Господин мой батюшка, ясный сокол любимый,
Поглядел бы ты – радость ли на исходе?
Все мне чудится, будто меня мимо
То ли дух вешний, то ль время мое проходит.
Я посмотрел бы, голубка, да утро мглисто –
Не разобрать, откудова ветер веет,
Ветер веет, ему до меня близко,
А до тебя далеко. Засыпай скорее.
Батюшка мой, свет мой, глянь, далеко ли –
Там, за горой, где солнце теплится свечкой –
Далеко ли охотнички во пустом поле
Едут-скачут, пострелять хотят, поразвлечься?
Далеко моя радость, моя девочка – чистый
Снег вкруг берез – ни следа копыт, ни пепла,
Им до тебя далеко, до меня лишь близко.
Это море зари, но смотри – не смотри на брызги,
Чтобы ты не ослепла.
Дорогой батюшка, берег, отче мой свете,
Мне расскажи, а то я что-то забыла –
Толком-то не видать, зачем на рассвете
Блещут-сверкают стрелы да копья, вилы?
Это туман проплывает, играет речка,
С веток деревьев иней сыплется малость –
Птица порхнула крыльями, вероятно,
Засыпай скорей, сон говорят, лечит,
Закрывай глаза, это тебе показалось –
Как заснешь, так и не проснешься обратно.
1.
Пересчитай не овец – слонов, поскольку слоны
Много заметней и тяжелее сбиться.
Все передумано, письма отправлены. Сны
Прочь, словно не было, медленно сквозь ресницы
Видно, как быстро на радужные цвета
Жиденький свет размывается влагой глаза.
Вдоль коридора до сестринского поста
Лампы на потолке и небо в алмазах,
Звездная россыпь, осколочки бытия.
Кадры, которых вдруг становится жалко:
Руки хирурга, белые от мытья,
Декольте сестры, перевозящей каталку –
Ярче и резче прежнего. Ты лети,
Долго ли, коротко, может, вернешься скоро.
Не забудь сосчитать на этом долгом пути
Огни сигнальные больничного коридора.
2.
Всплыв на поверхность, сознанье дает круги,
Но возвращает, и боли, с которой квиты,
Вновь проступают жаркие языки,
Неживой спины, ножевой раны открытой
Тяжесть и пристально лампа глядит с потолка,
Но непослушное дерево языка.
Медленно, медленно, но проявляясь, видна
Линия новой жизни, и вперевалку
Этот шаг, и еще. С высоты окна
Что там мерещиться – Любочка со скакалкой,
Танечка ли с мячом, но ее не зови –
Так после родов странно мечтать о любви.
Странно, но оставлять за собой навсегда
Сеточку швов, анестезийное бремя,
Двери палаты, улицы, города,
Утяжеляя шаг, убыстряя время
Вплоть до секунды, когда через много лет
Этого света вырубят яркий свет.
И – дальше. И побежать сквозь сны
По кубометрам полупустой квартиры,
Пыльным дорогам той стороны луны,
Тусклым загробным и козьим верхнего мира,
Дальше, подобно волнам и облакам,
Самым свободным, какие увидишь с пирса,
Ну же, давай, пусть будет поступь легка,
Словно Гермес обувью поделился,
Так и бежать, продолжая блаженный миг
Мышечной радости двигаться напрямик
Птичка, птичка, кто это? Это ты.
Здесь за окном ненадолго неподалеку.
Чуть подождать, и до конца темноты
Вместе с тобой дожди улетят к востоку,
Сонное утро прыгнет от края крыш
Солнечным зайцем на угадавший сонник,
Птичка, птичка, ты спишь? Ты, конечно, спишь,
С той стороны зацепившись за подоконник.
Здесь, в зазеркалье, в этой двойной пустоте,
Мы – это лишь отражение в окнах спальни,
Вот отойдешь – и нету тебя нигде,
Словно бы ты в стекле навсегда реальней.
Вглядываясь в эти призрачные черты,
Где темнота и старые рамы промокли –
То и гляди, что потоки черной воды
Брызнут в лицо, растворив оконные стекла –
Тихо вспорхнуть, лишь однажды нарушив строй
Мерного сна, за секунду до пробужденья
Вдруг ощутить, как свистнет ветер ночной,
Ирисом процветет небо, берег сиренью
Ближе к рассвету. И, навсегда уходя,
То и оставить, что кажется невозможным –
Эту весну, чему за стеной дождя
Онемевший мир удивляется осторожно.
Кабак известный. Все почти равны.
Сбежать, в привычках милой старины
На твой концертик, собранный по нитке.
Здесь ты игрок, но дивная игра
Влечет людей, как мух… et cetera,
Поскольку сами никогда не Шнитке,
Не Шуберты. Что, безусловно, жаль.
И вижу я опять мою печаль -
О, повернись – она виднее в профиль,
И, если ты похож на эфиопа,
То только потому, что серебро
Сквозь плоть твою продета не хитро –
Ты северный певец, моя отрада.
Пока поешь, другие ни гу-гу,
И, разве что немного коньяку –
Когда я здесь, другого и не надо.
Она опять с тобою - что за вид! -
Колеблется, сверкает и звенит,
Почти летит, почти плывет, подобно
Резной ладье, украшенной подробно,
В которую не сядут рыбаки –
Златая чушь на мочке у щеки!
И вот бы видеть, вдруг она на деле –
Отделится - и поплывет вдали
По дну воздухоносных сфер земли,
А мы еще и выпить не успели…
И пропадет, как в море корабли,
Но - никогда. Немного беспокоясь,
Дрожит она, и твой высокий голос
Дрожит, всплывая в сигаретный чад –
Здесь хоть топор повесь (так говорят).
И сумерки, и блеск серьги старинной,
Улыбка, что, сминая чернь щетины,
Изменит невзначай черты лица…
Привет, начало нашего конца! –
За силуэтом дорогой гитары
Я вижу день, когда и нас, усталых,
Седой Харон посадит на корму,
И вот тогда, в печали и в дыму,
Отчалим мы к неведомому краю,
Другие берега обозревая,
Где все вполне ответим за базар…
Сегодня – спой мне песню, супер-стар.
Покудова не пора – спи, тебе не еще,
По чарочкам разливать рассвет не пора,
Мария влюбилась. Вроде не горячо –
Что были здесь, не пустились прочь со двора,
Не след по синему снегу, не все цвета
Теперь поменяло небо, сто лет подряд
Спи-почивай, отчетливей лишь беда –
Мария влюбилась сызнова, говорят.
Содеялось, что и править, когда сама
Мария влюбилась – не вериться, не с руки,
Не истончился наст на склоне холма,
Не просыпайся, время прибереги
На пару часов до Утра, на два шага
До окончанья снов, как водится, клином клин,
Еще тетя Марта не выбила ни фига
Снег спозаранку из мягких белых перин,
Пока ты спишь, не шум надоевший зов
Колокола воловьего – спи веселей –
Не ветер в ивах, клинописью следов
Не разузорил ворон холсты полей,
Спи налегке, покуда рекам вода
Не вскрыла вены, синие ото сна,
Пока ты спишь и снишься мне иногда,
Пока влюблена Мария, пока весна.
«Встань у реки, смотри, как течет река – ее не поймать ни в сеть, ни
рукой,
Она безымянна, ведь имя есть лишь у ее берегов…»
БГ
Ветрено. Вечно любимый февраль в неизменном цвете –
Ждешь-не дождешься, как рассветет и тихонько высветлит
Полоску берега снег, и расскажет северный ветер,
Что зимним утром бледен и свеж город у пристани.
Шумно, тяжко влекут свои воды злые скитальцы –
Балтийские волны, словно вращая незримые мельницы,
К дальним границам неба, тверди и дальше, дальше,
Дальше, куда одна лишь мысль проникнуть осмелится:
До райских рек и темного Стикса круговращения,
Чьи берега – и только они – имеют название,
Чьи тусклые воды всегда сродни текучему времени –
Ни ясных форм тебе, ни цвета, ни очертания.
Что мне, зрящей в стекло на солнца тусклое золото,
Бегущей берегом материка к середине жизни,
На грани весны, как пел один из этого города,
На стыке стихий трех, у края хмурой отчизны?
Мне - только видеть игру воды ближе к рассвету,
В болотистый грунт по теплу врастая – иного не надо –
Тем тростником слабым, чьи стебли колышет ветер,
И треплет дождь, но об этом уже писали когда-то…
На заре и холоде выйти Из дому скоро.
Свет превращает в зеркальца все оконца,
Рыжина каштанов и это небо – мой город
В скудной улыбке поостывшего солнца,
Луч лениво скользит по стеклам, крышам,
Теми играя, которые не проснулись,
А рассветет – унесет куда-то повыше
И рог луны, и сырость утренних улиц,
Но рано, поэтому то и другое близко.
Какой мне рай различать сквозь бисер тумана
На проводах серебро! Высекает искры
Трамвай Желание, а ты, безымянный,
Лязгни дверьми и сообщи мне движенье –
Пока летишь по задворкам третьего Рима,
Врастает в нас какое-то новое время –
Тихо, тихо, медленно, неотвратимо,
И в этот час, здесь, в пустоте воскресенья,
В середине утра и в русле новой дороги
Остуди мне сердце, ветер осенний,
Проясни душу, вывери эти строки,
Как выбираешь путь из всех самый верный,
Паруса ладьи разверни ширОко,
Чтобы плыть по людскому морю легко и лепо,
Следуя дню сквозь минуты, сутки, недели,
Долго жмурясь от света, глазам не веря,
Поглядеть туда, в разросшийся купол неба,
Крытый хлопком ветреного апреля.
Средь этой осени глубокой,
Что дразнит слух и видит око
Я для себя приберегу:
Траву и небо, ветер вольный,
Печальные холмы и волны,
И ржавый челн на берегу.
Что вдруг велит ступить в дорогу,
Какую стелет понемногу
В дождях угасшая листва?
Ты здесь, надев перед гостиной
С тесьмою тапки и личнину
Смирения и торжества,
Пойдешь бродить от двери к двери,
Глядя в окошки на деревьев
Заиндевевшие стволы,
На лес и дол - бледны, как прежде,
И каждый куст рояль содержит,
Молчанья полный до поры.
В те дни, во времени беспечном
Все были живы. И, конечно,
Был каждый выпить не дурак,
Из тех, что на порог ступали,
И в час веселья в этом зале
Звенел хрусталь, горел очаг,
Но дерева склонили выи,
Где, говорю, снега былые? -
Все пусто. Лишь туман окрест
Маячит сыростью морозной.
Ты, дух лукавый и серьезный,
Бессменный стражник этих мест,
Храни печаль, храни отраду -
Пусть лес щебечет за оградой,
Пусть будет речь Оки слышна -
Я здесь останусь. Разреши мне
Смотреть на стынь полей предзимних
Из венецийского окна.
С перрона вниз и вверх по лестнице -
(Приехать бы), противодействию
Любое действие равно.
Костры и дождь. Открыть окно
В листву и тишину, где сутками
Дает круги по всей округе
Звук - простветление минутное -
Се тихий шум дождя занудного,
Фоно рассохшегося звуки.
Се дым отечества любезного…
Вернуться бы. Ну да, неплохо
Приехать, скажем, дней на несколько.
Пока отец в командировке,
Мы б с матерью ничё не делали -
Смотреть в окно, кормить синицу,
Живущую напротив дерева
За стеклами. Да, воротиться,
Я говорю, к забытой древности.
Бетховена «К Элизе» - слышишь? -
Играет кто-то. Ну, приехать бы -
Тогда и тополь был пониже,
Поменьше мне. Теперь над кронами,
Других дерев гораздо выше,
Вознес главою непокорною
Все ветви к черепичной крыше,
Который день (ему без разницы)
Дырявя небосвод ненастный...
Я снова слышу - приезжай сюда,
Беги обратно понапрасну,
Где шум дождя и капли россыпью,
Скрипит рояль - играет ящик
Элегию ушедшей осени,
Забытой прелестью горчащей
Потянет от костра окрестного,
Чуть в нашу степь порывы ветра.
Ступай. Не форвардом, но реверсом
На двадцать лет, на десять метров.
Пройду
Через кордон ментов, дающих тебе добро,
Сквозь орду
Медные трубы, огонь и воду метро,
Путаясь и скорбя,
Что нельзя назад и зачем вперед, продолжается шоу, труба зовет,
Слышишь? Это тебя.
Это тебя теперь проводницы строгие
Здесь, у конца и края
Ждут, всем тамбуром в слабые легкие
Дымный сумрак вплетая,
Это тебе пути развернутся рельсами
И один из соседей
Вдруг гагариным зычно скажет: поехали! –
И он, наконец, поедет,
Сдвинется, переступит литыми колесами,
Пустит свисток протяжно,
Дунет к насыпи снежной россыпью,
Обернеться неважным,
Все, что мне казалось достаточным -
Смотри, смотри, отключив мобильный,
В окно, где частые полустаночки
Мелькаю кадрами фильма,
Лети, лети, громыхая колесами,
Нам кажеться, словно детям,
Что не к другим каким, а к себе, обновленному,
И выходит, что к смерти.
Если мне никогда еще не увидеть этого:
Дев деревенских ранних,
Мужичков бойких, чаю согретого
На угольках в титане,
На привокзальной скорого торжища:
Зрящей копченым оком
Рыбы, кастрюль картошечки
С маслицем и укропом,
И нельзя скорей, ползя у земли по темени,
Встроиться вглубь столетий
Кадрами зимних дней в этом холодном времени,
Дубль два эпизод третий,
Если вдруг отберут на зренье лицензию или какую квитанцию
Братья Люмьер и иже
С ними, если поезд к заветной станции
Не подбереться поближе,
Не позовет двумя протяжными криками,
Голосом трубным, громким,
Господи, переверни пластинку и
Останови киносъемку.
«Водой на небо»
(Джойс, Улисс)
Где случилось, я забыла, все равно, где это было,
Выбирай себе страну.
Раз пошли ее солдаты, и безусы, и брадаты
На далекую войну.
Много люду, женщин разных, что к глазам своим прекрасным
Прижимали белый плат,
Громко марши отыграли: уж послали, так послали,
Как по -русски говорят.
Ты гляди, какие мэны, как они проникновенны,
Как они чеканят шаг -
Дружно, четко, по старинке зашнурованы ботинки,
Ветерок взвивает флаг.
Как идут - мороз по коже! - ладно пригнана одежа,
Стан в струну, а взгляд в упор,
Все сильны и все тверезы, все как есть головорезы,
Все равны, как на подбор,
Ты гляди, коль есть охота: и морская, и пехота,
Любо-дорого смотреть.
Не дождется дама друга, станет каждому супруга
Нестареющая смерть.
И не хочется ребятам, но закончится когда-то
Долгий путь, короткий век,
Вертолеты, словно бесы, небеса ломают (здеся
Вагнеровский саундтрек).
Одному из них не спится, все смотреть через границу,
Долго вглядываться в тьму.
Он ребенок был упрямый, но его любила мама,
Пела песенки ему:
Спи, сынок, усни, родной,
Под высокою горой,
Где река бежит, играя и волною челн качает,
Словно чью-то колыбель,
Где у медленного края тихо дремлют птичьи стаи
И водой наносит мель,
Отражается высокий месяц в зарослях осоки,
Звезд серебряных венки,
Как зверье в большие клети, ловят рыб в ночные сети
Удалые рыбаки.
Спи, усни, коль станет так,
Будешь ты, сынок, рыбак.
Где-то мы читали это: день прошел - и разом нету
Злых, веселых, молодых.
Вот Господень полон невод, повлекли к седьмому небу,
Душ ловцы встречают их.
И не те, как есть старинны, а которым жить бы длинно
Не один, а целый взвод.
Вслед военному оркестру ветер северный, железный
Тихо песню пропоет:
Спи, сынок, усни, родной,
Между небом и землей
Никогда тебя не будет, на рассвете залп орудий,
В воду свечечку, венок.
Пусть вода тебя укроет, под холодною волною
Тихо, крепко спи, сынок.
И то сказать, без следа не прошло совсем:
Времени пролилось, череду продлило.
Я торопилась тебя найти. Почему, зачем?
Наверное, рассказать я что-то забыла
Тебе, но подводит память, не вспомнить слов,
Не разглядеть теперь, напрягая зренье,
Сколько к тебе навстречу моих шагов
Сделано было вдоль рек, времен и строений,
Что я искала – долго, долго, светло,
Не слишком зная, к чему мне все это надо:
Искать тебя в каждом дне, в суете метро,
Среди толпы на перекрестках шумного града…
И поиски эти – снова и без конца –
Мне были словно дороги самой дороже:
Не этот ли дивный голос? Черты лица
Временем изменились? Увяли, может?
Сколько терпенья, чтобы вглядеться: ты?
Забыть на миг, что нынче – май или август.
Переживая долгую боль пустоты,
Я искала тебя. Десятилетье промчалось
В дороге. И пришла, наконец, пора:
В осенних сумерках, в первый сентябрьский вечер
Сказали мне, что ты вчера умерла.
Никогда теперь я тебя не встречу.
Покидая знакомый берег из этих дней
Неизбежной осени, вовсе не каждая птица
Отлетев, возвысившись до дорог журавлей
Обернется обратно. Даже моя синица,
Даром, что птах ручных до фига, одно
Все щебечет, болезная: улететь, уехать,
Все чирикает, маленькая, через окно
Ощущая крылами шорох раннего снега.
В этом доме, куда вернуться – как умереть,
Звякают чайные, дребезжит из крана,
Ходики скачут, не одолев расстояний,
Тает дымок, оплавленной ровно на треть
Вечной цигарки деда, и полосой
Падает свет сквозь дуги венского стула,
Вот и к столу позвали, и темной, густой,
К вечернему чаю заварки в небо плеснули,
Чтоб оттенить облака напротив…На полном ходу
Лязгают дни эшелоном в грядущее: куцым,
Молодым птенцом вдруг встроиться в их череду,
Неумелым крылом от времени оттолкнуться,
Чтоб никогда – никогда. Это проба пера,
На беду и прочность, и – это сон, дорогая,
Это полет над городом. Нам пора
Долететь за минуту до остановки трамвая,
Уловив краем глаза, как долго длится стена,
С надписью синей краской «марина-дура»,
Как на втором этаже в желтом кубе окна,
Крутится – вертится шар голубой абажура,
И взлететь насовсем, остаться бы в этом сне,
Но, из подъездной двери, синицу в руце
Крепко зажав, ступить под вечерний снег,
На пороге века силясь не обернуться…
«Я сама была такою триста лет тому назад»
черепаха Тортилла
Закрывайте, люди, глазки, это присказка, не сказка,
Ровный звон, напев зурны.
Раз пошла я на кладбИще, поискать, что люди ищут:
И печали, и вины,
Вспоминать, какими были те, которых уложили
В землю, бурую кровать.
Я пришла сюда для дела: рассказать, что солнце село,
Тихо горе горевать,
Вопрошать, за что воздастся, словно датский принц несчастный:
Что – заснуть и видеть сны?
Что потом? И было странно, что стою среди тумана,
Сумерек и тишины.
Вот тогда в тиши осенней ветер тронулся, и тени
Зашушукались сперва,
После, как сказали слово, ровно зашумели, словно
Закричали дерева,
Сквозь волну с кудрявой зыбью показалась морда рыбья,
Каркнул ворон на сосне:
- Все подвластно превращеньям, но не душ преображенье,
А закон Лавуазье
Сообщает телу тленье, веществу передвиженье
В сердце недр, в небесный свод,
Раньше были человеки, а теперь поля и реки,
Сфер и тверди хоровод.
И глаза свои открыли, встрепенулись, те что были
Раньше живы, и тогда
Все вокруг запели хором: - Мы теперь леса и горы,
Птицы, ветер и вода.
Весели себя любовью или слабое здоровье
Сторожи года подряд,
Для душевного полета сочиняй слова и ноты,
Плачь и смейся невпопад,
Пусть дорогу ищет сердце, но единственная дверца –
Крышка гроба впереди,
А которых, как соломку смерть махнет себе в котомку,
Дева, заново роди.
Видишь – мы свое успели, родились и постарели,
И сюда – за серый край,
Век недолог, бренно тело, как ты, дева, ни хотела б,
Нами будешь, так и знай.
Как они допели только, все в единый миг умолкло:
Шум ветвей, биенье крыл,
Берег, вьющийся над речкой, тут как тут небесной свечкой
Белый месяц осветил,
И пошла до дома еле, а когда я на постели
Прилегла увидеть сны,
Надо мною зазвенели, что малютке в колыбели
Шум деревьев, плеск волны.
Вспоминай, вспоминай, рассказывай, говори.
Пусть выльется все словами: как это тело
Не знавшее толком ни сладости от любви,
Ни от войны усталости, отболело
И превратилось в мертвое. И как мал
Был отрезок пути, что пролегал до арыка,
Вспоминай, как некрасиво он умирал,
И все, что было вокруг, чернело от крика,
Словно бы нЕ человек там лежал, но зверь,
Где днем спустя ишАчки месили глину,
И ветром сытая смерть отворяла дверь,
Впуская прицел луны и вой муэдзина,
Как морщил штабной генерал, становясь во фрунт
Место одно, и больничные злые недели…
Ком а ля гер,
Те самые десять секунд,
Что тело от ран и тьму от света отделят –
О них не жалей, так надо. Он, а не ты.
Все наши – те, что кукушка нам прокричала,
Придет черед и прозрачный бог пустоты
Клепсидру дней уже не твоих заведет сначала.
Пусти, солдатик, своей минуты дождись,
Как ты своих дожидался. Живи, солдатик:
Водяное время твою длинную жизнь
Все равно смерти истратит.
Штамп в паспорте. Еще вернусь
Сюда по памяти. Порядок.
…Вдохнуть, почувствовать на вкус,
Как воздух предосенний сладок,
Как дым, плывущий сквозь листву,
Горчит. Ржавеющее средство
Припарковать, ступить в траву,
И посмотреть, но наконец-то
Вверх! И бывалая джинса
Едва ли защитит от ветра.
Твои льняные небеса,
Наматывая километры
На солнца круг, издалека
Плывут, и вдоль дороги длинной
И стаи птиц, и облака –
Бегом над русскою равниной
1.
Вдоль по улице улица не видна,
Путь не долог, да кривоват оставлен,
Глядя на ночь, и новая темнота полна
До небес, до того, обратного дна
Перезвонами медленного Переславля.
В русских дома вдоль дорог поставлены в ряд,
Словно тыщу лет тому бревно ко бревну,
И козы, как кошки, туда-сюда, где хотят,
И сирень в стекло стучится впустить луну.
Чем крепче сумерки и неподвижней тишь,
Тем свет желтей из окон льется в траву
(Темна от обильной влаги), пока не спишь,
Не гнутся деревья и не шумит камыш,
Но долгий ливень, перебирая листву,
Слова твои всякие разные переберет,
Оставив самую малость, на какую без слез
Не взглянешь и рифмы протянет нить,
Пустит быстрее время, ключи найдет
Открыть небесные створки для ясных звезд,
Отомкнуть губы, чтобы могла говорить.
2.
Теперь, говорю, другой, но далек от прозы.
Еще мне его почуять, как может губы
Высушить и заставить слово сказать просто,
Словно с берега отпускаешь лодку к волне упругой.
Он мягкий, юго-восточный, приведший грозы,
В фортку дохнет легко, на столе бумаги
Растреплет - смотри, как ввалится синий воздух
К ногам гремучей смесью любви и влаги –
Взорвись, мое пространство, чтоб легче пелось,
Чтоб было о чем мне вспомнить, как буду старше,
Покуда мне не пора и моя зрелость
Граница между прошлым и настоящим,
И вьется тьма, и башку мне кружит до рвоты
Сирени запах, и слышится до рассвета:
Шумит дождь в молодых листьях, еще что-то,
Что никогда не бывает явным в начале лета.
Останься мне, ощущенье упругой кожи,
Еще мне почуять свежесть этой кромешной,
Горчащей кровь, сумасшедшей, горячей ночи,
А она сторожит тьму, ворожит нежно,
А она бередит память, отпустить не хочет…
(Терезе)
1.
Лес оголён. Бриз
Холодней стал. Стаи
Улетевших птиц
Миражи всюду пооставляли,
Чудится мне их крик – скорей!
Звук всплеска
Вторит шуму ветвей
Опустевшего перелеска.
Это дождь. Это док.
Родильная кораблей, хороших и разных.
Запах рыбы. Поток
Речи со множеством мягких гласных,
Тяжкие облака над рекой.
Как бы не просквозило.
Откуда ветер такой? –
Никак, серый, набрался силы,
Пролетая быстрей
Фанерой над неважно какой столицей.
Закутайся потеплей.
А то еще простудиться.
Крутить флюгера, играть
Колоколами. В городе тесном,
Переходящим в морскую гладь
(Анно домини тыща двести),
Не задержится, не лови.
Летит, куда не достанет зренье,
Неважно – в область любви
Или пониженного давленья.
Как погаснут огни,
В сумерках, ближе к ночи,
Давай к дороге, глотни
Ветра. Если захочешь,
Как выйдем за дверь,
В убегающем свете
Солнца, только теперь
Можно его заметить.
Как летит, дребезжа,
В дисках дорожных знаков,
Всхлипывая и дрожа,
Словно бы недоплакал.
2.
Долго ли далеко. Вода
Догоняет, но на песке сухо.
Звуки шагов. Всегда
Будут жить в этих летних туфлях
Крупинки песка, хвоЯ.
Поворачивает спину к ветру
Вылинявшая земля,
И гребень дюн светлых,
(Переходящих в морскую гладь,
В темное рыбье царство),
Уходит – не удержать
Из памяти, из пространства,
Хоть повторяй – не отдам.
И, вроде бы недалёко,
Но к другим берегам,
К западу от востока,
К западу от востока.
Чем далее, тем больней.
Вспоминать кропотливо,
Как холодит ручей
И на холме ивы,
Как свежа тишина,
Стынущая у порога.
Маленькая страна,
Тихая, светлая недотрога,
Лодкою без весла
Так и не зная дома,
К берегу отплыла:
От одного к другому.
От одного к другому.
Словно бы навсегда уметь различать голоса, блики,
По дням разбирать, по складам, как в рукописной книге...
Тополя не беда, беда ветви берез и ивы.
В тусклые холода, когда лес становится мертвым,
Подле огня, бегущего красной гривой
По стеблям травы, ведьминым метлам
Неживых, повторю, деревьев, между вчера и завтра
Я здесь, радость ли мне, беда ли –
Я здесь на одну всего жизнь, но словно
Бы навсегда, не знать, что короткий, краткий
Кусок пространства, что для меня Мойры наткали,
Где свет собирается вкруг жаровни.
Что там - у порога дома, за шаг, у края,
Если ступить за грань янтарного круга?
Должно тьма бесится озорная,
Подпевая северному, да мельник – вьюга
Серебро белое завивает:
Как уляжется, скрывни луны круглой
Сдвинуть вправо, добавив месяцу яркости. Я здесь
Торопить времена, теребить в очаге угли,
Чтобы мне не беда вишня, яблоня, не беда вереск.
В комнате дня, где зима белой зверью
Сторожит, гляди, как творят анфиладу годы,
Потому мне беда, что смерть стоит там, за дверью:
Я выхожу в другую, а она в эту входит.
Не беда дягиль речной, не беда верба, левкои,
Лепет листьев давно ушедшего лета, скоро
Она идет: все быстрей, быстрей по пятам за мною –
Встретимся с нею там, в конце коридора
Я в галерее этой дольше – она ближе,
Музыка тише, мельче снежок проседью
Сыплется на поля белые, гулкие.
Время бежит не сбиваясь, оглянешься: что там пишут
Вилами по воде аки веслом посуху,
Ветками по волне ветра, буквами…
Что там за огонь все зовет, манит меня,
Между стволов лесных золотую нить
Протягивая, усталого путника и коня
Сокрушая сбиться с дороги, путь изменить?
Что там? Не знаю, никто другой не поймет.
Может, поставив свечку перед окном,
Свое мечтая, дева песню поет,
Косы гребнем расчесывая перед сном.
Пахнет теплом и кислым хлебом жилье.
ВинА нагрели. Летят мотыльки на свет.
Мой конь подойдет к двери, звякнет цевье…
А, может, и нет.
Зреет бледный туман, расступается лес,
Дрожит огонек неверный, горит сквозь тьму.
Что это? Дух ли недобрый, полынный бес
Зовет, зовет сойти с дороги к нему?
Должно быть, адский там пламень, а не свечИ,
Темен ждущий меня, а конь его блед –
Проглотит резво, глазом сверкнув в ночи…
А, может, и нет.
И смотрят мне в спину мерцающее и луна.
А может, пронзая темень и тишину,
Горит моя путеводная, это она
Ведет меня сквозь сумрачную страну,
И там, у края, где горизонт, где даль,
Средь сонма звезд и круга ярких планет
Светит звезда-отрада, звезда-печаль…
А, может, и нет.
Если
Спустится к скалам сырым от холма к тебе, к Понту,
Подобрав подол, ободрав руки о злой кустарник,
Увидеть можно, что ты творишь игрою.
Пресной
Воды здесь не сыщешь в радиусе горизонта –
Столько соли наварено в этой варне,
Что много пудов могли б разделить с тобою,
Чтобы друг друга лучше узнать. Никогда граница
Помехой не будет, хотя на краю державы
Стоит стража,
Увидеть тебя хочет, к тебе стремится
Всякий герой на пороге дней величавых,
Вот и я туда же.
Я потом, после вспомню игру такую,
Отличную от других игр виртуальных:
Чтобы стать ближе
Прижму раковину к другой – ушную
К ионической, закрученной по спирали,
И тебя услышу,
И пока ты со мной, ничего не надобно, кроме
Твоего шума. Переверни волну, как страницу –
Движеньем нагретую кожу влага остудит,
Рваная ткань ее плеснет на ладони,
Грянет прибой, заплачет морская птица,
Прошлое не повториться, уже не будет
Мне видно, как ты играешь. Тебе, море,
Говорю прощай и, отступая в сторону суши,
Меняю песок на дерн. Ухожу скоро.
Оставь мне в воздухе соли – вдохну поглубже.
Оставь мне горечи йодной, едкой. До срока
Новой встречи с тобой ничего не найти мне лучше –
Земные пейзажи тебе всегда проиграют.
Заветрило. Слезы суши, сирокко,
Неземные твои позывные замкни на ключик,
Злато-серебро на поверхности перебирая.
Тьфу, пропасть! Натолкнуться в темноте
На чью-то обувь и велосипеды
Немудрено в такой-то тесноте,
И лампу поискать бы у соседа!
Драконов позовут мои шаги.
Ах, вы не спите, ах – теперь не спите?
Здесь третьи сутки не видать ни зги,
А против двери ваши ж сапоги –
Попробуйте тут сами не гремите!
Мы всю смешную жизнь, как и теперь
Прокладываем путь в свои мытарства
Меж раковинкой дома (створка – дверь)
И морем безразличного пространства,
Где люди к шуму твоему глухи.
Сюда тихонько время в час отлива
Смывает лыжи – варежки – стихи –
Осколки наших жизней торопливых.
Сюда, хоть говорят - не выносить,
Выносят просто ужас, сколько сору,
Но дай мне, небо, иногда ступить
В чистилище старинных коридоров,
Где, несмотря на темноту и хлам
Всегда неспешно вытирают ноги,
И входят в дом, как будто в Божий Храм,
И обувь оставляют на пороге,
Не множа список собственных потерь,
Включая тех, кому еще не спится…
Пойду, пожалуй, и закрою дверь,
А то соседка сквозняка боится.
Ну, здравствуй, бог серебристый, всего живого отец,
Забравший зелень у дола, свободу у юркой птицы,
Что скажешь мне, неказистой, решившейся наконец,
Припасть к твоему подолу, за краешек зацепиться?
Что прячешь в долгой пучине, где сумрачный Царь Морской
Гремит чешуей железной, русалкам мозги полощет?
Как жаль – далеко в пустыне, что ждет меня за спиной,
Рассказывать бесполезно, никто поверить не хочет
В игру твоего простора, где пляшут волны, звеня,
Бьющиеся подробно на знаки в этой тетради,
Бей в бубны, смейся, повтора не требуя от меня:
Для песни, тебе подобной, мне слов в языке не хватит.
Здесь шум прибоя и блёсток рассыпавшихся хоровод.
Неужто и мне, ослепшей, дашь горсть с собою в дорогу?
И под крылом самолета о чем-то тихо споет
Зеленое, небу навстречу светлеющее понемногу…
Написать письмо, потратив несколько слов.
Как принято у продвинутых юзеров
Набрать пароль, купив проездной билет
В пространство Нета, которого в мире нет.
Жужжит в ночи словесное веретено,
Не молчи, напиши мне письмо. Оно,
Коль повезет ему, превратится в стих
На хорошем русском, наследнике дней былых.
Вот и осень подула хладом, костры теребя,
Вгоняя овечьим стадом в огонь листву,
Хочу писать, как ты и лучше тебя,
Про море и неприкаянную синеву,
Про ненависти и любови. Как бес, в ребро
Стучит сердечная мышца, моя строка
Вбирает стук, как вбирает в себя река
Октябрьских дождей бесполезное серебро.
Слышишь ли ты меня в полночной сети?
Крадется время. Качает усталый стрим.
В Зазеркальи, которое на двоих,
Мониторов и полушарий, с мышью в горсти,
Доживем до завтра. Допишем. Договорим.
В этот мир кто сегодня цветы принес?
Ветвь над столом. Эффектно.
Ассистентка ответила на довольно простой вопрос
Быстро и некорректно.
Пока не шесть, не условный рефлекс, не труба,
Прикрыв усталые веки,
Работают в креслах, куда занесла судьба
Железные дровосеки.
Они не знают, какая тебе беда
Думать о чем-то другом до этого срока,
Ограничимся пока податливыми навсегда
Клавишами лэптопа.
В огромных окнах плывет закат,
И прямо под нами
С рациями в кулаках молчаливо стоят
У входа в некрополь, словно у царских врат,
Анубисы с песьими головами.
Пройдя сквозь них в теплый туман любви
О дне сегодняшнем уже мысля, как о вчерашнем,
Остановись – и рецепторами улови
Салатовый дым ветвей у подножия башен,
Ты, нездешний, как слово не выбирай,
Все равно будешь выглядеть очень глупо,
(Блещут по сторонам дороги, ведущей в рай
Слева младая лазурь, справа старинный пурпур),
И, наконец услышав «до завтра, я ухожу»
Постарайся все же не выдать дрожи:
- Может, по кофе где-нибудь здесь, внизу?
-Спасибо, давайте…позже.
Что смотришь ты на меня, звезда,
Застрявшая в бледном небе высоком?
Кем ты приставлена навсегда
Следить внимательно и однооко?
Под хладной мглою такая тишь –
Вестимо, никто не мчится, не скачет,
В апрельских сумерках я и мышь
Мерзнем за окнами темной дачи,
А это значит – почти нигде.
Скрипнув по стареньким половицам,
Нашарив нужное в темноте,
Затеплишь свечку, твою сестрицу.
Тебе, златая, лишь бы летать,
А здесь, над пламенем, что крылато,
Прогреешь пальцы, можно читать –
Все больше толку, чем от тебя – то.
К раскрытой книге под сквозняком
Трепещущее клонится пламя,
Расходится в воздухе золотом
Свет концентрическими кругами,
Как не дано твоему лучу,
Контуры всех вещей повторяя.
И, когда я одну из вас погашу,
До рассвета будет светить другая.
Громче других орали родившись трудно
Что сон досмотреть не дали ярко и неуютно
Успокоились познакомившись с собственными руками
Вплыли тихонько в детство где дни плетутся веками
А после на голосок сменили невнятный лепет
Запомнили и звонок и первосентябрьский трепет
Долго считались маленькими а все равно как большие
Гордились платочком аленьким висящим на тонкой вые
На чопорном выпускном все время смеялись
С раскрытым окном под теплым дождем целовались
Пахло сиренью и под вальсок старинный
Окутывали колени волнами крепдешина
А после все плакали больше плакали когда рожали
Плакали когда своих на войну провожали
Плакали когда почтальона видели на пороге
Плакали встречая не всех ушедших по той дороге
А тех кого встретили ощущали всей рано высохшей кожей
Работали лошадьми сначала и после как лошади тоже
Из дому а что делать святых вовне выносили
Всуе не верили никому не боялись и не просили
Не забывали своих любя и соседям здасьте
Ощущая внутри себя совсем не куцее счастье
А на пенсии как посвободнее просыпалися спозаранку
Куда так рано сегодня в аптеку за валерьянкой
И хлеба купить в открывшемся гастрономе
Иль как это в супермаркете там надпись висит на доме
Болели в испарине стали к привычкам строже
Привыкли считаться старенькими жаловались молодежи
Что вот де внимания мало и все остальное такое
Что пенсия небольшая и вообще небольшое
Пространство и время оставшееся до срока
Что вот бы ногу - то в стремя да вешние дни далеко…
…И вдруг ощутить тяжелые пятаки над глазами
Не успевшие наполниться до краев по себе слезами
И наконец отдохнуть чтобы душа крылата
Пустилась в обратный путь а может еще куда – то
Громче других орали родившись трудно…
Попробую про тебя без ура троекратно.
Когда все собраны камни, все карты биты,
Как глупый голубь, всегда пытаюсь в обратный,
Хотя теперь дороги вовне открыты.
Тоскливая моя родина и отрада,
Прикованная ко мне, словно цепью – псина,
Зачем ты держишь, темно и невыносимо,
Сырая земля, за что мне тебя так надо?
За горечь старой травы на исходе лета?
За то, что люди здесь из другого теста?
Люблю тебя не за это (хотя за это),
А просто много тебя, хватит мне места
Для моего – пускай не скорого – гроба,
Придет черед, и мое тщедушное тело
Опустят вниз, в твою большую утробу,
Как долг траве и животным, каких я съела.
И стану тобой, то есть другого цвета,
Увижу, согласно россказням чьи-то лица,
Приснюсь родным. А что до души бессмертной,
Пускай в здешнем воздухе, как в раю растворится.
Тогда и будут раскрыты любые двери,
(Но лишь одна навсегда закроется перед нами)
И зацветет дубовое небо над головами,
И мне ль говорить об этом? Одно лишь верно,
Что лягу в тебя не порошком серым,
Но мертвой плотью, с кожею и костями.
Убегу от себя самой, берегущей года.
Что с возу упало, то было, да все прошло,
Но ты, смотри, не забудь, ты помни всегда,
Куда нас на отмель из глубины занесло.
И как не помнить - у мамы лик просветлен:
Сядь на дорожку, детка, съешь пирожок,
Но зрело утро и ветер сирых времен,
Качая ветки, ныл в путевой рожок,
Сгущалось время, когда была не у дел,
По крайней мере, словесных, в множество лет:
Учебник, немного солнца, больничный мел –
У каждого свой набор любимых календ.
И столько молитво-секунд унеслось к богам,
Под звездный купол общего шапито,
Пока дошло, что, писать – дозволено нам!
За это и выпьем, Юпитер ты или кто.
Шагами легионера входи в буфет
Пусть там наперед чего–то знать не дано,
Звени нам, лира, сегодня и дамам привет! –
Цеди, Левконоя, дальше свое вино.
Промачивай горло, скажет любой пиит,
Что это истина льется влагой в стекло.
Помалкивай твердо. Стихами не будешь сыт –
Поэтов, как дев, ненадежное ремесло.
А посему, толкая наружу дверь,
В простор, где дни колеблются, как весы,
Лови ты слова живые – твори теперь,
Протягивай нитку звонкую сквозь часы
Печален ли, весел, легко тебе или болит –
Пускай чернила сыщутся для пера,
Свинья не съест и Бог, не выдав, простит,
Оставив огрызок времени за вчера.
Устам твоим
Моя любовь противна,
Я повсюду предан им.
Хоть не любим,
Под этой властью дивной
Я тобою одержим.
Генрих Фон Морунген. 13 век. Поэзия миннезингеров.
И день был тогда подарком, и солнце сияло,
Но время пришло печалиться над судьбою:
Цвела моя радость ярко, и вот увяла,
Была любовь – теперь ее нет со мною.
Где дни, когда смел я был и Она любила?
Стремлюсь быть твердым и разум ставлю на стражу,
Но Бог свидетель – увы, я забыть не в силах
Прохладу губ, утолявших любую жажду,
Очей веселье, тепло чудесной улыбки
(Любому мужу узреть ее – испытанье),
Узость ладони, изящество шеи гибкой…
Что я, несчастный, проведаю? Вновь молчанье?
Пока дышу, и страсть моя не остыла
Восторг и горечь нещадно мне сердце ранят.
Простит ли Она меня? Будет ли милой?
Иль равнодушно мимо пройдет, не взглянет?
Здесь, на серых холмах под красной луною,
Где кони злы и люди мои устали,
Как кровью, что горлом идет, истекая любовью,
Печалясь, плача, борясь с собой, изнывая,
Под небом черным, безумец, вновь повторяю:
Избавь от медленной казни, уйми же жало,
Убей или дай напиться. Смотри – умираю.
Душа все равно твоя, как бы ни стало.
Такая жара бывает
В городе. Но чтобы в этом?
Сухое пространство тает
Июньским зноем прогрето,
Качаются в мерной зыби
Деревья начала лета
И люди, дыша, как рыбы.
Летит вдогонку за ветром
Цвет тополя. Сообразно
Огранке стен и карнизов
Здесь мир подметён квадратно
Метлой городского бриза.
Здесь строки в бокалах студят
Поэты поздних течений,
Снуют молодые люди
Ища себе приключений,
И - тоненькие былинки –
Красотки с копченым телом,
Как сельди на рыбном рынке
В Хересе-де ла-Фронтера
Как будто заняты делом,
Но времени им в избытке
До ночи… Кого и нету
Здесь, в этой игре без правил!
(Где мелкий смирится с чем – то,
А важный галстук поправит).
И не сбавляя скорость
Вкруг площади темно-красной
Вращается мегаполис
Меняется ежечасно,
И злит магистральным воем
И влагой течет за ворот...
Смиряется с душным зноем
Лишь к ночи северный город.
Лишь к ночи с влагой фонтанов
Смешают радугу дети.
Чуть грустный, немного пьяный
Ты все же успеешь заметить
Как женщина, словно мелом
Черкнет наметанным глазом –
Везет вам на это дело!
Особенно долговязым.
(К полуночи жаркий ветер
Украв аромат соцветий
Окажется слишком горьким.
Светлеет за лунным бликом
Что делать мне с красным криком,
Который рвется из горла?
Нечаянно вверх продлиться,
Вспорхнет усталой синицей
В облачную прореху
И после обратно сверху
Прикатится гулким эхом
И в тишине растворится).
На улицах шумно летом –
Недалеко эстакада,
Сквозь жабры следит за светом
Кондишэн, цедя прохладу,
Когда ты выйдешь из ванны…
Теперь невозможно рано,
И юное утро пахнет
Гвоздиками и шафраном.
Где ветер мой, ветер нежный,
Который бывает часто
Как город зимой – прилежным,
Как город весной – цветастым,
Как осенью город - грустным?
Мой ветер, снег тополиный,
Плывет по улочкам узким,
Летит по проспектам длинным,
Примяв облаков перины -
Все дальше, за кольцевую,
Где старый туман в лощины
Ложится на боковую…
Соскучились глаза по белому,
Чтоб остудить зрачок натруженный
Не холодно еще, но ветрено
И темень, схваченная ветками,
Дождем и осенью простужена.
Когда же мы наденем варежки?
Над головами небо ватно
Не здесь, не здесь, а там на краешке
Дороги, длящейся обратно,
Где небеса к лесному берегу
Пришиты атмосферным фронтом.
Как растворят снежинки белые
Тугую нитку горизонта
Хочу смотреть, но ветер волнами
И нету никакого проку
Задрав главу, глядеть на облако,
Румяное с другого боку.
Здесь тишина сегодня вечером,
И, ставшие почти седыми,
Стоят на повороте к северу
Деревья в сумерках и дыме.
- Эй, птицы! Чего летите в весенней мгле?
Живете где вы, отколь берете мотив?
- Встаем и ложимся рано, живем на земле,
Работы много всегда, а день кропотлив.
- Эй, птицы цветные, а вы не ангелы, слышь?
Не ангелы, что снуют в небесах пустых?
- Да нет, мы не ангелы вовсе, чего кричишь.
Не ангелы мы, но летаем лучше иных.
- Эй, птицы! С собой возьмете меня, ай как?
Хочу я с вами в дорогу, хоть всех позади!
- Тебя и взяли б в дорогу, так ты дурак –
Летать не можешь и петь не умеешь, поди.
- Я песни выучу, враз отращу крыла,
И с вами пущусь в кочевье, с края на край.
Возьмите с собою! – Ну ладно, твоя взяла,
А ну, торопись, не мешкай. Давай, взлетай!
Мы птички Божьи,
Летим осторожно,
Личиками светлы.
Пяточки наши белы,
Невесомое тело,
Мы легки, веселы.
Мимо всех самых светлых
Звезд и свежего ветра
День и ночь напролет.
С нами вот как бывает:
Первый в дуду играет,
Второй песню поет.
Третий орлиным оком
Видит весьма далёко:
Там, внизу, на земле
Дымятся моря и суша,
Свечечки Ваши души
Теплятся в синей мгле.
И на всем белом свете
Лишь облака вот эти
Летят с нами в рай.
Ветер их в небе носит,
Хлеба они не просят,
Ну и прощай!
И первое. И белая земля.
И бег секунд, начавшихся с нуля –
Как стук колес на перегоне длинном –
Все явственней. И елка у дверей
Вдруг режет зренье зеленью ветвей
В намокшем разноцветном серпантине.
Светает. Длится время. Видит Бог,
Как я на перепутье трех дорог
Иду неспешно по дорожке скользкой,
Где ветер убегая, уходя,
Проносит нити блесткого дождя
По площади с названьем комсомольским.
А добрая и пьяная Москва
Как в те года, когда броня крепка
Была и танки наши быстры,
Выходит из подъездов поплясать,
И хитрые правители опять
Так смешивают праздничные числа,
Что встретиться – сомнительно весьма,
Когда друзей по жизни разбросало.
Тепло ли тебе, девица – зима
Стоять у Ленинградского вокзала,
Вдыхая запах чая, балыка,
Плохого спирта, хлеба, табака,
Приправленного паровозным паром?
И, может, это вовсе не вагон,
Раскрывший обе двери на перрон,
А Дед Мороз, дохнувший перегаром.