«Выхода нет»
Надпись на дверях в метро
Благословен Господь мой – Небо над головой,
Ты, что придумал твердь, затем заселив людьми.
Трижды благословен любимый пасынок Твой,
С присными, родичами и женщинами-на-миг.
Тот, кто дороги мои с четырех сторон
Сам не желая, собою замкнул в кольцо,
Так, что о чем ни подумай, и что ни тронь –
В мысли и вещи каждой – его лицо.
В поиске выхода вмиг исчезает сон,
Время дневное – вообще быстролетный дым.
Благословенна земля, куда ляжет он,
Трижды же – на которой его следы.
(Свечка была, как общее естество
Помнишь, «по всей земле» ли «мело, мело»?)
Благословенны и полудрузья его,
Коим перепадает по паре слов.
Да, от проверенной Торою меди не
Рухнет стена, но и так не свести мосты.
Господи, хоть минуту наедине
Ну, отвернись, дай нам перейти на «ты»!
…Поезд летит, печатая каждый стык,
Совесть осоловела дневной совой.
Благословен меня измучивший стыд,
Свято – бесстыдства нашего торжество.
…Так размывают время ростки дождя,
Клавиатура губит черновики, –
Благословен оглянувшийся уходя,
Слишком спокойный среди моей тоски.
Только и знаю, что тебе не понять,
Только и помню издерганной головой:
Вымерз, как мамонт, последний клочок меня
Бешеный пульс – и тот, вероятно, твой.
…А когда ты начнешь собираться отсюда – домой,
Мир останется тем же, и лето не станет зимой,
Только воздух помалу начнет отставать-остывать,
и троллейбусы к ночи вернутся на круги своя.
Да и сонная я, как всегда, захочу забытья
И часа на четыре хотя бы залезу в кровать…
Снова быстрому солнцу стоять над землей – не резон.
Только что еще было красно, и – не видно ни зги.
А когда ты уйдёшь… А когда – обернувшись разок
Напоследок – уже неизбежно ускоришь шаги,
Потому что – и поздно, и – стало еще холодней…
…Я ещё не пойму, что играю в последний из дней.
Память реальнее жизни. Очнувшись едва,
Вряд ли поверишь, что будет еще и "потом".
Холодно лето твое - зарывайся в слова.
Весело мерзни, кривляйся трясущимся ртом.
Дни, как глагольные рифмы банальны, подряд.
Мерны и мирны - прирученный дремлющий зверь.
Только б тебе чувства юмора не потерять -
Оное чувство важнее всех прочих, поверь.
Пришлое, пошлое - время себя собирать.
(Глянь, как закат, обнимая пожаром сосну,
В форточку смотрит). Подскочишь - "когда умирать?
Ах, не сегодня? Тогда я, пожалуй, сосну".
Спи, узнавая черты бытия-забытья.
Не просыпаясь, учись продолжать забытье -
Плакать, ругаться, смеяться - за други своя.
Существовать, не дыша – за себя самое.
Не утруждай себя пустою речью.
Слова без смысла стоит ли низать, но
Поверишь, я сейчас шагну навстречу
Любым глазам, теплеющим внезапно.
(Бог в мелочах – в расплывшейся дороге,
В сосновых иглах посленовогодних.
И в том, что мы несчастливы в итоге,
И в том, что эти мысли не прогоним).
Когда мне воздух кажется любовью,
Не задыхаюсь. Эта ночь – иная:
Идя по ней, я улыбнусь любому,
Тебя в нем даже не припоминая.
Так ты не помнишь, чем я тебя рисовал?
С четверга на пятницу, после ночи,
но до наступления дня
Мне приснился сон, что ты взял карандаш
и рисуешь меня
Твои волосы жутко растрепаны: знаю,
утром иначе нельзя,
Они бьются в воздухе, и по бумаге,
по крыльям моим скользят.
А там уже видно, как улетаю
к окрестному воронью –
В нашем лесу воронье считает:
я не так уж и плохо пою.
В небе над лесом достаточно места,
избыток тела – не грех.
Крылья мои чуть великоваты,
но все же черны, как у всех
Продолжаю петь, но эскиз, как рыба,
не в силах двух нот связать…
Да, я знаю, что ты сейчас морщишь нос
и протираешь глаза.
Из молчанья бумаги вряд ли удастся
весть о себе соткать,
Только видеть от грифеля след на пальцах
и мятом крае платка.
И пора бы поставить точку, и встать,
и к чаю тебя пустить,
Но эскиз закончен, и любопытно
взглянуть на конец пути,
Где над перекрестьем штрихов карандашных,
на излете дорог
Я устроюсь на старой ели: не счастья,
так сыру пошлет мне Бог.
…Как знать, кому на откуп отдана я –
Авоськаем, да фыркаем, да ждем.
(Устала апатичная Даная,
Продрогшая под золотым дождем).
Небесный серым выкрасив экран свой,
Дождь мастерит для сырости каркас
(И мокнет полосатое пространство,
В извечный миф затягивая нас).
В окно стучат. Прерывист и неровен,
Из тучи робкий стук – как речь врунов.
(Мелькает солнце – золотистый овен,
Еще не превратившийся в руно)
А мы не в сказке. Кухня, дым из кружки –
История с хорошим ли концом?
(Эй, пифия, вплети в венок петрушку –
Да не того, что в шапке с бубенцом).
…С намеком на старушечье всезнанье,
Взамен молитвы шепчем «C’est la vie».
(Но даждь и дождь сливаются в сознанье
Извечным подаянием любви).
Говорю, что тепло, что не может и быть теплей,
И разнеженный пар поднимается от полей,
Оживают сгоревшие лампочки и светила
И огарок свечи, расплывшейся на столе…
Говорю, что тепло, да и знает ли кто – теплей,
Я устала от придуманных мной ролей,
Но играю их – скорей уже машинально,
Как зима рисует бабочек на стекле.
Говорю, что тепло. Остальное давно не в счет.
Сколько лет под лежачий камень вода течет,
Чтобы в ту же воду стало возможным влиться
И уткнуться в прошлое, будто в твое плечо.
Говорю, что тепло. А слова холодны, мокры
Не как песий нос, как харьковские дворы
В декабре – дождливом, слякотном, повсеместном.
Это память выдыхает свои пары…
… И пора замолчать, начиная во что-то верить.
А знаешь, не мало – еще один год прошел.
По отчеству нынче почти не смешно назвать.
И образ очерчен не так чтобы хорошо,
И, впрочем, зачем бы – ты, вроде, ни брат, ни сват.
И стыдно, и поздно плакаться: «Погоди
Любовь обращать в ничто, словно клен и бук в
Паркет…» Монитор гудит, голова гудит –
Я строю свой город из черных беззвучных букв.
Я строю, и, строен, рождается мой проспект.
И между домов деревья мои встают.
А прошлое – что его стоит пропить-пропеть
И не обращаться за помощью к забытью.
Но в комнате рядом – ни арок, ни колоннад.
Подушка, и что-то чужое сопит на ней.
Ущербное одиночество, как луна,
Слегка освещает иллюзию «каждых дней».
…И мимо окна быстрее лететь ветрам,
И чаю стоять на самом краю стола,
И мне за столом осовело смотреть в экран.
А знаешь, немного – еще одна жизнь прошла.
1.
А город мой сделался рыжим и в чем-то чужим.
На самую малость, на четверть – не такта, глотка.
На полузаметный за трепом надлом, пережим –
И вроде бы стелется речь, а не так-то гладка.
Но, кстати, совсем не о том разговоры плелись.
А – холод собачий, и нет носового платка,
И мелочь в кармане дрожит как осиновый лист,
Как тусклый глазок твоего маяка-огонька.
Но чуждость врывалась в беседу со мной наравне.
Решетки балконов вились, как арабская вязь.
А улицы стыли, и в сумерках город стройнел.
Графичнее, что ли, серьезней, – темней становясь.
2.
Мой город стал голоден, рыж, неуютен и сир.
Худой, как Алонзо Кехано и кляча его,
Он загнан в канавы, исшарен глазами такси, –
И склизкая грязь разливает вокруг торжество.
Не город – ошметки. Пойдем. От клочка до клочка.
Дождями и листьями палыми парки легли.
Пустырь представляет собою смешенье песка,
Расплывшейся глины и киснущих комьев земли.
Вокруг фонаря, словно воздух проевшая ржа,
Кольцо световое – и этот, помилуйте! – свят.
Заборы пронизаны лаем сырым, и, дрожа,
Продрогшие бобики все продолжать норовят.
3.
Мой город… а, полноте, мой ли? – по шею в дыму.
Костры: в поворотах петляет закатная нить.
Но скучно над ролью Тезея корпеть самому,
Глазея на копоть, что кошек под вечер чернит.
Уж лучше валяться – сворачивай коконом плед.
До порванных туфель и так нагулялись вчера.
…Да кто-то стелился кленовою слякотью вслед
И рыжим хвостом мостовую до дыр протирал.
Отчетливо знаешь: ты что-то забыл позади.
И важное, видно. И всё не припомнить никак.
А желтая ива под окнами схожа – гляди:
С остатками старого веника – или венка.
4.
Мой город недобрый… По горло тобою сыта,
Раскинувши листья, валяется осень без чувств.
Пройдут, чуть заметят (мертва?) и опять суета.
…А я, как и все, без нее обходиться учусь.
Но это же просто, сложнее заметить – постой –
Как неактуален последний листок подо льдом.
Как белые мухи кружат над дорогой пустой,
И скопом сидят на асфальте – не рыжем – седом.
Уже, старомодны не только узор и покрой,
Конца ноября, но и самая сущность его.
Как холодно в мире… Ты веки и ставни прикрой,
На зимнюю душу меняя себя самого.
Чтоб забыть тебя, достаточно забывать
не себя вообще, но пространство и перспективу.
Окунуться в мелочи: новый супруг, кровать,
и гардины - сильнее склонности к негативу.
Рифмовать понемногу (с натуры): нечет-почет,
ненадолго над чаем выныривая из шока...
(Основные текущие новости: кран течет,
у котов под окном – весна, у меня - изжога.)
Делать вид, что удобно, сворачиваться в клубок
в неуютном кресле, кишащем чужими снами.
Заполнять пустоту вещами, как раньше Бог
Заполнял ее нами.
Предзащита, и тренировки, и страшный суд -
как выстраивать жизнь заведомо на пределе?
...И молиться, почти не веруя, что спасут,
Чтобы быть при деле.
* * *
...не скажу "забуду", но с этим, похоже, жить
тоже можно. Живут ведь с гастритом и с нелюбимой,
после смерти близких и той ежедневной лжи,
что становится c каждой минутой неколебимей,
обрастая деталями – пуще наедине
с монитором – всё легендарней и бестолковей.
…ну, и кто виноват, что в тяжелом столетнем сне
поселился не принц, а некто едва знакомый,
не похоже, что ангел, скорей его оппонент,
не лекарство от перхоти, стрессов, страстей, коррозий…
…не скажу «люблю», хотелось бы верить – нет,
как ребенку, узнавшему дедушку – в дед-морозе.
Не слушай, не думай, приткнись к моему плечу
затем, что синоптики бают про хлад и град,
затем, что чужой, - а значит, не поплачусь
за это движенье, коему нет преград.
И это пройдет. Ну ладно, не скакуном
промчится, пускай ползком, но вот-вот пора...
Сверкает, но тускло, нехотя, за окном
На север. Поди, грозы непочатый край.
Как тащится время: годами сидим да ждем
надеясь на чудо - не с завтрашнего ль утра?
А высунь в окно лицо, и умой дождем -
Ну, где там, Михал Афанасьич, твое "пора"?
(Какое "пора" - добраться бы до окна.
Подняться с дивана - и то непосильный труд:
как лампа в подъезде, выкручена луна,
как новые туфли, годы безбожно трут...)
Не плачься. Уверуй: я тебе не родня.
Не будет попреков - и жалость тогда зачем?
...когда оживешь, не сразу забудь меня.
не брось пустоту одну на чужом плече.
А дорога длиною в тысячу "нужно ли"
начинается с первого шага на край земли.
Вожделенный шалаш на этом краю построен,
И у входа - первые ирисы расцвели.
Но идти нам - порознь, и, кстати, земля - кругла.
Затеняют небо крыши и купола,
Неуверенность в собственном выборе и привычка
Отдавать мечту за малый кусок тепла.
Не сдвигаюсь с места. И даже не я одна.
Забываю жесты, запахи, имена.
Мне цветов хватает в парке и у подъезда.
А тропа вовне - важна ли? нужна? видна?
Не черно-бел, но черно-черен мир,
Он темен весь, меж окнами-дверьми
(Поверь, вокруг никак не выжить – без.
Ни шагу там, отдельного от здесь).
Но кто глядит, за рамой еле зрим –
На то, как мы беззвучно говорим,
Из-за стекла ко мне ладонь простер?..
…До запятой сужается простор,
Как будто не кончается строка,
И мгла вокруг качается, робка.
Смотри на цвет – хоть наших душ, хоть тел.
Всё тень и гарь – а что же ты хотел.
И эту тьму молчанием храня,
Не нарушай – не зажигай меня.
…И станет весна разводить закоулками сырость.
И небо по цвету напомнит ворон над жнивьем.
(Учись не грустить и бесплатный вытаскивать сыр из
Ловушек судьбы: ведь не хлебом единым живем).
Вдохнешь, обернешься вокруг – неустанно дивиться
Начнешь, ощущая себя у любви на краю.
(Как ново вокруг. Обнови себе – кошку, девицу,
привычки, друзей, телеграф, телефон, ICQ).
Проснется река. И трава забурлит берегами.
Земля, мостовая, асфальт – обратятся в траву.
(появится час – научись мастерить оригами.
Пошли мне журавлика, что ли – авось оживу).
…Как в лужах – вода, под глазами сгустилась усталость.
Авитаминоз? Или истины мало в вине?
(Не вспомни меня. В этом городе я не осталась.
И без толку думать, что город остался во мне).