Феб и Бальдр в «одном флаконе»…
Два года молчал. Первая публикация.
Сигареток датских пачка.
Тяжких мыслей легкий гнет.
Моя вещая собачка
То танцует, то поет.
Обладая нежным слухом
Светоносной пустоты,
Он подергивает ухом
И стремглав бежит в кусты.
Стариковская услада –
Провозвестник рос и слез…
Больше ничего не надо.
Бог, супруга, сын и пес.
Он шныряет в поднебесье,
Он смышлен, как Чан Кайши,
И цветут повадки песьи
На лугах моей души.
То кометой, то воланом
Он летит, как янский лис.
Он сочувствует аланам
И страдает за Тифлис.
Медитирует по Ведам,
Сладко пьет и славно ест.
Счета нет его победам:
Жив, пока не надоест.
Феб и Бальдр в «одном флаконе»
(Как печать и партбилет),
Почивает на балконе
Совершенен, как стилет.
Усладительный проказник,
Бес, шармёр и скандалист:
Вечный праздник, вечный праздник…
Строфы падают на лист.
Ироничен и циничен
До паденья, до конца,
Занимается – двуличен –
Дрессировкою отца.
Он готов сидеть в подклети
Ради красного словца
И играет на кларнете
В «учреждениях» Творца.
Не брехун, не пустолайка,
Важен, как Палеолог,
Он гремит, как балалайка,
Сотрясая потолок.
Расступаются светила
Над святой горой Пен-лай.
Дарит маленький Аттила
Всем победоносный лай.
19 августа 2008 г.
Дорогие коллеги!
Писать стишки не такое простое и пользительное (для кармана и здоровья) занятие. Вы не поверите, но литература не просто "отражает" действительность (пусть уписаются теоретики "советской" литературы), но иногда ее модифицирует. Вот рифмованный текст, который я сложил СЕМЬ лет тому назад.
О. Кушлиной,
В. Кривулину
Коль едешь под горку, печальней
Становится жизненный крюк...
В усопшей Совдепии дальней
Отцвёл духоносный урюк.
Родное святое искусство
(Проплаченное ремесло)
Будило высокие чувства…
И нет его... В Лету снесло.
Духовность! Сисястые крали
Тугих комсомольских кровей...
Какую державу украли
У глупых её сыновей...
Суровые дяди в мундирах
Границы её стерегли,
Мочили кого-то в сортирах,
Ан млечные реки текли.
Поля колосились. В забоях
Пёр сам антрацит на–гора.
Блевали поэты в запоях
(В рассеянном свете утра).
Но всё ж отщепенцы–паскуды
С фрейдистской надеждой пропасть
Просили у Господа чуда,
Чтоб ухнула в пропасть та власть,
Что спать и дышать не давала
(Картины, стихи – под тесак).
Возмездие плана и вала:
Мы втюрились снова впросак.
Осмелюсь сказать (для проформы
На задние лапы присев):
Гебисты проводят реформы,
Как прежде «уборку» и «сев».
С трибун демократ–генералы
Торят инвестициям путь.
Все – веруют, все – либералы...
Дружок, партбилет не забудь
Во храме и на аналое
Водицей святой окропить...
Честнее и проще былое.
Порвалась сакральная нить
Меж жертвой и катом, меж гадом
И умной крылатой козой…
Нам не привыкать к камнепадам.
Опять за окном – мезозой.
Скажу – сколь возможно банальней –
Жизнь – фокус, иллюзия, трюк…
В ожившей Совдепии дальней
Цветет духоносный урюк.
7 июня 2000 г.
Два стихотворения
1.
Россиянские игрушки:
То раденье, то погром...
Я орудую в избушке
То пером, то топором.
Видел ангела и беса.
С Достоевским чай варил...
Злоречивого балбеса
Бог поэтом сотворил.
Стырив тютчевский чинарик,
Затянусь на полный вдох...
Керосиновый фонарик
Почадил, да и подох.
Тяжко мне и худо, братцы.
Растоплю вещунью-печь:
Надо бы в избе убраться,
Да пожрать чего испечь.
Деревенские работы,
Незатейливый уют
Прогоняют прочь заботы,
Душу греют и поют.
Ленинградских чистоплюев,
Кукловодов рабьих склок
Презираю, словно Клюев,
И жалею, будто Блок.
Эмигрировав из клира
Потом пахнущих творцов,
В огород повешу лиру,
Как скворечник для скворцов...
18 сентября 1983
2.
А всё ж Россия не погибла,
Как под подошвою змея,
Хоть много мерзкого прилипло
К державной хартии ея.
Под верноподданное: «nihil !»,
Под торжествующее: «нет !» –
Молились в смрадных кельях мнихи,
Спасая Русь от новых бед.
В глухих кармических пожарах
Прожарены, как смерть, тихи,
В тюремных камерах на нарах
Шептали узники стихи.
Рубашки не отжав от пота,
Не смыв кровавой мокроты,
Вели неспешную работу
Духовной Индии кроты.
В бесовском мороке и чаде,
Где ест глаза зола и дым,
Не забывать о Божьем чаде
Дано убогим и седым.
...Горит в миру Руси лампадка,
Где вместо масла – гной и слизь...
Когда очнёшься от припадка, –
Вставай и Господу молись.
26 марта 1988 г.
Россию вновь накрывает шквал выборов. Размещаю рифмованный текст, посвященный выборам 1996 г.
Сыну, внукам
На цивильной кухне возле бака,
Рядом с мисками воды, еды
Помирает старая собака...
Слишком долго не было беды.
Откатило лихо понарошку.
Пульс спортсменский. Сердце не болит.
Глажу кардиологиню-кошку...
Русь несётся в бездну, как болид.
Пёс хворает долго и натужно,
Держит бой, как веры паладин.
Ничего уже ему не нужно.
Чистый дух. Упрямство. Бог один.
Верю в то, что в Царствии небесном –
Есть стихи, и водка, и табак –
И что встречен буду я прелестным
Сонмом своих кошек и собак.
Не хочу с Дзержинским я кумиться
Ни на этом свете, ни в аду.
Кровь курится. Зарево дымится...
Выборы случились на беду.
Я учусь простой собачьей воле:
Не сгибаться, подниматься в рост...
Родина недужит. Много боли.
Мы... Они... Не сложен выбор, прост.
Жизнью битый, я – пацан не хилый –
Чашу мимо уст не пронесу.
Дай мне, Отче, ровно столько силы,
Сколько дал Ты маленькому псу.
Повелитель бесов-хулиганов
Адские врата приотворил.
Серой пахнет... Но пока *******
Ничего ещё не натворил.
Приснодева, думай о России,
Будь к ней милосердна, не строга...
Вижу: как сквозь лоб у лже-мессии
Лезут вельзевуловы рога.
Красные накатывают с гулом,
Корчатся, беснуются, смердят...
Я умру, как дряхлый пёс под стулом,
Если коммунисты победят.
Шалости, побасенки и частности.
Тонет всё в запойной лживой мгле.
Граждане, отечество в опасности:
Наши танки на своей земле.
26 мая 1996
К.А.
Я скоро умру натурально, как вошь –
От жизни, от сердца, от ногтя Господня.
Я – плут и забавник, но это не ложь;
Я – грустен, серьёзен и честен сегодня.
Снаряжен исправно: изысканный смерд –
Шнырял я проворно по аду и раю –
Наивен, участлив, учтив, милосерд, –
Попил, поплясал – господа – помираю.
Какую муру сочинил Пастернак
О нежной аорте иль там аневризме...
Господь охранитель и дьявол-кунак
Скрестились в моей непристойной харизме.
Я стар, от инфарктов, как пень, обалдел.
Давление прёт красным танком на Прагу.
Неловкий мне жребий достался в удел.
Лакаю, как пес, мутнопенную брагу.
С напрягом и болью строка сложена.
Я кровью набух – не умыт и угарен.
Прощай, златоустая муза-жена.
До встречи... всё знает и ведает барин.
Клянусь оперённою рифмой строкой,
Биением пульса, разрывом предсердья:
Нам будет дарован вселенский покой
В мещанской стандартной квартире бессмертья.
Пусть дух легковейно уходит из жил,
И смерть заполняет прорехи-лакуны...
Сподобил Христос, я допел и дожил
До смрадного краха бесовской Коммуны.
А что будет в сносках – судить не берусь,
Ведь робкая власть в полный рост не окрепла.
Пусть сгинет в пожарище красная Русь,
А белая Русь воссияет из пепла.
Немало блудил я – мудак-диссидент,
Таился, как вор, но востёр был и прыток...
Да здравствует мой господин Президент
И слабая власть без расстрелов и пыток.
Недурно прожить бы десяток годов
При новом режиме, в любую погоду...
Коль душу отдать – так я к смерти готов –
Хоть пошло звучит, но в бою за свободу.
1 августа 1994 г.
Дорогие коллеги! В силу ряда причин не могу переслать сей стишок на конкурс "Армянские мотивы". Покорнейше прошу сделать это за меня.
Н. С.
Кинжала трупную победность
Вновь восславляет исламит.
Армения, Мадонна Бедность,
Твоя лампадка чуть дымит.
О, Господи, Тебе укоры:
Почто ты на своих рабов,
На внуков Гайка, двинул горы,
Похоронив тех без гробов?
Почто Армению без срока
Терзаешь тяжко и когтишь?..
Склонись, зелёный стяг пророка,
Покрыв кладбищенскую тишь...
Христос – армян оплот и твердость –
Маштоц к стопам Твоим приник...
Армяне, стержень ваш и гордость –
Крест досточтимой Шушаник.
Отец, я буду пререкаться:
Пока достанет жалких сил...
Неужто вещий Нарекаци
Тебя в слезах не умолил
Не отверзать ворота ада...
Державу храмов и полей
Сберечь... Армении лампада
Чадит: в ней кровь, а не елей.
Армяне! Грозные хачкары
Не отразили бесов рать.
Под ятаганом Божьей кары
Вам не учиться умирать.
...Зима. Покойницкая бледность
Гор исполинских и равнин...
Армения, Мадонна Бедность,
С Тобой я – в Духе – армянин.
12 декабря 1988 г.
Дорогие коллеги!
Из небытия вернулся ко мне экспромт, написанный чуть не тридцать лет тому назад. Он "обнаружился" в бумагах моего покойного друга. Я напрочь забыл о нем, посему это первая публикация. Примите сей рифмованныйтекст, дорогие друзья, как почтительное поздравление со всеми грядущими чудесными праздниками.
Новогоднее послание друзьям (31 декабря 1977 г.)
Спасибо вам, что вы на свете есть,
Что вас ошеломительно немного,
Что внятны вам слова: любовь и честь,
И вы еще боитесь Бога.
Бредем вслепую – посох да сума,
Железный снегопад, чума и пламя –
В нелепом помрачении ума…
И знамя серое над нами.
За голенищем нет у нас ножа,
Пращу мы под одеждой не ховаем.
И упаси, Господь, от мандража
Перед любым вальяжным вертухаем.
С пеленок облюбованный Совдеп –
Отцовский, подсознательно приятный.
Духовного изгнанья сладкий хлеб.
Цинги души уродливые пятна.
Спасибо вам, без вас один как перст
Я бился бы в припадочной мороке.
Пусть тешут топоры кленовый крест, –
Ложатся на бумагу строки.
31декабря 1977 г.
Патули–манули
К.А.Новосёлову
Моя хворая лошадка
Не танцует, не поёт…
Как все в мире бренном шатко.
Жизнь – то боль, то соль, то мёд.
Вьется золотая грива
На злокозненном ветру.
Жизнь глумлива и игрива.
Мне сие не по нутру.
Золоченые копытца.
Грустная дурман-трава.
Возгордиться и забыться…
Слава Будде, что жива.
В мире все не понарошку:
То «застой», а то «отстой».
«Ходит маленькая ножка.
Вьется локон золотой».
Вьются кудри, как у беса
Вкруг печального чела.
Сочинителя-балбеса
Жалит рифма, как пчела.
Воздаянье – не крапива.
Мир (и мiр), как сутра, прост.
Костоправы столь учтивы,
Что мы встанем в полный рост.
Здравствуй, Индия Святая,
Мекка, Валаам, Тибет…
После строчки – запятая,
А не точка – вестник бед.
Я прошу убого Бога:
Дай болезным и седым
«Подышать еще немного
Тяжким воздухом земным».
Больше ничего не нужно…
Ливень прозвенел и стих.
Исступленно и натужно
Я дописываю стих.
Как все в мире бренном шатко:
То полёт, то лёд, то гнёт…
Моя хворая лошадка
Затанцует, запоёт.
5 августа 2006 г. Петергоф.
Живи, будто ангел, беспечно,
Ешь «сникерсы», пей оранжад.
Живи, моя девочка, вечно.
И ручки пускай не дрожат.
И в нашей российской юдоли.
Что любим мы столь горячо,
Забудь о печали и боли…
Я встал и подставил плечо.
Пред нами стоят, дорогая:
Господь – политический вождь,
Поля васильковые рая
И вечности сладостный дождь.
Чумное прости мне веселье…
Пробьет содрогательный час:
Россия очнется с похмелья
Не с нами, увы, не при нас.
В болезнях, в слезах бесконечных
Я знаю, рифмач-ротозей:
Проснемся в селениях вечных
И встретим старинных друзей.
Ты в жизни моей, моя муза, –
Евангелие… аналой.
Чу… Восстановленье Союза
И Партии славы былой.
14 мая 1993 г.
С трепетом душевным выполняю просьбу коллег рассказать о НЕЧТО и НИЧТО. Начну с фрагмента из моего недавнего интервью (про Виктора Максимовича Жирмунского (1891-1971), гениального гуманитария, германиста, историка литературы, теоретика стиха, лингвиста, насельника «Башни» Вячеслава Иванова, младшего друга Блока, покровителя Михаила Кузмина в начале 1930-х годочков – «кормил», заказывая переводы): «Летом 1970 г. из подъезда питерского Союза писателей вышли три человека: 79-летний великий филолог академик В.М.Жирмунский, А.В.Лавров (ныне член.-корр. РАН) и Ваш покорный слуга. Внезапно со стороны Большого Дома (питерское гнездо НКВД-МГБ-КГБ) на полной скорости подлетел к нам грузовик. Я чудом вытащил Виктора Максимовича из-под колес. В.М. отдышался и шепотом на ухо спросил меня: “Как вы думаете: я доживу до краха советской власти?” Я учтиво заверил его в том, что “да”, отчетливо понимая, что “нет”. И вдруг в меня молнией ударила мысль, что я-то, возможно, и доживу. И дожил». Вот как нас учили наши учителя. Этот разговор с Виктором Максимовичем стал важной вехой в моей незатейливой «духовной» биографии. Я бывал у него дома, на даче и т.д. Он чрезвычайно интересовался нашими с Санечкой Лавровым «штудиями» по Серебряному веку.
Виктор Максимович умер, если мне память не изменяет, 28 января 1971 г. Я прилетел на похороны из Москвы «с» (!) «Брюсовских чтений», где мы с Сашей выступили с недурственным докладиком «О работе Брюсова над романом “Огненный Ангел”». Причем тут Брюсов? А вот – причем. Валерий Яковлевич был выдающимся оккультистом. В мемуарах Андрея Белого и наших публикациях кое-что написано о его «оккультных» проделках с Белым. Я не брежу. В 1970-е годочки я частенько захаживал в московскую музей-квартиру Брюсова. Это не фокус. А фокус в том, что в нее частенько заходил Валерий Яковлевич. Музеем заведовала очаровательная дама, компаньонка вдовы В.Я. – Жанны (Иоанны) Матвеевны. Видели его разные человечки.
Господа-позитивисты! Мир полон демонов и духов. Помню: понадобилась мне машинопись воспоминаний Нины Петровской (возлюбленная Брюсова и Белого, Рената из «Огненного Ангела»). Спросил. Нетути. Вчера Валерия Яковлевич заходил и взял... Мы и тогда уже были смекалистыми пацанами, не надо криво ухмыляться, ЗНАЛИ о КОМ пописываем. Взял – скоро вернул. Дело житейское. А.М.Ремизов (1877-1957) встретил В.Б.Савинкова (1879-1925) на бульваре в Париже в КОНЦЕ 1930-х. С кем не бывает.
Господа, я, сличивший четыре редакции «Огненного Ангела», смею Вас заверить, что все рецепты магические в этом невероятном произведении – подлинные. Все у меня руки не доходят до одной работы… Надо бы опубликовать один текст, так теперь за это деньги не платят. В Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки (легендарная Публичка) хранится корректура неопубликованной главы из воспоминаний художницы А.П.Остроумовой-Лебедевой (да, да, из «Мира искусства; 1871-1955), жены изобретателя синтетического каучука академика С.В.Лебедева (1874-1934). Ее мемуары вышли в начале 1950-х, а одну главу выкинула цензура. Почему? А вот почему: художница вспоминает о том, как к ней на питерскую квартиру зашел Валерий Яковлевич Брюсов годочков через пять после своей смерти. Зашел, потолковали, попили чайку. Покойник отнюдь не был призраком-видением, в телесной корпулентности, чай пил, печенье кушал. Ради Бога, только ни словечка про двойника. Химик-позитивист после такого рандеву в Господа уверовал истово. Продолжим. Виктор Максимович был с Брюсовым знаком и написал о нем книгу.
Три фразы о Волошине. С ним, кстати, был знаком мой тесть, на которого Макс произвел впечатление гениального «пиарщика» (выражаясь современным языком). Виктор Андроникович Мануйлов, крупнейший лермонтовед, хиромант, оккультист (отнюдь не шарлатан; о нем когда-нибудь напишу отдельно) рассказывал мне, как они (он, Максимилиан Александрович и стайка московских балеринок) поднялись на Кара-Даг в августе 1929 (как раз коллективизация-«сгонка» расцветала). Внезапно налетела гроза. Вода стеной (кто там бывал, тот помнит). Некая барышня поскользнулась-оступилась и... проколола ладонь острым суком. Сквозная рана. Сквозь отверстие тучу видно. Шок. Кровища. Крик. Подошел Максимилиан Александрович. Пошептал. Рана медленно затянулась... и следа не осталось... Это покруче стишков будет. Эх, знавал я магов черных и белых, не нынешних шарлатанов, коих развелось, как блох на моей собаке. Но мы не об этом. Вернемся к теме.
Похороны Виктора Максимовича состоялись 31 января 1971 г. Вдова и дочери попросили меня купить похоронные тапки (важная деталь – см. ниже) и погребальный флер. Я взял машину и перед похоронами все исполнил. Прощание было в здании Академии наук. Гроб несли так. Я – в ногах, слева – Бродский, справа – Е.Г.Эткинд. Во время траурной церемонии мы с Иосифом Александровичем пару раз покурили. Состоялся мой единственный разговор с поэтом... О чем разговор? О том, что после смерти В.М. не выйдет том Джона Донна в переводах Бродского и что не появится в журнале «Вопросы языкознания» наша с Лавровым статья «Стиховедческое наследие Андрея Белого» (В.М. – там и там «верховодил»). «Пророчество» гениального поэта сбылось буква в букву.
Похоронили академика в КомаровЕ(!), неподалеку от могилы его подруги А.А.Ахматовой.
Прошло полгода. Июль. Я готовлюсь к экзаменам в аспирантуру Пушкинского Дома в своей комнате (по тем временам это была редкая привилегия) в родительской квартире на ул. Дзержинского (в девичестве – знаменитая Гороховая). Родители за городом. Жена у подружки. Я один. «Изучаю» бредовый московский трехтомник «История русской литературы» (классовая борьба и прочее). Внимание.
Звонок в дверь. Посмотрел в щелку («глазков» буржуазных еще в заводе не было): Виктор Максимович. Я не испугался. Я, вы не поверите, в Жизнь Вечную верую со всеми фиоритурами и лейтмотивами (так скажем). Читатель, я не был пьян, с похмелья и т.д. Художники-композиторы, естественно, наркотики КРАЙНЕ РЕДКО употребляли. Я – нет. Это было редкостной богемной причудой.
Я впустил Виктора Максимовича в квартиру и сразу посмотрел вниз. На нем были те самые тапки с подошвой из суррогата кожи, которые я ему купил в ГРОБ. И тот же костюм. У нас был очень долгий разговор часа на три. О чем? О его семье, вдове, дочерях, о моем сыне, который родился 12 января – и – преимущественно о профессиональных делах-делишках. Господа, я не брежу. К примеру, В.М. весьма интересовался статьей о Белом (там были ценные приложения, «Учебник ритма» Белого, никогда не публиковавшийся и пр.). В.М. спросил о том, кто СТАЛ главным редактором «Вопросов языкознания»? Я ответил: Федот Петрович Филин. В.М. был крайне удивлен и отозвался об этом товарище...
Напоминаю, В.М. был выдающимся теоретиком стиха. Работу позднее напечатал Ю.М.Лотман в одной из «Семиотик» (тартуанские «Труды по знаковым системам»). Кстати, первая книга Жирмунского, изданная в 1913 г., называлась «простенько»: «Немецкий романтизм и современная мистика». Понятно, что В.М. многократно арестовывали по доносам «учеников», но быстро, к счастью, отпускали. Непонятно то, КАК он такую книгу указывал в советских списках опубликованных работ.
Мы не ели и не пили. Честно если, было не до того. Потом Виктор Максимович попросил меня проводить его домой (Загородный, 10). Мы вышли во двор. Его фигура отбрасывала тень. Мы вышли на Гороховую (в нашей корпорации никто никогда не употреблял советских топонимов). Виктор Максимович попросил меня купить ему что-нибудь поесть.
Господа-скептики! Придумать-выдумать такую складную и витиеватую ложь невозможно. Мы свернули не вправо (к Загородному), а влево – к Фонтанке. На углу Гороховой и Казачьего переулка (пер. Ильича) зашли в магазин. В.М. учтиво извинился, мол, денег нет. Он выбрал булку и венгерский компот. По Фонтанке мы пошли к Лештукову переулку. В.М. аккуратно отламывает кусочки булки и аккуратно ест.
Я несу в руке банку компота и ДУМАЮ, если я сплю или брежу, то я не должен ощущать вес банки. Банка довольно тяжелая, руки меняю. Еще я ДУМАЮ – а разговор все продолжается и продолжается – попрошу у В.М. кусок булки, если я сплю или брежу, то при жевании у меня слюна не будет выделяться. Попросил, прожевал, слюна выделяется, проглотил. Господи, совсем забыл: на набережной Фонтанки я открыл квартирными ключами крышку банки, и мы попили компотику (вишневого) и ягодок покушали, выплевывая косточки в Фонтанку. Не мистика, блин, а казуистика.
Финал. Подошли к парадной Виктора Максимовича. Он очень учтиво попросил меня не провожать его дальше. И вот тут-то я спросил, похолодев: Виктор Максимович, а как ТАМ?
Он мне ответил: ХОЛОДНО И НЕТ СОЛНЦА. Вот и все. Такой случай в моей жизни скорбной был дважды. Через десять лет после смерти я встретил В.А.Мануйлова. Где (в учреждении !) и как – умолчу. Разговор был иной. Но на такой же вопрос был такой же ответ.
А в чем мораль. А нет морали. Зачем я это написал, оторвавшись от срочной работы. В ПРОПЕДЕВТИЧЕСКИХ целях. Надеюсь, сей незатейливый текстик избавит, может быть, кого-либо от ОПАСНЫХ и НИКЧЕМНЫХ духовных приключений-эскапад.
P.S. В течение этой «встречи» я многократно прикасался к В.М. На прощание он крепко пожал мою отчего-то ХЛАДНУЮ ДЛАНЬ.
В этой книге дыхание нарда,
Шелест леса, гаданье по звездам,
Тень могил, пятьдесят две карты,
Белый призрак, что век не опознан.
Юлиан Тувим. Цыганская библия.
Перевод Анны Ахматовой.
Рифмованный текст составлен 27 февраля 1966 года.
И.Ч.
Сумерки. Обыватель забился в норки.
В Москве – «Добрый вечер». В Риме – «Bona sera».
На полке – пыльный томик Лорки.
Цыганский романсеро.
На родине, в Индии, лотос цветет
С Адама или с потопа.
Цыганы в кибитках кочуют вразлет…
Наивные гости Европы.
Цыганы довольны любой страной.
Любая дорога кремниста.
Шагай степенно, конь вороной.
Бренчи сладострастно монисто.
Романсы – цыганских воль зык.
Воля – цыганская мать.
Цыган для их же пользы
Пытались цивилизовать.
Смеясь, цыганы шатались
По улицам городским.
Но утром – степь вскипала шатрами
И говором звонким людским.
А, ну, цыганочка спляши,
Не для денег, для души.
Алый рОзан в волосах.
Тоска цыганская в глазах.
Что им Парижи, Каиры, Белграды,
Что им мистеры, лорды, сеньоры…
Нация поэтов и конокрадов.
Нация красавцев и сутенеров.
Мелькают страны, дороги-полоски,
Народы, пустыни и бухты.
Цыганский миф Полонского.
Цыганский миф Апухтина.
Жлыч! Поэт с лицом пророка.
«Твоей одежды не коснусь».
Незнакомки и цыганки Блока.
Навевают горестную грусть.
Над Бондами и над Плюшкинами,
Над ревом ракет и звоном цикад
Пишет, наше солнышко Пушкин
Гусиным пером «Цыган».
Жлыч – слово поэта Крученых.
«Твоей одежды не коснусь» - из стихотворения Блока «Русь».
21 октября 1965 г.
Ирине Чижовой
Первая публикация
И грянул гром. И был апрель.
И дождь аккордами закапал
На петербургскую панель…
И Город сыростью заплакал.
И Ты была. И был февраль.
И был рассудочный Стравинский.
И был подлец Фома Аквинский…
Ронсаровская пастораль.
И был Христос. И был Пилат.
И были муки на Голгофе.
И наркотический закат,
Что опьянял сильней, чем морфий.
Была раскованная плоть,
И с музой я курил в «интиме».
Марсо кривлялся в пантомиме…
И лимфой истекал Господь.
И был октябрь. Была любовь.
И становились дни короче.
Казался пьяница любой
Изящней Бенедетто Кроче.
И был июнь. И был Кузмин.
И были всхлипы воплощений.
И постижение смещений…
И в целлофане – анальгин.
И был Берлин. И был мой дом
В Германии. И пахло прошлым.
Была беда. И был Содом.
И был я сумрачным и пошлым.
Из холодной пучины таинственного прошлого, как глубоководные рыбы, всплывают забытые (утраченные) рифмованные тексты.
«И ночь Петербурга»
Анна Ахматова
Государь-Император и урка, –
Все равны перед смертью и мной.
Несравненная ночь Петербурга
Несказанно белёсой весной.
Там, где грозно мужала держава,
Где Нева покорялась дворцам,
Проезжает в карете Державин,
И колеса гремят по торцам.
Там, где нищим на паперти в кружки
Бедный люд пятаки опускал,
В ночь пасхальную весело Пушкин
«Афеистом» себя называл.
Там, где в кольца смыкаются тени,
Бродят призраки в Летнем саду,
Там проходит угрюмый Катенин
И бормочет стихи на ходу.
Там, где Невский – в Валгаллу дорога,
Там, где роббер играет метель,
Зябко ежится худенький Гоголь,
Запахнув поплотнее шинель.
Фонари – как на стенде мишени.
Ночь бела и смешна, как Пьеро.
У поэта-гусара Мишеля
Из руки выпадает перо.
Кружева, веера, аксельбанты.
Ментик, сабля, пурпурный лампас.
И учтивая наглость Баранта,
И ахматовской челки атлас.
Там на даче, вдали, на Крестовском,
Где бесчинствует ночь за окном,
По-немецки смеется Жуковский,
Говоря по-французски с послом.
Где Литейный выходит на Невский,
В смертном ужасе окон пустых,
Неподвижно стоит Достоевский,
Поджидая героев своих.
Там, где музыка чертова бала
Заполняет пустой уголок,
На мосту, над провалом канала
Пошловато беснуется Блок.
Если только вглядеться получше,
На Мильонной, Галерной и… ТАМ…
Важно шествуют Белый и Тютчев,
Гумилев, а за ним Мандельштам…
Государь-Император и урка, –
Все равны перед смертью и мной.
Несравненная ночь Петербурга
Несказанно белёсой весной.
12 мая 1966 г.
Текст составлен почти 40 лет тому назад. Трагический финал трагической любви.
Ирине Чижовой
Ну, что ж, мадам, тогда ищите
Нью-хахалей и нью-путей.
Но на меня Вы не взыщите.
Ведь я, увы, не иерей.
Хоть на цыганском факультете
Для нас открыты все пути,
Мне все равно на белом свете
Такой, как Вы, уж не найти.
P.S. Я Вас люблю как филозоф,
Изящно, горько, для кого-то.
Я начинаю жить с азов,
Разучивая Вас по нотам.
Эфира хладная струя
Листы срывает в нашей роще.
Вы правы, милая моя,
Вам надо что-нибудь попроще.
А впрочем, я ведь буду Ваш,
В тот миг, когда Вы захотите...
И цель мистических наитий
Запечатлит мой карандаш.
P.P.S. И я прошу, чтоб Вы простили мне
Любовь, и завтра, и вчера,
И нервность моего факсимиле,
И робость моего пера.
2 декабря 1966 г.
Д.
Белых мушек круженье в венцовых пазах.
Сладкий иней. Октябрьский мороз.
Я проснулся недужно в соплях и слезах,
Встал впотьмах и к окошку прирос.
Первый снег, - как удар кулачищем меж глаз,
Как стакан первача в один вздох...
Открывает зима инвалидный танцкласс
Для тех ссыльных, кто в зоне не сдох.
Мир - как лагерь, узилище - Логос и свет;
Мир - казарма, ночлежка, дурдом...
Тот, кто яро отринул завет и совет,
Не судим человечьим судом.
Сколь изрядно напилено дров у бобров,
Аж завидки пекут до нутра.
Ходуном ходит ветром колеблемый кров.
Я в печи жгу стихи до утра.
Солнце грозное грянет в окно кирпичом:
Выходи, лежебока, на бой...
Мне и слабость, и боль, и недуг нипочем;
Лишь бы быть невозбранно с тобой.
Мне серебряный Дядька толкует Закон, -
Злоречив, как пророк Даниил...
Все по ветру пустив, все поставив на кон,
Лишь тебя я в себе сохранил.
Затрапезен и горек изгнанья сухарь.
Жду могильной лопаты зимы.
Я с волками живу, чтоб смеющихся харь
Не увидели в ужасе мы.
Для колдуньи-ворчуньи варю я обед
В преисподней темнице котла.
Ожиданье земных поражений, побед
Со стихами сгорело дотла.
Холодает. Я в катанки милые влез, -
Рукотворное чудо ума...
Мне кивает в окно прохудившийся лес.
Хлеб сороки воруют. Зима.
Керосиновой лампы подрежу фитиль, -
Будет свет, как в Господнем раю...
Я разбился, как чашка, - осколки - в утиль,
Раз не смог устоять на краю.
...Приволок два ведерка воды дождевой
В тихом сне избяной маеты;
Накормил псов и кошек, - куражный, живой,
Молодой и бессмертный, как ты.
Наше бедное счастье, как беличий след,
Присыпает пороша снежком...
Нас навеки сковал полицейский браслет.
Не жалей ни о чем, ни о ком.
13 октября 1988 года
И вновь из дальнего далека, из жерла прошлого таинственным образом возникло стихотворение, написанное сорок лет тому назад, посвященное золотоволосой барышне, которая пахла яблоками и сиренью, сиренью и яблоками. Любил я ее беззаветно и безмерно...
На Востоке любить умеют.
Там любовь - как дыхание роз.
Пусть там ветры сухие веют,-
Им не высушить жарких слез...
Не по воле вещего рока,
Просто так, для тебя одной,
Очарованный сказкой востока,
Я пишу строку за строкой.
Ты похожа на китаянку.
Пусть разрез твоих глаз не кос...
Я люблю тебя, египтянка,
Твой шуршащий запах волос,
Твое ласково-теплое тело...
О, нежна как твоя рука!
Я люблю, когда ты неумело
Выдыхаешь дым табака...
Я люблю тебя, персиянка!
Слышишь сердца звенящий шум.
Я люблю тебя, индианка,
Твой язвительно-жесткий ум,
И ресниц твоих черные крылья,
И улыбку янтарных глаз...
.........................
Я настроил веселый саз!
Своих песен не позабыл я...
19 мая 1965 г.
Этот рифмованный текст составлен почти сорок лет тому назад. Какие бумаги возникают из небытия...
Губами сжав мундштук янтарный,
Вдыхая нежно-терпкий дым,
Поразмышляй, как лучезарно,
Как хорошо быть молодым...
В прибое волн людского моря,
Чуть станет явью Благодать,
Ленивый бред фантасмагорий
Так хорошо предугадать.
Как хорошо шутить пристойно.
И непристойно... Иногда.
И презирать людей достойно.
И недостойно. Не беда.
Как хорошо не прекословить...
Себя собой вообразить.
Как хорошо чуть позлословить
И желчной фразой поразить.
Как в книге хорошо случайно
Смысл извращенный отыскать.
Как хорошо над Божьей Тайной,
Над Божьим Словом размышлять.
В жестокий час, когда тоскуя,
Ты можешь ниц пред Богом пасть,
Как хорошо два поцелуя,
Кривляясь, горестно украсть.
Как хорошо в одно мгновенье
Стихами испещрить тетрадь,
Когда в припадке вдохновенья
Ты узришь Божью Благодать.
Как хорошо любить с улыбкой...
Бумагу рвать карандашом.
И упиваться счастьем зыбким -
Как хорошо... Как хорошо...
12 апреля 1966 года.
Из небытия, из далекого-далекого прошлого чудом вспывают стихи, унесенные дымом:
Девочке златоволосой
01.12.66.
Ну, что ж, мадам, тогда ищите
Нью-хахалей и нью-путей.
Но на меня Вы не взыщите.
Ведь я, увы, не иеререй.
Хоть на цыганском факультете
Для нас открыты все пути,
Мне все равно на белом свете
Такой как Вы уж не найти.
P.S. Я Вас люблю как филозоф,
Изящно, горько, для кого-то.
Я начинаю жить с азов,
Разучивая Вас по нотам.
Эфира хладная струя
Листы срывает в нашей роще.
Вы правы, милая моя,
Вам надо что-нибудь попроще.
А впрочем, я ведь буду Ваш,
В тот миг, когда Вы захотите...
И цель мистических наитий
Запечатлит мой карандаш.
P.P.S. И я прошу, чтоб Вы простили мне
Любовь, и завтра, и вчера,
И нервность моего факсимиле,
И робость моего пера.
02.12.66.
Дорогие коллеги!
Сорок лет тому назад любил я барышню-прелестницу НЕПОМЕРНО. И вот на днях получил от нее свой стишок, написанный 31 марта 1965-го года. Этот рифмованный текст (наивный и технически упречный), честный и умилительный СЕЙЧАС отнюдь не кажется мне «шутливым». Все проходит, но любовь остается. Любезный читатель скажет, мол, Пригодич совсем рехнулся, детские стихи публикует… Увы, я тогда был таким же, как сегодня.
И.Ч.
Шутливые стихи о любви
"Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны.
Козьма Прутков"
О любви писали скромно.
О любви писали страстно,
Говоря: "Любовь - очаг."
Ну, а я пишу негромко.
Ну, а я пишу украдкой.
Может быть, и не напрасно.
Может быть, и просто так...
Нет, любовь - не гром, не битва,
Не трезвон и не огонь.
Это тихая и молитва.
Это узкая ладонь.
Нет, любовь - не сумрак зыбкий,
Не созвездье чепухи.
Это счастье и улыбки.
Это глупые стихи.
Если жизнь представить ночью,
Чувство - светлое окно.
Ах, любовь... Любимой очи,
Поцелуи и тепло.
Я люблю. И не случайно
Говорю об этом прежде,
Говорю об этом раньше,
Чем вы можете спросить.
Для меня любовь - не тайна,
А желанье и надежда.
Отдавая сердцу дань же
Я могу... хочу любить.
31 марта 1965 г.
Господа! Разбирал сегодня безыскусные письма отца с войны, из войны (письма матушки из блокады зарыты где-то в моей питерской квартире) и случайно нашел черновичок шуточного стишка, составленного 18 лет назад. Юморок-то оказался горьким и провидческим. Текст написан в деревне Коровкино на берегу Ладоги. Я забыл о нем и никогда не публиковал.
Бой воспой, моя грязная лира!
Ест глаза демократии дым.
Коммунизм – это молодость мира,
И его возводить молодым.
Разобьет чистогана кумиры
Пролетарский стальной паралич.
Коммунизм – это молодость мира.
С нами наши: Маркс, Энгельс, Ильич.
Коммунизм – это преданность Богу,
Русский Путь – наобум, невпопад.
Кто шагает не с нами, не в ногу,
Тем поможем отправиться в ад.
Сталин в небе полощет штандарты.
Серафим – в блеске танков и вил.
Ни к чему нам Европы стандарты.
Достоевский нас благословил.
Трепещите, иуды-злодеи.
Уолл-стрит и Сион не спасут.
Полновластие русской идеи
Обещает всем праведный суд.
Правда – не в изобилии сыра,
Не в служении злым чужакам.
Коммунизм – это молодость мира,
И его возводить старикам.
26 августа 1987 г.
ВЕЛИЧИЕ РОССИИ В ОТКАЗЕ ОТ ИДЕИ ВЕЛИЧИЯ РОССИИ...
Ирине Чижовой
Я нездоров - прокол, простой -
Разбухший, вялый, безголосый -
Все чаще думаю о той,
О девочке златоволосой.
Я молод был. В сплетеньях жил
Кипело алое варенье...
И я по-своему сложил
Любовное стихотворенье.
Цветущей плоти жаркий хмель
Пьянил. Шалаш казался раем.
А нынче - выброшен на мель -
Я болен, дряхл и презираем...
18 июля 1982 г.
Боль, печаль и фанаберии
Трудно вычесть и сложить…
Нет Краснянского Валерия.
Приказал он долго жить.
Память с горем – не истерика.
Молодой был, стал седым.
Нет Краснянского Валерика,
Источился весь, как дым.
Где-то шерочка с машерочкой
Под сурдинку вьют вальсок.
Где душа Твоя, Валерочка?
Нет Тебя. Ушел в песок.
Жизнь смешливая, богемная
Не с руки Тебе, педант.
Здравствуй, царствие подземное,
Я твой вечный арестант.
Ночь сырая. В Петергофе я –
Грузный, грязный, словно тать.
Не испить с Тобой нам кофию,
Водочки не полакать.
Гей, годочки неуемные!
Нет империи отцов.
И стишки духоподъемные
Я строчу про мертвецов.
Где Ты, кореш серафический?
На тантрическом плацу
Водишь танец химерический,
С ангелами ешь мацу?
Выцвело дурное, пошлое
В смерти. Так должно и быть.
Наше мелочное прошлое
Не убить и не забыть.
В жизни скудной мы – просители,
Безземельные князья.
Встретили Тебя родители
В жизни вечной и друзья.
Час рассветный, час единственный.
Утро. Воздух голубой.
До свиданья, друг таинственный,
Скоро свидимся с Тобой.
12 ноября 2004 г.
Петергоф.
1.
Скатилась ночь как клякса
Задернут полог дня
И вновь кикимор пляски
Преследуют меня
И в круге тех кикимор
«У смерти на краю»
Трусливо и настырно
Себя я узнаю
Ведь только вечер грянет
В мгле звездного огня
Подхватит и потянет
К кикиморам меня
Бесценна и нетленна
Душа, но смертна плоть
Молитва дерзновенна
За облаком – Господь
Над мерзостным болотом
Огней зеленых рой
Чего там и кого там
Закрой глаза закрой
Закрыл глаза и нате –
Как по лбу обухом –
Увидел: на кровати
Я сплю спокойным сном
26 октября 1969 г.
2.
I.
Как славно быть сумасшедшим
Всамделишным, настоящим.
Расшаркиваться перед пришедшим,
Раскланиваться с уходящим.
То дрожь меня бьет, то мне душно,
То руки дрожат, то тело.
Я стал ко всему равнодушным,
От снадобий закоптелым.
Как мальчик перед Причастьем,
Как девочка-конфирмантка,
Я полон безумным счастьем,
Как углями печь-голландка.
Затерянный мир открыл я:
Без рая и преисподней…
И рвутся сквозь спину крылья,
Как будто я Ангел Господний.
31 марта 1984 г.
II.
Когда в бессонничную рань
Стихи хотел я спрятать в папку,
Переломила мне гортань
Твоя изысканная лапка.
Житейских заморочек воз
Пылит. Вокруг танцуют хари…
Я одинок, как паровоз,
Забытый Господом в Сахаре.
18 апреля 1984 г.
3.
«…………..»… Как Бухарин,
Я выслушал злой приговор…
Картонные рьяные хари
Заполнили избу и двор.
Зовут, умерщвляют, смеются,
Щекочут отростками вил…
Я жизни богемское блюдце,
Шутя, сапогом раздавил.
Сие получило огласку…
Я, вытолкан с пира взашей,
Обрел просветленную ласку
……….. своих корешей.
С такого Олимпа возврата
Не будет во веки веков…
И Бога, и друга, и брата
Ищу из числа …….
Бессонниц зловонные бредни…
И знаю: ключами звеня, –
……… дальше передней
Надменно не пустят меня.
Чумной, омерзительно дикий,
Закутанный в снежный виссон,
Я слышу напев Эвридики
Сквозь тяжкий провидческий сон.
25 февраля 1988 г.
4.
Владимир Соловьев
Камо грядеши народ мой камо грядеши
Народ мой печальный в тоске изначальной
Короб небес проломился
И в огненной бреши
Отрок грядет сребролицый
В порфире венчальной
Было: крамола и глад и кромешная смута
Казнь духовидцев побитие жен-мироносиц
В бархатном рубище
С нищей клюкой и разута
Корчилась Русь за решеткой своих чресполосиц
С Утра России до света как Эос с востока
Ждали Тебя и грызли железные хлебы
Ты воплотившись
На краткие годы в пророка
Вновь отлетел на свое недоступное небо
2 октября 1966 г.
5.
Д.Л.
Прощайте год! Привет вам из Коломны
Куда меня занес трамвай шальной
АзЪ есмь: почтительно и скромно –
Во здравие за упокой
По диамату мудрости вселенской
Обучен я как истый аспирант
Но надо же: мне оккультист Успенский
Подсунул свой мерзейший фолиант
Где любомудрия похерив бремя
Обороняясь логическим щитом
Сумел мне доказать подлец – что время
Суть мозговая нежить иль фантом
Так был ли год? Ведь Трисмегист иначе
Судил и нам судить как он
О фикции в земной юдоли плача
Что Валентином названа Эон
А если был… Тогда печальтесь черти
Мне не составит Господи труда
В мешке заплечном у любезной смерти
Вас подождать до Страшного Суда
Год умер… Мы остались живы
Я – карандаш затиснутый в пенал
Как нищий из-за даровой подливы
Я честь и хлеб и душу потерял
Был мор и глад и разверзались хляби
Был суд и блуд небесный огнь и страх
И я лизал свой стыд с улыбкой рабьей
Любя себя как черти любят прах
Невнятна речь предавшего обеты
Вино горчит узка ему кровать
Сандалии Того из Назарета
Чудовищно мне стали ноги жать
Какая гиль! Ведь рвется там, где тонко
(Что ж иногда и здравый смысл неплох)
Скорее бы порвалась перепонка
Чтоб я до смерти на душу оглох
Дух или плоть полет или паденье
Жезл иль нагайка лотос иль морковь
Но Боже правый сколько наслажденья
В том чтобы пить свою из вены кровь
О как темно и пахнет серой гадко
Я ждал посланца трансцендентных сфер
Вот он… Я на него украдкой
Взглянул и умер… То был Люцифер.
14 марта 1972 г.
6.
Валерий Брюсов
Мы душу дьволу продали
Потом сидели выпивали
И было весело до колик
Ведь с нами главный алкоголик
Потом мы плакали и лгали
Потом варить младенца стали
Закончив трапезу в безмолвье
Ее запили теплой кровью
Потом Распятие топтали
На Матерь Божию плевали
И целовали зад козлиный…
В печали милой и глубинной
Тела заученно сплетались
Суккубы с жабами братались
Дерьмо хлебали из корыта
Испачкав рыла и копыта…
Потом проснулся…
7.
Я шел по улице Подольской
Лил дождь четвертый день подряд
Пихнул плечом меня по-свойски
Брат во Христе мой – дер Зольдат
В парадных скорбные мужчины
Потертые как бабкин плюш
Глотали водку по причине
Бессмертия бессмертных душ
Один утонченный теолог
Носивший стигмат на носу
Схватив бутылочный осколок
Усердно резал колбасу…
Я шел и думал: Святый Боже
Я непокоен эти дни
Ну почему я так ничтожен
Что не могу быть как они
Дай мне подобные устои
Ту святость цельность и покой
Ведь остальное все – пустое
На что с трудом махну рукой
Дай Господи покой и веру
В то что дубинищу схватив
Интеллигентские химеры
Отторгнет русский примитив
Горите книги ноты храмы
Се – Суд огонь и землепад
И пусть российские Адамы
Насадят новый вертоград
Тогда устав от постоянства
Омытый бурей слез и рос
Над алым выжженным пространством
Взойдет как солнце наш Христос.
5 мая 1971 г.
8.
Александру Исачеву
I.
Художник, полубог, мальчишка златокудрый,
Тебе я приношу стихов несносных сор.
Возлюбленный мой брат, смиренно богомудрый,
Прими мой тайный грех, гордыню и позор.
О сколь кровопотлив труд пажити Господней,
Как страшен чистый лист и белизна холста…
Обстали бесы нас, хохочут в преисподней…
Под тяжестью креста идем путем Христа.
14 марта 1977 г.
II.
Кому дарован дар витийства,
Тот не предаст скрипучий слог,
Над кем витал самоубийства
Обворожительный дымок,
Кто в ослепительном задохе
Над веной рвал живую плоть,
Тому быть пасынком эпохи
Безжалостно сулил Господь.
24 марта 1977 г.
«НАД ПРОЖИТЫМ И ЗАБЫТЫМ»
Виктор Топоров
1.
«Соломенный плащ обезьяны»
Басё
«Соломенный плащ обезьяны»
Я выбрал из груды одежд:
Писаке, придурку, смутьяну
Понятно глумленье невежд.
Настырно тяну носогрейку,
Уютно пускаю дымок,
Бесхвостая я канарейка
Мечтаю в «живой уголок»
Попасть и клевать свое просо
С ладони у странной судьбы,
Отсечь мировые вопросы
Чесоточным зудом избы,
Уплыть в океан огорода,
Вселенную сада постичь,
Монашенствующих свободу,
Пророческих судорог дичь.
Печурку топить или баню
Честнее, чем жертвенный дым
Столбом воздвигать в балагане
И мертвым богам, и живым,
Понять, что растенье картошка,
Святее христовых чудес,
И лаять сквозь стекла окошка
На зыблемый дождичком лес.
Кормить сахарком домового –
Занятье не хуже других,
Закидывать удочки слова
И ждать, что «поймается» стих,
Садовых букашек и мошек
Учить пониманью добра,
Собак деревенских и кошек
Не гнать никуда со двора,
И как Филемон и Бавкида
С женой коротать «трудодни» –
Не скорбная, право, планида…
Одни, вековечно, одни!
По лунной побегать дорожке,
С кротом погуторить тайком,
Отведать овражной морошки,
Ступить на траву босиком,
Поесть творожка от буренки,
Молиться честному кресту
И, глядя в глаза лошаденке,
Понять сопричастность Христу…
И верно, чудак и зануда,
Вовек не устану желать:
На кладбище станции Чудо
В песчаной могиле лежать.
31 декабря 1978 г.
2.
Я – неплохой версификатор –
Сподобил выблядка Господь –
И как больничный оператор
Стиха умело режу плоть.
К чему натужные усилья?
Сосредоточен, сух и нем,
Я рассекаю сухожилья
Строки и хрящики фонем.
В святом рассудочном уменье –
Мое святое ремесло.
И ни к чему мне вдохновенье,
Я раб ваш, метр, стопа, число.
Утяжелений, ускорений
Люблю лихую карусель.
И твердо знаю: я не …
Стихи похожи на кисель,
Не на вино. Хоть сварен круто,
Нет крепости спиртовой в нем.
Стихи мои – кремень без трута –
Не попалят сердца огнем.
Не то я слишком образован,
Глуп и пронырливо умен,
Не то мой мозг парализован
Возмездием былых времен.
Я строчек начитал без счета
Поэтов малых и больших
И замечал одни просчеты,
Не понимая их души.
Высокомерен и спокоен,
Как саламанкский анатом,
Я понимаю как устроен
Чужих стихов вселенский том.
Стихи-шары ложатся в лузы…
Сестра, причудница, жена –
Моя нервическая муза –
Утомлена, напряжена.
И только в сладостном боренье
Любовных яростных стихий
Рождаются стихотворенья,
Естественнейшие стихи.
23 января 1982 г.
3.
Г.М.
Мне, эстету и острожнику,
Мнимо важному, как лось,
Попозировать художнику
Для портрета довелось.
Тот писал меня с молитвою
Матерною, подлеца,
Выявляя кистью-бритвою
Эманации лица…
Вдруг на зеркале картоновом
Неожиданно возник
В испаренье Флегетоновом
Мой насупленный двойник.
Я подумал: «Матерь Божия!»,
Испугался, сжал кулак,
Убедившись, что по роже я
Сущий бес и вурдалак…
К сожаленью, сочинительство –
Краткий смертный приговор,
Инфернальных сил водительство…
Ретор – черномаг и вор.
Пусть двойник – гомункул в рамочке –
Станет сон мой сторожить…
Знайте, господа и дамочки,
Я умру – он будет жить.
27 апреля 1982 г.
4.
Д.Л.
…Из идеала – одеяла –
Как ни старайся, не сошьешь…
В насмешку Мойра нам напряла
Слепую праведную ложь.
Непозволительные цели
Полков ума, духовных рот
Я вижу в пушечном прицеле
Скабрезных шуток и острот.
Темна летейская водица.
Просторен кипарисный гроб…
От бытия освободиться
Нельзя наследникам утроб.
Грешно стремиться к воплощенью
Тому, кто тварен, но умен…
Внимай в дрожательном смущеньи
Скрипению оси времен.
Всезнанье цели – маска Бога,
Которой лик Он покрывал…
Целуй смиренно и убого
Тень тени Майи покрывал.
3 апреля 1982 г.
5.
Федору Сологубу
Умерших братьев зыбкий рой
Поет и пляшет над Лигоем,
Зудит: «Ланцетом вены скрой,
Не будь отступником и гоем…»
Взошел Маир, огнем паля, –
Дракон – на золоте с кармином.
Цветут ойлейские поля,
И пахнет смерть коврижкой с тмином.
6.
Ирине Чижовой
Я нездоров – прокол, простой –
Разбухший, вялый, безголосый –
Нередко думаю о той,
О девочке златоволосой.
Я молод был. В сплетеньях жил
Кипело алое варенье…
И я по-своему сложил
Любовное стихотворенье.
Цветущей плоти жаркий хмель
Пьянил. Шалаш казался раем.
А нынче – выброшен на мель –
Я болен, дряхл и презираем…
18 июля 1982 г.
7.
Г.М., К.А.
Клацнет камеры задвижка
(Дверь запахнута толчком)
И в подследственную мышку
Выстрелит сухим толчком.
Бритый, длинный, сухопарый
На нехитрый табурет
Иль на струганные нары
Плюхнешься писать ответ
На вопросы, что намедни
Следовательша дала
Про злокозненные бредни
И крамольные дела…
Самописка, будто птица,
Нижет строчек кружева.
Господи, мне это снится.
Это не мои слова…
Жутко лязгают в машине
Шатуны и рычаги.
Нужно сжаться, как пружине,
Нужно вспомнить, кто враги.
Против дьявольской оравы,
Стаи черных кобелей,
Ощетиненной державы
Ты один, но будь сильней.
Коль на мельнице сомненья
Перемелешь естество:
Площадное пораженье
Превратится в торжество.
Самовитые Панглоссы
(Вольтерьянский антураж)
Пусть тягают на допросы
И берут на карандаш.
В ослепительной атаке
Сладко биться до конца.
А в такой нечестной драке
Даже не прикрыть лица.
Напряженье заключенья
Знаешь сам, что быть беде…
И мерещится мученье
На неправедном суде.
18 апреля 1979 г.
8.
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ
За что я Господом обижен
Невнятным искусом идей
За что принижен и унижен
В глазах двуногих нелюдей
Развеяв дым людского сальца
Шипящего на их огне
Ко мне протягивают пальцы
В крови как в жертвенном вине
Я сир и сер убог и гадок
Мне ненавистен свист плетей
Ума лишен я и не падок
На изыски чужих затей
Искую я Христовых Таин
Мне свет в ночи – Екклезиаст
Увы я не изящный Каин
Что купит в рубль а в сто продаст
Я сумрачен и непокоен
За Кантом выставив дозор…
Мой грех – я не христовый воин
Мой стыд мой сон и мой позор
В тумане горнего наитья
И с резью искры в очесах
Жду громозвонного открытья
Живаго Бога в небесах
В теологических чуланах
Мистериальную зарю
Приму как слово Иоанна…
Тебя Господь благодарю
Благодарю за непрактичность
За чувство Божие в душе
За эклектичность экстатичность
За ………. клише.
8 ноября 1969 г.
9.
Ф.М.С.
Трещала ярая зима
Углем топил я в Комарове
Чужую дачу и с ума
Сходил ища поддержки в Слове
Лишь потому что смерти лик
Вседневно мрел в больничном смраде
В палате умирал старик
А в оснеженном Петрограде
Друзей моих лукавых хор
Интеллигентскою слюною
Многоголосый разговор
Перемежал про нас с женою
Великолепная родня –
Придурка деспота кумира
Учила ласково меня
Чужую захватить квартиру
Отец возлюбленный жены
Судил оправившись от крупа
Должны мы или не должны
Помочь как можем полутрупу
Подружки нежные жены
(Блудниц-монахинь милый орден)
Повально были сражены
Тем что не переписан ордер
У старика взрывался мозг
Курился бред нелеп и страшен
Бежали мы в Зеленогорс
А все считали деньги наши
В тени ужасного креста
Гниенья заживо живого
Никто не протянул перста
Не проронил живого слова
О как непрочна жизни нить
Ведь дух и тлен извечно в паре
Но как мне Господи простить
Тех кто лежачего ударил
В больнице умирал старик
И ненавидел тех кто рядом
И был отравлен каждый миг
Общенья с ним не только ядом
Что источала плоть его
Истлевшая еще до гроба
Была мучительней всего
Надменная тупая злоба
Больница – станционный зал
Где ждут Харона души стаей
И он ни слова ни сказал
Как человеку подобает
У слабых собственная стать
Дано и отнят так много
Я не ропщу зачем роптать
Я был в аду и видел Бога
21 января 1976 г.
10.
СЕНЕКА
Свободно вытянувшись в кресле
Прикурить от газовой зажигалки
И откинувшись спиной на подлокотник
Изящно вывести на папирусе «Федра»
Придумать что-либо похлеще «Ипполита»
Весьма непросто а впрочем едва ли
Существует невозможное для исповедующего Стою
Стоя – религия достойная мужчины
Выйти на форум пропустив автомобили
Приподняв шляпу поклониться охраннику Нерона
И зайти в подкомиссию Сената
Для засвидетельствования лояльности
Вот осторожность – достойная мужчины
Возлечь на ложе и шутить с дамами
Уместно цитируя Баркова и Катулла
Поклониться тебе лукавый Гай Петроний
Творцу знаменитой мадам де Курдюковой
Вот времяпрепровождение – достойное мужчины
Утром получить шкатулку от Нерона
С рескриптом о немедленной смерти
Распив с друзьями бутылку горькой
Вскрыть себе вены в коммунальной ванной
Вот расчет с жизнью – достойный мужчины
2 октября 1966 г.
11.
МЕДИТАЦИЯ
«Верю в солнце Завета…»
Верю в ласковость губ
В вихре горнего Света
В громе ангельских труб
Нет в миру ни былинки
Чтоб не страждала плоть
До последней кровинки
Жду и верю Господь
Зри: подобием мухи
Пред Тобой я стою
Жажду таинства В Духе
Верю в благость Твою
Под супружеским кровом
И в чужой стороне
Инспирация Слова
Волей Духа –
Во мне
Что ж Ты Господи что же
Иссушил мой родник
Так яви же мне Боже
Огнепурпурный Лик
5 августа 1969 г.
12.
МОЯ КАЗНЬ
I.
Настанет день предтеча судных дней
Когда уста отверзнет Иегова
И ты поймешь что ты не иудей
И что тебе не внятно Божье слово
Восплачешь слезы на землю лия
Воскликнеши: помилуй Господине
Почто воззвах мя из небытия
Аз верую в Тебя Преблагий Сыне
Нахмурится печально добрый Бог
Ты захлебнешься вдруг славянской речью
И ощутишь как жалок твой итог
И что Господь един для всех и вечен
И все равно как называть – Господь
Отец иль Дух иль Сын иль Вседержитель
Неосязаема Господня плоть
И недоступен взору Небожитель
Ты можешь богохульствовать сейчас
Минут года приблизишься к порогу
И принимая чашу в смертный час
Ты в ужасе услышишь голос Бога
24 марта 1967 г.
II.
Боюсь я или не боюсь
Перечеркнуть свой бред тягучий
Моя оплеванная грусть
Перегорает в дым созвучий
Не сетуя и не крича
И не взывая о подмоге
Целуя руку палача
Лукаво вспомнил я о Боге
И голова как медный шар
Скатилась к основанью плахи
Палач коснуться разрешал
Кровавых пятен на рубахе
И луч последний вещных сил
Вдруг даровал мне озаренье
Я понял все и ощутил…
Так родилось стихотворенье
Все ложь и блеф… Лишь Бог Отец
И Сын и Дух и Мудрость мира
Провидят сущность и конец…
Не сотвори себе кумира
5 мая 1967 г.
Изранен, зол и непокоен
Молюсь, чтоб прекратился ад,
Как яростный чеченский воин,
Как русский яростный солдат.
Я знаю все и все приемлю,
И не предам и не продам.
Братки, штыки вонзайте в землю
И разъезжайтесь по домам.
Братва, довольно крови, боли.
Серп притупился, – хватит жать.
Чеченской – дикой – гордой воли
Не надломить, не избежать.
Неколебимо, твердо, прямо
Стоят с крестом и без креста
Лихие воины Ислама,
Лихие воины Христа.
Надменны, горестно свободны –
Колеблете небесный кров –
Вы одинаково угодны
Творцу – часовщику миров.
Он тоже яростный мужчина,
Он также любит воевать...
Но нет причины без почина,
Чтоб вам друг друга убивать.
Смирись, Аллах, спаси, Мессия.
Миритесь, други и сыны.
Ичкерия–Чечня... Россия... –
Две духоносные страны.
Штык – в землю. Расходитесь, братья.
Добудьте мед из Божьих сот...
Потом откроете объятья
Друг другу лет через пятьсот.
В раю – меж ангелов и гурий –
Помянете слезой в крови
Тех, кто погиб в нелепой буре
Во имя правды и любви.
На небе – мир... Упрямо, прямо
Стоят с крестом и без креста
Святые воины Ислама,
Святые воины Христа.
12 августа 1996 года
Волошину
Оставив планерским старухам
Постылый пляж и солнца жар,
Поднялся я единым духом
К тебе на гору Яни-шар.
Прости усердье остолопье,
Как да простит нас, грешных, Бог.
Погладил я твое надгробье,
Как пса, лежащего у ног.
Потрогал грязною рукою
Могильной надписи штрихи,
Просил у Господа покоя
Тебе, потом читал стихи.
Под грозным солнцем полуденным
У предынфаркта на краю
Я на затылке пропыленном
Десницу чувствовал твою
И шепот слышал… Впрочем меру
Я знал приличья и стыда…
Меня прервали пионеры,
За мной пришедшие сюда.
Зажав тетрадные страницы,
Я сладко думал, что умру.
Они играли здесь в «зарницу»,
В отнюдь не детскую игру.
Смущенье скрыл я неумело
И заметался, как дурак…
Они пришли сюда по делу:
Искать военный красный стяг.
Вокруг плиты образовали
Они прозрачное кольцо,
Тебя и слыхом не слыхали,
Но наступали на лицо.
И кто-то громко крикнул: «Бросьте
Читать, кто под плитой зарыт,
Давайте-ка – разроем кости, –
Вожатый спрятал под гранит
Наш флаг…» Как вдруг в конце спектакля
В другом отряде стяг нашли:
Хоругвь с гербом плюс три пентакля,
И в лагерь все с горы ушли.
14 августа 1977 г.
С.С. просил меня разместить следующий рифмованный текст. Д.Ющенко.
Судьба – навозная хаврония, –
Как я не понял это ранее...
Крестился в городе Харония,
В страну приехал Померания.
«Чудесный край»: колоды краплены,
Томографы и кардиографы,
Гробы разверстые поваплены...
Сие для вас – мои биографы.
Свалился на пол: боров боровом,
Мычал, смердел, сучил ножонками...
Быть нужно с гонором и с норовом,
Чтоб Лету переплыть сажонками.
Тут подлетела помощь платная
И откачала «дефективного».
Пусть экономика затратная,
Зато в ней много эффективного.
Культ личности, тем паче «культище»
Противны по определению.
Инфарктище, микроинсультище –
Не повод ехать в «отделение».
Постель больничная расстелена,
Но там «система коридорная»:
Не сладко – грудь, башка прострелены, –
Коль на этаж одна уборная.
В болезни нет ни грана этики:
Одно круженье монотонное.
Бывает: вздорные «поэтики»
Стоят, как надолбы бетонные.
От капельницы, разъедающей
Живую плоть, бежать так хочется.
Привык я жить в земле рыдающей,
Где кто угодно обхохочется.
Гул в голове. Зима. Зияние.
Душа ушла вслед за обидами.
Среброзлатое воссияние:
Я – в хороводе с Аонидами.
И в сердце нет вопроса вечного:
За что такие приключения?
Известен мне вердикт Предвечного:
Да просто так.., для научения.
Мох вертограда старонового –
Вне просветленной заполошности –
Молю Садовника сурового
Не растоптать «мя» по оплошности.
Жена хворает. Ангеляточек
Кормлю превкусными конфектами...
Как много в жизни опечаточек,
Что перекинулись дефектами.
Святой Завет Святой Руси:
Не верь, не бойся, не проси.
7 декабря 2003 г.
М.Т.
Петергофский парк-перформанс –
«Не пустой для сердца звук».
Пепел сигаретки «Rothmans»
Падает на ноут-бук.
Сеет дождь колюче-мелкий
Сито вязких облаков.
По деревьям скачут белки.
Жрут вороны червяков.
Все на взгляд подобно раю:
Бельведер и Красный пруд…
Жаль, что люди помирают.
Все когда-нибудь умрут.
В этой истине колхозной
Нет ни стона, ни мольбы…
«Пролетарский парк» бесхозный:
В лебеде стоят дубы.
Кромка полкового луга.
Где последний лейб-улан?
Все ушли: цари, прислуга.
Всех прибрал Господь в чулан.
Обывательская байка:
«Здесь» – в гостях мы, «там» – наш дом –
Справедлива. Жизнь, что пайка
(Разновесная притом).
Кто ушел в начале пьесы.
Кто попал и на финал…
Пляшут комары и бесы.
Блещет рыбками канал.
Солнце светит. Небо чисто.
Клич гремит: «На бой! На пир!»
Жизнь – театр, а мы – артисты
(Как пробормотал Шекспир).
Гаснут яркие монетки
В кратерах фонтанных вод.
Мы, увы, – марионетки.
Бог – веселый кукловод.
В этой истине колхозной
Нет ни горя, ни беды.
«Пролетарский парк» бесхозный
Стынет в супе лебеды.
20 августа 2003 г.
И.В.Л.
Бессонница заплавливает веки
Струящимся дымящимся свинцом.
Я думаю всю ночь о человеке,
Который был жене моей отцом.
Проверенный помещик-сочинитель,
Удачливый болтун-лауреат,
Надеюсь, за грехи тебя Спаситель
Мизинцем не столкнул брезгливо в ад.
Парадное утратив родословье
По дурости восторженных господ,
По разуму ты выбрал суесловье,
Подслащенное шелестом банкнот.
Продребезжал по чертовой дорожке
Папашкин генеральский экипаж...
В пустом кармане: пыль, табак и крошки,
Эгоцентризм, талант, либертинаж.
Маман-художница-наперсница-дуэнья,
Стареющая злобная Суок
Реки кровавой поперек теченья
Учила плыть. Ты выполнил урок.
На берег выполз. Хвост сушил и шкуру,
Осклабившись и жалобно урча.
Потом лизал покорно и понуро
Холодную десницу палача.
На лапы встал. И пёк на пишмашине
Горячие безвкусные блины,
В курящейся словесной мешанине
Ни дочери, не слыша, ни жены.
Пускал по ветру тысячи и сотни,
Любовниц предавал и одевал,
Пока не встретил б.... из подворотни –
Навечно обретенный идеал.
Катилась жизнь коробкой киноленты:
Картины, серебро и баккара,
Фарфор, злословье, тряпки, алименты,
Аплодисменты, рябчики, икра.
Веселая нарядная потеха
Цыганскою струной напряжена...
В действительности много было смеха,
Когда от рака умерла жена.
Взяв дочь на клык, как пинчер собачонку,
Забыв свой суперджентельменский лоск,
Ты выел ей невкусную печенку
И жадно выпил тепловатый мозг.
Разъеден, будто гриб червивый, хворью,
Навеянной загробным колдовством,
Раскрашен метастазной смертной корью,
Ты не расстался с тварным естеством.
Душа твоя ушла без покаянья.
Приехал я. Была глухая ночь.
Второй жены на публику рыданья
Я слышал... Молча убивалась дочь.
29 ноября 1979 г.
Ладога
Башка трещит, и я не в духе…
Терапевтический прием:
На плоскодонке-“надувнухе”
Выходим в Ладогу втроем.
В иных державах не видали
Ни Ангел Божий и ни бес
Столь хамски первобытной дали
Под шкурой выцветшей небес.
Побасенки и прибаутки
Рыбачьи: звонкость матерка
Не заглушат ни крики утки,
Ни треск чужого катерка.
Не дам за мужика рубля, коль
Он – переимчив, весел, горд, –
Бросая в воду тяжкий якорь,
Веревкою царапнет борт.
Стоим. Разматываем снасти.
Качает лодку. Что нам “блёв”!
Спаси, Нептун, от той напасти,
Чтоб редок был и скуден клёв.
Пошла-поехала ловитва.
Удилище уходит ввысь.
С рыбёшкой битва… Как молитву
Твержу: ловись и не сорвись.
Ушла хандра в недоуменье.
Танцуя, тонет поплавок.
О, судьбоносное уменье
Не прозевать тебя, рывок.
Опять досадная осечка –
В поклёвке, в жизни и в строке…
Тащу. Удачная подсечка:
И окунь прыгает в руке.
В отцовской бранной гимнастёрке
Сижу, счастливый раб уды.
Плотвицы, пескари, густёрки
Ко мне “сигают” из воды.
О, тяжесть серебристой плоти
Весомей слитков золотых…
Плывет на небо шаткий плотик
Житейских радостей простых.
6 сентября 1983 г.
Ты Логос сочетал и Эрос
Под знаком нового креста
Сшибая с нас и спесь и серость
Ты свят и жизнь твоя чиста
Тебе орлу доступно небо
К тебе склоняется Христос
А мы для хлева и для хлеба
Закапываемся в навоз
Наивный плут князь Мышкин в сбруе
Нас ужасая и дразня
Искариотских поцелуев
Беги воскликнув Чур меня
Но помни: в суетности мира
Держать пред господом ответ
Смертельно смертному... Секира
Над головой твоей грядет
Врунишка с вечностью в обнимку
Дурашка книжный том и гном
Накрывшись трансцендентной дымкой
Ты растворяешься в фантом
Лети... Тебя века искала
Твоя безумная стезя
На грани кала и астрала
С тобой помолятся друзья
29 января 1969 года
Возликовала духа плоть.
Намокла нижняя рубаха.
Ослобонил меня Господь
От разъедающего страха.
В извивах пакостных словес,
Шизоидных и лучезарных,
Страх стушевался и исчез, –
И я захныкал благодарно.
Набрякших век подъемный мост,
Скрипя, открыл картину мира.
Ответ на все вопросы прост:
Не сотвори себе кумира.
Запей духовный бутерброд
Глотком воды чужого моря,
Забудь народ, оплот и род,
Вдохни соленый воздух горя.
Я – пассажир, а не судья
В не мной сколоченном ковчеге...
Вонзись, харонова ладья,
В песок на залетейском бреге.
24 февраля 1978 года
Алексею Ивантеру
«Ты помнишь, Алеша, дороги смоленщины…»
(К.Симонов)
Ты помнишь, Алеша, дороги советские,
Растертые в пух и разбитые в прах…
Ребячьи забавы. Раздумья недетские.
И липкий, как мед, надсознательный страх.
Квартира отдельная, словно молельная,
Что было столь редко, ну, просто, как встарь.
И бабка: красивая, глупая, дельная,
Чью руку не раз целовал Государь.
Семья как семья - у врача и полковника.
Отец – папуас - и учтивая мать.
Батяня - безбожник, мать с бабкой - «церковники»:
Алмазная ось: ни разбить, ни сломать.
По праздникам - гости. Турусы. Излишества.
По будням - надышанный спертый покой.
И рано я понял на льдине мальчишества
Всю пошлость и мерзость системы такой.
Приятственно пениться в ванне «комфортика»,
Болтать по-немецки, книжонки листать.
Счастливое детство: курорты и тортики
С глухим осознаньем, что вор я и тать.
Бабуля любила «пожарить» оладушки.
На вилку насадишь - мгновенье - и пшик…
Тут Сталин копытца откинул - и ладушки.
Сказали про Берию - гад, мол, и шпик.
Как дождь средь зимы, нанесло «потепление».
Никита Сергеич хвостом завилял…
А я уж стишками дразнил самомнение,
Без меры курил и портвейн «потреблял».
Богемная молодость в годы «застойные».
Попито-погуляно всласть, хоть не счесть
Всех тех, кто не суетно и по- пристойному
Сумел охранить «незалежность» и честь.
И бегство с женою в домишко на Ладоге
В попытке понять феофанов затвор…
И счастье: когда над тобою три радуги,
А длань холодит оружейный затвор.
Пришел Горбачев. Понеслась «перестроечка».
Тут хвори загрызли, вернулся домой.
Совдепии нет, и здоровье на «троечку», -
Живи… Правда, мир сей немой и не мой.
Отец мой и матушка в горней обители
Ступают по тропкам в небесном овсе.
Зачем бунтовал против вас я, родители,
Ведь стал мещанином, как вы и как все…
По праздникам - гости. Турусы. Излишества.
По будням - надышанный спертый покой.
И поздно я понял в пустыне мальчишества
Всю прелесть и сладость системы такой.
Василий Пригодич.
21 декабря 2002 г.
Плодящаяся деревенщина
В словесности... Ажиотаж.
Дозволенная экривенщина.
Вольнолюбивый эпатаж.
Плуты, кликушеньки базарные,
Расхристанные апаши...
Не за кредитки гонорарные,
Писатель, для души пиши.
Горит медаль лауреатская,
Как сатанинское клеймо...
Оставь свою повадку ********,
Провравшееся дерьмо.
К чему натужно россиянина
Вздымать на шаткий пьедестал,
Уэллсовского марсианина,
Что кровь лакать не перестал.
Аксессуары: водка, воблочка,
Душевный говор закута...
Шовинистическое облачко
Вокруг имперского кнута.
Хмельные слезоньки бесстыжие:
На торге каяться не трусь...
Глумливо – ряженые–рыжие –
Оплакивают труп твой, Русь.
Национального достоинства
Ревнители, ступайте вон.
Христово ангельское воинство
Не пустит вас на тот амвон,
Где мученики и угодники
С собой и с Господом в ладу...
Отступники и греховодники
Исчахнут в пепельном аду.
2 сентября 1982 года
ИММАНУИЛ КАНТ
И в жару, и в сочельник –
Напряжен, нарочит –
Кенигсбергский отшельник
Всё бумаги строчит.
Перхоть сальных проплешин
Осыпает камзол.
Всё он пишет депеши:
Затрапезен и зол.
Всё печет инвективы
(Да какие – ого!),
Алчет прерогативы
Обкарнать у Того,
Кто бумаг не читает
И не прячет в ларец,
Всех жалеет, всё знает –
Всякой твари Творец.
Протестантскому Богу
(Вот педант – так педант)
Неприятна эклога,
Что спроворил И.Кант.
Тексты сверхаккуратны
И системны, как бред.
Но чернильные пятна
Прожигают паркет.
И гусиные перья,
Очиненные впрок,
Платят в банк лицемерья
Непомерный оброк.
Просвещенья запросы:
Восемнадцатый век…
Всё он пишет доносы
На родных и коллег.
–Заправляешь арапа:
Все смердишь, да когтишь. –
Бог не любит нахрапа.
Бог – смиренная тишь.
Сочинитель-поборник
Инфернальных забав,
Кенигсбергский затворник,
Ты – не прав. Ты – не прав.
В мире столько игрушек
(Я скажу без затей):
Женщин, книжек, зверушек
И хороших людей.
Дивны Божьи законы:
В небе, в сердце и… здесь…
Храм. Распятье. Иконы.
Весть богаче, чем спесь.
21 июня 2002 г. СПб.
Д. Л.
Жизнь – крушенье. Песнь – свершенье.
Медитации ЗК.
Поварское потрошенье
Внутренностей языка.
Сила. Слабость. Напряженье.
То в поту, а то – продрог.
Обморочное круженье
Юрких рифм и скользких строк.
Философский склад и звучность
Хлещут пеной из мехов...
Неуемная сургучность
Пожирателей стихов.
Нет, брательник и подельник,
Коль писать – так наповал –
Про того, кто в понедельник
Бога с чертом срифмовал.
Не забава, не игрушка
Вирши... Круче наркоты,
Раз за эти безделушки
Возят аж до Воркуты.
Беспечален и беспечен –
Что ни взлет, то пируэт –
В свою жареную печень
Вилкой тыкает поэт.
Из простреленных воскрылий
Каплет кровь и лезет пух...
И в венок загробных лилий
Приплетается лопух.
27 апреля 1983 года
Ей.
Читал «Деревню»... Жил в деревне.
Чернику ел. Грибы искал.
И чайке – выспренной царевне –
Носил огрызки на канал.
Мои смешные пустолайки
Смущали тявканьем быков.
Я, уподобившись всезнайке,
Усердно слушал мужиков.
Заря над озером косила
Серпом лучей тугой камыш...
Какая яростная сила.
Какая сладостная тишь.
Луна чадила над болотом.
Звезда ныряла, как бобер.
А за оконным переплетом
Неслышно ткался трав ковер.
В лугах возились перепелки.
Грыз дом вульгарный таракан.
Нагие девственные елки
Укутывал фатой туман.
Русалки плакали и пели.
Лешак валежником хрустел.
На мшисто-глинистой постели
Сверкала нежить слизью тел.
Немой придурок Пашка Дунин
Мне самовар разжечь помог.
Как с родиной Ивашка Бунин,
Я вел с ним странный диалог.
Попробуй Пашке поперечь я, -
Господь на суд и скор, и лих.
В дырявой сетке просторечья
Тяжелым сигом бьется стих.
Плач похоронный над крестьянством –
Стрелой татарскою в боку...
С невыразимым окаянством
Я нижу рифмы на строку.
9 августа 1981 года
N N.
Поэзия – глупая драка
Меж тьмой, волхвованьем, бедой.
Поэт умирает от рака,
Обрюзгший и немолодой.
Щелкунчик, трескучие фразы
Не сможешь дотла расколоть.
Разлапистые метастазы
Разъели трухлявую плоть.
Запроданное бормотанье
Слюнявого рта и пера
Не скрасит, увы, ожиданья
Спасительного топора.
Завистлив ты был и портачлив,
Неряшлив, похабен и лжив.
Однако ж сметлив и удачлив
По части различных нажив.
Отменная штука капуста
В любой из возможных валют.
Что ж так тебе горько и пусто,
Что ж так ты кромешен и лют.
И верные други, на дроги
Прилежно твой гроб возложив,
Не скажут, что в Господе Боге
Ты вечно покоен и жив.
Бесспорным и щедрым талантом
Некролог тебя обзовет.
А скольким Барковым и Дантам
Успел надломить ты хребет.
Ты станешь – воздастся сторицей
Тебе до скончанья веков –
Чтецом в преисподней столице
Тобой смастеренных стихов.
17 сентября 1980 года
Вен. Ероф.
Что есть поэзии сакральное зерно
Российской, перемазавшейся, странной...
Поэты водку пьют, а не Перно,
Портвейн, дешевый вермут, не Чинзано.
Куда им до германских метафизик,
Французских шуток, аглицких затей.
От века русский сочинитель – шизик,
Крамольник, шут, опасный прохиндей.
Когда писака огненную воду
Привычным жестом заливает в пасть,
Какую ощущает он свободу,
Неправедно божественную власть!
Взрываются кометные химеры,
Огонь бесовский, серный камнепад...
Никео–сталинградский символ веры:
«Кубанская». «Колхети». «Айгешат».
Святая Русь, похмельная держава,
Уснувшая в придурочных сынах,
Твоя неукоснительная слава
Не оскудеет в диких временах.
28 марта 1979 года
Г. М.
1.
Щеголеватый поползень, артист,
Артикул разучивший под сурдинку,
Гнетет тебя факира тяжкий свист
И загоняет выспренно в корзинку.
В норе из прутьев – теплое гнилье:
Труха, трава, вода и даже пища.
Ползи в свое предвечное жилье,
В дарованное утлое жилище.
Перевари несбывшийся пленер,
Сжав челюсти в неумолимой муке,
Пока фигляр не бросит на ковер
Перед толпой выделывать кунштюки.
Очковой кобры неподъемна роль
Для поползня-ужа, художника-придурка...
Укрой от всех надуманную боль,
Фальшиво размалеванная шкурка.
Толпа зевак топорщит бельма глаз,
Перстами тычет и гогочет гадко.
Не умирай от гордости, сейчас
Очнешься от сердечного припадка.
Раздуй свой бестелесный капюшон,
Облей слюной вспухающее жало...
Гляди: факир от ужаса смешон,
А рыночная мразь бежала.
11 февраля 1979 года
2.
Г. Мар.
Есть в тайном творчестве опасный привкус тленья,
Навеянный поветрием чумы,
Ведь может метастаз стихотворенья
Разъесть навылет детские умы...
И живописца кисть неумолимо
Ударами загонит на костер,
Коль он пыльцу божественного грима
Еще со лба и пухлых щек не стер.
Распни Христа и счастлив будь, безбожник.
Поэт, заткни гугнявых губ сортир.
Зарежь в себе художника, художник,
Перекрестись и важно выйди в мир.
Теург, переболей шизофренией,
Зиждительным горением творца...
Взлети над мглисто-пепельной Россией
И мудро жди амнистии конца.
8 ноября 1977 года
Глухонемой меж кукол хора, –
Усталый, нежный и хромой
Любовник дряблой Терпсихоры
Идет в метро. Пора домой.
Зал пуст, как пошлая бутылка.
Нога болит. Спектакль не впрок.
От пропотевшего затылка
Клубится в сумерках парок.
Отхаркались аплодисменты.
Привычный грим небрежно стерт.
Затасканные комплименты
Нашептывает грустный черт.
Где композитор, балетмейстер?
Жрецы, завистники в душе...
Ушли варить невкусный клейстер
Для будущих папье-маше.
Шестнадцать полных рюмок пота
Он выплеснул сегодня в зал,
Такую дерзкую работу,
Валясь с катушек, показал.
Толчками перла боль, помногу,
Как водка в глотку с утреца.
Он грыз прокушенную ногу...
Никто не понял хитреца.
Ночь сладострастно бархатиста.
Он едко шутит чуть живой...
И обаяние артиста
Как нимб, чадит над головой.
5 апреля 1983 г.
О. и В. П.
Короновался свежий русский Дарий
Тиарой беззакония и зла...
Простреленная печень Государя
Истлела в трупном пламени дотла.
Корвет державы наклонился жутко.
Повеял вольнодумства сладкий бриз...
И в нерасстрельное подполье промежутка
Мы высунулись мордочками крыс.
Срамно ложатся на бумагу строфы.
Господень серп преуготован жать.
И бешеной вселенской катастрофы
Нам не дано, как Делии, бежать.
Повремени, Отец, пусть наши внуки
Не узрят твой топор и Страшный Суд,
Отбросив азбуку глухой земной науки,
К твоим стопам пречистым припадут.
И пусть во мгле родного бездорожья
Меж виселиц, бараков и ракит
Их осенит надеждой Матерь Божья,
Заплачет, задохнется и... простит.
Идем к Тебе, Христос, в крови и гное,
В хитросплетеньях дьявольских тенет...
И пусть на нашем вещем перегное
Растет иная поросль и цветет.
15 февраля 1989 года
Зачем, естествоиспытатель,
Ты мнишь, что с Господом – ничья...
Просеиваешь, как старатель,
Песок научного ручья.
Знай, филозоф и математик,
Ботаник, химик и теург,
Что оловянный ты солдатик,
Который вынул Демиург
Кипящей лужицей металла
Из чрева матери твоей
И бросил остывать в Валгаллу
Шизофренических идей...
Бунтующая протоплазма
В сыром галактики углу,
Не тщись в словесные миазмы
Облечь на Господа хулу.
Экстраполируй, неумеха,
Естественно-научно смерть.
Узришь: от дьявольского смеха
На части разлетится твердь.
Несчастный раб гниющей плоти,
Природы каверзный отброс,
Поймешь: надежда лишь в оплоте,
А имя оному – Христос.
Науки капища служитель,
Улитка дерзкая и царь...
Ведь всепрощающ Вседержитель,
А ты – обоженная тварь...
Склони жиреющую выю
Пред животрепетным крестом,
Услышишь: ангелы живые
Играют в салочки с Христом.
16 сентября 1979 года
Пленка Волги. Ощипанный бор.
Лакированный теплоход.
Чебоксары. Введенский собор.
Дурно кормленный тихий народ.
Пиджаки, шушуны и платки.
Джинсы здесь у людей не в чести.
Под иконой с лампадкой – лотки
Для даров: ведь сюда принести
Может каждый, что может, и тут
Хлеб и яблоки, сахар и лук.
Денег Богу совсем не кладут.
Он – не мытарь – защитник и друг.
Чуваши по-славянски поют,
Вряд ли вдумываясь в смысл слов.
Стародавний церковный уют.
Обездоленных отчий кров.
Заскочил я в собор, турист,
На каких-нибудь десять минут.
Богородицын взор лучист.
Фрески черные: Страшный Суд.
Странный день. Четверток. Первый Спас.
Иисус со взглядом судьи...
Что ж Ты, Господи, их не спас,
Это – братья и сестры Твои.
Иисусе, во славу Твою
Они бьются башкой об пол.
После смерти Ты им в раю
Предоставишь жилплощадь и стол...
Велелепен посмертный венец
Бессловесной земной туги.
Умоляю Тебя, Отец,
В жизни этой им помоги...
Хора жалоба не слышна.
Взял юродивый свой костыль.
Как Россия моя страшна.
Человечий серый ковыль.
17 августа 1980 года
1.
Кинжала трупную победность
Вновь восславляет исламит.
Армения, Мадонна Бедность,
Твоя лампадка чуть дымит.
О, Господи, Тебе укоры:
Почто ты на своих рабов,
На внуков Гайка, двинул горы,
Похоронив тех без гробов?
Почто Армению без срока
Терзаешь тяжко и когтишь?..
Склонись, зеленый стяг пророка,
Покрыв кладбищенскую тишь...
Христос – армян оплот и твердость –
Маштоц к стопам Твоим приник...
Армяне, стержень ваш и гордость –
Крест досточтимой Шушаник.
Отец, я буду пререкаться:
Пока достанет жалких сил...
Неужто вещий Нарекаци
Тебя в слезах не умолил
Не отверзать ворота ада...
Державу храмов и полей
Сберечь... Армении лампада
Чадит: в ней кровь, а не елей.
Армяне! Грозные хачкары
Не отразили бесов рать.
Под ятаганом Божьей кары
Вам не учиться умирать.
...Зима. Покойницкая бледность
Гор исполинских и равнин...
Армения, Мадонна Бедность,
С Тобой я – в Духе – армянин.
12 декабря 1988 года
2.
Одарен чужой судьбой немало
Выспренной гортанностью стиха,
Ну-с, я уродился шестипалым, –
Спрячу руки в рыбии меха.
В косности приличного уродства
Пакостил, любил да водку пил.
Забубенной сладостью юродства
Жизнь свою я , чай, пересластил.
Холодно, душа болит, и черти
Водят туповатый карандаш.
Только ты одна меня от смерти
И спасешь, и Господу предашь.
Пусть я кособокая химера,
Вылепленная Бог весть из чего.
Радостна пленительная вера
В Господа и воинство Его.
Пахнет подозрительно паленым.
Век перевалил кровораздел.
По каким кармическим законам
Шкуру человека я надел.
Крикну гладкошерстным чистоплюям,
Птицам, насекомым и скотам:
Я, как ухмыляющийся Клюев,
Чувствую родство свое к котам.
А шестой мой палец бестелесный,
Нужный, как стихам упругий метр,
Даден, чтобы было мне известно:
Где, какой, откуда дует ветр.
Дабы я, как спорттурист бывалый,
Послюнив, высовывал бы перст...
Ну-с, я уродился шестипалым, –
Чую ветер, Господи, норд-вест.
25 января 1976 года
К. А.
1.
Грязнили ватных мыслей клочья
Паркет коробки черепной.
Я болен был пасхальной ночью
И коротал ее с женой.
Свистело радио Монако –
Пел православный русский хор:
Под чуждым знаком Зодиака
С Христом негромкий разговор.
Распластывали мирозданье,
Как мясника стальной секач,
Забеглых дискантов страданье,
Басов-невозвращенцев плач.
Печаль России. Горечь дыма
Неостывавших пепелищ...
Соотчичи и побратимы,
Я, как и вы, бездомен, нищ.
Приязнь к неласковой державе –
Заноза в мышце кровяной...
Вас не зафлажили в облаве –
А я не жду судьбы иной.
22 апреля 1979 года
2.
К. А.
Я умер для мира и саван надел.
Я взял во владенье крестьянский надел.
И заступом ржавым плебейской судьбы
Я напрочь схоронен под крышей избы...
Из бревен крестовых изба сложена.
Со мною в могиле: собаки, жена,
Садовая нечисть, болтун-огород,
По-русски смышленый крысиный народ.
Я прежние сны предаю забытью,
Варю на плите для поминок кутью.
Дрова не чадят, и плита не дымит.
Я сам запалил под собой динамит...
А мой стихотворный рассыпчатый дар
Клубится в избе, как бесцветный угар.
И жду я, опасливо веки прикрыв,
Когда же раздастся пленительный взрыв.
21 августа 1982 года
Вздорной мамкой онемечен,
Пьяно горд, хорош собой,
Благодетельно отмечен
Был я скаредной судьбой.
Ловко складывал эклоги,
Рвал подметки, клал в суму..,
Перышком, как бисер, слоги
Собирая на тесьму.
Словно радиоприемник
Выборматывал я стих, –
Добродетельный наемник,
Воровавший у других.
А потом кнутом и палкой –
Как коню британский грум –
Муза – дряблая весталка –
Мне вколачивала ум.
И с тех пор пою по нотам
Не заемным, а своим...
Тихим счастьем идиота
И виденьями томим.
Горьким даром измочален –
Ни навара, ни двора –
Стал я, робок и печален,
Опасаться топора.
Коль придется лечь на плаху
И уйти в крови во тьму...
Лишь тогда стихов рубаху
Вместе с кожей я сниму.
26 мая 1982 года
Развалившись нагло на попоне,
Стряхивая пепел на штаны,
Говорю с тобой на понял-понял
Лучшая жена моей страны.
Нет в тебе сноровистой ухватки
Подличать, рожать, злословить, шить.
Складывай убогие манатки –
Нарисую остров – будем жить.
Синдиком республики звериной
Выберем бесхвостого кота.
Песнопеньем «Книги голубиной»
Мы заменим хартию кнута.
Дуновеньем умственным зефира
Рассосется мерзостный туман.
В хрустале безгрешного эфира
Зазвенит библейское ман-ман.
Нет на нас управы – лишь расправа
(Безголовым не носить чалмы).
Бедная, благодарю за право
Быть собой, с тобой и петь псалмы.
16 января 1982 года
НА РОЖДЕНИЕ СЫНА
I.
Не думал, что
на медном ложе бытия
лаская теплый остов девы
возлягу может быть и я
чтоб семенем стать для посева
жизнь – некий двуединый знак
ab ovo – синтез и анализ
зачем мы Господи старались
нарушить светом вещий мрак
бессилью сбивчивого слога
не перейти сей Рубикон
нет в мире Бога – кроме Бога
субстанция Его суть Он
и черти – что меня забыли –
как черви – гробовую тьму
Им сублимированы были
и имманентны лишь Ему
II.
рожденья таинство скоромно
как первородный хамский грех
оно – огромно и погромно
оно – единое для всех
о чудо Божьего мгновенья –
во влажноматочной глуши –
звук нежного сердцебиенья
проклевывания души
потом безмирно и безмерно
разверзнув лоно – хил и слаб
бессмысленно и суеверно
в игру вступает Божий раб
благослови – прошу – Господь
се – отпрыск кровь моя и плоть
24 декабря 1970 года
Плодящаяся деревенщина
В словесности... Ажиотаж.
Дозволенная экривенщина.
Вольнолюбивый эпатаж.
Плуты, кликушеньки базарные,
Расхристанные апаши...
Не за кредитки гонорарные,
Писатель, для души пиши.
Горит медаль лауреатская,
Как сатанинское клеймо...
Оставь свою повадку ********,
Провравшееся дерьмо.
К чему натужно россиянина
Вздымать на шаткий пьедестал,
Уэллсовского марсианина,
Что кровь лакать не перестал.
Аксессуары: водка, воблочка,
Душевный говор закута...
Шовинистическое облачко
Вокруг имперского кнута.
Хмельные слезоньки бесстыжие:
На торге каяться не трусь...
Глумливо – ряженые–рыжие –
Оплакивают труп твой, Русь.
Национального достоинства
Ревнители, ступайте вон.
Христово ангельское воинство
Не пустит вас на тот амвон,
Где мученики и угодники
С собой и с Господом в ладу...
Отступники и греховодники
Исчахнут в пепельном аду.
2 сентября 1982 года
Кукленок, позер, ходя-ходя
На нитке висит, не дыша.
Витальная сила уходит.
В потемках и струпьях душа.
В трясучке бумажное тельце.
Песчинки в картонной башке.
Какое нехитрое дельце:
Сломаться в неверном шажке.
Забавник с сердчишком-игрушкой,
Китайчик с мочальной косой
Тягаться решил со старушкой,
Владеющей ловко косой.
Премьер нитяного театра –
Отравленный, битый, хромой –
Пиеску сыграл психиатру –
И еле отпущен домой.
И в ящике душном из досок,
Смиряя тошнотную дрожь,
Ругает себя, недоносок,
За силу, за слабость, за ложь.
28 января 1983 года
Р. В.
Верю тысячекратно
В тождество: бубна, тамтама,
Троицы и Триратны,
Мухаммеда и Гаутамы.
Верую: троглодиты
Станут полубогами,
Если ушей их Гита
Коснется златыми слогами.
Верю: в подземной штабе
Вне распорядка и правил
Руку подаст Амитабе
Грозный апостол Павел.
Дао с путем на Голгофу
Могут связать воедино
Только неровные строфы
В горле стальном муэддина.
Бешеный гений Ислама
(Меч и Коран – все пожитки)
Вязью арабской калама
Вытеснил эллинов свитки.
Друг наступает с Востока.
Благостно пламя дракона.
Майя духовного тока
Плавится в цепи закона.
Истина – горше лимона, –
К подвигу зависть лелеем:
К мученику Пантелеймону,
Что врачевал лишь елеем.
17 марта 1984 года
С. В.
Не бормотушник, самогонщик
И не коричневая пьянь,
А друг мой старый, автогонщик,
Пришел ко мне в крутую рань.
Принес дурацкие пластинки,
Сел, закурил, затосковал...
И дымной юности картинки
Нескладно перетасовал.
Я вспомнил все до боли резко
Таимой памятью нутра:
Мальчишеская газорезка,
Фрондерство, шалости, игра...
Ведь сквозь браваду благородства,
От коей всякий полупьян,
В нас прорастало первородство
Небитых первороссиян.
Мы были чистыми, как вата,
В простреленном паху страны.
Какая ж курва виновата,
Что нет в нас прежней белизны?
Года исчиркались, как спички,
Предложенные холуем,
Но по мальчишеской привычке
Все балагурим, водку пьем.
Глотаем зелие на вдохе
И вырубаемся навзрыд,
Седые скауты эпохи,
Утратившие стыдный стыд.
А прежние друзья, товарки,
Почти ушедшие во мрак,
Нам ставят банки и припарки
Словесные... им проще так.
Как горько верить... быть мне пусту,
Пусть пробкой вылетит душа,
Что променяли на капусту
Былое наши кореша.
Дорога номер два: ухабы,
На финише – гробы в венках,
И наши жалостные бабы –
И в ссадинах, и в синяках.
Пили вперед, жизнестроитель,
Неистовый Автомедон,
Я – сочинитель, ты – водитель,
А после нас – Армагеддон.
А ужли будет передряга:
Мираж, мандраж, кураж и блажь –
Я, твой надежный штурманяга,
По карте подскажу вираж.
6 августа 1979
1.
В хрущевско-блочную беседку
С женой дорожку проторив,
Я коммунальную соседку
Боготворил, обматерив.
Подныривая в чье-то ретро –
Булгаковский ажиотаж –
Делил на кухне дециметры,
Уверовав в благую блажь.
За коридорную картошку,
За лампочку в пятнадцать ватт
Взаправду, а не понарошку
Орал я родине виват.
Гиньольно-фарсовая сценка
(Жиличек театральный зал),
Когда пробойником я стенку
И дюбелями пронизал.
В саду бухие крикс-вараксы
Бутылки чмокали взасос.
На нашу рыженькую таксу
Писала бабушка донос.
Кондовый новый участковый
Под хруст наглаженных манжет
Усваивал сей бестолковый,
Но не бесхитростный сюжет...
Как в коммуналке нашей мило...
Не дай мне, Господи, пропасть!
Ведь и отдельные могилы
Отменит скоро эта власть.
8 июня 1979 года
2.
Соседка гремела в тазы
На кухне и харкала в мойку.
А я листал Чжуан цзы,
Развратно улегшись на койку.
Старуха жарила корки
И хрумкала их потом.
Я строчек-раковин створки
Разламывал пером.
Шизоидные торосы
Раскалывая с трудом,
Не пишет она доносы:
Ее напугал дурдом.
Чернильно-словесную жижу
Не льет намеченным в пасть...
Господи, я ненавижу
Ее, как советскую власть.
Откуда такое чудо?
Богатый какой типаж!
Не может меня, паскуда,
Взять на свой карандаш.
Заржавели трупные крючья,
Обрызганные слюной.
Повадка осталась паучья,
Но яд превратился в гной.
Не можешь меня повесить,
Распять и колесовать.
Приятственно мне, повесе,
Стиха звукоряд ломать.
Мерзоидна и убога,
Постигшая Дао и дэ,
Должно быть, народу много
Спровадила в НКВД.
Распухших костей бряцаньем
Косую спугнуть сумей.
Я – жизни твоей отрицанье
А ты – поруганье моей...
28 октября 1979 года
И. Коз.
Бля, как не впасть в истерику,
Штык приравняв к перу...
Россия – не Америка,
Не Конго, не Перу.
В душе в и в небе трещины.
Смердит кровавый пал.
От Божеской затрещины
Колосс, рыгнув, упал.
Не пробежаться – бедному
(Он – русич, а не панк) –
По торжищу победному,
Где вместо храма – банк.
Россия – одурелая –
Бананы с киви съест,
А после – озверелая –
Затребует на съезд
Отцов бессмертной партии:
Верните все назад,
Либерализма хартией
Нам подотрите зад,
Ведь мы, как дети малые,
Без вас – как есть в говне...
И ухари удалые
Скомандуют: равне...
нье... Шпоры взбрякают.
Лежи, чтоб не упасть.
А *м тем, что вякают
Заткнем портянкой пасть.
Оскомину смородины
Эстонец помнит, лях...
Особый путь у родины:
В тифу, в бреду, в соплях.
Народу богомольному
Господь простит грешки.
И автору крамольному –
Статейки и стишки.
Плевать, к чему причислю я
Свой строкопулемет...
Луна единомыслия
Над Русью восстает.
27 августа 1995 года
Вас распустили по указу,
Смастряченному холуем,
Чтоб чумоносную заразу
Вы унесли за окоем.
Приказ был дан шагать не в ногу –
Нерастолкованно нелеп –
Вам не прогатили дорогу,
Не испекли с изюмом хлеб.
И, сняв с довольствия поротно,
Дав благодарно по рогам,
Вас обрекли бесповоротно
Апостолическим трудам.
И тронулись, и побежали,
Крича на птичьем языке,
Неся заветные скрижали
Брошюркой тоненькой в руке.
И растеклись по Ойкумене
Тьмы жен, манипулы мужей,
Чтоб тесто душ кроваво пенить
Чужими пачками дрожжей.
И клеветать, и лицемерить,
Пытать, прощать, казнить, плясать,
Принудить всех к животной вере
И руку грязную лизать...
Чтоб над ликеем и амбаром
На вековечные года
Прореял дьявольский лабарум
Алчбы и рабского труда.
25 октября 1978 года
Г. М.
По залетейским пастбищам Европы –
Придуманной, загаженной, чужой, –
Тупым скотом протоптанные тропы
Нас выгнали, пыля, на водопой.
И в жижу погрузив свиные лица,
Зачавкали мы, всасывая ил.
Не суждено омыться и креститься.
Иссяк источник. Нас не напоил.
Не остудив пылающей утробы,
В коросте, что отчаянно саднит,
Вернулись мы в российские чащобы,
Не залечив растресканных копыт.
И распираемы кишечным газом
От выращенных в парках желудей,
Мы обрели, почесываясь, разум
И обратились, хрюкая, в людей.
5 марта 1978 года
В. Т.
Сними мишурное обличье.
Побудь в раздумье недвижим.
Яви таимое величье
Не только близким, но чужим.
Ведь маска площадного мима
Навек не скроет хитреца.
Картон в чаду огня и дыма
Пронижет аура лица.
И все увидят, холодея,
Что, нарушая общий строй,
Под балахоном лицедея
Бредет трагический герой.
За ним на фуре в пестрых лентах
Везут нехитрый гардероб,
И серебро для монумента,
И эшафот, и тесный гроб,
Ведро чернил, полпуда грима,
Реприз дубовый поставец,
Тугие крылья серафима,
И поэтический венец...
Друзья склонятся горделиво.
Враги рассеются, как дым...
И ты уйдешь неторопливо
На небо вечно молодым.
9 августа 1978 года
В. Ш., А. З., Д. Р.
Русь Захолонувшая равнина.
Виселицы. Снежные заносы...
Бродят по страницам Пу Сун-лина
С посохами мудрые даосы;
Феи-лисы дарят людям ласки,
Нежные, одна другой пригожей...
Господи, да за такие сказки
Я готов расстаться с белой кожей,
Стать шеньши в замызганном халате,
Складывать стихи витиевато.
Чем поэт бедней и бесноватей,
Тем его искусство больше свято...
Мозг кусают злые мысли-трутни
И зудят в болезненном круженье:
Перетрутся скоро струны лютни;
Дао призывает к погруженью.
Отложу я томик Пу Сун-лина, –
Разболелись тусклые гляделки.
Жизнь моя – бездарная картина,
Копия, базарная поделка.
Вешают такие в сельских чайных;
Густо их засиживают мухи.
По заслугам. Карма. Не случайно
Подшутили оборотни-духи.
А ведь не был я обижен Богом,
Суемудрый ласковый повеса,
И владел неповторимым слогом,
Людям верил, не боялся беса.
Но явился черт, увы, без серы,
И не в мефистофельском обличье...
Испугался я вне всякой меры,
Потеряв последнее приличье;
Кирпичом упал на дно болота,
Ускользнув от лап, завыл, как *,
И в трусливом пароксизме рвоты
Шкурой понял тайную науку.
Никогда я не имел привычки
Обращать вниманье на воззванья:
«Не давайте детям в руки спички!»...
Правильно... сгорят без покаянья.
7 февраля 1981 года
М. Люб.
Забавен рифменный нарядец
Тугих полуребячьих строк.
Я – прирожденный тунеядец,
Хвастун, нахлебник, шут, игрок.
Мои бездумные проказы
В водоразделе свето-тьмы
Страшней прилипчивой проказы,
Опасней легочной чумы.
Ступайте с миром, человеки,
Не суйте в кал и гной носы.
Рифмованные чебуреки
Дешевле конской колбасы.
Купите пузырек портвейна
(Покойник выпить не дурак).
Смиренно и благоговейно
Я вам желаю всяких благ.
Мои сомнительные связи...
Но несомненно, что друзья
Не понимают: им из грязи
Не выйти никогда в князья.
Безоговорочно владею
Пространством писчего листа...
Богопротивная идея
Избранничества и креста.
Я, хлопцы, леноват немного...
Не всякий примет и поймет
Престранную привычку Бога
Копить для трутней горький мед.
Самодоволен, туп и сален –
Вместилище для потрохов –
Бездарен я и генитален –
Приборчик для таких стихов.
29 марта 1981 года
Дем. Бедн.
1.
И вновь родные пустоплясы
Вещают без обиняков.
Звенят отточенные лясы,
Как тесаки у мясников.
Опять меня обстали бесы,
Щекочут, говорят мне «ты»...
Как сбросить ветхие завесы
И вырваться из темноты
Туда, где Господа лампада
Незримым пламенем горит,
Где за оградой вертограда
Цветут деревья Гесперид,
Где Вакх с Христом бредут в обнимку
С Мо-цзы и Буддой наугад,
Где сквозь лазоревую дымку
Просвечивает Божий Град,
Где херувимы и амуры
Пьют залетейский оранжад...
И где за собственные шкуры
Высокомерно не дрожат.
7 марта 1981 года
2.
Марф.
Развалившись нагло на попоне,
Стряхивая пепел на штаны,
Говорю с тобой на понял-понял
Лучшая жена моей страны.
Нет в тебе сноровистой ухватки
Подличать, рожать, злословить, шить.
Складывай убогие манатки –
Нарисую остров – будем жить.
Синдиком республики звериной
Выберем бесхвостого кота.
Песнопеньем «Книги голубиной»
Мы заменим хартию кнута.
Дуновеньем умственным зефира
Рассосется мерзостный туман.
В хрустале безгрешного эфира
Зазвенит библейское ман-ман.
Нет на нас управы – лишь расправа
(Безголовым не носить чалмы).
Бедная, благодарю за право
Быть собой, с тобой и петь псалмы.
16 января 1982 года
Главу короля приподняв за хохол,
Толпе представляет палач…
Мы белое знамя упрячем в чехол,
Уедем в Вандею. Не плачь.
Нет братьев-шуанов, есть лиственный лес
И пташек назойливый грай…
Последний гвардеец – недужен, облез –
Везет тебя в сумрачный край,
Где псы выедают утробы врагов
Под алчные крики ворон
В тумане, в котором не слышно шагов
Людей, что бредут с похорон.
На этом ли свете Вандея? На том?
Докука. И надо ли знать?
Косой гильотины – как травка, пластом –
Подкошена глупая знать.
Отличное равенство – те – без башки –
Красавицы, умники – все:
Титаны, пигмеи, плуты и божки
Горят в известковой росе
Во рвах и траншеях, что вместо могил
Измышлил народ-гименей.
Ты в небе ширял или небо коптил –
Нет разницы в царстве теней.
Холопскую наглость на барскую спесь
Меняю, но мало монет.
Лбом стенку пробив, все обдумай и взвесь
И молви надменное «нет».
Покорное «нет» и надменное «да»…
Конвент утвердил приговор.
Как выжить? Все прочее – гиль, ерунда.
Бежим в двоемирный затвор.
Никак не спасти королеву. Под нож
Затащат, уложат, убьют.
Расплата за барскую ласку и ложь,
За барский уют и приют…
27 июня 2000 г.
О.Кушлиной.
В.Кривулину
Коль едешь под горку, печальней
Становится жизненный крюк…
В усопшей Совдепии дальней
Отцвел духоносный урюк.
Родное святое искусство
(Проплаченное ремесло)
Будило высокие чувства…
И нет его… В Лету снесло.
Духовность! Сисястые крали
Тугих комсомольских кровей…
Какую державу украли
У глупых ее сыновей…
Суровые дяди в мундирах
Границы ее стерегли,
Мочили кого-то в сортирах,
Ан млечные реки текли.
Поля колосились. В забоях
Пер сам антрацит на-гора.
Блевали поэты в запоях
(В рассеянном свете утра).
Но все ж отщепенцы-паскуды
С фрейдистской надеждой пропасть
Просили у Господа чуда,
Чтоб ухнула в пропасть та власть,
Что спать и дышать не давала
(Картины, стихи – под тесак).
Возмездие плана и вала:
Мы втюрились снова впросак.
Осмелюсь сказать (для проформы
На задние лапы присев):
Гебисты проводят реформы,
Как прежде «уборку» и «сев».
С трибун демократ-генералы
Торят инвестициям путь.
Все – верующие, все – либералы…
Дружок, партбилет не забудь
Во храме и на аналое
Водицей святой окропить…
Честнее и проще былое.
Порвалась сакральная нить
Меж жертвой и катом, меж гадом
И умной крылатой козой…
Нам не привыкать к камнепадам.
Опять за окном – мезозой.
Скажу – сколь возможно банальней –
Жизнь – фокус, иллюзия, трюк…
В ожившей Совдепии дальней
Цветет духоносный урюк.
7 июня 2000 года
Вад.К.
В сердце током бьет магнето
С перебоями и без…
В черных дебрях Интернета
Заблудился мелкий бес.
Лето. Ночи вовсе нету.
Бестелесен Петербург.
В белых дебрях Интернета
Заблудился Демиург.
Утро. Холодно. Светает.
Щелкнул «мышью» - и лети…
Чу! Идет война святая
В переменчивой Сети…
Тут и ангелы и черти
В битвах пиками трясут…
Во вселенской круговерти
Узнаваем Страшный Суд.
Здесь чернуха и порнуха…
В рай и ад разверста дверь.
Спи, художник. Божья «пруха» -
«Все позволено» теперь.
Голосистых птичек мало –
Много больше воронья.
Всем шлея под хвост попала
Хамства, спеси и вранья.
Есть и нежные зверушки:
Водят дружно хоровод…
«Интернетские» игрушки
Надломили небосвод,
И оттуда лупит градом
Сера с манной вперемеж…
Августинианским «Градом»
Мы натешились. Рубеж.
Вряд ли мысль уничтожима:
Все кладет Господь в мешок.
И «грядущего режима»
Сардонический смешок
Достоевский слышит в бане
С пауками и грязцой.
Ницше спит на барабане,
И мурлычет нечто Цой.
14 июня 2000 года
Б. П.
Сегодня встали мы с тобой
Изрядно рано.
Дождь за стеной играл с листвой,
Лил, как из крана.
Я думал: Боже упаси
Нас от запретов.
Когда ж родятся на Руси
Опять поэты.
Чтобы писали наугад
И без оглядки,
Как каменщики знали б лад
В фонемной кладке...
Они придут, они взойдут –
Лет через тридцать –
И нас за пазуху заткнут,
Как рукавицы.
Я им шепну, я им скажу,
Я им отвечу:
Я метил первую межу,
Я – ваш предтеча.
Я изблевал гортанный гной
В бреду, в задохе...
Пусть я всего лишь перегной
Для той эпохи.
Я – пьяница и дурачок –
В своей отчизне.
Но все же я – первотолчок
Для новой жизни.
Стишки мои на чердаке
Бегут от смерти
И на «чужом черновике»
Свой путь отчертят.
27 июня 1980 года
Мне истина разверзлась в Слове.
Возликовал телесный прах.
В славянской, грязной, вязкой крови
Мой храм, мой стыд, мой грех, мой страх.
Бунтует, черная, и жаждет
Себя спесиво расплескать.
Душа изъязвленная страждет
Молиться, каяться и лгать.
Мой род глумлив, талантлив, мрачен –
Погромы, войны, мятежи –
И я, последыш, молью трачен,
Иной судьбы не заслужил.
И я, как вы, питаю в сердце
Страх перед Господом Живым ,
Презрение к единоверцам
И ужас расовый к чужим.
И мне воздастся полной мерой
За вашу кровь, за ложь, за блуд,
Когда меня в тумане сером
На виселицу повлекут.
И я, в петле забившись гнусно –
Марионетка–арлекин –
Подумаю о том, как грустно,
Что я не сын родных осин.
1 июня 1976 года
Ночь осенняя тиха.
Плеск волны озерной.
В хилом колосе зерна
Набухают зерна.
Болен, жалок, одинок, –
Выгоревший, ржавый –
Сумасшедший рашинок
Выблеван державой.
Бородатый и нагой,
Склонный к пустословью,
Омерзительный изгой,
Раненный любовью.
Изругавшийся над той,
Что роднее Бога,
Я наказан немотой
Сбивчивого слога.
Бес подуськивал: зарежь
Кроткое созданье...
Как теперь заткну я брешь
В шатком мирозданье.
Смоляной фонемный лес
Накренился косо.
Господи, зачем я влез
В шкуру кровососа.
Одиночество вдвоем
Заступом зарыто...
Флегетонтов водоем –
Ветхое корыто.
...Деревенский хулиган
На исходе лета
Во вселенский балаган
Потерял билеты.
31 августа 1982 года
Н. и А. Ос.
Изнежен, зол, медоточив,
Я изменил карандашу.
Косу отбив и наточив,
Кошу траву, траву кошу.
Крестьянский труд. Мужицкий пот
Слепит глаза. Свистит коса...
Бегу от суетных хлопот
В леса, как старая лиса.
Присев на пень, пою пэан
Христу грибов и комаров.
И мне внимает ветхий Пан –
Космат, угрюм, зеленобров.
Тут плоть с душой всегда в ладу,
И полны счастьем туеса...
Надеюсь, в каменном аду
Я вспомню, как поет коса.
Когда траву косой косил,
Когда репьи топтал, как слон,
Напору инфернальных сил
Я ставил дерзостный заслон...
Благословенный сенокос,
Поверь ребячьей похвальбе:
Я выпрямляю перекос
В душе, в себе, в судьбе, в мольбе...
Толку словесный порошок,
Несу в бревенчатую клеть...
Здесь так вселенски хорошо,
Что можно взять да помереть.
28 июня 1983 года
Д. Л.
1.
Десять лет – ресниц смеженье Шивы.
Прежнее – как вишня в сентябре.
Десять лет – беззубый и плешивый –
Я бренчу уныло на домбре
Стихотворства, буйства, окаянства.
Милая – в рыданьях и в соплях...
Я с тобой в юдоли постоянства,
Как с коханой пани юркий лях.
Жизнь – такая пакостная штука
(Головопроломен пируэт),
Но непоправимого кунштюка
Все еще не вытворил поэт.
Ктесифон – священный город Кеев.
Глух свинец начитанных страниц.
В государстве пьяниц и лакеев
Стерегут засовы у границ.
Споловинив жизнь, ушел из мира,
Толком ничего не возлюбя.
Кособоко сотворил кумира:
Праведную, мутную – тебя...
Протяни ладонь – булыжник брошу,
Вытру слезы, опахну крылом.
Улыбнись щербатому Гаврошу.
Марш вперед – не думай о былом.
23 декабря 1982 года
2.
Боль становится терпимой.
Мозг из глаза не пролей.
Тяжко женщине любимой
Притворяться Лорелей.
Раздосадован навеки,
Жабой плюхнувшись в кювет,
Не могу размежить веки,
Посмотреть на белый свет.
С хамской спесью Чингизида
Глотку рифмами деру...
В ветхой мантии Изиды
Я проделаю дыру.
Что молчанка, что волчанка –
Коль такая полоса:
Пропадай, моя тачанка,
Все четыре колеса.
13 февраля 1983 года
Ст. Коб.
Я довел себя до точки...
Пепел серный, дым и чад.
Огненные молоточки
В голове моей стучат.
Окрылен, смешон, ничтожен
На линованных листах
Я пою одно и то же
В утомительных стихах.
Ангелочки, тихо рея,
Снегом кроют огород.
Под настырный лязг хорея
Водят рифмы хоровод.
Взявшись за цевье двустволки,
Подзываю свистом сон.
За каналом воют волки
Вразнобой и в унисон.
Сатанинское уменье
Рифмовать житейский сор
Будит страх, недоуменье,
Омерзенье и позор.
Но истершийся до ниток,
Как помойное тряпье,
Оголтелый недобиток
Все вострит перо-копье.
Не умывшись, спозаранку
(Что сегодня, что вчера)
Протыкаю в небе ранку
Грязным кончиком пера.
Не заплачу и не охну,
Не приму ничей совет.
Поболею, да издохну...
Чую, чаю вечный свет.
Костоломная эпоха
Воровски из-за угла
Идиота-диадоха
Приласкала, как смогла.
Пусть зудит утробный зуммер,
Что порвалась жизни нить.
Я пока еще не умер!
Рано жабу хоронить!
От несносной заморочки
(Утомлен я, нездоров)
Исцелят пилюли-строчки
Без рецептов докторов.
Побарахтаюсь... а надо ль?
Хлопну дверью... что взамен?
Как в лесном овраге падаль,
Я валяюсь, супермен.
Обезумевший и жуткий,
Выползаю из гнезда.
Тучи. Снег... Но в промежутке –
Вифлеемская звезда.
25 ноября 1983 года
Т. К., Я.С.
Жизнь – тусовка и тщета.
Такова эпоха.
Жажду прочности щита
Зевса Эгиоха.
Боль пронзительно остра.
Прет навылет вертел.
Расстаемся мы, сестра,
Может быть, до смерти.
Мировая требуха
В дьявольском желудке.
В интонации стиха
Старые погудки.
Ночь. Мороз. Метель и лед.
Болен я и жуток.
До посадки в самолет
Меньше полусуток.
С поэтических котурн
Шмякнусь мордой в лужу.
Улетаешь на Сатурн, –
Оставляешь душу.
Стали детские стишки
Яростной балладой.
Из моей седой башки
Вышла ты – Палладой.
Вурдалаки, псы–дружки:
Пасти, когти, лапы.
Осторожные шажки
Направляешь к трапу.
Человечьих сальных стай
Маята убога.
Улетаешь, – улетай...
Только веруй в Бога.
Разгрызай судьбы гранит,
Не журись на долю
Он спасет и охранит,
Даст покой и волю.
Не печалуйся, прости
Тех, кто сбоку, между.
Мы хотим тебя спасти,
Подарить надежду.
Трудно спрясть в стальную нить
Волокно любое...
Нас нельзя разъединить,
Мы всегда с тобою.
2 января 1982 года
Т.К.
Я горько думал о тебе
В дыму мишурных кривотолков.
Курил, ощеривал судьбе
Оскал слюнявый полуволка.
Седая осень. Льда крупа
Сечет прохожих злые лица.
Тобой протоптана тропа
Наискосок моей, сестрица.
Сквозь пелену чумных годов,
Как песенку твою услышу,
Я над тобой раскрыть готов
Крыло свое летучей мыши.
Нева привычно бьет в гранит.
Заледенелый сон в колодце.
Сырой шутихой век трещит,
Чадит и пламенем плюется.
Никто – тверезый или пьян –
По-водолазному, до крика –
Не смеет бедных россиян
Костить, что мы не вяжем лыка...
Сестра, ничто не стоит грош
В стране, где деньги пахнут калом...
Но кровью вмиг не изойдешь,
Свинцовым поперхнувшись жалом.
26 ноября 1977 года
КОНСТАНТИНУ И ЗВИАДУ ГАМСАХУРДИА
Как-то зябко мне, душно и плохо.
Сквознячок инфернальный, как пар...
В кабаке свою пховскую чоху
Я оставил вчера за динар.
Нас принудить к неправедной вере
Возмечтал исламит Альф–Арслан.
Азнауры мои, хевисбери,
Неспокоен опять Лазистан.
Царь царей, Авшанидзе Глахуна,
Бог и раб кровожадных химер,
Уплачу смертоносную куну
Я за душу твою, Чиабер.
У Христа моя кроткая Тихе...
Собирает войска спасалар.
За победу мы пьем в Уплисцихе
Под узорчатой тенью чинар.
Ждет в веках несказанная слава
Тех, кто в битвах положит главы.
Мандатуры мои, эриставы,
Харалужные латные львы.
Чтоб в бою вы не осоловели,
Подниму я за вас турий рог...
Стой незыблемо, Светицховели,
Осиянный Господень чертог.
Сельджукиды, язычники-твари
Да склонятся под игом мечей...
Пусть купается каменный Джвари
В водопаде незримых лучей.
25 октября 1980 года
ГЕРМАНУ ГЕССЕ
Опять над литою строкою
Качаю башкою седой.
Оставьте меня в покое
Вдвоем с неизбывной бедой.
Придурок, я думал: нас двое.
Осечка. Один я. Один.
Беззвучно утробно завою
И выгрызу дырки дробин.
Свистела, взрывалась и крепла
Фонемная звонкая вязь.
Сгорела. А горсточку пепла
Сдул ветер в житейскую грязь.
Поэт изрешечен навылет.
В чем теплится душка-душа?
Проклятые бесы, не вы ли
Сценографы всех антраша.
Я в волчьем колледже задачник
Любви не сумел одолеть
И сдуру кусал, неудачник,
Судьбы костоломную плеть...
Один я. Беззубый и лысый.
Мех вытерся. Нечем жевать.
Торопятся жирные крысы
Живого меня свежевать.
Как лист из разорванной почки,
Я выну из шкуры скелет...
Господь мне за странные строчки
До рая даст лишний билет.
24 января 1982 года
ЮРИЮ ЖИВАГО
«Я гордый римлянин эпохи апостата...»
Во сне свинцовой яростью метнутся
На нежный берег алые валы
Из чадной пещи хмурых революций
Приветливо рукой махнете Вы
Стальной ланцет стального катаклизма
Взносила ввысь державная рука
Вы спрятали останки гуманизма
Под саваном Ванятки-дурака
Исторгнув искры грозное кресало
Зажгло пожар неслыханнейших смут
В огне шипело человечье сало
Вы шли – как Он – на каиафов суд
Брат на врага кретин на супостата
Поднялись закружившись в вихре бед
Как римлянин эпохи Апостата
Все понимая Вы сказали «Нет»
Кровавый пух разрубленных воскрылий
Припудрил Ваш батистовый хитон
Когда надменно топоры рептилий
Долбили среброглавый Киферон
Сегодня мы – печальные потомки
Как крысы в отгоревших закромах
Обшариваем пыльные котомки
Оставленные Вами впопыхах
8 ноября 1968 года
ВЛАДИМИРУ СОЛОВЬЕВУ
Камо грядеши народ мой камо грядеши
Народ мой печальный в тоске изначальной
Короб небес проломился
И в огненной бреши
Отрок грядет сребролицый
В порфире венчальной
Было: крамола и глад и кромешная смута
Казнь духовидцев побитие жен-мироносиц
В бархатном рубище
С нищей клюкой и разута
Корчилась Русь за решеткой своих чресполосиц
С утра России до света как Эос с востока
Ждали тебя и грызли железные хлебы
Ты воплотившись
На краткие годы в пророка
Вновь отлетел на свое недоступное небо
25 октября 1966 года
МИХАИЛУ КУЗМИНУ
Рютбеф ростбиф – на крайний случай шницель
совсем некстати: аз есмь Бог
бутылка белой в полпивной и Шницлер
а на закуску – устриц и Рембо
халда Халдея Александра миф
полтинник за бритье бородки
ночевка в грязном околотке
и запах бактрианских слив
Шабли поджаренная булка
на Невской башне бьют куранты
прохаживаются в закоулках
накрашенные дилетанты
французской речи милый плен
из «Вены» счет – на честном слове
и в голубом сплетенье вен
постукиванье вязкой крови
брусчатый лоб того моста
где продают горячий сбитень...
О мэтр над сению креста
благословляю Вас... и спите
7 ноября 1967 года
ЭЛЛИСУ
Скрипят миры под властью Божества
Юродствуют в истоме смертной твари
О вечность – знак Христова торжества
С тобою смерть у изголовья – в паре...
Поставлен духу яростный препон
Душа во мне как фитилек в нагаре
Эфирный хлад объял со всех сторон
Утеряны взыскуемые нити
Уходит ввысь глаголов вещих звон...
Я отдохну, а вы друзья плывите...
Куда мне плыть... куда ни кину взор
Везде свинья копается в корыте
О слабый дар мой радость и позор
Стихов моих тяжеловесных влага...
Сужается кубический простор
О слабый дар мой горе или благо?
Я верую в Господне Естество
Горячей веры в сердце бродит брага
Я чую над собою Существо
Простершее над сирым миром крылья
Тебя не принимает большинство
Я знаю тщетны все мои усилья
В тисках терцин о Боге возвестить...
Хоть проползи десятки тысяч миль я
Себя винить – да – некуда мне плыть
Суровый Бог не примет святотатца
Хоть я готов скулить рыдать и выть
И в ужасе в ногах его валяться
О черный искус инобытия –
Всяк думает: кто знает... может статься...
Я в вере тверд и твердо знаю я
Смерть – Воскресенье в радуге Сиона
Расколот дух и в страхе плоть моя
Господь... молю коленопреклоненно:
Дай силы мне... яви Себя... подвинь
Меня на подвиг Твоего Закона
Очисти душу дьявола отринь
Дай насладиться ангельским покоем
Сопричаститься таинств и святынь
В стигматах небо видеть голубое
И научи меня любить людей...
Триипостасья знаменье простое
Раскрой страницей Библии Твоей
5 мая 1968 года
МАКСИМИЛИАНУ ВОЛОШИНУ
Прожив неполную неделю
Под Кара-даговой грядой,
Я уезжал из Коктебеля
С такой щемящею тоской,
Что увлажнялось сердца око
Слюною с кровью вперемеж...
Под дуновеньем нежным рока
Я ощутил такую брешь
В себе, в судьбе, в житейской вере...
Самокопание – чума!
Вот и воздалось в полной мере
Мне за прельщение ума...
Как сладкопевец Сирин, вежды
Я закрывал, болтая дичь,
Свои нелепые надежды
Пытаясь коротко обстричь.
Каким-то полоумным теткам
Читал с листа крутую ложь,
Соображая очень четко,
Что пропадаю ни за грош...
И словно желтохвостый кенар
Чего-то верещал, свистал,
И как провинциальный тенор
Автографы я раздавал.
Кому-то мерзко улыбался
Все невпопад: то да, то нет...
Каким я был, таким остался,
А мне почти что тридцать лет.
1 июня 1977 года
НИКОЛАЮ КЛЮЕВУ
К. А.
О, христотерпец, выговский вещун,
Запечник каргопольский, щур нарымский,
Омыть стопы твои тебя ищу.
Сымай суму, ставь посох пилигримский.
Не сигом по Сухоне лупит рок, –
Литою гирей бьет под вздох и насмерть...
Вертайся вниз, ступи на мой порог,
Как в струпьях нищий на резную паперть.
Что видел в белой Индии своей?
Что насбирали анделы в котомку?
Словес-смарагдов горсть не пожалей
Безбожному и скучному потомку.
Апостол Петр, наверно, насушил
Тебе в дорожку сладкую морошку.
Ты жил, как умер, и, как умер, жил.
Попей чайку, погостевай немножко.
Повой, родимый, вьюгою в трубе,
Как кот запечный, поскребись о стены,
Поведай, замогильный гость: в судьбе
Какие ожидать мне перемены.
Перекрести набрякшею рукой,
Не хмурься на табачный запах пыли.
Помолимся вдвоем за упокой
Тех, что свое уже давно отжили...
Встает, рукою опершись на стол.
В глазах – огонь, всесветно бьющий с неба.
Уходит тихо, смачно плюнув в пол...
Под скатертью – в тряпице – пайка хлеба.
11 августа 1977 года
ПИСЬМО АНДРЕЯ БЕЛОГО К НИНЕ ПЕТРОВСКОЙ
Д.
Все бросив и уехав в Нижний
Забыться в площадной гульбе
Я – хулиган и трутень книжный –
Скучал и думал о тебе
Как ни играй с собою в прятки
Как ни юродствуй и ни лги
Приходят святки – взятки гладки –
Помилуй мя и помоги
Мороз и толчея у стойки
Похмелье... вьюга над Венцом
Я еду к Метнеру на тройке
С глухим до боли бубенцом
В багете в кабинете Гете
Сияет рамой золотой
Хозяин в бархатном жилете
Нальет мне рюмочку простой
Нальет мне рюмочку... я выпью...
Как Валтасарово кольцо
Над пьяной и угарной зыбью
Возникнет милое лицо
Ну – бес – загадочно и лестно
Беду мне новую сули...
Звучи – единственная песня
В метельной иглистой пыли
Пусть пляшет в сердце ретивое
Где тонко – там порвется нить
Есть нечто роковое, злое
В том что нельзя соединить
Все бросив и уехав в Нижний
Забыться в площадной гульбе
Я – хулиган и трутень книжный –
Скучал и думал о тебе
8 ноября 1972 года
АНДРЕЮ БЕЛОМУ
«Божественен и вечен Дух»
Неизреченно грозен Логос
В переплетенье этих двух
Глаголов Бога слышен голос
Ты горним светом осиян
«Поверх барьеров стран и вкусов
Толкнул в астральный океан
Ковчег сколоченный Исусом
В тебе и Запад и Восток
Соединились в перекрестье
Ты – новоявленный пророк
Под ипостасным сверхсозвездьем
Пронзающий и вещий зрак
Подъял ты к Богу из темницы
Ты – Воскресенья гордый знак
В венке из терний в багрянице
Крыло архангела простер
Ты над эфирным землепадом
Возжег мистический костер
В стенах искуемого Града
Софиология – скрижаль
Отбрасывая смерти путы
Иду к тебе и мне не жаль
Души своей в годину смуты
15 июля 1969 года
ОСИПУ МАНДЕЛЬШТАМУ
«И у костра читает нам Петрарку...»
Тень улыбки пробежала по губам
О туманный пророческий зов
Обвиняется коллега Мандельштам
В сочинении прелестных стихов
Мандельштам – златоуст
Искупительная жертва людей
В имени Вашем слышу хруст
Переламываемых костей
Жизнь – неразгаданная молвь
Смерть – немота пустота
Ваша немецкая кровь
Падает в гётев стакан
Вы рассорились с грубым веком
На него замахнулись стеком
Сочинитель пророк педант
Вы под милой фебовой аркой
Там где ворон зловеще каркал
Наизусть читали Петрарку
Рифмоплет трясогузка талант
На балу в салоне в охранке
В Петербурге в тюрьме на Лубянке
Вас хранил белокрылый архангел
От безумья коварства лжи...
«Я в мир вхожу и люди хороши...»
Из прихожей Вам калоши
Принесет век-волкодав
И вальяжный Макс Волошин
Вас потреплет за рукав
Наше русское раздолье
Наш загадочный народ
«Баратынский из подполья»
Вас в «Собаку» поведет
Там роскошные таланты
Инсценируют грехи
Там Вы выпьете «Спуманте»
И попишете стихи...
И если мне придется у костра
Мечтать о миске нищего приварка
То Мандельштама вспомню я сперва
И лишь потом Торквато и Петрарку
1 мая 1966 года
1.
Тревожно в мире. Запах гари
Пороховой. Мертвячий смрад...
И в этом дьявольском пожаре
И я безвинно виноват.
Спокойно в мире. Плотской гнили
Пласты удобрили поля.
О русичи, что тайно сгнили
В тебе, афганская земля.
Чу... красноперые фантомы.
Вон – Пентагона ястребки.
«Чума на оба ваши дома».
Разбей вас Бог на черепки.
Поэт подобен Пенелопе
В строковязанье... Афоризм:
Глумливо мчится по Европе
Кровавый призрак: терроризм.
Ислам гяуры нынче славят.
У европеянок – приязнь
К стране, где чалмоносец правит
И громоздит на казни казнь.
Перед вселенской гекатомбой,
Пред воздаяньем за грехи,
Как мне запрятать в катакомбы
На грифельной доске штрихи,
Где строчки с рифменной полудой
Моих кощунств, удач, обид
Валяются нелепой грудой...
Опять катрена край отбит.
Червонец ставлю с роком в фанты
На кон... Ведь я в игре неплох.
Прилежно, франты-сикофанты,
Выискивайте в рифмах блох.
Душа моя – эфемерида –
Бежит сетей, плетей, оков
К вратам Олимпа, как Ирида –
Благая вестница богов.
18 августа 1982 года
2.
МАРФИНЬКЕ
Кудель косматую годов
Расчешет глупой Мойры гребень.
Гортанный переплеск ладов
Поглотит пламенная темень...
И с инфернальным багажом
Ты выскочишь на полустанке,
Свернешься на земле ужом,
Угрев собой мои останки...
Я в трубку выйти дам листу,
Колючки пробужу от лени,
Чертополохом прорасту
И обовью твои колени,
Смешно заухаю совой,
Взлечу ночной эфемеридой,
Заплачу мышью полевой,
Прощу посмертные обиды.
14 марта 1978 года
1.
Песенка, зашедшая
В ухо невпопад:
Мама – сумасшедшая.
Папа – психопат.
**** – доносчик, висельник,
Жлоб-антисемит –
Как змея завистливый,
Как свинья, хамит,
Продолжая арию
(Композитор – бес)
Не для пролетариев –
Для КПСС.
Лажа россиянская.
Расы чистота.
Спесь неодворянская.
Скука. Пустота.
Мерзости родимые.
Камни-валуны.
Куст неопалимыя
Божьей купины.
Хорошо при Рюрике
Сладили страну...
В Питере, не в Цюрихе
Лаю на луну.
Поселиться в Кинешме?
Жизнь была б ровней...
Никуда не кинешься:
Индия – во мне.
Накренилась маковка
Церкви до земли...
Не печалься, Марковна,
Горестно внемли
Голосу утробному,
Льющемуся всласть
Из гелиотропного
Рая, где Бог – власть
Жесткая, тотальная:
Благодать – не гнет...
Лишь болезнь летальная
Родину спасет.
2 сентября 1995 года
2.
Безумец, вор и скупердяй,
Пристойно мину сохраняя,
Я получаю нагоняй
От записного негодяя.
В чем виноват я? Вот те раз...
Подхвостье рьяно чешут черти, –
В том, что я мать удачно спас
От гноегнильной быстрой смерти.
Меня колхозный свиновод
Когтит, терзает, раздражает
И опрокинуть небосвод
Мне на затылок угрожает.
Неймется пасынкам ума.
Болезни насылают звери,
Мечтая, чтоб судьба-тюрьма
Передо мной отверзла двери.
Неутомимая *****:
Проклясть, забыть и веки смежить...
Вот наказанье для меня:
Шизофреническая нежить.
Мой утлый челн на абордаж
Берут, но в битве я суровей...
Не ваш, паскудники, не ваш
Я и по духу и по крови.
Мне быль внушил преступный ****,
Что я тевтон в российском поле...
Коль так, то так. Сильней в сто крат
Я стал, щитом прикрывшись боли.
На чужеродном языке
Слагаю робкие эклоги...
Силенок мало. Я, к клюке
Припав, хромаю в эпилоге.
День. Пустота. За окоем
Летим с женой, бежав от гнета,
И шепчем сладостно вдвоем:
Германия... Порядок... Гете...
5 июля 1995 года
Л. Щ.
С годами прошлое видней,
Отчетливей и откровенней.
Пишу. Струится рой теней.
Витает череда мгновений.
Брутальный привкус новизны
Набил оскомину до рвоты.
Боюсь полярной белизны
Новооткрытого блокнота.
Мои умершие дружки,
Мои угасшие подружки...
Червонцев звонкие кружки,
Обмененные на полушки.
И в чьей-то памяти и я
Шутом остался, пьяной рожей,
Хоть посвист инобытия
Не слухом чуял я, но кожей.
Сомнительный христианин,
Обрюзгший юноша конторский,
Я обречен катить один
Сизифов камень бутафорский.
Филосемит и мизантроп
С прилипшей к мясу грязной маской,
Рукой ощупываю гроб,
Повапленный дешевой краской.
22 августа 1982 года
1.
Как мышь, залезу в перепревший стог. –
Видения, таблетки, переплясы. –
Меч отзвенел, я подвожу итог.
Не все ж точить неугомонно лясы.
Я жрал и пил на жизненном пиру,
Тянулся к вологодскому стакану.
Не изменив ни другу, ни перу,
С подмостков жизни хрустко в Лету канул.
Пошли круги по бешеной реке.
Я выплыл, как гнилая половица.
Но ангелы в разбухшем старике
Не узнают пророка и провидца.
Мне повезло. Я не пошел ко дну,
Обматюгав Гермеса и Харона.
Я б отдал сорок жизней за одну –
Обычную – без плахи и короны...
Ночь на излете. Зенки утомив,
Строчу стихи в тетрадке без оглядки.
Переводной картинкой сохнет миф:
Я – несравненный капитан Лебядкин.
Бог посылает содомитам СПИД,
Проказу – тем, кто песенки слагает.
Но Беатриче десять лет не спит,
Меня спасает и оберегает.
Живя в раю морозных вьюг и хляб,
Бежав от суесловья и злословья,
Я допустил непоправимый ляп,
Брульон судьбы испачкав жирной кровью.
Сорвав лекарств узорный капюшон,
Стучусь виском простреленным в ворота,
Самонадеян, жалок и смешон, –
На обормота нету укорота.
Фуфайка. Табачок. Сольцы щепоть...
Грехов тугих весомая гирлянда.
Возьми меня на общие, Господь,
Я отслужу и пайку, и баланду.
Стихов моих одическая рать.
Дурдомские хворобы и заботы.
Аз верую: не тяжко умирать,
Но смерть – такая нудная работа.
5 декабря 1986 года
М. М.
2.
У меня в деревне утро –
Дождь прошел, и ветер стих –
Многомудрое, как сутра,
И прелестное, как стих.
У меня в канале – рыбы,
Крысы-нутрии, бобры.
На лугах – гранита глыбы,
Что волок ледник с горы.
У меня в болоте – утки,
Лоси, клюквенный распад...
Сочиняет прибаутки
Неудавшийся комбат.
У меня в лесу – обабки,
Мухоморы, комары...
Я купил избу у бабки,
Улетел в тартарары.
Я иду тропинкой древней
Меж каналов над водой.
Я горжусь своей деревней,
Как любовницей – Годой.
В огороде – космы ветра.
Ласточки над головой.
Усладительное ретро.
Я – счастливый и живой.
17 апреля 1983 года
Смерди под скальпелем витийства,
Косноязычия киста...
Умочитаем грех убийства
Развоплощенного Христа.
Десятилетия разгула
Невероятной бесовни...
Вострят ножи, наводят дула
И чревобесятся – распни!
В спесиво-костоломном танце
Под скрип мелодии простой
Кружатся Ленин, вольтерьянцы,
Великий Петр и Лев Толстой.
Толклись вчера, бегут сегодня –
Соревновательная злость –
В иссохшую ладонь Господню
Всадить по шляпку медный гвоздь.
Кто палача тяжелый молот
За черенок не ухватил,
Тот утоляет духа голод
Костьми насельников могил.
Родные сердцу пустоплясы
И пиротехники идей,
Рыгнув, блюют Христовым мясом
В болота родины моей...
Сорви картонную личину
С лица, повязку с гноем – с век:
В тлетворной ненависти к Сыну
Твоя загадка, чумный век.
Очнется ль Индия родная
Дурманным сном опоена...
Не знаю, Господи, не знаю,
Поведай тайну, сатана.
12 декабря 1977 года
Д.Л.
Психозные тени
Клубятся гуртом.
Поэт-неврастеник
Сдается в дурдом.
Все неотвратимо.
Не я – так другой.
Прощай, Диотима,
Ребенок драгой.
Коварство лекарства
Надломит калам.
Венчался на царство, –
Поехал в Бедлам.
Собрат-искуситель
Не скажет: налей...
Спаси, искуситель,
Святой Пантелей.
Созвучий грибницу
Сгубил я, изгой...
В больницу-гробницу
Ложусь я – нагой.
В узилище страха
Ступаю стопой...
Восстану из праха
И буду с тобой.
Прости, королевна, –
Печальна, строга, –
Не слишком напевна
Выходит строка.
Уколы, облатки –
Положенный пай.
А ты – шоколадки –
Себе покупай.
В трясучке, впросаке
Шепчу – боль в губах –
Нас будут писаки
Ворочать в гробах.
Обмеривать станут
С морозцем в висках
Дрожание стана
В любовных тисках...
В свинцовое время
Под адской пятой
Мы подняли бремя
Любови святой.
Пилюли глотая
И муки терпя,
Плету, золотая,
Стихи про тебя.
11 января 1984 года
Я торчу в избе-пенале,
Как чернильный карандаш...
Воют волки на канале, –
Полоумный раскардаш.
В пасть кладу печи-толстухе
Скользкие охапки дров.
Ночью демоны и духи
Навещают утлый кров.
Сквозь немытые окошки
Вижу дождь и снегопад.
Псы блошистые и кошки
Колготятся невпопад.
В атмосферной мешанине:
То тепло, то снег и лед.
Я строчу на пишмашине
Дни и ночи напролет.
С жирной важностью гусыни,
С обреченностью ножу
Тупо думаю о сыне
И молитвы возношу.
Дай, Господь, ему стократно
То, что Ты не додал мне...
Не пойми меня превратно, –
Я - как бритва – на ремне.
Боже, не бывать мне Крезом, –
Императором в строю...
Пусть мой мальчик хлеборезом
Будет в зоне и в раю.
Господи, не будь педантом,
Перст простри на молодца,
Одари его талантом,
Как беспутного отца.
Отче, юноша сгодится, –
Переборет немоту, –
Дай ему Твоей водицы
Налакаться, как коту.
Опьяни безумным хмелем,
Дай избранничества знак...
Мы с дитятей перемелем
Терпкий Твой и горький злак.
Дай ему любви, покоя...
Длани, душу, как врачу...
И за это я такое
Про Тебя наворочу,
Что слетят ворота ада
С густо смазанных петель...
Больше ничего не надо.
Утро. Обморок. Метель.
13 ноября 1988 года
Я мнил: на жизненном застолье –
Талант – как скатерть-самобранка.
Итог: в удушливом подполье
Меняю жизнь на перебранку.
Казалось: бесов покорив, – мы
Достигнем Царствия Господня...
Растрата. Стершиеся рифмы
Остались в кошельке сегодня.
Проворовались Просвистали
До оглушительной болятки...
Тела и души – не из стали.
Мне нужно складывать манатки.
Я ухожу к Фата-Моргане,
Я вырываюсь из плененья...
Я поиграю на органе
Божественного песнопенья.
Душа бессмертна. Дар мой тоже –
Не пузырек в вине искристом.
Возьми меня, угрюмый Боже,
В ансамбль поденщиком-хористом.
Спою Тебе стихом Давида,
Как кенар в золоченой клетке,
Про приключенья индивида
На этой маленькой планетке.
15 марта 1982 года
Напьюсь в сосиску, начудачу
В последний раз и напоказ,
Войду в нетопленую дачу
И отверну на кухне газ.
Балонный окисел метана
Вдохну, как наркоман дурцу,
Пока посмертная сметана
Не растечется по лицу.
Небрит, кромешен, неприятен,
Как черт горячечный, в углу
Я в диадеме трупных пятен
Валяться буду на полу.
Разбухну жижей разложенья.
Впитают стены трупный яд.
Мне мыши в сытом возбужденье
Глаза и уши отъедят.
Сухие легкие сугробы
Мой склеп убогий занесут,
Пока истлевшего без гроба
Не призовет Господь на суд.
И я скажу: Всевластный Претор,
Не верь, не бойся, не проси
Меня, – я – шелудивый ретор,
Немытый пасынок Руси.
Махнет Господь ладонью старой,
Даст кипятку и табаку,
Укажет тесаные нары,
Где я угреюсь на боку...
И с губ сотру собачью пену,
Стопы пречистые лизну,
Осознавая постепенно
Немыслимую новизну.
11 мая 1979 года
Сей мир переперчен, но пресен:
Тусовки, разборки, туше...
Ошметки хасидских песен
Смердят в моей темной душе.
Я, выломившийся из строя
Гоплит, убиенный копьем.
Сгорев, моей юности Троя
Забита бурьяном, репьем.
Иначе: я – Божья коровка
С мечом и щитом на ремне.
Страдающая полукровка:
Татарин и русич во мне...
С торжественностью иерея
Стиха воздымая потир,
Печалуюсь: крови еврея
Нет в жилах... Печеночный тир
Подвергнут обстрелу таблеток, –
Господь костерит подлеца, –
Приди, корешок-однолеток,
И кровь промокни мне с лица.
Заносчивое мессианство
Поганых равнин и болот,
С чужого плеча окаянство,
Россия, твой блуд и оплот...
Разверста и выбита рама –
Сквозняк и осколки – тот свет.
Дорога, ведущая к Храму, –
Лишь Ветхий и Новый Завет.
Отчизны веселая тризна.
Топор неподъемно кровав...
Палачеству – стих – укоризна
И знак неотъемлемых прав,
Которые Бог на скрижали
Занес, заповедав сынам...
Так тяжко нас мяли и жали,
Что трудно очухаться нам.
Молюсь.., но о чем ни проси я,
Мечтаю: пусть сгинет Конь Блед,
Чтоб в славе Христовой Россия
Горела бы тысячу лет.
Как молния, бьющая свыше,
Летит изречение к вам:
«Имеющий ухо да слышит,
Что Дух говорит церквам».
Нас вера избавит от тленья,
Нас сладкие слезы спасут...
Надеюсь, мое поколенье
Не узрит Господень Суд.
10 февраля 1989 г.
ЧУДАК – В СУДАК,
КОБЕЛЬ – В КОКТЕБЕЛЬ,
А ДУРАК – НА КАРА–ДАГ.
Коктебель.
1. А. М. Р.
Полынный ветер скалами согрет,
Сомкнувшимися будто бы на спевке.
Здесь выспренно дурил жиреющий поэт,
И сбрасывали вес писательские девки.
Библейские проплешины холмов
Излюблены туристами в туниках.
Зов Киммерии. Пыль ристалища богов...
И лом бутылочный на кара-дагских пиках.
Ржаное ржанье краснорожих крикс-варакс.
Желе медуз, сияньем облитое.
Шепните на ухо, ясновельможный Макс,
Не зябко ли лежать под новенькой плитою...
И я там был, и салом прел нутра,
Пил корвалол – не старокрымский допинг...
По вечерам не надевает Пра
Свой молью траченый,
Но импозантный смокинг.
2.
Судак.
Б. Н. Б. (А. Б.)
Бесстыдно светоносное тепло
В подсиненном желе воды и неба.
Слепящий пляж, как тертое стекло,
Глоток вина и вес буханки хлеба.
Прибою монотонному внемли,
Держась лопатками за лоб скалы покатой...
Се – заповедный уголок земли,
Где плачут тени скифов и сарматов.
Скатившись в море, наг и бездыхан,
Разуй глаза на золотое пламя.
Здесь некогда немытый крымский хан
Шитьем шатров тягался всласть с богами.
Воззрись окрест: старухи и скопцы
Дно боронят хвостом, копытом, рылом.
Когда-то итальянские купцы
Тут девок тискали с галантно-потным пылом.
Зри: генуэзской крепости излом,
Дерзнувший в прах рассыпаться по скалам...
Внизу торгуют розовым вином
И дамских прелестей перегорелым салом.
3.
Кара-Даг.
А. В. Л.
Смири гордыню. Помолись. Судьба слепа.
Доверься инстинктивному уменью.
Уходит в небо горная тропа.
Ступай, держась за ветви и каменья.
Три тысячи шагов в палящий зной.
Неверная щебенка колет ноги.
Из-под надбровных дуг смахни рукой
Слепящий пот, упав на пол–дороге.
Тропа теряется в камнях, ползи туда.
Зажмурь глаза на круче перевала:
Внизу, в полуверсте, кипящая вода
Бесшумно бьет в обугленные скалы.
Запомни диво это. Поиграй,
Побалансируй на ветру над миром...
Невероятен первобытный рай,
Расчерченный парящих птиц пунктиром.
Не выбирай проторенных дорог,
Спускайся вниз по горному распаду...
Колючки терна. Сухо пахнет дрок.
И под тобой поют в траве цикады.
Лето 1977 года
Ей
1.
...И в обморочном зыбком помраченье
Звенела жизнь, как мерная строка...
И я хотел сложить стихотворенье,
И в нем тебя оставить на века.
Ты – не умрешь – горенья плоти тленной –
Ты убежишь – печальна и светла...
Чтоб растопить предвечный лед вселенной
Достанет животворного тепла.
Я – сумасшедший, гаер и мечтатель,
Житейский геометр и рифмоплет –
Клянусь, что мой негаданный читатель
Нас вспомнит, содрогнется и поймет.
И, отложив стихов нелепых томик,
В которых я, как слон посуду бил,
Подумает: какой был автор комик,
И как он эту женщину любил.
Я не виновен: не дал Бог таланта...
Натужно слезы крокодильи лью.
Люблю тебя, как любят эмигранты
Двоящуюся родину свою.
Я бросил стыд, смиренье и гордыню
В упавший с неба яростный огонь,
Поцеловав надменную рабыню
В мартышечью, но властную ладонь.
7 ноября 1978 года
2. Д.Л.
Трухлявых венцов сладковатая прелость.
Дырявая крыша. Чахотка стропил...
Прощай, моя радость. Прощай, моя прелесть.
Харону обол я сберег, не пропил.
Прощай... Мое счастье. Мой ангел кудрявый.
Я в душу нырнул, как в колодезный сруб.
Я – сильный и слабый, литой и дырявый,
Крылатый бессмертный разрубленный труп.
Прощай... Мое солнце. Любимая. Душка.
Медвяного тела вселенский пустяк...
Могильной плитой навалилась подушка
На хрупкий, звенящий, как флейта, костяк.
Прощай... Эвменида. Рабыня. Тиранка,
Прогрызшая в сердце гноящийся лаз.
Банален, пахуч, как сухая таранка,
Вишу на веревке, продетой сквозь глаз.
Прощай... Златоперстая вестница рая.
Прости запоздалый нелепый кульбит.
Никто не поверит... Но я – умираю:
Мой череп стрелой Аполлона пробит,
И мозг вытекает прогорклым кефиром
На склизкие доски, Творца осрамив...
Я правил бездумно фонемным эфиром,
И, как пластилин, мне податлив был миф.
Прости – мое утро – любви заморочки.
Мой дар судьбоносный – лишь студень из жил...
Бездарные строчки, бездарные строчки
С тугой и натугой тебе я сложил.
8-9 января 1984 года
Был вечер *********... Телевизор
Его, как шведский стол, сервировал
Поэт куражился: капризные репризы,
Как рыночная баба, выдавал;
Манерничал продуманно пластично,
Плескался омулем в цензурном котелке,
С улыбкой скорбной женщины публичной
И с кукишем, зажатым в кулаке.
Вийон сибирский, хлопчик, сучий потрох.
А ведь ему уже под пятьдесят...
Все так же порошок зубной за порох
Нам вольнодумцы принимать велят...
Как распинался он луженой глоткой
За родину, за вольность, за народ.
И как полосовал словесной плеткой
Процеженный блатной московский сброд.
Бард малограмотный, всея Руси заступник,
Печальный страстотерпец–потаскун,
Сознательный растлитель и преступник,
Дозволенной поэзии сегун –
Хрипел и приседал, и задыхался,
И, в раж входя, себя колесовал,
И под конец так гнусно обмарался,
Что даже зал в ладошки заплескал.
Мишень и средоточье русской боли,
Советский кривогубый соловей,
Что знаешь ты о нашенской юдоли?
Ты пой и пей, да дело разумей.
Лакей и лицедей, ты столь нескромен,
Что микрофон краснел, как светофор.
Квасно, красно, неслыханно погромен, –
Надменной музы язвенный позор...
Слагай свои убогие эклоги,
Печатай миллионным тиражом.
Российские поэты–полубоги
Прирезаны разбойничьим ножом.
А вы, ценители словесных исхищрений,
Гурманы соловьиных языков,
Внимайте: се – национальный гений –
Вам за грехи и до конца веков.
23 марта 1979 года
Ветер свищет, рыщет, вертит
Листьев ржавое рыжье.
На сто верст один, поверьте,
Я – две кошки, пес, ружье.
Лупит дождь в огрызки ставен
Утомительно не нов.
И ревет всю ночь «Коль славен...»
Хор озерных бурунов.
Размышляю о Плутархе,
Разводя зубцы у пил.
А гадючью мысль об Архе
Я в канаве утопил.
Бесы, когти берегите,
Уползайте за кордон...
Медитации по Гите
Рвут небес сырой картон.
Огнедышащая сфера
Фейерверком рухнет в ад,
Коль любовь, надежда, вера
Не задержат камнепад...
Допотопная коптилка
Освещает белый лист.
Жив пока еще курилка,
Виршеплет и стрекулист.
Простучал мотором глиссер
По каналу, вдоль куртин.
Я нанизываю бисер
Снов, видений и картин.
Принцепс – в избяной державе –
Повелитель мух и крыс –
Я бубню: – Осанна, Аве
Тем, кто чрево мне изгрыз...
Одинок, я прячусь в лузу,
Как бильярдный верткий шар,
Страстно жду ворчунью-музу,
Ворошу поленьев жар.
Сероглазая планета
Всходит над печной трубой...
Никого на свете нету:
Ты да я... и я с тобой.
4 ноября 1983 года
Нас неумело воскресили.
Кто воскресил – не в этом суть.
Мы дети страшных лет России.
Пережитое – не вернуть.
Гробы разверсты, из могилы
Встаем, шатаясь и оря.
В бою мы сдали Фермопилы.
Сложили головы зазря.
Опять пишу высоким слогом,
А для чего, а на хрена.
Надеюсь: прощены мы Богом,
Но презирает нас страна,
Которой мы нескладным штилем
Благие вести принесли...
Народ бунтует перед штилем.
Кровавый обморок вдали.
Бравады наши, эскапады
Шутейно вызвали разгром
Империи... И камнепады
Разрушили вселенский дом
Евразии. Ведь в нем со свистом
Разбойничьим – на тыщу лет
Обосновались коммунисты...
И вдруг ни стен, ни окон нет.
Читатель Розанова вспомнит
И будет прав, и будет глуп...
Из этих разоренных комнат
Не выстроишь Английский клуб.
А мы – художники-балбесы,
Нас крайне мало, но мы – рать –
Пойдем, когда вернутся бесы,
Опять под стрелы умирать.
Спаси, Господь, мою Россию.
Свободы тяжкой рвется нить...
Нас неумело воскресили.
Нас снова не похоронить.
Перо дрожит, и сердце рвется,
И поступь дьявола тиха...
Все, может, как-то обойдется:
Есть все же магия стиха.
13 мая 1993 года
ПОЭТАМ ПРОКЛЯТЫМ
...Мещанская драма.
Холуйский смешок.
Судьба Мандельштама –
Барак и мешок.
Морщины. Седины.
Скандальная гнусь.
Гортанью Марины
Пред Богом клянусь.
Партийных буржуев
Имперские сны.
Бугаев и Клюев
Молитесь за ны.
Как майская пчелка,
Зароюсь в песок.
Ахматовой челка
Щекочет висок.
Подобие знака
Мне выжег палач.
Шаги Пастернака.
Шушуканье. Плач.
Приятель, налей... так
На четверть стопца.
Кузминская флейта
Да славит Творца.
Наветы. Запреты
До Судного дня.
Большие поэты,
Простите меня.
Хоть ростом я вышел,
Умом не дошел.
Позвольте, как мыши,
Проникнуть в подпол
Дворцов химеричных,
Что грезились вам
В трудах горемычных...
Российский бедлам –
Дурдом вездесущий –
Советский Парнас,
Где райские кущи
Взрастили для нас...
Где нож и веревку
В изящный букет
Сплести с поллитровкой
Сумеет поэт.
2 мая 1979 г.
КОМАРОВСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Г.М.
Мной финский берег не воспет:
Залив, и сосны, и поляны,
Где расточился тонкий след
Былых насельников румяных.
Уж не звучит Суоми речь
Над этим богоданным краем,
И истлевает русский меч
Во мху за дровяным сараем.
Расшвыривал так валуны
Какой неведомый метатель...
Я – гость полуночной страны,
Пришелец, не завоеватель.
Сюда бегу я, словно тать,
В оцепененье, в пароксизме,
И тут со мной не совладать
Ни откровению, ни схизме.
С собачкой дряхлой, спи, жена,
И не спугни стихотворенья.
Вокруг такая тишина,
Как за мгновенье до творенья.
Луна сквозь стекла метит в лоб
Виршеслагателю угрюмо,
Ведь здесь опущен в землю гроб
Равноапостольной Акумы.
На кладбище – учителя –
Магистры ангельских ликеев...
Благословенная земля
Богов, титанов и пигмеев.
Пол долгой ночи печь топлю.
Дрова чадят. Стихи – насмарку.
За что я родину люблю? –
За комаровскую хибарку.
14 октября 1978 г.
1.
Г.С.
Я раздерган расторгнут расторкан
Словно щука попав на кукан
Из соломинок сделав распорки
Обряжаю в хитон истукан
Истукан истомлен и истыкан
Клювом грифа кинжалом штыка
Поезд быта грохочет на стыках
Кошмарный сон: я кровью истекал
Пст... пст... надменно Пастернак
Целует лапку нежной Беатриче
Бредут босые ноги по стерням
«Устав от грозного Ея величья»
О Господи сподобь на подвиг
Косноязычен стих мой нем
Я словно густопсовый Хлодвиг
Врубаюсь в заросли поэм
Вечная память верно помяты
Будут бока от наскоков
Мичиганский запах русской мяты
Гуггенхайм Спас-на-крови Набоков
Сергей Михалыч отче падре
Ты в Бозе горестно почил
Твои пометы я почал
О как тебя терзали падлы
Не вспомню всуе палача
«Не расстреливал несчастных по темницам»
Человечьим мясом не кормил свиней
В девий рот не заливал свинец
Не вязал носков из женских кос на спицах
Нимфа в нимбе нимфетка в нирване
С золотистым пушком на спине
Будто на полковом барабане
Порвалась моя кожа на мне
О коричневая роза на берегу Беломорканала
имени В.И. Ленина
Борис Константинович Зайцев
Строчите в угаре
В России охота на зайцев
В разгаре
Бьют бутсы по сердцу ну точно в футболе
Вон правый защитник стремится заехать в аорту
Спортсмен-активист-публицист наивысшего сорта
Мне больно мне больно мне больно мне больно
Жена моя кровью я плачу карминные слезы
клопиными пятнами виснут на звездах и кранах
болят мои губы и лоб мой от терний в порезах
Осанна осанна осанна осанна осанна
Ло – губ моих выдох
Ли – грань в ипостаси
Та – грех я не выдам
Спасаюсь
«Лейся песня над лугами»
Ти-ти-ти и те-те-те
«AMD ея руками
Начертал он на щите»
Вольному – воля
Спасенному – рай
Музей-сарай
Долли
Красный свист проводов зеленые звуки тамтама
День рыбака отмечают в Щигровском районе
Огненный пульс рокового лингама
Йони нимфетки йони
Йоги бредут по гвоздям и бутылочным стеклам
Дервиши с плачем уходят из Хайдарабада
Млекообильная супердебелая Фекла
Грудью питает будущих нимф толстозадых
Анна Андреевна ! Вы помните мои слезы над вашим гробом
Русские бабы мясистые потные бабы
Салом налиты до глаз словно пивом угрюмые швабы
Где вы: лютик сосков и ягодиц нежных упругость
Грубо
Девочки русские русые
Нимфы нимфетки феи
Кос златопадных бурнусы
Офейра
Борис Николаевич где ваша милая Ася
Ась... не расслышал щелкает счетами в булочной в кассе
Статуей стынет в храме Блаватской в Мадрасе
Спит с проходимцем на вшивом матрасе
Где Вы Борис Николаевич где Вы
Голубем зерна клюете с ладони у радостной Девы
Лолита – лифчик на лопатках
Полоска тела на бедре
Твои базарные ухватки
Мне
Я – Гумберт – губы твои пацанка
О зверя ранка американка
Словесный изыск был мне чужд
Запах твоей кожи Лолита
Я в стихотворстве безобразен
Золото волос твоих нимфетка
Готов налить для ваших нужд
Руки твои прозрачны как мед в сотах
Своей я крови целый тазик
Я надену робу металлурга
Нацеплю шахтерскую звезду
Завтра праздник – День Демиурга
Я на демонстрацию пойду
Лолита умывайся культпросветом
19 июля 1969 года
2.
Гипертонической кровянкою налиты
Белки безумных вежд. Занудная мигрень.
Я вою, будто пес, над искусом «Лолиты»:
Прикушенный язык – из пасти – набекрень...
И бешеной слюной коричневую розу
Облив, я налетел на преисподней дверь:
Нечеловечески смастряченную прозу,
Сожрав, как людоед, и, выблевав, как зверь.
Чумной прелестницы все ж прелести убоги.
Нет в томе музыки скрипучей горних сфер.
Меж изощренных фраз и вздоха нет о Боге.
Текст диктовал писцу развязный Люцифер.
Недужится мне. Ночь. Разнузданные стопы
Не сосчитать: я туп и сален, словно бек...
Ишь окультуренный дичок в садах Европы
К секвойе был привит и славный дал побег.
Ударом кулака я налагаю вето
На свиток дивный сей, перекрестивши лоб.
Здесь слишком холодно: нет Господа, нет света
И вечной жизни нет – лишь пагуба и гроб.
В сей книге сатана, крылом плешивым вея,
Нашептывает нам: предайтесь князю тьмы...
Распятье раздавив гудронами хайвея,
Сильна рогатых рать, но не склонимся мы.
Ведь с нами юный Царь и ангельские стаи:
Архангелов мечи, апостолов дрючки...
И с содроганием наборный смрад листая,
Я плачу о себе и рву стихи в клочки.
Читатель возопит, что спятил я – наверно.
Я с этим соглашусь, давно сойдя с ума...
Творца «Лолиты» ждет бессмертие в инферно.
Изыди, чаровник... Где трость твоя? Сума?
19 июля 1989 года
В Петергофе светит солнце.
Плещутся фонтаны.
Ошалелые японцы
Прут, как тараканы.
Парадизы, клумбы, грядки,
Дали, виды – дивны...
Буржуазные порядки
Глубоко противны.
Над Версалем светит солнце.
Плещутся фонтаны.
Ошалелые японцы
Прут, как тараканы.
Парадизы, клумбы, грядки,
Дали, виды – дивны.
Большевистские порядки
Глубоко противны.
Август 1996 года
1.
Друзей старинных страшно хоронить
Вальяжных, молодых и полупьяных...
Оборвана узорчатая нить
Ковра судьбы Леона Карамяна.
Откуролесил баловень небес.
Ревнивы, как халифы, наши боги
К тем, кто хотя б на полчаса залез
В их пыльные гаремы и чертоги.
Ты – Дягилев несносной кутерьмы
Людей и женщин, что тебя пленили.
Те – за кордоном, здесь остались – мы.
Как чемпион, ты первым лег в могиле.
А помнишь, как дурачились взахлеб,
Вскрывали вены, гужевались, пили.
Ребяческий полузабытый треп.
Скандальные побасенки и были.
Где юность комаровская твоя?
Где девочки щебечущие наши?
Зачем ушел ты в горние края
И вспомнил что, отпив из смертной чаши?
С тобой уже беседует Харон,
Забыв про немоту и озверелость...
И я пойму в тумане похорон,
Что молодость ушла, приходит зрелость.
Насельник многочисленных стихов,
Приятель сумасшедшей моей музы,
Во отпущение твоих грехов
Помолятся в церквах всего Союза.
Каких грехов! Ступайте, бесы, вон.
Слетайтесь, ангельские легионы.
Звездой взошла душа на небосклон
Раба Христова, отрока Леона.
Ты был, как черный лебедь, одинок
В кудахчущей куриной белой стае...
Ты ведал все: и свой короткий срок,
И жег свечу, и ярый воск истаял.
7 сентября 1980 года
2.
Я вернулся из колхоза
Злой, печальный и больной,
Отупевший от наркоза,
От утраты роковой.
Друга мы похоронили
В легком цинковом гробу,
Вместе с ним в песок зарыли
Нашу прежнюю судьбу.
На поминках ели, пили,
Кто-то плакал, кто-то лез...
Отвратительные были
Нам подсунул мелкий бес.
Грудь – продавленная клетка.
Сердца тихие шажки...
Прозвенел звонок. Соседка
Принесла свои стишки.
Я сказал: мне дурно, горько,
Дел к тому ж невпроворот.
А она в ответ мне: – Борька
Мой нажрался, идиот.
Русская – оно – неплохо.
Понимаю, грешен аз.
Прогрессивная эпоха,
Символ оной – смертный газ.
Сразу призвуки металла
Утерял мой робкий глас...
Мне стихи она читала
Про рабочий класс, про нас,
Про такую гнусь и гадость
(И за родину в бою),
Что я сразу понял радость
От того, что ты в раю.
Белоснежные воскрылья.
Бесконечности веков.
Воплощенные усилья
Вековечных дураков.
В завершенье пантомиме –
Прочитала – *у –
«Реквием по дяде Фиме»,
Коий вставил я в строку:
«Ефима Львовича не стало
Его обратно не вернешь
Хоть сердце биться перестало
Природу вспять не повернешь
Горит огнями крематорий
От ветра стонут провода
Ефимыч ты ушел из жизни
Но из сердца никогда»
Проводив соседку Софку
(В помраченье-наяву)
Думал крепкую текстовку
Как-нибудь переживу...
Завтра буду я в колхозе –
Смертный, старый, молодой –
И повешусь на березе
«Над серебряной водой».
11 сентября 1980 года
3.
Я спал. Проснулся, вздрогнув вдруг
Как при ударе грубом тока...
Два тесных года в гробе друг.
Беспечное дитя Востока.
Нет, не засох и не поблек
Под плугом Мнемозины вздорной
Твой судьбоносный стебелек
На тощей ниве стихотворной.
Русак в бешмете. Армянин,
Затянутый в колет жилета,
Как офицер и дворянин
Ты принял смерть в младые лета.
Неизъяснимый пируэт
Судьбы, отнявшей жизнь в рассрочку,
Тобой обласканный поэт
Прилежно втискивает в строчку.
Фотографический фантом
Двоится над столом на даче...
В мой деревенский утлый дом
Войди, порадуйся удаче.
Свеча погасла. Ночь тиха.
И внятен залетейский голос.
Тобой взращенного стиха
Проклюнулся зеленый колос.
3 сентября 1982 года
Погиб отец. Безбожно. Дико. Глупо.
Неплох сюжет для выспренных стишков.
Курю.., а он валяется меж трупов, –
Зальдевших пластикатовых мешков.
В мертвецкой батька мой. Ему там место
Негодник уготовил, пустозвон...
Возмездия дымящееся тесто
Из кадки мозга выползает вон.
Я был в больнице. Гнусная дерюга
Отца перерезала поперек...
Какой-то неумеха-шоферюга
Убил его и пакостно убег.
В беспамятстве отец лежал так тихо.
Был бел, как мел, как ангела перо...
Безносое всамделишное лихо
Разлило кровь, как пацанва ситро.
Двадцатый век старик прошил, как пуля.
Сломал две бойни. Казни. Голод. Мгла.
Какая ж стоеросовая дуля
В конце пути его подстерегла.
Ох, жизнь отца бессмысленно пустая:
Без веры, упований, скрипа сфер.
Пропел петух. Последний вздох истаял.
У изголовья – Бог и Люцифер.
Как жаль отца... Заплакать да заохать.
Вся жизнь его – невыразимый крах.
Он, бедный, думал: миром правит похоть,
Тщеславье, чистоган, топор и страх.
Какая гиль... Непониманье смысла.
Глухой безблагодатности сосуд...
Качается златое коромысло.
Уходит мой отец на частный суд.
Когда его душа рассталась с телом,
Вернулась мысль, исчез бесовский мрак,
Испуганно, смятенно, отупело
Он понял, что Христос ему не враг.
Господь, Ты – путь, скала, первопричина.
Склонив главу, пою Тебе хвалу...
Молю Тебя: за жуткую кончину
Прости отцу бездумную хулу.
14 февраля 1993 года
Летних басен множество.
Пиво – из горла.
Что-то мне не можется.
Мама померла.
Истина полезная, –
Мол, все будем там...
Умерла, болезная,
Вздорная мадам.
Жизнь ее невинную
Стоимостью в грош
Вместе с паутиною
Тряпкой не сотрешь.
Гаснет в смерти кратере
Облик, образ, крик...
Нет со мною матери,
Я теперь – старик.
В неземной обители
В бытии ином
Ждут меня родители
С хлебом и вином.
Срок придет и свидимся.
Зарыдает мать.
Встретимся, обнимемся...
Важное сказать
Что-то попытаемся
В сердце и в уме...
И засобираемся
Исчезать во тьме.
21 июля 1997 года
Снегирь, клюющий ягоды с куста, –
Я – красногрудый воин Параклета –
Печалуюсь, что жизнь моя пуста,
Безвидна – инфузория из Леты.
Жена бездвижна. Все никак, не так.
Мать помирает. Худо все до рвоты.
Державин – фанфаронистый * –
Его бы к Пахану в штрафные роты.
Жизнь званская. От пуза жри да пей...
Жизнь самозванская оплачена в рассрочку.
Ямбической поэзии репей
Не вырвать с мясом – прорастает в строчку.
Устал я с Богом воевать впотьмах.
Дыхалки нет, силенки на пределе.
Дуркует бес, лупцует в зверский мах.
Стишок пишу – и будто я при деле.
Стихи – фуфло, да не мои, а все.
Нет смысла в сочинительстве сокрытом.
Я – василек в налившемся овсе,
Раздавленный животного копытом.
Смешно, когда пузатый господин,
Уподобляясь птичке и цветочку,
Сказать боится: тяжко, я один,
Я помогу... Не надо ставить точку.
Не ломанусь. Спасение от бед
В пленительной осознанности чуда:
Все есть, как есть. Советской власти нет.
А в арабесках – демонов причуды.
11 апреля 1997 года
К. Аз.
Я скоро умру натурально, как вошь –
От жизни, от сердца, от ногтя Господня.
Я – плут и забавник, но это не ложь;
Я – грустен, серьезен и честен сегодня.
Снаряжен исправно: изысканный смерд –
Шнырял я проворно по аду и раю –
Наивен, участлив, учтив, милосерд, –
Попил, поплясал – господа – помираю.
Какую муру сочинил Пастернак
О нежной аорте иль там аневризме...
Господь-охранитель и дьявол-кунак
Скрестились в моей непристойной харизме.
Я стар, от инфарктов, как пень, обалдел.
Давление прет красным танком на Прагу.
Неловкий мне жребий достался в удел.
Лакаю, как пес, мутнопенную брагу.
С напрягом и болью строка сложена.
Я кровью набух – не умыт и угарен.
Прощай, златоустая муза-жена.
До встречи... все знает и ведает барин.
Клянусь оперенною рифмой строкой,
Биением пульса, разрывом предсердья:
Нам будет дарован вселенский покой
В мещанской стандартной квартире бессмертья.
Пусть дух легковейно уходит из жил,
И смерть заполняет прорехи-лакуны...
Сподобил Христос, я допел и дожил
До смрадного краха бесовской Коммуны.
А что будет в сносках – судить не берусь,
Ведь робкая власть в полный рост не окрепла.
Пусть сгинет в пожарище красная Русь,
А белая Русь воссияет из пепла.
Немало блудил я – *-диссидент,
Таился, как вор, но востер был и прыток...
Да здравствует мой господин Президент
И слабая власть без расстрелов и пыток.
Недурно прожить бы десяток годов
При новом режиме, в любую погоду...
Коль душу отдать – так я к смерти готов –
Хоть пошло звучит, но в бою за свободу.
1 августа 1994 года
Мое ничтожество–высочество,
Усевшись гузном на диван,
Подумало, что дар пророчества
Не спрячешь – кукишем в карман.
Оно болезнью венерической
Разъест и душу, и костяк,
Поманит властью химерической
Ценой в горячку, в дым, в пустяк.
Оно сродни падучей с корчами –
Поэт, как Соломон, не лжив...
Вы что такие хари скорчили –
Се аксиома: Сталин жив
И будет жить... У бесов с магами
Непрекращающийся секс,
Что слаще войн и игр с бумагами.
Абракадабра. Бре-ке-кекс.
Люблю я Господа с лампасами.
Приму достойно смертный час.
Простив убийства с прибамбасами,
Бог ждет нас, думая о нас...
...Люблю, жалея, человечество.
Глотаю правды мумие.
Мое единое отечество –
Поэзия... Я враг ее.
26 июля 1997 года
Все были тамплиерами, кроме нас.
Умберто Эко.
Счастливы счастливые.
Х.Л. Борхес.
Лысый педик скалит зубки:
Эко с Борхесом кумир...
Старый барин курит трубки,
Тупо пялится на мир.
Сладко мне взирать с балкона
На разлапистых котов,
Выбив половик закона,
Знать и верить: я готов.
Дивно грезить в темном парке
Про уланские полки,
Намотав немытой Парке
Клочья пряжи на колки.
Личность я или не личность.
Быв, пребуду ль до и пре..?
Есть ли некая цикличность
В этой выспренной игре?
Растрясу душевный ранец:
Все, что ярче, - то острей.
Прав ли базельский засранец
Иль апостольский еврей?
Оба были дураками
Потому и оттого,
Что пустыми пустяками
Растревожили Того,
Кто проснулся, воплотился,
Тяжко выдохнув туман,
Умер, встал, переродился
И улегся на диван,
Тайно выстланный коврами
Галактических причуд.
А над ним - в незримой раме -
Натюрморт «Предвечный Суд».
Заповедал вам Распятый:
Не глумись, не режь, не бзди...
Так чего же вы, ребята,
Все сбиваетесь с Пути.
В Лабиринте Возвращенья -
Ни черта не разберешь -
Нет смущенья и прощенья,
Есть безжалостность и ложь...
«Что есть Истина?» - Плеханов
Вам ответит за меня...
Турмы духоносных ханов
Едут, ножнами звеня,
На софийные Джайляу...
Всяк кричит: я вас умней...
Истина - в кошачьем мяу -
В воздыхании о ней.
Петергоф. 21 июля 1998 г.
Сочится водица в стропильный зазор.
Тоска... как монгольский дензнак.
«Искусство не доблесть, а грех и позор», –
Гнусаво провыл Пастернак.
Пропел. Прорычал с содроганьем кишок;
Обломен провиденья вал:
Тех ждет кошкодава блошистый мешок,
Кто ангелам в лад подпевал.
Препон для стихов – не петля, не наган:
За гробом рифмуется всласть...
Когда зазвенит звукоряд-ураган,
Скрипит Вседержителя власть.
Когда сочинитель словесный кульбит
В тетрадку срисует и рад,
Планеты слетают с предвечных орбит,
И сыпятся звезды, как град.
Лихая потеха Христа щекотать,
Шутейно валтузить Творца...
Ан бес стережет, как прохожего тать,
И схватит, как кошка скворца.
Когда расклубится кармический шок, –
Добро обмарается злом, –
Рифмач ощутит: инфернальный мешок
Завязан плебейским узлом.
Безумия плаха – вселенский удел,
Кровавая кара за грех
Тому, кто расшибся, взлетев за предел,
Башку расколол, как орех.
Соблазн первородства, как муха, жужжит.
Тщеславье чадит и дымит.
Поэт – не библейский цветаевский жид,
А пакостник и содомит.
Подлец. Мастурбатор. Садист из скопцов, –
Вотще возопит к небесам...
И нет ему чаши на пире отцов,
И сын его выгонит к псам.
И хлебовом песьим утробу снабдив, –
На тысячу разных ладов
Поэт проскулит незапетый мотив
Насельников райских садов.
...Беснуется дождь. Осыпается куст.
Приладожской осени свист...
Я чую оси мироздания хруст,
И строфы ложатся на лист.
В избе захороненный заживо труп, –
Галактика – печь да крыльцо, –
Я слышу орган серафических труб
И Господа вижу в лицо.
19 сентября 1988 года
Колдует над темой
Смещенья эпох
Банален, как демон,
И грустен, как Бог,
Суров, стоеросов –
Костер между льдин –
Прелестник–философ–
Провидец Ильин...
Темно. Незадача.
Зажгите фитиль,
Чтоб «Наши задачи»
Пред тем, как в утиль
Списать, пролистала
Надменная Русь...
Свобода настала.
Молись и не трусь.
В стране негодяев
И ВКП(б)
Пришелся Бердяев
По вкусу толпе.
В земле живоглотов,
Убийц и воров
Булгаков, Федотов
Смердят, будь здоров.
Газетных лохмотьев
Прорвав пелену,
Катков и Леонтьев
Морозят страну.
Крамола. Кручина.
Кто враг мне, кто брат.
Сия мертвечина
Идет нарасхват.
Болею, седею,
Радетель и сноб,
Я – русской идее –
Привержен по гроб.
Идея убога.
Бессмыслен напор.
Идея у Бога...
Свинцовый набор,
Станок линотипа –
Как пена в устах –
Лишь клюква и липа
В бумажных листах...
Идея – на шелке
Надмирных небес.
Отнюдь не в кошелке,
Что ловко сплел бес.
Идея России,
Идея Руси –
В приходе Мессии...
Не плачь, не проси
Ни жизни богатой,
Ни смерти во сне...
Пусть ангел крылатый
Придет по весне
Засеять равнины
Духовных болот...
Не рви пуповины.
Богат умолот.
13 сентября 1993 года
Д.
Белых мушек круженье в венцовых пазах.
Сладкий иней. Октябрьский мороз.
Я проснулся недужно в соплях и слезах,
Встал впотьмах и к окошку прирос.
Первый снег, – как удар кулачищем меж глаз,
Как стакан первача в один вздох...
Открывает зима инвалидный танцкласс
Для тех ссыльных, кто в зоне не сдох.
Мир – как лагерь, узилище – Логос и свет;
Мир – казарма, ночлежка, дурдом...
Тот, кто яро отринул завет и совет,
Не судим человечьим судом.
Сколь изрядно напилено дров у бобров,
Аж завидки пекут до нутра.
Ходуном ходит ветром колеблемый кров.
Я в печи жгу стихи до утра.
Солнце грозное грянет в окно кирпичом:
Выходи, лежебока, на бой...
Мне и слабость, и боль, и недуг нипочем;
Лишь бы быть невозбранно с тобой.
Мне серебряный Дядька толкует Закон, –
Злоречив, как пророк Даниил...
Все по ветру пустив, все поставив на кон,
Лишь тебя я в себе сохранил.
Затрапезен и горек изгнанья сухарь.
Жду могильной лопаты зимы.
Я с волками живу, чтоб смеющихся харь
Не увидели в ужасе мы.
Для колдуньи-ворчуньи варю я обед
В преисподней темнице котла.
Ожиданье земных поражений, побед
Со стихами сгорело дотла.
Холодает. Я в катанки милые влез, –
Рукотворное чудо ума...
Мне кивает в окно прохудившийся лес.
Хлеб сороки воруют. Зима.
Керосиновой лампы подрежу фитиль, –
Будет свет, как в Господнем раю...
Я разбился, как чашка, – осколки – в утиль,
Раз не смог устоять на краю.
...Приволок два ведерка воды дождевой
В тихом сне избяной маеты;
Накормил псов и кошек, – куражный, живой,
Молодой и бессмертный, как ты.
Наше бедное счастье, как беличий след,
Присыпает пороша снежком...
Нас навеки сковал полицейский браслет.
Не жалей ни о чем, ни о ком.
13 октября 1988 года