***
Повествовать? Нет, выплакаться, выпеть,
Изъять из сердца тяжесть и тепло
И говорить и выдыхать во имя
Мучения, что ум заволокло.
Я стал старик. Я сделал из беды
Достоинство. В моих коленях слабость,
Но лепечу, страдальчески осклабясь,
Что я ушел в духовные труды.
Любимая! Я не ушел, а брошен.
Сестра моя! В моих сосудах мел.
А пир кипит. И пар идет от брашен,
И женский жест так трогательно смел.
Не потому ль вся эта ложь двужильна,
Что, старцами однажды становясь,
Мы смотрим жизнь, как смотрят кинофильмы
Или читают древних литер вязь.
Тела давно живут от душ отдельно.
Ум, занятый житейской суетой,
Жужжит весь день, как некая прядильня,
Вращаемая резвою водой.
КЕЙСАРИЯ
И я ступал по мрамору, хранившему
Следы гетер, весталок и матрон.
И, вспоминая афоризмы Ницше,
Был ядовит, циничен и умён.
Живя в пространстве быта и истории,
В культуре трёх (или шести?) эпох,
Я от проклятий и любовных стонов
И покаяний, кажется, оглох.
Глупышка - память, уподобясь губке,
В себя вбирала прошлые века.
И эхо было молодым и гулким,
И было столько моря и песка!
История приподнимала занавес -
На сцену поднимались мертвецы.
...На поле ипподрома состязались
Спустя тысячелетья, жеребцы.
Как врёт религиозная легенда,
Здесь был казнён Креститель Иоанн,
А впрочем, у учёных и студентов,
На эту тему в голове туман.
Имея древнеримский нос с горбинкой,
Сейчас я обитал в эпохе цезарей.
В Кейсарии в три сотни труб трубила
Младая древнеримская поэзия.
Её латынь была тяжеловесна
И беспощадна, словно римский меч.
Будь с этой гордой дамою любезен,
Её державной воле не перечь.
Не за горами день, когда она
Отбросит древнеримскую суровость,
Возлюбит тени и полутона
И явит нам девическую робость.
Жаль, что Овидий сослан был на Север,
А не сюда, в Кейсарию, где б он
Стихами б увенчал и обессмертил
Своих гетер, весталок и матрон.
Да, мертвецы, бывает, воскресают
И возражают умникам живым!
В харчевнях приснопамятной Кейсарии
Шумит и балаганит Древний Рим.
Всю ночь в руинах каменных палат,
Где воздух разворован на цитаты,
Ведёт наместник Цезаря Пилат
С юродивым бессонные дебаты.
Где Юлик Даниэль? Где Лёня Тёмин?
Я свёл их. И они сидят и пьют.
Свет не включали. Но совсем не тёмен
Высоким трёпом созданный уют.
Кто даст нам персональное бессмертье?
Каприз судьбы? Нет, верные друзья!
Те, что любовью вечной нас отметят
И прокричат забвению: «Нельзя!»
Нельзя, чтоб меркли голоса и лица!
Чтоб, сдерживая огорчённый вздох,
Искала с вдовьей нежностью столица
Живые тени канувших эпох!
И ты, чья лира из воловьих жил –
Как скрипка нежный, буйный, словно бубен –
Куда ты канул, Боря Чичибабин,
С которым я воинственно дружил?
Я жив. И вы живите! Пейте водку,
Рубите правду весело и зло!
Бессмертны ваши жесты и повадки –
Не вам, а мне безумно повезло.
Я принят был в ваш неподкупный круг,
Где Лёха Пугачёв бывал в ударе,
Где песня, вырываясь из-под рук,
Сулила гибель старенькой гитаре.
За пять минут до вечного причала,
Забыв сказать прощальные слова,
Кого из Вас вчера поцеловала
История - печальная вдова?
Сегодня трепачи и выпивохи,
Вы завтра вступите в разряд мессий
И станете лицом своей эпохи
И гордостью России…
1999г.
Из всех растений мне всего милей
Чертополох, в котором породнились
Сирень и роза, ночь и соловей,
Сердечный жар и вера в справедливость.
Он – воин. Оборванец и гордец.
Он презирает выгоды лакейства,
Смиренномудрее овец
И все ужимки женского кокетства.
Его холодноватая суровость
Порою излучает теплоту,
Тая в себе и женственную робость
И гордую орлиную мечту.
От фиолетовых его цветов
Исходит почему-то звон металла.
Но даже в смертный час репей готов
Вам улыбнуться нежно и устало.
2005
* * *
В края далёкие от мест родных уехав,
Я взял с собой ту светлую печаль,
Что подарили мне и Левитан и Чехов
И в словарях увековечил Даль.
В тот час, когда над Средиземным морем
Смеётся солнце, яркое и южное,
Я вспоминаю утренние зори,
Что пробуждали Александра Пушкина.
Он открывал глаза свои нерусские
И вскакивал и радостно смеялся
И слушал, слушал световую музыку,
Кружившуюся в лёгком ритме вальса.
Он чувствовал в сей час себя творцом
Вселенского ликующего счастья
И, выбежав из дома на крыльцо,
Сей ветренник навстречу чуду мчался.
2008г.
* * *
Тебе и мне
Те женщины, чьи пальцы шелковисты,
Чья кожа излучает лунный свет,
Чьи голоса, как эхо вечных истин, -
Они вне сплетен и земных сует.
Когда вокруг, как бесенята, пляшут,
Кривляются, гримасничают и
Нас угощают смертоносным ядом
Нахальные и злые пустяки,
Житейскую отряхивая пыль
С подолов платьев, c ног своих божественных,
Не сходят с ими избранной тропы
Идущие над бездной быта женщины.
В грехах по горло, внутренне чисты,
Несут они застенчивую тайну
Своей высокой женственной мечты,
И души их прозрачны и хрустальны.
Вы обращайтесь с этим хрусталём
И бережно и трепетно – иначе
Достанется вам лишь хрустальный лом:
Осколки фантастической удачи.
* * *
Драматургия тишины,
Тепла и солнечного света
Построена вокруг сосны
И умирающего лета.
Я всё обдумал. Я люблю
Кристаллы тишины и боли
И небо, - павшее в бою
С земной бессмертною любовью.
Я плачу и готовлюсь к битве
С друзьями, старостью, судьбой,
Ошеломлённый изобильной
И безнадежной суетой.
Я плачу. И со мной деревья,
Трава и скользкая тропа,
Творцы и твари, и творенья
Рыдают: их душа слепа!
Я плачу над самим собой -
Ещё живым, уже убитым.
Над бытием, что стало бытом,
Над жизнью, - что была судьбой.
Смирение есть акт свободы.
Я сам себе хозяин. Я
Хочу, творя свою природу,
Менять обличье бытия.
Мной будут править не обиды,
Не самолюбие, не мой
Всезнающий, видавший виды
Тщеславный разум бытовой,
А свет, - спокойный и упрямый.
Свет без названия. Тот свет,
Который знать не хочет драмы
Житейской суеты сует.
1986г.