороге расставаний
таких, что дай хоть руку сжечь,
уже не будет ни свиданий,
ни с кем не будет больше встреч,
восходов ли, заходов солнца,
и прочей суеты сует,
и больше не мелькнет в оконцах
пустынных комнат силуэт
любимой женщины, что мигом
в поэта гаснущем мозгу
селила вдохновений иго,
его же, вдохновенья гул,
и придавал на время этой
постылой жизни некий смысл,
и кликала рука поэта
кладя о чувствах в строфы мысль,
но убелённым сединою,
никак не взять того нам в толк,
что все смешается с землею,
что обрело в ней свой исток.
Подумаешь, сложить акростихи.
Ей богу, не знавал чего-то проще:
Решил. У компа сел, курсор лихим
Послал аллюром монитора площадь
Есть строчками, что родились в мозгу,
Необходимыми простор экрана полнить
Даруя ритм им, а рифм гул
Искусно расселив в пустынях комнат,
Которые часы и счастья помнят…
Ушла любовь - она в Монте-Фиоре,*
Лучи надежды? - Вместе быть нам вскоре…
Явь эту всю вложивший в строчки, лих,
Разбередил, и вот он - акростих.
Monte-Fiore - "окончательная" клиника…*
А.V.
Опять один... Еще два светлых дня
Её дыханье будет где-то рядом,
Шаги её, что радуют меня,
И вся она - годов моих отрада.
Такая жизнь - ты думаешь, что свет
В твою навеки будет щедро литься,
Но темень, и улыбок больше нет,
И одиночеству и грусти дальше длиться.
Часы летят... Еще два кратких дня
Её звучать в квартире будет голос.
Закон движения её для благ отнял,
Грущу и радуюсь - чреда такая полос.
Б.А. П.
Борису нынче девяносто пять..
Затем он вправе радостью сиять,
Что в жизни, что и вьюжит и кружит
Сумел до них он в здравии дожить.
Он был любимым мужем много лет
Сестры моей - её, к печали, нет,
Взрастил он вместе с ней потомков полк,
Что близких чувств лишь им являли толк.
Любовью был и он исполнен к ней,
Но никогда судьба до общих дней
Не допускает, чтоб двоим дожить,
Лишь чей черед - над тем она кружит .
В технологичный двадцать первый век,
Легко забвенью предал человек
Все заповеди, он решил - они
Претят его карьере в наши дни.
И если он успешен был в труде,
То с памятью был точно во вражде.
Да он и не стремился знать о том
Что в жизни и постигнет, но потом…
Не строф стиха числом я увлечен -
Он мной в одежды правды облачен.
Ушел от темы я - Борис простит,
Поэта к свету долг стихи нести.
Край ветров ледяных, снегов и пург,
Он стал Борису домом - Оренбург,
Путь созидания безмерно крут -
Войне, ему он отдавал свой труд.
А труд Бориса был - цеха, станки,
По повелению его руки
Заводов выростали корпуса,
Рассчитывал и строил он их сам.
Из них, порой работавших без крыш,
Гудками кроя Оренбурга тишь
Во фронтовую близь - уже и даль! -
С оружьем теплым мчались поезда.
Борис был воином труда в тылу,
Он редким гостем был семьи, к столу
Опаздывал всегда - был техотдел
Скорее домом, где он спал и ел.
Годов крутых Борис имеет знак:
Медалью отягчен его пиджак.
Вдруг снова бы возник черед крутых,
Имел бы точно с дюжину он их.
А время мчит - к столетью близок путь,
Так пусть Борис ста лет постигнет суть
На радость тем, кто чтят его сейчас
В его, что нынче, юбилея час!
*
* *
Когда я мог бы в мир явиться снова,
И спрошен был - каких четыре слова
Ты возвестил бы в рост над ним возвысясь?
Я бы ответил - делай жизнь с Бориса!
09/07/2010
Недавно я прошел все круги ада,
в них побывать мне, видно, было надо,
поскольку жизнью схвачен и заверчен,
был в ней чрезмерно искренен, доверчив,
а это, как понятно стало мне
в лежащей против рая стороне
не жест из категории чудачеств -
глупейшие из данных людям качеств,
и только жар и холод тех кругов,
чертей нравоученья - не богов
пути мне показали в жизни той,
что с грош еще осталось за чертой,
где с опозданьем в девяносто лет
ошибки все свои узнал поэт,
которые уже и не исправить -
жар ада только может переплавить
в добро их - я бы этого хотел,
чтоб перед богом оправдаться тем
за все их, и сегодня сущих в ней -
в потоке в бездну мчащих лет и дней…
В стихах я буду жить , что написались
в теченье долгих моей жизни лет,
бессмертными они все нынче стали,
поскольку есть и вечен интернет…
Я словно стал мальчишкой вновь -
Брожу под окнами у дома,
Где ты живешь, моя любовь,
Как спутник твой, тобой влекомый,
И все смотрю в твое окно,
И так побыть с тобою жажду,
Что хоть вокруг совсем темно,
Но что влюблен я видит каждый.
Замечу голову твою,
Что вдруг мелькнет у темной рамы,
И я уже стихи пою
Про губ твоих разрез упрямый,
Про глаз твоих густую синь,
Что так умеют мне смеятся,
Что совершенно нету сил
От них, лукавых, оторваться.
Про нежность милую пою,
Что от тебя как свет от солнца
Лучом проникла в грудь мою
До cамого до сердца донца.
Про радость, о которой так
Сказал, когда бы был поэтом:
Ты ею так же налита,
Как солнцем день одесский летом.
Но я шофёр, а не поэт -
Вот почему в стихах вот этих
Совсем минорной грусти нет,
А скорость есть и встречный ветер.
Но я затем стихи пишу
О том, что сердце вдруг пронзило
Под шелест шин машины шум,
Что я их не писать - не в силах...
Вчера - и нынче вот опять,
Любовью радостной влекомый,
Стою - и рад еще стоять,
У дорогого сердцу дома
И все гляжу в твое окно,
Твое окно... Пусть знает каждый,
Что мне светло, а не темно,
И я объят любовной жаждой!
(годы юности...)
Побыв в тюрьме
За краткий,
грешный стих,
по одиночкам
посидев изрядно,
я буду это
в памяти нести
весь этот век
кровавый, безотрадный
В советской жизни
русский тот поэт,
кто в ней,
что стоит
менее полушки,
в чреде бегущих
к богу, черту лет,
еще и вызнал
прелести психушки.
ХХ век,
55-57гг.
Совершенно случайные обстоятельства привели *
к тому, что автор вспомнил этот стих.
Подумалось - он не должен пропасть...
М.Т.
Очень больно,
что такое несчастье случилось в Польше.
Этот старый стих боль и память достали...
Мы в наступленье, гусеницы
Уже идут землею той,
Что лишь во сне могла нам сниться
И год назад была мечтой.
Мы в наступленье, речь я слышу
Мицкевича, Костюшко речь,
И гул моторов звонче, выше,
И можно в явь мечты облечь.
Войны сражения изведав,
И смерти враг, и смерти брат,
Я верю - быть сейчас победе,
И будет город сходу взят.
Сгорю я, или буду ранен,
Не допускаю мысли той,
Чтоб братья россиян - славяне
Под немцами были пятой
Мой танк, дружище, мы не вправе
С тобою медлить здесь в пути,
К Варшаве, друг, скорей к Варшаве
Разя, давя врага, лети!
И рычаги до боли стиснув,
И до отказа выжав газ,
Я по фашистам правлю тризну,
Расплаты утверждая час.
Но танк, коль мы с тобою вместе,
Фашистов обращая в прах,
В ее каком-нибудь предместье
Погибнем в уличных боях
Я буду мертвым горд, что в аде,
Где мстя за кровь и слёзы жил,
Ее освобожденья ради
Бесстрашно голову сложил.
1944
Нет, это не сон - я напился
воды из реки Иордан,
к которой извечно стремился
народ мой сквозь страны и даль.
Нисколько она не лучше
других, что пришлось мне пить.
Рисунок ее излучин,
как может у каждой быть.
Но мы ее волн накатов
Иудейскую суть саму,
Асадам ли, Арафатам -
не отдадим никому!
1973 - 74 г.
Простые числа - шестьдесят и пять.
Нас поражает глубина их смысла,
И труд их сущность разумом объять,
Они для нас святые - эти числа.
За шесть десятков с лишним лет назад
Пройдя войну неистовую, беды,
Бои, где смерть глядела нам в глаза
Достойно мы пришли ко дню Победы.
Тот первым был, десятки раз за ним
Другие шли - и вот уже и этот.
Да будет славен он как и они,
Которых тоже славили поэты..
Пусть на земле не будет больше войн,
Пусть радостей вершатся юбилеи
И не сирен наш слух тревожит вой,
А слух наш звуки музыки лелеют .
Простые числа - шестьдесят и пять.
Нас поражает глубина их смысла
Хоть труд их сущность разумом объять,
Сердца открыты наши, чтоб им внять.
Нам выпала судьба их суть понять.
Они для нас святые - эти числа!
ВАСИЛИЙ ЛАПШИН
(письмо)
Вячеславу. Л.
посвящается
Письмо от Вячеслава Лапшина.
Седьмой десяток лет покой не ведав,
С одною мыспью - все о нем узнать,
Разыскивает своего он деда.
Я в тысяча двенадцатом полку
На Волхове служил тогда в разведке.
В те дни войны гремел начальный гул,
И бомбы рвались рядом, пусть не метко.
Лапшин? Василий? Взгляд мутит слеза,
Декабрьских морозов нет лютее.
Открыты были лишь бойцов глаза.
К врагу - подумал - душ не нужно злее.
Ну где мне деда вашего узнать -
Заросшие густой щетиной лица,
Одни глаза, смутилась б тут и мать,
А мне отец в любом пропавший мнится...
Все рвались в бой, в ночь уходили мы,
Нет лучше беспокоить немцев ночью,
Бикфордов тлеет шнур среди зимы,
И в небо дот летит и фрицев клочья…
Лапшин, Василий? Взвод бойцов вставал,
Порой, возможно был средь них Василий.
Ваш дед огнем своим нас прикрывал,
Чтоб к комполка язык мы дотащили.
Горька по дедам наша память, друг,
По ним и по другим погибшим - свята.
Пусть ширится добра по миру круг.
Пусть все поймут - за зло черна расплата.
Мы не забудем тех, кто в дни войны
Её тягоды на себе носили.
Фашизму смерть - желаний нет иных.
Я ими жил и жил ваш дед - Василий!
5/12/2009
С уважением,
Михаил Талесников,
USA
Никто не знает, что сулит нам Год,
Что за бокалом нас застав, грядет.
В сердцах Любовь, Надежда, Вера - вечны.
Пусть каждого в нем только радость ждет!
Нам год текущий не казался раем.
За то мы на грядущий уповаем.
Ведь есть такая область чувств - надежда.
А сбудутся ли? Вот мы и узнаем.
Когда бы мозга уложить хаос извилин
В длину, она бы превзошла те тыщи милей,
Что между Старым пролегли и Новым Светом.
И не вражду - их дружбу б славили поэты...
Мои соседи, дома старожилы,
Были чуть вороваты, льстивы, лживы,
Но при Совке. А нынче Вертикаль.
Нет, гены все же в поколеньях живы.
Я навсегда с политикой покончил.
Она всех нас дурачит и порочит.
Хотел я взгляды друга изменить,
Как пёс, чуть не порвал меня он в клочья.
Немецким уподобиться фашистам
Легко, но этот путь, друзья, премглистый.
Сойти с него заблудшим поскорей б,
Он гиблый - этот жалкий путь тернистый.
Всю жизнь стихи по-русски я пишу,
Хоть воздухом Америки дышу.
Наверно потому не овладел английским -
Все чудится мне волн Массива шум...
Нас вдохновенье посещает часто,
И написав стихи - мы соучастны
Литературы благостному делу.
Мы не писать себя сдержать не властны.
Талесников, пиши, пока компьютер
Стихи и прозу принимает будто.
А вот зависнет он, скажи, тогда
Смиришься, или злиться будешь люто?
Уже мне девяносто с лишним лет.
Порой приходит мысль - какой же след
Оставил я на этом грешном свете?
И вспомнил - есть литсайты в интернете!
Была у детей овчарка. Лет двенадцати от роду. Однажды в пять утра звонок дочери - папа, приезжай, Рексу плохо. Утро, всем на работу. Примчался. Занялся им. Вижу, мучит его тошнота, помогаю ему как и чем могу. Остаемся вдвоем.
Вскоре возвращается зять. Мы везем нашего ребенка - а кто же он еще в доме?! -
в госпиталь. Диагноз - почки. Это предположил и зять, уролог-хирург.
Ирония судьбы, почки...
Как хозяин собаки он просил об одном - спасти Рекса.
Умчались они на работу. И у меня на работе в тревоге прошел деньь.
Возвращаюсь домой, у двери квартиры слышу сквозь рыдания причитания жены -
Рекса больше нет, Рекса больше нет ...
Мчусь в дом дочери - к ее приходу с работы быть с ней рядом,
до появления ее убрать коврик, посуду, постель Рекса.
Знала уже о потере, как довела машину - Богу известно.
Ввел ее, плачущую в дом. Приехал зять. Подошел к бару, наполнил три фужера.
Сказал - пусть земля ему будет пухом...
Выпили до дна. И вдруг он закрыл лицо руками, зарыдал. Я был в шоке.
Люди его мужества и силы воли редки...
Дочка закричала - папа, уезжай, бросилась к нему, обняла.
В таком состоянии их и оставил.
Необычной была и реакция внучки на смерть собаки.
Студентке Вашингтонского Университета,
ей вечером сообщили о случившемся.
Через пару часов, в полночь звонок из аэропорта -
она самолетом примчалась в Кливленд.
Как добрался домой, не помню.
Все думал ночью, что же это за любовь такая между человеком и собакой?
И вылились у меня размышления эти в стихи о любви
Памяти Рекса
СТИХИ О ЛЮБВИ
Все в мире движется любовью,
и чист и щедр ее родник.
Какая той сильней, что кровью
роднит воистину родных?
Отмечена особой силой,
как разных полюсов магнит,
быть может юности, что милых
сердца упорно единит?
А может матери к ребенку
в котором кровь ее течет,
заявленная ею громко,
когда любви возник отсчет?
Или жены - безмерной - к мужу,
его - безудержной - к жене,
чуть охлажденной быта стужей,
возросшей может быть вдвойне?
Все в мире движется любовью...
Но есть меж ними лишь одна,
что Богом видимо особо
таинственно освящена.
Годов заботами загружен,
в родной семье однажды сам
я вдруг случайно обнаружил
ее в глазах овчарки-пса.
Плыла рассвета в окнах завязь -
в дом на рассвете принесен,
он, пёс, лучил ее глазами,
и так, что был я потрясен.
И целый век свой куцый, краткий,
он эту отдавал любовь
кому был предан без остатка,
кто был и с ним самим собой,
кто и его любил любовью
подобной, пусть была она
и сдержаннее, и суровей,
и Богом не освящена.
Все времени подвластно кругу -
в тысячелетьях скрылся век,
когда охотники друг другу
открылись - волк и человек.
Семья вершит свой век, заучен
давно событий ход и цвет,
он труден ли, благополучен -
вершит, но Рекса больше нет.
1986, Cleveland.
Что есть крупней событий нашей эры
Которых нынче правим шаг и знак?
Летит ракета русская к Венере,
Родился друг мой, Сёмик Пастернак.
Я будучи восторженным поэтом,
Взволнован одинаково как тем
Событием великим, так и этим -
Для творчества не сыщешь выше тем.
И в гений человека полон веры,
Себе свой тост позволю кончить так:
Ракета, привенерься на Венере!
Будь счастлив друг мой, Сёмик Пастернак!
Автор просит прощения у своих читателей
за вывешивание старых текстов,
что возникают в памяти...
ВТОРОЕ ПИСЬМО ИРИНКЕ
(Львовская область)
Доченька любимая,
Трудно без тебя мне.
Грусть невыразимая
Болью в сердце, камнем.
О тебе мечты мои
И за труд наградой
Хоть в мечтах, незримая,
Будь со мною рядом.
Я работу трудную
Одолеть сумею
Вдохновленный чудною
Детскостью твоею.
Зная, крошка ты моя,
Сжата той же болью.
Потерпи, родимая,
Встретимся с тобою.
А пока дорожные
Предо мною дали,
Что в свою тревожную
Грусть меня вобрали...
1949
Роюсь в памяти,
может и первое вспомню...
Ирония судьбы…
Георгию Бернадчуку,
капитану одесского
морского порта.
Полсотни с тобою
Нам небыло лет,
Крещенные боем
В шахтерском селе
Прошли мы с тобою
Сраженья и смерть,
Чтоб Родину, имя
И внуков иметь.
1973 год. сентябрь, отъезд из России,
Прощание, обмен фотографиями...
Дочери
с любовью…
Мысли мне мозг утюжат -
Вдохновения это знак.
Бродский был бы здесь нужен,
Борис Пастернак.
Тема серьёзная. Очень.
Суметь бы ее объять.
Сегодня юбилей дочери,
Ей шестьдесят пять.
Что есть чудесней вольницы
Круга юных подруг?!
Только была школьницей,
Годы мчат, и не вдруг
Муж, семья, и не магия -
Внученьки первой писк
В мело-туманной Англии,
Поди туда, доберись.
Жизнь рек разливами,
То ручьями звенит.
Двигались неторопливо
Годы, месяцы, дни.
Вот и две уже внучки,
Детства чист небосвод.
В "маминой школе" учатся -
Забавный девчонки народ.
Иринке с Изольдом бы к морю -
С родителями беда...
Жизнь - то радость, то горе.
Жизни туманна даль.
Заверчены водоворотами
Недугов, что злы, сильны,
Мы дочери, зятя заботами
Круглосуточно окружены.
Лекарствами ведают сестры,
Тут как кому повезет.
За временем дачи их остро
Следит постоянно Изольд.
Ночь ли, утро ли раннее,
Ухожена, где ж тут понять,
Что дочь - сплошное страдание,
За инсультом сраженную мать,
Отца, что в заботах лишних
Тоже свалился с ног,
Глядит как узник бывший
Освенцима, бдений итог...
Станиславский?! Первые роли бы -
Артистична, владеет собой.
Догадался хоть раз кто-нибудь
Какая в душе ее боль?
Искренней нету строчек
Стихов написанных мной.
Интеллект моей дочери -
Это холод и зной.
Что адвокаты, психологи -
Разум ее велик.
Мысли - молний сполохи,
Суждения - истины крик.
Нету такой области
Знаний, в которых она,
К моей отцовской гордости
Была б как никто сильна.
Страсть к наукам - как мания,
Постичь их - это талант.
Ее эрудиция, знания
В тысячи они карат!
А доброта и преданность -
И в стихах бы не мог
О широте их поведать
Я бы и в тысячах строк.
Отцы необъективны,
Это не про меня!
Такая дочь моя, именно,
С рождения первого дня.
Работают гены? - Возможно.
Пращуры не от сохи.
Но о характере дочери сложном
Честь слагать стихи.
Судьба редко чтобы добрая,
Судьба - чаще грусть и боль.
И безрассудству подобно
Вступать с ней в жестокий бой.
Бездействие - путь не дочери,
Ненависти полна,
Разума своего очередями
Судьбу покарает она!
В жизни добра есть квоты,
Квоты есть бед и зол.
Нынче ее забота
И приболевший Изольд
Долго живу на свете.
Опыт - к жизни ключи.
Не доводилось встретить
Подобных ему мужчин.
Выдержанный - и пламень,
Добросердечен - и строг,
Он растопить и камень
Силой воли бы мог.
Врач, но на шутку скорый,
С улыбкою голубой
Трех он семейств опора,
Тещи своей любовь.
Всегда и за всех в ответе -
Такой себе выбрал чин.
Он взлядом, что греет и светит
Умел бы и грусти лечить.
И гордость моя и слава -
Его полюбила дочь,
Поклонников юной ораве
Бросив по-доброму - прочь!
Сердца, ваши, дети, трачены
На нас, отдых им нужен,
А матери - верьте! - достаточны
Любовь и уход мужа.
Жизнь - она идет
Неизвестными ей же путями.
Глядите лучше вперед,
Займитесь собой сами!
Нету богаче чувства -
Знает мужик любой,
Чем отцовская, безыскусная,
К дочерям наша любовь!!!
Сентябрь-октябрь, 2009, USA.
Montefiore Hoom
Отец, болезни в старости -
наказание за долгую жизнь...
(Иринка, дочь).
Написаны четыре мной стиха, *
А боль и не торопится стихать.
Я зря решил построчно уложить
Её в стихи, чтоб легче как-то жить.
Но все уже не жизнь - просто ложь.
Ты по квартире по своей бредешь,
И разговор твой сам с собою - бред,
Поскольку в ней уже любимой нет.
Забрал ее безжалостный инсульт.
Наверно не болезнь это - культ.
Поскольку полную движений, сил,
Он как колосья в осень подкосил.
Подвижности лишенная, она
Лежит в палате грустная, одна.
И кнопочная связь ее - звонок,
Нелегкой жизни горестный итог.
И телефон и телевизор есть -
Из мира, что вовне, живая весть
Ее доступна разуму всегда,
Но это все не ощущенья - даль…
По жизни ходим мы с рожденья лет
Творя, трудясь, не ожидая бед,
А над любым, как прокурора речь
Висит, как я писал однажды, меч.
Что то ли мозга раком, то ль иной
Болезнью неожиданой, шальной
Тебя сразит - в кольце ты, окружен,
Ее ты милостивостью сражен...
Был человек умён, силен - не воск,
А на больничной койке только мозг.
Открыт, подельчив, в отношеньях прост,
А на больничной койке только мозг.
Умел к любым проблемам строить мост,
А на больничной койке только мозг.
Одет как все, но знал и моды лоск,
А на больничной койке только мозг.
Противник был застенков, казней, розг,
А на больничной койке только мозг,
И ненавидел пустословья блёск,
А на больничной койке только мозг
И чтобы мысли из него извлечь,
Еще - спасибо! - сохранилась речь,
Умение - достались ей права -
Им, мозгом, мысли обращать в слова.
Прекрасна жизнь - как-то я писал,
И в это верил искренне и сам.
Прожив за девяносто с лишним лет
На мысль ту другой бы дал ответ.
Кому на свете вышло долго жить,
Тому с болями выпадет дружить,
И тёмен будет жизни край как ночь.
Мне долголетья суть открыла дочь.
16-17 октября, 2009, USA
Stroke, Поток мыслей, Почему, Жду тебя дома.*
Приснился мне сегодня Уго Чавес,
он схвачен был на киллеров в облаве.
Медведева он выбрал адвокатом,
чтоб ангелом вернуться в мир - не катом.
Израиль, говорит Ахманиджад,
я в ядерный низвергну скоро ад.
И голос русский зазвучал с ним в пару -
сметем мы Польшу ядерным ударом.
Ракетами в миру известный всем
так не глаголил даже Ким Ир Сен...
* * *
Стали называть Катюшу Градом мы:
Видно так приличнее звучит.
Ею торговать всемерно рады мы:
есть денежки - Град и получи.
Мы его на Грозный раз просыпали
(Конституционность защищал
нашу он тогда), ракеты выпалив,
жертвы под завалами ища.
Только то, что нам одним дозволено
не позволим в мире никому!
А Саакашвили же - тем более:
по уму животное он, мул.
Думал, мы пропустим с ним сражение
За людей, кто наши паспорта
Принял, ясно, к нам из уважения,
Что раздали, впрочем. неспроста...
Поэзия - по сути - форма
Открытой авторов души,
Элементарных мыслей полной,
Заверченных в её тиши,
Исполненной надежд, желаний,
Ясней которых, чище - нет.
Родился стих - есть основание
Узнать - его слагал Поэт!
Пусть молнии,
Грохоты громов,
Распутицы,
Грозы,
Дождь,
Любимая,
Жду тебя дома,
Я верю,
Что ты
Придешь.
Нам беды с тобой
Знакомы,
Свою ты прими
Как ложь.
Любимая,
Жду тебя дома,
Я верю,
Что ты
Придешь!
Не быть нам в плену
У комы,
Нас минет
Хирурга нож.
Любимая,
Жду тебя дома,
Я верю,
Что ты
Придешь!!
И даже пусть этого
Кроме
Нам жизни осталось
С грош,
Любимая,
Жду тебя дома,
Я верю,
Что ты
придешь!!!
Сентябрь, 12, 2009, USA,
Кливленд-клиника.
Марина, Анна,
Осип и Борис,
Четыре эти имени слились
В мозгу моем что стар,
Но мудр
как лезвие,
В одно святое -
Русская поэзия!
Татьяна-Саша...
В этих именах,
В глазах их
Нынче полных счастья светом,
Высокая любовь заключена,
И свадьбой мы её сегодня метим.
Дорог не мало позади
Ирак
Огнём - к удаче! - не коснулся Саши.
Но годы мчат -
Семье пришла пора
Возникнуть молодой,
В прибавку к нашим...
Секрет семей чудесных
Мудр и прост -
Любовь и близость,
Что в глазах их светит.
А мы любовь с отцом вложили в тост,
Что полон лучших пожеланий детям!
Подарят вскоре внуков нам они,
Надеемся...
Нет праздника чудесней,
Чем свадьбы день,
За ней и счастья дни.
Пусть жизнь ваша, дети, длится песней!!!
USA
Август-23-2008
Забавно, 91 год, а вот всплыл в памяти один
перед концертом с ходу написанный текст...
Добрый вечер, друзья, добрый вечер,
Пусть летит, обгоняя свет,
К вам наш искренний и сердечный
Настоящий шофёрский привет!
Сегодня мы впервые в этом зале
Пред вами выступаем здесь, друзья,
И как себе мы сами наказали -
Нам оплошать ни капельки нельзя...
Вы только встречу эту дружбой мерьте
Нам жизнь сама свой предъявляет счет -
Работа, репетиции, концерты,
И этот нынче творческий отчет.
Он прозвучит чудесной нежной песней
О звёздах, небе, море, о любви,
О самом синем городе Одессе,
В который влюблены и мы и вы.
Он прозвучит стихом чеканно-строгим,
Мелодией, что как река течет.
И в ритме шин, скользящих по дорогам -
Сегодняшний наш джазовый отчет.
Почему не пришла ко мне,
Никогда же я лучшим не был,
А к подруге моей, жене,
Что была мне солнцем в небе
Отвратительная судьба
Со своим распроклятым stroke`ом
Свой губительный править бал
Так бесжалостно и жестоко?!
Почему я живу, дышу
В нынче полу-пустой квартире
Каждый отзвук в которой, шум
Лишь подчеркивает, что в мире
Я остался совсем один -
Нет любимой со мною рядом,
Разве грусть из углов глядит
Слёз ее чуть омытым взглядом...
Справедливости в жизни нет -
Был неправ я, порой и грешен
В сонме вместе прожитых лет,
Почему свет был мне завещан,
А судьба покарала ту
Что ни в чем не была повинна?!
Даже сердца упорный стук
Не откроет того причины.
А судьбы приговор и строг
И бесжалостен и беспечен -
Есть инфаркт, мозга рак, есть stroke,*
Редко кто был от них излечен.
Так и ходим мы под мечом
Нам совсем неизвестных судеб,
Врозь шагаем, к плечу плечо
По земному шарику.
Люди.
июнь, 21, 2009, USA.
stroke (англ.) - инсульт*
НОЧЬ НАД ОДЕССОЙ
(или как это все в действительности было)
Это произошло за год, может и полтора до моего отъезда из России в эмиграцию.
Я работал в одесском таксо-парке шофёром, и был ведущим, (конферансье - громко и непривычно профессионально звучит) Эстрадного (самодеятельного) Оркестра Такси,
в состав которого входило более полутора десятков музыкантов и исполнителей.
В нем вел программу, читал мной же написанные стихотворные тексты и связки между номерами и проч.
Мы ездили с концертами и в Киев на соревнования любительских коллективов, и гастролировали в Кишиневе, выступали на различных площадках города, неоднократно на одесском телевидении.
В ту пору два диктора ТиВи проводили наши выступления - Харченко и Вдовиченко.
Вдовиченко нередко в вечерних телепередачах читал стихи - чаще украинских авторов, и его мастерство чтеца я находил безукоризненным. Однажды, в качестве пассажира, он сел в мою машину.
Везу я его на 10-ю станцию Большого Фонтана, и по дороге, в беседе, он спрашивает - есть ли у меня стихи об Одессе? Читаю ему недавно написанный. Он просит меня отдать ему первую его, естественно, часть для публикации на страницах открывающейся газеты "Вечерняя Одесса",
где ему предложена должность заведующего отдела культуры.
Я выражаю сожаление по поводу того, что не встречу его больше на ТиВи.
Тут же, в машине, под мою диктовку он его и записал. Концовку я скорекктировал.
Все, мы дружески расстались.
В ту пору у меня в семье еще и не помышляли об эмиграции.
Время текло своим чередом, минуло больше года.
За это время решили выехать из СССР и уехали родные мужа дочери.
Вслед за ними и их сын - то есть, муж моей дочери и, естественно
и она с 6-летней дочерью.
У в е з л и в н у ч к у... Невыносимо!
Куда было нам с женой деваться? Куда?! Мне 56, жене 50 лет -
старикам оставаться одним?
Мы и думали недолго - подали документы на выезд и, благо, в это время документы в ОВИРе не залеживались долго - шел 1973 год, в течение месяца,
уже 15 июля получили разрешение на выезд из страны.
И надо же такому произойти - 15-го же июля 1973 года, в только-только родившейся
"Вечерней Одессе" публикуется... мое стихотворение.
Более того, стих еще предварен теплыми словами в адрес автора...
Автора, уже получившего документы на выезд в Израиль...
Скандал.. . Страшной, невероятной силы.
Меня вызывает директор и убеждает отказаться от выезда -
предлагает сесть на новую машину
(это в такси было очень важно - получить для работы новую машину).
Звонят из редакции, уточняют - верно ли это? Может только слухи?!
И когда подтверждается факт, в мой адрес сыплются со всех сторон различные обвинения, упреки,
высказываются даже всякие недобрые домыслы.
Это нас с женой страшно волнует, нам кажется, что нас могут
лишить возможности выезда из страны,
и мы навсегда потеряли детей и внучку...
А дело было по сути проще паренной репы - и в голову не пришло заведующему отдела культуры, бывшему диктору одесского телевидения Вдовиченко выяснить насчет меня ли, да любого автора, благополучен ли он, автор этот в известном смысле прежде, чем дать добро на выход его произведения в свет...
О, я сожалею ужасно!
Безмерно уважая Вдовиченко, я глубоко переживал, что он оказался в такой ситуации...
В суматохе отъезда близких, предстоящего моего, мог ли я помнить о более года тому назад взятого у меня случайно стихотворении для публикации?
Для меня она тоже была шоком - мало ли когда, где и кому я дарил свои стихи...
Он позабыл обо мне - я о стихотворении - вот же в чем все дело....
Конечно, сотрудники редакции крепко пострадали - смещения, понижения в должностях,
лишение партбилетов, выговоры и прочие неприятности по партийной линии.
Ведь газета - партийный орган обкома партии...
Обо всем этом мне сообщили впоследствии.
Кстати, бывший в ту пору редактор вечорки,
поэт Юрий Михайлик (чудеснийший лирик, кстати)
оказался впоследствии тоже иммигрантом, и поселился в далёкой Австралии...
Конечно, все шишки стремились взвалить исключительно на мою голову - а что ещё всем оставалось делать? Я-то из страны уезжаю - они остаются.
Вот так причиной скандала явилась неосведомленность редакции о статусе в данный момент времени публикуемого автора, что для времён соц. системы и периода развитого, как помнится, социализма являлось серьёзным - более того! - трагическим недосмотром, упущением.
Впредь наука.
==================================================
Ниже следует полный текст этого "грешного" стихотворения,
что сегодня и в России пройдет без купюр,
первую часть которого неудачливый Вдовиченко вывел аж на
первую страницу 15 номера своей "Вечерняй Одессы"
под таким же, кстати, и названием...
НОЧЬ НАД ОДЕССОЙ
Затихает город, даже песни
Не услышишь в этот поздний час.
Я в машине еду по Одессе,
Чуть ногою выжимая газ.
Вот вокзал - и улица... Признаться,
Стоит на нее мне повернуть,
К дому, что под номером тринадцать,
Сам автомобиль мой держит путь.
Я в часы такие просто верю,
Что на улицу в ночной тиши,
Прошумев слегка скрипящей дверью,
Пушкин выйдет, к морю заспешит...
Скрыл в полночной мгле бульвар Приморский
Лестниц к морю мчащуюся даль.
Здесь когда-то юный Маяковский
Первый раз Марию увидал.
Ждал ее в четыре,
девять,
десять,
Нежностью сердечною томим,
Только та, что он любил в Одессе,
Не пошла по жизни рядом с ним.
Уезжай, автомобиль, отсюда,
Увози меня путем любым.
Я грустить до самой смерти буду,
Что Марией не был он любим.
Мы поедем лучше по Дальницкой.
Здесь подъем, но нам с тобой легко -
Тут когда-то шел поэт Багрицкий
Со своим матросским узелком.
Он шагал, а солнца ввысь, к зениту,
Поднимался над лиманом диск.
И слагал их в строфы, мыслей нити,
Птицелов, рыбак, контрабандист.
Он шагал, и первых строк наброски
Зарождались у него в груди,
И уже летит в налет Котовский,
От копыт коня земля гудит.
Ночью шум прибоя словно рядом,
В мир летит без пропусков и виз.
И невольно еду я к Отраде,
Лейтенантским переулком, вниз.
Как из бронзы цельная, литая -
Не страшны ни грозы ей, ни шквал -
Там стоит скала... с нее Катаев
Лермонтовский парус увидал.
Пусть у борта плеск волны далёкой
Мне о судне шепчет о любом -
Я лишь вижу парус одинокий
Там, в тумане моря голубом...
*
Волны, волны, пенными губами,
Вышепчите тайну эту мне,
Как загублен был безвинный Бабель
В нашей Богом брошенной стране.
Как бросали в лагерные сита,
Затирать бесценную их жизнь,
Одаренных, истых одесситов,
Правде верных, недоступных лжи.
Мне бы высечь острыми словами,
Чтобы видно всей земли окрест,
В память об одних могильный камень,
О других простой христианский крест,
И счастливей не было поэта,
Я тогда бы свой исполнил долг...
Но не шепчут волны мне об этом,
Ветер предрассветный приумолк,
И прибой затих... Лишь боль за песни,
Что не спеты, в сердце и сейчас.
Я в машине еду по Одессе,
Чуть ногою выжимая газ.
1972
Маринке, внучке,
с любовью
Нет, не сама ты в небо мчалась,
Когда глотая высоту,
Пути огромного начало
С тобою брал суровый ТУ.
Тебе бы только отвернуться
От грусти желтого огня,
И ты б сумела не коснуться,
Но сердцем ощутить меня.
Я был всегда с тобою рядом -
Когда увидеть жизнь спеша,
Сама насквозь и жизнь и радость,
Прошла по ней свой первый шаг.
Когда на школьные ступени
Взошла, взволнована до слёз,
Прижав к лицу букет осенних
Тепло вобравших лета роз.
Когда гармонии начала
Из жизни черпая брала
Мелодии стихом звучали
Стихами музыка была.
Но рядом будучи, однажды
Не в силах был тебе помочь
Как ни стремился, как ни жаждал,
И самолёт умчался в ночь...
Они теперь остались дома -
Другие, черные цветы.
Им, красотою их влекомой,
Вчера лишь радовалась ты.
Мне в необычном аромате
Тебе принадлежавших роз
Родимый вдруг сквозь запах мяты
Почудился - твоих волос.
И в одиночестве, над ними,
В квартире ставшею немой,
Твое кладу с любовью имя
В стихи - из грусти выход мой...
Одесса,
1960
Моей жене,
совершившей поездку из Польши,
где гостила у друзей, в бывший СССР,
город Одессу, на могилу отца,
к памятнику его, где и имя брата,
погибшего в отечественной войне,
в купированном вагоне поезда
"Варшава-Одесса-Варшава.
Ты едешь с Востока на Запад.
Над поездом мрачная ночь.
Состава тяжелый запах
И ветру не превозмочь.
И быт твой вагонный страшен,
Особенно утром, в рань,
Затем, что сегодня "рашен"
Для слуха не слово - брань...
Изысканная одежда,
Заокеанский вид -
Лишь призрачная надежда
На невозможность обид.
И лица как на иконах,
Но царствует беспредел.
И совести нет законов,
И разума нет идей.
Найдется ли, кто осудит
Познавших все виды бед?
Россия в нужде пребудет,
В междоусобиц огне.
Чем жизни короче тени,
Тем к вечности ближе путь...
Должник я и пленник темы,
Однажды стеснившей грудь.
Бесонница, ты не рядом,
И жизнь без тебя пуста,
И тяга к стихам - бравада,
Влечет белизна листа.
И ими себя я занял,
Чтобы убрать тоску,
Что исподволь жжет и ранит
До яростной дрожи скул.
Но гранильщику слова
И ненавистнику лжи
Легка ли, или сурова -
Ты мне подходишь, жизнь.
Вот почему, турбины,
Кричу - покорите даль,
Возвратите любимую,
Которую Бог мне дал!
(Первые годы перестройки)
За что тебя я мучаю,
Любимая, скажи -
Ведь ты же знала лучшую
Чем эта, наша жизнь?
За что живешь ты в холоде
Тогда как раньше ты
Не знала страха голода
И жажды теплоты?
Зачем ты опрометчиво
Читала жизнь с листа -
Открыта и доверчива,
Бесхитростна, чиста?
Ужель за то что нежною
Пылала страстью ты
Тоскою безнадежною
Мы схвчены, свиты?
Ужель за то что раненным
Я вышел из резни
Судьбою мы таранены
И нас она казнит?
Как волн движенье вечное,
Как небо голубо,
Такая бесконечная
К тебе моя любовь.
Зажги свои зелёные
Улыбкою глаза.
Огнем их обожженная
Иссохнет бед гроза.
1945 г.
Памяти И.К.
Время со скоростью света мчится
Детство умчалось и юности нет -
Факт, сегодня Игорю тридцать
Особой влюбленности в жизнь лет.
Это отметить, повеселиться
Согласны все, нежелающих нет
Тем более, в день когда Игорю тридцать
Полных в Ядвигу влюбленности лет.
Родости можно в душе гнездиться
Его, а тоске - стопроцентный запрет,
Тем более Игоря, которому тридцать
Влюбленности в электроннику лет.
Я радуюсь, видя улыбки на лицах
Друзей его, счета которым нет.
Дай Бог, чтоб жил он еще по тридцать
Минимум раза четыре лет!
"Ранним утром я уйду с Дальницкой,
Дынь возьму и хлеба в узелке..."
(Эдуард Багрицкий, "Возвращение".)
Когда я читаю стихи Багрицкого
Потоком страстей их и мыслей влеком,
Я вижу идущего вверх по Дальницкой
Поэта со скромным его узелком.
Печатая шаг по асфальту и камню
Он строфы слагает поэм и баллад...
В них рядом бушуют и море, и пламя,
Горяч и неистов их ритм и лад.
Аркадии пляжи, пески Ланжерона -
Он вызнал и ласку их, и теплоту.
С полнеба платанов, акации кроны -
Он славил осенних их листьев латунь.
В крылатке над берегом
Пушкина видел он...
Пусть в вечность умчалось
почти сто лет,
Он поднял,
что не был в Дантеса наведен,
Поэтом уроненный пистолет.
И сторфы звенели, и зрели, и крепли,
Когда с птицеловом и рыбаком,
За словом в атаку, рассыпанной цепью
Ходил он,
к стихам вдохновеньем влеком.
Я вижу - летит сквозь поэмы наброски
В налёт на тюрьмы полуночный покой,
На белом гривастом
Григорий Котовский,
Сверкая клинком, заостренным строкой.
По-прежнему гневно грозится глазами,
По-прежнему первым врываетя в бой.
И шашек протяжно-смертельно касанье
Бойцов, что он лавой ведет за собой...
Лучи, пробивающиеся с востока,
Туманы лиманов гасящие, мрак,
И копец, над степью парящий высоко,
К падению свой ожидающий знак.
И небо моей Украины, мне милой,
И плавни днестровские, и земля,
Где Когану не нашлось и могилы,
В пропитанной кровью его же полях.
И к морю наклонившаяся низко
Одесского солнца закатная даль -
В стихах вы воспеты поэтом Багрицким.
Рожденным в Одессе, звучать им всегда!
1947
жене,
с любовью
Я радуюсь духовной близости
Что нас с тобою единит
Во взглядах на людские низости,
Их благородных дел зенит.
Певца предавших поруганию
Запасом хул не прокляну.
Он истощим... Певцы в изгнании,
Они у времени в плену.
К раздумиям пора осенняя
В ночей бессонницах влечёт.
В духовной близости спасение
От бед, что их неведом счёт.
Н И Н А
Ах, душа моя как в юности палима
Именем чудесным, редким - Нина...
Звали так затейницу-девчонку
Клуба удивительных ребят.
С ней меня, на нас с улыбкой глядя,
Познакомил друг мой детства, Адик,.
Сердце было встрече этой радо,
Стал любовью сразу к ней объят.
В дом пришел впервые - и услышал
Как она, стараясь, чтобы тише,
Матери восторженно шептала
До меня дошедшие слова -
Мама, я от радости заплачу,
Посмотри какой красивый мальчик
К нам пришел, увлекся мной он, значит,
И в ответ - красив он, ты права.
Так случилась в юности далёкой
Встретиться с девчонкой сероокой
Мне, еще не знавшему что это -
(Был церковный , помню, день - Покров),
Первая в предлинной, трудной жизни
По которой все же справят тризну
Чистая, без грусти-укоризны,
Небом мне даренная любовь.
Потому я имя это - Нина
Из души своей вовек не выну.
Пусть живет в нем теплое, не стынет,
И порой о прошлом мне поет,
Том, в котором вижу я картины
Радостей любви моей и Нины,
Жизней наших - одного предлинной,
Ни за что оборванной - её...
ДЛИННОНОГАЯ
Меня годы совсем не трогают
И любовь у меня сейчас
С удивительно длинноногою
И почти похожей на вас.
И когда подо мной глаза её,
(я о теле не говорю),
Не её губы - ваши, алые,
Я целую, люблю, люблю.
В прошлом столько были без меры мы
Влюблены - и не рассказать.
Ах, не синие - лучше в серые
Длинноногой б глядеть глаза...
Пусть приснится хоть, пусть причудится
В мой недальний последний час,
Как на знойной одесской улице
Я случайно увидел вас.
Промелькнули в цветастом платьице
Вы тогда не ко мне спеша.
Вздрогнул - вот от любви покатится
Прямо в бездну моя душа.
И идти за её аккорды я
Был готов хоть и в мир иной.
Длинноногая, крутобёдрая,
Все же были вы подо мной!
USA
10/20/2006
ПРИЗНАКИ РАССВЕТА
Каленная в любви огне,
В ней объяснявшаяся страстно,
Ну хоть бы ты приснилась мне,
Чтоб ночь не таяла напрасно.
Хоть бы во сне к груди припасть
Еще девической, высокой -
Сокровищнице дивных соков,
Чьих невообразима сласть.
Хоть бы во сне твои глаза,
Склонившемуся над тобою
Увидеть мне, и в них азарт
Игры, зовущейся любовью.
Всю ночь плясавший ветер стих,
И в окнах признаки рассвета.
Из откровений острых этих,
Бессонница сложила стих.
ЗРЕЛЫЕ ЖЕНЩИНЫ
Зрелых женщин я всегда любил.
За любовь мою в ответ, наградой,
Страсть была их нежная, их пыл,
Собственно, что мне и было надо.
Зрелых женщин нет мудрей в любви.
Все что им дала природа чувства
В их сердцах живут и в их крови.
Потому они в ней так искусны.
Не сравниться молодости с ней -
Чувственностью острой зрелых женщин.
Жарче у пожара нет огней.
Страсть в глазах их ярче солнца блещет.
Пусть судьба безжалостно меня
За грехи мои разит и хлещет,
Я себе не стану изменять -
Женщин нет милее зрелых женщин!
ПОРТРЕТ
Переполненные томностью
Так, что и не расcказать,
И открытостью, и скромностью,
Светло-серые глаза.
Чуть загадочный и пристальный
И чарующий их взгляд взгляд.
Темперамента неистовость,
Губ манящих мёд и яд.
Длинных ног скульптурной стройности,
Словно в танце, легкий шаг.
Голос августовской знойностью
Отдающийся в ушах.
Ниспадающей изыскано
Чёлки шелковая медь.
Как тебя словами высказать,
Как тебя в стихах воспеть?
ПОДАРОК
Когда бы я тебе привез
В твою красивую квартиру
Подарков щедрых полный воз
Из лучших магазинов мира
Тебя ничем не удивил,
Не взволновал бы даже некий
Полузагадочный их вид
И их рекламные наклейки.
Иные в жизни ценишь ты,
Пусть неэффектны и неярки,
Исполненные чистоты
Души тончайшие подарки.
И зная эту страсть твою,
Я искренне и безыскусно
Ее стихами воспою
Как самое святое чувство!
ХОТЬ ИЗЪЕЗДИ...
Хоть изъезди всю Россию
И ищи повсюду в ней,
Не найдешь нигде красивей,
Не найдешь нигде стройней
Чуть обрызганных соленой
Черноморскою волной,
Южным солнцем обожженных
И влюбленных в синь и зной
Златорусых, сероглазых,
Чувств исполненных нагих,
Нас разящих в сердце сразу
Одесситок дорогих.
Одесса,
юность...
Свыше семидесяти шести тысяч читателей - это мало или много?
черт возьми, ведет же меня поэзии дорога
в неизведанные, конечно же, мною дали,
в которых многие из Вас, друзья, давно побывали.
Да что побывали - Вы там уже запросто пребываете,
по просторам далей этих самых среди муз летаете
стихи легко пописывая поскольку они рядом
и гостеприимными будучи контактам с Вами и сами рады.
А вот откликов на приведеное мной выше число текстов маловато -
но в этом, друзья мои читатели, Вы правы, не виноваты:
мне понятно - возраст автора огромная к выражению мнений Ваших помеха,
он для них какой-то рубикон вроде, непроходимый участок, веха.
Но я доволен и такому, милые мои друзья, контакту с Вами -
да, стар я, но горит в душе моей все еще к стихотворчеству пламя,
горит, и погаснет только, естественно, с моею смертью,
а вы живите счастливо, пишите, и в возраст свой больше чем мой нынче
верьте!!!
(в связи с посещением меня на дому
сострадательными медсёстрами
в послегоспитальное время).
Жене -
с надеждой и любовью
Я не подвержен плену
женщины с именем Лена
с талией тонкой узкой
и как язык мой русской
роста юной берёзки
фигуры заметной броской
у мужчин волнение восхищение
вызывающей без сомнения
Легко мне уйти - нет урона
от глаз как весна зелёных
взгляда, что все же за муки
надежду принес мне в руки
что словно печали сушит
проникающего в душу
поскольку добра без горя
нету - никто не спорит.
Даже порой не модных
да и внешне холодных
женщин простое слово
мы находим толковым
понять дано нашим душам
мужчин умеющим слушать
что боли они и сплин
могут в адренолин
превращать направляя к свету
по туннелю которого нету
для меня поскольку один
живу я с тоской в груди
что нежданно меня достала
и нещадно разит мою старость
в безумно скукоженном мире
в пустой без жены квартире.
И что до сетей мне плена
женщин пусть с именем Лена
пришедшим пролить мне свет
на жизнь которой нет
поскольку жены нет в доме
где телевизора кроме
есть комп с кем я грусти пламя
гашу слезами-стихами
где брожу из угла и в угол
другой потому что туго
мне быть порой недвижимым
своё забывающим имя
где крики - любимая, где ты?! -
не получают ответа
от того же мудрого компа
о своём светящемся чём-то.
Так и живу куда деться -
ну был бы инфаркт с сердцем
сегодня намого проще -
сказала жена - лишь росчерк
на теле хирурга тебе
как память и снова к борьбе
готов ты за место в мире -
и не один в квартире
как я поскольку инсульт
жены это страшный суд
над ней умеющей мыслить
и интеллекта выси
в юности одолевшей
но избежать не сумевшей
болезни чей строг режим -
ты скован ты недвижим
томишься в своей палате
в привыкшей к тебе кровати
и чтобы двигаться рядом
коляска в которой радость
горька даже просто сидеть
а мне уже не седеть -
тупеть уже от состраданий
к жене которыми ранен
я нынче и боль и мука
пришли ко мне в сердце стуком
тревожным с судьбой же борьба
бессмыслена - были два
человека трудились жили
подняли семьи любили
но кончился счастья срок
его поразил stroke.*
И только одной мы живы
надеждой что страхи лживы
что время своё возмет
и жену мне вернет
в её заждавшийся дом
что долгой жизни трудом
бессонностью тысяч суток
мы строили не для инсультов.
Другие из сердца выселив
такие в стихи я мысли
вложил они в каждой строчке
навзрыд написанных ночью
они об одном - жене
что жизни дороже мне
что нынче схвачена круто
проклятым трижды инсультом!!!
Stroke - (англ.) - инсульт.*
USA
04/06/09
Тонкая, изящная,
прелестями разящая
общими и частными
сложившимися счастливо
в ней одной, особенной,
жизнью мудро собранными...
И собой радующая
подопечных, страждущих
знаниями, мыслями
делящаяся искренне,
и уже отчающихся
к жизни возвращающая,
радость и свет дарящая
щедро, по настоящему,
взглядом добрым, улыбкою
делающая нас гибкими,
сильными, готовыми
сражаться с бедами новыми,
такая она - сапфировая
доктор Ирина Папирова!
03/05/2009
Хилкрестгоспиталь
Простое английское слово -
stroke,
по-русски звучит посуровей -
инсульт.
Судьбою-судьею
навешен
срок
любимой,
а мне
жизни ныне
суть
одна -
как садовник растит сады
её поднимать из этой беды -
и в самый возможно короткий
срок,
чтобы движение каждое
впрок,
их осваивался
урок,
чтобы повержен был
злобный рок,
бесследно тревог
исчез клубок
и его следы
как
цигарки
дым...
Всемирный день поэзии. Все-мирный,
куда ни бросишь камень - попадешь
в ведущих слов, размеров, рифм игры,
поэтов толпы, где и сам ты ждешь
подарков Музы... Шедрая, скупая,
как-будто подсказать ей слово лень,
она с тобой в "поэзию" играет,
которой нынче отмечаешь день
у компа, кнопок кийборта с бокалом,
воды, а, может, даже и вина,
а мысли литься в строчки перестали,
едва возникнув тут же и расстаяли,
им даль твоих порывов не видна,
не муз - ты пуст! - души твоей вина...
Но!
Но, как говорил Аркадий Райкин,
важны не колиКчество, а каКчество.
и должны мы, этой мысли ради,
позабыть о пессимизме начисто,
и из всех известных миру измов
доверять лишь чувствам оптимизма!
"Здравствуй племя,
младое, незнакомое!"
А.С. Пушкин,
"Вновь я посетил..."
О сексе поместил бы я стихи,
Они успех имели бы отменный,
И очередь прочесть их - пусть плохи,
К страничке б выстроилась непременно.
Те, что вдали от родины писал,
Куда пути мне не было обратно,
В них грусть, а не пустые словеса.
Крови на каждом строчки слове пятна.
Но никому до них и дела нет -
Стихи в фаворе о любви, о сексе.
Ты из другого племени, поэт,
Стихов к оплате твой просрочен вексель...
USA
Это было в ноябре 2001 года.
На каком-то сайте - уже не припомнить названия, прочитал уже известное мне стихотворение Твардовского "Я убит подо Ржевом".
Лишь на следующий день, выйдя на сайт снова, увидел свое имя (!) рядом с его, для меня, фронтовика, святым...
Эта невероятнейшая случайность натолкнула меня на мысль рассказать историю одного моего стихотворного послания Александру Трифоновичу и его ответа.
Как и многие участники войны, любящие поэзию, увлекался в послевоенную пору произведениями многих авторов - Твардовским в особенности, а целые главы из "Теркина", "Дома у дороги" ( в особенности) знал наизусть.
Более того, начитывал их на пленку - кассеты с этими записями хранятся у меня и сегодня.
Будучи в дружбе с Дмитрием Николаевичем Журавлевым, чтецом-декламатором, народным артистом СССР, частенько навещавшим Одессу, "прокатывающим", как он, шутя, говорил, на ее благодарных зрителях "рискованные" произведения не в фаворе у власти находящихся авторов, был я в курсе литературных событий и жизни как столицы, так и отдельных, в ней живущих и творящих литераторов. В особенности в курсе множества нападок и гонений на журнал "Новый Мир" и главного его редактора Александра Трифоновича Твардовского...
Однажды, будучи в очередной раз в гостях у Дмитрия Николаевича, узнал такие новые подробности не только из событий вокруг журнала, но жизни и состояния Александра Трифоновича, что был ими и шокирован, и потрясен. Ночью, в поезде, при возвращении в Одессу, и написалось "Письмо Александру Твардовскому". Не откладывая, отправил его на адрес "Нового Мира".
Через короткое время обнаруживаю в почтовом ящике ответ.
Автор был исполнен благодарности за доброе отношение, как он написал, к "поэту Твардовскому". Были, помню, еще какие-то фразы о роковой безысходности из нынешних жизненных ситуаций.
Но главное - мне не забыть! - три размашистые подписи под текстом:
Ваш Александр Трифонович Твардовский. (жирная точка).
Ваш Александр Твардовский. (снова)
Ваш Александр, и...
и густой прочерк сильно придавленным пером авторучки к бумаге, прорезавшим ее врозь расходящимися жирными поначалу, а в конце утончавшимися и исчезнувшими линиями...
Так и представил себе Александра Трифоновича в большом, пустом кабинете у стола, крупного, грустного, усталого, задумчивого, не понимающего - что же это в конце-то концов вокруг него происходить?!
Нет,нет - отлично понимавшего и осознававшего...
Вскоре его не стало...
Уезжая в эмиграцию, не посмел увозить с собой письмо, ему место - решил - в архиве поэта. Не имея координат вдовы, в предотъездной спешке адресовал его... Союзу Советских Писателей.
Оглядываясь назад, не припомню более глупого и опрометчивого поступка в своей жизни. Но в ССП, оказывается, и порядочные люди нашлись: оно было передано вдове поэта.
Уже здесь, в USA, получил пересланное мне бывшими соседями по квартире письмо жены Александра Трифоновича с выражением глубокой признательности за возвращение реликвии - письма мужа.
Вот оно - то далёкое от совершенства, и по тому времени достаточно рискованное стихотворное послание автору "Василия Теркина" ...
ПИСЬМО АЛЕКСАНДРУ ТВАРДОВСКОМУ
Товарищ Твардовский,
я страшно взволнован,
Не хочется верить, что все это так.
Узнал я, что Вы по тропинке терновой
В есенинский вдруг зачастили кабак.
Что Вы, позабыв о сраженье в болоте,
Что шло за простую деревню Борки
И Теркина стойкость прославило - пьёте,
Надежды Вам чужды, и чувства горьки.
Узнал я, что выселив к дьяволу музу,
Что другом Вам верным, военным была,
Себя загрузили Вы градусным грузом
И тяжесть его Вас к себе прибрала.
Товарищ Твардовский, не надо, не надо,
Ведь власти не вечны... Нам дороги Вы -
Живущим, творящим в стране безотрадной,
Стоящей на наших костях и крови.
Россия, Россия, не кара ли это,
Что правит страной, как и некогда, царь,
Но новых династий - с партийным билетом
В нагрудном кармане - ЦК секретарь?
Россия, Россия, и новость ли это,
Что тяжесть конфликтов и горечь утрат,
Которого вновь гражданина-поэта
Над рюмкой склоняет с утра до утра?!
Склоняет-роняет и ниже, и круче...
Есенинской грустной тропою идут
Сыны её в гибель - и Вы, из них лучший!
Уйдите из липких и злых ее пут!
Товарищ Твардовский, не надо, не надо,
Сражайтесь - мы с вами! Мужайтесь, ведь Вы
Наш разума луч, наш пароль в этом аде
Застенков, террора, и лжи, и крови...
1969
Уважаемые посетители моей странички,
дорогие читатели-почитатели!
Мелькнула возможность
прочитать в Брюсселе
эти стихи,
но "сложности" возникли...
Решил, собрав вместе,
(они мне дороги - ведь нас,
тогдашних отъезжантов,
считали предателями,
отщепенцами,
изменниками родины),
решил, собрав вместе,
вывесить их
на близкой душе моей
Поэзии Ру.
М.Т.
==================
ТОСКА ПО РОССИИ
Тоска по России
Особого свойства.
Она без усилий
Чинит беспокойство,
В котором любовь
И надежда и вера
Сильны как прибой,
И как небо безмерны.
Тоска по России
Особого вида.
И слышать - спасибо,
И видеть-не видя
Ее ежечасно
Далёкую рядом -
И мука и счастье,
И горе и радость.
Тоска по России
Особого рода.
О, легче осилить
Любому народу
Свою, над границей
Любой пролетая,
Что б с родиной слиться,
В ней мать обретая.
Тоска по России
Ни с чем не сравнима.
Пусти ливни косые
В стране неродимой
Такие, и злаки,
И дали, и сини -
Всё знаки, все знаки
Тоски по России...
Уж снег на висках
На моих, а не иней...
Ну что же, пускай -
Взгляд не вечно же синий.
Но жизни с одной
Не управиться силой -
Как холод, как зной
Тоской по России.
Не в силах ничьих
Сделать жизнь нашу вечной -
Она как ручьи
По весне быстрoтечна...
Сражаясь с собой,
Нам вовек не осилить
В себе эту боль -
Тоску по России.
Тоска по России
Особого свойства,
Она без усилий
Чинит беспокойство,
В котором Любовь,
И Надежда, и Вера,
Сильны как прибой,
И как небо безмерны!
1975
USA
СТИХИ О БОГАТСТВЕ ЗАПАХОВ
Путешествуя по Запада
Городам Европы-феи,
Доверяйте виду, запахам
Магазинов и кофеен.
Их обилие - бескрайнее,
Их сюрпризы диковинны.
Всех щедрот земли собрание
И бесстыдно, и невинно.
Как в Испанию прибудете,
Загляните непременно
В солнцем выгретые бутики -
Их соблазны незабвенны.
Утопайте в рисе берега
Португалии горячей.
Не тянуло бы в Америку,
Здесь остался, не иначе.
И под небом вечно ласковым
Мысли вкладывая в строки,
О России пел - прекрасной,
Невозвратной и далёкой...
Ах, в душе моей заверченной
Мира ширью необъятной
Чувств поток бурлит, отмеченный
Силой мне едва понятной.
Ах, в мозгу моем помешанном
Встречей с жизнью непривычной,
Зависть белая замешана
Силой этой необычной.
Потому и сердце полнится,
Очарованное новью,
Разума, души невольницами -
Ненавистью и любовью.
Путешествуя по Запада
Городам как синь красивым,
Я дивлюсь богатству запахов,
И мне больно за Россию...
1975
Испания,
Португалия
ВЕХИ
Тех, кто ходят иными вехами
Ты судьбой своей не вяжи.
Мы сюда умирать приехали,
А мне чудилось раньше - жить.
Пренебрег звезды моей знаками.
Не к искусствам, к рулю прильнул,
Что вертел и дорог изнанками -
Вот его я и довернул...
От рубиновых в отдалении,
Барски, как и не снилось мне,
Пребывая в труде и лени я
Существую-живу в стране
Где такое же небо синее,
И такие же соль и хлеб.
Только нищим стал без России я,
Без нее стал и нем и слеп.
Лжем себе - мол, из сердца вынули
Грусть-тоску по родной стране.
Вот и сроки давно все минули -
Все, далёкая, снится мне.
Мне бы в ней, погруженной в горести,
Полнить словом призывным стих -
Не о веке вражды и корысти
Строчки розовые плести.
Мне бы в ней - за иную, новую,
Духом, мозгом, костьми бы лечь,
Не суетностью бестолковою
Лет остатки бесцельно жечь.
Переменчивая, капризная,
Хоть и мудрой порой кажись,
Ты, чью суть только нынче вызнал я,
Ты меня обманула, жизнь.
1978
USA
У ЛЬВОВСКОГО ТРОЛЛЕЙБУСА
Нет ничего грустнее одиночества.
в нем пребывая, словно не живешь.
У львовского троллейбуса пророчество
меня нашло как арестанта вошь.
У арестанта тело лишь изъедено,
ее он давит, в робе копошась.
Моя же им до атома последнего
давно навеки съедена душа.
В одежде элегантной и изысканной,
и ладно раздобревший в рост и ширь,
свой Бьюик водит россиянин истинный
среди других, но полый - без души. \
1975
USA
Л.Д.
Постарайся его забыть,
ты об этом не пожалеешь.
Как легко смогла полюбить,
Так легко разлюбить сумеешь...
Постарайся её забыть,
Ты об этом не пожалеешь.
Как легко сумел полюбить,
Так легко разлюбить сумеешь.
Так мне б надо тот стих писать,
И себе писать - не другому,
Нынче сам я попал впросак,
Погрузился в любовный омут.
Нынче сам я в тебя влюблён.
Только ты о большем не думай,
Слишком я в любви искушен,
Чтобы лишь о тебе думы.
Слишком много я женщин знал,
Чтобы видеть в тебе лишь прелесть,
Уверять, что ты идеал
Под твоих поцелуев шелест.
Только все же хочет тебя
И вчера, и нынче, и завтра
Целовать и ласкать, любя,
Этих строчек нескромных
автор...
Когда сидишь у компа,
по клавишам стучишь,
тебе не нужен компас -
стихи рождает тишь,
и монитор стремится
в себя вобрать их суть,
и если мыслям виться -
напишешь что-нибудь
про дни восьмого года,
что в прошлое текут,
что жизнь шел не бродом -
через стихи и труд,
что каждая монета
принесенная в дом
была не ленью спета,
а каторжным трудом.
Всего три дня осталось,
и Новый Год придет,
и где души усталость -
как раз наоборот:
что доживу - поверил,
теперь удаче рад -
на Тайм увидеть сквере
всех радостей парад,
что Новому в угоду
Нью-Йоркцы от души
подарят шумно Году -
в его и глубь и ширь.
И будет в те минуты
мне мысль мозг сверлить:
чего же почему-то
не может лучше быть,
чем в этот, невезучий,
где все наоборот,
в историю ползущий
восьмой две тыщи год?!
Я думаю, мужчинам
у власти быть - беда:
всегда найдут причину
воинственному - ДА,
а женщины у власти,
найдя пути от бед,
со свойственной им страстью
сказали б войнам - НЕТ!
Поэт, я у восьмого,
на самом на краю,
и искренне и снова
МИР на земле пою!!!
USA
12/29/08
Войны гремела канонада,
Когда на "Мессеров" в полет
Взмывали вместе, мчались рядом
Иван-пилот и Жан-пилот.
Я сам проверил - нет сильнее
Солдатской дружбы кровных уз.
Мы ей верны, гордимся ею.
Будь верен ей и ты, француз.
Мне совсем не страшно умереть,
Я не знал, что так спокойно буду
Смерти ждать у входа в смерти клеть
Нет в которой выхода оттуда.
Девяносто с лишним позади,
Может прожил я четыре жизни
Чьи-нибудь, которые один
Выбран был, им выпавшие, вызнать.
Непонятны шутки мне судьбы,
От которых никуда не деться:
Почему в войну, как ранен был,
Пуля в грудь вошла, но выше сердца?!
Что я лучше, я смелее был
Своего разведчика, Ивана
Занина?! Его мне не забыть,
Он в моих стихах, хоть насмерть ранен.
Я на школьный вез аэродром
Двух братков, слюнивших мне цыгарку,
Было, наломал тогда я дров -
И сегодня, как припомню, жарко.
Вместо денег - у лица ТТ
Так небрежно танцевало дуло,
Что я вырвал пистолет, и тех,
Двух братков огнём его и сдуло.
В моде было воровство машин.
Как-то раз полуторку хотели
И мою угнать, меня лишив
Жизни, (может только изметелить).
Стартер в этот день забарахлил -
Заводная ручка на сиденье.
Тот, кто стал душить - он сразу влип,
Я в разведке научился бденью.
Получил он ею по мозгам,
Выпихнул его, открыв я дверцу,
Шла тогда в бандиты мелюзга,
Я же знал похлеше гадов - немцев.
Тот, кто трясся в кузове - ножом
Все меня достать тогда старался,
А как понял - делу крах - сошел
Чрез задний борт, точней - сорвался.
В смену, что по графику моя,
Дал я другу выехать машину.
Сын, жена - была его семья,
Он ее в ту ночь навек покинул.
В самоволку убежал солдат
И его у молокозавода,
Как привез, чтоб не было следа,
Запросто убил, как в шутку, вроде.
Как-то, помню, я по льду реки
Что был тверд, нисколечко не ломкий,
Всем удачам боя вопреки
Провалился в бездну-ополонку.
ППШ, три диска, пистолет,
Две гранаты - и нелёгок сам был,
Так хотелось мне дышать, но нет,
Понимал, вздохну - конец и амба.
Речка мелкая, ногами в дно
Бью что было сил - попытка ложна:
Головой об лед. Мне суждено -
Вижу я погибнуть так безбожно...
Но инстинкты посильнее нас,
Снова в дно ногами, видно ловко,
Потому что я на этот раз
Головой не в лед, а в ополонку.
И бойцы, разведчики мои -
Глыбой стал я льда, а лед - что камень,
Словно рукопашные бои -
Все на мне корежили штыками.
И еще случилось в Штатах - мне
Адрес на листке был сделан босом,
И вручён. Шла женщина, я к ней
Тормазнув, чтоб уточнить, с вопросом
Обратился - знания, поди,
В языке мои в английском блекли,
Глядь - со мною афромен сидит
Рядом, и глаголит - drive directly*!
Я подумал - шел он встречу мне,
И готов, чтоб оказать любезность,
Не считаясь с ходом суток, дней,
Снова возвратиться в ту же местность...
Газанул, поехал... Вдруг легко
Сквозь футболку, дело было летом,
В бок мне вроде комара укол,
Глянул - это дуло пистолета.
Ну, подумал, надо же, вот здесь,
Мне, от афромена, без причины,
Принять ни за что от черта весть?!
В одиночестве жену покинув?!
Не было предела моего
Гнева - им душа была объята.
В гада, в сущность черную его
Все что знал - слова летели мата.
Мчать я на сверхскорости дерзнул,
Гибнем? - Well, tugeder!!!,* - вместе, двое.
Тут же так нещадно тормазнул,
Что влетел в стекло он лобовое.
Не забыть мне вечера того,
Знал такие в прошлом я заботы -
Из машины вытолкнул его,
И домой приехал, как с работы...
Девяносто с лишним позади,
Впрямь я, видно, жил четыре жизни
Чьи-то, и которые один
Все ж, в предолгой и своей, и вызнал...
Мог бы и продолжить этот стих,
Потому что не померкла память.
Муза, старца, ты меня прости:
Я пишу, и словно с сердца камень...
Мне совсем не страшно умереть,
Я не знал, что так спокойно буду
Смерти ждать у входа в смерти клеть,
Нет в которой выхода оттуда....
Только все же интересна жизнь -
Краткая, или же долго б длилась,
Каждый ткань ее трудись, вяжи,
Жизнь - дар конечно, Божья милость.
И понятны шутки мне судьбы,
От которых никуда не деться:
Потому в войну, как ранен был,
Пуля в грудь вошла, но выше сердца...
Drive directly (англ.) - гони прямо.
Well, tugeder (нгл) - хорошо, вместе.
Светлой памяти
Александра Галича,
Леонида Пастернака
Поэт творил, писал стихи,
он клал в них душу,
хоть власти кляли их - плохи,
народ их слушал.
Народ открыл себе в них суть
нелепиц жизни.
Они в его проникли грудь,
их правду вызнал.
В концертных, а порой глухих
в квартирку залах,
поэт читал свои стихи,
поэт читал их.
И в мыслях их, и в рифмах их,
что были смелы,
c поэтом, чтобы пронял стих,
гитара пела.
Про Острова и Абакан,
в свободу веру,
что жизнь народов нелегка
В эсэсэсэрах.
Что все бы надо изменить,
чтоб лучше стало,
но эту творческую нить
вдруг оборвало.
Глаза в свою глядели даль
властей тех самых.
Писателей союз тогда
цепным был псом их.
Вконец несносен стал поэт
цекистам этим.
Союз писателей совет
изгнал поэта.
И с мыслью - я еще вернусь! -
он Русь оставил,
но нас навек пронзила грусть -
его не стало.
Он отдал жизнь ни за что
электротоку,
а может был подвластен ток
гебистов рокам...
*
Когда другой поэт писал
как кровь велела,
воск каплей со свечи свисал -
свеча горела.
Он видел Гефсиманский Сад,
звезду на небе
над горизонтом видел сам,
хоть там и не был.
Почти вчистую строчки шли,
он жизнь им отдал.
Так Вариации пришли,
стих Меерхольдам.
Он миру отдавал свой дар,
чтоб в жизни мути
добраться в чем-то иногда
до самой сути.
Но время было-то иным -
и днем и ночью
за ним ходили топтуны,
как стая волчья.
А творчество по сути есть
сама отвага:
о Докторе открылась весть -
да, о Живаго!
Роман сумел он в мир иной
отправить тайно.
Шаг топтунов порой ночной
был не случайным.
Роман был истины посев,
Поэт - мессия.
Его читали страны все,
но не Россия.
Когда бы Нобель был бы жив,
под славы звуки,
он сам бы премию вложил
поэту в руки.
Властям в ЦК не повезло -
казнить б хотели,
но умер он им всем на зло -
в своей постели...
12/06-07/08
USA
В конце 73 года, при прощании, старшая сестра, что сама впоследствии оказалась со всем родовым кланом здесь, в США, и нынче в земле страны этой упокоена, напоминая мне произведение Вл.Короленко
"Без Языка", предрекала одиночество...
Что-ж, где-то её пророчество...
Нет ничего грустнее одиночества.
в нем пребывая, словно не живешь.
У львовского троллейбуса пророчество
меня нашло как арестанта вошь.
У арестанта тело лишь изъедено,
ее он давит, в робе копошась.
Моя же им до атома последнего
давно навеки съедена душа.
В одежде элегантной и изысканной,
и ладно раздобревший в рост и ширь,
свой Бьюик водит россиянин истинный
среди других, но полый - без души.
Я проезжал однажды Брайтон
Над ним тогда кружил рассвет.
Его Одесcы младшим братом
Назвал земляк - он был поэт.
Мне, видимый в остатках ночи,
Он был все меннее чужим.
Идет рассвет - он день пророчит,
Шагает век - он учит жить.
Во все века могли поэты,
Забаву искренне любя,
Писать шутливо и Про Это,
Что Фрейд постиг, назвал, тебя
Развлечь стремясь, читатель строгий.
Их перья, что острее бритв,
Легко касались темы - ноги,
Грудь, бёдра, ход любовных битв.
Во все века могли поэты,
Со звонкой одой наряду,
Слагать лукавые сонеты,
Мамашам строгим на беду,
Их дочерям невинным, юным.
И слово и мысль, не таясь,
И чувственности рвали струны,
И тел и душ вскрывали связь.
Я тем подобных не касался.
В стране, где вырос, грусть я пел.
Не зря - вот вдруг и оказался
В другой, в чужих людей толпе.
Здесь в мир пути для всех открыты -
Удача б к разуму была.
Мои стихи пока зарыты
В глубоких ящиках стола.
Я в свет их вывести однажды
Решился, вдруг попутал бес -
В них заглянуть не вздумал даже
Редактор главный "НРС".
Глубоко личные - заметил
Его сотрудник Петр Вайль
В своем любезном мне ответе,
Я три послал их или два -
К тому же публикуем только
Мы старых авторов своих.
Где вы, друзья, Борис и Колька -
Был повод выпить на троих...
Их немодерными назвала
Из "НА" Мария Шнеерсон -
Стих это бунт, призыв к авралу,
Крут должен быть он и весом.
Пускай без знаков препинанья,
Но выгрет выдумки лучом,
И образ, не повествованье,
И чтобы век в нем бил ключом.
Я вник - пиши, чтоб не скучали,
Читая, Знай, поэт, что сметь:
За горло личное, по-Вайлю,
Учись общественное петь.
Труби как там, я стране далёкой,
Сплоченной из республик-зон,
Что стих питают века соки,
Как зрело мыслит Шнеерсон.
Забудь с Россией боль-разлуку,
В наш век иной звени струной.
Такая, понимаешь, штука,
Читатель, вышла тут со мной,
Где в мир пути для всех открыты -
Удача б к разуму была.
Мои стихи пока зарыты
В глубоких ящиках стола.
Но век, он век и мой, шагаю
И с ним тружусь я в унисон.
Он мне в глаза глядел наганом,
Стрелял в затылок и висок.
Казнил моих сестёр и братьев,
Жёг землю, всхоженную мной,
Которую я кровью, кстати,
Поил, заверченный войной.
Он насыщает смертью космос,
Солдат в чужие страны шлет,
Он красные знамёна-оспу
В запас для новых шьет и шьет.
Им беспредельно мозг наш развит,
Его он тщится и растлить.
Грешно его, читатель, разве,
И ненавидеть и любить?
Он раскидал людей по свету -
Двадцатый, просвeщённый век,
В котором мозг вселенной, светоч,
Стал обесценен человек.
Но находясь за океаном
В мне непривычной стороне,
Всегда я помню ту, что раны
Своим лечила пеплом мне.
Я благодарен этой, новой,
За соль и воду, кров и хлеб,
Но старую пою с любовью,
Хоть был в ней, сирой, нем и слеп.
И землю ту, что петь и славить
Мне дар подарен Богом был,
Однажды навсегда оставить
Пришлось, и это не забыть.
И если я подвержен грусти,
Ее вскрываю суть и соль,
То Бог мне этот грех отпустит,
Хоть малость стишит злую боль
И кровь, которою пропитан
И смысл и ритм, и строчек лад.
Мои стихи пока зарыты
В глубоких ящиках стола.
Они не просятся наружу
И не умеют и развлечь.
Пусть их сечёт забвенья стужа -
Об этом ли сегодня речь?!
Я одессит, читатель строгий,
Прости мне этот острый ход -
Во все века мол, бедра, ноги...
Умён, ты понял наперёд,
Что этой, что забавит души
Порой, я темы не коснусь.
Иная вечно жжёт и сушит,
И тема эта - наша Русь!
1978
USA
Каленная в любви огне,
В ней объяснявшаяся страстно,
Ну хоть бы ты приснилась мне,
Чтоб ночь не таяла напрасно.
Хоть бы во сне к груди припасть
Еще девической, высокой -
Сокровищнице дивных соков,
Чьих невообразима сласть.
Хоть бы во сне твои глаза
Склонившемуся над тобою
Увидеть мне, и в них азарт
Игры, зовущейся любовью.
Всю ночь плясавший ветер стих,
И в окнах признаки рассвета.
Из откровений острых этих
Бессонница сложила стих.
(из старых писем...)
Не пойму никогда я это -
За какие грехи, скажи,
Вдруг лишила тепла и света
Нас голодная, злая жизнь?!
Разве это мы заслужили
Разве сделали зло кому?
И трех лет с тобой не прожили -
Три миллиона вызнали мук.
Непременная вдруг разлука,-
Я не думал, клянусь, ей-ей,
Что случится такая мука -
Мною вызнанных всех острей.
Без тебя, моя дорогая,
У меня не вяжется жизнь
Хоть и как я ни стараюсь,
Хоть и как ее не вяжи.
Все равно без тебя - все пусто,
Все равно без тебя - тоска.
Пальцы полночь тревожат хрустом,
Снег давно на моих висках...
Мысли в голову всякие лезут -
Стоит жить - и не стоит жить.
Дал бы сердце в куски изрезать,
Чтоб достойную вам заслужить.
Ты одна меня понимаешь,
Крик прости мне письмо, этот стих,
Мы с тобой не ведали мая -
Хоть ребенка для мая расти!
Я избегаю славить юбиляров -
Вдруг к истине ошибку приплету,
И юбиляра щеки вспыхнут жаром...
К такому сам довел вчера плиту
Орудуя над нею неумело,
Вдруг привлеченный к кулинарства делу.
Я избегаю предлагать и тосты.
Излишне робок. Генов в том вина.
Но - полагаю - это очень просто:
Изрек две фразы, три, отпил вина
Глоток, чтобы придать тем фразам вескость -
Чуть сдобрив шуткой острою, одесской,
Глядишь, и тост прошел, и даже с блеском.
Я не люблю испрашивать внимания
Собравшихся за праздничным столом.
И огорчен всегда бываю крайне,
Когда мой тост не речи эталон.
А я на сердца дно спускаюсь кротом
В работе над поэмой ли, экспромтом,
Сквозь дебри философии бреду,
Чтоб взять ее очередной редут
С душой для встречных взглядов обнаженной,
Любовью к искренности обоженной.
Но день сегодня у меня особый.
Сердита чаще, изредка нежна,
Свой отмечает юбилей особа,
Что больше полувека мне жена.
И в нарушение своих же правил,
Ее пою в день юбилея, славлю,
И день любой проведенный с ней рядом,
И ночь, что до сих пор за все награда.
Пусть своенравна и порой капризна,
Она всю жизнь мне дороже жизни.
Стихом вот этим - сложен ли он, прост,
В ее я честь и предлагаю тост!
1994
(Текст на мелодию песенки
американского актёра Дина Мартина)*
Всем любить случается однажды,
все любовью жаркою полны
не сравниться с нею жажде,
и чувствам иным.
Каждый раз она новей и лучше
той, что только правила тобой,
не грусти - вот будет случай
и встретишь любовь.
И она намного будет прежней
ярче, что оставила тебя,
жизнь - это страсть и надежда,
что нежат нас и теребят.
Всем любить случается однажды
это чувство - главный жизни клад,
пусть всегда любовной жаждой
ты будешь объят.
Дни идут, уходят годы -
времени безудержный поток,
жить надо чисто и гордо,
но хочется чтоб в ней был и толк.
Всем любить случается однажды,
все любовью жаркою полны,
не сравниться с нею жажде,
и чувствам иным...
Он был рожден необходимостью
На мира суд, на суд людей
Сор из страны кровавый вымести,
Что плодом был тупых идей.
Когда и слова даже вымолвить
Не всякий смел - гляди, сотрут,
Он друга-зека русским именем
Назвал умы взорвавший труд.
И словом вещим пробужденные,
Хоть травит их идей тех дым,
Поднимутся, чтоб стать милллионными
Инакомыслящих ряды.
И их единства, их сплоченности,
Хоть есть куда властям их деть,
Ни ссылок снежной отдаленностью,
Ни стужной карцеров бездонностью
Тогда уже не одолеть.
Я не кичусь стихом проплавленным
Профессионально, в мой язык
Стихосложенья правил праведных
Не входят может и азы.
Но я с волнением, без устали,
Любой, пусть мне гореть в огне,
Лишь искренними полню чувствами,
Что только и присущи мне.
И в них, из сердца мчащих выстрелом
Пронзившим душу и мою,
Того кто жжет словами истины
Умы, и ложь клеймит неистово
Я славлю нынче и пою.
Исполненный непримиримости,
Что силы, веру будит в нас
Он был рожден необходимостью,
Благословен тот день и час!
Тишина бывает перед бурей.
Длительная, странная, она
Беспросветная, конечно, дура -
Посетившая нас тишина.
Потому что творчество есть сила,
Что из мозга в строчки так и прёт:
Текстами ей выроет могилу,
Ими же её и подорвёт.
Памяти поэта
Михаила Берковича
Прости, что я соседствую с тобой
На СаканГБуке, долголетьем кичусь.
Что рано ты ушел - вот это боль,
А я живу, безвестен. Обезличась.
Судьбы подарок, рока щедрый дар,
Конечно не тому, кому бы надо.
Так повелось извечно - не всегда
Кто заслужил - ему за труд награда.
Прости, что я соседствую с тобой
На СаканГБуке, долголетьем кичусь.
Что рано ты ушел, сразила боль.
А я живу, бездарен. Обезличась...
"...слова Риммы Федоровны
"Уезжают русские евреи..."
дважды неверные.
Если он уезжает, то он не русский.
Русский - это тот, кто живет на нашей земле.
Независимо от национальности.
Но есть исключения.
Ник, например.
Уехав,
всю свою боль поместил в песни.
О Москве.
Приезжал сюда,
пытался что-то сделать.
Михаил,
который всей душой с Россией.
И многие другие,
практически все,
пишущие на русском языке."
===================
Вот то-то и больно,
что я с Россией...
Такими,
как я,
полна,
под корень их,
словно сорняк
косила,
безжалостная,
она...
Тогда и,
"как все понимают",
случай
оставить её
выпал мне,
чтоб жить,
где
"все самое лучшее" -
не милой
и вам
стране...
Я серые твои глаза твои глаза
Вчера опять во сне увидел.
Их блеск о страсти мне сказал,
Сказал, что на меня в обиде
Они за то, что реже я
Чем этого бы им хотелось,
Как будто бы и не любя
Хозяйки их ласкаю тело.
Ласкаю, да, но это сон,
А наяву совсем другое.
Я сам тобою так пленен,
Что нет мне от любви покоя.
И если о глазах сказать,
Как с ними наяву бывает,
Так не твои - мои глаза
Любовью нежною сияют.
И остается мне, любя,
Не будь за это ты в обиде,
Твои глаза и всю тебя
Во сне с собою рядом видеть.
День рождения - чудесный день.
Потому его я отмечаю,
Что люблю веселья канитель,
Он сердца восторгами венчает.
Дороги родных улыбки мне
И друзей отрадно сердцу видеть,
Что умеют тосты, шутки выдать
Словно испечённые в огне.
И за то, что щедро их дарите,
В стих вложив душевные слова,
Искренне благодарю я вас -
Пейте, ешьте, смейтесь, веселитесь!
Поэзия - по сути - форма
Открытой авторов души
Элементарных мыслей полной,
Заверченных в её тиши
Исполненной надежд, желаний,
Ясней которых, чище - нет.
Родился стих - есть основание
Узнать - его слагал Поэт!
И. К.
(из домашн. альб.)
Время со скоростью света мчится,
Детство умчалось и юности нет -
Факт, сегодня Игорю тридцать
Острой влюбленности в жизнь лет.
Это отметить, повеселиться
Согласны все, нежелающих нет,
Тем более, в день, когда Игорю тридцать
Полных в Ядвигу влюбленности лет...
Радости нужно в душе гнездиться
Его, а тоске - стопроцентный запрет,
Тем более, Игоря, которому тридцать
Влюбленности в электроннику лет.
Я радуюсь, видя улыбки на лицах
Друзей его, счета которым нет.
Дай Бог, чтобы жил еще он по тридцать,
Минимум, раза четыре лет!
ЮБИЛЕЙ-70
Мне скоро семь десятков лет.
Подумал - самому не верится.
Я ног еще не кутал в плед
Хоть мёрз, и звонко бьется сердце,
И руки тянутся к труду.
Пером вооружусь - к бумаге.
Законы поста не блюду -
Умею пригубить и флягу.
И ем трудом добытый хлеб
Посыпав прежде солью круто.
И авторучка не в чехле -
Стихи записывает будто.
Вот, собственно, автопортрет,
Что мной нескромно нарисован.
Автомеханик с юных лет,
Огранивать люблю и слово:
У моря, в городе одном,
Что солнцем выгрет и пропитан -
Так было там заведено -
Рождались некогда пииты...
Там и изваяли меня
Родители и предков гены
Из волн пены и огня -
Материи обыкновенной.
И нуклеиновых кислот
В душе и вертятся спирали.
Их бесконечнейшим числом
Ее наполнить постарались.
На срок отмеренных мне лет
Отпущено и вдохновенье,
Что изредка пускай, нет-нет,
Являет вдруг стихотворенье.
Порой о молодости - той,
Что голодом давила глухо.
Фразеологией пустой
Кормила впрок, в обрез - макухой.
И ради карточки на хлеб
Из пятого забрала класса,
Чтобы и слаб, и мал и слеп
В трудящиеся влился массы,
Высотнейшие воздвигать
Над миром коммунизма стройки -
И в пику классовым врагам,
И в укороченные сроки.
О юности, что шла в войне
Родных отнявшей, близких, милых,
Что безымянных жгла в огне -
И пепла нет, и нет могил их.
Войне, шагавшей по земле,
Дна достигавшей океанов,
Мир предававшей боли, мгле,
С лица земли сметавшей страны.
В ее разрывах и дыму,
Подобной смерчу круговерти,
Уже и Бог не знал кому
Судил Он жизни или смерти.
Как предо мною - вот они,
Друзей поры военной лица.
И пусть окончены их дни -
В душе о них молитвам длиться...
Мне выпала удача жить -
Вполсилы очередь скосила
Обученного лишь служить
России, верного ей сына.
Но Русь мне мачехой была,
А флаг, что над страною реял,
Ярился, пыжился, пылал,
Касался древком мавзолея...
Не воздвигали пирамид
В соцстранах - камня было мало.
Подняли мавзолеи вмиг
И Ленину, потом и Мао.
Отец народов всех времён -
Ошибка проявилась дальше -
Был после смерти подселён
К вождю, скончавшемуся раньше.
О культе съезду доложил
И доверительно и быстро,
Кто век в генсеках не дожил,
Поскольку был волюнтaристом.
Ему на смену и пришел
Тараса Бульбы внук удалый,
Что правил также хорошо
Страной, как и Землею Малой.
Прозаик, критик и поэт,
Оратор, был всего он прежде
Всегда изысканно одет,
А с дамами - так даже вежлив.
Нас кремль марксизмом облучал,
Чтобы верны идеям были -
Генсек награды получал,
И собирал автомобили.
Окутывал державу мрак,
Уже тонуло все во мраке.
Мы не курили - жгли табак
И пили - длилась жизнь, однако.
И как ни странно, в годы те,
Средь экономики развалин,
В закрытости и нищете
Духовно люди прозревали.
И как ни горько, в те же дни
Полз говор по стране неистов,
Что в бедах следует винить
Советским людям с и о н и с т о в...
Вот и живу в другой стране,
В какой во сне и не мечталось.
Здесь все по сердцу, все по мне -
Жаль, только мало жить осталось.
Страна надежд, страна мечты,
Она для каждого годится,
Кто может, юбиляр, как ты
Трудиться в ней и вновь трудиться.
Испытываю благодать,
Свой получая чек недельный,
Что толику могу отдать
Свободной, ей - нелёгких денег.
Друзей - особый труд найти,
Хоть есть немало эрудитов.
В наш гневный век к сердцам пути
Круты, извилисты, закрыты.
Талантов - россыпи в стране,
Здесь смотрят шире - видят дальше,
Но есть и в ней, чтоб жгло больней,
Поборники и лжи и фальши.
Людей характеров не счесть,
Изменчива и их натура.
У истиной культуры есть
Единственная суть - культура.
Как в жажду алчно воду пьют
До дна, чтоб капли не осталось,
Так пью свободу, так люблю
Страну, где радость жить досталась.
Мне семь десятков трудных лет.
Я жизнь не меряю годами -
Стихами, что пробились в свет
Сквозь времени пласты и дали.
USA
ЮБИЛЕЙ - 80
Мне восемьдесят лет.
Я жив, порой и весел,
Хоть есть печать и след
Восьмидесяти весен,
Восьмидесяти лет,
И десять раз по восемь
Поры, что целый свет
Зовет лирично осень.
А что до счета зим,
То толику лишь, малость,
До энской, что сразит
Всего мне жить осталось,
Что станет как-то раз
Свидетельницей факта
Высоковольтных фаз
Блестящего инфаркта.
Я семьдесят из них,
Проснувшись спозаранку,
Сидел над грудой книг,
Вертел такси баранку,
А если вдруг меня
Пронзало вдохновенье,
В ночи, в заботах дня
Слагал стихотворенье.
Но в собственной стране,
Где как-то жил, устроен,
Дышалось трудно мне -
В ней числился в изгоях.
Ты выдал сто идей,
Комету обнаружил,
Но если иудей -
России был не нужен.
И из СССР,
Что родиной являлся,
Изгоям тем в пример,
Я в Штатах оказался...
И хоть родным и был
Тот мир, что незабвенен,
Я новый полюбил -
Будь он благословенен!
Мой светлый, новый дом,
Что дорог стал навеки
И я ваял трудом
И сердцем четверть века.
И музам чтоб служить
Неистово, сгорая,
Труда решил сложить
Доспехи лишь вчера я.*
Поскольку жизнь вся
И длиться-то мгновенье,
Сквозь время колеся,
В плену его движенья,
Я творчеству отдам -
Не праздности и лени,
Души и близ и даль,
Восторги и смятенья.
Мне восемьдесят лет,
Но в пику всем обетам,
Вина люблю я цвет,
И запах сигареты.
Поборник правил, прав,
Почти уравновешен,
Бываю реже прав,
Бываю чаща грешен...
Мне восемьдесят лет,
Но отличиться есть чем -
Эстет, мужик, поэт,
Люблю прелестных женщин.
Да и ко мне они,
Сердцам своим послушны,
В былые, правда, дни,
Были неравнодушны...
Прекрасна все же жизнь,
В каком ни мчалась б русле -
Забавная кажись,
Исполнена ли грусти.
Спасибо, жребий мой,
Что без микстур, облаток,
Закончил я восьмой
Мелькнувших лет десяток!
1998
USA
* С 14 лет автомеханик - (после окончания ФЗУ в г. Одессе, в 1932году) ,
автор закончил свою трудовую деятельность точно за день до 80-летия...
M. Т.
З А В О С Е М Ь Д Е С Я Т Л Е Т
Когда тебе за восемьдесят лет,
Пускай ты добр и щедр душой к тому же,
Умён, философ, эрудит, поэт,
Ты никому ни капельки не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
Пусть был в войну ты ранен ли, контужен
На той, что грудью защищал земле
И этой, здесь, ты никому не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
И улицей плетешься, неуклюжий,
Нет никого ни рядом, ни вослед -
В попутчики ты никому не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
Серьёзно заболел ли вдруг, простужен,
Нуждаешься в уходе и тепле -
И близким ты и в тягость, и не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
И боли рвут суставы, грудь утюжат,
И никаких от них лекарств нет,
Ты и врачам своим уже не нужен
Когда тебе за восемьдесят лет,
А времени грустнее нет и хуже,
Хоть волком вой - молчание в ответ...
Глухим к призывам тоже ты не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
И женщин обожать еще не вчуже
Душе твоей, в глазах их меркнет свет
Твоим в ответ - им, юным, ты не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
В ночи нередко мыслью ты разбужен,
Что обойди, изъезди целый свет,
Ты никому сейчас уже не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
И труд себе собрать порою ужин,
Приходит мысль - жить резона нет
Затем, что ты и сам себе не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
Бог чтит Один в тебе лишь старца-мужа
В парчу ты или рубище одет,
Нёс радость или сеял зерна бед,
Был верен слову или рвал обет -
За все пред Ним тебе держать ответ,
К Нему иди, Он лучезарный свет,
И мертвый ли, живой - Ему ты нужен.
USA
Ю Б И Л Е Й 8 5
Мне сегодня восемьдесят пять.
Странно было сущность мне принять
Временем накопленного факта,
Но пришлось... И я о нем прочту
Краткий стих-экспромт, поскольку чту
Все же годы прожитые как-то.
Через что не довелось пройти
На предлинном жизненном пути
Легче вспомнить было бы намного:
Голод, труд, потери, кровь, война,
И ранение, и "криминал
Стихотворный" * - вот мои дороги.
Только эту тему грусти длить,
Что на раны с солью воду лить,
Я ее поглубже в сердце прячу.
И тогда в душе потише боль,
И светлей и ярче день любой,
И воспринимаешь жизнь иначе.
Что же в ней мне предстоит еще?
Разве лет уже не малый счет
Вырастет, незлой судьбы подарком,
Творчества не потускнеет свет...
Годы - чайки, как сказал поэт,
Все бледней их в небе след неяркий.
Как уйду, появится и мой,
И протянется он над страной
Давшей мне язык и Новым Светом,
Полон чувств и мыслей в сотни ватт...
К сожаленью, слеп и глуховат
Стал читатель к творчеству поэтов.
Хорошо, что времени поток
Принял в интернет, унёс, увлёк,
Что писалось мной порой и кровью.
Может быть блуждая по нему
Время наше грозное поймут
Правнуки в своей безгрозной нови.
Я хочу, чтоб стала жизнь иной,
И друг-друга жечь, разить войной
И террором перестали страны.
Я желаю каждому дожить
До поры, когда любить-дружить
Все стремиться будут неустанно.
Мне сегодня восемьдесят пять.
Странно было сущность мне принять
Этого свершившегося факта.
Стих - ему моя признанья дань.
Всем прийти в такую жизни даль
Я желаю искренне, де-факто!
Автор провел 77 суток в Одесской тюрьме*
за несколько "крамольных" стихотворных строф.
Смерть Сталина привела к освобождению
множества тысяч ни в чем не повинных российских граждан...
2003
USA
ЮБИЛЕЙ - 90*
Мне девяносто лет.
Не длится жизнь веками.
В литературе след
Оставлен мной стихами.
И в прозе что-то я
Там изложил о жизни
Добра, тревоги днях,
Что и прошел и вызнал.
Имею интерес
К тому, что нынче можно
Увидеть всё окрест
Из выси лет тревожных.
С огромной высоты,
С безумных расстояний
В таких людей, как ты,
Проникнуть состоянье.
Что видно? Мир в дыму
Вражды, войны пожарищ.
Я так и не пойму
Где враг, и кто товарищ.
Да, нынче век иной.
Подумать, в самом деле -
Одна страна с другой
На ядерном пределе
Обменом грозных нот
Ведет беседу страстно,
И часто идиот
У пульта государства.
Но я б хотел уйти
От этой трудной темы:
Политики пути
Неправедны и гневны.
Они покрыты льдом
И в жаркую погоду.
Ты к истине трудом
И то не сыщешь брода.
Ходил по жизни я
Механика путями,
Вот почему меня
Писать магнитом тянет.
Но, кажется, ей-ей,
Отвлекся я, пора нам
Вернуться поскорей,
Друзья, к своим баранам...
Лит-сайтов много есть,
И я вхожу в иные.
О "Сакансайте" весть
Мне радостна поныне.
И стал мой личный друг,
Что сделал НикЪ умело
Лит-сайта СаканГБук
Техничный - беспредела:
Ты тиснул пару фраз.
Огрехи есть. Ты вправе
Их сотню тысяч раз
Менять, стирать и править.
Ты в пару строк сумей
Лишь мысль вложить лихую,
Как тут же сам Сергей
Её опубликует.
Из множества, что знал
С завредами контактов,
Саканский - идеал
Писатель и редактор.
И если стих висит
В газете ли, на сайте,
Им всякий будет сыт -
Читайте, лишь читайте!
Мне девяносто лет,
Мне трудно в это верить.
И мой в культуре след
Находка ли, потеря?
Не мне о том судить -
Читателям известно
Мне быть, или не быть
В поэтике претесной.
И радостно душе
Стихи из слова высечь,
Читателей уже
Почти под сотню тысяч.
Стихи я не издал
Другие пусть об этом,
О них чтоб всякий знал,
Заботятся поэты.
А я пишу затем,
Копаясь в мозга недрах,
Что жизнь много тем
Подбрасывает щедро.
Как эту, про мои,
Что дожил, девяносто.
Пои друзей, пои,
Поэт, в ответ на тосты
Что добрых слов полны
Ведь отрицатель мифов,
Ты и не ждал иных,
Свои, в обычных рифмах
Слова в стихи вложив
Для тех, кто вскрикнет просто -
Твори, поэт, живи
До лет - хотя бы - до ста!
USA
2008
"CАКАНСАЙТ" - основной сайт, где публикуюсь,*
где произведения вывешивает РЕДАКТОР.
Мне не забыть
как в отступлении
начальном,
(дело было ночью),
я лично,
на краю селения,
услышал:
"на кого, сыночки..."
Мне,
россиянину-еврею,
всем сердцем
выпало принять
что,
словно упрекать не смея,
в солдатов
горестную рать,
что шла,
глаза поднять не смея,
рыдала
россиянка-мать...
Акростих ...
Акростихи - ума забава.
Капризы кисти и холста.
Рисунок, свод законов, правил,
Отточенность и простота.
Союз метафор, рифм лукавых
Тропинка букв и край листа.
Из вдохновения стихий
Хочу - леплю акростихи!
Америка...
А как ее хотелось бы воспеть
Мне добрыми и светлыми стихами...
Есть, помню, мысль - "чернеет баса медь...",
Решусь ли сердцем в пику ей звенеть,
И к слову слово класть как к камню камень?
Крута задача, но всегда в союзе
Акростихи мои с моею музой.
Россия...
Рязанские задумчивые клeны,
О, вашу грусть вовек мне не забыть...
Судьба, ко мне ты все же благосклонна,
Смогла решить - мне быть и только быть,
И благодарный возрожденья чуду,
Я клeнов грусти все же не забуду...
Имя друга...
Она товарищ мой и друг.
Ферзь, потерял в игре ее я.
Ей акростих, рожденный вдруг.
Льдом чувств исполнен он - тоскою.
И знаю, серые глаза
Янтарная смутит слеза.
Фамилия внучки...
Фетиш любви - супружество влюбленных.
Аранжировка юных душ навек.
Соединенье страстью обожженных,
Безудержной, как с гор паденье рек.
Есть продолжение в нем и начало
Новейших жизней сути и бытия
Даренных Богом, чтобы отмечала
Его творенье, грешная земля,
Рассудка ширь достойно и величаво.
Иия и фамилия автора...
Мне словом нужно непременно
Излить порой избыток чувств
Хотя б в стихах несовершенных,
А оды петь я и не тщусь -
И плавит карандаш рука,
Литая жжет блокнот строка.
Тоска меня разит упорно.
Атаки цель обычна - грудь.
Лавиной давит мыслей черных,
Есть боль - и боль идет в игру.
Судилище вершит, прицельно
Нащупывает, чтоб казнить.
И все ж, глумливая, бесценна:
Кольнула, строк прядется нить...
О, и надменна и дерзка,
Вино, кровь творчества - тоска.
USA
Войны гремела канонада,
Когда на "Мессеров" в полет
Взмывали вместе, мчались рядом
Иван-пилот и Жан-пилот.
Я сам проверил - нет сильнее
Солдатской дружбы кровных уз.
Мы ей верны, гордимся ею.
Будь верен ей и ты, француз.
Из-за моря, из-за гор
К нам явился Изза Гор.
Рады гости Гостевой
Встрече с честностью такой,
Откровением таким.
(Я всегда пою им гимн).
Только бы открылась весть
Кто ж по сути Изза есть -
Бреющим ведущий лёт
Над рекой Янцзы пилот?
Мореплаватель лихой,
В полдень влажный, не сухой,
Кто в содоме дня не прочь
Пить, на все взирая, скотч?
Он филосов ли, мудрец,
Может критик, наконец?!
Ты, откройся, Изза Гор!
Твой язык, что добр, остёр,
Взбаламутил Гостевой
Устоявшийся покой...
Только нам по духу спор
Интеллектуальный, Гор.
Тексты, реплики, посты -
Нам ли к сути их остыть?!
Наш гостеприимен круг
Авторов, и тот нам друг,
Кто как ты, с недавних пор
Посты пишет, Изза Гор.
Нет в литературных сальто
Сайта лучше Сакансайта.
Прав, что на него упор
Твой направлен, Изза Гор!
Я обречён на вечное катание
На трижды проклятом автомобиле.
Как миг не мил влюбленным расставания,
Так вкус не мил мне злой дорожной пыли.
Ее до гроба мне глотать назначено,
И если я сейчас грущу об этом,
Так это потому, что жизнь расстрачена
На труд шофёра, но не труд поэта...
Любимым
отцу и матери.
И если тот октябрь,
что в ночь меня унес,
унес меня от вас навеки,
любимые мои,
не надо слёз:
фигуры все мы
шахматиста-века...
21/10/1940
Одесса.
Случайностей на свете много -
Случайный шаг, случайный взгляд.
И вот в одну сошлась дорога,
Имевших свой и путь и ряд.
Закономерность неизбежно
Ведет к известному концу -
Сильней влеченье, глубже нежность.
У страсти путь один - к венцу.
Я этих обстоятельств славлю
Возникновение и ход.
Я им обязан тем, что правлю
Свой самый светлый в жизни год.
И только в их безмерной власти
Нас низвергать и возвышать,
И полнить радостью и счастьем,
Иль их безжалостно лишать.
Случайностей на свете много -
Случайный шаг, случайный взгляд.
И вот в одну сошлась дорога,
Имевших свой и путь и ряд.
Времена-времена..
Быстро ноги в стремена,
мы помчимся в дали
их догоняя
обозначить и назвать,
или развернуть их вспять -
лучшие
себе выбирая...
Только будет все зазря:
Час пришел - взошла заря,
а другой придет - она
тихо гаснет.
У времён есть свой закон,
он Судьбой определён,
мы же
госпоже Судьбе
все подвластны...
Мне девяносто лет.
Не длится жизнь веками.
В литературе след
Оставлен мной стихами.
И в прозе что-то я
Там изложил о жизни
Добре, тревоги днях,
Что и прошел и вызнал.
Имею интерес
К тому, что нынче можно
Увидеть всё окрест
Из выси лет тревожных.
С огромной высоты,
С безумных расстояний
В таких людей, как ты,
Проникнуть состоянье.
Что видно? Мир в дыму
Вражды, войны пожарищ.
Я так и не пойму
Где враг, и кто товарищ.
Да, нынче век иной.
Подумать, в самом деле -
Одна страна с другой
На ядерном пределе
Обменом грозных нот
Ведет беседу властно,
И часто идиот
У пульта государства...
Но я хочу уйти
От этой трудной темы:
Политики пути
Неправедны и гневны.
Они покрыты льдом
И в жаркую погоду.
Ты к истине трудом
И то не сыщешь брода.
Ходил по жизни я
Кремнистыми путями,
Вот почему меня
Она магнитом тянет.
Но, кажется, ей-ей,
Отвлекся я, пора нам
Вернуться поскорей,
Друзья, к своим баранам...
Лит-сайтов много есть,
И я вхожу в иные.
О "Сакансайте" весть
Мне радостна поныне.
И стал мой личный друг,
Что сделал НикЪ умело
Лит-сайта СаканГБук
Техничный - беспредела:
Ты тиснул пару фраз.
Огрехи есть - ты вправе
Их сотню тысяч раз
Менять, стирать и править.
Ты в пару строк сумей
Лишь мысль вложить лихую,
Как тут же сам Сергей
Её опубликует.
Из множества, что знал
С завредами контактов,
Саканский идеал -
Писатель и редактор.
И если стих висит
В газете ли, на сайте,
Им будет каждый сыт -
Читайте, лишь читайте!
Мне девяносто лет,
Мне трудно в это верить.
И мой в культуре след
Находка ли, потеря?
Не мне о том судить -
Читателям известно
Мне быть, или не быть
В поэтике претесной.
Стихи я не издал
Другие пусть об этом,
О них чтоб всякий знал,
Заботятся поэты.
А я пишу затем,
Копаясь в мозга недрах,
Что жизнь много тем
Подбрасывает щедро.
Как эту, про мои,
Что дожил, девяносто.
Пои друзей, пои,
Поэт, в ответ на тосты
Что добрых слов полны
Ведь отрицатель мифов,
Ты и не ждал иных,
Свои, в обычных рифмах
Слова в стихи вложив
Для тех, кто вскрикнет просто -
Твори, поэт, живи
До лет - хотя бы - до ста,
Чтобы в один из дней,
Умом и мудр и светел,
И сотый юбилей
Стихами ты отметил.
USA,
2008.
НЕ СПРАШИВАЙ У ЖЕНЩИН
Не спрашивай у женщин сколько лет
Для дела ли, из любопытства просто.
Не спрашивай. Мне думается, нет
Труднее и бестактнее вопроса.
Не спрашивай у женщин сколько лет -
Бери их сущность радостно и жадно.
Их нежность, их неистовость - ответ
На чувства наши, искренний и жаркий.
Не спрашивай у женщин сколько лет.
Нас жизнь стократ бы круче брала в клещи,
Когда бы с нами рядом на земле
Такого чуда не было бы - женщин.
ВЕСЕННЯЯ ГРОЗА
Я рад, что ширится в твоих
Как озеро глазах
Волнующая нас двоих
Весенняя гроза.
Ну как тебя за руки взяв
Пойти навстречу ей,
Как обратить мне в быль и явь
Все то, что скрыто в ней?
Да, убедился я давно -
К Венере легче путь,
Чем глаз твоих увидеть дно
И в душу заглянуть.
Но я с пути не отступлю
К тебе - пусть в тыщи дней,
И тем что долог он и лют
Он сердцу и милей.
Я рад, что ширится в твоих
Как озеро глазах
Волнующая нас двоих
Весенняя гроза.
CЕРЫЕ ГЛАЗА
Чем это я и сам не знаю,
Но только серые глаза
Напоминают небо мая,
Когда грохочет в нем гроза.
Их блеск лукавый, затененный
Оградой трепетных ресниц,
То безразличный, то влюбленный,
Напоминает блеск зарниц.
Как нужен дождь земле весенней,
Поэту с норовом Пегас,
Не тленье в творчестве - горенье,
Любовь нужна мне серых глаз.
ЭРОТИЧЕСКОЕ
Пряди твоих волос -
Золото ржи в покос.
Крылья твоих бровей
Ласточкиных кровей.
А в зелёных глазах -
Страсти бурлит гроза.
Острый оскал зубов -
Снежный и голубой.
Огнедышащий рот -
Клятв, поцелуев мот.
Счастье хоть краткий миг
Чувствовать твой язык.
Радостно твоих плеч
Белоснежность беречь.
В трепете знойном грудь -
В шаг к наслаждениям путь.
Кратер любви, живот -
Сейф их, цена их, счет.
А дыхания ритм
Их щедроты дарит.
Выгрет этим огнем,
Бронза, я плавлюсь в нем.
О, кольцо твоих рук -
Заколдованный круг.
А горячих колен
Вечно бы длился плен...
Вылеплен чувством стих,
Нежность, у ног твоих -
Стройных, как строчки строк,
Длинных, как тыщи строк,
Строк о любви к тебе -
Счастливой моей судьбе.
ДЕВУШКА ОЛЯ
Сладостной, острой болью
Сердце пронзило вдруг.
Оля, девушка Оля,
Враг вы мне, или друг?
Взглядом, что полон неги,
Или остер как меч,
Душу мою вы нежить
Будете, или жечь?
Ах, от березки тонкой,
Радостной как любовь,
Так и идут потоки
Нежности голубой.
Ими и я захвачен,
Втянут в водоворот.
Только душа не плачет,
Только душа поет.
Сердце, я не позволю
Жить тебе без любви.
Оля, девушка Оля,
А вы?!
ДВА ОЗЕРА - ТВОИ ГЛАЗА
Два озера - твои глаза
За то любимы мной,
Что в них и нежность, и гроза,
Прохлада, жар и зной.
Волос каштановая медь
За то по сердцу мне,
Что чудо в их тонуть, гореть
И волнах, и огне.
Душа, что плачет и поет
За то моей близка,
Что чувства искренни её -
И радость, и тоска.
В глубины глаз моих лучась,
Чувств открывая новь,
Любовь серо-зелёных глаз
В моих найдет любовь.
ЖАЖДА
Я словно стал мальчишкой вновь -
Брожу под окнами у дома,
Где ты живешь, моя любовь,
Как спутник твой, тобой влекомый,
И все смотрю в твое окно,
И так побыть с тобою жажду,
Что хоть вокруг совсем темно,
Но что влюблен я видит каждый.
Замечу голову твою,
Что вдруг мелькнет у темной рамы,
И я уже стихи пою
Про губ твоих разрез упрямый,
Про глаз твоих густую синь,
Что так умеют мне смеяться,
Что совершенно нету сил
От них, лукавых, оторваться.
Про нежность милую пою,
Что от тебя как свет от солнца
Лучом проникла в грудь мою
До cамого до сердца донца.
Про радость, о которой так
Сказал, когда бы был поэтом -
Ты ею так же налита,
Как солнцем день одесский летом.
Шофёр я больше, чем поэт -
Вот почему в стихах вот этих
Совсем минорной грусти нет,
А скорость есть и встречный ветер.
Но я затем стихи пишу
О том, что сердце вдруг пронзило
Под шелест шин машины шум,
Что я их не писать - не в силах...
Вчера - и нынче вот опять,
Любовью радостной влекомый
Стою - и рад еще стоять
У дорогого сердцу дома
И все гляжу в твое окно,
Твое окно... Пусть знает каждый,
Что мне светло, а не темно,
И я объят любовной жаждой!
Внучке, с любовью
ПЕРВОЕ МАТЕРИНСТВО
Смотрю на тебя - и думаю.
Себе самой - и не верится:
Эту принцессу, звезду мою,
Я ли носила под сердцем?
К тебе прикасаюсь - ласково.
Приподымаю - бережно.
Эти в цвет неба глазки,
Мне ли смеются нежно?
Кормлю ли тебя - жадную
Грудь мою яростно мнущую.
Чудо это, отраду мою,
Я родила ли, сущую?
Ты, что машешь ручонками,
Плоти моей клочок
С голубыми глазёнками,
Слюнявишь мое ли плечо?
Видится мне и не верится,
Только вот она, рядом -
Частица моего сердца,
Души любовь и услада.
Мне сквозь грозы грохотание
Лондонской злой, упрямой,
Чудится писк-щебетание -
Мамочка, моя мама...
Ночь над городом стелется,
Видно покоя ищет...
Доченька, все перемелется,
Я подниму тебя, выращу!
Мне не назвать возвышенней
По накалу неистовства
Чувства меня пронзившего -
Первого материнства!
ИСКРЕННОСТЬ
Нет, не забыть мне фразу ту,
Отточенную до изысканности -
Вы мне простите прямоту,
Но я не верю в вашу искренность.
Она предназначалась мне,
А я бы с радостью, не дрогнув,
Свои обуглил бы в огне,
Чтобы согреть любимой ноги.
Но исстари заведено -
Любимые проходят мимо
Того, что им судьбой дано,
И было близко, достижимо.
Поэтому, хоть им одним,
Как солнцу - тоже все подвластно,
Их зрелости скупые дни
Напоены не-щедрым счастьем.
Ты жаждешь взгляда серых глаз,
Дано ему лишь выгреть душу,
Но серые не видят нас.
Нет грусти и острей и глуше...
Когда и дел не перечесть
И фраз - порой смешных и выспренних,
Как важно знать, что то и есть
Хрустальная, живая искренность.
МГНОВЕНЬЯ
Ты когда-то хотела любви,
Огорчалась, что только страстен.
Ты мгновенья ее лови
И теперь, их накал прекрасен.
Суть твою я сейчас постиг -
Не сумел распознать сначала.
Слепоту мне мою прости,
Нежностью растопи отчаянье.
Загляни мне опять в глаза -
Безошибочно в них отыщешь
Страсть, что яростна, как гроза,
И любовь, что капели чище.
ПОЧЕМУ Я ТОСКОЙ ОБЪЯТ
Почему я тоской объят
И рождаются рифмы сразу?
Потому, что люблю тебя,
Так люблю, что темнеет разум.
Почему о тебе ловлю
Я с волненьем любую фразу?
Потому, что тебя люблю,
Так люблю, что темнеет разум.
Почему о тебе пою,
Весь охвачен любви экстазом?
Потому, что тебя люблю,
Так люблю, что темнеет разум.
Почему же я разобью
Все , что жизнь нам безобразит?
Потому, что тебя люблю,
Так люблю, что светлеет разум!
ВЗГЛЯД С ЛУКАВИНКОЙ
Bзгляд с лукавинкой серых глаз,
Плеч особенное движенье.
Я навеки запомнил вас,
Хоть и видел одно мгновенье.
Как вернувшись назад, сквозь дым,
Я, видавший смерть не однажды
Вкус запомнил глотка воды,
Что испил после долгой жажды.
Как сухих материнских рук
В их взрастить, уберечь стремленье
Столько вызнавших в жизни мук
Я запомнил прикосновенье.
Как в весенней ночной тиши,
Под раскидистой, гулкой вербой
Мне подаренный от души
Поцелуй я запомнил первый
Взгляд слукавинкой серых глаз.
Плеч особенное движенье,
Я навеки запомнил вас,
Хоть и видел одно мгновенье.
Я ДУМАТЬ О ТЕБЕ НЕ УСТАЮ
Я думать о тебе не устаю -
Или укроет полночь землю мраком,
Или рассвет куранты пропоют
Вещая миру день трезвонным знаком,
И звёзды из созвездья Зодиака
Свой синий свет слабей на землю льют
И гаснут, солнца не сдержав атаку -
Я думать о тебе не устаю.
Я СЕРЫЕ ТВОИ ГЛАЗА
Я серые твои глаза
Вчера опять во сне увидел.
Их блеск о страсти мне сказал,
Сказал, что на меня в обиде
Они за то, что реже я
Чем этого бы им хотелось
Как буд-то бы и не любя
Хозяйки их ласкаю тело.
Ласкаю... Да, но это сон,
А наяву совсем другое -
Я сам тобою так пленен,
Что нет мне от любви покоя.
И если о глазах сказать,
Как с ними наяву бывает,
Так не твои - мои глаза
Любовью нежною сияют.
И остается мне, любя,
Не будь за это ты в обиде,
Твои глаза и всю тебя
Во сне с собою рядом видеть.
ПИСЬМО
Ты не думай, что я шучу,
Что с тобою в любовь играю
Потому лишь, что так хочу -
Тянет к лезвия чувств краю.
Я увидел в твоих глазах
Столько нежности, столько страсти,
Что мне нету пути назад,
И не знать без тебя мне счастья.
Если голос мой нынче тих -
Чувств не выразить вслух словами,
Ими этот наполню стих -
Страсти нежной первое пламя.
Ты прочти его и пойми -
Мне не надо пути иного.
Я хотел бы, чтоб каждый миг
Был исполнен твоей любовью.
Я хотел бы с тобой вдвоем
Жизнь вместе пройти вот эту.
Ты навеки вошла в мой
Беспокойное сердце поэта.
Я поэтом себя назвал...
Тут невольно поэтом станешь,
Если взгляд твой - очаровал,
Если нежностью душу ранишь.
Не сдержать мне потока чувств -
Пусть письмо их в себя вбирает.
Ты не думай, что я шучу,
Что с тобою в любовь играю.
ДЫХАНИЕ ВЕСНЫ
Тебя зовут Любовь,
И в этом имени
Мне чудится дыхание весны.
Березка сероглазая,
Прости меня,
Но ты вошла в мечты мои и сны.
Но ты своею
Хрупкостью и нежностью
Проникла в душу грустную мою.
Теплом ее
И чувств ее безбрежностью,
Тебя я чту, и славлю и пою.
СТИХОТВОРНОЕ ОЗОРСТВО:
№ 1
ОДА ВАЙАГРЕ
Друг мой слабак -
Выстудил ядра.
Дело-табак,
Но есть вайагра.
Таблетка в рот -
И вот он к милой
Уже идет,
Исполнен силы.
Предпочитаем
Микро макро?
Верим, знаем,
Поможет вайагра.
Действует словно
На тесто дрожжи -
Пухнем нескромно,
Размер умножен...
Бёдра любимой
Больше акра?
Неутомимыми
Будем с вайагрой.
Крови давление
В венах выше,
И наслаждение
Чувствуем, слышим...
Если конечность
Сушит пеллагра,
Мы не беспечны -
К врачу. И вайагру -
Не валидол -
Кладем под язык.
И будет толк,
И не будет пшик.
Если нас
Мучит подагра
И ишиас -
Принимаем вайагру:
Она панацея
От всех болезней.
С ней молодеешь -
Жить интересней.
Мы, подражая
Адаму и Еве,
Род продолжаем
И справа, и слева....
Ему не опасть -
О, чтоб не иссякла
Долгая страсть...
С таблеткой вайагры!
№ 2
ВЗГЛЯД ВЛЮБЛЕННЫЙ
О любви не может быть и речи,
Но ласкать умею я как Демон.
Зря в меня ты взгляд влюбленный мечешь -
Я найду в нем лишь для песни тему.
Я не виноват, что с первой встречи
Так тебя ко мне всю и влечет.
О любви не может быть и речи,
Но ласкать умею я как чёрт!
№ 3
НЕЛЁГКАЯ ЗАДАЧА...
Одной любовью двух любить
Нелегкая задача,
Но если нужно - так и быть
Сумею, не заплачу.
Найдется в сердце у меня
Энергии и страсти,
Чтоб ни одной не изменя
Втроем изведать счастье
№ 4
ВДОЛЬ ПЛЯЖА
В глаза мужчин с лукавством глядя
Вдоль пляжа шли четыре девы
Почти что в одеяньи Евы.
Тела их ветер с моря гладил.
Бесспорно, в этом мире нету
Любви забавнее французской,
Чуть охлажденной страстью русской,
Но чувством новизны согретой.
Моя знакомая, признаться,
Могла классически лукавить,.
Могла игрой в любовь заставить
Покойника к любви подняться.
А друг за то, что жил всухую,
Скончался от разрыва сердца.
И верится или не верится,
Но факт, и я грущу, тоскуя.
Могу я в строчку рифмы ради
Поставить даже слово блуза -
Ведь рифмы же со мной в союзе,
В мозгу лежат бесценной кладью.
Свой жребий, руль, я до могилы
Смогу вертеть, найдутся силы.
Дай Бог, чтоб до могилы, братья,
Как в юности мог женщин брать я.
Я ЖИВУ В USA ПРЕДАЛЁКИХ
Мне неведомо ваше имя,
Только знаю - дружны вы с Лю.
Именинницу, вас именно,
Я уже за это люблю.
Мне она чрезвычайно дорога,
Значит дороги мне и вы,
Как инетовские восторги
Виртуальной нашей любви.
И поэтому, вместе с нею,
Чтобы и пьянил и сверкал
Глаз ваших взгляд, пламенея,
В вашу честь наш с вином бокал.
Годы мчат, чувств пути безбрежны,
Вы безжалостно красивы.
Как и Лю, вы и страсть, и нежность.
Как и Лю, полны жизни вы.
Эти теплые тоста строки
Жаль, не сам вам пропою -
Расстоянья, известно, стойки...
Я живу в USA предалёких,
За океаном глубоким,
Что под звёздами, в небе высоком
Возлежат, то ли добрым роком
Мне подарены, то ль жестоким,
Где и в людях порой одиноко -
Я живу в USA предалёких...
Жизни кратки - как выдох - сроки.
Есть рябина тут и осока,
И берёз янтарные соки -
В USA моих, предалёких...
Их прочтет вам зелёноокая,
Виртуальная, моя Лю...
* * *
Фронтовой девушке - Татьяне,
фактически сохранившей мне жизнь,
и семь лет спустя Хирургу Тагибекову,
прооперировавшему не заживавшиеся раны
(остомиэлит) -
посвящаю
а это... М О Й М А Р Т *
Как - и сам не пойму я это,
Но нередко бывает так:
Голос чей-то услышишь, где-то
Жест заметишь какой-то, знак,
И далёких воспоминаний
Поднимается вдруг вдруг волна,
И несет она и страдания,
Грусть и радость несет она.
Стоит ветру завыть в антенне,
Над машиной Ягой завыть,
Тянет память из лет военных
Кровью выкрашенную нить.
И уже я верчу не Волги
С золотистым оленем руль,
А на поиск иду за Волхов,
Фрица злобного в плен беру.
Там, за просекой, темный ельник
По колени завяз в снегу,
И к нему доносится еле
Орудийных разрывов гул.
А левее его - и справа,
В маскхалатах немая цепь
Тех, с которыми мы по праву
Все делили - и смерть, и хлеб.
Тишина - хоть ружьем играя,
Как в гражданке косого бей,
Только мы тишину ту знаем,
И нисколько не верим ей.
Ведь не зря комполка на карте
Тот особо отметил дот,
Чей в холодном рассвете марта
Выпал взорванным быть черед.
Где вы, где - из Уфы, Рязани,
Душу ранившие мне вновь
Смертью ранней своею - Занин,
Всеволодов и Шадрунов?
Тишина, и ничто не изменит
Предначертанному здесь быть...
Воет ветер Ягой в антенне,
Как один он умеет выть.
Перед боем лихим, который
Знаешь, будет жесток и лют,
Нам особенно мил и дорог
Снежный, выдуманный уют
Что так нищенски мал и краток,
Потому что, гляди вперед -
Вот уже и пошла атака,
Как прошил его пулемет.
Миг - и в ярости весь дрожащий,
Смерть выплевывающий, "пэпэша",
Беспощадно врагов разящий,
Фронтовая моя душа -
Так сшибает, да так и косит
Их, явившихся сеять мрак,
Никогда к нам никем не прошенных
Длинных гитлеровских вояк,
Оборачивающих спины
Догоняющим взрывам гранат.
Вот и мой - тот, кто все же вскинул
Встреч мне лающий автомат...
Ах, давно уже лет за тридцать,
Как влюбленный в шофёрский труд,
Как у нас о том говориться,
Я колесами город тру.
Но наверное, я б заплакал,
Как мальчишка несчастным был,
Если б в жизни хоть раз собаку
Ненароком машиной сбил.
А фашистов хотел бессчетно -
Комразведки, не ас такси -
В преисподнюю, в пекло, к черту,
Так огнем своим и сносить.
Нет удачи крупней - сражаться
Жить в боях и остаться жить,
И свой счет ведя, девятнадцать
В них прицельным огнем уложить.
Девятнадцатым был тот самый,
Встреч мне лающий автомат
В грудь нацеливший, в душу прямо,
Длинный гитлеровский солдат.
Как в атаке той залихватской
Снова остро и горячо
Будто полнится болью адской
Грудь моя и мое плечо...
Двадцать метров всего разбега.
Третья скорость - и полный газ.
О, спасибо, хирург Тагибеков,
Что мне сердце и руку спас.
Что там сердцу кромешность боя,
Если вышел приказ ему
Дот разрушить любой ценою,
Случай - выжить от ран к тому?!
Что плечу и руке усталость,
Если хочется труд нести,
Чтобы пользы, хотя бы малость,
Людям все-таки принести
Даже эти слагая строки,
В пальцах сжав перо-автомат,
Про Отечественной, далекий,
Мой, пропитанный кровью, март.
1949 г.
"Херсонская" больница
Одесского Медицинского института.
Автор был ранен 9-го марта 1942 года *
в разведке боем, на Волховском участке
Ленинградского фронта.
Всемирный день поэзии. Все-мирный...
Куда ни бросишь камень - попадешь
В ведущих слов, размеров, рифм игры,
Где сам подарков музы тоже ждешь.
То щедрая безмерно, то скупая,
Как-будто подсказать ей слово лень,
Она с тобой в поэзию играет,
Которой нынче отмечаешь день
У компа, кнопок кейборта с бокалом
Полусухого терпкого вина.
Но строчка течь за строчкой перестала:
Не музы в этом - то моя вина...
USA
03/21/2000
Несостоявшееся грехопадение
Достойно, безусловно, сожаления.
С позиций более чем перезрелых лет.
Моё такое, извините, мнение...
Сладкая штука - месть.
Слаще порой, чем лесть.
Власти отрадна весть:
Нефть в изобилье есть.
Доллары в банк - не в долг!
Газ, что первач-медок.
Он же и поводок
Контролировать вздох.
Я признать не боюсь
Через и боль и грусть:
Хоть ею правит гнусь -
Недр империя Русь.
Годы, века ли, дни,
Но не вечны они -
Вот и иссох родник.
А ты попить приник...
Абракадабра - говорите Вы?
Кадриль из слов, заверченных умело!
Разноска их по строчкам, чтоб звенело
От пят до точки лысой головы
Случайного читателя... Правы
Тогда поэты, если это дело -
Искусство стих писать - для них игра
Художественно выложенным словом,
И всем известным, только в чём-то новым...
В глаза мужчин с лукавством глядя
Вдоль пляжа шли четыре девы
Почти что в одеяньи Евы.
Тела их ветер с моря гладил.
Бесспорно, в этом мире нету
Любви забавнее французской,
Чуть охлажденной страстью русской,
Но чувством новизны согретой.
Моя знакомая, признаться,
Могла класически лукавить,.
Могла игрой в любовь заставить
Покойника к любви подняться.
А друг за то, что жил всухую,
Скончался от разрыва сердца.
И верится или не верится,
Но факт, и я грущу, тоскуя.
Могу я в строчку рифмы ради
Поставить даже слово блуза -
Ведь рифмы же со мной в союзе,
В мозгу лежат бесценной кладью.
Свой жребий, руль, я до могилы
Смогу вертеть, найдутся силы.
Дай Бог, чтоб до могилы, братья,
Как в юности мог женщин брать я.
1948
Н И Н А
Ах, душа моя как в юности палима
Именем чудесным, редким - Нина...
Звали так затейницу-девчонку
Клуба удивительных ребят.
С ней меня, на нас с улыбкой глядя,
Познакомил друг мой детства, Адик,.
Сердце было встрече этой радо,
Стал любовью сразу к ней объят.
В дом пришел впервые - и услышал
Как она, стараясь, чтобы тише,
Матери восторженно шептала
До меня дошедшие слова -
Мама, я от радости заплачу,
Посмотри какой красивый мальчик
К нам пришел, увлекся мной он, значит,
И в ответ - красив он, ты права.
Так случилась в юности далёкой
Встретиться с девчонкой сероокой
Мне, еще не знавшему что это -
(Был церковный , помню, день - Покров),
Первая в предлинной, трудной жизни
По которой все же справят тризну
Чистая, без грусти-укоризны,
Небом мне даренная любовь.
Потому я имя это - Нина
Из души своей вовек не выну.
Пусть живет в нем теплое, не стынет,
И порой о прошлом мне поет,
Том, в котором вижу я картины
Радостей любви моей и Нины,
Жизней наших - одного предлинной,
Ни за что оборванной - её...
ДЛИННОНОГАЯ
Меня годы совсем не трогают
И любовь у меня сейчас
С удивительно длинноногою
И почти похожей на вас.
И когда подо мной глаза её,
(я о теле не говорю),
Не её губы - ваши, алые,
Я целую, люблю, люблю.
В прошлом столько были без меры мы
Влюблены - и не рассказать.
Ах, не синие - лучше в серые
Длинноногой б глядеть глаза...
Пусть приснится хоть, пусть причудится
В мой недальний последний час,
Как на знойной одесской улице
Я случайно увидел вас.
Промелькнули в цветастом платьице
Вы тогда не ко мне спеша.
Вздрогнул - вот от любви покатится
Прямо в бездну моя душа.
И идти за её аккорды я
Был готов хоть и в мир иной.
Длинноногая, крутобёдрая,
Все же были вы подо мной!
USA
10/20/2006
ПРИЗНАКИ РАССВЕТА
Каленная в любви огне,
В ней объяснявшаяся страстно,
Ну хоть бы ты приснилась мне,
Чтоб ночь не таяла напрасно.
Хоть бы во сне к груди припасть
Еще девической, высокой -
Сокровищнице дивных соков,
Чьих невообразима сласть.
Хоть бы во сне твои глаза,
Склонившемуся над тобою
Увидеть мне, и в них азарт
Игры, зовущейся любовью.
Всю ночь плясавший ветер стих,
И в окнах признаки рассвета.
Из откровений острых этих,
Бессонница сложила стих.
ЗРЕЛЫЕ ЖЕНЩИНЫ
Зрелых женщин я всегда любил.
За любовь мою в ответ, наградой,
Страсть была их нежная, их пыл,
Собственно, что мне и было надо.
Зрелых женщин нет мудрей в любви.
Все что им дала природа чувства
В их сердцах живут и в их крови.
Потому они в ней так искусны.
Не сравниться молодости с ней -
Чувственностью острой зрелых женщин.
Жарче у пожара нет огней.
Страсть в глазах их ярче солнца блещет.
Пусть судьба безжалостно меня
За грехи мои разит и хлещет,
Я себе не стану изменять -
Женщин нет милее зрелых женщин!
ПОРТРЕТ
Переполненные томностью
Так, что и не расcказать,
И открытостью, и скромностью,
Светло-серые глаза.
Чуть загадочный и пристальный
И чарующий их взгляд взгляд.
Темперамента неистовость,
Губ манящих мёд и яд.
Длинных ног скульптурной стройности,
Словно в танце, легкий шаг.
Голос августовской знойностью
Отдающийся в ушах.
Ниспадающей изыскано
Чёлки шелковая медь.
Как тебя словами высказать,
Как тебя в стихах воспеть?
ПОДАРОК
Когда бы я тебе привез
В твою красивую квартиру
Подарков щедрых полный воз
Из лучших магазинов мира
Тебя ничем не удивил,
Не взволновал бы даже некий
Полузагадочный их вид
И их рекламные наклейки.
Иные в жизни ценишь ты,
Пусть неэффектны и неярки,
Исполненные чистоты
Души тончайшие подарки.
И зная эту страсть твою,
Я искренне и безыскусно
Ее стихами воспою
Как самое святое чувство!
Не до пера и творчества
В душе сквозная боль.
Безлюдье, одиночество,
Толкуешь сам с собой.
И снег в окне и ветрено,
И в небе гонка туч.
И умерла уверенность,
Что грусть развеет луч
Скупой, случайной радости
Не собственной - любой.
И что мне строчек ряд растить,
Библиотечить боль.
Сбылись они, пророчества:
Чувств не шумит прибой.
Ни до пера и творчества,
Развеян мыслей рой.
Мной юности, отрочества
Забыты имя-отчество,
Я в клети одиночества
Толкую сам с собой...
Сердце, сердце,
Почему вечно
Ты с тревогой
Бьёшься в груди?
Разве только
В тоске бесконечной
Жизнь, что впереди?
Сердце, сердце,
Почему трудно
В жизни этой
Такой. простой?
Эх, и выпить бы
Из посудины
Яда
Чёрный настой...
Часто-часто
Тонкие нервы
Пляшут, терзая
Душу мою -
Вот почему я
О грусти-стерве
Песни
Всегда пою.
Вот почему
Строчки рыдают,
Вот почему
Строфы в слезах,
Вот почему
На мир взирают
С грустью
Мои глаза...
Одесса,
юность...
Каленная в любви огне,
В ней объяснявшаяся страстно,
Ну хоть бы ты приснилась мне,
Чтоб ночь не таяла напрасно.
Хоть бы во сне к груди припасть
Еще девической, высокой -
Сокровищнице дивных соков,
Чьих невообразима сласть.
Хоть бы во сне твои глаза
Склонившемуся над тобою
Увидеть мне, и в них азарт
Игры, зовущейся любовью.
Всю ночь плясавший ветер стих,
И в окнах признаки рассвета.
Из откровений острых этих
Бессонница сложила стих.
Зрелых женщин я всегда любил.
За любовь мою в ответ, наградой,
Страсть была их нежная, их пыл -
Собственно, что мне и было надо.
Зрелых женщин нет мудрей в любви.
Все что им дала природа чувства
В их сердцах живут и в их крови.
Потому они в ней так искусны.
Не сравниться молодости с ней -
Чувственностью острой зрелых женщин.
Жарче у пожара нет огней.
Страсть в глазах их ярче солнца блещет.
Пусть судьба безжалостно меня
За грехи мои разит и хлещет,
Я себе не стану изменять -
Женщин нет чудесней зрелых женщин!
1
Никто не знает, что сулит нам Год,
Что за бокалом нас застав, грядет.
В сердцах Любовь, Надежда, Вера - вечны.
Пусть каждого в нем только радость ждет!
2
Нам Год текущий не казался раем.
За то мы на грядущий уповаем.
Ведь есть такая форма чувств - надежда.
А нашим сбыться? Вскоре и узнаем.
3
Когда бы мозга уложить хаос извилин
В длину, она бы превзошла те тыщи милей,
Что между Старым пролегли и Новым Светом.
И не вражду - их дружбу б славили поэты...
4
Наш сайт своим особым блещет стилем,
Где постов мнений разных изобилье.
Их столкновения рождают гром.
Сошли нас в ад, Господь, на рай не трать усилий...
5
Я навсегда с политикой покончил.
Она всех нас дурачит и порочит.
Хотел я взгляды друга изменить,
Как пёс чуть не порвал меня он в клочья.
6
Загадок в русских душах не найдя,
Стихами среди стран иных бродя,
Я в людях обнаружил только сходство.
А просто души возвышать - уродство.
7
Немецким уподобиться фашистам
Легко, но этот путь, друзья, премглистый.
Сойти с него заблудшим б поскорей.
Он гиблый - этот жалкий путь тернистый.
8
Я встретить новых авторов хочу
Скорее, чем встречать (бывает) чушь,
Казалось, в умных постах авторов ГесТБука.
Свой пыл держать в узде - пресложнейшая штука...
9
Стихи Ирины Негиной - души отрада.
Как женщинам совсем немного в жизни надо:
Любви, и материнства, и опять любви...
За что они нам, дерзостным таким, награда?!
10
Мои соседи, дома старожилы,
Были чуть вороваты, льстивы, лживы.
Но при Совке. А нынче Вертикаль.
Нет, гены все же в поколеньях живы.
11
Однажды стих мой прочитал поэт,
Что выпустить других собрался в свет.
Администратор больше, чем редактор,
Он получил моё - и твердо! - нет.
12
Слагающий стихи, на склоне лет,
Решил я как-то, что и я поэт.
Но северных поэтов книга вышла,
Моих там - слава Богу! - следа нет.
13
Я в будущего загляделся дали.
За труд свой ждут прохвосты там медали
Их за него им щедро раздадут.
Полезный - знаю! - наградят едва ли.
14
Мне Макса очерки покрепче спирта кажутся.
И смерть его ни с чем живым не вяжется.
В друзей сердцах он вечно будет жив -
В застольях рядом, как всегда, окажется.
15
Всю жизнь стихи по-русски я пишу,
Хоть воздухом Америки дышу.
Наверно потому не овладел английским -
Все чудится мне волн Массива шум...
16
Талесников, пиши, пока компьютер
Стихи и прозу принимает будто.
А вот зависнет он, скажи, тогда
Смиришься, или злиться будешь люто?
17
Нас вдохновенье посещает часто,
И написав стихи - мы соучастны
Литературы благостному делу.
Мы не писать себя сдержать не властны.
18
Мне скоро будет девяносто лет.
Порой приходит мысль - какой же след
Остался от меня на этом свете?
И вспомнил - есть литсайты в интернете.
19
В руках друзей надежных САКАНСАЙТА
Напитки с алкоголем крутят сальто,
Конца нетерпеливо ожидая тостов,
Что отразятся в новогодних постах.
20
Вы не только по словам стих Хайяма узнаете.
Он за то по сердцу Вам, что вино и сами пьете.
Потому что лучше пить гроздей золотые соки,
Чем всухую жизнь прожить без любви и одиноко.
USA
12/30/2007
Никто не знает, что несет нам Год,
Что за бокалом нас застав, грядет.
В сердцах Любовь, Надежда, Вера - вечны.
Пусть каждого в нем только радость ждет!
Когда бы мозга уложить хаос извилин.
В длину, она бы превзошла те тыщи милей,
Что между Старым пролегли и Новым Светом.
И не вражду их - дружбу славили б поэты...
Вы не только по словам стих Хайяма узнаете.
Он за то по сердцу Вам, что вино и сами пьете.
Потому что лучше пить гроздей золотые соки,
Чем всухую жизнь прожить без любви и одиноко.
Kак-то давно, в Одессе, я, по "горящей" путёвке, попадаю (в декабре было дело) на 11-ю станцию Большого Фонтана в дом отдыха "Моряк".
Был конец дня. Утром следующего иду в столовую. По пути в едва выпавшем снегу вижу крошечного котёнка. Беру в руки - льдинка, замёрзший он... Пронзила жалость - как он сюда попал?! Кладу его в сторонку от дорожки, в глубь кустов на вечный покой, иду, уже в грусти, дальше.
На вопрос - где столовая? - кто-то, видимо из новичков, тычет неопределённо пальцем. в расположенный с нею рядом... женский корпус. Вхожу. Вижу - вверху, на внутреннем, длинном балконе бегущую из одной в другую комнату красивую, золотоволосую, почти обнаженную девушку,
и звучит чей-то голос ей вослед - Оля, девушка Оля!
Таким было утро моего первого дня пребывания в д/о "Моряк".
В результате - пишутся стихи на эти две темы, и лишь разрядка ими выравнивает настроение в дальнейшем пребывании моём в том,
что на 11-ой станции Большого Фонтана доме отдыха "Моряк".
А днями позже, увидев девушку эту, музу случайную мою на ланче,
вложил в раздевалке в карман только оставленной ею куртки стих,
приписав пару слов о поводе его написания.
Просто так, от нечего делать. Озорства, забавы видимо ради.
Конечно в каждом приглашавшем её кавалере на танец вечерами ожидала она объявится вдруг и автор стиха, но я к ней так и не подошёл.
Вот что привело к написанию стихов "Песни о котёнке" и "Девушки Оли".
Без повода,
ответа, что ли, изнутри,
никто - известное дело - не напишет и строчки...
*
"И так долго долго дрожала
Воды незамёрзшей гладь..."
(Сергей Есенин, "Песнь о собаке")
ПЕСНЬ О КОТЁНКЕ
Когда под кресло с лаем, визгом,
Влетел щенок - лохматый зверь,
Котёнок, страх впервые вызнав,
Пружиной выскочил за дверь.
Влеком инстинктом, или мучим
Едва бы он умерил бег,
Когда б не первый снег - колючий,
Ночной, декабрьский первый снег.
Из выси-бездны, полной мрака,
Укрыть собою все спеша,
Тот снег слетал, кружась, - и плакал
Котёнок, замедляя шаг.
Уже в оцепененье робком
Застыл он, лапку приподняв,
Моля о помощи негромко,
По-своему взывая: м-я-а-а-ф-ф...
В ответ лишь ветер выл беспечно,
Как-будто выть сбирался век,
Да падал-падал бесконечно
Ночной декабрьский первый снег.
А утром, в двух шагах от дома,
К снежинкам носик свой прижав,
Лежал котёнок льдинки комом -
Ребёнок маленький лежал...
* * *
ДЕВУШКА ОЛЯ
Сладостной, острой болью
Сердце пронзило вдруг.
Оля, девушка Оля,
Враг вы мне, или друг?
Взглядом, что полон неги,
Или остер, как меч,
Душу мою вы нежить
Будете, или жечь?
Ах, от березки тонкой,
Радостной, как любовь,
Так и идут потоки
Нежности голубой.
Ими и я захвачен,
Втянут в водоворот.
Только душа не плачет,
Только душа поет.
Сердце, я не позволю
Жить тебе без любви.
Оля, девушка Оля,
А вы?!
11-я ст. Большого Фонтана,
д/о "МОРЯК",
Одесса.
Я полюбил давно Варшаву.
Мне в сердце к ней любовь принес
Дружок по фронту с чёлкой ржавой,
Влюбленный сам в нее до слез.
Теснили мы фашистов к югу
От речки энской, шла пальба,
Когда случайно с этим другом
Столкнула вдруг меня судьба.
Был диск расстрелян, я гранатой
Хотел добить врага расчет,
В стреляющих из автоматов
Еще метнул я и еше,
Как вдруг качнулась предо мною
И речки синь, и синь небес,
И с непокрытой головою
Ко мне клониться начал лес.
Тогда - и это было кстати -
Израненного приподняв
В набухшем кровью маскхалате,
И вытащила из огня
Меня девчонка, что прогнала
И боль и мрак, и стон и смерть,
И что бинтуя умоляла
От ран мне умирать не сметь.
При взрывах укрывала телом,
Внушала взглядом, жгла - живи!
Корила - нет, не все ты сделал,
Солдат, гляди, земля в крови,
Еще в плену моя Варшава -
Нет жизни счета черным дням
Пока она сквозь дым кровавый
Взывает к миру из огня.
В часы немыслимых ненастий,
Удачливых врагов орде,
Она вселяла веру в счастье,
В победу при любой беде.
Весной порою как невеста
Она красива и юна.
Варшава найпенкнейше място,
И нам свободная нужна!
В пылу сраженья, ходе боя,
Стремившейся меня сберечь,
Я с ржавой челкой над собою
Девчонки слышал эту речь.
И мне ли, парню из Одессы,
Что видел смерти жадный рот,
Не встать ли, раненному, вместе
Со всеми не пойти ль вперед,
Где воинов Костюшко справа
Идет дивизия-гроза,
Она уже вблизи, Варшава,
Ее домов горят глаза.
Когда везде со мною рядом
Куда ты только взгляд не кинь,
Из Ленинграда, Сталинграда,
Из Лoдзи, Гданьска - земляки.
Долой повязки, боли нету -
Есть гнев, и ненависть, и месть.
И быть свободной на планете
Варшаве, вера в это есть!
Навеки я влюблен в Варшаву -
Мне в сердце к ней любовь принес
Дружок по фронту с чёлкой ржавой,
Влюбленный сам в нее до слез.
1944
Случайностей на свете много -
Случайный шаг, случайный взгляд.
И вот в одну сошлась дорога,
Имевших свой и путь и ряд.
Закономерность неизбежно
Ведет к известному концу -
Сильней влеченье, глубже нежность.
У страстных путь один - к венцу.
Я этих двух мотивов славлю
Образование и ход.
И им обязан тем, что правлю
И свой особый в жизни год.
И только в их безмерной власти
Нас низвергать и возвышать,
И полнить радостью и счастьем,
И их безжалостно лишать.
Случайностей на свете много -
Случайный шаг, случайный взгляд.
И вот в одну сошлась дорога,
Имевших свой и путь и ряд.
Bзгляд с лукавинкой серых глаз,
Плеч особенное движенье.
Я навеки запомнил вас,
Хоть и видел одно мгновенье.
Как вернувшись назад, сквозь дым,
Я, видавший смерть не однажды,
Вкус запомнил глотка воды,
Что испил после долгой жажды.
Как сухих материнских рук
В их взрастить, уберечь стремленье
Столько вызнавших в жизни мук
Я запомнил прикосновенье.
Как в весенней ночной тиши
Под раскидистой, гулкой вербой
Мне подаренный от души
Поцелуй я запомнил первый,
Взгляд с лукавинкой серых глаз,
Плеч особенное движенье,
Я навеки запомнил вас,
Хоть и видел одно мгновенье.
(Из домашней тетради).
Володя - это брата сын. Жены.
Которого в войну душа и тело
В боях были нещадно сожжены
За правое (так к нам взывали) дело.
Он за Россию принял смерть в бою.
Ни членом партии, ни комсомольцем
Он не был. Защищать страну свою
Ушел на фронт он с группой добровольцев
И отдал жизнь в первых же боях...
Те дни совпали с днем рожденья сына.
Из близких болью каждый был объят
Такой, был словно той же ранен миной.
Но если сын увидел неба синь,
Расти он должен и взрослеть. Обязан
Отца достойным быть, поскольку сын.
Мужать, творить, оттачивать и разум.
Володя в жизни Магадан прошел.
Но я о грусти прекращу на этом.
Я в строфах, что написаны душой,
О радости скажу, что жарче лета.
Шел год за годом, жизнь трудом текла.
А думала ли дочь моя когда-то,
Что столько обретет любви, тепла,
От рядом оказавшегося брата?
Да, жизнью мы живем, что суждена.
Земной. Кому как вышло. Не крылатой.
Предполагала ли моя жена
Племянника к груди прижать когда-то?
Не всем дано по жизни вброд, да вброд,
Хоть все пред нею и равны мы, вроде.
А думала ли Лиля, что войдет
В её, во вдовью, полюбив, Володя?!
Он был рожден в войны недобрый час.
Да будет жизнь добра его, прекрасна,
Как час, в котором стих звучит сейчас,
Как день июля, солнечный и ясный.
Пускай бескрайним будет счастье их -
Володи, Лили, сведенных случайно
Судьбой. Им посвящаю этот стих.
Пусть счастье будет светлым их, бескрайним!
USA
03/26/2007
О любви не может быть и речи,
Но ласкать умею я как Демон.
Зря в меня ты взгляд влюбленный мечешь -
Я найду в нем лишь для песни тему.
Я не виноват, что с первой встречи
Так тебя ко мне всю и влечет.
О любви не может быть и речи,
Но ласкать умею я как черт!
ЭКСПРОМТ
Я сегодня опять взволнован,
Снова чувства мои в огне.
В стих из сердца стремится слово
О cлучившейся вдруг весне.
Ася, ты ли со мною рядом
Смотришь ласково и любя?
Ну за что мне эта награда -
Видеть вновь и ласкать тебя?
Пью твои ли я поцелуи?
Твой ли нежностью взгляд горит?
Бесконечно мне дорогую
Всю себя ты мне - подари!
Подари мне и страсть, и муку -
Я хочу увезти с собой
В окончательную разлуку
Нашу общую сердца боль..
И по разные стороны света
Пребывающим нам с тобой
Будет помнится встреча эта -
Не свершившаяся любовь...
* * *
Снег, метель, и я очень взволнован
Этой встречей случайной с ней -
Целомудренной, тонкобровой
Девочкой злых моих дней.
Ася, ты ли со мною рядом
Смотришь ласково и любя?
И за что мне эта награда -
Видеть трепетную, тебя?
На твои не ответил чувства.
Расставанье мое с женой
Необычной сразило грустью,
Не искал я любви иной.
Утоление чувства страсти?
И суровых дней забытьё?!
Я без доченьки не был счастлив,
Я едва ли узнал её..
Разбросала и все разбила
По несчастной стране война.
И была, что ты полюбила,
Моя жизнь тебе не нужна!
Не святой, был я юн и грешен -
Целомудренной ты была.
Я не смел твои чувства тешить,
Жар страстей гасить, что пылал.
Ты прости, был не глух, я слышал
Сердца девушки милой зов.
И была моя нежность выше,
Чем не принятая любовь.
Я волос твоих запах помню,
И дыхания аромат.
Было трудно тебе? - Нелегко мне.
Но случилось - кто виноват?
Подари, приму твою муку -
Радость встречи. Возьму с собой,
В окончательную разлуку
Образ девушки дорогой.
И, наверно, навеки помнить
Буду Киева злой мороз,
Глаз соленный, уже знакомый,
Вкус твоих расставанья слёз...
(конец сороковых годов)
Мне не нужны
ни деньги,
ни слава,
я радуюсь,
что слова
отлиты
из сердца и разума
сплава -
стихи
умею
слагать.
Я не кичусь стихом проплавленным
Профессионально, в мой язык
Стихосложенья правил праведных
Не входят может и азы.
Но я с волнением, без устали,
Любой, пусть мне гореть в огне,
Лишь искренними полню чувствами,
Что только и присущи мне.
Мне говорят - довольно жать железку,
С таким как у тебя в душе огнем,
Не только с "Волгой", справился бы с блеском
Ты и с самим Пегасом, Муз конём.
А мне без обжигающего ветра,
Без солнца, дерзко бьющего в глаза,
Без новых, полных жизни километров,
И строчек бы коротких не связать.
Поэзия и труд бытуют рядом.
Влюбленных в слов мелодию не счесть.
Я счастлив, что умею, если надо,
Стихи свои друзьям моим прочесть.
Мы в наступленье, гусеницы
Уже идут землею той,
Что лишь во сне могла нам сниться,
И год назад была мечтой.
Мы в наступленье, речь я слышу
Мицкевича, Костюшко речь,
И гул моторов звонче, выше,
И можно в явь мечты облечь.
Войны сражения изведав,
И смерти враг, и смерти брат,
Я верю - быть сейчас победе,
И будет город сходу взят.
Сгорю я, или буду ранен,
Не допускаю мысли той,
Чтоб братья россиян - славяне
Под фрицев были бы пятой.
И рычаги до боли стиснув,
И до отказа выжав газ,
Я по фашистам правлю тризну,
Расплаты утверждая час.
Мой танк, дружище, мы не вправе
С тобою медлить здесь в пути,
К Варшаве, друг, скорей к Варшаве
Разя, давя врага, лети!
Но танк, коль мы с тобою вместе,
Фашистов обращая в прах,
В ее каком-нибудь предместье
Погибнем в уличных боях
Я буду мертвым горд, что в аде,
Где мстя за кровь и слёзы жил,
Ее освобожденья ради
Бесстрашно голову сложил...
1944
автор*
просит прощения у посетителей странички:
память, оказывается, хранит тексты,
написанные давным-давно.
Один фрагмент вдруг возник, другой.
Шепчешь их про себя, глядишь,
уже и восстановился полностью стих,
вроде навек уже позабытый...
Памяти Николая Б.
(по его мотивам).
Нет, я нисколько не сержусь.
Ну что ж , любила - разлюбила.
К двоим пылала страстью? Пусть!
Я в шоке. Шока не стыжусь.
За радостью приходит грусть.
В движенье, видно, суть и сила.
Мне просто бы хотелось знать
Зачем, чего ты стала ради
Души правдивость сочетать
(Честна ты, это не отнять,
Открылась - мог бы и понять)
Со лживостью, достойной б...
И совершенно невдомек,
Как ты могла стоять часами
У Н.И.И. и слез поток
(Из серых глаз он часто тек -
Особых чувств солёный сок)
Мешать с признаний словесами.
Да, искренности холод лют.
Но хоть порой мне трудно было
Не лгал я, что тебя люблю,
Чтоб страстность объяснить свою,
Когда другие ложь поют,
Как ты мне пела, что любила.
Нет, не жалею ни о чем -
И брал тебя когда хотелось,
И я узнал тариф - почем
Твое красивое плечо,
И понял чем к себе влечет
Твое (с загаром в бронзу) тело.
В саду ли, дома подо мной,
На даче, на чужой постели,
И в полдень, и порой ночной
Пренебрегал я той ценой,
Когда стремился лишь к одной
(Тобой желанной тоже) цели...
Я много женщин в жизни знал,
Не вспомню как зовут иную.
Не приходилось, не встречал,
Хоть с ходу брал их, невзначай,
(Кровь, как известно, горяча),
Играющих в любовь двойную.
Ну что ж, благоухай для тех,
Кто может, проглотивши водку,
В кустах ли, дома на тахте,
В души угарной простоте
Предавшись сладости утех
Любовных, зажимать молодку,
И стрекозлом за новой мчась
Уже и с ней в постель ложиться
Тем более, б... у нас,
Что выдать могут - первый класс,
Имеется и про запас,
Прибавилось, как говорится.
А я случайно был с тобой.
Простит мне небо близость эту,
Что я с понятием любовь,
Поверив в голос голубой,
(Как лет моих мужик любой),
Смешал одесским жарким летом.
USA
M T.
Решил рискнуть - рассказать в стихах*
и вывесить давнюю историю уже почившего друга...
Редакция найдет ее фривольней
уже имеющихся на сайте -
может её тут же убрать - без возражений.
М.Т.
Меня годы совсем не трогают
И любовь у меня сейчас
С удивительно длинноногою
И почти похожей на вас.
И когда я гляжу в глаза её,
(я о теле и не говорю),
Не её губы - ваши, алые,
Я целую, люблю, люблю.
В прошлом столько были без меры мы
Влюблены - и не рассказать.
Ах, не синие - лучше в серые
Длинноногой б глядеть глаза...
Пусть приснится хоть, пусть причудится
В мой недальний последний час,
Как на знойной одесской улице
Я случайно увидел вас.
Промелькнули в цветастом платьице
Вы тогда не ко мне спеша.
Вздрогнул - вот от любви покатится
Прямо в бездну моя душа.
И идти за её аккорды я
Был готов пусть и в мир иной.
Длинноногая, крутобёдрая,
Все же были вы подо мной!
10/20/06
USA
Затихает город, даже песни
Не услышишь в этот поздний час.
Я в машине еду по Одессе,
Чуть ногою выжимая газ.
Вот вокзал - и улица... Признаться,
Стоит на нее мне повернуть,
К дому, что под номером тринадцать,
Сам автомобиль мой держит путь.
Я в часы такие просто верю,
Что на улицу в ночной тиши,
Прошумев слегка скрипящей дверью,
Пушкин выйдет, к морю заспешит...
Скрыл в полночной мгле бульвар Приморский
Лестниц к морю мчащуюся даль.
Здесь когда-то юный Маяковский
Первый раз Марию увидал.
Ждал ее в четыре,
девять,
десять,
Нежностью сердечною томим,
Только та, что он любил в Одессе,
Не пошла по жизни рядом с ним.
Уезжай, автомобиль, отсюда,
Увози меня путем любым.
Я грустить до самой смерти буду,
Что Марией не был он любим.
Мы поедем лучше по Дальницкой.
Тут подъем, но нам с тобой легко -
Здесь когда-то шел поэт Багрицкий
Со своим матросским узелком.
Он шагал, а солнца ввысь, к зениту,
Поднимался над лиманом диск.
И слагал их в строфы, мыслей нити,
Птицелов, рыбак, контрабандист.
Он шагал - и первых строк наброски
Зарождались у него в груди,
И уже летит в налет Котовский,
От копыт коня земля гудит.
Ночью шум прибоя словно рядом,
В дали мчит без пропусков и виз.
И невольно еду я к Отраде,
Лейтенантским переулком, вниз.
Как из бронзы цельная, литая -
Что ей грозы, бури или шквал -
Там стоит скала. С нее Катаев
Лермонтовский парус увидал.
Пусть у борта плеск волны далёкой
Мне о судне шепчет о любом -
Я лишь вижу парус одинокий
Там, в тумане моря голубом...
*
Волны, волны, пенными губами,
Вышепчите тайну эту мне,
Как загублен был безвинный Бабель
В нашей Богом брошенной стране.
Как бросали в лагерные сита,
Затирать бесценную их жизнь,
Одаренных, истых одесситов,
Правде верных, недоступных лжи.
Мне бы высечь острыми словами,
Чтобы видно всей земли окрест,
В память об одних могильный камень,
О других простой христианский крест,
И счастливей не было поэта,
Я тогда бы свой исполнил долг...
Но не шепчут волны мне об этом,
Ветер предрассветный приумолк,
И прибой затих... Лишь боль за песни,
Что не спеты, в сердце и сейчас.
Я в машине еду по Одессе,
Чуть ногою выжимая газ.
1972
P.S.
Стих опубликовали в газете
"Вечерняя Одесса" в день,
когда получил в Овире визу
на выезд из страны...
(Об этом есть в прозе.)
P.P.S.
Сожалею.
Допустил оплошность: вывесил сейчас стих, как сразу был написан. Работнику же только создаваемой Вечорки (за-год до отъезда)
дал конечно же без строф о Бабеле, или безвинных одесситах...
М.Т.
Если я когда-нибудь*
Зарифмую строчки,
В них не жизни вскрою суть -
Ее оболочки.
Где сегодня темы те?
Пища вдохновению!?
Если пусто в животе,
Как-то не до пения...
Маркс и Энгельс, торопясь
Вколотить в нас знания
Диамата, дали связь
Быта и сознания...
Власти гневны и глухи,
Хрустим в их объятиях.
Мысли выложишь в стихи -
Решеткою платят.
Зря поднимите вы шум,
Из КГБ черти.
То что кровью запишу
Не стереть и смерти.
последние дни декабря,
1952 год.
(черновик этого стиха, брошенный в корзину
секретаря офиса, где работал, 13 января
53 г. был на столе у капитана Махненко)
================================
Два текста, что ниже, изъяты у меня при обыске,
были в бумажнике. Впоследствии узнал - капитан Махненко
на партсобрании говорил о притуплении бдительности
у парторга Алексеева: с кем, мол, дружбу вел...
Новогоднее поздравление
майора гормилиции Василия Алексеева:
Я искренности чувств поток
Ценю всего превыше,
И говорю - привет, браток,
Талесникову Мише.
Поэт поэту шлет привет,
Неверье в искренность рассеяв,
И ждет взаимности ответ.
По рифме брат ,
В. Алексеев.
01/01/53
Ответ::
Вы написать меня ответ
В своих стихах просили.
Как сердца дружеский привет
Я шлю его, Василий.
Как жизнь истину любя
Поэты правдой дышат.
Согласен с вами в этом я
Ваш брат по рифме,
Миша.
05 января 1953г.
(13/01/ я был арестован...).
*За этот стих провел в одесской тюрьме
77 суток. Берия освободил
после смерти Сталина
миллионы, подобных мне...
P.S.
Подробности в очерке
"Капитан Махненко".
Памяти матери
жены...
Зачем Ты нас казнишь ее страданьем
Что ширит в душах наших крик и боль,
Чтоб с нею было легче расставанье
В холодный день весенний, голубой?
Ты мудр, светел, чтим, Ты добр и вечен -
За что, поведай тайну эту мне,
Кто в жизни был предельно человечен
Идет к Тебе в предельных мук огне?
Кружится шар земной, все ходит кругом,
Дням счет потерян - вот опять рассвет.
Мы в муках общих мать теряем, друга...
Бог есть на свете, милосердья нет.
1983
"Дружба, дар дружбы - это талант, данный не всем".
Лариса Гатова, "Этюды о дружбе".
Светлой, вечной памяти Рекса...
Недугов на планете и не счесть.
Но горше нет, острее нет недуга
Из раннее известных, и что есть
Сегодня, как недуг тоска по другу.
Подослана насмешливой судьбой,
И исподволь, не вызвать бы испуга,
В меня вошла навеки эта боль,
В меня вошел недуг тоска по другу...
Пускай ты целиком отдался весь
Труду ли, творчеству, любви к подруге,
Все нипочем ему, всегда он здесь,
В душе твоей, недуг тоска по другу.
Есть у меня товарищ, Рекс, навек
Он предан мне, породы он известной,
Но только пёс он, а не человек,
И друг он молчаливый, бессловесный.
Луне все также в небе плыть и плыть,
Земных существ бесстрастно жизнь итожа...
Мой пёс умеет лишь по-волчьи выть,
Как чует боль, что грудь мою тревожит.
И знаю я, мне встретится беда -
В тяжелое, жестокое мгновенье,
Он жизнь свою стремительно отдаст
За взгляд один мой, ищущий спасенья.
Вот так и я - когда б она к друзьям
Вдруг заявилась, не искал бы брода.
Что вой, мой пёс? Унять им боль нельзя.
Нам, людям бы, дружок, твои невзгоды.
Мы с ним прижились вместе в стороне,
Где солнце в полдень - фары в полночь светят.
И зябко на душе, и дождь в окне,
И некому прочесть стихи вот эти.
У россиян из грусти выход - пить.
Пьют все - кто учит, лечит, рубит уголь.
В вине мы можем горе утопить.
В вине не утопить тоски по другу.
Я помню бой, удар горячий в грудь,
Уже из снега саван шьёт мне вьюга,
Уже и мрак, уже и не вздохнуть,
Но в том бою мы были вместе с другом.
Как мужества таилось много в нем -
В нем росту только было маловато...
На самолётной лыже, под огнем,
Он дотащил меня до медсанбата.
А сам вернулся в бой - тяжелый бой,
Где наших сжали, охвативши туго,
Где и погиб, прикрыв опять собой
Кого-то, потому что мог быть другом.
А я живу, а я стихи пишу,
Верчусь по жизни замкнутому кругу,
Как кукла заводная, клоун, шут,
Затем, что нет со мною рядом друга.
Надменной и насмешливой судьбой
Ты обречен на тленье - не горение,
И будешь тлеть, и вот он, пред тобой -
Этап бездружьей жизни этой, тления...
Так в ход судьбы вникая, в эпилог,
Всю жизнь вспоминая почему-то,
Летит к земле в последний раз пилот,
Запутавшийся в стропах парашюта.
О как мудры законы бытия,
Движения материи извечной.
По ним живу и им подвластен я,
Но время, я надеюсь, быстротечно.
Моя душа, когда-нибудь она
Умчится в неба дали за фрамугу
Чуть ветром приоткрытого окна...
Жаль, ей сказать - прощай! - не будет друга.
Но к поселившейся среди планет,
К ней донесется как привет и помощь
Моей овчарки волчий вой по мне
С земли в луной засвеченную полночь.
1986
USA
Опять стихи.
Проклятая отрава.
Жить, очевидно, не могу без них.
Шофёром,
Мною,
По какому праву
Так безраздельно властвуют они?
Я за рулем,
И нет мне вовсе дела
До ямбов, строф
И прочей чепухи.
Чего же муза сердцем овладела?
Судьба карает, что ли,
За грехи?
Я в жизни
В чем-то грешен,
И не мало -
Признаться в этом нужно самому,
Но дал давно ей
Новое начало,
За что теперь карает -
Не пойму.
Чего это,
Когда наступит ночь,
И звёзды в небе
Словно порт одесский,
Мне вдохновения
Не превозмочь,
И стих
На жизнь претендует веско.
К Массиву путь
В акацию оправлен.
Ночной безмолвен
Берега уют.
И строчки родились,
И мозг уже отравлен
Мелодией стиха,
И я его пою...
Ты, сердце,
Не ропщи,
И пей отраву эту,
И жизнь благодари за то,
Что ты
Колотишься в груди
Шофёра и поэта,
Поешь и грусть,
И радость и мечты.
1963
Ф.Т.
Конечно много интересней,
Когда еще не шестьдесят.
Но годы, хоть разбейся, тресни,
Не остановишь - шелестят.
В стране, где сам себе Рокфеллер
Из нас любой, он юн ли, сед,
Сегодня именинит Феликс -
Приятель, давишний сосед.
Не стану петь ему осанну,
И дифирамбы тоже лесть
Но электронными весами
Нам доброты его не счесть.
Над Кливлендом кружится полночь
И в небе хоровод планет,
Вы кликните - придет на помощь,
Не знает Феликс слова нет
Рост невелик, голубоглазый,
Широк в плечах, чуть угловат
Он очаровывает сразу
Улыбкой доброй в тыщи ватт.
Я бит, но в дружбе не изверюсь
Хулят меня или поют.
Дай руку, чтоб пожать мне, Феликс,
Добро творящую твою!
1994
Кузнецову,
хирургу.
Его к нам в полночь привезли
Товарищи с погранзаставы.
Осенний дождь нещадно лил,
Из раны тек ручей кровавый,
Который жаркий свой исток
Брал там, где взрыва таял запах,
Своею жизнью жил Восток,
Своею - по соседству - Запад.
Ошибся он, не рассчитал,
Дал подойти им слишком близко,
И окрик - стой! - хоть в нем металл
Звенел, гостей, привыкших к риску,
Уже не смог остановить
В последних метрах от солдата.
И вот тогда, чтоб их добить,
Пусть голову при том сложить,
Он и сорвал кольцо с гранаты.
Осенний дождь нещадно лил,
На землю низвергался лавой,
Когда к хирургу привезли
Его бойцы с погранзаставы.
Он взглядом приказал - на стол,
Над ним порывисто склонился,
Укол, надрез - и только стон
Во мрак над госпиталем взвился.
Тот стон хотел любой ценой
Вернуться в окна, щели, двери,
Чтоб нас казнить хотя б одной
Ночной безвременной потерей,
Но тверже скальпель сжал хирург,
Вложив всю ловкость и уменье
Своих больших и сильных рук
В нацеленное их движенье.
Когда в палату привезли
Бойца из операционной,
На улицах не ливень лил,
А день сиял зарей рожденный.
1960
Львовский погрангоспиталь
Когда вхожу я в СаканГБук,
(из USA, чтоб пообщаться),
заметил: многим недосуг
порою с мыслями расстаться,
и с шуткой острой ли, всерьёз
их выдать, чувством обожжённых.
Мне заплясать бы среди грез
их вдохновением рождённых
на лет последних щедрых склонах,
к которым чёрт меня донёс...
И убеждён - когда уйти
последняя придет минута,
и жизни старые пути
(глаголят так) - и въявь, как будто
мы видим, словно шаг строки,
что можем свить порой - и круто,
припомнятся мне не враги,
не женщины, удачи, скука,
а в гуще самых дорогих
друзей - Вы, авторы ГестБука.
Не стану всех по именам
перечислять - не зарифмую
ни одного - давно она,
в любовь со мною не рискуя
играть, оставила меня.
Известно, музы - все коварны:
им ночи мало, мало дня,
но если образ обронят,
(а для кого ещё хранят?!)
мы так им, сукам, благодарны...
О-кей, пора уже кончать
раздумья долгие о жизни,
и оптимисту петь печаль:
луна давно упорно брызжет
в стихи преяркие лучи
Азы их освещая, Буки.
Не лучше ль, сердце, ширить весть,
что Вера есть, Надежда есть,
Любовь, и вновь у компа сесть -
что нового на СаканГБуке?!
USA
08/24/05
Нет ничего темнее лжи -
Нескошенную рожь,
Что в землю втоптана лежит
Убила тоже ложь.
Лучей нет истины светлей.
Рассветный солнца луч,
Единственный, подобен ей.
Она мой к жизни ключ.
Я жизнь свою, что довелось
На свете мне прожить,
С улыбкой отдал бы, без слёз.
Чтобы не стало лжи.
Будет жарко? Или холодно? Прогноз погоды на 11 дней на Погоде@Mail.Ru
http://r.mail.ru/cln3395/pogoda.mail.ru/
Нежная, любимая Одесса,
Мне пришлось сказать тебе прости...
Твоего веселего повесы
Кровью пишется сегодня стих.
Сброшены коричневые сети
На изнеможенную, тебя.
Весь в опустошении и смерти
Город солнца пламенем объят.
Я за шум твоих зеленых улиц,
Что всегда в своих мечтах ищу,
Земляков веселых толпы-ульи,
Боль их, кровь и гибель - отомщу!
В каждом сердце есть любовь большая
К дому, где оно узнало вдруг,
Что девчонка, что нас сна лишала
Спутник будет жизни, верный друг.
И в моем такая как и в каждом,
И поэтому я буду мстить -
Дом на Льва Толстого трехэтажный
Мне вовек фашистам не простить.
Не простить и бомбами разбитый
Пушкина знакомый с детства дом,
Дорогой любому одесситу
Как стихов его карманный том.
Вандалов коричневому стаду
Будем мстить за камни мостовой,
За деревья городского сада,
За сирен в ночи протяжный вой.
За Садовой утрение тени,
Дерибасовской полдневный зной,
Беженцев на пристанях смятенье,
За безлюдие на Привозной.
Молдаванки грустное молчанье...
Воздухом клянусь, что им дышу,
Будет враг повергнут в смерть, страданья -
Клятву эту кровью я пишу.
Ты сегодня за огня завесой -
Бегство в наступленье обратив,
Мы вернем тебя, моя Одесса,
Чувств моих и ритм и мотив.
1942 г
фронт...
"Здравствуй племя,
младое, незнакомое..."
А .С. Пушкин "Вновь я посетил..."
О сексе поместил бы я стихи,
Они успех имели бы отменный,
И очередь прочесть их - пусть плохи,
К страничке б выстроилась непременно.
Те, что вдали от родины писал,
Куда пути нам не было обратно,
В них грусть, а не пустые словеса.
Крови на каждом строчки слове пятна.
.
Но никому до них и дела нет.
Стихи в фаворе о любви, о сексе.
Ты из другого времени, поэт,
Стихов к оплате твой просрочен вексель.
2001
USA
Мы на пороге расставаний
Таких, что дай хоть руку сжечь
Уже не будет ни свиданий,
Ни с кем не будет больше встреч.
Но убелённым сединою,
Никак не взять того нам в толк,
Что все смешается с землею,
Что обрело в ней свой исток.
Оно было написано в 69 году.
Имел душевный ответ поэта.
Эмигрировал в 73-м.
Конечно, не был бы допущен к отъезду (в лучшем случае),
если бы содержание его стало бы известно кому либо
кроме адресата...
* * *
Товарищ Твардовский, я страшно взволнован,
Не хочется верить, что все это так.
Узнал я, что вы по тропинке терновой
В есенинский вдруг зачастили кабак.
Что вы, позабыв о сраженье в болоте,
Что шло за простую деревню Борки,
И Теркина стойкость прославило - пьёте.
Надежды Вам чужды, и чувства горьки.
Узнал я, что выселив к дьяволу музу,
Что другом вам верным, военным была,
Себя загрузили вы градусным грузом
И тяжесть его вас к себе прибрала.
Товарищ Твардовский, не надо, не надо,
Ведь власти не вечны, нам дороги вы -
Живущим, творящим в стране безотрадной,
Стоящей на наших костях и крови.
Россия, Россия, не кара ли это,
Что правит страной, как и некогда, Царь,
Но новых династий - с партийным билетом
В нагрудном кармане - ЦК секретарь?
Россия, Россия, и новость ли это,
Что тяжесть конфликтов и горечь утрат,
Которого вновь гражданина-поэта
Над рюмкой склоняет с утра до утра?..
Склоняет-роняет и ниже, и круче...
Есенинской грустной тропою идут
Сыны её в гибель - и вы, из них лучший!
Уйдите из липких и злых ее пут!
Товарищ Твардовский, не надо, не надо,
Сражайтесь, мы с вами, мужайтесь, ведь вы
Наш разума луч, наш пароль в этом аде
Застенков, террора, и лжи и крови.
1969
Памяти С.К.
Я, этикет забывший начисто,
(Годами памяти лишен),
Все думаю, в каком же качестве
На юбилей вдруг приглашен?
Товарища по эмиграции?
У юбиляра их не счесть,
Товарищей - он в ресторациях
Читает оды им в их честь.
Собрата-друга по оружию?
Но воевали -то мы врозь,
И мне, обласканному стужами,
С ним встретиться не довелось.
А что, как мысль права, нежданная,
(Бывает мыслю, хоть и сед),
Стиха шлифую-правлю грани я
Затем, что юбиляр сосед?
О, это славная оказия -
Веселый вечер впереди.
А пафоса прибавлю фразам я -
Тост образуется, поди...
Друзья, в эпоху нашу гневную,
Я, житель шумных авеню,
Что только в людях есть душевного,
Как сердцебиение ценю.
В простой статье, ничуть не выспренной,
Он, юбиляр, сквозь мнений ветр,
Принес однажды строчкой искренной
Мне в руки пальмовую ветвь.
Там, на Руси, водилось искони -
На внемлющих слова обрушь.
Друзья, я воспеваю искренность
И щедрость человечьих душ!
1997
USA
Хоть изъезди всю Россию
И ищи повсюду в ней,
Не найдешь нигде красивей,
Не найдешь нигде стройней
Чуть обрызганных соленой
Черноморскою волной,
Южным солнцем обожженных
И влюбленных в синь и зной
Златорусых, сероглазых,
Чувств исполненных нагих,
Нас разящих в сердце сразу
Одесситок дорогих.
Памяти
матери жены
Я устал от потерь.
Ты в удачу поверь,
Говорил сам себе лишь вчера - как нарочно,
Перед нами сегодня вдруг заперли дверь:
Оперировать будут внезапно и срочно.
От людей в стороне,
Суеты в стороне,
В одиночестве - что здесь обычней и проще?
Сострадая и в жалости плавясь огне,
Я слагаю вот эти стихи... моей тёще.
Так мы испокон века тех женщин зовем,
Кто давно, далеко - и стройны и красивы,
И под сердцем своим, и во чреве своем
Нам любимых для жизни и в жизнь приносили.
Океан за стеной...
На земле мы иной -
Так сложилось - свою не предав, пребываем.
Хоть неистов наш век,
Только слаб человек -
Грусть ему не унять по родимому краю.
В том краю - ему б жить! -
Сын у мамы лежит
В никогда не увиденной ею могиле,
И над ним может всходы нещедрые ржи,
Может крест, придорожной изъеденный пылью...
Он остался вдали,
Край родимой земли,
И воспетой и проклятой многократно,
Где за истины соль
Получали в висок,
Из которой подались и мы в эмигранты.
Нас куражило зло,
Только нам повезло -
Мы ушли, мы причалили к Новому Свету.
Как кода-то ходить
В нем себя находить
Мать учила примером нас всех и советом.
Океан за стеной...
Нет, не шли стороной,
А разили порой и в упор нас утраты.
Мы обязаны ей
Жизнью - в новой своей
Незнакомой, иной, но свободой богатой.
От людей в стороне,
Суеты в стороне,
В одиночестве - что здесь обычней и проще?
Сострадая и в жалости плавясь огне,
Я слагаю вот эти стихи моей тёще...
Только кто этот друг,
Что с улыбкою вдруг
Направляется шагом ко мне поспешным,
И в халате? - Да это её же хирург,
Я читаю в улыбке его - успешно!
О, стремителен век,
Как и времени бег...
Пусть всегда, как в твоей,
В душах наших пребудет
Твоя мудрость - о, мама! - и строгость к себе,
Доброты твоей ширь,
И любовь твоя к людям!
1983
И спустя ровно четыре месяца,
как и сказал врач,
проведенных мной
круглосуточно
у ее постели...
КРУЖИТСЯ ШАР ЗЕМНОЙ
Зачем Ты нас казнишь ее страданьем
Что ширит в душах наших крик и боль,
Чтоб с нею было легче расставанье
В холодный день весенний, голубой?
Ты мудр, светел, чтим, Ты добр и вечен -
За что, поведай тайну эту мне,
Кто в жизни был предельно человечен
Идет к Тебе в предельных мук огне?
Кружится шар земной, все ходит кругом,
Дням счет потерян - вот опять рассвет.
Мы в муках общих мать теряем, друга...
Бог есть на свете, милосердья нет.
1983
Внучке,
с любовью
Из дома ли я утром вышел,
Иль заполночь, усталый, сплю,
Счастливый, все равно я слышу
Мариши - деда, лю-лю-лю...
Едва связав со словом слово
Уже торопится она
И рассказать какой любовью
Ко мне душа ее полна.
И благодарностью горячей,
Безмерной радостью объят,
Я сам кричу, смеясь и плача
В ответ - и я люблю тебя!
В любви простое объясненье,
Немногословное ничуть.
Оно восторженным волненьем
Мою переполняет грудь.
Волненьем полнит и тревожным
За граждан маленьких, ребят,
Рожденных в век наш гневный, сложный,
С их чистым - дед, люблю тебя.
На всей планете, целом свете,
Пусть все не говорят - поют,
Мне слов дороже нет вот этих,
Что внучка шепчет - дед, люблю...
1946
Одесса
Не надо сегодня домой торопиться -
Пусть путь предстоит нам долгий
На белой моей, быстрокрылой птице,
С именем звонким - "Волга".
Я вам покажу ночную Одессу,
И вы увидите город,
Каким он часто бывает в песнях,
Но в жизни будет не скоро...
Ночью выглядит все по-иному,
Зная закон вот этот,
Любят по городу с подругами в ногу
Шагать или ездить поэты.
Любят следить их взгляд, пытливо
Скользящий по темным окнам,
И задумчивых и молчаливых
Чувствовать рядом, около.
Не надо сегодня домой торопиться,
Пусть путь предстоит нам долгий
На белой моей быстрокрылой птице
С именем звонким - "Волга".
Дорогие друзья Лиля, Ник,
Я читаю из центра круга
Дедов, бабушек внучек, внуков,
Что по воле Вашей возник.
Дни идут, и в один из них
Вы слова услышите внука -
Баба Лиля, деда Ник...
Верьте, нету чудесней звуков!
Гармоничнее нету слов
Первых. Внуков. Тем они краше,
Что за слогом "ма-ма" слог
"Ба-ба, де-да" в сердца входит наши.
Мчится время, бегут года,
Обращенные к Вам впервые
Сохраните Вы навсегда
Внука "ба-ба, дед"... дорогие.
Будет дальше шириться род
И расти Ваш, красив и светел.
Много времени не пройдёт -
Вам и внучку подарят дети.
И как внука, в один из дней,
И её Вы услышите клик,
Что всех будет иных родней -
Ба-ба Лиля, де-да Ник!!!
04/09/06
Не грусти, хорошая,
Нежностью клянусь,
Все на свете брошу я
И к тебе вернусь.
Чувствам есть название,
Что в груди моей
Сшиблись с расставания
Докучая ей,
И потоком ярости
Всех своих стихий
В грусти или радости
Нижутся стихи.
Так случилось, нежная,
Что они меня
В дали безмятежные
С юности манят.
С юности придавленной
Праведной войной.
Рваной, окровавленной,
Поздней, да живой.
Для меня стихи мои
Жизнь - не ремесло.
Это чудо - химия
Мыслей, ритмов, слов.
Я погиб, наверное,
Если бы не мог
Написать мне верную
Пару жарких строк.
О разлуке-горести,
Той, что к ней привык,
И забуду вскорости,
Или о любви.
В сердце нынче плавится
Эта песня-стих.
Если не понравится,
Ты меня прости.
Я тебя, незримую,
Что в душе ношу,
Искренне любимую,
Искренне прошу
Не грусти, хорошая,
Нежностью клянусь,
Все на свете брошу я,
И к тебе - вернусь!
Это - поэтохроника.
Написана она вскоре по приезде
в Америку.
Мне в июле минуло 89 лет.
Хочу, чтобы она при жизни моей
увидела свет.
* * *
О, юность беспечальна,
Когда мы вдруг встречаем
Любовь и верим - это навсегда.
Поры нет в жизни лучше.
И что тут грустный случай
И где-то даже крупная беда?
Полны мы чувств особых,
Возвышенных и новых -
Остановись, мгновение, продлись!
Да, если нам шестнадцать,
Не стоит волноваться -
Нас ожидает розовая жизнь.
И за окном знакомая весна -
Сирени запах и каштанов свечи.
И запросто в сачок
К нам жалует бычок -
О пессимизме нет еще и речи.
Но годы мчатся быстро...
Донос, и ложь, и выстрел
Отметил их,
Аресты, страх и плач.
Страною нашей править
Себе присвоил право
Людьми же в боги поднятый палач.
Страдали, гибли в тюрьмах,
И в ссылках, и при штурмах
Голодных продовольственных ларьков
Людей безвинных тыщи...
Нас вел к победам высший
Партийный бог - генсек большевиков.
И вот уже война, страна в беде.
И с трехлинейкой - было поначалу,
Ходили просто в бой,
И смерть свою и боль
Лицом к лицу достойно мы встречали.
Мы дружно, честь по чести,
С союзниками вместе
Вели борьбу с фашизмом, Рейх круша.
Был счет в ней наш особый,
И был пропитан кровью
Ведущий нас к Берлину каждый шаг.
А что в том греху было,
Когда какой-то хилый
Наш прародитель,
C ним же братец-шкет,
Пока мы немцев били,
По-своему любили
Приют и хлеба давший всем Ташкент?
Да, за окном ЦК КП(б)Уз,
Но госпиталь Алайского базара.
Я в нем от ран лечусь,
Чтоб всякая там гнусь
Потом мне колкость про войну сказала.
Но день сменяет вечер,
И время раны лечит,
И жизнь своим проходит чередом.
Пришла она, Победа.
Кто смерти не изведал
Укуса, воротился в старый дом.
Военные герои,
Мы снова стали строить
Тот самый коммунизм в своей стране,
Которого высоты,
Вершины, горизонты,
Вот так и не сверкнули вам и мне.
Был за окном в развалинах вокзал,
Дымился прах Крещатика-красавца,
А нам уже в глаза -
Жиды - могли сказать
Воспитанные партией мерзавцы.
Еще в стране мы были,
Когда вождей сменили,
Но в кранах не прибавилось воды.
А кто же в том виновен?
Вопрос, поди, не новый,
Был старый также и ответ - жиды.
Менялись с помпой годы,
Но небыло свободы.
Наш разум был в особенном плену.
Депешею из рая
Стал вызов из Израиля,
И стали люди покидать страну.
Вот за окном остался чортов Чоп,
И хоть наш слух ласкают вальсы Вены,
Тоска глаза печет,
Но жизнь течет, влечет,
И мы в себя приходим постепенно.
Да, дел на свете - прорва,
Но все приходит в норму:
Образовалась Третяя Волна...
Чтоб жить на этом свете
Достойно нам и детям -
Меняем адреса и имена.
На пятой части света,
Порой в снега одета,
Порой в цветы - пошел ей третий век,
Лежит страна такая,
И я другой не знаю,
Где вправду вольно дышет человек.
Да, за окном Америка - не Русь,
И мы порой одни в большой гостиной...
Признаться не боюсь,
Знакома нам и грусть,
И дней былых нам чудятся картины.
Но за окном Америка - не Русь,
И жизнь начинается сначала -
И что же, что и грусть,
Нечастой гостьей - пусть.
Грусть, будь,
Как редко юность,
Беспечальна!
USA
1974
Нас все меньше и меньше, друзья,
Что ж, такое есть правило жизни,
Пребывать на земле нельзя
Бесконечно, минуя тризны.
Пыл историков не иссяк -
О войне творят свои мифы.
Наши дети хранят в сердцах
Правду сказанную - не липу.
Яра Бабьего знают быль,
Холокост, что от них скрывали,
Когда дзоты мы рвали в пыль,
Не щадя себя воевали.
Про второй им известно фронт,
И тушенки вкус им близок.
Самолеты, оружие, флот,
Студебеккеры шли по ленд-лизу!
Только путинский зря режим
Лжет народу, хрипит до сини,
Что победа принадлежит
Над фашизмом одной России.
Тыщи воинов полегли
Той страны, что нас приютила,
Без неё разбить не могли б
Россияне фашистов силы.
Да, по трупам мы шли в Берлин
Вел по ним нас Жуков к Победе,
И солдаты US полегли
На фронтах - мир о том должен ведать.
И не смеет никто забыть
Эти майские дни Победы
Чтобы войнам вовек не быть
Что несут миру боль и беды.
И роса заблестит в траве,
И покроет её же иней,
Сохранят в своей голове
Что случилась в двадцатый век
Внуки наши -
Победу в Берлине!
Это был 1945 - 46 год. Работал я в Одесском Внеш-торге шофёром на полуторке. В ту пору работа на машине - легковой ли, грузовой была "хлебной": при хорошем "хозяине" всегда можно было "подкалымить" к зарплате, что была, конечно же, более чем не реальной... Однажды часов около 8-ми вечера, после работы я приехал в дом к родителям жены , где с женой, ребёнком и жил, ещё не получив свою, откуда был забран в армию. Процесс освобождения её от вселившихся в период оккупации граждан был нелёгок и продолжителен: твоё военное прошлое особо во внимание не принималось - деньги играли главную роль, у меня же они водились разве что на прокорм семьи.
Мать жены налила мне тарелку супа, и едва поднес первую ложку ко рту, как забежавший в квартиру дворовый мальчишка
позвал меня "к какому-то дяде", что ждет меня у моей полуторки на улице. Обрадованный, что это, по-видимому, "клиент", и есть возможность подкалымить, я тут же поднялся из-за стола и, торопясь, направился на улицу, к машине. Услышал вдогонку голос отца жены - Миша, я с тобой, помогу тебе! - Не нужно, сам справлюсь - бросил в ответ. Выхожу из ворот - стоит возле машины мужчина средних лет, встретил меня приветливо вопросами - не желаешь ли, браток, подкалымить? Знаешь завгара авто-техникума? Хозяева вернулись, его выселили, нужно вещички, мебельишку подкинуть, обижен не будешь...
- Об чем речь - отвечаю, поехали!
Садится он в кабину, и получив адрес, с Глухой (Запорожской) ,
где жил, сворачиваю направо, на ул. Прохоровскую, (бывш. Хворостина) по ней иду до Комсомольской (бывш.Старопортофранковской) там беру лево руля и на неё и выхожу. Тут же, едва свернул, мой клиент говорит, чтобы остановился, вот мол и его друг. Особенно не задумываясь, что за друг по пути, когда ещё не доехали, и тогда, когда речь шла о знакомом мне районе авто-техникума, что не вначале, а почти в конце Комсомольской, не задумываясь подбираю его, лезет он в кузов полуторки, и я "топлю" дальше по улице спокойно и бесшабашно.
Тут мне необходимо сделать одно маленькое,
но важное отступление.
Полуторка была у меня новая, машина Внеш-торга все-таки, мало того, ещё и с "эмовским" мотором. И надо же было случиться, чтобы именно в этот день, с утра вдруг забарахлил стартёр, и весь день проездил я с заводной ручкой на сиденье, хоть в течение дня обнаружил в чем неисправность и легко устранил её.
За перекрестком Торговой улицы, справа, перед войной должны были строить школу, и известняки - это типа кирпича большие белые плиты, что вырезались под городом в катакомбах, этим их изготовлением и образовавшиеся, эти известняки так и остались лежать вдоль правой стороны улицы вплоть до самой бровки тротуара.
Так вот, на чуть большей середине длиннющего квартала между Торговой улицей и Сеной Площадью, почти против Авто-техникума, (уже изрядно стемнело - я давно зажёг фары) я почувствовал сжавшие мне горло стальные пальцы моего
"соседа справа", улыбавшегося недавно клиента-братка.
Поскольку он пытался оттянуть меня к себе, (видимо второй,
что в кузове, должен был пересесть на ходу на подножку и сесть за руль), и наклонил чуть к рулю, я получил возможность схватить заводную ручку и ударить его что есть сил по голове.
Он сразу отпустил меня, обмяк, сам склонившись к своим коленям,
что дало мне возможность потянуть ручку правой двери к себе и этим открыть её. В то же время правой ногой вытолкнуть его
на ходу из машины. Пытавшийся меня ударить ножом друг моего клиента не совсем, видимо, сообразив, что же именно произошло но обнаружив все же, что не я - его напарник выброшен из машины, соскочил на ходу из кузова. Крыша кабины моей полуторки была брезентовой - он её ударами ножа изрезал.
В ярости от того, что было, я развернул машину на площади и
вернулся снова на Комсомольскую в обратном направлении.
Как я и предполагал: два силуэта были видны у бровки тротуара, слева, у плит известняка . Взяв немного лево руля, только услышал, как машину подбрасывало от наезда...
Тут же свернул направо в переулок и выехал снова на Сенную Площадь к 4-му отделению милиции.
Сказал, что и где произошло. Мне подробно и не нужно было - горло было исцарапано и окровавлено. Бинтом, смоченным иодом, мне его тут же кое-как перевязали, и я сразу повез несколько милиционеров к месту случившегося, где лежали мои "клиенты". Время было жестокое, послевоенное. Получил благодарность от начальника одесской городской милиции - генерала Балбасенко.
Как мне стало известно, первый из моих "клиентов" был отправлен в мир ударом заводной ручки по голове.
О втором ничего не узнал. И не интересовался.
Но в милиции сказали, что угоняют машины для продажи, убивая водителей. А у меня была полуторка, Внешторговская, притом, ещё и новая. Дома, конечно, ужаснулись узнав, что произошло.
Исцарапанное горло, кровь...
Рассказал им дословно то, что изложил выше...
СТИХИ О ПОСТОЯНСТВЕ *
или минутный разговор
(импровизация)
Нет, я не стихи вам читать собираюсь,
В покое оставила муза меня
Та муза, что в душах поэтов рождает
Слова горячее живого огня.
Хочу я в короткое время, минуту,
Не словом возвышенным вас покорить -
Слегка свое сердце открыть вам, как-будто
И вы мне свои поспешите открыть.
На дне моего - никуда тут не деться,
Решился, приходится все рассказать -
На дне моего беспокойного сердца
Есть нежность особая к серым глазам.
Ну что в них за сила такая таится,
И что в них за холод, и что в них за пыл?
Я в каждые серые мог бы влюбиться
Когда бы ...зелёные не любил.
Мне нравится их и суровость и нежность,
И верность, что силы особой полна,
И жар, и стремительность их и безбрежность,
И грусть их, и радость, и их глубина.
Большие, бездонные - не наглядеться -
Я счастлив, что ваши сияют, лучась,
Мне прямо в мое благодарное сердце,
Открытое настежь для ваших сейчас.
Наверное вы обратили вниманье,
Как я, чтобы словом вас жарким зажечь,
Взволнованно, на сверхглубоком дыханье,
Свободно веду стихотворную речь?
Вы с толку и истины сбитые этим,
И тем, что язык мой, возможно, остёр,
Наверно считаете больше поэтом
Меня, позабыв что такси я шофёр.
Прощаю я вам заблуждение это,
По ходу концерта все можно забыть,
Но может и впрямь я б хотел быть поэтом
Скорей, чем шофёром классическим быть?
Вы в это поверить готовы не очень -
Спасибо, я вам благодарен, друзья!
На сотни профессий, пусть сказочных прочих
Сменить мне шофёрскую, право, нельзя.
Нельзя потому, что навеки я в ветер,
В безудержный ритм движенья влюблен,
Что ездить в машинах на дальних планетах
Как юноша, дерзкой мечтой опален.
Нельзя потому, что не сыщешь, пожалуй,
Нигде, хоть отправься за все рубежи,
Иной, чтобы так же за сердце держала,
В тревоги и радости красила жизнь.
(в это время мне дали знать,
что Альберт уже за кулисами)
Ну вот, истекло мое время как-будто...
Я рад, если смог рассчитаться вполне
За ту дорогую общенья минуту,
Что щедро сейчас подарили вы мне.
(Концерт джаз-оркестра ТАКСИ
во дворце студентов Гос.Унив.-та,
г. Кишинев, Молдавия).
60-70 годы...
Был в оркестре певец *
Альберт Кусайло (!)
Исполнял песни Энгельберта Хампердинга.
Часто задерживался, "клея" очередную поклонницу.
Вынужден был чем-то занять зрителей...
М.Т.
Володя - это брата cын. Жены.
Которого в войне душа и тело,
В боях нещадно были сожжены
За правое (к нам так взывали) дело.
Он за Россию принял смерть в бою.
Ни членом партии, ни комсомольцем
Он не был. Защищать страну свою
Ушел на фронт он с группой добровольцев.
И отдал жизнь в первых же боях.
Те дни совпали с днем рожденья сына.
Из близких каждый болью стал объят
Такой, был словно той же ранен миной.
Но если сын увидел неба синь,
Расти он должен и взрослеть. Обязан
Отца достойным быть, поскольку сын.
Мужать, творить, оттачивать и разум.
Володя в жизни М а г а д а н прошел,
Но я о грустном прекращу на этом.
В стихах, что сердцем я пишу, душой,
Есть строфы и о радости приметах.
Век годы щелкал. Жизнь ручьем текла.
А думала ли дочь моя когда-то,
Что столько обретёт любви, тепла,
От рядом оказавшегося брата?
Мы жизнью той живем, что суждена.
Кто шлак дробит. Кто расщепляет атом.
Предполагала ли моя жена
Племянника к груди прижать когда-то?
Не всем везет по жизни вброд, да вброд,
Хоть все пред нею и равны мы, вроде.
А думала ли Лиля, что войдет
В её, во вдовью, полюбив, Володя?
Он был рожден в войны недобрый час.
Да будет жизнь добра его, прекрасна,
Как час, в котором стих звучит сейчас,
Как день июля, солнечный и ясный.
Пускай любовь отрадна будет их,
Володи, Лили, сведенных случайно
Судьбой. Им посвящаю этот стих.
Пусть жизнь светла их будет, безпечальна!
Июль, 01, 2007.
USA
(Новому президенту Франции,
Николя Франкози)
Войны гремела канонада,
Когда на "Мессеров" в полет
Взмывали вместе, мчались рядом
Иван-пилот и Жан-пилот.
Я сам проверил - нет сильнее
Солдатской дружбы кровных уз.
Мы ей верны, гордимся ею.
Будь верен ей и ты, француз.
Мы в наступленье, гусеницы
Уже идут землею той,
Что лишь во сне могла нам сниться
И год назад была мечтой.
Мы в наступленье, речь я слышу
Мицкевича, Костюшко речь,
И гул моторов звонче, выше,
И можно в явь мечты облечь.
Войны сражения изведав,
И смерти враг, и смерти брат,
Я верю - быть сейчас победе,
И будет город сходу взят.
Сгорю я, или буду ранен,
Не допускаю мысли той,
Что братья россиян - славяне
Под немцев были бы пятой
Мой танк, дружище, мы не вправе
С тобою медлить здесь, в пути,
К Варшаве, друг, скорей к Варшаве
Разя, давя врага, лети!
И рычаги до боли стиснув,
И до отказа выжав газ,
Я по фашистам правлю тризну,
Расплаты утверждая час.
Но танк, коль мы с тобою вместе,
Фашистов обращая в прах,
В ее каком-нибудь предместье
Погибнем в уличных боях
Я буду мертвым горд, что в аде,
Где мстя за кровь и слёзы жил,
Ее освобожденья ради
Бесстрашно голову сложил.
1944
Отцу и матери,
Одесса.
И если тот октябрь
что в ночь меня унес,
меня унес от вас навеки,
любимые мои,
не надо слез,
фигуры все мы
шахматиста-века...
21 октябрь, 1940г.
Нас осталось меньше дюжины
Посетителей ГестБука
Видящих контакты нужными
Сердцу, разуму и слуху.
Это ведь престиж - вывешивать
Прозу и стихи на сайте
И серьезном, и приветливом,
С доброй славой - лишь дерзайте!
Враз нахлынули десятками
Авторы стихов и прозы.
Только текстов, что висят они,
Цвет давно увял - не розов.
Ну, а авторов просторами
Интернет увлек своими,
И возможностями скорыми
Вдруг свое прославить имя.
Или своего же имени
Сайт открыть с забытым рядом.
Доллары на центы выменять.
Тоже скромная, но радость.
Так однажды Вы оставили
Сайт наш добрый, Вика Орти.
Вы успешны? Вас прославили
Тексты в общем слова-спорте?
Пусть, но в гостевой по-прежнему
Ваши реплики ищу я.
Гневные они ли, нежные -
Пусть тревожат, пусть бичуют.
Не туда же делся пламенный
Со стихами, прозой веской,
Что по духу были нам они
Друг ваш верный, Войтовецкий?
Грусть, коль в сердце не убавится,
Будет в нем, к печали, длиться.
Так ли "Образы" Вам нравятся
Чтоб навечно, Василиса?
Ваши тексты слыли сказками,
И они лиричны были.
Обожаемая красками,
Вы ушли и нас забыли.
И не стало Фарберовича,
В мир иной переселился,
Краток крови ток и крови час...
Макс на Сакансайт молился.
В интерете сайтов множество.
Окололитературных.
Но не быть вовеки тождества
Интеллекта и халтуры!
Друзья познаются в беде,
Говаривалось в России.
И мы поговорки те
В скрижали души вносили.
Я же - в гостей кругу
Вызнавший дружьи страсти,
Свидетельствовать могу -
Друзья познаются в счастье.
Кто может принять твою
Как лично свою удачу,
Тот истинный друг - пою
Таких, а не рядом плачущих.
Пусть никому не увлечь
Лести нас шепотом, громом.
Век пироги всем печь.
Мир каждому дому!
Мне словом нужно непременно
Излить порой избыток чувств
Хотя б в стихах несовершенных,
А оды петь я тоже тщусь -
И плавит карандаш рука,
Литая жжет блокнот строка.
Тоска меня разит упорно.
Атаки цель обычна - грудь.
Лавиной давит мыслей черных.
Есть боль - и боль идет в игру.
Судилище вершит, прицельно
Нащупывает, чтоб казнить.
И все ж, глумливая, бесценна:
Кольнула - строк прядется нить.
О, и надменна и дерзка
Вино, кровь творчества - тоска.
Иринке,
с любовью
Я прошу, обо мне не грусти.
Ну, Харон перевёз в мир иной
Через Лету. Читай лучше стих
Напоследок написанный мной.
Мой нисколько не краток был век,
Я под девять десятков шагнул.
Только смертен любой человек.
Жизнь даровано прожить одну.
И я прожил свою как умел.
Всю любовь отдавая семье.
Вам был дорог средь ваших я дел,
Всех дороже в ней вы были мне.
Потому и прошу - не грусти.
Ну, Харон перевёз в мир иной.
А припомнишь - прочти этот стих
Напоследок написанный мной.
Сентябрь, 2006,
USA.
Мы на пороге расставаний,
Таких, что дай хоть руку сжечь,
Уже не будет ни свиданий,
Ни с кем не будет больше встреч.
Но убелённым сединою,
Никак не взять того нам в толк,
Что все смешается с землею,
Что обрело в ней свой исток.
Ах, душа как в юности палима
Именем чудесным, редким - Нина.
Звали так затейницу-девчонку
Клуба любознательных ребят.
С ней меня, на нас с улыбкой глядя,
Познакомил друг мой детства, Адик,
Сердце было встрече этой радо.
Стал любовью сразу к ней объят.
А пришел впервые в дом - услышал
Как она, стараясь, чтобы тише,
Матери восторженно шептала
До меня дошедшие слова:
Мама, я от радости заплачу,
Посмотри какой красивый мальчик
К нам пришел, он мной увлекся, значит,
И в ответ - я вижу, ты права...
Так случилось в юности далекой
Встретиться с девчонкой сероокой
Мне, еще не знавшему что это -
(Был церковный , помню, день - Покров),
Первая в предлинной, трудной жизни,
По которой все же справят тризну,
Светлая, без грусти-укоризны,
Искренняя, чистая любовь...
Потому я имя это - Нина,
Из души своей вовек не выну,
Пусть живет в нем теплое, не стынет,
И порой о прошлом мне поет
Том, в котором вижу я картины
Радостей любви моей и Нины,
Жизни двух людей, моей - предлинной,
Рано оборвавшейся - ее...
04/18/2007
Каленная в любви огне,
В ней объяснявшаяся страстно,
Ну хоть бы ты приснилась мне,
Чтоб ночь не таяла напрасно.
Хоть бы во сне к груди припасть
Еще девической, высокой -
Сокровищнице дивных соков,
Чьих невообразима сласть.
Хоть бы во сне твои глаза
Склонившемуся над тобою
Увидеть мне, и в них азарт
Игры, зовущейся любовью.
Всю ночь плясавший ветер стих,
И в окнах признаки рассвета.
Из откровений острых этих
Бессонница сложила стих.
Переполненные томностью
Так, что и не расcказать,
Тайной, вызовом и скромностью,
Светло-серые глаза.
И внимательный и пристальный,
И чарующий их взгляд взгляд.
Темперамента неистовость,
Губ манящих мёд и яд.
Длинных ног скульптурной стройности,
Словно в танце, легкий шаг.
Голос августовской знойностью
Отдающийся в ушах.
Ниспадающей изыскано
Чёлки шелковая медь.
Как тебя словами высказать,
Как тебя в стихах воспеть?
Было это в декабре 1997 года, перед Новым, 98-м ,
в июле которого мне должно было "стукнуть" все 80.
Автомеханик, работал я в даунтауне города, где живу -
Кливленде. На работу ездил автобусом - это удобно:
поиск свободных парковок - хлопотное дело.
Работа до пяти, автобус ждал где-то в пять пятнадцать.
Зимой в это время уже изрядно темно.
Стояла лютая даже для Кливленда зима, привыкшего к холодным ветрам Канады. По времени (а по точности подхода автобусов к остановкам можно было сверять часы) подошел, как посчитал, мой автобус, и как-то и не глядя на номер маршрута
я спокойно в него взобрался.
Сел у окна, вынув книгу и углубился в чтение. Пару раз чисто механически глянул в окно - огни, улицы города, все нормально, скоро и моя остановка. Снова углубился в чтение. Увлекся. Прошло некоторое время. Вдруг коснулось меня какое-то беспокойство, протер глазок в замерзшем окне, глянул - глазам не поверил:
темнота, снежное поле, мчимся по фривею.
Обращаюсь к водителю (кондукторов нет), спрашиваю,
куда едем, ошибся, мол, а она спокойненько так - в дальний пригород.
Встречный будет? Да, я буду возвращаться, а ты вот у той остановки сойди и жди - вот, кстати, и едет.
Остановки автобуса - это маленький стеклянной склеп,
где могут укрыться от непогоды всего несколько человек .
Выхожу из баса - о, удача, действительно мчится встречный!
Но перебраться через сугробы с одной полосы фривея на другую
не успеваю - взмахи рук, крики остаются незамеченными.
Вот уже и огни умчавшегося баса* в город исчезли вдали.
Остаюсь в открытом всем ветрам снежном поле один-на один с приближающейся ночью и морозом, редчайшим в том году.
Холод пробирает насквозь, мерзну страшно.
Ветер степной неистов, достает меня легко и в "склепе"
остановки. Остается ждать автобуса, с которого сошел,
а сколько времени пройдет пока он вернется - неизвестно.
Решил пытаться остановить любую идущую в город машину.
Поскольку все они проносятся на большой скорости, мне ясно,
что в сознании их водителей я возникаю, видимо, лишь когда далеко уже остался от их машин позади, или вовсе не был ими замечен. И мелькают они уже и для меня лишь тенями, призраками в беспрерывно падающем снеге из низкого, нависшего над самой, кажется, головой темного, холодного неба,
уже и для меня, оказавшегося волей нелепого случая в открытом, без единой живой души поле явно на погибель.
Ну, думаю, бывал ты, черт возьми, в переделках - и война,
и воры, и бандиты, но в подобной...
Снегом осыпанный с ног до головы, теряя надежду, все же продолжаю "хичкайкерить", то есть, пытаться остановить какую-нибудь из уже изредка мчащихся в город машин.
И, вдруг, уже далеко проехавшая мимо, одна из них останавливается. Бегу к ней - движущуюся мне навстречу. Вваливаюсь в открытую водителем дверцу. Им оказывается молодая женщина лет тридцати, афро-американка.
Слова негр в Америке нет. Оно тут звучало бы подобно имеющимся в России многочисленным кличкам в адрес людей
не славянской национальности, внешности.
Конечно, первым делом выражаю ей свою благодарность за буквально спасение, рассказываю, каким образом очутился здесь,
на фривее, в степи. Спрашивает, где живу. Говорю - мне бы добраться только до города, сойду где угодно, там, мол, уже доберусь. Нет, говорит, ты скажи адрес, отвезу тебя только к дому твоему. О-кей, соглашаюсь. Продолжает - мне нужно раньше заехать в одно место на пару минут, потом тебя отвезу.
Куда угодно, говорю, на любое время.
И тут лишь замечаю, что девушка-то моя, то бишь, спасший меня водитель, под хмельком, что ли?..
Но запаха алкоголя нет в машине. Афроамериканки не просто чистоплотны - ароматны. Стиль вождения на эту мысль натолкнул. Был он разухабист, бесшабашен, что на поворотах проявлялось в особенности, ибо мы уже были в улицах окраин города - это заметил бы и не профессионал-автомобилист... Значит это - драги... Она под драгами?!
Как и сказала, заехала в какой-то не то бар,
не то кафе. Предложила мне, пока она тут, перекусить.
Будет, мол, все оплачено. Благодарно отказался, сказал, что дома меня уже, видимо, заждались, пусть все же не торопится.
Много времени не прошло, вышла. Уточнила адрес.
О-кей. делать нечего - называю, сижу, подчиняюсь.
Тем более, понял, что спасительница моя под хмельком,
здесь же, где останавливались, конечно же добавила дозу.
Стиль вождения неизменен - не только скорость, но и нечто посерьезнее - пренебрежение огнями светофоров, ибо движение на окраинных улицах действительно погасло. Но за одним из них все же прозвучала вдруг сирена догоняющей нас полицейской машины. Останавливаемся, и в момент, пока полицейский сходит с машины к водительской двери с опустившимся стеклом,
сует мне спасительница моя в руки револьвер, указывает положить его под сиденье. Полицейский смотрит ее документы, куда-то звонит, делает ей укоризненное замечание за нарушение , выписывает тикет (штрафной талон) на пятьдесят долларов.
Она сидит молча, не двигаясь, ни в какие пререкания с ним не вступая. Он отпускает ее, и мы едем дальше.
Возвращая пистолет спрашиваю, зачем он, обнаружат - ведь срок. А это, говорит, для самообороны...
Подъезжаем уже к моему дому, и чувствую я себя отвратительно потому, что она получила тикет. Поэтому, когда подъезжаем к дому, прошу ее зайти к нам, о своем желании обязательно представить ее, женщину, по сути спасшую меня черт те знает от чего своей жене. Охотно соглашается.
Представляю ее, рассказываю о ситуации в которой оказался. Жена благодарит, приглашает к столу.
Есть отказывается, но подходит к бару и говорит, что выпьет с удовольствием. Благодарные за все, что сделала, я дарю ей мою российскую пыжиковую шапку, что замечена была и понравилась ей сразу, еще в машине, жена протягивает пятьдесят долларов, чтобы их ей внести в полицию за тикет.
Шапку тут же одела, глянула в зеркало - высокая, красивая,
в ней оказалась еще прекрасней.
Выпить же, говорит жена по-матерински, я тебе, дорогая моя девочка, не дам. Доберись поскорее домой и - баиньки.
Не обиделась, посмеялась лишь...
Деньги никак не смогли уговорить ее взять.
Ни за что.
Так и ушла, так и ушла, отказавшись принять их.
Вышли проводить ее к машине.
Поблагодарили снова и снова, и она уехала.
Так имени своего и не назвала.
Вот вам и "эти черные",
которых сегодня - и это очень печально,
перестали ( мало сказать) уважать в России...
USA
02/27/2007
А в непогоду долги дни,
Один уполз - другой приходит.
И чудится - вот, слышен вроде,
Но нет звонка, и мы одни.
И к нам сочувственно в окно
Скребется робко ветка клена,
И перед нами суть урона -
Ненужности и глубь, и дно.
Вот и удел, его и час.
Но как постигнуть это сердцем,
Что тем, в кого и нынче верится,
И дела нет совсем до нас?!
Катится в небе солнца шар,
Лучи его и слезы сушат,
Ласкають умеют, выгреть души,
А жжёт их... близкая душа.
USA
Он ходил по рукам -
естественно, не публиковался...
М.Т.
==========================
"Еврейской крови нет в крови моей..."
Евгений Евтушенко, "Бабий Яр".
Б А Б И Й Я Р
Над Бабьим Яром памятников нет.
Весной там для скота отличный выгон.
Как хорошо, что ты сумел, поэт,
Из жарких строф свой памятник воздвигнуть.
Под ним, весь отданный во власть тоске,
Стою, и вижу словно в темной бездне
Миллионную убитую Ракель,
Миллионного убитого Ибн Эзру.
Ушедших не вернуть, не воскресить,
И строчки нижутся не вдохновением -
Страданием, пусть даже слог красив
Им посвященного стихотворения.
Земля у нас щедра, тучны стада,
Хлеба все выше - меньше всходов жидких,
Мудреют люди, но, скажи - когда
Средневековья сгинут пережитки?!
Я вместе с русскими шагал в строю,
Когда нависла гибель над Россией,
Ходил в разведку, пролил кровь свою,
И жизнь бы отдал, если б попросили.
И в каждом новом грамме вещества,
Что всей страной мы добываем разом,
По выданным мне родиной правам,
Есть мой и пыл, и пот, и труд и разум.
И если русский взвиться в космос смог
Сквозь паутину всех земных инерций,
Его ракеты электронный мозг
Питало кровью также и наше сердце.
В моей крови еврейской - русской нет.
Культура есть. Ко всем антисемитам
В душе моей презрение, поэт,
К простым, и кто у власти - к именитым.
Одесса,
1961
"И так долго долго дрожала
Воды незамёрзшей гладь..."
Сергей Есенин, "Песнь о собаке".
П Е С Н Ь О К О Т Ё Н К Е
Когда под кресло с лаем, визгом,
Влетел щенок - лохматый зверь,
Котёнок, страх впервые вызнав,
Пружиной выскочил за дверь.
Влеком инстинктом, или мучим
Едва бы он умерил бег,
Когда б не первый снег - колючий,
Ночной, декабрьский первый снег.
Из выси-бездны, полной мрака,
Укрыть собою все спеша,
Он, снег, слетал кружась, - и плакал
Котёнок, замедляя шаг.
Уже в оцепененье робком
Застыл он, лапку приподняв,
Моля о помощи негромко,
По-своему взывая: м-я-а-а-ф-ф...
В ответ лишь ветер выл беспечно,
Как-будто выть сбирался век,
Да падал-падал бесконечно
Ночной декабрьский первый снег.
А утром, в двух шагах от дома,
К снежинкам носик свой прижав,
Лежал котёнок льдинки комом -
Ребёнок маленький лежал...
Одесса, 11-я Cт. Б/Ф.,
д/о Моряков.
Какая-то площадь, оркестр духовой,
пришедшие с фронта солдаты,
распаренных танцами и духотой
уводят их жены куда-то.
И только один остается в кругу
без женщины, с костылями,
под музыку, слезы сдержать не могу,
он вальс в полутьме ковыляет.
И вот я иду с ним, и знаю куда,
и что будет дальше я знаю,
и нет замешательства, просьбы, стыда,
и здесь не любовь никакая,
и даже не в жалости дело, а в том,
что счастлив, не надо и спрашивать,
и если помянет, так только добром,
а если забудет, не страшно.
("Вальс сорок пятого года"
Бэлла Верникова)
Г Е Р О И Н
Что говорить, век нынче стал просто страшный.
только и слышишь - наркотики, наркотики, наркотики...
Годы не буду указывать - когда меня ранило, после полевых санчастей, госпиталей, где запросто был решен вопрос отсечь левую руку, поскольку разрывная, вошедшая в грудь, разорвалась полностью именно в плече, а вторая, обычная, сломала кость выше локтя, а все эти зачистки, починки, перевязки делались без болеутоляющих средств и те, что были тяжело ранены, не единожды просили смерти. Сам же я лежал тоже, как к носилкам пришитый, поскольку они, боли, были невыносимы.
Но Таня, ленинградская девушка Таня - до смерти не забыть мне её облик и имя - вопреки брошенной об этом фразе ушедшего в другую палатку в окровавленном халате хирурга почистила, слепила, уложила в проволочный лангет мою руку, и меня в хвостовой теплушке поезда вместе с другими раненными воинами повезли в тыл.
Интересное состояние - от боли теряешь сознание,
от неё же в него являешься вновь. А потеря его тоже интересна - все чудятся то бои, то мирные небеса, а то море моё Черное, береговой песок его лазурный. Теплушку мотало - как её не сорвало с рельс до сих пор понятия не имею, и девушки-сёстры подводили солдат, кто мог передвигаться, к открытой двери оправляться. Мне не забыть, как одного из подошедших к ней тряска эта запросто вышвырнула на полном ходу поезда.
Но есть начало движения, есть его и конец - попадаю я в город Ярославль, первый тыловой, промежуточный госпиталь.
Боли по-прежнему дикие, спасения никакого - а куда деваться?
Моим ранением, мной занимается женщина средних лет,
простая ярославянка, но души такой огромной, щедрой, доброй, сострадательной, какая может быть действительно, очевидно, только у русских женщин. И к ночи, когда видит она, что я ими вконец изведен, приносит вдруг порошок белый и говорит - прими, дорогой, выпей, боль утихнет, будет тебе хорошо.
И мне действительно стало необычно, невероятно хорошо.
Боли оставили меня, будто их и не было, лежащий у окна крошечной палаты я увидел звёзды в окне так близко, что, казалось, они сейчас проникнут сквозь стекло в комнату и нависнут над моим лицом, огромные, светящиеся, чуть рыжие.
И ещё я вдруг неожиданно почувствовал ласки этой женщины...
Воин, пришедший и отслуживший срок в армии по призыву, девять месяцев пробывший на передовой, молодой, по тем временам совершенно не искушенный жизнью парень двадцати с лишним лет я, собственно, не сразу и понял до конца, что в действительности она со мной делает, что происходит, произошло, но это была острая радость, это было счастье, это была жизнь, и той ночи, тех сладостных мгновений, подаренных мне той безымянной ярославлянкой не забыть мне никогда.
Утром боли, однако, вернулись.
У обходящего раненных врача я наивно спросил тот же белый порошок, что вчера дала мне на ночь дежурная сестра от боли.
Он внимательно посмотрел на меня, и одной из сопровождавших его сестёр велел его принести.
Открыл пакетик, показал его мне и сказал:
Ты был на фронте ранен, остался жив.
Да, этот порошок снял вчера с тебя боль.
Я с сестры за него взыщу.
Я могу дать тебе его снова. И снова. И снова. И боль уйдет.
Но ты уже не сможешь без него жить.
И если ранение твоё было не смертельным,
этот порошок тебя вскоре и наглухо убьёт.
Ну что, будем идти к жизни, или смерти?
Это было моё первое знакомство с героином.
В далёкие, уже послевоенные годы гнал я из столицы
автомобиль "Москвич". После оплаты его стоимости осталась у меня толика денег на бензин, что сливали шофёры мне в канистры по дороге в Одессу, да 400 грамм конфет-тянучек.
Это была моя на дорогу пища, еда.
Холодная зима, снежные заносы, пальто на мне отца моей жены, машина без отопления, приезжаю в Киев. Во дворе киностудии "Киевтехфильм", где после излечения в свердловском госпитале уже в эвакуации работал шофёром ставлю машину на ночь, сам принят семьей друга, режиссера студии Николая Грачева, автора и создателя фильма "Наше сердце".
Поскольку дорога предстоит довольно трудная и долгая,
а ко сну, сказал ему, порой изрядно тянет, чтобы не случилось чего недоброго за рулём, дал мне Николай несколько таблеток,
что, как он заметил, "летчики-бомбардировщики принимали,
идя на бомбежки вглубь вражеских территорий...".
Машину я гнал ночами, оно спокойнее.
Выезжаю на трассу Киев-Одесса, глотаю таблетку, закусываю тянучкой - каждая извилина дороги как под микроскопом.
Ни холода, ни жажды, ни голода.
И снова небо - бездонное, черное, с висящими на нем звёздами,
на которых буквально можно разглядеть их ландшафты...
Мимо незрячих сел еду, деревень, лежащих на пути,
в которых еще видны черные скелеты печей сгоревших в войне домов, добираюсь в конце-концов до родного города и дома в их тепло и уют. И несмотря на дорожные ночи без сна... не могу уснуть следующих несколько дней!
Начисто сон оставил меня. И понял я страшную силу Николаем данных мне в дорогу таблеток. Их было несколько. Я же принял всего одну-две. Выбросил остальные немедленно, безжалостно.
Испробовал я в жизни своей силу и действие еще одного наркотика, понтапона. В бытность маршала Георгия Жукова командующим Одесским Военным Округом я, работая в гараже штаба, возил одного из его заместителей, генерал-майора Первушина. Генерал был строгий, но душевный человек, и как-то
даже довелось мне быть приглашенным к чайному столу в беседке на даче у Жукова, когда обычно ожидал его в машине, читая книгу. Тогда жена маршала, набросив на его плечи оренбургский платок, сказала, мол, вечер прохладный,
а ты, Жора, сидишь в майке...
Так вот, шли войсковые учения несколько дней.
И поскольку был у меня остэоимелит (раны не закрывались несколько лет), дороги нелегкие, без отдыха, вел машину одной правой, что было Первушиным замечено, пришлось открыться, боли, мол в левом плече... Он тут же вызвал медиков и мне стали делать уколы понтапона.
Снова легкость, энергия, отсутствие боли. Но после учений, как не нуждался ещё я в паре уколов, от них отказался.
Есть такое лекарство - зенекс. Название, возможно, неточное, (так звучит по-английски), но не в этом дело. Выписал врач его моей жене, имевшей некоторые проблемы. Поскольку он обеспечивал глубокий сон, и я пару раз им полакомился.
Отвозим мы с женой однажды мать одного из друзей,
прибывшую из России из нашего Кливленда в город Детройт.
Выпало заночевать.
Ложимся в постель - сон нейдет. Начисто спать не хочется.
Зенекс с собой, оказывается, иметь надо было...
А без него спать уже не получалось.
Жена принимает его годы. Её дело.
Я тут же от него отказался.
Извелся, правда, потерял силы, вес,
больше месяца шла, как это называется нынче, ломка.
Но избавился от страшной зависимости от какой-то
ничтожнейшей таблетки пусть и не наркотика,
а обычного, но привораживающего к себе лекарства.
С тем и живу.
Уже под девяносто.
Георгию Бернадчуку
Полсотни с тобою
Нам не было лет,
Крещенные боем
В шахтерском селе,
С боями прошли мы
И взрывы и смерть,
Бойцов чтобы имя
Бесстрашных иметь.
Одесса
1973
РАЗМЫШЛЕНИЯ НА ЮБИЛЕЕ
Укладываешь в строчки слитки слов,
А время к году год кладет незримо.
Глядишь, вот и полвека пронеслось,
И дальше жизнь течет неудержимо.
Привычкам и традициям верны,
Мы пышно дней рожденья правим даты,
Что грусти тайной все-таки полны,
Хоть гости веселы, столы богаты.
И, все-таки, прожить полсотни лет,
Не перейти, как говориться, поле,
И это нам, прибывшим в Новый Свет
Из Старого, понятно всем – до боли...
Но взят рубеж, и грусти лишь следы
В душе, и жизнь чуть острей любима.
Подольше бодрым быть и молодым,
Но время движется неумолимо.
Отечества, известно, сладок дым.
Гонимые им, и порой ранимы,
Из рек иных испили мы воды,
И нынче солнцем Запада палимы.
Но грусть – и даже беды – нипочем,
Когда в любое время опереться
Мы можем на товарища плечо,
И друга ощутить биенье сердца.
Но моего со мною нет – и зги
Порою не видать в судьбе солдатской:
Разведка боем шла и он погиб.
Он наспех погребён в могиле братской.
И только где-то глубоко во мне,
От боли не уйти, не запереться,
Прикрыть меня от всех родов огней
Живет его прострелянное сердце.
А юбиляр? Вот он – открытый взгляд,
И мысли и слова добры и метки.
Он славный малый – с ним, как говорят,
Сходить, пожалуй, можно и в разведку.
Я вызнал все, у жизни на краю
Бывал не раз, судьбой туда отправлен.
Я в людях чистоту сердец пою,
Я в людях дружбы дар бесценный славлю!
USA
Текст на музыку из кинофильма
"Hallo, Dolly..."
Привет,
Мэри,
ты мой
свет,
вера,
ты поёшь сегодня только для меня.
Сойди чуть вниз,
к джазу,
импровиз
сразу
станет полон ритма, страсти и огня,
что наши жжёт
души,
я люблю
слушать
голос сильный твой всю ночь - и до утра,
но,
темь на улицах,
небо что-то хмурится,
и Нью-Орлеану спать пора...
К тебе одной,
Мэри,
чувств моих
мера
велика, как блюз, что только прозвучал.
Мне в миг любой
ясно -
голос твой,
страстный,
ритмов джазовых начало из начал.
Труба Сачмо
звонка,
он лишь мог
тонко
вить с тобой мелодий золотую нить,
Я,
скэт с синкопами,
нотами высокими,
блюзов и регтаймов суть,
что в мою проникли грудь,
(юную - ты не забудь),
к джазу мне назначив путь,
буду в ней всю жизнь свою хранить...
Friday, December 15, 2006
USA
Жене, с любовью
Тебе, подружка, восемьдесят лет.
Давно ли отмечал свой юбилей я?
Уже и твой пришел ему вослед,
Свои права вполне на то имея.
За шесть десятков с лишним лет назад,
В учёбе рвенье совмещая с ленью,
Однажды я зелёные глаза
Увидел вдруг, и девичьи колени...
Глаза любовью были зажжены.
Колени, (память всё в мозгу сличала),
Бесхитростно были обнажены,
Но девочка того не замечала.
Студенческих танцулек ветеран,
Партнёрш менявший лишь из любопытства,
Я сладость ощутил душевных ран,
Нанесенных невинности бесстыдством.
Тогда и мыслью был пронзён одной:
Из всех прелестниц, а их знал не мало,
Мне будет эта, лучшая, женой
Где б ни был я, во что бы то ни стало!
И всё сбылось. И нету "надцать лет".
Все восемьдесят. Никуда не деться.
И разве в сон порой струится свет
Из жизнью скрытых юности и детства.
А страсти, увлеченья - всё течёт.
Весна уже в пути, - а быть ли лету?
И что меня стихи писать влечёт?
Порой и сам не нахожу ответа.
Нет, вот он, есть - любовь моя к жене,
(Судьбою был я ей перепоручен),
Её ответная, детей ко мне,
И лондонской и портландской правнучек.
Февраль, 2004
USA.
ЧУТЬ ПООДАЛЬ
Сердце,
пожалуйста,
не подводи меня,
колотись в груди,
как уверенно
все эти годы.
Как в прошлом,
военном,
когда волны
разрывов, огня
накрывали,
и были мы
в центре их -
не поодаль.
Чего это,
как от штыка
в рукопашной
боль?
Как в клетке зверёныш
пульс -
ни с того, ни с сего?
О семье моей,
сердце,
забота где
и любовь?
Где творчества
жажда твоя,
дух боевой?
Годы не затормозишь -
не скаты машин.
Однажды,
хочется этого нам,
или нет,
Харон
перевезёт нас
через Леты ширь
ушедшим
едва пораньше нас
вослед...
Я до сотни лет
прошагал бы
с охотой жизнь
не затем,
что дорог её
протяженности путь,
как уйду -
будет грусть
над моими
совой кружить,
дочери полнить
солёной
болью
грудь...
Ты же знаешь,
никто мне не ближе
её, родной,
любовью
приведенной однажды
в этот мир,
где небо бездонно,
а в океанах дно.
Появления
время есть
и ухода
миг.
Поэтому,
сердце,
не подводи меня.
Колотись в груди,
уверенно,
как все эти годы,
как и в сталинском
прошлом,
когда от
в затылок огня
за стихи
нам случайно
выпало быть
чуть поодаль.
USA,
NILLCREST HOSPITAL,
11 / 13 / 2006.
"Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда...
Кому память, кому слава,
Кому темная вода, -
Ни приметы, ни следа."
Александр Твардовский,
"Василий Теркин".
Это было где-то в конце января, начале февраля 1942 года. Было задание достать труп немца, командира той группы, на засаду которой мы вчера наткнулись, что был убит сразу, но не был ею забран после - по сути - бегства в результате яростного, ответного огня нашей разведки. Немцы видели, что мы опережаем их, труп нас интересует, и держали нас под прицельным огнём. Вообще наши тропки в снегу узнавались легко - они были протоптаны валенками. Знать, что мы здесь были, а может и снова появимся - немцам было просто. Немецкие - сапогами, ботинками хоженые, были узкие... Мы, таясь, не единожды били их и брали. Но это к слову. Нам все-таки удалось утащить труп немца. Попробовал бы я вернуться без него... Но Занин, едва мы здесь заявились, все же сразу был ранен...
Это происходило недалеко от их и нашего расположения. Там же - на Волхове, в районе станции Чудово, у деревни Пехово, что примостилась у речки этой самой, Пертеченки.
Двое по её льду чуть впереди уже волокли труп немца. Двое другие их берегли, прикрывали, как и меня, волокущего Занина. Берега реки отлогие, и движение по льду заметно меньше, чем в зонах открытого, пусть и в редких, зимних скелетах деревьев прострела. Оставалось совсем близко. Но немцы вдруг накрыли нас минами, проявив и тут присущую им методичность: посылая их одну за другой с короткими, секунд в тридцать интервалами...
Тяжело дыша, разогретый до седьмого пота, соскальзываю вдруг, поскольку пячусь же, не глядя, в воронку во льду, только пробитую одним из разрывов мин. А на мне автомат с диском, ещё пара запасных, пистолет, гранаты , не считая патронов по карманам. Потому тут же иду камнем ко дну речки Пертеченки - глубокой, но не широкой. Примерно, как главная улица в провинциальном городке.
И становится мне вдруг дико холодно от проникшей к разгоряченному телу ледяной, . Коснувшись ногами дна, отталкиваюсь судорожно, инстинктивно, чтобы всплыть. И ударяюсь головой, то бишь, каской о лёд замёрзшей речки. Снова камнем иду ко дну так негостеприимно открывшей мне свои подлёдные красоты Пертеченки. Страшно необходимо вздохнуть. Но сознание подсказывает - нельзя, это будет конец. И еще на льду ярко видит оно оставленного мной Занина... И в голове вдруг мелькает фраза, что всегда произносили, уходя в разведку: "если меня убьют, считайте меня коммунистом..." И мысль - меня же не убили, тону... И стихотворные строчки рождаются - раз партия Ленина в бой нас ведёт// и Сталина гений - знамя,// мы знаем, мы верим, победа грядёт,// победа будет за нами...//. Дикие вещи с сегодняшней точки зрения, но так оно было. Психологи, невропатологи, психиатры объяснят, каким образом они произошли со мной, почему... Делаю ещё рывок к воронке, и - о, удача, о чудо! - чувствую чьи-то руки, выволакивающие меня на лёд, голоса, родной мат, могу жадно глотнуть морозный воздух, вижу лыжу самолётную, увозящую Занина.
Были это миномётчики нашего полка, что увидели моих разведчиков с трупом немца. Это они бросились помочь мне и Занину... Ухватив за руки, содрав с ног валенки, заставили они меня бежать с ними вплоть до блиндажа моего, ещё снаружи обледенелую одежду мою - от портянок до последнего примерзшего клочка ткани с меня, тела моего скалывая, срезывая, срывая. Занин, раненный в живот, скончался на руках нашей полковой медсестры... Полезли за мёртвым - оставили живого... То есть, поменяли... Там же, в расположении полка и был он на другой день похоронен. Рядом с могилой лейтенанта Аведекиана, известного своей храбростью, бывшего командира полковой разведки, должность которого я и вызвался принять, после его гибели заявив об этом командиру нашего 1012 стр. полка майору Воробьеву и старшему политруку Веледницкому.
Ужасно. Не забыть мне этого. Как и многого другого. И похуже случаи бывали на войне. А я - разгоряченный, неожиданно искупавшийся в ледяной реке, впоследствии даже не чихнул. Ну и ну...
Такая разная судьба, оказывается, имеется у каждого из нас, справедливо это, или не справедливо. У смертных. Грешных...
USA
Март, 2006
СТИХИ О БОЛИ
Памяти Ивана Занина
Сраженное болью,
Дышать устает
И биться, тем более,
Сердце мое.
Ну что, чтобы было
Втерпеж нам двоим,
Поделать с немилым
Мне сердцем моим?
И утром и ночью,
И в полдень любой
Разит его в клочья
Нещадная боль.
Тревожит, печалит,
До дрожи лица.
Ей было начало,
Ей нету конца.
Еще не хотела
Сдаваться зима.
Рождался в метелях
За Волховом март
Все звонче глядела
На землю луна.
Ей не было дела,
Что в мире война.
Ее безмятежно-
Бесстрастен был лик,
Как тропкою снежной
Мы к доту ползли,
Когда я борьбы
Непреложность постиг,
И мне не забыть -
В разорвавшийся миг,
Как рухнул в момент
Дот от взрыва в ночи,
Ту боль я в обмен
И в упор получил...
И некуда деться -
Сраженьям отбой,
А в сердце - а в сердце
Осталась та боль.
Живёт и сейчас,
Память зло теребя,
Со временем мчась
Вперегонки, губя.
И все ж небогата
Войне моя дань,
Вот Занин Иван, тот
Ей жизнь отдал.
Разведчик мой бывший,
Свой вызнавший бой.
Ах, боль за погибших
Острее любой...
Но полное боли
Все же поет
Любовью, любовью
Сердце мое.
Одесса
Март, 1949
Цыганка с Балковской улицы
Свою работу в одесском автопарке такси я начинал водителем автобусов городских линий.
При получении первой партии "Побед" был пересажен на легковое такси.
Шли годы, появились и "Волги". И вот в последние годы перед моим отъездом в эмиграцию произошло такое интересное дело.
Как и в любом из городов советского союза (да и не только) шофёров такси то тут, то там, пусть изредка, но грабили и убивали. И в Одессе были случаи нападений, грабежей, угонов машин для совершения крупных ограблений с убийствами и убийств непосредственно водителей. Всего не упомнить.А вот мой, особый случай, в память, как в глину сырую впечатан.
Были мы на тех-уходе.Мы - это я, мой напарник, и, главное, наш автомобиль.. Тех-уход, это профилактическая, ежемесячная работа с машиной, когда проверяются все её агрегаты и узлы,
идёт ремонт и замена износившихся деталей.
Обычно его проводят специальные авто-слесари, но свою машину я делал сам.
Напарник выступал в роли снабженца и помощника. Закончив где-то все работы к часам пяти (а в этот день вторая смена была моей) я уже было направился в диспетчерскую за путёвкой, как подошедший ко мне водитель"безлошадник" (должна была прийти новая партия машин, и он работал "на подхвате2) сказал мне - дай выехать, ты же от-ишачил смену на ремонте, подойди к "Давиду" (так прозвали русского парня Володю, наливавшего в граненный стакан сто-двести грамм водки, плюс солёный огурец, кусок варённой колбасы и шмат хлеба), и валяй к дому, всё не заработаешь, отдохни лучше.
Обрадовавшись, что не пропадёт смена (я имел право в день тех-ухода поставить машину и не выезжать - начальники коллон и бригадиры это не любили - план, план...) я с удовольствием дал ему выехать на своей. Следующий день мой был выходным, так что он снова мог вторую смену за меня отработать. А после пересменки я уже работаю с утра, напарник во вторую смену.
Было это летом. Выезд мой где-то в шесть утра. Выхожу я из-дому (жил на Коблевской и Толстого),
сворачиваю направо, на улицу Толстого (к гаражу хода было минут 25-ть) и едва по ней прохожу несколько шагов, догоняет меня машина, идущая в моём направлении, останавливается, и шофёр её кричит мне - Миша, ты в гараж?!
Сажусь в машину Рядом со мной мальчик лет 12-ти. С шофёром - женщина.
Молчание. Какое-то тягостное, ну висит что-то темное в воздухе.
Вдруг замечаю, узнаю, что это МОЯ машина. В недоумении спрашиваю шофёра, почему он на ней выехал, ведь после тех-ухода я её отдал Саше.!
А это - говорит он мне - со мной рядом жена Саши, а с тобой его сынок, Сашу вчера ночью убил солдат у молокозавода, угнал машину, поехал к своей возлюбленной, убил там её и кого-то ещё...
Мороз по коже? Ничего не сказать...
Приехали в гараж, жену погибшего встретило начальство гаража, работники ОББ (отдела борьбы с бандитизмом), милиции, я же направился в диспетчерскую за путёвкой, мой выезд никто не отменил, и в ужаснейшем состоянии и настроении выехал на работу, на линию...
Через несколько дней состоялись похороны Саши.
Не впервой таксисты автопарков города провожали своего коллегу в последний его путь.
Несколько автобусов, снятых с линии, были полны сотрудников, родственников и знакомых убитого
Городские власти очень не любили такие процессии...
Голова траурного шествия была у въезда в наш автопарк.
Располагался он на улице Средней, а выходил одной стороной на Балковскую. на которой именно в районе нашего гаража жили одни цыгане. Промысел их был - цветы, анаша, наркотики покрепче,
торговали во всему городу - даже в переулке против городской автоинспекции...
Были щедры. Мы их считали хорошими клиентами... Напарник мой вел нашу машину в похоронной колонне, с другими сотрудниками по работе я сел в один из автобусов, ещё стоявший как раз против ворот нашего автопарка. Ожидалось после траурного митинга начало движения к кладбищу.
Я мало курю нынче - тогда запоем. Прикурив очередную цигарку, поднимая глаза и делая очередную затяжку вижу вдруг перед собой старуху -цыганку, только ступившую на подножку автобуса.
Кто-то тянется ко мне прикурить, я поворачиваюсь к нему, но ясно слышу её шопот - а это ты, милок, мог нонче быть убитым заместо Сашка...
Не успел осазнать услышанное, повернулся резко по голосу - никого:старухи -цыганки в автобусе уже не было. И среди толпящихся у него и на улице людей, высыпавших из домов, я так её и не увидел.
Она сошла. Исчезла.
Будь я трижды проклят, если в этом рассказе есть хоть одно слово выдумки или лжи.
Хирургу Тагибекову,
посвящаю
М О Й М А Р Т
Как - и сам не пойму я это,
Но нередко бывает так:
Голос чей-то услышишь, где-то
Жест заметишь какой-то, знак,
И далёких воспоминаний
Поднимается вдруг вдруг волна,
И несет она и страдания,
Грусть и радость несет она.
Стоит ветру завыть в антенне,
Над машиной Ягой завыть,
Тянет память из лет военных
Кровью выкрашенную нить.
И уже я верчу не Волги
С золотистым оленем руль,
А на поиск иду за Волхов,
Фрица злобного в плен беру.
Там, за просекой, темный ельник
По колени завяз в снегу,
И к нему доносится еле
Орудийных разрывов гул.
А левее его - и справа,
В маскхалатах немая цепь
Тех, с которыми мы по праву
Все делили - и смерть, и хлеб.
Тишина - хоть ружьем играя,
Как в гражданке косого бей,
Только мы тишину ту знаем,
И нисколько не верим ей.
Ведь не зря комполка на карте
Тот особо отметил дот,
Чей в холодном рассвете марта
Выпал взорванным быть черед.
Где вы, где - из Уфы, Рязани,
Душу ранившие мне вновь
Смертью ранней своею - Занин,
Всеволодов и Шадрунов?
Тишина, и ничто не изменит
Предначертанному здесь быть...
Воет ветер Ягой в антенне,
Как один он умеет выть.
Перед боем лихим, который
Знаешь, будет жесток и лют,
Нам особенно мил и дорог
Снежный, выдуманный уют,
Что так нищенски мал и краток,
Потому что, гляди вперед -
Вот уже и пошла атака,
Как прошил его пулемет.
Миг - и в ярости весь дрожащий,
Смерть выплевывающий, "пэпэша",
Беспощадно врагов разящий,
Фронтовая моя душа -
Так сшибает, да так и косит
Их, явившихся сеять мрак,
Никогда к нам никем не прошенных
Длинных гитлеровских вояк,
Оборачивающих спины
Догоняющим взрывам гранат.
Вот и мой - тот, кто все же вскинул
Встреч мне лающий автомат...
Ах, давно уже лет за тридцать,
Как влюбленный в шофёрский труд,
Как у нас о том говориться,
Я колесами город тру.
Но наверное, я б заплакал,
Как мальчишка несчастным был,
Если б в жизни хоть раз собаку
Ненароком машиной сбил.
А фашистов хотел бессчетно -
Комразведки, не ас такси -
В преисподнюю, в пекло, к черту,
Так огнем своим и сносить.
Нет удачи крупней - сражаться
Жить в боях и остаться жить,
И свой счет ведя, девятнадцать
В них прицельным огнем уложить.
Девятнадцатым был тот самый,
Встреч мне лающий автомат
В грудь нацеливший, в душу прямо,
Длинный гитлеровский солдат.
Как в атаке той залихватской
Снова остро и горячо
Будто полнится болью адской
Грудь моя и мое плечо...
Двадцать метров всего разбега.
Третья скорость - и полный газ.
О, спасибо, хирург Тагибеков,
Что мне сердце и руку спас.
Что там сердцу кромешность боя,
Если вышел приказ ему
Дот разрушить любой ценою,
Случай - выжить от ран к тому?!
Что плечу и руке усталость,
Если хочется труд нести,
Чтобы пользы, хотя бы малость,
Людям все-таки принести
Даже эти слагая строки,
В пальцах сжав перо-автомат,
Про Отечественной, далекий,
Мой, пропитанный кровью, март.
1949 г.
"Херсонская" больница
Одесского Медицинского института.
Это произошло в первые годы моего пребывания в эмиграции.
Автомобилист с "младых ногтей" - в 14 лет был принят по просьбе отца-литейщика Одесского ремонтно-тракторного завода при Укрсадовинтресте в фабрично заводское училище (ФЗУ), возникшее при нём, и окончил его, получив специальность слесаря по ремонту автомобилей и тракторов, моториста (ремонт двигателей), затем и токаря - это уже по желанию и настоянию отца, Я не имел проблем по приезде в Америку с устройством на работу - был, безъязыкий, принят в крупный гараж по ремонту машин, перевозящих металлолом с очень хорошей почасовой по тому времени оплатой труда. Коллектив сотрудников был разноплеменный и разноцветный, но дружелюбный, а проблемы англоязычные (название необходимых деталей) решить, с которыми поначалу сталкивался, бросался помочь каждый, да и я сам в них, тут же запоминая названия, разбирался. Гараж, в котором работал, располагался в "черном районе" города, что, как я понял в дальнейшем, имело немаловажное значение. Он был в переулке, выходящем к улице, параллельной основной, магистральной, Карнеги, по которой шел весь поток машин утром в даунтаун, на работу, после пяти - из (только в одном направлении).
Это немаловажная деталь: моя улица была свободна для движения в сторону Даунтауна, что было для меня большой удачей в происшедшем...
К сожалению, расизм бывает не только "стоящим на ногах", но и поставленным "с ног на голову". Я долго не понимал, почему в обеденное время, когда я садился в свою машину и ехал в ближайший Macdonalds, менеджер обязательно давал мне в сопровождение кого-нибудь из черных, работавших со мной рядом. Дружелюбный по натуре, довольный работой, денежным вознаграждением за неё, полюбивший многое в новой стране, о чем писать можно было бы и книгу, вид мой полноты чувств мог быть легко замечен, и реакция на него сплошных "не англо-саксов", работавших в этом районе могла по моему адресу оказаться более чем недружелюбной... Почему? Да потому хотя бы, что я имею работу, а они, многие, к их же беде, на велфере, содержании государства. А что из рабочих видно по униформе: в Америке в любом предприятии есть его специальная, на всю неделю униформа - от заводских рабочих до клерков банков. Получаешь недельное количество одежды, каждый день облачаешься в чистое. Ок. Все это необходимо было мне рассказать прежде, чем перейти к основному тому, что со мной произошло дальше: понятнее, думаю, будет случившееся. В один из дней после работы мне нужно было попасть в медпункт этого района, где могут получать медпомощь и работники моего предприятия. Ещё с утра царапнул левое плечо, в месте ранения, кстати, и меня тут же хотели отправить туда, но я сказал, что чепуха, поеду после пяти, отбрехался.
Я имел привычку убирать своё рабочее место (и зря, для этого были специальные люди), поэтому несколько задержался. Это тоже важно: поток машин из Даунтауна резко уменьшился.
Старший механик (он же и менеджер) нарисовал мне на листке бумаги адрес медпункта, даже начертил план улиц - совсем, вроде, близко, и мне показалось, что отыщу его запросто. Однако, когда выехал из гаража, а направление оказалось противоположным привычному, в сторону дома, я прижался к обочине улицы и стал внимательнее изучать указанный мне адрес. В это время проходила женщина с ребёнком, видимо жительница этого района, и я, опустив стекло, обратился за помощью к ней, чтобы сказала верно ли взял направление к Сороковой улице. Едва она поднесла к глазам листок, как у неё из рук её выхватил его высокий, в плаще, молодой черный парень, приподнял кнопку, открыл дверь, ввалился на сиденье и сказал мне - Drive directly!!!
То бишь, гони прямо. Помню, у меня сразу мелькнула мысль - какие же в Америке все хорошие, и всегда помощь любящие оказывать люди! (А с этим мы с женой неоднократно уже сталкивались, что нас, естественно, поражало). Подумать только: парень шел во встречном направлении, а сел ко мне в машину, чтобы показать нужное мне направление и адрес!!! Я был умилён! Только спросил - верное ли к Сороковой направление? Верное, верное, - ответил он мне как-то нервно, и тут я почувствовал на рёбрах своих и увидел, скосив взгляд, дуло его длинноствольного пистолета, уткнувшееся мне в них справа... Первое, что пронеслось в мозгу - вечер, остановка львовского троллейбуса, сестра, приехавшая со мной простится из Оренбурга во Львов, куда я, в свою очередь, заехал проститься со старшей перед отъездом в эмиграцию, и её, сестры, безжалостные слова - уезжаешь? Ну и дурак... (кстати, она сама со всем своим семейным кланом оказалась впоследствии по моему вызову здесь. И в американской земле похоронена...) Меня пронзил стыд какой-то невероятной силы перед именно ней, она, мол, окажется права, меня шлёпнет какой-то случайный чёрный сучий сын... Дальнейшие мои действия были скорее автоматическими, подсознательными. Я презрительно глянул на него, и на нашем исконном-посконном крикнул - ты, ****, хочешь меня, фронтовика, разведчика, работягу, так запросто ограбить, убить, забрать мою машину?! Together, тogether, *****, да лучше мы вместе с тобой сейчас отправимся - туды-растуды твою в три господа бога и т.д. душу мать к праотцам - конечно я выпалил ему сразу все это, что как бы в гневе само из глотки грешной моей шло...
Затем погнал машину с максимальной скоростью, поскольку Сороковая была не близко, бросая её слева-направо и справа-налево да так, что пару раз она оказывалась то на двух левых или двух правых колёсах. Я перестал чувствовать дуло пистолета у рёбер и услышал его испуганные крики. Тут мы подлетели как раз к Сороковой, и я так резко тормознул, что он влетел головой в лобовое стекло, оглушив меня звуком удара - до сих пор не понимаю, как его не разбил.
В это мгновение я за его спиной рванул ручку двери, и правой ногой вытолкнул его на мостовую. Сделал это, конечно, без особых рассуждений, автоматически, но был у меня уже, к счастью, что ли, такой опыт на родине моей неласковой, далёкой, я его только повторил. Тут же резко сдал машину назад и снова тормознул, чтобы открытая дверь машины захлопнулась. По сей день вижу удивленные, как бы в шоке лица людей улицы, свидетелей этой почти киношной картины, свой резкий поворот направо по Сороковой к следующей магистральной, Карнеги, и по ней, в уже поредевшем потоке машин во всю её ширину возвращение своё домой, к обеду... Такой эпизод был в моей чудесной и трудовой, и бытовой, обыденной по своей сути жизни, в моей новой и сразу полюбившейся мне за всё доброе, что она сделала для меня и моей семьи - Америке.
Любитель джаза, я по-прежнему продолжал ездить в самые отдаленные районы города Кливленда в молельные дома, церкви, что ли, негров, где их хоры, спиричуэлс, органная джазовая - пусть и религиозная музыка доводила меня порой чуть ли не до слёз... Даже думал порой - Господи, а какая же кровь во мне, почему так волнует и пронизывает меня до мозга костей джаз?
А как принимали меня, как уважали и знали! И в джазовые клубы негретянские ездил - безукоризненное отношение, радушие и своеобразная, но своя, интересная, но невероятно уважительная к другим людям культура. Что же это было, что со мной тут, думалось, произошло?!
Очевидно, Судьба моя считала нужным пропустить меня ещё через одно жизненное испытание. Ок. Я через него прошёл. Я его выдержал.
Ты, великая, все умеющая и непредсказуемая, Судьба, ты ничего больше для меня не готовишь?!
Ведь мне уже 88 - вот, 26 июля должно, если доживу, стать...
Торопись, можешь не успеть...
О-кей.
Все равно - за все тебе, Судьба моя, спасибо!
ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ...
Не знаю - это Мёбиуса лист
Или петля - зовите как угодно,
Но 88 всё же низ -
Не верх того, кто прожил эти годы
Простой игрушкой госпожи Судьбы
В огонь бросавшей - тут же и спасавшей,
Учившей ненавидеть и любить,
Инстинкт в живых остаться щедро давшей.
В душе воспоминания одни...
И видятся, друзья, порой мне нынче
Не просто канувшие в вечность дни,
А каждый - повестью, или же притчей.
А век, известно, и суров и быстр,
А жизнь, чья она бы ни была бы,
Не бесконечный Мёбиуса лист,
А штука, смерти мчащаяся в лапы...
НЕБОЛЬШАЯ ЭЛЕГИЯ СЕРГЕЮ САКАНСКОМУ
Уснул наш сайт. Сон овладел сполна
Берковичем, Бертьеном. Спит Богатых.
На сайте гробовая тишина.
Как-будто не стихи висят - плакаты.
Елена Романенко сладко спит
С ней мирно рядом спящим Мишей Ромом.
Он улыбнулся - видно, не сердит,
На молний вспышки и раскаты грома.
Он крепче спит, чем Александр Чернов,
Суглобова Ирина, Вика Орти.
Поверьте, нету слаще этих снов…
Руденко подтвердит, вы с ней не спорьте.
Тем более, сон ею овладел,
А заодно и крепко - Лилей Хайлис,
И Щекиной Галине не до дел:
Прикрыты веки - крылья отмахались...
И как ни странно, Эвелина спит.
Мелькания её исчезли постов.
И Лесин спит, а Фарберович чтит
Винарок шум - не тишину погостов.
Уже весна, а за окном метель -
Как все непредсказуемо и зыбко...
Спит Саша Тойбер, да и я б хотел,
Но раньше сон смежил ресницы Ривке.
И мне с Олегом Филипенко ждать
Уколов полуночника Морфея.
Лариса Володимерова спать
Готова сутки, время не жалея.
Калашникова Таня тоже спит.
В Канаде, где температура выше
Нуля давно, там с неба снег летит,
Как в зиму белит он собою крыши...
Ильницкая уснула, и давно.
Хоть говорят, что мир, известно, тесен,
Мне знать по текстам Ольги не дано,
Что в той твориться, где рожден, в Одессе...
Как на параде спящих строен ряд -
Кащеев, Костюков, Коровин... Скука
Тех называть, что словно сурки спят,
Не оставляя постингов в ГестБуке.
Спит Каменева, Дедюкова спит,
И Бельченко уснула тоже сладко.
Венок из спящих мною словно свит,
Из рифм собрал над ними плащ-палатку...
Куцубова Татьяна улеглась
С Ильею Войтовецким смело рядом:
Их вместе в сон отправила не страсть.
Спит Бальмина. И спать Линьковой надо.
И спит в палатке Игорь Меламед,
И Игорь Мишуков в неё забрался.
Остудин спит, Сергея только нет:
Спать наотрез Саканский отказался!
Но чу... слышны вдруг шорохи реклам -
Их выметает НикЪ из СаканГБука.
И что случилось - он проснулся сам,
Иль спящих разбудили храпа звуки?!
Не важно, спят не всю же жизнь подряд -
Объявятся однажды с текстов жатвой
Все авторы, и будет каждый рад
Вложить её скорее в Сакансайт свой.
И закипит как прежде жизнь в нем,
И я про сны стихи писать не стану,
А воспылаю творчествa огнём,
Коллег произведения листая.
Март, 15-е,
2006,
USA.
Эмиграция, эмиграция...
(памяти Рекса)
"Землю,
где воздух,
как сладкий морс,
бросишь
и мчишь, колеся, –
но землю,
с которою
вместе мерз,
вовек
разлюбить нельзя." *
...когда я принял решение уйти, подумалось о необходимости попрощаться с Рексом – люди есть люди: отпоют, помянут, забудут.
Пёс до конца его дней будет томиться по мне.
Мне не припомнить тут более верного товарища и преданного друга.
Внученька считала его всерьёз своим братом. Мы улыбались...
Было около полуночи. Приехал в дом детей (жил он там), вышел с ним к углу квартала. Обычно счастливый, улыбающийся, радующийся моему появлению, прогулке со мной, шагает рядом, опустив голову, словно на казнь веду...
Подходим к перекрёстку. Над нами абсолютно черное небо, усыпанное звёздами, огромная луна с заметными на ней (может мне и привиделось) невооруженным глазом темными пятнами лунных гор, впадин...
Пустынно, ни машин, ни единой живой души – улица вдали от магистралей.
Разве доносится с фривея шуршание шин мчащихся в ночи автомобилей.
И вдруг Рекс, оборачиваясь ко мне, поднимается, кладет лапищи свои мне на плечи, лижет как бы в отчаянии каком-то лицо, и в следующее мгновение звучит надо мной, над перекрёстком и улицей полуночной, спящей, такой жуткой силы дикий волчий вой, что волосы зашевелились у меня на голове, мороз пробрал по коже... Хочу зажать его пасть – вырвался, ушел на длину поводка, приподнял , обратил голову свою к луне, выть продолжая жутко, протяжно и жалобно...
Присел я на корточки возле, голову его прижал к груди, стремясь утишить.
И умолк он сразу, вдруг, как и взвыл, но била его дрожь, как когда-то меня, трехдневную малярию прихватившего, в приступах. Мы ушли с перекрёстка, я ввел его в дом (дети в отъезде) и, считая, что успокоил, собрался уйти. Как всегда, но в этот раз с особым чувством наклонился к нему, взял его голову чудесную в руки и, коснувшись губами лба, поднялся, чтобы направиться к двери. Вот тут-то и произошло совершено невероятное – у них он оказался раньше, и был уже это не мой Рекс, а волк, это был тот волк, что вот только что дико и протяжно выл на углу перекрёстка... Ощерив пасть, зарычав, он показал мне, словно в ярости, все свои клыки и зубы, он категорически не подпускал меня к двери, не давал возможности открыть мне её и уйти. Когда я направился к гаражным, он бросился и туда, рыча, отталкивая меня, а был он огромным, сильным, хватая за ноги осторожно, но решительно, грозно рыча и лая притом.
Борьба эта длилась недолго... Меня вдруг свалило на-пол к нему, я обнял его, прижались мы друг к другу, и трясло нас уже обоих – не знаю как и уснули..
Так и встретили рассвет на полу вместе, у запертой, входной двери дома...
Поднялись, поглядели друг на друга, словно ничего и не происходило за полночь.
Вывел его на прогулку, покормил, обеспечил водой и едой на день, наклонился, обнял, приласкал, сказал ему – до встречи, Рекс! – свободно открыл двери в гараж (он и не подумал встать у меня на пути, только грусть была в глазах, понимающих, что уезжаю), потом и из гаража выездные поднял, сел за руль – пора и на работу. Медленно сдал назад, вниз по драйвею на улицу, развернулся, остановился, помигал ему, как обычно, фарами, опустил стекло и помахал еще и рукой.
Он всегда, оставаясь у окна, подолгу глядел мне вослед...
Вот такое произошло однажды у меня в Новом Свете с другом моим, немецкой овчаркой Рексом, в один из первых годов эмиграции из России.
"Можно
забыть,
где и когда
пузы растил
и зобы,
но землю,
с которой
вдвоем голодал, –
нельзя
никогда
забыть!" *
*Строфы эпиграфа и послесловия
взяты из поэмы "ХОРОШО" Владимира. Маяковского
Когда тебе за восемьдесят лет,
Пускай ты добр и щедр душой к тому же,
Умён, философ, эрудит, поэт -
Ты никому ни капельки не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
Пусть был в войну ты ранен ли, контужен
На той, что грудью защищал земле
И этой, здесь - ты никому не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
И улицей плетешся, неуклюжий,
Нет никого ни рядом, ни вослед -
В попутчики ты никому не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
Серьёзно заболел ли вдруг, простужен,
Нуждаешься в уходе и тепле -
И близким ты и в тягость и не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет
И боли рвут суставы, грудь утюжат,
И никаких от них лекарств нет -
Ты и врачам своим уже не нужен
Когда тебе за восемьдесят лет,
А времени грустнее нет и хуже,
Хоть волком вой - молчание в ответ...
Глухим к призывам тоже ты не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
И женщин обожать еще не вчуже
Душе твоей, в глазах их меркнет свет
Твоим в ответ - им, юным, ты не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
В ночи нередко мыслью ты разбужен,
Что обойди, изъезди целый свет,
Ты никому сейчас уже не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
И труд себе собрать порою ужин,
Приходит мысль - жить резона нет
Затем, что ты и сам себе не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
Бог чтит Один в тебе лишь старца-мужа
В парчу ты или рубище одет,
Нёс радость или сеял зерна бед,
Был верен слову или рвал обет,
За все пред Ним тебе держать ответ,
К Нему иди, Он лучезарный свет,
И мертвый ли, живой - Ему ты нужен!
USA
1999
Рассказы Татьяны Калашниковой из цикла "Жизнь во сне"
навели меня на мысль поведать о двух реальных снах своих, пророческих, что ли, посетивших и резко пробудивших меня дважды.
Было это где-то в 1974 -75 годах, в начале моей эмиграции в США.
Работал я автомехаником в гараже Элла Куса - лет шестидесяти американца, первого моего хозяина-капиталиста - это была моя, к слову, и первая работа в Штатах. В противоположность тому, что было известно мне о них, капиталистах, в Союзе, он, вопреки ожиданиям, не эксплуататором, кровопийцей оказался - был наоборот, человеком милейшей души. Он снабдил меня инструментом, поскольку свой, естественно, я еще не успел приобрести, спец-одеждой (инструмент у механиков свой, одежда - фирмы). Вообще - к безъязыкому - относился ко мне идеально. Да мне он, язык, в работе был, к счастью, и не нужен - только задание, запчасти, инструмент, а дело я своё с 14 лет знал... Работа же была необычная: никто в шею не гнал, никакого плана, соц-обязательств, соревнований... Мой недельный чек, оказывается, превышал, как шутила жена, месячный оклад директора ее номерного завода...
А кроме обеденного перерыва еще и два кофе-тайма? А ежедневный ящик с пирожными к кофе? А подарки на Рождество (обязательная индюшка) и второй (недельный!!!) денежный чек?! Я тогда тут же принес его, вернуть хотел, ошиблись, мол - возьми -сказал мне Элл - это рождественские деньги. Только диву всему давался. Мой быт в Америке стал сразу положительно иным, нежели в России, но текст этот - простите! - был необходим, начну о главном..
Снится как-то мне под утро, что лежу я в гараже под машиной на своей тележке, затягиваю последний не то болт, не то гайку, ключ с них срывается и рассекает мне в кровь губы, ударяя и по зубам. И чувствуя страшную боль, вскакиваю с постели, прижав руки к лицу, потому что по ним, как совершенно явственно ощущаю, течёт кровь, горячая и обильная, бегу к зеркалу и... вижу себя абсолютно целым, невредимым... И нет сразу крови на руках - они чисты, и боли нет - мгновенно куда-то она подевалась... Ну и ну, думаю, ничего себе, как сказали бы у нас, в Одессе, сон, и начинаю собираться - уже рассветало - в гараж. Первое, что мне в тот день нужно было сделать - завершить работу над очередной машиной. Все уже было на месте - двигатель, трансмиссия, осталась ерунда, минутное дело - подвесить карданный вал. И вот на последнем не то болте, не то гайке его срывается с них ключ и бьёт мне нижнюю губу, щелкая и по зубам... И пронзает меня боль, и кровь течет по рукам точно, как в привидевшемся сне - зубы, спасибо оказались целы...
И еще один сон - быль все это, не выдумка.
Снится мне, что внучка моя (было ей тогда лет 6-7) появляясь вдруг в гараже, где работаю, поднимает с полу огромную металическую, синюю от перекала стружку, (что образовывается при обработке металла на токарном станке), и играя с ней, режет ладонь левой руки до кости, и кровь течёт, и слышу крик её, и просыпаюсь - счастливый! - сон это, не явь, но в огромной за нее тревоге, опытом предыдущего сна озабоченный.
Естественно, звоню тут же, до работы, детям, справляюсь о благополучии их, сообщаю о приснившемся и прошу, умоляю внучку в этот день особо беречь - вплоть до того, чтобы оставалась дома, не шла сегодня в школу. Приезжаю на работу, и первое, что нужно было мне сделать, это поменять глушитель в очередной машине. К сожалению, лифт был в те дни неисправен, и приходилось подобные работы делать лежа на спине, на специальной под-спинной тележке... Обычно весь необходимый инструмент я, втаких случаях, приступая к работе, клал около себя, чтобы не подниматься за оказавшимся нужным. Вот за таким я и протянул левую руку, точно зная, что возьму его, только и именно его. И... беру в руки острую, как бритва, стальную, синюю от перекала огромную токарную стружку, врезающуюся мне в ладонь левой руки, в мышцу-мякоть большого пальца глубоко, до самой кости...
Как она попала в наш гараж?!
Не неженка, к тому же раны на мне (не фронтовая: с остеомиелитом ходил около восьми лет - пришлось снова оперироваться...) на мне раны заживают "как на собаке" - я был невероятно счастлив, что на меня вышло предсказанное во сне - не на единственную и любимую внучку.
Эзотерика какая-то...
USA
2000
Однажды, занимаясь упорядочением своего обширного фото хозяйства, я наткнулся на фотографии более чем тридцатилетней давности моего многолетнего друга и кумира, блестящего джазового музыканта Эдди Рознера - "золотой трубы" джаз-оркестра, с которым он выступал, которым руководил и дирижировал. Беженец из Германии, затем Польши, вскоре оккупированной, он после окончания войны оказался в Белоруссии, в Белостоке. ("Бъялостоке" - как он произносил...) Там, в новой для него стране, и началась его послевоенная концертная деятельность с оркестром, собранным и организованным им из таких же как и он западных беженцев, джазовых музыкантов-инструменталистов. Создать оркестр помог ему бывший в ту пору секретарь ЦК Белоруссии. Оказывается, не один Юрий Андропов был поклонником джаза... Когда и каким образом произошла наша встреча, завязалась дружба? Чтобы объяснить это, мне необходимо кратко рассказать кое-что о себе. Еще в юности первые советские радиоприемники "открыли" мне джаз. Из СИ-235, СВД-9, настроенных на страны Европы, Америку, в моем доме только он и звучал. Влюбленного в музыку, родители мечтали и собирались сделать и из меня, как это было в Одессе, скрипача. Жизнь оказалась жёстче. В голодных 30-х годах хлебная восьмисотграммовая карточка оказалась необходимей учебы у профессора Столярского, и уже в 1933 году, окончив ФЗУ (отец-литейщик, меня, малолетку, туда не без труда определил) ремонтно-тракторного завода я получил специальность автомеханика, моториста. В дальнейшем уже и сам пришел к среднему техническому образованию. В конце сороковых я, участник и инвалид войны, был принят в Первый Одесский таксопарк, где работал механиком и водителем вплоть до эмиграции из СССР в США. Там и был создан эстрадный оркестр, в составе которого был и я.
Вернемся теперь к основной теме воспоминаний, к Эдди Рознеру. Где-то в пятидесятых годах Эдди Игнатьевич впервые посетил со своим оркестром Одессу. В то время шофёр такси, я был однажды вечером направлен диспетчером стоянки к Дому Красной Армии, к окончанию концерта его оркестра. Мне выпала удача отвезти моего джазового кумира в гостиницу, на Приморский бульвар. Не помню, как завязалась беседа между нами, но не забуду никогда - окончилась она чуть ли не под утро... Удивительная вещь: пассажиры такси пускаются порой с водителями в такие откровения, какие не часто слышат священнослужители на исповеди. Только в нашей этой совместной поездке сразу стал исповедоваться почему-то я. Так сложился разговор поначалу, но, в свою очередь, открылся мне и пассажир. Между нами каким-то образом возник контакт какой-то исключительной силы, доверчивости, искренности, общности... И высказанные взгляды на целый ряд моментов окружающей нас действительности, и воспоминания мои о войне, его о своем отце, юности, жизни в Берлине в семье, музыке, джазе, об первых ужасах начала войны, беженстве, или снова мои о встрече в отступлении с семьей тромбониста Генриха Варса где-то под Киевом, в районе Пущей Водицы, подводе и лошади, что достал им - Варса, которого, оказывается, Эдди хорошо знал, то ли - в особенности - о джазе, его корифеях-инструменталистах, импровизаторах, композиторах и аранжировщиках, как и еще о многом прочем, о чем и не припомнить - все это и привело нас к тем близким в дальнейшем и искренним и многолетним отношениям, что названы и известны под добрым и красивым словом дружба. При каждом посещении Одессы Эдди пребывал в нашем доме как в своей родной семье, а его московская была не менее тепла к нам.
Длилась она долгие годы, вплоть до отъезда Эдди Рознера из СССР в США, а затем уже и моей эмиграции с семьей туда же... Из писем, пришедших от него еще в Одессу, мне стало известно, что приехал он в Майами (штат Флорида), к сестре, владевшей одним (или несколькими?) отелями на океанском побережье, полностью обеспечившей ему и Галине (его жене, вернувшейся впоследствии в Москву) материальное обеспечение для безболезненной адаптации в Америке, плюс... ключи от новенького "Мерседеса". Тут уместно открыть одну слабость Эдди: он был страстным автомобилистом. Если не был бы виртуозом-трубачом. был бы, наверное, автогонщиком. Его любовь к быстрой езде не умерила даже крупнейшая авария, в которой погиб администратор его оркестра, а сам он едва не стал инвалидом на всю жизнь... Из Майами в дальнейшем, как мне стало известно, Эдди Рознер переехал в Нью-Йорк. У меня даже был его адрес. Но долго там не задержался - тянуло на родину, в Берлин. Вероятно, мечтал, надеялся найти хотя бы следы когда-то большого и благополучного семейного клана.
Он родился в Берлине, в семье ремесленника-каретника, мечтавшего о том, чтобы его музыкально-одаренный сынишка стал скрипачом-виртуозом. А сын на занятиях чаще брал в руки трубу, предпочитая ее скрипке. Отец сердился, но строгость его ни к чему не привела - сын стал трубачом, притом виртуозом. В Берлине Эдди и умер, как уже здесь, в USA , мне стало известно - болезнь щитовидной железы сделала свое черное дело. Встретиться нам за пределами Советского Союза так и не довелось. Следует ли писать, как горько было узнать об этом?.. На этом грустном аккорде я мог бы и закончить свои воспоминания об Эдди Рознере. Собственно, их достало бы и на книгу, но я в данном очерке буду краток. Поскольку интерес к фактам и эпизодам из жизни мэтров джаза у их почитателей неиссякаем, приведу и я пару из наиболее запомнившихся мне. Как-то Эдди, будучи на очередных гастролях со своим оркестром в Одессе подарил мне новую оркестровую трубу. Я не расставался с ней, возил в багажнике машины, играл на ней, привыкая, где только было возможно. Эдди считал, что во мне "умер великий трубач". Восторженной, щедрой натуры человек, он безусловно переоценивал мои таланты, но дело в ином. Этот подарок послужил для рождения следующей забавной легенды. Возникли и распространились слухи, что две трубы якобы специально привез посетивший с гастролями приехавший из США в Москву в подарок Эдди Рознеру Бенни Гудман. И одну из них, оркестровую, уже он, Эди Рознер, в свою очередь подарил мне. Конечно, ничего общего с истиной эта выдумка не имела. Он просто ко дню рождения подарил мне один из своих инструментов. О, я играл на на нем в своем оркестре многие годы. Кстати, за пару дней до отъезда из Союза пришел ко мне домой в мое отсутствие трубач джаз-оркестра местной филармонии Бессонов (звук у него был великолепный!), и сказал жене, распродававшей в ту пору из дому все, что только покупалось, что я продал ему трубу за 500 рублей - пожалуйста, вот деньги. И она ее ему отдала... Он ретировался, и где сегодня моя - Рознера Эдди - труба звучит, поет, мне неизвестно. Только на одной из старых фотографий могу видеть ее теперь рядом с внучкой - вся память... Так вещи, которым дано остаться и после нас, исчезают из наших еще жизней самым невероятным и порой непредсказуемым образом...
Однажды Эдди срочно понадобилось отправить во Львов своему мастеру-духовику трубу для профилактики: вдруг он решил, ему показалось, что она ему "не отвечает..." (бывает у трубачей такое чувство, им кажется, что звук как-то присел, что ли...).
Съездили мы с ним на Садовую, на Главный Почтамт - зря: там тогда понятия еще не имели о посылочном сервисе. С тыльной же стороны одесского Нового Базара, что у здания цирка, на улице Подбельского, находились мастерские ремесленников всех мыслимых специальностей. Зашли мы на звуки визжащей пилы в одну из них и попросили сделать посылочный ящик для трубы - она была с нами, и плотник понимал, что именно нам нужно, но назвал за материал и работу явно завышенную цену. Эдди и не покривился. На минуту он куда-то вышел, а вернувшись, приступил к его изготовлению. И вдруг - мы даже не заметили когда - на улице, у раскрытых створок дверей его мастерской стали появляться люди, их становилось все больше и больше, пока, в конце-концов, они и вовсе запрудили вход. Были это соседи его, ремесленники, из рядом расположенных мастерских. Понимая, что привлекло их, он все же велел им убираться восвояси. Игнорируя его предложение, кто-то из образовавшейся группы (уже на улице сгрудилась толпа), обращаясь прямо к Эдди Рознеру, попросил его сыграть на своей трубе... фрейлэхс. Эдди, грустно улыбаясь, внимательно глядя на собравшихся, медленно поднес к губам трубу и заиграл... Одессит, я не раз слышал эту мелодию в своей жизни. Знакома мне она детства. Не единожды слышал ее и в джазовой интерпретации. Но никогда не думал, что можно без сопровождения оркестра, одному, в полуподвале темной плотницкой мастерской перед случайно собравшимися людьми на тыльной улочке Нового Базара сыграть так, чтобы у слушавших глаза наполнились слезами.
Умолкли звуки мелодии. Ни восторженных возгласов, ни аплодисментов - молчание. И постепенно толпящиеся у дверей люди исчезли - как растворились в воздухе. Вскоре был готов и наш посылочный ящик. Плотник наотрез отказался взять за него деньги. Эдди положил их на стол и сказал, что труд всегда должен быть награжден. Плотник заметил, что и он только что трудился, играя. Ответ Эдди Рознера запомнился мне почти дословно: "Когда музыкант играет, строго придерживаясь нот, это, возможно, и есть труд. Это, возможно, и есть работа. Я только что сыграл мной тысячу раз игранный фрейлахс. Я его игра не с листа - он как бы вновь рождался в сердце моем, душе, мозгу - где точно я не знаю. Это была импровизация, творчество - разве это работа?! Это была радость, которой я живу. Твои соседи-мастеровые, что собрались, чем-то зажгли меня, воспламенили. Я вспомнил себя мальчишкой, вспомнил отца своего, такого же ремесленника как ты... Поэтому и играл так, как мог вдохновить меня играть разве только сам Бог. Прими, мой дорогой, деньги за свой труд, большое тебе спасибо!". Вот такие, примерно, воспоминания приходят, при просмотре старых фотографий. Это только ничтожная их часть.
*Автор вновь сожалеет по поводу невозможности введения множества уникальнейших фотографий, что иллюстрируют этот текст...
Михаил Талесников
"ПАМЯТЬ, СОБЕРИ У МОЗГА В ЗАЛЕ..."
О нет, не "любимых неисчерпаемые очереди..."
(Случаи из жизни. Их немало...)
Недавно наш общий друг, Сергей Саканский, подал мне идею рассказать что-нибудь из своей жизни. И подумалось, что и вправду кое-какие эпизоды могут оказаться заслуживающими изложения не только в стихотворной записи...
Михаил Талесников
USA
К А П И Т А Н М А Х Н Е Н К О
В декабре 1952 года, получив в кассе одесской газеты "Знамя коммунизма" гонорар за опубликованное в ноябре стихотворение из расчета 5 (пять) рублей за строчку, был крайне удивлён: обычно платили пятнадцать. Дело не в величине гонорара - общеизвестно, не публикуешь стихи денег ради.
Был конец года, в стране атмосфера стояла жутко-тягостная, ощущалось общее ожидание чего-то непонятного, тревожного, , то ли ночного, тяжелого стука в дверь, то ли увольнения без причин и повода, или чего-то не менее грозного, что должно вот-вот, но обязательно совершиться...
В этой обстановке люди умели радоваться тому, что доброе сию минуту есть, - слава Богу, собственно всему хоть чуть хорошему радовались, плохое жертвенно терпели, "лишь бы не было войны"...
По обыкновению, на гонорарные деньги купил для сотрудниц "Общества по распространению политических и научных знаний", где работал шофёром, торт, прибавив к полученной сумме недостающую толику. То ли в тот же день, то ли чуть позже, сидя в офисе "Общества" у одной из свободных пишущих машинок, ведомый направляющей мысли мои и пальцы рук тогдашней, очень грустной музой, выстукал стишок, пару раз внося в него коррективы, и черновики бросая в стоящую под столом корзину для бумаг.
Вот он, крамольный:
Если я когда-нибудь
Зарифмую строчки,
В них не жизни вскрою суть -
Ее оболочки.
Где сегодня темы те,
Пища вдохновению
Если пусто в животе,
Как-то не до пения.
Маркс и Энгельс, торопясь
Вколотить в нас знания
Диамата, дали связь
Быта и сознания.
Власти гневны и глухи,
Хрустим в их объятиях.
Мысли выложишь в стихи -
Решеткою платят.
Зря поднимите вы шум
Из КГБ черти.
То, что кровью запишу,
Не стереть и смерти.
Это было предновогодие 1952 года.
Где-то в первые дни января один из лекторов "Общества" - нач-политуправления Одесского горотдела милиции майор Василий Алексеев (он был внештатным лектором, и читал от "Общества" лекции по международному положению - он был симпатичен мне, мы с ним были дружны по общей увлечённости стихотворчеством) где-то в первые дни января он вручил мне новогодний подарок: книжицу, им во время новогоднего дежурства по городу из картона сделанную, на титульной стороне которой были нарисованы раскрашенные кремлёвские башни с яркими звёздами и проч. и проч., а внутри печатными буквами написан стишок:
"Я искренности чувств поток
Ценю всего превыше,
И говорю - привет, браток,
Талесникову Мише.
Поэт поэту шлет привет,
Неверье в искренность рассеяв,
И ждет взаимности ответ.
По рифме брат,
В. Алексеев."
В знак признательности, я тут же ответил ему :
Вы написать меня ответ
В своих стихах просили.
Как сердца дружеский привет
Я шлю его, Василий.
Как жизнь истину любя,
Поэты правдой дышат.
Согласен с Вами в этом я.
Ваш брат по рифме,
Миша.
Не стану описывать атмосферу январских дней 1953 года, они общеизвестны.
Тринадцатого января (13 января 1953г.), на рассвете, раздался резкий стук в дверь моей комнаты ("на тридцать восемь комнаток всего одна уборная", Вл. Высоцкий, "Баллада о детстве") - по мою душу явился помощник следователя капитана Махненко, ведшего мое "дело". Собственно, вызван был я якобы по университетскому, где семь лет тому назад работал также шофёром, но предъявлены были... клочки черновика моего стиха.
А при личном обыске стишок Василия Алексеева ко мне и мой ответный ему, что капитаном Махненко тут же был инкриминирован мне как
"попытка проникнуть в органы"…
Найденное же у меня стихотворное поздравление нач-полита горотдела органов впоследствии инкриминировалось тем же следователем Махненко уже секретарю его парторганизации тому же Алексееву как "притупление бдительности" приведшее к "вхождению в дружеские отношение с политическим преступником"...
Ни мое трудовое, ни военное прошлое - участник отечественной войны, командир разведки, ни фронтовые ранения в расчет Махненко не принимались.
Помню, в сердцах брошенное ему в лицо - вы достойный отпрыск бандита, погромщика, черносгiтенца батьки Махно, и его ответ: "видишь свои стишки? - я их кладу под стекло, а ты сгниешь на Дальстрое". И когда меня в один из следующих дней в запертом чулане "воронка", где ни встать ни сесть, везли в тюрьму, я из разговоров в его салоне, забитом заключёнными, узнал о объявленном в этот день деле "кремлевских врачей-отравителей"... Тогда до меня и дошел весь ужас положения, образовавшейся в стране беды. И мысли мои стали заняты только девятилетней доченькой и женой, беззащитными оставшимися на так называемой "воле"...
Рассказывать об обыске, проведенном в моей квартире параллельно "бесед" моего следователя со мной? Изъятии стихотворных рукописей? Подписях жены на каждом, конфискованном - "изъято при обыске, изъято при обыске"? Так никогда и не возвращенным?
Не стоит. Таких обысков и конфискаций по стране проводилась бездна. А дальше были Семьдесят Семь (так я назвал впоследствии приведенный выше стих) суток суровейшего пребывания моего в одесском "маленьком доме на юге" (из блатной песенки) редко в общей, и с, возможно, преступниками, но больше всего с ни в чем не повинными людьми. постоянно же в одиночной камере . Мне не забыть сельского мальчишку лет пятнадцати, взятому за собирание то ли зёрен, то ли колосков у колхозного амбара, получившего статью "Семь/восьмых" - от 7-го августа 1937 года (может г32 года сейчас не вспомню) - гласящую: "десять лет или расстрел"...
Как не забыть мне и вора "Чадо", подсаженного как-то ко мне и отдавшего мне свои свитер и куртку, ибо уходя из дому я не подумал одеться потеплей...
Как не забуду и вертухая, что совал мне все время в окошку махорку, обрывки газеты, были в те страшные дни и среди тюремной обслуги душевные русские люди, без курева можно было сойти с ума...
Со смертью тирана-Сталина пришло освобождение
"в связи с отсутствием состава преступления..."
Этот эпизод был бы не рассказан, если бы я не заключил его следующим.
Прошли годы.
Как-то диспетчер (я работал в такси) направил меня "на Бебеля, к подъезду"...
Знакомое место - КГБ..
Выходят две женщины. Называют адрес.
Из разговора понимаю, что у мужа одной из них инфаркт.
И из дальнейшего - что это бывший мой следователь - капитан, но теперь уже майор Махненко.
Подъезжаем к дому.
Женщины рассчитываются и выходят.
Неожиданно мой вослед вопрос останавливает их:
- скажите, Махненко, это тот,
что капитаном когда-то работал в горотделе?
В ответ нервное - да-да, а что?
Передайте ему, что привез вас к нему бывший его подследственный, которого он обещал сгноить на Дальстрое, поэт Михаил Талесников
А лучше, если вам уже не доведется ему ничего передавать...
Жестоко, но тогда иначе не мог..
Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе...
Где-то в середине пятидесятых годов в Одесском Доме Ученых должен был состояться концерт Дмитрия Николаевича Журавлева, бывшего актера театра имени Евгения Вахтангова, ставшего, подобно своему кумиру, Александру Яковлевичу Закушняку*, чтецом-декламатором, выступавшего с чтением произведений известных российских писателей и поэтов. Поскольку мастерство чтецов всегда привлекало моё внимание, я поспешил приобрести билеты для своей немногочисленной семьи - себя, жены, дочери. Как поразило когда-то его, (что впоследствии стало мне известно из бесед с Дмитрием Николаевичем), как поразило когда-то его мастерство Александра Яковлевича Закушняка - блестящего рассказчика, проявлявшего властное, абсолютное владение вниманием слушателей переполненного концертного зала хоть и два часа кряду, так зачарованно слушал небольшой зал Дома Ученых выступление самого Дмитрия Николаевича Журавлева. И надо же было такому случиться: моя дочь, а было ей тогда лет девять - одиннадцать, преподнеся артисту цветы, и поблагодарив за выступление, вдруг сказала, что тоже умеет читать стихи, и ее даже, мол, по телевизору показывали... Театр Дома Ученных - небольшая сценическая площадка, да и публика там как бы своя, постоянная, и когда осталось всего несколько человек, Дмитрий Николаевич предложил Иринке, прочитать что-нибудь, и она согласилась. По окончании чтения, уже на полном серьёзе Дмитрий Николаевич передарил ей ее же цветы, отметив отличную трактовку прочитанного стихотворения (был это Константина Симонова "Рассказ о спрятанном оружии"), страстность, глубину проникновения в содержание, умение его выразить, безукаризненную дикцию. И тогда уже, поскольку дело шло к ночи, вместе с Валентиной Павловной (супругой артиста) и Дмитрием Николаевичем мы отправились в гостиницу "Красная", что на Пушкинской улице угол Полицейской, где они впоследствии всегда, кстати, останавливались, благо я был на своей машине. Таким образом, завязалось наше знакомство, длившееся затем долгие годы, вплоть до нашего отъезда в 1973 году в эмиграцию. Дмитрий Николаевич стал чаще с концертами посещать Одессу. Ему нравился одесский зритель, и он всегда волновался: как - говорил - примут новую, приготовленную мной программу именно одесситы? И овацией одобренную - то ли читались рассказы Чехова, то ли стихи Блока или Пастернака, то ли рассказы Исаака Бабеля - и овацией одобренную ими считал уже "сделанной". Но только все же, как я знал, прочитывал "для себя" все свои вновь и вновь для "не выветривания из памяти", как он выражался.
Зал Филармонии, редчайшей акустики, вмещавший многие сотни зрителей, может где-то и за тысячу, (мне не припомнить), был всегда на его концертах переполнен - партер, приставные стулья, балкон, вдоль стен толпящаяся, порой вплотную к сцене молодежь - ступить ногой было негде. Всегда стояла глубочайшая, поразительнейшая тишина, никаких покашливаний, шорохов - дыхания зрителей не было слышно. Микрофоном Дмитрий Николаевич никогда не пользовался
Каждое произносимое им слово было слышно в самой дальней глубине зала... А где-то в первых рядах всегда сидела Валентина Павловна, и когда - случалось - Дмитрий Николаевич "терял" текст, почти беззвучно ею бросалась реплика, и концерт шел своим путем...
Была у меня дача на 9-й станции Большого Фонтана... Естественно, предконцертные часы мы проводили летом на ней, нередко совершая прогулки к морю, пляжу. В иное время находились до концерта в городе, в моей однокомнатной "квартире", о которой я уже писал однажды в воспоминаниях (приводя Владимира Высоцкого строки о двадцати восьми комнатках), где Дмитрий Николаевич, кстати, как-то читал, заучивал, запоминал новую, только привезенную программу из рассказов Исаака Бабеля, чуть расцензуренных оттепелью... На одном из снимков как раз и запечатлена пауза в чтении им одного из них в моей квартире. Так за обеденным столом или чаепитием, или автопрогулками по городу мы и проводили предконцертное время.
Бывало, Журавлевы приезжали в Одессу с дочерьми, и сердца наши всегда рады были и старшей Машеньке, и младшей дочери, Наташе. Они тексты отца знала наизусть, отлично декламировали, как-то Наташа прочитала "Графа Нулина", и это было здорово! Татьяна Тэсс, великолепный журналист и блестящая рассказчица, тоже вносила немалую лепту в наше общее, сегодня уже далеко-далеко в прошлом оставшееся, но чем-то все же неповторимо-прекрасное времяпрепровождение... Доводилось и мне бывать в "переулке Вахтангова № 12" в Москве у Журавлевых, и на даче их, соседствовавшей вплотную, забор к забору, с дачей Ильи Эренбурга, где было однажды сделано и это, приложенное к тексту, его общее с Дмитрием Николаевичем фото.
Относящийся с вниманием к стихотворчесту Эренбурга, я все же всегда любил в нем больше публициста, полемиста - в них он неподражаем, логика его мудра и неоспорима. Как издавна повелось в России, встречаясь, мы не в гостиной просиживали диваны и кресла - на стульях и табуретах кухни, где за чашкой чая или кофе беседы на литературные и прочие темы порой шли в направлении к границам риска... Уже взрослой, дочь, Ирина, находясь в Москве, бывала неоднократно у Журавлевых, рассказывая потом не раз о "кухонных" беседах, длившихся за-полночь...
Хранится у нее пластинка с записью "Дамы с собачкой" (Чехова), начитанная Дмитрием Николаевичем, выпущенная (наконец-то!) какой-то российской фирмой, подаренная им Иринке. Да, редко в те годы, к огромному сожалению, записывались выступления чтецов-декламаторов - Яхонтова ли, Аксенова, Журавлева ли, Ильинского, Мордвинова или Москвина... Да, были в России великие мастера слова...Не все авторы - поэты в особенности - умеют хорошо читать свои произведения - они умели это делать много лучше их самих. Я тоже храню дорогую реликвию, доставшуюся мне в память о Дмитрии Николаевиче - книгу "Об искусстве чтеца" с автографом его, фото которого так же приложено к этому тексту.
И есть еще книга рассказов Исаака Бабеля, вышедшая после великих запретов с душевной, дарственной надписью его, что храниться у меня в библиотечном шкафу.
При пересечении границы таможенники, два сельских, видимо, парня - забавно, стыдно и грустно вспоминать - не хотели пропустить книжку именно из-за, дарственной этой надписи через границу - шутка ли, подпись народного артиста увозят за пределы России... Кстати, презабавную историю поведали нам и Журавлевы, связанную с получением этого звания. Как-то должен был состояться концерт перед членами правительства. И, как рассказал по секрету впоследствии кто-то Журавлевым, секретарь ЦК партии по культуре - миссис Екатерина Фурцева, (ваш нынешний, почти советского образца диктор первого канала, Екатерина Андреева, очень мне ее напоминает...) вдруг странно засуетилась, узнав, что пред ясны очи членов советского правительства может предстать обыкновенный артист, всего-навсего чтец-декламатор, оного звания не имеющий. Сказано - сделано: в срочном порядке - этому концерту благодаря (не таланту, не мастерству, не многолетним блестящим выступлениям, любви тысяч и тысяч зрителей) - этому концерту благодаря Дмитрию Николаевичу срочно присваивается звание Народного Артиста СССР...
Да, все это так и было.
Не забыть прощания с Журавлевыми. Буквально за несколько дней до нашего отъезда из страны проходили его концерты, как обычно, в Зале Филармонии и в Доме Ученных. Мы были на них. Нам трудно было сообщить нашим милым и добрым друзьям о нашем решении, уже пришедшей необходимости покинуть страну, уже имеющихся на руках для того документах. Была это неизбежность, и мы им поведали...
Прощание было грустным... Журавлевы одобрили наше решение эмигрировать в США, пожелали нам всяческого благополучия и добра. Мы обнялись, постояли - помню - в грустнейшем молчании где-то на лестничной площадке после концерта...
Бог вам в помощь! - прокричал, уже на расстоянии от нас находясь, Дмитрий Николаевич Журавлев... Есть фразы, которые память, как что-то только вот-вот, едва прозвучавшее, хранит всю жизнь.
Cleveland,
USA
*Алесандр Яковлевич Закушняк - один из величайших российских чтецов-декламаторов. Умер в 1930 году.
*Автор сожалеет, что множество фотографий, иллюстрирующих текст, не могли быть введены...
Иринке и Изольду,
с любовью
МЕСЯЦ АВГУСТ
(из домашн. альбома)
Упорно год идет за годом,
В движенье этом сбоя нет.
В успехах, радостях, невзгодах
Умчалось в вечность сорок лет.
В стране где и дожди косые,
В другой, где тоже пьют подчас,
Часть этих лет прошла в России,
В Америке другая часть.
Известно, мир и мал, и тесен,
Комфортом память не забить.
И тем, кто родились в Одессе,
Ее вовеки не забыть.
Стояли смежные два дома -
Сорок четыре, сорок два,
И были меж собой знакомы
Жильцы их шапочно, едва.
Детей контакты были проще,
Их игр сводила канитель,
И дружбу берегла их площадь
Соборная, каштанов тень.
Когда жена порой, бывало,
Под вечер выйдя на балкон,
Иринка - строго возглашала,
Домой - ей часто в унисон
Из окон смежного, под крышей,
Почти-что разряжали кольт,
Взывали - в доках было слышно,
Истошным голосом - Изольд!
И несся топот из парадных
Считающих ступеньки ног.
Иринка в доме - в смежном, рядом,
Изольд переступал порог.
Вослед приходит юность детству.
Всем память дорога о них.
О том не зная, по-соседству
Росли невеста и жених.
Не пересечься параллелям,
Закон о них не обойти,
Но тех, кого растим, лелеем,
Пересекаются пути.
И - точно. Шла из института
Иринка как-то раз домой..
Изольд навстречу - тут как тут он,
С ней разговор завел прямой
Учёба, лето, всё такое...
Ей сорок - той беседе - лет.
И выросла семья их втрое,
И вот торжественный обед
И тост мой в адрес юбиляров
В стихах почти с романа том,
И ритмов танцевальных ярость,
Блюд и бокалов марафон.
Изольд, Иринка, мне не деться
От чувств, что полнят, никуда.
Вы с внуками навеки в сердце.
Спасибо Богу, вас мне дал.
И вам, друзья, кто чтут их - низкий
Жены моей поклон и мой.
Вы тоже нынче сердцу близки,
Что плавит августовский зной
Порою в небе пламенея,
Являя лета беспредел.
Но в августе я Гименея
Сам цепи на себя надел.
И в зарождение, похоже,
Традиций, в августовский зной
Излольд с моей Иринкой тоже
Назвались мужем и женой.
И в продолжение традиций,
Любви их жёг нещадный жар,
Решили в августе жениться
Марина-Джан, Марина-Джан.
И дальше так случится может -
И выбор не сочтя за труд
Правнучки Фэй и Сэйди тоже
Для свадьбы август изберут.
Когда я взял листок бумаги -
Стихи слагать ли, тост, проспект,
Не полагал, что месяц август
Cлучайно будет мной воспет.
Но в нём - я знал ещё в России,
В нем сущность плодородья есть.
Вот за нее ему спасибо.
Не грех бы это всем учесть.
Я предлагаю тост вот этот
В честь юбиляров дорогих,
И всех собравшихся отметить
Союз любви счастливой их!
Август
2004
И. и И.
с любовью
ПОЖЕЛАНИЕ
(из домашн. альбома)
За годом мчится год вослед,
У века новое названье,
А вам всего по сорок лет...
О, зрелость, разума расцвет,
Поры чудесней жизни нет.
Примите мой в стихах привет -
Плод и любви к вам, и вниманья.
Не так давно, в стране одной,
За океаном, в прошлом веке,
Где и земля была родной,
И был её привычен зной,
И не мечталось об иной,
Нас обходила стороной
Судьба, как инородцев неких.
Не только "пятая графа",
Сограждан локти, их наветы -
Разил властей потворства факт.
Врач - это отравитель, фат.
Ученный - сионист, профан.
В крови была стихов строфа
Моих, кричавшая об этом.
Но в добрый и счастливый час,
И с визами в руках ОВИРа
Оставили вы Русь, и вас,
Гигантский из US Пегас,
Предельно выжимая газ,
Орлом над океаном мчась,
Привёз в страну другую мира.
В ней берегов кисельных нет -
В ней разумом живут и потом
Труда, но это - Новый Свет,
Его свободе твёрд обет,
Ему едва за двести лет,
Он вам приём явил, привет,
Покой, уют, и дал работу.
И вдалеке от той земли
Язык которой впаян в разум,
Другой вы вскоре обрели,
Воспоминанья пусть и жгли,
Вы грусть преодолеть смогли,
И жизнь иную повели
Чем давнишняя, пусть не сразу.
B US, единственной стране
Из беженцев и эмигрантов
Дерзающим препятствий нет -
Есть поощрения, привет.
И вам мигал зелёный свет;
Был благодарным и ответ -
Образованье, труд, таланты.
Открыты до глубин души
И преданы друзьям и делу
Вы проявляли знаний ширь,
Ваш труд препятствия крошил,
Талант идеи ворошил,
Чтоб общих благ достичь вершин,
Но время не текло - летело
И - ю б и л е й . И внучки здесь,
И дочь и зять. Родные в здравье.
Друзья... Да мне всего счесть -
Одна другой светлее весть,
Их и в стихах не перечесть,
И гордости исполнен весь,
Сорокалетье ваше славлю.
Пусть мчится году год вослед,
У века новое названье -
Вам словно впрямь по сорок лет...
Сквозь лабиринты всех сует
Пройти, добра лишь сея след,
Чтоб радость - и ни грана бед,
Моё примите пожеланье!
Август,
2004.
Жене,
с любовью.
Тебе, подружка, восемьдесят лет.
Давно ли отмечал свой юбилей я?
Уже и твой пришел ему вослед,
Свои права вполне на то имея.
За шесть десятков с лишним лет назад,
В учёбе рвенье совмещая с ленью,
Однажды я зелёные глаза
Увидел вдруг, и девичьи колени...
Глаза любовью были зажжены.
Колени - память всё в мозгу сличала,
Бесхитростно были обнажены,
Но девочка того не замечала.
Студенческих танцулек ветеран,
Партнёрш менявший лишь из любопытства,
Я сладость ощутил душевных ран,
Нанесенных невинности бесстыдством.
Тогда и мыслью был пронзён одной:
Из всех прелестниц, а их знал не мало,
Мне будет эта, лучшая, женой
Где б ни был я, во что бы то ни стало!
И всё сбылось. И нету "надцать лет".
Все восемьдесят. Никуда не деться.
И разве в сон порой струится свет
Из скрытого всей зрелой жизнью детства.
А страсти, юность, время - всё течёт.
Весна уже в пути, - а быть ли лету?
И что меня стихи писать влечёт?
Порой и сам не нахожу ответа.
Нет, вот он, есть - любовь моя к жене,
Которой был судьбою препоручен,
Её ответная, детей ко мне,
И лондонской и портландской правнучек.
02/20/04
USA
Памяти Б Л. -
трагической жертве
любовной распри...
НАША ЗВЕЗДА
Мы шли от Тэйлора по Сидору,
Взбиралось солнце в неба высь.
И вдруг прелестнейших увидели
Миссис и крошечную мисс.
Мисс оказалась дочкой малою
Забавной, шустрой, развитой,
Той миссис, что пленила шалою
Нас лучезарной красотой.
И грациозны и легки были
Движения ее и стан.
И что они с Востока прибыли
Пропели нам ее уста.
Мы были просто очарованы
Певучестью ее же фраз,
Длинной ее ресниц, линованных
Бездонностью ее же глаз.
Улыбкою ее доверчивой,
Особенной в ее красе.
Открытым взглядом, опрометчиво
Сиявшим солнечно и всем.
И чувств ее учившим грамоте,
И не провидившим беду...
Такою сохраним мы в памяти
Российскую, нашу звезду.
1996
USA
Правнученьке Фэй-Эвелин,
С любовью.
Твое имя c трудом рифмуется,
Дед нисколечко не Орфей -
Дорогая моя умница,
Внучки дочка меньшая, Фэй.
Я второе попробую - Э в е л и н,
Может музы подскажут мне,
Как их, рифмы, извлечь из небыли,
Чтоб на сердце согреть огне.
Но моя и не откликается -
Вот какая пришла пора:
Самому, сочиняя, маяться.
Знать, она, как и я, стара.
Ты мое вдохновение - светлая,
Несравненная Фэй-Эвелин!
Мне любовь к тебе беззаветная
Стих восторженно петь велит.
И пою! Но тебе слова его
Непонятны - в ответ молчишь:
Я по-русски разговариваю -
По-английски ты говоришь...
Все равно - и движение каждое,
И игрушки, что мне несешь,
И прыжки твои преотважные,
И мелодии, что поешь.
И забавы твои, восторги,
Любознательность без границ -
Это все мне до грусти дорого,
Как весеннее пение птиц...
Лучше нету судьбы взыскательной:
Жизнь в труде - не в цветах пройти,
Проложить в ней свои пути,
Утвердить в ней свои пути,
И в правнучках очаровательных
Суть живую ее найти.
USA
11/15/2003
Я майское утро не променяю
На девять любого месяца дней.
Нет лучше - с любимой бродить по маю,
Где все, расцветая, поет о ней.
Где каждой травинки зелёный лепет
Взлелеян весеннего солнца лучом.
И в зелень леса нарядились и степи,
Каштан - в любованьи собой уличен...
Мне майского утра любимее нету:
Пусть изредка марту взгрустнется дождем,
Пусть вместе с апрелем придут на планету
Забавы и шутки, что любим и ждем.
Пускай февраля заунывные фуги,
Что ветры на трубах кирпичных поют,
Плясать заставляют сердца буги-вуги,
Врываясь в полночный квартирный уют.
Январские пусть голубые морозы
Пунцовостью радуют девичьих щек,
Декабрьских сумерек грустная проза
Пусть свой предъявляет поэтам отчёт.
Таинственно пусть и бесшумно латая
Асфальта пролысины, сыплет ноябрь
Снежинок свои голубиные стаи
На улиц безлюдье и осени хлябь...
Пусть радует солнце кремлёвского утра
Ровесников грозного октября,
С цветами спешащих к их пастырей урнам
Их славить, седины бород теребя...
Пусть ворох сентябрьских листьев осенних
Шурша под ногами о грусти поет,
Пусть ночи длиннее, истаяли тени,
И птицы вершат свой межзвёздный полет.
И августа радует пусть изобилье,
Что в пору недавнюю и по весне,
Мы общим творили единым усильем,
И в этой - и в прежней моей стороне...
Июльское солнце и солнце июня
Пусть щедро ласкает и радует тех,
Кто добр и чуток и пестует юность,
И грусть принимает и сладость утех.
Все месяцы в блок календарный сминая,
Где каждому свой чем-то близким родней,
Я майский над прочими приподымаю,
Чтоб памятен был он, и чтим и видней.
Мы в нем и потери и боль принимая,
И в голоде, и без сна пребывая,
Порой находились у гибели края,
Но вышли к Победе и встретились с Ней.
Я майское утро не променяю
На девять любого месяца дней!
Май, 2003,
USA
Из прочих всех, что любим, знаем,
Известных месяцев в году,
Какой еще сравниться с Маем,
У всех цветущим на виду?
Какой еще - в тысячелетьях
Отмеченный величьем дат,
Был так суров, неистов, светел,
Кровав и радостью богат?
Сквозь пепел Мир пробился в Мае,
Чтоб длиться, в будущее мчась.
Мой друг, с Победой поздравляю -
В ней есть и наших жизней часть.
1945
Акации запахи терпки
Глубины небес ясны.
Какою измерить меркой
На город наплыв весны?
На город, лежащий в дреме
У порта, где корабли
Собрались из незнакомых,
Несбыточных стран земли.
В который лучи рассвета
Безудержнo пролились
На самые камни эти,
Что мы целовать клялись?
Травинки клочек зелёный
Меж ними, он рвется ввысь.
Ты к нам не всегда благосклонна.
Ты вечно прекрасна, жизнь!
Конечно, лучше
О счастье петь -
Улыбки
Его предвестницы.
А если голос мой глух - не медь,
Жилище - цензуры гебешной клеть,
Строчки - страданий вестницы?
Если олаврены
Власти и ложь,
Разве о радости
Строчки нанижешь?!
Бумаги клочок,
Карандаш,
Расстревожь
Песней о грусти -
Мне она ближе.
1952
Одесса
Мне сегодня восемьдесят пять.
Странно было сущность мне принять
Временем накопленного факта,
Но пришлось. Об этом я прочту
Краткий стих-экспромт, поскольку чту
Все же годы прожитые как-то.
Через что не довелось пройти
На предлинном жизненном пути,
Легче вспомнить было бы намного.
Голод, труд, потери, кровь, война,
И ранение, и "криминал
Стихотворный" - вот мои дороги.
Только эту тему грусти длить,
Что на раны с солью воду лить,
Я ее поглубже в сердце прячу.
И тогда в душе потише боль,
И светлей и ярче день любой,
И воспринимаешь жизнь иначе.
Что же в ней мне предстоит ещё,
Может лет уже немалый счёт
Вырастет незлой судьбы подарком,
Творчества не потускнеет свет?
Годы - чайки, как сказал поэт,
Все бледней их в небе след неяркий.
Как уйду, появится и мой,
И протянется он над страной
Давшей мне язык и Новым Светом,
Полон чувств и мыслей в сотни ватт.
К сожаленью, слеп и глуховат
Стал читатель к творчеству поэтов...
Хорошо, что времени поток
Принял в интернет, унёс, увлёк,
Что писалось мной порой и кровью.
Может быть блуждая по нему,
Время наше грозное поймут
Правнуки в своей безгрозной нови.
Я хочу, чтоб стала жизнь иной,
И друг друга жечь, разить войной
И террором перестали страны.
Я желаю каждому дожить,
До поры, когда любить, дружить,
Все стремиться будут неустанно.
Мне сегодня восемьдесят пять.
Странно было сущность мне принять
Этого свершившегося факта.
Стих - ему моя признанья дань.
Всем прийти в такую жизни даль,
Я желаю искренне, де-факто!
2003,
USA.
(поздравление)
Мне неведомо ваше имя,
Только знаю - дружны вы с Лю.
Именинницу, вас именно,
Я уже за это люблю.
Мне она чрезвычайно дорога,
Значит дороги мне и вы,
Как инетовские восторги
Виртуальной нашей любви.
И поэтому, вместе с нею,
Чтобы и пьянил и сверкал
Глаз ваших взгляд, пламенея,
В вашу честь наш с вином бокал.
Годы мчат, чувств пути безбрежны,
Вы безжалостно красивы.
Как и Лю, вы и страсть, и нежность.
Как и Лю, полны жизни вы.
Эти теплые тоста строки
Жаль, не сам вам пропою -
Расстоянья, известно, стойки...
Я живу в USA предалеких,
За океаном глубоким,
Что под звёздами в небе высоком
Возлежат, то ли добрым роком
Мне подарены, то ль жестоким,
Где и в людях порой одиноко -
Я живу в USA предалеких...
Жизни кратки - как выдох - сроки.
Есть рябина тут и осока,
И берёз янтарные соки -
В USA моих, предалёких...
Их прочтет вам зелёноокая,
Виртуальная, моя Лю.
2002
ПОДМОСКОВНЫЕ БЕРЁЗКИ
Молодые уходят годы
Безвозвратно в глухую даль.
Вот и близится вечный отдых,
Что навеки уймет печаль.
Каждый бой - шаг навстречу смерти.
Жизнь грусти одной полна.
Рок, судьба человеком вертят,
Как челном рыбака волна.
Мне не страшно, что смерти холод
Проникает в душу мою.
Я душою давно не молод,
И о грусти давно пою.
Пусть и юн, но тоску изведал,
Эту вызнал я благодать.
Знаю, верю, будет победа,
Только мне ее не видать.
И не нужно, я тем уж счастлив,
Что своей послужил стране,
И в постигшем ее ненастьи
В гуще драк был - не в стороне.
Счастлив тем, что в кровавом аде
Из обломков машин и тел,
Подмосковных берёзок ради,
Смерти просто в лицо глядел.
Молодые уходят годы
Безвозвратно в глухую даль.
Будь ты проклят, презренный отдых,
Трижды проклята будь, печаль!
1941
Нет, не забыть мне фразу ту,
Отточенную до изысканности -
Вы мне простите прямоту,
Но я не верю в вашу искренность.
Она предназначалась мне.
А я бы с радостью, не дрогнув,
Свои обуглил бы в огне,
Чтобы согреть любимой ноги.
Но исстари заведено -
Любимые проходят мимо
Того, что сердцем их давно
Легко могло быть достижимо
Поэтому хоть им одним -
Как солнцу - тоже все подвластно,
Их зрелости скупые дни
Напоены нещедрым счастьем.
Ты жаждешь взгляда серых глаз,
Дано ему лишь выгреть душу -
Но серые не видят нас.
Нет грусти и острей и глуше...
Когда и дел не перечесть
И фраз, порой смешных и выспренних,
Как важно знать, что то и есть
Хрустальная, живая искренность.
1964
Два озера - твои глаза
За то любимы мной,
Что в них и нежность и гроза,
Прохлада, жар и зной.
Волос каштановая медь
За то по сердцу мне,
Что чудо в их тонуть-гореть
И волнах, и огне.
Душа, что плачет и поет,
За то моей близка,
Что чувства искренни ее -
И радость, и тоска.
Спасибо, Бог - Ты в добрый час,
Что славлю вновь и вновь,
Серо-зелёных, жарких глаз
Мне подарил любовь.
Я радуюсь духовной близости
Что нас с тобою единит
Во взглядах на людские низости,
Их благородных дел зенит.
Певца предавших поруганию
Запасом хул не прокляну.
Он истощим... Певцы в изгнании,
Они у времени в плену.
К раздумиям пора осенняя
В ночей бессонницах влечёт.
В духовной близости спасение
От бед, что их неведом счёт.
Я словно стал мальчишкой вновь -
Брожу под окнами у дома
Где ты живешь, моя любовь,
Как спутник твой, тобой влекомый,
И все смотрю в твое окно,
И так побыть с тобою жажду,
Что хоть вокруг совсем темно,
Но что влюблен я - видит каждый.
Замечу голову твою,
Что вдруг мелькнет у темной рамы -
И я уже стихи пою
Про губ твоих разрез упрямый,
Про глаз твоих густую синь,
Что так умеют мне смеятся,
Что совершенно нету сил
От них, лукавых, оторваться.
Про нежность милую пою,
Что от тебя как свет от солнца,
Лучом проникла в грудь мою
До cамого до сердца донца.
Про радость, о которой так
Сказал, когда бы был поэтом:
Ты ею так же налита,
Как солнцем день одесский летом.
Шофёр я больше чем поэт -
Вот почему в стихах вот этих
Совсем минорной грусти нет,
А скорость есть и встречный ветер.
Но я затем стихи пишу
О том, что сердце вдруг пронзило
Под шелест шин машины шум,
Что я их не писать - не в силах...
Вчера - и нынче вот опять,
Любовью радостной влекомый,
Стою - и рад еще стоять,
У дорогого сердцу дома
И все гляжу в твое окно,
Твое окно... Пусть знает каждый,
Что мне светло, а не темно,
И я объят любовной жаждой!
Нет ничего темнее лжи -
Нескошенную рожь,
Что в землю втоптана, лежит,
Убила тоже ложь.
Лучей нет истины светлей -
Рассветный солнца луч,
Единственный, подобен ей,
Она мой к жизни ключ.
Я жизнь свою, что довелось
На свете мне прожить,
С улыбкой отдал бы, без слёз,
Чтобы не стало лжи.
Е.Т.
Нет, не коснется наших тел
Годов бегущих жало.
Подружка, поскорей надень
Подарок мой, пижаму.
И улыбаясь, щегольни
Узором тонких кружев,
Чтоб так же как в былые дни
Я был бы страстным мужем.
Уходят годы, прочь бегут,
Им остановки нету.
И там уже болит, и тут,
И песня вроде спета.
Мы только с этим никогда
Не сможем согласиться,
Хоть в жизни сказочную даль
Все дальше наша мчится.
Да, так устроен человек
Непостижимо сложно,
Что жил бы он и целый век,
Когда бы было можно.
Но, к сожалению, пока
Нет права на бессмертье
И у секретарей ЦК,
Да и у прочих смертных.
Мы двадцать шесть коротких лет
С тобой шагаем рядом,
И то дарит нам жизнь свет
И мрак, то боль и радость.
Так стану горевать о чем,
Или о чем жалеть я,
Когда с тобой к плечу-плечо
Шагнем в свое столетье,
И не коснется наших тел
Годов бегущих жало.
Подружка, поскорей раздень
Подарок мой, пижаму,
И улыбаясь, щегольни
Узором тонких кружев,
Чтоб так же как в былые дни
Я был бы страстным мужем.
1968
Тебя зовут Любовь,
И в этом имени
Мне чудится дыхание весны.
Березка сероглазая,
Прости меня,
Но ты вошла в мечты мои и сны.
Но ты своею
Хрупкостью и нежностью
Проникла в душу грустную мою.
Теплом ее
И чувств ее безбрежностью
Тебя я чту, и славлю и пою.
Тех, кто ходят иными вехами
Ты судьбой своей не вяжи.
Мы сюда умирать приехали,
А мне чудилось раньше - жить.
Пренебрег звезды моей знаками.
Не к искусствам, к рулю прильнул,
Что вертел и дорог изнанками -
Вот его я и довернул...
От рубиновых в отдалении,
Барски, как и не снилось мне,
Пребывая в труде и лени я
Существую-живу в стране,
Где такое же небо синее,
И такие же соль и хлеб.
Только нищим стал без России я,
Без нее стал и нем и слеп.
Лжем себе - мол, из сердца вынули
Грусть-тоску по родной стране.
Вот и сроки давно все минули -
Все, далёкая, снится мне.
Мне бы в ней, погруженной в горести,
Полнить словом призывным стих -
Не о веке вражды и корысти
Строчки розовые плести.
Мне бы в ней - за иную, новую,
Духом, мозгом, костьми бы лечь,
Не суетностью бестолковою
Лет остатки бесцельно жечь.
Переменчивая, капризная,
Хоть и мудрой порой кажись,
Ты, чью суть только нынче вызнал я,
Ты меня обманула, жизнь.
1978
USA
Я проезжал однажды Брайтон
Над ним тогда кружил рассвет.
Его Одесcы младшим братом
Назвал земляк - он был поэт.
Мне, видимый в остатках ночи,
Он был все меннее чужим.
Идет рассвет - он день пророчит,
Шагает век - он учит жить.
Во все века могли поэты,
Забаву искренне любя,
Писать шутливо и Про Это*,
Что Фрейд постиг, назвал, тебя
Развлечь стремясь, читатель строгий.
Их перья, что острее бритв,
Легко касались темы - ноги,
Грудь, бёдра, ход любовных битв.
Во все века могли поэты,
Со звонкой одой наряду,
Слагать лукавые сонеты,
Мамашам строгим на беду,
Их дочерям невинным, юным.
И слово и мысль не таясь
И чувственности рвали струны,
И тел и душ вскрывали связь.
Я тем подобных не касался.
В стране, где вырос, грусть я пел.
Не зря - вот вдруг и оказался
В другой, в чужих людей толпе.
Здесь в мир пути для всех открыты -
Удача б к разуму была.
Мои стихи пока зарыты
В глубоких ящиках стола.
Я в свет их вывести однажды
Решился, вдруг попутал бес -
В них заглянуть не вздумал даже
Редактор главный "НРС".
Глубоко личные - заметил
Резонно критик Петр Вайль
В своем любезном мне ответе -
Я три послал их или два -
К тому же публикуем тоько
Мы старых авторов своих.
Где вы, друзья, Борис и Колька -
Был повод выпить на троих...
Их немодерными назвала
Из "НА" Мария Шнеерсон -
Стих это бунт, призыв к авралу,
Крут должен быть он и весом.
Пускай без знаков препинанья,
Но выгрет выдумки лучом,
И образ, не повествованье,
И чтобы век в нем бил ключом.
Я вник - пиши, чтоб не скучали,
Читая, знай, поэт, что сметь:
За горло личное, по-Вайлю,
Учись общественное петь.
Труби как там, я стране далёкой,
Сплоченной из республик-зон,
Что стих питают века соки,
Как зрело мыслит Шнеерсон.
Забудь с Россией боль-разлуку,
В наш век иной звени струной.
Такая, понимаешь, штука,
Читатель, вышла тут со мной,
Где в мир пути для всех открыты -
Удача б к разуму была.
Мои стихи пока зарыты
В глубоких ящиках стола.
Но век, он век и мой, шагаю
И с ним тружусь я в унисон.
Он мне в глаза глядел наганом,
Стрелял в затылок и висок.
Казнил моих сестёр и братьев,
Жёг землю, всхоженную мной,
Которую я кровью, кстати,
Поил, заверченный войной.
Он насыщает смертью космос,
Солдат в чужие страны шлет,
Он красные знамёна-оспу
В запас для новых шьет и шьет.
Им беспредельно мозг наш развит,
Его он тщится и растлить.
Грешно его, читатель, разве,
И ненавидеть и любить?
Он раскидал людей по свету -
Двадцатый, просвящённый век,
В котором мозг вселенной, светоч,
Стал обесценен человек.
Но находясь за океаном
В мне непривычной стороне,
Всегда я помню ту, что раны
Своим лечила пеплом мне.
Я благодарен этой, новой,
За соль и воду, кров и хлеб,
Но старую пою с любовью,
Хоть был в ней, сирой, нем и слеп.
И землю ту, что петь и славить
Мне дар подарен Богом был,
Однажды навсегда оставить
Пришлось, и это не забыть.
И если я подвержен грусти,
Ее вскрываю суть и соль,
То Бог мне этот грех отпустит,
Хоть малость стишит злую боль
И кровь, которою пропитан
И смысл и ритм, и строчек лад.
Мои стихи пока зарыты
В глубоких ящиках стола.
Они не просятся наружу
И не умеют и развлечь.
Пусть их сечёт забвенья стужа -
Об этом ли сегодня речь?!
Пускай уложенные рядом
Ждут лучших может быть времен,
Когда, возможно, станет надо
Им вырваться из мрака вон
В просторы публикаций, света
Чтоб стихотворно рассказать
Как душу мучила поэта
Кремлю служившая печать.
Я одессит, читатель строгий,
Прости мне этот острый ход -
Во все века мол, бедра, ноги...
Умён, ты понял наперёд,
Что этой, что забавит души
Порой, я темы не коснусь.
Иная вечно жжёт и сушит,
И тема эта - наша Русь!
1978
USA
Путешествуя по Запада
Городам Европы-феи,
Доверяйте виду, запахам
Магазинов и кофеен.
Их обилие - бескрайнее,
Их сюрпризы диковинны.
Всех щедрот земли собрание
И бесстыдно, и невинно.
Как в Испанию прибудете,
Загляните непременно
В солнцем выгретые бутики -
Их соблазны незабвенны.
Утопайте в рисе берега
Португалии горячей.
Не тянуло бы в Америку,
Здесь остался, не иначе.
И под небом вечно ласковым
Мысли вкладывая в строки,
О России пел - прекрасной,
Невозвратной и далёкой...
Ах, в душе моей заверченной
Мира ширью необъятной
Чувств поток бурлит, отмеченный
Силой мне едва понятной.
Ах, в мозгу моем помешанном
Встречей с жизнью непривычной,
Зависть белая замешана
Силой этой необычной.
Потому и сердце полнится,
Очарованное новью,
Разума, души невольницами -
Ненавистью и любовью.
Путешествуя по Запада
Городам как синь красивым,
Я дивлюсь богатству запахов,
И мне больно за Россию...
1977
USA
Нет ничего грустнее одиночества.
В нем пребывая, словно не живешь.
У львовского троллейбуса пророчество
Меня нашло как арестанта вошь.
У арестанта тело лишь изъедено,
Ее он давит, в робе копошась.
Моя же им до атома последнего
Давно навеки съедена душа.
В одежде элегантной и изЫсканной,
И ладно раздобревший в рост и ширь,
Свой Бьюик водит россиянин Исконный
Среди других, но полый - без души.
1975
USA
Тоска по России
Особого свойства.
Она без усилий
Чинит беспокойство,
В котором любовь
И надежда и вера
Сильны как прибой,
И как небо безмерны.
Тоска по России
Особого вида.
И слышать - спасибо,
И видеть-не видя
Ее ежечасно
Далёкую рядом -
И мука и счастье,
И горе и радость.
Тоска по России
Особого рода.
О, легче осилить
Любому народу
Свою, над границей
Любой пролетая,
Что б с родиной слиться,
В ней мать обретая.
Тоска по России
Ни с чем не сравнима.
Пусти ливни косые
В стране неродимой
Такие, и злаки,
И дали, и сини -
Всё знаки, все знаки
Тоски по России...
Уж снег на висках
На моих, а не иней...
Ну что же, пускай -
Взгляд не вечно же синий.
Но жизни с одной
Не управиться силой -
Как холод, как зной
Тоской по России.
Не в силах ничьих
Cделать жизнь нашу вечной -
Она как ручьи
По весне быстртечна...
Сражаясь с собой,
Нам вовек не осилить
В себе эту боль -
Тоску по России.
Тоска по России
Особого свойства,
Она без усилий
Чинит беспокойство,
В котором Любовь,
И Надежда, и Вера,
Сильны как прибой,
И как небо безмерны!
1975
USA
Памяти Павла Леонидова,
автора текста
популярной в свое время песни
"Тополиный пух".
Ты меня ударила под выдох,
Новостью своей, шальная жизнь.
Умер, умер Павел Леонидов,
Тополиный пух над ним кружит.
Вот лежит он, утопая в розах,
С сердцем разорвавшимся в груди.
Слышишь там, в Одессе, Дима Козак,
На поминки к другу - заходи!
Заходите все, кто чтили, знали,
В той России, что осталась там,
Над которой не свободы знамя -
Антихристов знамя без креста.
Смерть сшибает, в лица нам не глядя,
И друзей все уже, уже круг.
Помяните и Вы, Марина Влади,
Друга, что был барда брат и друг.
Ах, шагает по земле Косая,
Старых, зрелых, юных - всех разя,
Невзначай косы клеймя касаньем,
И остановить ее нельзя.
Ты меня ударила под выдох,
Новостью своей, шальная жизнь.
Умер, умер Павел Леонидов,
Тополиный пух над ним кружит...
1984
USA
Когда случайно с вами прошлый раз,
Мы встретились и радовались вместе
Тому что было тайной наших глаз,
И близости волнующим предвестьем
Мы, помню, говорили о стихах,
И вы с восторгом снова мне и снова
Твердили, что ужасно, просто ах
Как влюблены в поэта Щипачева.
Своей партийной музой увлечен,
Ее поющий косвенно и прямо,
На кой вам сдался этот Щипачев,
Так нелегко живущим русским дамам?!
Талесников я, а не Щипачев,
Но раз меня любви коснулось пламя,
И жжет невыразимо-горячо,
И я легко спою о том стихами.
В краю где дойны слышится напев,
Где жаворонков пенье полно неги,
Где в песнях все - и смех, и грусть, и гнев,
Где звёзды гроздьями свисают с неба
Есть "Лидия", любовное вино.
Подобно сердцу, что объято страстью,
И словно полночь темное, оно
Пьянит, даря и радости и счастье.
Вы Лидия, и вас с вином роднит,
Но вы мне тем желанней и милее,
Что крепостью своей вино пьянит,
А вы пьяните нежностью своею.
Чем это я и сам не знаю,
Но только серые глаза
Напоминают небо мая,
Когда грохочет в нем гроза.
Их блеск лукавый, затененный
Оградой трепетных ресниц,
То безразличный, то влюбленный,
Напоминает блеск зарниц.
Я благодарен жизни этой
Мне подарившей как-то раз
Тепла исполненные, света,
Любовь и нежность серых глаз.
Не спрашивай у женщин сколько лет
Для дела ли, из любопытства просто.
Не спрашивай. Мне думается, нет
Труднее и бестактнее вопроса.
Не спрашивай у женщин сколько лет.
Бери их сущность радостно и жадно.
Их нежность, их неистовость - ответ
На чувства наши, искренний и жаркий.
Не спрашивай у женщин сколько лет.
Нас жизнь стократ бы круче брала в клещи,
Когда бы с нами рядом на земле
Такого чуда не было бы - женщин.
Письмо сестре...*
Ты на меня не злись,
Я совсем не виновен.
Просто такая жизнь
Хмурит обидой брови.
Не полагай, что я
В сердце ее упрятав,
Перед ложью стоял
Безответным солдатом.
Жёг ее, только ржа
Лжи не горит как вата.
Да и что тот пожар?
Все одновластьем смято.
Вдумайся в это ты
И не суди сурово.
Правда, добро - мечты
Крови, еврейской крови.
И далеки рубежи
Лжи, и длинны ее руки.
Не-подневольно жить
Внуков не cмогут внуки.
Грусти стирая слизь
С сердца, что в ранах, крови,
Ты на меня не злись
Я совсем не виновен.
1941г.
2-й Киевский автотранспортный полк.
Oт автора*
Это письмо "проскочило" люстрацию.
За менее грешное 1/13/1953 года был "схвачен"...
Моей жене,
совершившей
в первые месяцы перестройки
поездку из Польши,
где гостила у друзей,
в бывший СССР, город Одессу,
на могилу отца и памяти
погибшего в войне брата,
в купированном вагоне поезда
"Варшава-Одесса-Варшава".
Ты едешь с Востока на Запад.
Над поездом мрачная ночь.
Состава тяжелый запах
И ветру не превозмочь.
И быт твой вагонный страшен,
Особенно утром, в рань.
И слово волнует - рашен,
И матом тревожит брань.
Изысканная одежда,
Заокеанский вид -
Лишь призрачная надежда
На невозможность обид...
И лица как на иконах,
Но царствует беспредел.
И совести нет законов,
И разума нет идей.
Найдется ли, кто осудит
Познавших все виды бед?
Страны ли виновны люди
В злосчастной своей судьбе?
И движется в нейзвестность
С мешочниками состав.
Что сгудились в тамбуре тесном
И дремлют, вконец устав.
* * *
Чем жизни короче тени,
Тем к вечности ближе путь.
Должник я и пленник темы,
Однажды стеснившей грудь.
Бесонница, ты не рядом,
И жизнь без тебя пуста.
И тяга к стихам - бравада,
Влечет белизна листа.
И ими себя я занял,
Чтобы унять тоску,
Что исподволь жжёт и ранит
До яростной дрожи скул.
Но гранильщику слова,
И ненавистнику лжи,
Легка ли, или сурова -
Ты мне подходишь, жизнь.
Вот почему, турбины,
Кричу - покорите даль,
Возвратите любимую,
Которую Бог мне дал!
15 окт. 1992г.
USA
Когда бы я тебе привез
В твою красивую квартиру
Подарков щедрых полный воз
Скупив их в лучших гумах мира,
Тебя ничем не удивил,
Тебя не тронул бы нисколько
Ни ослепительный их вид,
Ни бархатистость их, ни колкость.
Иные в жизни ценишь ты,
Пусть неэффектны и неярки,
Исполненные чистоты
Души тончайшие подарки.
И зная эту страсть твою,
Я искренне и безискусно
Ее стихами воспою
Как самое святое чувство!
Мне словом нужно непременно
Излить порой избыток чувств
Хотя б в стихах несовершенных -
Апломбные слагать не тщусь.
И плавит карандаш рука,
Литая жжёт блокнот строка.
Тоска меня разит упорно.
Атаки цель обычна - грудь.
Лавиной давит мыслей черных,
Есть боль - и боль идет в игру.
Судилище вершит, прицельно
Нащупывает, чтоб казнить.
И все ж, глумливая, бесценна:
Кольнула - строк прядется нить.
О, и надменна, и дерзка -
Вино, кровь творчества, тоска.
А как ее хотелось бы воспеть
Мне добрыми и светлыми стихами...
Есть, помню, мысль - чернеет баса медь...
Решусь ли сердцем в пику ей звенеть
И к слову слово класть как к камню камень?
Крута задача, но всегда в союзе
Акростихи мои с моею музой.
Рязанские задумчивые клены,
О вашу грусть вовек мне забыть...
Судьба, ко мне ты все же благосклонна,
Смогла решить - мне быть и только быть.
И благодарный возрожденья чуду,
Я кленов грусти все же не забуду.
Акростихи - ума забава,
Капризы кисти и холста,
Рисунок, свод законов, правил,
Отточенность и простота,
Союз метафор, рифм лукавых,
Тропинка букв и край листа.
Из вдохновения стихий
Хочу - леплю акростихи!
Я устал от потерь... Ты в удачу поверь -
Говорил сам себе лишь вчера - как нарочно,
Перед нами сегодня вдруг заперли дверь:
Оперировать будут внезапно и срочно.
От людей в стороне, суеты в стороне,
В одиночестве - что здесь обычней и проще?
Сострадая и в жалости плавясь огне,
Я слагаю вот эти стихи... моей тёще.
Так мы испокон века тех женщин зовем,
Кто давно, далеко - и стройны и красивы,
И под сердцем своим, и во чреве своем
Нам любимых для жизни и в жизнь приносили.
Океан за стеной... На земле мы иной -
Так сложилось - свою не предав, пребываем.
Хоть неистов наш век, только слаб человек -
Грусть ему не унять по родимому краю.
В том краю - ему б жить! - сын у мамы лежит
В никогда не увиденной ею могиле,
И над ним может всходы нещедрые ржи,
Может крест, придорожной изъеденный пылью
Он остался вдали, край родимой земли,
И воспетой и проклятой многократно,
Где за истины соль получали в висок,
Из которой подались бы все в эмигранты.
Нас куражило зло, только нам повезло -
Мы ушли, мы причалили к Новому Свету.
Как когда-то ходить, в нем себя находить
Нас учила примером она и советом.
Океан за стеной...Нет, не шли стороной,
А порой и в упор нас разили утраты.
Мы обязаны ей жизнью в новой своей
Сложной, трудной, иной - но свободой богатой.
От людей в стороне, суеты в стороне,
В одиночестве - что здесь обычней и проще?
Сострадая и в жалости плавясь огне,
Я слагаю вот эти стихи моей тёще...
Только кто этот друг, что с улыбкою вдруг
Направляется шагом сюда поспешным
И в халате? - Да это её же хирург,
Я читаю в улыбке его - успешно!
О, стремителен век, как и времени бег...
Пусть всегда, как в твоей, в душах наших пребудет
Твоя мудрость, о - мама! - и строгость к себе,
Доброты твоей ширь и любовь твоя к людям.
*
* *
И спустя четыре месяца...
Зачем Ты нас казнишь ее страданьем
Что ширит в душах наших крик и боль,
Чтоб с нею было легче расставанье
В холодный день весенний, голубой?
Ты мудр, светел, чтим, Ты добр и вечен -
За что, поведай тайну эту мне,
Кто в жизни был предельно человечен
К Тебе идет в предельных мук огне?
Кружится шар земной, все ходит кругом,
Дням счет потерян - вот опять рассвет.
Мы в муках общих мать теряем, друга...
Бог есть на свете, милосердья нет,
Париж, Париж, таким ты и не снился
И в давних, добрых, дерзких, дивных снах,
Каким грозой омытый, вдруг открылся
Из моего автобуса окна.
На заднем примостившемся сиденье,
Красой твоей сраженного, меня,
Уже не сны пленяли и виденья,
Но явь, чаруя и к себе маня.
Париж, Париж, я благодарен духу,
Что при рожденье в душу мне проник,
Дал осязанью, зрению и слуху
Дар зодчества постичь и суть и лик.
Я радуюсь, Париж, круговороту
Высоких, древних, звёздных площадей,
И лабиринтам улочек бессчётным -
Венцу градостроительских идей.
Жемчужинами с Эйфелевой башни
Блестят дворцов под небом скаты крыш.
Бульвары славлю я твои как пашни
Мы славим, хлеб родящие, Париж.
Когда придет однажды - днем ли, ночью,
Чтобы войти в меня навеки тишь,
Средь дорогих воспоминаний прочих,
Быть памяти и о тебе, Париж!
1987
Е.Т.
Пряди твоих волос -
Золото ржи в покос.
Крылья твоих бровей -
Ласточкиных кровей,
А в зелёных глазах
Страсти бурлит гроза.
Острый оскал зубов -
Снежный и голубой.
Огнедышащий рот -
Клятв, поцелуев мот.
Сладостно твоих плеч
Белоснежность беречь.
В трепете знойном грудь -
В шаг к наслажденьям путь.
Кратер любви, живот -
Сейф их, цена их, счет,
А дыхания ритм
Их щедроты дарит.
Выгрет этим огнем,
Бронза, я плавлюсь в нем.
О, кольцо твоих рук -
Заколдованный круг,
А горячих колен
Вечно бы длился плен.
Вылеплен чувством стих,
Нежность, у ног твоих -
Стройных как строчки ног,
Длинных как тыщи строк,
Строк о любви к тебе -
Счастливой моей судьбе.
Е. Т.
Пусть перед глазами вертятся
Рамы окон, диск луны -
Мы с тобой в созвездьях встретиться
Неминуемо должны.
В жизни, что была подарена
Богом, нам не суждено:
Я полуночи испарины
Холодом пронзён давно.
Вот уже через широкую
Лету мчит Харон, гребя,
Бросившего одинокую,
Беззащитную тебя.
Вдоль и наискось Галактики
Разницу узнать спеша
Заповедей, жизни практики,
Мечется моя душа.
Ей чрез дали-расстояния
Световых морозных лет
Виден первого свидания
Наших ног в парадном след.
Слышен голос строгий матери
Призывающей домой
Дочь от рук ее искателя,
Плоти девичьей самой.
Бесконечно мироздание,
Души каясь и винясь
Навсегда придут к познанию
Бога, с ним постигнут связь.
Пусть перед глазами вертятся
Рамы окон, диск луны
Мы с тобой в созвездьях встретиться
Неминуемо должны.
Тебя зовут Любовь
И в этом имени
Мне чудится дыхание весны.
Березка сероглазая,
Прости меня,
Но ты вошла в мечты мои и сны.
Но ты своею
Хрупкостью и нежностью
Проникла в душу грустную мою.
Теплом ее
И чувств ее безбрежностью
Тебя я чту, и славлю и пою.
Сладостной, острой болью
Сердце пронзило вдруг.
Оля, девушка Оля,
Враг вы мне, или друг?
Взглядом, что полон неги,
Или остер как меч,
Душу мою вы нежить
Будете, или жечь?
Ах, от березки тонкой,
Радостной, как любовь,
Так и идут потоки
Нежности голубой.
Ими и я захвачен,
Втянут в водоворот.
Только душа не плачет,
Только душа поет.
Сердце, я не позволю
Жить тебе без любви.
Оля, девушка Оля,
А вы?!
Л.Л
Переполненные томностью
Так, что и не рассказать
Под вуалью внешней скромности
Светло-серые глаза..
Обращенный будто в сторону
Сквозь густую тень ресниц
Взгляд лукавый, от которого
В дрожь бросает, вергнет ниц.
Длинных ног скульптурной стройности
Словно в танце легкий шаг.
Голос августовской знойностью
Отдающийся в ушах.
Ниспадающей изыскано
Чёлки шелковая медь.
Как тебя словами выссказать,
Как тебя в стихах воспеть?
Калёная в любви огне,
В ней объяснявшаяся страстно -
Ну хоть бы ты приснилась мне,
Чтоб ночь не таяла напрасно.
Хоть бы во сне к груди припасть
Еще девической, высокой -
Сокровищнице дивных соков,
Чьих невообразима сласть.
Хоть бы во сне твои глаза,
Склонившемуся над тобою,
Увидеть мне, и в них азарт
Игры, зовущейся любовью.
Всю ночь плясавший ветер стих,
И в окнах признаки рассвета.
Из откровений острых этих
Бессонница сложила стих.
Торопящийся и вкрадчивый,
Мне изранить сердце - факт,
В час судьбою мне назначенный
Он явился, мой инфаркт.
К сожалению, положено
Не дожить до ста мне лет...
Смерть, друзья, есть сон умноженный
На землицы вкус и цвет.
Там, в небесной канцелярии,
Где налажен всем учет,
Еженощно воет арии
Нас к себе сзывая, черт.
Меломану слух взыскательный
Дисгармонией смутив,
Их ничем не примечательный
Должен нравиться мотив.
Чем безжизненной материей
В полраспада годы тлеть,
Лучше трудною потерею
Неожиданно сгореть.
Неожиданно-негаданно
Обратиться в прах и тлен.
И ни слез тебе, ни ладана -
В три аршина вечный плен.
Торопящийся и вкрадчивый,
Подогнав свой катафалк,
В час судьбою мне назначенный
Он явился, мой инфаркт..
(поэтохроника)
О, юность беспечальна,
Когда мы вдруг встречаем
Любовь и верим - это навсегда.
Поры нет в жизни лучше.
И что тут грустный случай
И где-то даже крупная беда?
Полны мы чувств особых,
Возвышенных и новых -
Остановись, мгновение, продлись!
Да, если нам шестнадцать,
Не стоит волноваться -
Нас ожидает розовая жизнь.
И за окном знакомая весна -
Сирени запах и каштанов свечи.
И запросто в сачок
К нам жалует бычок -
О пессимизме нет еще и речи.
Но годы мчатся быстро...
Донос, и ложь, и выстрел
Отметил их,
Аресты, страх и плач.
Страною нашей править
Себе присвоил право
Людьми же в боги поднятый палач.
Страдали, гибли в тюрьмах,
И в ссылках, и при штурмах
Голодных продовольственных ларьков
Людей безвинных тыщи...
Нас вел к победам высший
Партийный бог - генсек большевиков.
И вот уже война, страна в беде.
И с трехлинейкой - было поначалу,
Ходили просто в бой,
И смерть свою и боль
Лицом к лицу достойно мы встречали.
Мы дружно, честь по чести,
С союзниками вместе
Вели борьбу с фашизмом, Рейх круша.
Был счет в ней наш особый,
И был пропитан кровью
Ведущий нас к Берлину каждый шаг.
А что в том греху было,
Когда какой-то хилый
Наш прародитель, с ним же братец-шкет,
Пока мы немцев били,
По-своему любили
Приют и хлеба давший всем Ташкент?
Да, за окном ЦК КП(б)Уз,
Но госпиталь Алайского базара.
Я в нем от ран лечусь,
Чтоб всякая там гнусь
Потом мне колкость про войну сказала.
Но день сменяет вечер,
И время раны лечит,
И жизнь своим проходит чередом.
Пришла она, Победа.
Кто смерти не изведал
Укуса, воротился в старый дом.
Военные герои,
Мы снова стали строить
Тот самый коммунизм в своей стране,
Которого высоты,
Вершины, горизонты,
Вот так и не сверкнули вам и мне.
Был за окном в развалинах вокзал,
Дымился прах Крещатика-красавца,
А нам уже в глаза -
Жиды - могли сказать
Воспитанные партией мерзавцы.
Еще в стране мы были,
Когда вождей сменили,
Но в кранах не прибавилось воды.
А кто же в том виновен?
Вопрос, поди, не новый,
Был старый также и ответ - жиды.
Менялись с помпой годы,
Но небыло свободы.
Наш разум был в особенном плену.
Депешею из рая
Стал вызов из Израиля,
И стали люди покидать страну.
Вот за окном остался чортов Чоп,
И хоть наш слух ласкают вальсы Вены,
Тоска глаза печет,
Но жизнь течет, влечет,
И мы в себя приходим постепенно.
Да, дел на свете - прорва,
Но все приходит в норму:
Образовалась Третяя Волна...
Чтоб жить на этом свете
Достойно нам и детям -
Меняем адреса и имена.
На пятой части света,
Порой в снега одета,
Порой в цветы - пошел ей третий век,
Лежит страна такая,
И я другой не знаю,
Где вправду вольно дышет человек.
Да, за окном Америка - не Русь,
И мы порой одни в большой гостиной...
Признаться не боюсь,
Знакома нам и грусть,
И дней былых нам чудятся картины.
Но за окном Америка - не Русь,
И жизнь начинается сначала -
И что же, что и грусть,
Нечастой гостьей - пусть.
Грусть, будь,
Как редко юность,
Беспечальна!
USA
1974
Я к музыке причастен с детства,
К ее гармонии ключи
Я вместе с генами в наследство
Серебренные получил.
Еще не различая четко
То синь небес ли, глаз ли синь,
Душой, как сот живой решеткой,
Мед звуков пил от до до си.
И очарованный сплетеньем
Их в звонкий и прозрачный строй,
Жил погруженный весь в смятенье,
Или восторженность порой.
О век двадцатый, что привычно
Любить и гневно нам корить -
Сумею ли ключом скрипичным
В тебе гармонию открыть?
О век, и добрый и суровый,
Учивший и могилы рыть -
Сумею ли в тебе басовым
Я дисгармонию закрыть?
Я к музыке причастен с детства,
Она зовет творить - не тлеть.
В гармонии таится средство
Ее достигнуть на земле.
Прекрасна жизнь - и южной звездной ночи
Идет на смену солнечный рассвет.
Платанов тени гуще и короче,
И сини полон тон небес и цвет.
Прекрасна жизнь - и радостным потоком
Вершит живой круговорот вода,
Цветы и злаки наливает соком,
И полнит рыбой щедро невода.
Прекрасна жизнь - и море вечно катит
Волну, упруго бьющую в Массив.
Прекрасна, и ее грешно истратить
Во зло - уйдет, у нас и не спросив.
1933
Внучке - с любовью
Смотрю на тебя - и думаю.
Себе самой - и не верится:
Эту принцессу, звезду мою,
Я ли носила под сердцем?
К тебе прикасаюсь - ласково.
Приподымаю - бережно.
Эти в цвет неба глазки,
Мне ли смеются нежно?
Кормлю ли тебя - жадную
Грудь мою яростно - мнущую.
Чудо это, отраду мою,
Я родила ли сущую?
Ты, что машешь ручонками,
Плоти моей клочок
С голубыми глазёнками,
Слюнявишь мое ли плечо?
Видится мне и не верится,
Только вот она, рядом -
Частица моего сердца,
Души любовь и услада.
Мне сквозь грозы грохотание
Лондонской злой, упрямой,
Чудится писк-щебетание -
Мамочка, моя мама...
Ночь над городом стелется,
Видно покоя ищет...
Доченька, все перемелится,
Я подниму тебя, выращу!
Мне не назвать возвышенней
По накалу неистовства
Чувства меня пронзившего -
Первого материнства!
Июнь, 1998
USA
Любимая, тебе тринадцать лет...
Нет, не отыщется нигде на свете
Влюблённей дед чем твой российский дед,
Тебе стихи сложивший в сердце эти.
О как бегут стремительно года,
Давно ли прозвучал твой крик впервые...
А нынче и страна и день тот в даль
Ушли от нас и след их ветер выел.
И мы американцы...Нет, не быть
Еще сложнее и грустнее чуду.
Ты можешь, внучка, родину забыть,
Я не могу и я не позабуду.
Там, далеко, в ином краю земли,
Где жизнью, как ни странно, правят волки,
И их следы повсюду пролегли,
Твой дед в войну в разведку шел за Волхов.
И там, в холодной мартовской ночи,
За землю ту, что взрывы рвали в клочья,
Он пулю выше сердца получил,
Но принял за нее и в сердце б, впрочем.
Где смешана с землею деда кровь,
И появилась ты сама на свете,
Он ненависть изведал и любовь
Предельно - ты проникнись, внучка, этим.
Мы сами свой избрали новый путь,
Оставив край, где разум, слово душат.
К тебе моя любовью дышет грудь,
А боль за Русь казнит ее и сушит.
Прости, что в день такого торжества
Смешал в одну я две свои любови.
У каждой на меня свои права,
Их соль порой покруче соли крови.
Пусть жизнь перед тобою стелет дни
Наполненные счастьем, ну а где-то
Взгрустнется, ты Россию помяни
И преданного вам обоим деда.
1983
USA
Мне восемьдесят лет.
Я жив, порой и весел,
Хоть есть печать и след
Восьмидесяти весен,
Восьмидесяти лет,
И десять раз по восемь
Поры, что целый свет
Назвал лирично - осень.
А что до счета зим,
То толику лишь, малость,
До энской, что сразит
Всего мне жить осталось,
Что станет как-то раз
Свидетельницей факта
Высоковольтных фаз
Блестящего инфаркта.
Я семьдесят из них,
Проснувшись спозаранку,
Сидел над грудой книг,
Вертел такси баранку,
А если вдруг меня
Пронзало вдохновенье,
В ночи, в заботах дня
Слагал стихотворенье.
Но в собственной стране,
Где как-то жил, устроен,
Дышалось трудно мне -
В ней числился в изгоях.
Ты выдал сто идей,
Комету обнаружил,
Но если иудей -
Стране ты был не нужен.
И из СССР,
Что родиной являлся,
Изгоям всем в пример,
Я в Штатах окaзался,
И хоть родным и был
Тот мир, что незабвенен,
Я новый полюбил -
Будь он благословенен!
Мой щедрый, светлый дом,
Что дорог стал навеки
И я ваял трудом
И сердцем четверть века.
И музам чтоб служить
Неистово, сгорая,
Труда решил сложить
Доспехи лишь вчера я.*
Поскольку жизнь вся
И длиться-то мгновенье,
Сквозь время колеся,
В плену его движенья,
Я творчеству отдам -
Не праздности и лени -
Души и близь и даль,
Восторги и смятенья.
Мне восемьдесят лет,
Но в пику всем обетам,
Вина люблю я цвет,
И запах сигареты.
Поборник правил, прав,
Почти уравновешен,
Бываю реже прав,
Бываю чаща грешен...
Мне восемьдесят лет,
Но отличиться есть чем -
Эстэт, мужик, поэт,
Люблю прелестных женщин.
Да и ко мне они,
Сердцам своим послушны,
В былые, правда, дни
Были неравнодушны.
Прекрасна все же жизнь,
В каком ни мчалась б русле -
Забавная кажись,
Исполнена ли грусти.
Спасибо, жребий мой,
Что без микстур, облаток,
Закончил я восьмой
Мелькнувших лет десяток!
USA
* С 14 лет автомеханик - (после окончания ФЗУ в г. Одессе, в 1932году) ,
автор закончил свою трудовую деятельность точно за день до 80-летия...
M. Т.
Мне скоро семь десятков лет.
Подумал - самому не верится.
Я ног еще не кутал в плед
Хоть мёрз, и звонко бьется сердце,
И руки тянутся к труду.
Пером вооружусь - к бумаге.
Законы поста не блюду -
Умею пригубить и флягу.
И ем трудом добытый хлеб
Посыпав прежде солью круто.
И авторучка не в чехле -
Стихи записывает будто.
Вот, собственно, автопортрет,
Что мной нескромно нарисован.
Автомеханик с юных лет -
Огранивать люблю и слово.
У моря, в городе одном,
Что солнцем выгрет и пропитан,
Так было там заведено -
Рождались некогда пииты...
Там и изваяли меня
Родители и предков гены
Из волн пены и огня -
Материи обыкновенной.
И нуклеиновых кислот
В душе и вертятся спирали.
Их бесконечнейшим числом
Ее наполнить постарались.
На срок отмерянных мне лет
Отпущено и вдохновенье,
Что изредка пускай, нет-нет,
Являет вдруг стихотворенье.
Порой о молодости - той,
Что голодом давила глухо.
Фразеологией пустой
Кормила впрок - в обрез макухой.
И ради карточки на хлеб
Из пятого забрала класса,
Чтобы и слаб, и мал и слеп
В трудящиеся влился массы
Высотнейшие воздвигать
Над миром коммунизма стройки -
И в пику классовым врагам,
И в укороченные сроки.
О юности, что шла в войне
Родных отнявшей, близких, милых,
Что безымянных жгла в огне -
И пепла нет, и нет могил их.
Войне, шагавшей по земле,
Дна достигавшей океанов,
Мир предававшей боли, мгле,
С лица земли сметавшей страны.
В ее разрывах и дыму,
Подобной смерчу круговерти,
Уже и Бог не знал кому
Судил Он жизни или смерти.
Как предо мною - вот они,
Друзей поры военной лица.
И пусть окончены их дни -
В душе о них молитвам длиться...
Мне выпала удача жить -
Вполсилы очередь скосила
Обученного дишь служить
России, верного ей сына.
Но Русь мне мачехой была,
А флаг, что над страною реял,
Ярился, пыжился, пылал,
Касался древком мавзолея...
Не воздвигали пирамид
В соцстранах - камня было мало.
Подняли мавзолеи вмиг
И Ленину, потом и Мао.
Отец народов всех времён -
Ошибка проявилась дальше,
Был после смерти подселён
К вождю, скончавшемуся раньше.
О культе съезду доложил
И доверительно и быстро,
Кто век в генсеках не дожил,
Поскольку был в о л ю н т о р и с т о м.
Ему на смену и пришел
Тараса Бульбы внук удалый,
Что правил также хорошо
Страной, как и Землею Малой.
Прозаик, критик и поэт,
Оратор, был всего он прежде
Всегда изысканно одет,
А с дамами так даже вежлив.
Нас кремль марксизмом облучал,
Чтобы верны идеям были -
Генсек награды получал,
И собирал автомобили.
Окутывал державу мрак,
Уже тонуло все во мраке.
Мы не курили - жгли табак
И пили - длилась жизнь, однако.
И как ни странно, в годы те,
Средь экономики развалин,
В закрытости и нищете
Духовно люди прозревали.
И как ни горько, в те же дни
Полз говор по стране неистов,
Что в бедах следует винить
Советским людям с и о н и с т о в...
Вот и живу в другой стране,
В какой во сне и не мечталось.
Здесь все по сердцу, все по мне -
Жаль, только мало жить осталось.
Страна надежд, страна мечты,
Она для каждого годится,
Кто может, юбиляр, как ты
Трудиться в ней и вновь трудиться.
Испытываю благодать,
Свой получая чек недельный,
Что толику могу отдать
Свободной, ей - нелёгких денег.
Друзей - особый труд найти,
Хоть есть немало эрудитов.
В наш гневный век к сердцам пути
Круты, извилисты, закрыты.
Талантов - россыпи в стране,
Здесь смотрят шире - видят дальше,
Но есть и в ней, что жжёт больней,
Поборники и лжи и фальши.
Людей характеров не счесть,
Изменчива и их натура.
У истиной культуры есть
Единственная суть - культура.
Как в жажду алчно воду пьют
До дна, чтоб капли не осталось,
Так пью свободу, так люблю
Страну, где радость жить досталась.
Мне семь десятков трудных лет.
Я жизнь не меряю годами -
Стихами, что пробились в свет
Сквозь времени пласты и дали.
Июль, 1988г.
USA
Памяти
Ивана Занина
Сраженное болью
Дышать устает
И биться, тем более,
Сердце мое.
Ну что, чтобы было
Втерпёж нам двоим
Поделать с немилым
Мне сердцем моим?
И утром и ночью
И в полдень любой
Разит его в клочья
Нещадная боль.
Тревожит, печалит,
До дрожи лица.
Ей было начало,
Ей нету конца.
Еще не хотела
Сдаваться зима.
Рождался в метелях
За Волховом март
Все звонче глядела
На землю луна
Ей не было дела,
Что в мире война
Ее безмятежный
Бесстрастен был лик
Как тропкою снежной
Мы к доту ползли
Когда я борьбы
Непреложность постиг,
И мне не забыть -
В разорвавшийся миг
Как рухнул в момент
Дот от взрыва в ночи,
Ту боль я в обмен
И в упор получил.
И некуда деться -
Сраженьям отбой,
А в сердце - а в сердце
Осталась та боль.
Живет и сейчас,
Память зло теребя,
Со временем мчась
Вперегонки, губя.
И все ж небогата
Войне моя дань,
Вот Занин Иван, тот
Ей жизнь отдал
Разведчик мой бывший,
Тот вызнавший бой.
Ах, боль за погибших
Острее любой...
Но полное боли
Все же поет
Любовью, любовью
Сердце мое.
Памяти друга
"Рекса больше нет, Рекса больше нет..." -
крики сквозь рыдания, услышанные мной
однажды у дверей моей квартиры.
Все в мире движется любовью.
И чист и щедр ее родник.
Какая той сильней, что кровью
Роднит воистину родных?
Отмечена особой силой,
Как разных полюсов магнит,
Быть может юности, что милых
Сердца упорно единит?
А может матери к ребёнку,
В котором кровь ее течет,
Заявленная ею громко,
Когда любви возник отсчет?
Или жены - безмерной - к мужу,
Его - безудержной - к жене,
Чуть охлажденной быта стужей,
Возросшей может быть вдвойне?
Все в мире движется любовью...
Но есть меж ними лишь одна,
Что Богом видимо особо
Таинственно освящена.
Годов заботами загружен
В родной семье однажды сам
Я вдруг случайно обнаружил
Ее в глазах овчарки-пса.
Плыла рассвета в окнах завязь.
В дом на рассвете принесен,
Щенок лучил ее глазами
И так, что был я потрясен.
И целый век свой, куцый, краткий,
Он эту отдавал любовь
Кому был предан без остатка,
Кто был и с ним самим собой,
Кто и его любил любовью
Подобной, пусть была она
И сдержаннее, и суровей,
И Богом не освящена.
Все времени подвластно кругу.
В тысячелетьях скрылся век,
Когда охотники друг-другу
Открылись - Волк и Человек.
Семья вершит свой век, заучен
Давно событий ход и цвет.
Он труден ли, благополучен,
Вершит, но Рекса больше нет.
USA
Ленинградскому астроному
Николаю Александровичу Козыреву,
автору "Теории Времени"
благодаря которой были обнаружены вулканизмы на Луне,
награжденному Международной Ассоциацией Астрономов
за открытие это "Бриллиантовой Медведицей",
российскими коммунистическими сатрапами
сосланному на 10 лет в тюрьмы дальстроя
за "реакционность научных взглядов"
посвящаю...
("Биг Бэнг" - астрономическая теория Большого Взрыва
из которой вытекает, что Вселенная появилась
в результате единого акта творения.)
БИГ БЭНГ
Не сожалеть о нем - благодарить
Нам каждый миг ушедший в вечность надо.
Он бытия связующая нить,
Ее прядущим за труды награда.
Тогда его возникла суть и вязь,
Там бытие и зачалось победно,
Где некогда Вселенную потряс
Органный гул Великого Биг Бэнга.
И духом, плотью, сущностью его,
Частицею живой Большого Взрыва
Мы путь вершим в Ничто из Ничего
Послушны чувств и разума порывам.
Тот путь красивым словом назван - Жизнь.
Пускай легка она, пусть жжет жестоко,
Ты ткань ее без устали вяжи,
Вложись в тебе отпущенные сроки.
Спасибо, Бог, за то, что мы живем,
За смерть, что нас найдет - не отвертеться,
За мысли нить, что мозг усердно вьет,
За крови ток из сердца снова в сердце.
За познавать и созидать удел,
За то, что где-то родились в России,
Где и при деле были не у дел,
Спасибо, Бог, за все, за все спасибо!
USA
Я ветром исхлёстан
До самых костей
На бензопогоста
Колонке-кресте,
Где в горла машин
Заливаю бензин
В одной из больших
Моих каторжных зим.
А где-то вдали
Как дымящийся факт,
И теплый залив,
И горячий асфальт,
И ног на песке
Остывающий след
Чужих, не в тоске
Убывающих лет.
Сквозь солнца восход
И зенит и закат,
И времени ход,
Что изогнут, покат,
Плести - и упорно,
Не свить и в века
Из лавра и тёрна
Тяжесть венка.
USA
"Дружба, дар дружбы, это талант, данный не всем".
Лариса Гатова, "Этюды о дружбе".
Недугов на планете и не счесть.
Но горше нет, острее нет недуга
Из раннее известных, и что есть
Сегодня, как недуг тоска по другу.
Подослана насмешливой судьбой,
И исподволь, не вызвать бы испуга,
В меня вошла навеки эта боль,
В меня вошел недуг тоска по другу...
Пускай ты целиком отдался весь
Труду ли, творчеству, любви к подруге,
Все нипочем ему, всегда он здесь,
В душе твоей, недуг тоска по другу.
Есть у меня товарищ, Рекс, навек
Он предан мне, породы он известной,
Но только пёс он, а не человек,
И друг он молчаливый, бессловесный.
Луне все также в небе плыть и плыть,
Земных существ бесстрастно жизнь итожа...
Мой пёс умеет лишь по-волчьи выть,
Как чует боль, что грудь мою тревожит.
И знаю я, мне встретится беда -
В тяжелое, жестокое мгновенье,
Он жизнь свою стремительно отдаст
За взгляд один мой, ищущий спасенья.
Вот так и я - когда б она к друзьям
Вдруг заявилась, не искал бы брода.
Что вой, мой пёс? Унять им боль нельзя.
Нам, людям бы, дружок, твои невзгоды.
Мы с ним прижились вместе в стороне,
Где солнце в полдень - фары в полночь светят.
И зябко на душе, и дождь в окне,
И некому прочесть стихи вот эти.
У россиян из грусти выход - пить.
Пьют все - кто учит, лечит, рубит уголь.
В вине мы можем горе утопить.
В вине не утопить тоски по другу.
Я помню бой, удар горячий в грудь,
Уже из снега саван шьёт мне вьюга,
Уже и мрак, уже и не вздохнуть,
Но в том бою мы были вместе с другом.
Как мужества таилось много в нем -
В нем росту только было маловато...
На самолётной лыже, под огнем,
Он дотащил меня до медсанбата.
А сам вернулся в бой - тяжелый бой,
Где наших сжали, охвативши туго,
Где и погиб, прикрыв опять собой
Кого-то потому, что мог быть другом.
А я живу, а я стихи пишу,
Верчусь по жизни замкнутому кругу,
Как кукла заводная, клоун, шут,
Затем, что нет со мною рядом друга.
Надменной и насмешливой судьбой
Ты обречен на тленье - не горение,
И будешь тлеть, и вот он, пред тобой -
Этап бездружьей жизни этой, тления...
Так в ход судьбы вникая, в эпилог,
Всю жизнь вспоминая почему-то,
Летит к земле в последний раз пилот,
Запутавшийся в стропах парашюта.
О как мудры законы бытия,
Движения материи извечной.
По ним живу и им подвластен я,
Но время - я надеюсь - быстротечно.
Моя душа, когда-нибудь она
Умчится в неба дали за фрамугу
Чуть ветром приоткрытого окна...
Жаль, ей сказать - прощай - не будет друга.
Но к поселившейся среди планет,
К ней донесется как привет и помощь
Моей овчарки волчий вой по мне
С земли в луной засвеченную полночь.
USA
Стихи - откровение,
И микрофон,
И сцена, и чтение
Их - это фон
Случайный для тени
Бессонной души,
Рожденной сплетением
Стонов в тиши.
Стихи - это нежность.
И жёсткость - стихи:
В чреде неизбежность
Как в смене стихий.
Стихи - это грани
Отточенных слов:
И жалят, и ранят.
Стихи - это кровь.
Стихи - это вескость
Безудержность, честь.
В стихах есть и резкость,
И сдержанность есть.
Стихи - это игры
Ва-банк - не в лото.
Стихи - это тигры.
Ручные, притом.
Стихи - это ритм
Размер и мотив.
Я их алгоритм
Во плоть воплотил.
Стихи - это песни,
Восторги и грусть,
Стихи - это вести
Из племени Русь.
Стихи - это грозы,
Метафоров джин,
Соперники прозы,
В них ярость пружин.
Стихи - это плаха,
Рассвет голубой,
Надежды и страхи,
Смирение, боль.
Стихи - это бездна,
Скопление звёзд,
Еще не известный
Бумаге хаос,
Но в душу проникли -
И жадно пишу,
Поскольку без них
Не живу, не дышу.
Стихи есть горение,
Мысли поток,
И стихотворение
Суть и итог
Бессонниц, рассветов,
Цветов среди трав,
Признаний, обетов,
И горьких утрат.
Стихи - это разум,
И заумь - стихи.
До времени фазы
Их токов тихи.
И я как победу
Добывший в бою,
Их сущность и кредо -
Лиричность - пою!
2000
USA