Весна-красна главенствует в округе,
На полную врубает свет и звук.
Деревья воздевают к небу руки
И насмерть протыкают синеву.
Сквозят земли прорехи и заплаты.
Облизана сугробов карамель.
И в голову ударил горько-сладкий
Природы возрождающейся хмель.
Синичий хор сбивается со строя.
Кроит пространство пламенная трель.
Когда летят воспоминанья роем,
Событий запах явственней, острей.
Косые тени воздух разлинуют
И сумерек сгустится молоко.
И жизни счет пойдет не на минуты,
А на века, и вечностью влеком
Шагай, дыши, перемоги тревоги,
Небесной тверди почести воздай,
Где месяца банальный серп двурогий
Качается, задев за провода.
***
Я все это ношу в себе –
Деревья, годы, разговоры.
Природы жертвенный собор –
Моя надежда и опора
Здесь все со мной наедине
И на одной струне звенящей.
Течет река безумных дней,
Небесную пронзая чащу.
Где, солнца луч боготворя,
Листва ретивая играет,
Души движеньем отворяй
Зеленые ворота рая!
Заката разольется жар,
Пернатых поутихнут песни.
И так и хочется пожать
Кусачих елок троеперстья.
Загородить от бурь и бед,
Весь мир. В объятиях потискать
Все то, что я ношу в себе.
На подсознанья жестком диске.
***
Подмышку суну шар земной
И в дали-дальние отчалю.
И не угонятся за мной
Неутолимые печали.
Сияет бездна, звезд полна,
И холодок бежит за ворот.
И полнотелая луна
Со мной заводит разговоры.
Ей неуютно на весу,
Ей хочется тепла и света.
Я всю себя ей принесу,
Спиною заслоню от ветра.
Сквозит, сквозит из черных дыр.
Вокруг галактик легионы.
Ау, Эдемские сады!
Всё кануло во время оно.
Когда пространства – за глаза,
Воздастся каждому по вере.
Лови в эфире голоса
И Млечный путь шагами меряй.
Ветер, ветер на всем Божьем свете.
А. Блок
Ветром вызверенный город,
Наизнанку квартала.
Сорвалась воронья свора,
Закусила удила.
Костью в горле режут небо
Новостроек этажи.
Опылились быль и небыль
В облаке бумажной лжи.
Богомерзкие глаголы
Пересохли на губах.
В головах светло и голо.
Ветер свищет в головах.
Луч пурпурного заката
Горизонт раскровянит.
Местности убита карта.
Речки перетерта нить.
И летит быстрее света,
Притяженью вопреки,
Оголтелая планета.
С ветром наперегонки.
Клин
Клин клином вышиб из меня
Девчачью блажь и дурь.
Но как себе не изменяй,
Как на воду не дуй,
Всё жжётся больно, всё горит
Небывшая любовь.
Вечерних ястребы огней
Всё целят в глаз, не в бровь.
Вращает время жернова,
Отплёвывая жмых.
Тропинка памяти жива.
Живее всех живых.
Бежит беспечно и легко
В начало всех начал,
Где кровь, мешаясь с молоком,
Густа и горяча.
Где соль земли горька, груба.
И сосны выше стен,
Я добровольная раба
Девчоночьих страстей!
По кривой тропинке утра,
Где обкусаны кусты,
Мы шагаем зло и мудро,
Оба двое: я и ты.
Ты мой ангел сизокрылый,
Безымянный мой герой.
Чтоб в груди дремали силы,
Не печалься, не горюй.
Нас ведь нет на самом деле.
Только вечная весна.
Только дух в здоровом теле
И тропинки кривизна.
В никуда и ниоткуда.
Под неузнанный мотив.
В пункте «а» храпит паскуда,
Кто все это замутил.
Стреляет новый год из палки.
А прежний насовсем ушёл.
Торчит стареющая пакля
Из всех щелей страны большой.
А мы живем сегодня вот как:
Нигде не блещет светлый путь.
Покуда горлом хлещет водка –
Сгодится кровь на что-нибудь
На нашу храмину поклали
Сплеча широкий, жирный крест.
И от Москвы до самых до окраин
Не выдаст бог, свинья не съест.
Ну вот и снег уже растаял.
И горечь схлынула обид.
И только заповедь шестая
Сгорает в корчах: не убий!
Я играю на органе.
Ветер в трубочках гудит.
Кто тут правый, кто тут крайний –
Попадайся на пути.
Реет музыка над миром.
Надувает паруса.
Кто тут левый, кто тут сирый –
Попадайся на глаза.
Бах играет на органе
Для потомков всех мастей.
Ветер носит запах гари,
Пробирает до костей.
Ничего не страшно с Бахом,
Хоть зажмурься и лети.
Как последнюю рубаху,
Зажимаю жизнь в горсти.
Я только дудка. Дунь – и запою.
Или собакой на луну завою.
Скажи – есть упоение в бою -
И я ни пяди не отдам без боя.
За новый день. За стыд его и срам.
За первый снег, не выпавший в осадок.
За горечь сигареты по утрам.
За дым отечества, что ни хрена не сладок.
Августовский монолог
Я не знаю откуда это лето заспанное взялось,
Эти гирлянды ленивые облаков.
Кто-то на ком-то сорвал застарелую злость.
Вышел утром за пивом и был таков.
Время катится кубарем. Трын-травой
На ветру полощется, на ветру.
Ну повой, дурында, еще, повой.
Ну постой еще на юру.
Ты любви неземной хотела? Ну на, лови.
Не смотри с надеждою на смартфон.
Что тебе в ней, этой пресловутой любви.
Вот пришла она. Вот- вышла вон.
Скомкан лета цветастый речной плакат.
Облака текут полуспя.
Бесконечно движутся облака.
От себя бегут, от себя.
***
отъезжает прошлое от меня
набирает скорость и мчит вовсю.
вот и не на что его променять
вот и некуда деваться отсю-
да и нет неразличимы почти
не все стороны в квадрате равны
как законы бытия ни учи
нападут без объявленья войны
скажут имя тебе «никто»
ты теперь среди прочих изгой
заберу целый мир как пальто
и ни ногой сюда больше ни ногой
***
Злюсь на зиму – так быстро ушла,
Вскрыла сизые вены дорог.
Прошлый век. Отработанный шлак.
Ни следа драгоценных даров.
Ни тебе пышнотелых снегов,
Ни сиянья алмазов в ночи.
Глина топкая лишь под ногой.
Лишь скрывайся, таи и молчи.
Кратковременной жизни расцвет
Пережди, успокойся, остынь.
Всё пройдёт, всё окончится. Ведь
Непростительно быть молодым.
Лист увянет. Пожухнет трава.
Всё лишится и смысла, и форм.
Только вечная стужа права.
Бесконечной зимы хлороформ.
Ватные пальчики, девочки-мальчики…
Шмыгает носом февраль.
Годы осыпались пачками, пачками.
В ЖЭКе с уборкой аврал.
Помнишь, ну помнишь? Как девочки-мальчики…
Не отзовется никто.
Только под окнами скачет на палочке
Конь в порыжевшем пальто.
Тётка из пятой пугала милицией.
И за ворота – не сметь.
Девочки – матери. Мальчики – лысые,
Жестью поправшие смерть.
Те навсегда заигрались в песочнице.
Эти – ушли на восток.
Не истребить, даже если захочется,
Свежей горбушки восторг.
Двор неизменный наш, мальчики-девочки
По уши снегом зарос.
Пишем по белому белым, надев очки,
«Слава +Таня» - вопрос.
***
От обморока жизни отойди.
Пустые хлопоты на паузу поставь.
Существованья формула проста
Как дважды два, одиножды один.
Невыразима лёгкость бытия,
Когда ничто не повергает в шок.
Сухой листвы горчичный порошок.
Вместо имен прекрасней – ты и я.
Лазурь чиста. И вот уж нечиста…
Прикинулся туманом мелкий бес.
Приходит ночь. С достоинством и без.
Читая свою музыку с листа.
Когда всё очевиднее финал,
И ни гроша не просят за совет,
Прольет луны немеркнущий фингал
Невероятный свет…
Стареет зелень.
Утки пробуют крыло.
Тарелка озера отчаянно мельчает.
Пространство жизни очертанья обрело.
Пространство осени толчется у причала.
Не догоняет ветер полумер,
Внезапно смертен и рождён внезапно.
Всё вниз по лесенке. Всё с братьями Люмьер.
Вприпрыжку всё: вчера-сегодня-завтра.
Всё прибывает поезд на вокзал,
Кораблик плюшевый причал с собою тянет.
И на добро нет времени у зла
С его космическими скоростями.
***
Подбрюшье облака.
Малиновый подбой.
Стрекозка вертолёта заводная.
Басовую мне серенаду спой.
Уговори, что в мире не одна я…
Всей цепью Авраамовых колен.
Всей логикой железною генома
Убеждена.
И в добровольный плен
Сдаюсь.
Число меня огромно!
Вся божья тварь откликнулась во мне,
Всей флоры сохранился отпечаток.
Вся музыка на радиоволне.
Все реплики. Все обсужденья в чатах.
Весь этот свет, который бел как мел.
Весь ужас выбора под знаменем идеи.
Всё то, о чём поняться не имел
Четвёртый прокуратор Иудеи.
Пусть всегда
Пусть всегда будет солнце.
Пусть всегда будет небо.
Пусть всегда будет мама
Пусть всегда буду я
Костя Баранников
Выдь на Волгу. Повой от души.
Под Казанью апрель поселился.
Пулемётной капелью прошит
Перелесок тончайшего ситца.
Антрацитовых бритвы грачей
На ремки синеву распороли.
Поперхнувшись речами ручей,
С трафаретной не справился ролью.
Ёлки пачкают солнечный круг,
Антикварный рисунок мальчишки.
Если сходит прошедшее с рук,
Вместе с кожей сдираешь горчичник.
Мегаполис храпит на спине,
Посреди прошлогоднего снега.
Мамы нет. Я скучаю по ней.
Пусть всегда будет солнце и небо.
***
Окуклились ёлки и молча стоят,
На город оглохший глазеют.
Луна, сокровенные мысли тая,
Творит приворотное зелье.
Искусственным светом горит изнутри
Кромешных снегов стекловата.
А ты говори, говори, говори
И в ночь уходи без возврата,
Пока не опомнились мы от зимы,
Пока мы в плену декораций.
И не зарекаться легко от тюрьмы,
И не от сумы зарекаться.
Пока не исперчена соль бытия
И сказка зимы не прогоркла,
И ели окуклившиеся стоят,
И шарфом укутано горло,
Не страшно, не больно и все нипочем.
От холода слиплись ресницы.
И время уже никуда не течет.
И жизнь продолжается, снится.
Где… (Рождественское)
Где пальцы веером у ёлок
И отжигает снегопад,
Кривого зеркала осколок,
Живешь и дышишь невпопад.
Все мнится белым и пушистым.
А, может, так оно и есть,
Пока блуждаешь среди истин,
Где ноздри дым отчизны ест.
Где камень-ножницы-бумага -
Не панацея от судьбы.
Где пастухов сменяют маги,
Верблюжьи клонятся горбы.
Где паззлы запахов и звуков
Ложатся в целое легко.
Рожденья жизни дух и буква.
Дитя, пеленки, молоко.
Все та же сказка иль другая…
Ресницы слипнутся во сне,
Где рукавицы отряхая,
Едва переводя дыханье,
Январь все тот же. Тот же снег.
Время
Время легло на дно.
Небо сошло с ума.
Видимо так должно
Быть. На дворе – зима.
Нет на дворе травы,
А на траве – дров.
Время идти на вы.
Биться опять в кровь.
Если никто не сват, -
То и не брат никто.
Только у Божьих врат
Будет тебе кино.
Ни попросить взаймы,
Ни на Avito взять
Жизнь. От сумы и тюрьмы
Выход один – вспять.
Время легло на дно.
Небо сошло с ума.
Видимо так должно
Быть. На дворе – зима.
Время уйти скрепя
Сердце, махнув рукой…
Время любить себя,
Если никто другой.
23.11.2020
Когда впадает время в спячку,
Ничто не вечно под луной.
Где горизонт грозой испачкан
И зрение накалено,
Опять играешь в чет и вычет,
От кислорода одурев,
Консервы пагубных привычек,
Вскрывая в «сталинском» дворе.
Бычки пристроились в томате,
Песочница трещит по швам.
Как заведен, на автомате,
Паук тачает кружева.
Когда расчистятся просветы,
Другую бучу замутив,
Перепорхнет на ветку с ветки
Как дважды два простой мотив.
И снова распахнется с треском
Окно на верхнем этаже,
В загул отправив занавеску,
Недостижимую уже.
Карманный ветерок прилижет
Распетушившихся ворон.
И каждый дышит, как он слышит,
К бессмертию приговорен.
Птицы и насекомые июля – 2
Июль. Опять у липы течка.
Кузнечик с места взял в карьер.
И вся садовая аптечка
Цветёт и пахнет на жаре.
В овчинном войлоке бурьяна
Стеклянное совсем, до слёз,
Сетчатку атакуя рьяно,
Кочует облако стрекоз.
На озере хлопочут утки.
В дремоте клювами клюют.
И время ищет промежутки
Среди слежавшихся минут.
Закат малиновым сиропом
Испачкает прибрежный лес,
И любопытная сорока
Об этом прокричит окрест.
И столько воздуха и света
Ещё навскидку впереди,
Как будто не остаток лета –
Полжизни выдали в кредит.
Неоновой вывески веко дрожит.
Раскинулось небо широко,
Где славно закладывают виражи
Сорока-ворона-сорока.
Где в сумерках правит заточку комар
Испить от живого истока,
Нацедишь по полной озона в карман,
Исторгнешь тираду восторга.
Увязли в лужайке, обритой под ноль,
Деревьев слоновые ноги.
И что им июльский злопамятный зной,
Когда они так одиноки!
Дорогу, спеша, перейдет муравей,
Привычной нагружен поклажей.
Всегда по прямой, ни левей, ни правей.
Так мир этот трезво отлажен.
Где, кто не успел – тот навек опоздал
С ответом-вопросом-ответом.
И первая в небе зажжется звезда,
Дрожа силиконовым веком.
Шагреневая шкура дня
Становится обычной кожей.
Событий рок несет меня
И унести никак не может.
Перезагрузка налицо,
Когда апрель до корки прожит.
Тот из берёзы выжмет сок,
Кто знает – истина дороже.
Крапивы крокодилья пасть
И лопухов слоновьи уши.
Май на меня расставил снасть,
Заполучил к себе на ужин.
Из одуванчиков салат
Желтком проклюнувшимся манит,
Там, где черёмухи сулят
В объятьях задушить крахмальных.
Полощет горло соловей,
Спеша переложить на ноты
Живую азбуку ветвей,
Божественные дня длинноты…
Пусто. В окне моем выросли этажи.
С кем-то разговаривает невидимая птица.
Расскажи мне сказочку, расскажи,
Пока времени нет и некуда торопиться.
Осталось только пространство.
Огромное – до потолка.
Этот воздух, накрепко в пальцах зажатый.
Птица, птица, безродная дочь полка,
Не откликнется твой пионервожатый.
Далеко в полях, там, где воздух смугл,
Вся родня твоя с фотографий детских.
А теперь уже и не в помощь Google,
Если надо жить и не отвертеться.
Если проза дней вся на нет сошла,
И стихов пучок на одну затяжку,
Ты прости меня, я ведь не со зла,
А вдвоем молчать и не так уж тяжко.
И не так уж пуст этот мир вокруг,
Если нам легко говорить стихами.
Только зеркальце упадет из рук,
Не успев твое сохранить дыханье.
Детство
Детство только и было.
Сразу со всех сторон.
Столб золочёной пыли.
Птичьих речей синхрон.
Солнце метало стрелы.
Перились облака.
Слово еще не созрело.
Не сорвалось с языка.
Вспыхивали междометий
Точечные маячки.
Дождик залетный метил
Розовые очки.
Как корова их слижет
По прошествии лет.
Только все ближе, ближе
Небо с папиных плеч.
Это не нужно всё никому
Ни за грош, ни за полгроша…
Этот комикс бездарный, мульт,
Где бумажная жизнь хороша.
На разрыв бумажных страстей.
На разлив из аорты чернил.
Как ни пыжься отбрасывать тень –
Ночь никто еще не отменил.
Как ни тужься поладить с собой,
Безразличья личину надеть,
Никого не возьмёшь «на слабо»,
Ничего не забудешь на треть.
И когда из отеческих стен
Ты уйдешь налегке, навсегда,
Не устроят прощальных сцен
Солоней, чем из крана вода.
Потому что – ну да, ну да.
Никакой это не вопрос.
И залетная в небе звезда.
Только фэйковый вброс
Пикеты ряженых деревьев
Повсюду выставил октябрь.
Их откровенные отрепья
Не мимикрируют хотя б.
Пихаются многоэтажки,
Друг другу жизнь загородив,
Где поселяются однажды
Навеки вывести мотив,
Который ни уму, ни сердцу.
А только сердцу и уму.
И с облаками по соседству
Лепить на кухне шаурму.
Смотреть на всё как будто сбоку,
Пытаясь выйти из себя.
На двор, на осень, на мороку,
Надеясь, веря и любя.
На эти ряженые купы,
Где каждый лист наперечёт,
Пока ещё весомый, крупный,
Все длится день. Пока. Ещё.
Альпийских предгорий верблюжьи горбы,
На ощупь шершавые шкуры.
Когда б не пришел, не уйдешь от судьбы
С ее величавой фигурой.
Здесь море в пятнашки играет с тобой,
С разбега бросаясь на камни.
И средневековый хребет мостовой
Подошвы дерет позвонками.
Здесь в воздухе соль и цикады пунктир,
И звезды горят понарошку,
Мигая и прячась. И нам по пути
По красной, по лунной дорожке.
Туда, где смыкается небо с водой,
Глотая черту горизонта.
И жизнь, уместившись в песчинке одной,
Уже не имеет резона.
Уже не имеет привычных границ,
Недвижим пока до рассвета
Альпийских предгорий суровый гранит,
В шершавые шкуры одетый.
Обмылки сугробов мозолят глаза,
Но солнце расправило плечи.
Сестрица-синица снует, егоза,
Певучей исполнена речи.
Шагнешь за порог, и навылет прошит
Петляющей стежкой капели.
Вздохнешь по привычке — как время бежит,
Едва оглянуться успели…
За городом сутолока, суета,
С колен поднялись перелески.
Природа спросонья собой занята
Во всем полунищенском блеске.
И дышит с натугой, и парит земля,
И фибрами всеми своими
Готова одеть в разноцветье поля
Заждавшейся жизни во имя.
Направо-налево крутя головой,
Таращишься слепо и немо
На весь этот мир, удивительно свой,
Влюбляясь без памяти в небо.
Комья апрельского снега целятся дать в глаз.
Видимо , все устроено на века.
Чертова кожа земли. Веселящий газ.
Морковка от снеговика.
Кто-то расходится. В море плавают корабли.
Глупо ждать сообщения на фэйсбук.
Никого не продашь ни за доллары, ни за рубли.
Ничего не возьмешь на испуг.
Ну, родимая, тужься, давай, давай.
Нету сил смотреть на бедлам.
Я пылинки когда-нибудь научусь сдувать.
Прятать сор по углам.
Только сколько же можно заниматься фигней,
Сколько всякую хрень нести?!
Сколько же… Да гори все огнем.
Господи, прости!
Разогнув пресловутые скрепы,
Потаенные тропы отрыв,
Залежалого времени слепок,
От себя отправляюсь в отрыв.
По наитию, напропалую,
С невозвратным билетом в руках,
В ту страну, где не лгут, не балуют,
Строят-верят, ругай-не ругай.
Мне на улицу с именем громким,
Где в окошках негаснущий свет.
Где мальчишки Наилька и Ромка
Неподкупных двенадцати лет.
Где в стеснительной лестничной клетке
Кровотока замедленный ритм,
Где седая старуха-соседка
Мне «матурым кызым» говорит,
Где отеческий запах столовки
До печенок с утра достает,
Где свистит, мешковатый, неловкий
Ветер детства, пускаясь в полет,
Где все те же, все те же качели
И двора нерешенный кроссворд,
И труба, на которой сидели
А и Б, и сидят до сих пор.
Я не буду доказывать ничего никому.
Только волны чтоб вперехлёст в корму.
И не знать берегов, не просить пощад.
Прописные истины по всем швам трещат.
И причалить чтоб у античных скал,
Где Зюйд-вест без наркоза снимает скальп.
Где вчистую вылизывает прибой
Все, что связано, слеплено, спето с тобой.
Где царевной сказочной наяву
Буду
жить с навигатором негасимым во лбу.
Зашелся в «цыганочке» клен.
Затрясся, теряя одежды.
Вселенским огнем опален,
Сгорает от страсти нездешней.
Небесная гладь затекла.
Звериных ветров свистопляска.
В обоймах двойного стекла
расплылись багровые кляксы.
Пойдешь и забудешь куда.
Закроется азбука смысла.
Прокиснет живая вода.
Скривится весов коромысло.
Все кончится снегом и льдом.
Горючими клочьями дыма.
Малютки ли, старости ль дом -
Равно и по сути едино.
Раскачан маятник дождей,
И осени почтовый ящик
Переполняет каждый день
Листовок ворох говорящий.
Такая якобы игра,
Природы якобы кончина,
Пока она как жар горя
В убранстве праздничного чина
Тебя и дразнит и манит,
Прохладой ночи отрезвляя.
И паутины хлипкой нить
Двойными вяжется узлами.
И ты следишь заворожен,
"В безумном нежности припадке",
Как солнце лезет на рожон
И с облаком играет в прятки,
Пятная с лету все подряд.
А жизнь идет своей дорогой.
И о погоде говорят
Аж до пришествия второго.
Ты знаешь, ведь это не жизнь,
А только подобие оной.
Хоть с белой звездой подружись
В
далеком созвездье Дракона.
Хоть
в небо упрись головой
Колодезной, злой полуночью,
Хоть волком на стенку завой
Ни
в чем убедиться воочью
Не
смея… И
не догоняй,
Как время смертельно стареет.
А только стихи сочиняй
Анапестом, ямбом, хореем.
***
Невидимых цикад цыганский хор.
Акации. Засахаренный воздух.
С самой собой немолчный разговор,
Настоянный на звездах.
Италия, ты мне не по глазам, -
Твое высокородное бесчинство.
Пуская пыль, ударишь по газам,
Земных страстей приумножая числа.
Где выжжено на памяти клеймо,
Где душу обещаниями грели,
Где выжатой луны висит лимон,
Выходит в люди Данте Алигьери.
В мотоциклетном шлеме и очках,
В сандалиях на босу ногу,
Понятья не имеет что и как
Ему придется вымолить у Бога.
На колокольне отбивают такт.
Уклончивое будущее кличут.
Он в чувствах объясняться не мастак.
Вне зоны доступа вовеки Беатриче.
Весна взрывается в зрачках
И газировкой пузырится.
И жизни привкус на губах
Все не кончается, все длится.
Небес исчиркана лазурь.
Сугробы пали на колени.
Сирени куст раздет, разут.
Почти готов для обновлений.
Знакомых мест не узнаешь.
Иных уж нет, а те- далече.
Но воздух неразменный пьешь
И разворачиваешь плечи.
Налаживая с миром связь,
Идешь под вечер на прогулку.
Наличников крутая вязь
Еще пятнает переулки.
Но разума блаженный сон
Бетонных порождает монстров.
Тесней смыкается их сонм,
Где почва пахнет зло и остро.
Как этот мир от «а» до «я»
Весь перепахан и распорот!
Но эта жизнь еще моя,
И это всё еще мой город!
Действительность нереальна
Как прошлогодний снег.
Ни для кого не тайна.-
Тебя у себя нет.
Когда рассыпается утро
На тысячу мелочей,
Нет сил никаких быть мудрой,
Ни у кого ничьей.
И не придавать значенья,
Не веря своим глазам,
Как весь этот мир ничейный
Себя порождает сам.
Потворствуй желанию — в угол
Забиться. Забудь. Забей
На рекомендацию Google
Всю жизнь продираться к себе.
Негерой нашего времени
Всяк водящий надежду оставил.
Город наглухо в пробках стоит.
Под сведёнными стужей мостами
Запечатан реки монолит.
Небо вывернуто наизнанку
Словно дедов овчиный тулуп.
Улетай в свое детство на санках.
Там когда-то и ты был неглуп.
Где-то потчуют чаем вприглядку,
Бьют баклуши и верят в себя.
Становись поутру на зарядку,
Целый день за компьютером спя.
Перепутай поэзию с прозой,
Оказавшись за чьим-то плечом.
Не расслышь безответных вопросов,
И не думай уже ни о чем.
Чтобы сидя рядком у окошка,
С кем и горькая правда смешна,
На пергаменте старческой кожи
Узелков разбирать письмена.
Впадает жизнь в анабиоз
До новой беспробудной спячки.
Автобус сигаретной пачки
С утра спиной к спине прирос.
И продираешься сквозь мглу,
Давление скачками меря.
Неубиваемое время
До срока прячется в углу.
В Макдональдс забредешь навек.
Как снег без проводов зависнешь.
Вчерашний снег. четвертый лишний.
Совсем почти что человек.
На тонкой грани удержись
Меж слабоумьем и простудой,
Пока идет дорогой трудной
Вся одноразовая жизнь.
Муравьиной тропой, там, где ель прислонилась к сосне,
Как живу я, душа моя, здесь без тебя,
По садовым скитаясь аллеям,
Этот воздух усопший лелея,
Незабвенное будущее торопя?
Так живу, как уходит сквозь пальцы песок.
На искомую тысячу дней разделяя
Безразмерную йоту любви, и маняще высок
Небосвод в белоснежных своих одеяньях.
Так живу, как живу. Обнуляя минуты и дни.
Ничего не прося. Никакого рожна не желая.
Приближая других, забывая почти об одних.
И качается палубой площадь жилая.
Потому что, душа моя, здесь без тебя
Ни земли нет, ни воздуха, чтоб надышаться.
Потому и скитаюсь опять и опять
По девятому кругу вчерашнего счастья.
Чем дальше в лес — тем меньше смысла,
Тем больше сора в голове,
Когда сознание зависло,
И ни правей, и ни левей.
Весна под окнами шаманит.
Крутя календаря листок.
И кто-то вновь себя обманет,
отведав вольности глоток.
Неубиваемое время
прильнет доверчиво к виску.
И мы опять в себя поверим,
И снова пустимся в загул
По городам и дальним весям,
Которых и в помине нет,
И только господу известен
Один единственный ответ.
А, может быть, и он не знает
За что так дышится легко,
И солнца слабый луч пронзает
Небес сплошное молоко.
В старом городе пахнет мочой.
Зашнуровано крышами небо.
Зимний полдень закрыт на учет,
В перманентном отсутствии снега.
Римский форум по горло зарос
За века опостылевшим бытом.
Там, где ветер целует взасос,
Провожали когорты на битву.
Камень стоптан и стерты черты
Приснопамятной титульной расы.
Обращайся с богами на ты,
Пока блещут на солнце кирасы.
Жарить мясо и зерна молоть
От зари до плебейских окраин,
Охраняя последний оплот,
Где не каждый не каждому равен.
Анфиладой сплошных площадей
Протечет бесполезное время.
Ничего нет порочней людей
И внезапней припадка мигрени.
Да нет, все хорошо,
Все так, как и должно быть.
Вот осени скриншот,
Прихваченный ознобом.
Вот бог, а вот порог.
Куда тебе дорога?
Не надышаться впрок.
Не разлюбить до срока.
За домом во дворе -
Там воздух тот же самый.
На паузе в игре
Разучивают гаммы.
Там пишется судьба
И правится вручную,
Где сосен худоба
Линует гладь речную.
Где мир лежит у ног
И щурится на солнце.
И каждый третий бог
Из плоти с кровью создан.
И каждая строка
С огнем игра на нервах.
..........................................
Невремени река.
И снег - уже не первый...
Вот-вот зажгутся фонари,
Натягивая нить накала.
Осветят осень изнутри,
Чтоб ни на миг не умолкала.
Под ноги бросится ковром
Все золото ацтеков мира.
Когда начнешь считать ворон,
Не сотворишь себе кумира.
О Господи, когда б ты знал
Нечеловеческое счастье
Бродить без отдыха, без сна,
По осени полночной шляться!
Чтобы опять ладонь в ладонь,
И ноздри резал воздух драмы,
И мама снова молодой
Все мыла, мыла, мыла раму.
Он теряется, зыбкий смысл,
Возникая и брезжа опять.
Как стрекозьих пучки коромысл
Слюдяным опереньем слепят!
Все растет, выбиваясь из жил,
Затмевая собою пустырь.
Но уже наточили ножи.
Языки, словно бритвы остры.
В этом мире развесистых слов
Выживает не тот, кто слабей.
Хочешь, думай о смысле основ
И не думай уже о себе.
Развевается парус мечты
Занавеской в соседском окне.
И уже не понять, что есть ты
Среди моря небесных огней.
И некому ни ждать, ни провожать...
Какой забытый воздух в поездах!
Сто лет на верхней полке пролежал,
Журнальчик жизни весь перелистав.
Простор земли маячит у плеча
И море чая плещет через край.
Возьми и утоли мою печаль
И заново по нотам разыграй.
Как будто есть начало и конец.
И дом, и сад, и долгий разговор.
И каждый счастья своего кузнец,
И тать в нощи, и вероломный вор.
Не знаешь, завтра где глаза протрешь
Под азбуку забытую колес.
И междустрочий пробирает дрожь.
И к бездне клонится земная ось.
Под обёрткой праздности и лени
Проступает времени герой,
Утомлённый в эту жизнь игрой,
Выросший на море по колени.
Он выходит рано из себя,
Не дождавшись утреннего чая.
Нет никто, чтоб утолить печали,
Ближнего и ближнего любя.
Выпадает дальняя дорога
И непобедимый никотин.
На площадке задней рядом с богом
Все равно единожды один.
Пустошь неба упадет на плечи,
Ёлочных огней зажжется нимб.
Никаким призваньем не отмечен,
Путеводным ангелом храним.
Я хожу наизусть по дорогам минувших времен,
Ни любви, ни обиды, ни ревности не замечая.
И каленым железом кустарник попутный клеймен,
И осунувшийся водоем усыхает, мельчает.
Этот воздух потерь - не привыкнуть - как камень тяжел.
Все неправильно в мире устроено, непоправимо.
Белый свет в октябре неминуемо желт,
Неминуемо гол, и ничто ему имя.
Я живу наизусть. Мне знаком этот пагубный стиль
Запятых, многоточий, минут бесконечных молчаний.
Одиночеством полнюсь. И нет ничего за плечами.
Только небо болезное, впалое сжато в горсти.
Ничего не имеет значенья.
Ветер слов пробирает насквозь.
От бессонницы нет излеченья.
Только жизнь, только смерть на авось.
Только дробь валерьяновых капель.
Октября нутряное тряпье.
Так снимают с кустарников скальпы.
Так прицепится старость репьем.
Не найти мирозданья пружину
Заводную за мутным стеклом.
Солнце в тестовом греет режиме,
Об желток разбивая тефлон.
Осень, осень, картавая птица.
Кистеперой рябины ожог.
Хорохорится все, молодится
От ударов судьбы на прыжок.
Все мгновенно меняется в лицах.
В небесах поселяется хворь
Только необязательный длится
Бессловесный с собой разговор.
Деревьям выключили звук
В коробке каменной Прокруста.
Заламывают кисти рук
До осязаемого хруста.
Не умещается в окне
Пассаж немой клавиатуры.
В театре вымокших теней
Герои встали на котурны.
Непозволительно скупа
Случайных капель аритмия.
Угадываешь по губам
Что нынче происходит в мире,
Над горизонтом плоских крыш.
И с удивленьем, и с восторгом
Свою вечерню отстоишь
Пред неохватным монитором.
Заматеревший лес рванет навстречу,
Окажется со мной лицо в лицо,
Обдаст простоволосой, рыжей речью
И просеками рук возьмет в кольцо.
Букет борщевика сухой протянет -
Живее всех живых, сердечней всех.
Бессмертных сосен инопланетяне
Процеживают негасимый свет.
Мы все - одной Вселенной населенье.
Одушевленной тверди существа.
Уткнется неразрыв -трава в колени
И не найдешь - какие ей слова…
И не поймешь, какая боль тревожит,
Какой присяге подчинен слепой,
Пока не ощутишь двужильной кожей
Фантомную к неближнему любовь.
Спи, детеныш, коленками в стенку,
Спи, сыночек осьмнадцати лет.
Вон метнулся за шторами тенью
Из фантазий твоих звездолёт.
Не игра в поддавки, и не в прятки.
Все реальней и радость, и боль.
Эти круглые детские пятки
И щетинка над верхней губой.
Завтра выпорхнешь снова из дома,
На планету свою улетишь.
И закрутит поземка перрона,
Оглушит ненасытная тишь.
В этой крохотной ночи спрессован
Целый век. Спи, мой маленький, спи.
Из натруженных смотрят кроссовок
Зорко сторожевые носки.
***
Открываешь окошко в себя,
Задыхаясь от пришлого ветра.
Не дает Мазда-тройка ответа,
Галогенным гламуром слепя.
Ничего не отыщешь взамен
Синеватой кашицы рассвета,
Говорливых, нагруженных веток,
На снегу крестовидных помет.
Выпадает из времени бег
По тоннелям тюремной свободы.
И как вкопанный встанет Казбек,
И сомкнутся летейские воды.
Зверский воздух железной дороги
Рвется в ноздри и в горле горит.
Без пробела печатает строки
и с вагоном вагон говорит.
Эта лестница до горизонта,
Полотна старомодный покрой...
Приснопамятный зов креазота
Будоражит лежалую кровь.
Только мчаться и мчаться, и мчаться,
Под собою не чуя колёс!
На просторах вселенского чата
Лунное молоко запеклось.
Дребезжащая сцепка стаканов.
(Этот звук до печенок проник!)
И попутных лесов истуканы.
И всевидящий спит проводник.
***
Мы ходили в район под названьем двойным – «мостопоезд».
По обочьям дороги репейник пылился полками.
Мы читали от корки до корки затертую повесть,
Безусловным рефлексам во всем потакая.
Облака затекали за гланды и грудь распирало
От звенящего воздуха, от нереальной свободы.
Налетающий ветер свивал пылевые спирали
У слепого киоска с названьем двойным – соки-воды.
Постепенно смеркалось. Об эту суровую пору
Соловей о своем беззастенчиво щелкал и щелкал.
И одежная щетка соснового бора
Становилась неспешно сапожною щеткой.
Апрель. Хороший день.
Даже на кладбище в такой день нет печали и мрака.
Кустья травы высовываются из подсохшей земли.
И как-то не думаешь, что все обернется прахом.
Или всем обернется прах, пока не скажут «замри».
Сядешь на лавочку в беспородном парке – сто лет пролетело.
И стареющий отрок спешит на свидание не к тебе.
Но рубашка своя, несомненно, ближе астральному телу,
Чем какой-то там почти нереальный Непал иль Тибет.
Только то и живет, чем не спишь, не зовешь, не жалеешь.
Только то и питает, чьи малые радости пьешь.
Парковая эта, переходящая в кладбищенскую, аллея.
Весенняя эта, предвечерняя, дрожь.
Вот она, тут, среднерусской жизни совсем не равнина.
Подрезающие друг друга в воздухе воробьи.
Облаков по обочьям небес наползающая рванина.
Между вечными истинами назревающие бои.
***
Брести по улице своей который год,
Где навзничь опрокинуто окошко,
Где солнце, дожевав последний лед,
Все без разбора крошит на окрошку.
Все без пощады плавит и палит
В дырявых кущах мусорного рая.
И за душой так ласково болит,
Под кожей угловато выпирая
Ребро вопроса: жить или не жить
Под пристальным прицелом Карла Цейсса,
Когда конкретно голову кружит
Алхимия божественных процессов.
***
В зазоре меж небом и хлебом
Уместится добрая жизнь
В таком облаченье нелепом,
Что хоть помирай и ложись
Что хоть не дыши и услышишь
Отчизны озвученный сон.
Где каждый единственный лишний
И песне равняется стон.
Чаинками мечутся птицы.
Рассвет не одет, не обут.
В коробку окна не вместится
Бессмысленный галочий бунт.
Дубовый лист жестянкой заржавелой
Летит и кружится, кружится и летит.
В наивном небе птичьи каравеллы
Торят без навигатора пути.
Кто знает наперед, что не случится
С душой потерянной, отправленной в транзит?
Зубами фар слепит зима-волчица.
И, огрызаясь в пробках, тормозит.
Земли занафталиненные складки
С искусственным красителем в крови
Зальет заката кетчуп кисло-сладкий,
Внезапной ночи вычеркнет графит.
И город, безалаберный, хрипучий,
Извечный ожидания вокзал,
Утробно выдохнет и нахлобучит
Мерцательное небо на глаза.
***
Этот город, придавленный небом
До ломоты, до хруста в костях
Не замечен, не значится, не был
Ни при тех, ни при этих властях.
Нахлебавшись тумана вприглядку,
Колокольней за воздух держась,
Разведет прошлогоднюю слякоть.
Упакует граффити в пейзаж.
И в отсутствии здравого смысла
В мирозданье, чей норов суров,
Среди ночи кромешной повиснут
Два окна из соседних миров.
Бессонницей сбитая простынь.
В незнаемое поезда.
В простуженном офисе осень
Листвы распечатки раздаст.
Просрочены памятки лета,
Пергаменты лучших времён.
Скудна неподъёмная лепта
На жертвеннике перемен.
Хватают пернатые с лёта
Последние крохи тепла.
Безумного города клёкот.
Немытое небо стекла.
Останется вечная тяжба
С самою собой не шутя.
И считывать ночью взатяжку
Штрих-код неразрывный дождя
Соль в баночке из-под лекарства,
Китайская стынет лапша.
Мы нынче особая каста,
Мы едем не шибко спеша
Вдоль нашей отчизны огромной
С картинкой одной за окном,
Где машут нам ветками клены
И сосны пылают огнем.
И в уши свистит придорожный
Беспутный степной ветерок.
И солнце идет непреложно
На Запад, а мы на Восток.
Здесь кедры стоят как мужчины,
И небо прозрачно до дна,
А в женщинах первопричина
Бессмертия заключена.
Здесь воздуха вольного горы,
Озер неподвижно стекло,
Здесь время во всякие годы
Достойно, по правде текло.
Здесь мы ничего не нарушим,
А лишь просветлеет лицо.
Древесные добрые души
Над нами сомкнутся в кольцо.
***
В обратный путь, как в сон без сновидений,
А все, что было - было не со мной.
Воспоминаний призрачные тени
Окутывают ночью шар земной.
И я к окошку потному прильну,
И все, что есть сейчас, в минуту эту,
Как эту полную, дебелую луну,
Опять приму за чистую монету.
Сентябрь огромен, величав.
Деревьев пламенные лица
Недвижны. В солнечных лучах
Тень воздуха струится.
Перемещаются пласты
Тепла и холода неслышно.
Чернеют сморщенные вишни.
И краски осени чисты.
Ах осень, милая моя!
Вся в золоте, ты у порога
Стоишь, дыханье затая,
Красавица и недотрога.
Смелее заходи, сестра!
Прохладные, подай мне руки.
Зеркальная стоит пора.
Мы отражаемся друг в друге.
Сомнений чёрная вода
И неба яростная просинь.
Все прожитые мной года
Слились в единственную осень,
В отчаянную пестроту…
Сухие липы смотрят строже.
И я, как дерево расту
И годовые кольца множу.
***
В мириадах миров мелких тварей творим что хотим,
Общежитского равновесия попирая законы.
Полагая себя мирозданья вершиной хоть им
По рождению отдан весь этот простор заоконный.
Но когда потускнеет расшитая стразами твердь
И споткнётся на круге девятом раздолбанный глобус,
То попробуй тогда заикнись не о том, не ответь
На свои же вопросы простые, не морщась, не горбясь.
Сердобольная ночь одинаково всех охладит
И пульсаров сердечки отпустит навек аритмия.
Хорошо, что мы есть. И за окнами город гудит,
Примиряя беспечных жильцов неделимого мира.
***
Ну вот, наконец, и разорван
Двойной синтепон облаков.
Желаний мандраж иллюзорный.
Намерений привкус благой…
Косит под находку пустышка
И под чудака лиходей.
Допей капуччино остывший,
Навеки к себе охладей.
Погугли на гуще кофейной,
Чем сердце займется в груди.
Хоть форуму страсти до фени
Как ты его ни загрузи.
И что в этой сини подвздошной,
Подреберной той толкотне?!
Земли заскорузлой подошва
С годами родней и родней
Начало дождя
В температурном тумане слышишь детей,
Играющих во дворе, голоса.
Заигрыш, чиркающий по асфальту.
За горизонтами крыш набухает гроза.
Рыкающее контральто.
И не поймешь, это сон или явь.
Ты ли с мелком в сандалетах
Квадраты линуешь,
Пересекая излучины времени вплавь,
Будущее называя минувшим...
Дикторский голос за тонкой панельной стеной.
Неукоснительная прямота интонаций.
Время ли это обходит меня стороной,
Мне ли за ним не угнаться...
Ветер нахрапистый с маху толкнётся в окно,
Первые капли пронижут пространство,
Соединив нераздельно в одно
Землю и небо,
Изменчивость и постоянство.
***
В конечном счёте, том, который сводят
С самим собой, остаться на нулях,
С любовью детской, той, что не проходит,
Со сносками чужими на полях
Тетрадей ученических, стопою
Пылящихся в чулане, в уголке...
И говорить, всё говорить с тобою
На птичьем, чужестранном языке.
В первом классе
Постой, дай ещё мне тебе рассказать,
Как странно отчётливо помнится долгий, недетский
Мой собственный взгляд из окна...Наугад
Вернуться бы стало попыткою дерзкой.
Да, классе, наверное, в первом... Бесцветный денёк.
Нет, сумерек утренних стынущий сбитень,
Когда и беспомощен, и одинок
Равно сочинитель и Бог, ученик и учитель.
Кусок отсыревшей, с опавшей извёсткой стены
Вплывает в окно. И застенчивый тополь недвижен.
И я себя вижу как будто бы со стороны.
И всю эту пегую жизнь разбитную предвижу.
Так мне, семилетней, открыто, доступно сейчас
Всё то, что заглушат потом сорняки междометий...
Скупой, усечённый прошёл ученический час,
И сморщенный тополь в открытом окне незаметен.
С облупленным носом ленивый июль.
Вишневая, кровоточащая мякоть.
Наметывай строчки, эскизы малюй
И связкой ключей тяжелеющей звякай,
Вышагивая, вымеряя на слух
В засаде малины слепую дорожку
От сумерек, вежливых, осторожных
До первых, тугих, как натянутый лук,
До первых, упавших в сырые кусты,
Где мелко трясется спросонья крыжовник.
И - вогнанный в краску, алеет пустырь.
И - солнца восходит литая жаровня.
По следу запахов и звуков
Туда, где юность без границ,
Ведет наития наука.
Еще чуть-чуть... Знакомых лиц
Черты заветные забрезжут.
(Постой, окликни, оглянись!)
И в небе пережитом, прежнем
Откроется иная высь.
Там лето липовой аллеей
Спешит, прозрачное насквозь.
И соком солнечным алеет
Смородины кичливой гроздь.
Располосует поле слуха
Пернатых посвист, перещелк.
А на щеке поближе к уху
Не поцелуй - дыханья шелк.
Почти нечаянная ересь.
(Уймись, фантазия, уймись!)
Но тольков этом соль и херес,
И жизни колченогий смысл.
......................................
Дыши взволнованнее, чаще.
Следи, восторга не тая,
Как разнимается на части
3D-картинка бытия!
Пахнет почками.
Пахнет расцветом
Молодых, ошалевших аллей.
Напружинилась каждая ветка
И нацелилась в небо смелей.
Эти коконы, стрелки, ладошки,
Озорные ребячьи вихры –
Всё как будто еще понарошку,
Всё – по правилам детской игры.
Не всерьез, удивленно, несмело
Этот ситец, сатин и фланель.
Разворачивает неумело
Свои крылышки бархатный шмель.
И отчетливо слышно под вечер,
Когда вся затихает земля,
Как потрескивают, словно свечки,
Шелухой золотой тополя.
Всё – на ощупь, на цвет и на запах!
(Ах, у жизни божественный вкус…)
Не успеешь опомниться – залпом
Забелеет черёмухи куст.
И уже в полный голос окрепший
Пререкается с ветром листва.
И кипит, и клокочет скворечник,
В небеса не срываясь едва!
***
Стрекочет будильником утро.
Апрель на дворе без пяти.
Красавица, носик припудри,
Какао свое вскипяти.
Вот-вот из-под бремени брызнут
Раскосые стебли травы,
Слежавшейся за зиму жизни
Подкожные шлюзы открыв.
Просунутся пальчики листьев,
Проворнее день ото дня.
И незачем дуться и злиться,
Срываться, держать, догонять.
Сотрет карандашный набросок,
Раскинет палитру апрель.
Не голос еще – подголосок,
Приблудного дождичка трель.
Дни выкроены по лекалу,
Просвищут- ищи не ищи.
Забытое, стынет какао
В коричневой пенке морщин.
Три дня метёт без передыха,
Всё округляя на лету.
Метели тесная шумиха,
Игра кромешная в лапту
К утру утихнет понемногу,
И снова - белая стена
Идет, со мной шагая в ногу,
Ничем, ни в чём не стеснена.
Шутя, обходит все препоны,
Врасплох предметы застаёт.
Укрытый пышною попоной,
Там - конный памятник встаёт.
Кусты, скамейки, парапеты -
Сравнялось всё заподлицо.
Теряя прежние приметы,
Гудит Садовое кольцо.
Знакомых мест не узнавая,
Сигналит, пятится ездок.
(Тут где-то улочка кривая
Выпархивала из-под ног...)
Кварталы тянутся, слипаясь, -
Дома, киоски, фонари...
Одна дебелая, слепая
Метель снаружи и внутри.
И город, весь изрешечённый,
Глаза в испуге закатив, -
Весь чёрно-белый, бело-чёрный,
Необратимый негатив.
1988
Фонарей виноградные гроздья
С теплой мякотью света внутри.
Моросящий, назойливый воздух
Режет ноздри и в горле горит.
Растворяется в этой микстуре
Новостроек сырой рафинад.
Лишь деревьев литые скульптуры
Свои стройные формы хранят.
Поле зрения сужено, зыбко.
Поле слуха - не знает границ.
Неопознана, стоязыка
Эта общая масса без лиц.
Я боюсь оступиться, я трушу.
Всюду ставит ловушки обман.
И смущает незримую душу
Сатана, искуситель, туман.
***
Кучки вяленых листьев,
Облаков вороха.
Дождь не в силах пролиться.
Снегу рано пока.
Это сдобная осень.
Это дымный октябрь.
Ветер вести приносит.
Галки небо коптят.
Все просторней и чище
За спиной небосвод.
Опустело жилище
Летних прав и свобод.
Все упрямей и тверже
Под ногами земля.
Кто-то в чертову кожу
Обрядил тополя.
Я пройду между ними.
Потеряюсь вдали.
Невесомое имя
Не коснется земли.
***
По первому снегу, по крестикам птичьих следов,
По галочьим строчкам, двойным, равномерным стежкам
Навстречу затверженной впрок череде холодов…
Как эта ходьба круговая наивна, тяжка!
И лиственницы сухожильной прозрачный хребет,
И космы травы порыжевшей – намокшим комком…
И ветер, захлёбываясь, начинает хрипеть
Беззвучную песню свою – никому, ни о ком.
И свет безналичный по капле сочится с небес
На весь этот мир, окружающий плотной стеной,
На город, сквозь мелкое сито процеженный весь,
Лежащий в снегу и смятении передо мной.
Зашушукались что-то прабабки
Про свои молодые дела.
-И-и! Когда это было, мой сладкий!
Ты на свете-то не была.
Был и воздух другой, и небо.
И другая сирень цвела.
И, конечно, меня еще не было.
И все-таки я была.
Неосознанной предпосылкой,
Всего лишь намеком была
неоформленная и зыбкая.
И все-таки я – была!
Непривычно была разрозненная,
И над вами была и в вас.
Ваши радости, болести, горести
Вспоминаются как сейчас.
И когда-нибудь в сотом веке,
С прапотомков сбивая спесь,
Возоплю во всю мощь молекул:
И все-таки я
Есмь!
1980
На исходе века
Всё резче птичий крик,
Все сумеречней час.
Очерчивает век свой круг незавершенный.
Тягучий, долгий сон, как снег, накроет нас –
Нелепый этот снег, неискушенный.
Озоновой дырой зияет небосвод.
Невидимы во мгле созвездья Зодиака.
В плену сусальных прав и приторных свобод
Бытует человек. И вот она изнанка
Ликующих фанфар, победоносных схем…
«Мы не рабы. Рабы не мы». Крошится
Раскатистый мелок на грифельной доске.
Как горячо, доверчиво… Иль это только снится?
Ау! Ты где, державная страна?
Так облачком сырым иллюзия истает,
И снова твердь небес горит, воспалена…
Архангел списки душ загубленных листает.
……………………………………………….
Запомнятся две-три неспелые черты
Из хаоса времён, свергающих друг друга.
Смеркающийся час. Припадок немоты.
Объятия разомкнутого круга.
1990
***
Где-то под пятьдесят начинаешь слегка приходить в себя.
Понимаешь, что ты как все - не гений и не изгой.
Но вопросом дурацким задаешься опять и опять.
- Почему я это я, а не кто-то другой.
Ночью долго лежишь без сна, вперившись в пустую тьму
В этой форме уютной существованья белковых тел.
Не пытаясь бороться с тем, что не подвластно уму,
Не касаясь запретных на веки-вечные тем.
Если б можно было сызнова все начать,
Я любила бы изо всех своих тщетных сил
Тех, о ком теперь беспросветна печаль,
И простила бы всех, кто ни йоты мне не простил.
Только где эту кнопку спасительную отыскать – delete?
Ведь когда уйдешь восвояси, нежданный гость,
Не останется ничего, что бы множить, складывать и делить…
…Стопка глаженого белья да стихов безответных горсть.
2012
Фигура облака воздвигнута в окне,
Изваянная строго по науке.
Всей летней жизни запахи и звуки
Подобраны по умолчанью к ней.
Укропный дух и эхо над рекой,
Сорочьи склоки на краю поселка...
Из разномастных сложена осколков
Картина бытия заботливой рукой.
Здесь полнокровный воздух луговой
Ворвется в ноздри, легкие насытив
Раскатятся рулоны пестрых ситцев,
И в небо окунешься с головой.
И будет только лето на уме
Под стрекот крылышек блаженное безделье,
И в руку сон на травяной постели
О том, что можно все еще суметь
Забегая вперед, я тебе ничего не скажу.
Знак молчанья повис над истлевшим от зноя газоном.
Я по городу в поисках истин бессмертных кружу,
Натыкаясь везде на запретные зоны.
Здравствуй, здравствуй навек, не романа герой моего!
Мне теперь и не вспомнить твое незабвенное имя.
Все ничтожнее время, когда убиваешь его,
И ушедших друзей провожаешь глазами сухими.
И тогда бесполезно пытаться сгореть со стыда
За несбывшийся сон, за бессчетные несовпаденья.
И на небе мигнет и погаснет чужая звезда
За мильоны неведомых лет до паденья.
Утро отдано птичьим взахлеб разговорам,
Этим пигалицам легкокрылым да ранним.
Квартирует в кустарнике целая свора
Беспокойных жильцов, что и лечат, и ранят.
Мегаполиса зверь просыпается следом.
Это чудище обло, стозевно, и лаяй.
Докрасна распаляется сауна лета
С послевкусием стойким общажного лайфа.
Все закончится прежде, чем что-то случится.
Сизари возле горлинок ходят кругами.
Так томительно сладко сосет под ключицей,
Что взаправду покажется: сердце - не камень.
Запаршивевший сквер с одинокой скамейкой.
Что-то шепчут безвременно павшие листья.
Если целая вечность проносится мельком,
Вечер отдан тебе, чтобы длиться и длиться.
***
Щенячьей зелени щетинка
Едва прикрыла пуп земли.
Загривок огненный суглинка
Смолою солнечной залит.
И клены всеми пятернями
Взъерошивают синеву,
Как будто что-то потеряли,
О чем-то грезят наяву.
И соловьиные страданья –
Язык двенадцати колен –
Обрушат крепи мирозданья
И увлекут с собою в плен,
Где мир прекрасней и грубее
В своих отточенных чертах,
И простынь неба голубеет,
И жизнь еще не начата.
Есть то, что ни понять, ни описать,
Чей смысл так удивительно упрятан.
Но кто-то в застекленных небесах
Фиксирует потусторонним взглядом
Всю эту жизнь в подложном падеже,
С будильником, взведенным до упора,
И ночи мрак, теснящийся в душе,
И белый свет, сочащийся сквозь шторы.
***
Задубевшей листвы тополиной
В подворотне поземка метет,
Лето шагом ушло торопливым,
С горизонтом сойдясь tet a tet
Наливное, шкодливое небо
Из баллончика прыснет впотьмах,
И запросишь пощады и снега,
Только где тот волшебник и маг,
Что из памяти вынет занозу,
И по черному белым сотрет
Прозу жизни, бездарную прозу,
Одиночества автопортрет?
Ветер в парке хватает за фалды
Без разбора чужих и своих,
И простеганы шкурки асфальта
Червяками шнурков дождевых.
В роще сквозняк. Дымовая завеса
Спала с небес, словно ветхий лоскут.
Высится контур остывшего леса.
Матовый, солнца мерцает сосуд.
Ясно, прозрачно вокруг. Под ногами
Листьев сухарики слабо хрустят.
Трав и растений роскошный гербарий.
Озера остановившийся взгляд.
Сковано страхом бездонное око,
Мыслью внезапной поражено.
Клонится, жухнет, ржавеет осока.
Ласковый зяблик не свищет давно.
Воздух сгущается и замирает.
Слышно, как дышат деревья во сне.
Иней сквозь поры земли проступает.
Небо ставится глубже, синей.
Так незаметно свершает природа
В новые плавные формы скачок.
Нет целомудренней времени года!
Грянут метели, - и каждый сучок,
Каждая ветка, пенёк и пригорок
Приобретают иные черты.
Под ледяною, прозрачною коркой
Озера сонные глуби чисты.
Это зима вдохновенно и дерзко
Свой, удивительный мир создаёт,
Монументальный и строгий как фреска,
Воображенья застывший полёт.
Под птичьих крыльев хлопотанье,
Ночей и дней круговорот
Нас лето обложило данью
И одарило от щедрот.
То банным жаром оглоушит,
Шутя сгоняя семь потов,
То поразит вселенской сушью,
То сымитирует потоп.
Но ветра шелковое платье
Тебя обнимет всей душой,
И в этих трепетных объятьях
Так несказанно хорошо,
Что забываешься от счастья
И просыпаешься, себя
Пусть малой ощущая частью
Страны, где крыльями слепя,
Стрекозы тучные сигают
И забывают, как сигать.
И время смотрит не мигая
На всю земную благодать.
Где муравьи, собравшись скопом,
Слагают коммунальный дом,
И лягушачьи перископы
Стоят в затоне золотом.
***
Царскосельский мрамор, позолота,
Регулярность парковых аллей.
Рукотворной красоты зевота,
И тоска все круче, зеленей.
Что же делать, если я чужая
Поголовью пастушков и нимф!?
Я их бесконечно уважаю,
Почитаю этой жизни миф,
Но не знаю, господи, не знаю,
Что же делать, если мне милей
Выщипанного кусочка рая
Статуи плечистых тополей?
Статуи, чей скульптор неизвестен,
Но губу корою прикусив,
Чувствуешь, как в горле стало тесно
И в груди пульсирует курсив.
Впадины, равнины, перелески,
Подлинники мастерских кистей.
В освещенья натуральном блеске
Творчества природного музей.
Пруд опутан паутиной тины.
В волосах заколкой стрекоза.
Караван корабликов утиных
Уплывает курсом в небеса.
***
Как ласточкина тень, метнется взрослый воздух,
Молекулы смешав любви и нелюбви,
Настоенный на снах, на полуночных звездах,
Замеченный везде… Лови его, лови!
Репейник, чистотел и что-то без названья…
Блаженный воздух дней, встающих на крыло.
Как бабочки тогда, капустницы, сновали.
Румянилось небес застенчивых стекло.
Придумай свой расклад, скрои фасон бедовый,
Пометки на листах узорчатых прочти,
Пока на вкус, на цвет, на выдох уготован
Unreal truly world, неведомый почти!
***
В природе проще нет картины:
Березки, кочки, озерцо,
Где рыбаки таскают тину
И ветру отдают лицо,
Где сызмальства владеет каждый
Простым общенья языком.
И солнце утоляет жажду
Прохладным неба молоком.
И день, по-своему счастливый,
Идет в зенит, не торопясь,
И лиловеют жарко сливы
В садах, готовые упасть.
И смотрит радостно создатель
На своего труда плоды.
Единовременный ваятель
Земли и неба, и воды.
Он смотрит, смотрит ниоткуда,
Щеку ладонью подперев,
Как бережной туман окутал
Строенья дружные дерев.
Колыбельную песню надышит простуженным горлом
Пенопластовым снегом укрытый по плечи январь,
И останется каждый в своем одиночестве гордом
Допивать бытия приворотный отвар.
С неизбывной любовью и нежностью необоримой,
Подставляя под крупные звезды лицо,
Обращаться на Вы к равнодушной равнине,
Где забыли давно и не ждут беглецов.
Где снега и снега, и молчанье, молчанье навеки,
И поспешных желаний несбывшийся сонм,
Где все лучшее спит вечным сном в человеке,
И реальнее жизни прерывистый сон...
Под маской приличья беспамятный город
Морщинами алчных желаний изрыт.
Скульптурные позы базарных торговок.
Печальные лица загубленных рыб.
О, что еще надо метнуть на прилавок,
На жертвенный этот, животный алтарь,
Чтоб горький твой умысел сделался сладок
И манною стала утробная гарь?!
Каким позабавить еще лицедейством,
В отверстые кущи какие увлечь?
Но хватка железна, и некуда деться,
И к нёбу примерзла дарёная речь.
В панельных молекулах сонмы собратьев,
На скорую руку третируя снедь,
Отходят ко сну. И над ними объятья
Свои раскрывают нежизнь и несмерть.
Создатель забудет на миг об оплате,
Стирая заботы ладонью со лба.
И сядет в ногах в полинялом халате
Пропащая девка, слепая судьба.
Расскажи-ка мне, девочка в галстучке шелково-красном,
Про советское детство мое, если в ту глухомань
Еще тропы ведут. Как мечтали светло и напрасно,
В пионерских бараках взахлеб набираясь ума.
Нас учили всему понемногу, всерьез и о главном.
Начиналась о Родине песня сегодня и здесь.
И дымок орудийный из воздуха прошлого плавал.
И «Зарниц» полыхали зарницы на небе чудес.
Школа правила перья, карнала вихры под гребенку,
Любопытства порок разбавляя с грехом пополам.
И сидела зараза ненашенских сказок в печенках,
И носил ее ветер уже по горам, по долам.
Кровь бросалась в лицо, отзываясь морозом по коже.
Время шло за двоих, становясь равнодушней и злей.
Голенастая девочка, ты на меня не похожа.
Никогда никогда никогда никогда не взрослей.
Это мой дом. В нем найдется всего понемногу.
Мелких обид разношёрстное тлеет тряпьё.
Призраки праздников прошлых, шагавшие в ногу,
Расформированы памятью. Здесь для неё
Есть уголки поважней, позначительней вехи.
Кипами тщетных желаний завален чердак.
Дай мне пройти, дай раздвинуть смежённые веки
Тех, кто уснули. Я знаю, что это не так!
И разгорается пламенем синим тревога -
Вас ли родимые люди мои сберегу...
Чаем на кухне поить утомлённого Бога
Немудрено, но поставишь ли чашку врагу?
Ладить со всеми и стройными строить рядами
Дни однобокие, звучные числа надежд...
Где-то на полке, среди подоплёк и рыданий
Мир безоконный найдёшь, безымянный падеж...
21.07.2010
Ах ты юность моя, беззаветно-панельная юность!
По карманам хрущевок рассовано время чудес.
Ничего не вернулось на круги своя, не вернулось.
Ничего не случилось ни там, ни сегодня, ни здесь.
Где неправда, где ложь, – разобраться едва ли сумели.
Но в дворовых бурьянах созрели свои семена.
На дощатых заборах бессмертным начертаны мелом
Современников искренние имена.
Полоумное лето ложилось на острые плечи,
Фиолетовым кровельным жаром дыша.
Под брандспойтами ливня не слаще, не легче.
Жалят струи отточенней карандаша.
И по городу вплавь, потому что обещана встреча,
Где трассирует желтым тире светофор.
Потому что «сейчас» – это значит всегда и навечно,
Потому что «потом» – на другом языке разговор.
Коридорное детство. Кастрюль беспризорных ряды.
Зачажённый тоннель. Долгопамятный путь безоконный.
И ступени во двор виновато-скрипучи, круты,
И на лавочке дед, как Никола-угодник с иконы.
Этой жизни чудной, угловатой, пропахшей до дна
Керосиновым, неистребимым отеческим дымом
Слаще нет. Я с рождения заражена
Коммунальным, воинственным воздухом, горьким, сладимым.
И в отдельной квартире, как в осени жадной, чужой,
Заигравшейся, мало мне места.
И небесный покров, как тягучий тоннель зачажён,
Пешеходный тоннель в коридорное, общее детство.
*Знаменитый казанский дом, которого в настоящее время не существует. Бывший до революции «доходным» домом, во времена моего детства он представлял собой распространенный тогда тип коммуналки с коридорной системой.
Наблюдая над жизнью, которая в общем прошла
как у всех, а не так, как когда-то мечталось,
я скажу "так какого же надо рожна!",
подавляя к себе бесполезную жалость.
Нет, не принца на белом, не замков на зыбком песке,
а чего-то хотелось - теперь и не вспомнить.
Что ж ты, солнце мое, все пытаешься что-то успеть
отыскать на просторах прокрустовых комнат,
если в заднем кармане Вселенной сплошная дыра,
прошлогоднего черного снега бесценней.
и последнюю душу заблудшую сплавили в рай.
и последнюю свечку задули на сцене.
В плацкартной колыбели,
На верхней полке сна…
Спешат навстречу ели.
А жизнь вкусна, вкусна.
Я пью ее как воздух,
Напиться не спеша.
Глядят в окошко звезды.
Смущается душа.
Ей хочется учиться
И нравится расти.
И поезд мчится, мчится
По Млечному пути.
Помнишь, как бойкий летел самолётик, дрожа и кренясь.
Трудно дыша, мотылёк облупившийся реял.
О авиация местная! Тайная связь
Техники ветхой и облачных тех эмпиреев,
Сладостных тех, о которых томишься внизу,
Робко, на ощупь, дивясь жестяным переборкам.
Полно, взлетим ли? – очнешься уже на весу,
Над молодым, тонкорунным пригорком.
Птичий, лукавый полёт. Всё уменьшено так,
Чтобы игрушечным стать, безмятежным, условным.
Смазался, стёрся беспечный, ленивый пустяк.
Только шерстистые, вечнозелёные склоны.
Выверен, точно рассчитан воздушный маршрут.
Речки зигзаг. Чуть левее эскиз деревеньки
Сонной. Крестьянский докучливый труд.
Патриархальное слово забыто навеки.
Нет, всё не так безмятежно, условно, светло
С этих высот мелкотравчатых, стоит всмотреться…
Как лобовое зарделось румянцем стекло!
Настежь пилотской кабины распахнута дверца.
Три дня, три ночи на колёсах
По воле кочевой судьбы.
Цветочные пестрят откосы,
Сплошной стеной стоит Сибирь.
В железном, замкнутом пространстве
Живу на скорости под сто,
И встречный ветер дальних странствий
Шурует в тамбуре пустом.
Стучат колёса без умолка,
Как будто рассказать спеша
О чём-то. А с соседней полки
Басит попутная душа.
О самом личном, сокровенном,
О чём нигде и никому,
Навзрыд – как отворяют вены
В кромешную, сырую тьму.
О детстве, каменном, бездомном,
Послевоенном. Золотом.
Когда мгновение бездонно,
Как волжский илистый затон…
Как по стране судьба мотала, -
То сплошь пески,
То вьюги сплошь.
И беспощаднее металла
Полосовала сердце ложь.
Казалось, боль невыносима,
Не разлепить сведённых губ,
Но вспыхнула, необозрима,
Небес целительная глубь, -
И ожил мир, Очнулись птицы,
Защебетав наперебой…
И спутник мой широколицый
Так статен и велик собой
Становится на фоне ветра,
На фоне мчащихся пространств,
В его глазах такая вера
И к жизни молодая страсть,
Что я, задета за живое,
Уязвлена до дна души,
Рвану окно в тайгу, на волю,
И задохнусь – какая ширь!
И жизнь летит. Пестрят откосы.
И безалаберно смела,
Под искромётные колёса
Стремглав бросается земля.
У простуженной, хриплой двери
Мне прощаться с тобой без конца.
Дотлевают к утру фонари.
Я не вспомню родного лица.
Это жизнь пролетела, как ночь
Или ночь непомерно длинна?
Слов единственных вспомнить невмочь.
Лишь глаголов глухая стена.
Гнать, держать, ненавидеть, терпеть –
Зазубрили в чернильной тоске…
Только будет бессильно гореть
Ледяной поцелуй на щеке.
Дай мне, Боже, ещё в этом хрупком обличье побыть.
Упоительной, гиблой зимы торопливый почувствовать локоть.
Этих сумерек резвых внезапную детскую прыть.
Половинчатость неба, подёрнутого поволокой.
Эту в самом начале беззвездную, хриплую ночь,
Эти галочьи хлопоты, переселенья, тревогу
Я не в силах ещё потерять. Превозмочь
Не смогу эту тяготу, тягу – от Бога.
И назавтра, когда загустевшего солнца желток
На весу меж землёю и небом застынет,
Я узнаю, как мир этот мудр и жесток,
Восхитителен и бесконечно пустынен.
ДО ФРАНЦИИ ПЯТЬ КИЛОМЕТРОВ
Ах, какое мне дело до этих зализанных, благопристойных небес,
Оболваненных, наголо бритых лужаек!
Как легко обойтись без размеченных, без
Усреднённых пейзажей, чей жребий промышленный жалок.
Никакая печаль не проймёт аккуратных полей,
Терпеливо ухоженных лесопосадок.
Благодушное солнце садится в листву тополей.
Вечереющий воздух надушенный сладок.
Я не знаю, смогу ли прижиться на этой земле,
Обойдённой страданием, чувством вины обделённой,
С вечной тягой в крови к пепелищам, к остывшей золе.
К обжигающе яркой звезде, полуночной, студёной.
ИНСБРУК
Как в этом городе отвесном
На фоне башен и хребтов
Приметливому глазу тесно,
А слух к ущельям не годов!
Он падает с размаху в пропасть,
Оброненный случайно звук.
А я – отчаянного роста.
Я облако кормлю из рук.
И это всё на самом деле –
Скамейка, дерево, река.
Бегущие по небу тени.
Ныряющие облака.
Пересечённая окрестность.
Простора алчущий прищур.
Багряная, сухая, резкость
И неба синий абажур.
«ЕВРОСИТИ»
Что-то мне «Евросити» над ухом поет
На виду благородно-пристойной природы,
И мелькает за окнами день напролет
Однобокая жизнь европейских народов.
Вот поляка ухоженный, правильный дом.
Равномерно кустятся капустные грядки.
Вот коровка с обертки. А там, за мостом,
Там уже все в немецком порядке.
Все работник радивый узрит наперед,
Запланирует завязь, и на руку спорый
Что посеял – пожнет. Стерегут огород
Не альпийские горки – альпийские горы.
Я на эту картинку легко поведусь,
Увлекусь разлинованной жизнью примерной.
Но в квадрат изначально заложена грусть,
Разочтенного счастья химера.
1.
***
Январь. Топорщатся метёлки сухостоя
Среди снегов у городской реки.
Копаться в будущем – занятие пустое.
Оглядываться – тоже не с руки.
И я смотрю вокруг и замечаю
Всё то, что не заметить не могла.
И опыт, тот, который за плечами,
Уже не ставлю во главу угла.
И всё безоговорочней прощаю,
Что раньше не сумела бы простить,
И связь между отдельными вещами
Свивается в одну живую нить.
Так это солнце зябкое в зените
И ласковый младенец на руках
Единой связаны невидимою нитью.
И я живу как будто по наитью.
И я дышу – за совесть, не за страх.
2
***
В этой жизни единственной, где между «да» и «нет»
Только лезвие бритвы опасной просунется разве,
Где внезапный вопрос превращается необратимо в ответ,
И не в силах постичь ничего заигравшийся разум,
Я уже не пытаюсь, не тщусь объясненье найти
Ни словам, ни поступкам своим скороспелым,
И никак не сверну, напролом по чужому пути.
Он лежит предо мною – по чёрному белым, по чёрному белым.
И когда я твой сон охраняю, мой славный малыш,
Среди ёлок и лип в городском лесопарке,
На душе голубиный покой, долгожданная тишь,
И еловые свечки желтеют заманчиво, жарко.
И отчаянно хочется жить, не боясь перемен,
Не боясь перейти эту грань, за которой – расплата.
И не ставить себя никому ни в укор, ни в пример.
Только помнить, что люди бывают добры и крылаты.
3
***
Мы покрасили пол, и так стало счастливо вокруг,
Будто всё и зависело вот от такого решенья.
Мы синицу залётную сказками кормим из рук
И уже зачтены неизбежные все прегрешенья.
И когда за окном опускается зимняя ночь
На безумную землю, которая всё дорожает,
Я с вязаньем сажусь и мурлыкаю что-то под нос,
И двухлетний сынок, повторяя меня, продолжает.
4
***
Всё будет хорошо. Всё хорошо, что будет.
Смотри, как сладко спит комочек наш родной.
И мы с тобой уснём, чужие в общем люди,
Но без тебя мне так невесело одной.
Но без тебя мне так тревожно и пустынно!
(Любимый, милый мой! Тебя дороже нет!)
Я на руки беру проснувшегося сына.
Его второй зимы на окнах мокрый снег.
И время не идёт, а топчется на месте,
И скаредной зиме, как видно, нет конца.
Но наступает час, когда мы снова вместе,
Когда твоя ладонь у моего лица.
И я спугнуть боюсь счастливую минуту.
(Как вкопанные встали стрелки на часах.)
Всё будет хорошо. Всё горькое минует.
Лишь иней на стекле и соль на волосах.
5
***
Я принимаю всё на веру –
И смерти суть, и жизни сон.
Небесная сквозная сфера –
Мой отчий дом.
Певучей речи слог знакомый
И осени летучий свет,
Простые бытия законы.
На небе реактивный след.
И нет тревоги и сомнений.
Лишь неба глянцевая синь,
И за спиною добрый гений,
И маленький в кроватке сын.
6
***
Ты спишь, детёныш мой, причмокивая сладко.
И я с тобой рядком немного подремлю.
Пока ещё зима свирепствует порядком,
Но март уже спешит на смену февралю.
Вот и в жизни всё бы разрешалось просто.
Послушно таял лёд упрёков и обид.
Но на душе беда шершавою коростой.
Оставь её, не тронь. Она сильней болит.
Когда ты на весну, любимый, строишь планы,
Я губы поплотней сожму – не застонать.
Детёныш сладко спит. Всё тихо. Вот и славно.
Я женщина, жена. Но прежде всё же – мать.
7
***
Калачиком – и к маме под бочок.
Так засыпается легко и сладко.
Сынишка затаился и молчок,
И в кулачке зажата шоколадка.
То улыбается во сне мой бог,
То морщит переносицу упрямо.
Ты заново родиться мне помог
И дал божественное имя – мама.
8
***
Весна весь мир заполонила вдруг!
И я живу, и не считаю даты,
Когда сынок мой выпорхнет из рук,
И станет сыном, мужем и солдатом.
А он лопочет, вертится, звенит.
И как с весной, с ним никакого сладу!
«Петруха, лишь бы не было войны». –
Шепчу. (Ах, как старухи наши правы!)
А он звенит, былинке малой рад,
И с каждой живностью дворовой дружен.
В неведенье – не ведает преград
И мастерит из палочки оружье.
9
***
Сынишке одеяло подоткнуть.
Задёрнуть шторы от дурного глаза,
И – в мир своих фантазий, в долгий путь,
Туга, где не была ещё ни разу.
Там мама с папой живы, и втроём
Мы бродим по аллеям лесопарка…
Прохладный, голубеет водоём,
Широколиственная манит арка.
Мы говорим как будто ни о чём,
И вдруг на полуслове замолкаем.
И что-то большее в глазах прочтём…
Крошится вековой дорожный камень.
И в этом измерении другом,
Где долг и честь, и Родина, и совесть
Ещё не попраны, здесь – отчий дом,
Здесь всё, о чем болею, беспокоюсь.
……………………………………………….
Опять сынок раскинулся во сне.
(Ах, мама, ты бы так любила внука!)
Ему пока всё проще и ясней,
Чем нам. А жизнь – всего лишь школьная наука.
10
***
Опять листва поёт и пенится, и ропщет.
И ночью соловей клокочет без конца.
И снится снова мне размашистая роща,
Но нет уже со мной ни мамы, ни отца.
Их нет среди живых, а где они – Бог знает.
И тайну бытия никто не разрешит.
Волнуется листва, широкая, резная,
И ласковый сынок навстречу мне спешит.
В температурном тумане слышишь детей,
Играющих во дворе, голоса.
Заигрыш, чиркающий по асфальту.
За горизонтами крыш набухает гроза.
Рыкающее контральто.
И не поймёшь, это сон или явь.
Ты ли с мелком в сандалетах
Квадраты линуешь,
Пересекая излучины времени вплавь,
Будущее называя минувшим…
Дикторский голос за тонкой панельной стеной.
Неукоснительная прямота интонаций.
Время ли это обходит меня стороной,
Мне ли за ним не угнаться…
Ветер нахрапистый с маху толкнётся в окно.
Первые капли пронижут пространство,
Соединив нераздельно в одно
Землю и небо,
Изменчивость и постоянство.
Я нарисую всё, как надо.
Я нарисую все как есть.
Вдали толпящееся стадо,
Нахохлившийся, сивый лес.
Большую, пасмурную птицу,
Парящую наискосок,
Обрывок выцветшего ситца
И неба дымного кусок.
И лодки выбеленный остов,
И ветра громкие хлопки,
И по реке плывущий остров.
И рядом мельче островки.
И дальний голос электрички,
Что приближается сипя.
И мельком, сбоку, по привычке,
Глазами чьими-то – себя.
Прощальная краса. В окошки бьется осень.
Иди, ее встречай, запутайся, робей.
Пока еще сквозь сон. Очнешься ровно в восемь.
И партия сдана с будильником в борьбе.
Иди сводить мосты и подводить под схемы,
Все рушить и губить. И пестовать опять.
Вести потерям счет. И думать: что мы, где мы,
И в хляби ноября разверстые ступать.
Не нравится – не пей отравную микстуру.
Несолоно хлебай протертый супчик дня.
Все кончено. Прошло. А вдруг и вправду, сдуру,
Еще последний взор, последний сноп огня
Пожаром озарит поблекшую округу
Раздразнит, распалит опять из озорства…
Невыспавшийся кот пророчит боль и вьюгу.
Крадется по пятам бездомная листва
Ты хочешь обмануться тишиной?
Она тебя в покое не оставит.
Сторожки пробудившейся лесной
Сквозь груду лет недужный скрипнет ставень.
Здесь время – гость неведомый. И пыль
Стереть, как снять живую кожу
С вещей. Смутить июльский пыл
Одним души движением возможно.
Сверхзвуковые самолеты мух
Кроят и шьют незримое пространство.
Здесь день кончается легко, без мук,
Наутро припасая жажду странствий.
Бросайся сломя голову на зов
Природы, упади в ее объятья.
Начни опять все сызнова, с азов.
С травы, с цветов, с узорчатого платья
Поляны, с перечеркнутых полей
Зигзагом безымянного оврага,
Всем воздухом опять переболей,
Настоянных десятилетий брагой.
Опять, опять, тогда или во сне
Ударит кровь и бросится по венам
В той густонаселенной тишине,
Обманчивой, избытой. Незабвенной.
Алупка, Мисхор, пионерское детство.
Еще не понять ничего о любви.
Все ясно. И нету в природе злодейства
Коварней, чем взгляды бросать и ловить.
Зеленым прибоем облизаны губы.
Шипящая галька боится ступней.
Мы лезем из шкуры, поджары и грубы.
За нами медузы прибрежных огней.
С разбега в соленую зыбь водоема.
Пронырливых порскают стайки мальков.
Царапиной жжет горизонт воспаленный.
Прибоя сбегает с плиты молоко.
На завтрак в окошко цветок олеандра.
Лаврушкой пропах кипарисовый мрак.
И разве преграда – живая ограда
В приправленных вольной отравой мирах!
Мятежной мечты надувной пароходик
Ветрами Тавриды врожденной надут.
Небесные лайнеры морем проходят.
Небесные лайнеры мoрем идут.
Подкошены, вялятся сутки снопами.
И осень маячит со всей маетой.
Останется фото с русалкой на память.
Останется время в обнимку с мечтой.
пямяти А.И. Бобыкиной
Запустенье и ветхость, и запах печали в дому.
Постарели хозяева, вещи пылиться устали.
Только сад по весне еще весь в подвенечном дыму
Да синеют безоблачно дальние дали.
Там, в полях за оврагом, кузнечики время стригут.
Белокурые бабочки скопом идут на посадку.
Кукурузников стаи мелькают на том берегу...
Это отрочество протекает медлительно, сладко.
И когда мой рассудок от пагубных мыслей горит,
И в поступках своих не достанет ума разобраться,
Со спокойной улыбкой хозяйка со мной говорит:
"Вот до осени надо дожить, и в дорогу пора собираться".
Дрожащий воздух меж деревьев,
Приклеенные облака.
Собачьи склоки за деревней,
Щелчки колес издалека.
Сегодня все полней, огромней,
Все откликается во мне,
И солнца медная жаровня
Попыхивает в вышине.
Отяжелевшей, сонной мухой
Зудит над полем самолет.
На поле внутреннего слуха
Работа долгая идет.
И вот уже я внятно слышу,
Как зреют злаки у межи.
Их голоса понятней, ближе,
И мысли вечные свежи.
Все эти травки и букашки -
Моя несметная родня.
Соцветья клевера и кашки
Лелеют, пестуют меня.
В краю, где нет ни слез, ни горя,
Никто не лучше, не правей,
Моей ладони плоскогорье
Осваивает муравей.
Нет, еще не листва, но валится липовый цвет.
Обостряется зрение, к вечеру ширится угол.
Этот ветхий район, целый мир угловой, целый свет
Не открытый никем, заподозрен, запуган.
Кислым запахом липовой тюри пропахший насквозь,
Этот мир потемневший, в коросте скукоженной краски,
Где рябины, нагнувшейся низко, незрелая гроздь
Да ограды сквозные, чугунно-змеиной оснастки.
Так и хочется к этим прилизанным, щуплым прильнуть
Раскосевшим дверям в бесконечное детство.
Как обратный одышлив прерывистый путь!
Погоди, дай одуматься, дай оглядеться.
И тогда я увижу наверное, наверняка,
На какой меня привязи нежной, заботливой держат
Эти фотогеничные слишком, картофельные облака,
Эти влажные липы в тяжелых, кипящих одеждах.
Курлычет в небе самолет,
Щепоти птиц разбросаны.
Прохладу утреннюю пьет
Земля, умыта росами.
Все окрыленней и смелей
Вступают насекомые
В симфонию лесов, полей-
Она сто лет знакома им.
В ней проведен мотив реки
Извилистою линией.
И пароходные гудки
Басовой нотой вклинены.
О чем-то радостном своем
Трещит сорока мудрая.
И мы как воду воздух пьем
И любим это утро мы.
Как в зеркало, в мое окно
Глядится солнце красное
А жизнь как старое кино
Яснее ясного.
***
Гузка лимона на блюдечке синем.
С каемочкой голубой.
Место мое между мужем и сыном.
Между собой и собой.
Там, за окном, все легко и понятно.
В небе закончилась ночь.
Нет, ничего не вернется обратно.
Я уже больше не дочь.
Час чаепития, час утоленья
Неутолимой тоски.
Так перед кем же мне пасть на колени,
С болью сжимая виски?
***
У меня обстригли корни.
Мама, папа, где вы, где?
Стали вы цветочным кормом,
Путь ли держите к звезде?
Вы со мною были рядом,
Опекали день-деньской.
А теперь мне вас ни взглядом
Не коснуться, ни рукой.
Это так необъяснимо
И несправедливо так.
Улетает струйкой дыма
Жизнь - дарованный пустяк.
Что в итоге остается -
Достается мне одной.
Рядом ластится и вьется
Мой отросточек родной.
Жизни жизнью продолжаться,
Начинаться ни с чего.
За меня ему держаться,
Мне держаться за него.
Зимний вечер с картины фламандца.
Этой живописью слюдяной
Завораживаться, любоваться
И не знать, что случилось с собой.
Словно было такое однажды:
Разломив глинобитную ночь,
Застывала над этим пейзажем,
Обернуться на окрик невмочь.
И стояли дымы вертикально.
И горчила зима на губах.
И неслышно века истекали,
За горою в лощину упав.
Ношу тяжкую превозмогая,
Подо льдом чуть дышала река,
И горела звезда не мигая,
И смотрела звезда свысока.
2
Поздней осенью или в начале кургузой зимы
Переулком идешь приснопамятным, хворым.
Палисадник знакомый. Сушеная плеть бузины.
Маслянистые галки слетаются хором.
И прокисший суглинок и давишь, и мнешь каблуком,
Прислонившись к стволу лишаястой осины,
И дыханье клубится парным молоком.
Застоявшийся воздух стремительно стынет.
Так прощаешься с чем-то, чему и названия нет.
Только реденькой сыпью снежок запоздалый.
Нет, не тот еще крепкий, укладистый снег,
Нет, не тот еще выдох усталый.
3
Коты на заборах, как филины, лупят глаза.
Горбатится улица, катится под гору вниз,
Где долгие детства аукаются голоса,
И вечный вопрос безответный повис.
И неба уютное кормит с ладони снежком
Свою невзрослеющую, непутевую дочь.
И прячется время за сухоньким особняком,
Не смея ни шагу ступить, ни попятится прочь.
И я до сих пор не увижу никак, не пойму,
какая такая идея маячит в конце.
И лишь ухмыльнется неведению моему
Всезнающий филин на каменно-белом крыльце.
4
Как тянется зима, скупая, черепашья
Безденежье, тоска, синюшный карантин),
Так эта ночь блестит, упитанная пашня.
И под окном снега - застиранный ватин.
И никого окрест - ни Бога, ни героя.
А злобную тоску попробуй, укроти!
Я память о тебе наутро вырву с кровью.
Но до утра дожить - не поле перейти.
5
Зима кудлатая. Нечесаные сны.
Пудовые, не приподнимешь веки.
Подходы, подступы к жилью занесены.
На окнах рукоделье белошвейки.
Крещенской стужи хрусткие часы.
День устает, едва-едва начавшись.
Январских суток перекошены весы,
Где жизнь покоится на двух неравных чашах.
Какая мера бдения дана
Скупая, срочная! Поймешь не сразу.
Обступит тьмы бетонная стена,
И не доскажешь начатую фразу.
В искусственной подсветке фонарей,
В мирке игрушечном, чужом, квартиросъемном,
Где огнедышащих система батарей, -
Так обволакивает сонная истома.
Не приподнимешь отягченных век.
Лишь чувствуешь, как тикают стенные.
И крови медленней по жизни бег,
Отравленный инъекцией унынья.
1
Я возвратилась в этот край
По траектории замедленного снега.
По круговой умышленного бега –
В начало.
Выбирай не выбирай –
Сюда мой путь, где воздух легкокрыл,
И сосны, словно небоскребы леса,
Над пропастью небес висят отвесно.
Все остальное снег давно укрыл.
Я не пытаюсь отыскать следов,
И, закусив губу, иду напропалую,
Туда, где никого и не найду я
Среди сугробов каменных и льдов.
И выпорхнет как птица из под ног
Тот тяжкий вздох, сорвавшийся впервые
Тогда, правы мы были, не правы ли,
Но каждый был по правде одинок.
27 марта 2005
2
Среди мачтовых сосен
Заблудиться не так-то легко.
Все прозрачно до слез,
Незатейливо в их дружелюбных порядках.
Венценосных вершин колебанья,
Где облачное молоко
Растекается.
Синяя ткань собирается в складки.
И стоишь, запрокинувшись,
Не понимая при чем
Эти слезы смолистые,
Эта смола дождевая,
Среди равных, к плечу прижимаясь плечом,
И создателю молча хвалу воздавая.
28 марта
3
В беретике детском
Бегом по дорожке лесной.
Озябшее озеро спит и не вздрогнет во сне.
И что-то такое со мной происходит, со мной.
И что-то растет, поднимается, крепнет во мне.
Кудрявые сосны, пронзившие стрелами высь
Меня окружают. И мне хорошо в их кругу.
Я в небо кричу: "Эгегей! Кто там есть, отзовись!"
Что я это я - успеваю понять на бегу.
29 марта
4
Слепое солнце бьет под дых.
Небес густеющая синька.
Мир полон радостей простых,
Распевок птиц, улыбок сына.
Где сосны толпами стоят
Расчерчен снежный лист в линейку.
Опять присяду на скамейку,
Как сорок тысяч лет назад.
30 марта
5
Где дятел телеграммы отбивает,
И сосны обнимает синева,
Я вспоминаю снова папу с мамой,
Простые лица, добрые слова.
Шагаю между ними в серединке,
Опять, как в детстве, за руки держусь.
Но в зеркале среди лесной тропинки
Лишь в окруженье сосен отражусь.
31 марта
6
В снегу по щиколотку сосны
Идут, идут за окоем
Под параллельноперекрестным,
Прицельным, солнечным огнем.
Они взбегают на пригорок,
Они сквозят на берегу,
Где воды под прозрачной коркой
Их отраженья берегут.
Их гордые, прямые спины
Янтарным золотом горят…
В моей руке два апельсина,
Два малых солнца января.
1 апреля
Ничего не имеет значенья
Кроме детской картавинки той...
Раскачай расписные качели,
Покатай леденец золотой.
Я с тобой остаюсь, моя радость.
Не уходит никто никуда.
За щекой неизбывная сладость.
Октября за окном нагота.
Будет все в этой жизни как скажешь
Или как расположит Господь.
От рожденья наследует каждый
Горсть отчаянья, веры щепоть.
Только как бы оно ни сложилось,
Ни легло бы судьбы полотно,
По тебе и кроилось, и шилось,
Плоть от плоти срасталось в одно.
И когда разомкнутся объятья,
И на небе растает звезда,
Раздари свои детские платья,
Незнакомым прохожим раздай.
Раскачай ледяные качели,
На ветру незабвенном постой.
Ничего не имеет значенья
Кроме детской картавинки той...
Когда мужчины спят,
Все затихает в доме.
И я их тихий сон
Как ангел берегу.
Когда мужчины спят
Щекою на ладони,
Спокойно и легко
На нашем берегу.
И времени ручей
Журчит почти неслышно,
И щепочкой меня
Счастливую несет
Туда, где свет и сон,
И веткою колышет
Тот самый человек,
Который всех спасет.
* * *
Не заметили, как порыжели деревья напротив.
Не увидели, как налились млечным соком плоды.
Как растительный мир этот хрупок, непрочен!
Как в отчетливом небе легко исчезают следы!
Дело близится к осени, как ни крути - к увяданью.
Ничего не останется кроме единственной той,
Упоительной жизни, губительной, длительной, дальней,
То ли перед, а может, и за неизбежной чертой.
* * *
Голосистое дерево, усыпанное воробьями,
Вот и ты опустело, сгорбилось, приуныло.
Лето кончилось. Необъятного - не объяли.
Да и нет уж того лихорадочно-знобкого пыла.
Так стареет природа и съеживаются люди.
И срывается ветер громоздкий с неба сырого.
Глянцевитые яблоки осень выносит на блюде.
Близоруко смотрит, рассеянно и сурово.
* * *
Осенних облаков тягучие стада.
На цыпочках стоящие осины.
В овраге тянется вчерашний след лосиный.
...Залог страдальческий понятия "страда"!
На поле, где воинствует сорняк,
Тщедушный злак едва заметен.
О мир растительный! Ты сир и наг,
Беспомощен и безответен.
* * *
Как чисто в небесах, доверчиво, синё!
Наивной осени спокойное дыханье.
Какая перспектива у нее,
Когда последний луч блеснул и потухает
На окнах города, и вот уже во тьме
Каналы переулков тупиковых?
И время движется настойчиво к зиме
В её роскошных, блещущих оковах.
* * *
Я знаю, осень, все твои повадки,
Пришептыванье, скорый говорок,
В линейку, в клетку школьные тетрадки,
Урок вчерашний, не пошедший впрок
Прилежной, нерадивой ученице,
Живущей безалаберно, навзрыд...
На первой, на единственной странице
Учебник жизни собственной раскрыт.
Поминальную свечку в церквушке ледащей куплю
И за всех убиенных невинно поставлю.
И качнется Георгий в седле и приникнет к копью.
И пахнёт окровавленной сталью.
Чёрный воздух морозный до колик остёр.
Коченеет рука и сжимается против воли.
Сколько братьев беспечных моих и сестёр...
Я не знаю отчаянней боли.
В этой сказочной, дивной стране, милицейской, цепной,
Всё оплачено трижды смертельной, дешёвой ценой.
Только память, как свечка слезящаяся коротка...
Догорит - и сжимается крепче рука.
Покачай меня, ветер, в своем гамаке
Там, где в пальчиках время стрекочет.
Где седой одуванчик живет налегке
И никто удивляться не хочет.
Я люблю тебя, жизнь! И вороньи глаза
Одичавшей смородины черной,
И затерянный венчик укропа и за...
Запотевшие заросли терна!
Я люблю тебя, день! Просто так, ни за что.
Я люблю тебя, ветер гремучий.
Этот ливень гороховый сквозь решето,
Ожиданья припадком измучен.
Все дается без меры, с лихвой, от щедрот
В мире клевера сочного с кашкой.
Вишни кровоточивые падают в рот.
Сказкой кажется детская сказка.
Приходит осень с горечью в крови,
С плаксивой миной, красными очами,
С бессонницей.
И сколько ни криви
Душой, иль чем иным – не полегчает.
Пока еще богатые стоят,
Но с каждым ветром дешевеют парки.
Еще с небес медовый льется яд,
Еще пылают розы-перестарки.
И вот все изменяется за раз,
И воздух вмиг становится надсаден.
Как верный мусульманин свой намаз,
Творит природа дождь по пять раз на день.
С утра, едва натужно рассветет,
Четвертую опять включаем скорость,
Опять мосты сведет и разведет
Над пропастью страстей державный город.
Все ходят в школу сотню лет подряд,
Из форточек выплескивают гаммы.
Застенчивый учебный звукоряд…
А жизнь свои разыгрывает драмы.
Свои задачки на дом задает.
По ветру не листва – листочки в клетку.
Как осень наставать не устает!
Поплачься ей.
Поплачься ей в жилетку.
В затрапезе приходит июль.
Полоумьем грозит полнолунье.
Горько-кислую ягоду сплюнь.
Ее гостья крикливая склюнет.
Грабли, ведра, калоши, горшки-
Все на свет появляется божий.
У завязанной в узел реки
С перекупа гусиная кожа.
Ярко-лапчатых горстки гусей
С громким гоготом - и врассыпную.
Самодельной судьбы карусель
Разгоню, раскручу, расписную.
Снова с визгом, как в детстве, вразнос.
Снова падает небо на землю.
И холодной звезды купорос-
Приворотное змиево зелье.
Можешь лето сквозь зубы цедить.
Все равно - ни конца и не края.
Потому что вся жизнь впереди.
Я теперь уже знаю - какая.
Запах лука, сырости, разлада.
Соль и мука, белая мука.
Под разноязыкие рулады
День прольется струйкой молока.
День уйдет, ничем не знаменитый.
В кратком перемирии с собой
Засыпает глобус как убитый.
Точка, дочка. Ласточка - отбой.
Девочка, девчоночка-девчонка,
В левом полушарии - темно.
Слышишь, как комарик плачет тонко
И скрипит, вращаясь, шар земной,
Как стрекочет дождь, малина зреет,
Ветры огибают материк...
Становясь испытанней и злее,
Кто-то жизнь взаправду мастерит.
Все в ней подчиняется раскладу,
Все на пользу и наверняка.
Запах лука, сырости, разлада.
Соль и мука. Белая мука.
"Плывет в тоске необъяснимой
Среди кирпичного надсада
Ночной кораблик негасимый
Из Александровского сада".
И.Бродский
Жилище ангелов бумажных
И Богоматери приют,
Плывет кораблик наш отважный
Сквозь осень, мрак и неуют.
Сквозь узаконенную зиму,
Сквозь ледяную синеву
Плывет кораблик нелюдимый
И замерзает на плаву.
Но ангелы надуют щеки
И заиграют на трубе,
Проснется мальчик светлоокий
И зарыдает о себе.
И жизнь качнется вправо-влево,
Подобно стрелке на весах,
Меж кромкой дня и коркой хлеба,
И горсткой пепла в волосах.
И будет вдосталь зла и горя,
Достанет боли и стыда,
Как будто жизнь начнется вскоре...
Другой не будет никогда.
"Черный ворон" бесшумен как вор.
Ночь глуха и соседи глухи.
Серым снегом спеленатый двор...
Как в России снега глубоки!
Страшно сгинуть вдали от родных,
В этой стылой пустыне пропасть.
Черной пастью зияет рудник,
Безымянной истории пласт.
Ржавый заступ тяжел как тоска.
На морозе бушлат - решето.
Бьется разум, зажатый в тисках:
Этот страх, униженье - за что?
И не в силах простить и понять,
Сквозь чащобу непрожитых лет
С укоризной глядит на меня
Мой посмертно оправданный дед.
Осыпаются крупные звезды.
Остывают парные слова.
Не колышется заспанный воздух.
На рассвете природа трезва.
Пробужденье равно ослепленью.
Резкий окрик наставшего дня.
Электронного времени пленник -
Улыбайся, тянись, догоняй.
Догоняй своих замкнутых братьев,
Потерявших в погоне лицо.
Беспорядочной движется ратью
Поколенье бесплодных отцов.
Наши гены пусты и усталы.
Вороненою выжжена сталью
Добровольного рабства печать...
Осыпаются горькие звезды.
Не колышется заспанный воздух.
Разрешенные птицы молчат.
1988
На небе свежие сугробы,
Непроходимые снега.
Зеленым запахом укропным
Дохнуло из березняка.
Мелькают солнечные спицы,
Размазан почвы пластилин.
Пернатым поутру не спится,
И не сидится дома им.
Природа сбрасывает кожу,
А вместе с ней и лишний вес.
День удивительно погожий
Отпущен волею небес.
В окошки пялится рассада,
Сыта, нахраписта, крепка,
И лопаются от надсады
Пакеты из-под молока.
Сигналит птаха боевая
На ультразвуковой волне,
И жизнь совсем не убывает-
Накапливается во мне.
Апрель прожженный. Горки пепелищ.
Провинциальный полдень рыже-карий.
И солнца круг над горизонтом крыш
Припахивает той же терпкой гарью.
Остриженные наголо, стоят
Мозолистые клены-культуристы.
И облака, построенные в ряд,
Как на параде, - так же мускулисты.
И наволочек бледные стада
Пасутся во дворах широкоскучных,
Там, где растут, не ведая стыда,
Стихи одни да мусорные кучи.
Но вот уже пробилась лебеда,
И силуэты скрылись в оперенье.
Сгорел апрель. Какая тут беда...
Осталось про него стихотворенье.
Зима корпит из всех последних сил.
Мороз на Сретенье, рассеянная крупка.
(Церковных праздников кто не произносил
Названья краткие, посоленные крупно?!)
Какая кровная, приметливая связь
Крещенских, сретенских, рождественских морозов
С евангельским сюжетом! Торопясь
Уходит день. И неба край чуть розов.
И хлопчатые сумерки спешат
Щемящей, стариковскою походкой,
И воздух в ледяной горсти зажат,
Сам на себя затеявший охоту.
И снега визг железный под пятой.
И угловое, зябкое жилище,
Чей дым горчит, мешаясь с темнотой,
И греется, пыхтя, в кастрюльках пища.
К утру и вовсе выстывает кров,
И малокровьем позднего рассвета
Больна планета проходных дворов.
И все это февраль.
Февраль все это.
Декабрь. Мандаринами город обрызган.
Оранжевые, сыромятные шкурки.
Сырого снежка синеватая брынза.
Пронырливый вечер, сговорчивый, юркий.
Глухое урчанье голодных моторов,
Рысистого ветра шлепки, оплеухи.
Горяч воспаленного города норов.
Стянулись в тугие узлы переулки.
И я безнадежно распутать пытаюсь
Трехпрудный,
Козихинский,
Скатертный,
Хлебный...
И сумерек липких похлебка густая
Мгновенно заваривается на небе.
И тонет, и гибнет слабеющий голос
Чужой или мой, или сорванный с петель...
И ночи отверста венозная полость
В нездешнем, неоновом, скаредном свете.
* * * Памяти М.В.Распутиной
Вот уже мама с папой живые и я молодая.
(Я в обратном порядке сценарий судьбы прокручу.)
Но оттуда слова угасают сюда долетая.
Я как будто молчу, даже если о чем-то кричу.
Я люблю, но не знаю, что это зовется любовью.
Я рифмую любовь с чем попало подряд.
А она навсегда, навсегда зарифмована с болью.
Я не знаю об этом, а старшие не говорят.
Но еще не беда, не беда, еще все поправимо.
И подруга еще не ступила на гибельный трап.
И шмелей самолеты проносятся мимо и мимо.
И Христос воскресает, бессмертные муки поправ.
И меня птичий мир за свою без проблем принимает.
И бессменное солнце на страже в зените стоит.
И родные просторы – земля, та которая всех понимает,
А совсем не продажный кондитерский хит.
Но сегодняшний день приближается неумолимо.
И родители смотрят с безмерной тоскою мне вслед
Все еще поправимо, ах нет, уже непоправимо.
И подруга не знает еще…..
***
Те семена взошли, которых не садили,
Негаданные вызрели плоды.
А там и заморозков первые седины,
И старости напрасные труды.
Что, человек, ты вымолил у Бога,
Что сотворил, не ведая о том.
Вот сын растет, опора и подмога.
Вот яблоневый сад и отчий дом.
И в этом суть вещей, сермяжная, простая –
Сидеть на лавочке под вечер у ворот,
Следя, как белый след в высоком небе тает,
И сорная трава без устали растет.
В челноке трамвая утлом
Я плыву по городу.
Утром жизни, ясным утром.
Холодок за воротом.
Перекрестки, светофоры.
Позади раскаянья.
Твои стены мне опорой,
Город неприкаянный.
Солнце светит, утро красит.
Все при деле вроде бы.
Из окошка мир прекрасен,
Он зовется Родиной.
Город, город, ах ты, город…
Клены – листья веером.
Город-ворог, злой и гордый.
Я тебе поверила.
Я тебя в себе растила,
Пела – не лукавила.
Гой еси, моя Россия.
Остров белокаменный.
Просыпаемся с рассветом,
Больше не советские.
Город, город! Нет ответа.
Только машет ветками.
Тополя – мои современники.
Я поила вас из ведерка.
Мы родились такими – пленники
Места, времени…. Словно терка
Ваша кожа. Вершины колышутся,
О своем ведут разговоры.
Как живется вам, как вам дышится.
Не пойму теперь. Слишком скоро
Забывается речь изначальная,
Непечатные выраженья.
Вы как будто в другое отчалили
Измерение, где сраженья
Не являются крайними мерами
Меж синицами и воробьями,
Где горячего неба немеряно,
Солнца хватит на всех, необъятен
Горизонт. Я такое же дерево
Со своими дождями / снегами.
Только все, что любила, потеряно.
И земля горит под ногами.
+ + +
Чуть левее печной трубы
Каждый вечер обещана встреча.
Завершив дневные труды,
Я к звезде обращаю речи.
Я нисколько душой не кривлю,
Ни пред кем не держу ответа.
Слишком многих уже не люблю.
Плачу только от резкого ветра.
Знаю, ты далека, далека
От вселенских моих сомнений.
Млечный путь, как стакан молока
Неземной любви не заменит.
Не заменит земных страстей
Безразличие черной бездны.
Разделять на врагов и друзей
Недоучка сумеет и бездарь.
Все устроено проще, мудрей.
Все задумано сложно и тонко.
У звезды, у стиха и ребенка
Есть своя потаенная дверь.
Я ребенок большой, прости.
Стих мой нынче с утра натружен…
Вот и гаснет звезда в горсти.
Остывает нетронутый ужин.
Вечер упал. И раскинулись сети
Мыслей извечных о смысле и проч.
Лампу зажгу. При искусственном свете
Отодвигается ночь.
В книгу уйду с головой. В приключенья,
В странствия, в общем, по этой тропе.
Это ль не вечное наше спасенье
Вымысел, слезы, т.д. и т.п.
Путник вернулся на родину с миром.
Поздно. Приляг, дорогая, приляг.
Между тобой и оставшимся миром
Только вольфрамовой нити напряг.
I
Виноградники
Электрички равнинный, раскатистый бег.
Эта сладкая речь, словно звук поцелуя.
Италийское солнце по окнам лупцует,
Золотое, как тот незапамятный век.
Виноградных плантаций густые ряды,
Насаждений масличных литые шеренги.
Вспомни с детства знакомое: Росси, Кваренги…
Капитальные, их невесомы труды.
Вот где кроется корень кудрявых колонн,
Атлетических, стройных размеров, пропорций.
Виноградарство. Тысячелетье упорства.
Отягченной лозы грациозный наклон.
Дальнозоркая местность свистит у виска,
Под оскаленным солнцем сгорая.
Разграфленный клочок трудоемкого рая.
Кольцевые, песчаные слиплись века…
II
Феррара
Феррары медленной средневековый торс.
Горячий камень замкнутых построек.
И, выросший внезапно, во весь рост,
Собор готический, необоримый стоик.
Щеколда сдвинется, и тяжкие врата
Откроются как будто с неохотой…
Какая сонная вокруг отрава разлита!
Служитель заспанный, измученный икотой.
Послеполуденный, заштатный городок.
Велосипедных шин шершавый шорох.
Оторопелой вечности глоток.
На небесах опущенные шторы.
III
Венеция
Здесь подворотни, как провалы,
И в двери лижется волна
Тяжелых, слизистых каналов,
Непроницаемых до дна.
Глухие улицы-улитки
Всего в два шага ширины.
Истерты каменные плитки
Любителями старины.
Плутаешь в этих коридорах
В дремотном шарканье подошв,
Где всюду жалюзи, как шоры…
И вдруг на площадь попадешь.
Она откроется внезапно
Огромным оком на залив,
И легкие наполнит залпом,
Пространством крапчатым залив.
Вода у набережной в мыле.
Надулся парусом подол.
Растянут чуть ли не на милю
Строй припаркованных гондол.
И запах водорослей горек,
И ход протяжен облаков,
И солнце апельсинной коркой
Полощется у берегов.
IV
Альпийские прогулки
К.Стембриджу
Кусты ежевики, белесая осыпь дорог,
Подсохшие травы, сквозные, продутые дни.
Как воздух лукавый послушлив, нестрог
На ощупь, лишь руку вперед протяни!
Поклонники гор, мы по склону взбираемся вверх,
Кружными путями, по чьим-то несмелым следам.
О, сколько судьба нам пометок наставила, вех,
Приманок и сносок везде – тут и там, тут и там!
На самом верху, где часовня стоит не дыша,
Оглянемся вниз, обернемся друг к другу, замрем.
Как эта минута беспечна, длинна, хороша…
Пугливые дали, простертые за окоем.
И небо бледнее и ближе, и тянет дымком
Жилища, плывущим по ветру легко.
И каждый из нас, удивительной силой влеком,
Уже далеко, далеко, далеко, далеко.
Кошачья, с опаской, повадка дождя.
Удушливый, войлочный полдень...
Так лето проходит, едва приходя,
Как дар бесполезный Господень.
И флейты медлительной ломкий пунктир
Запутался в ласковом тюле...
Как скучен, занудлив, зачитан до дыр
Весь мир в оголтелом июле!
И хочется, свесившись вниз из окна,
Подсолнечник лузгать вспотевший.
Так жизнь в 29 прозрачна, видна,
Беспечна, длинна, безутешна.
Белесая осень расслабленных веток, ветвей...
Так сиро и горько под медленным ходом небес,
Так поздно и пусто, и времени мало - в обрез,
Что, Господи правый, развей эту морось, ответь-
На что мне тягучая повесть безвольных дорог,
Сыпучая известь развилок, путей в никуда,
Когда на ветру до последней прожилки продрог
Кленовый, горчащий.... и катятся градом года?
Темней закоуки. Мутнеет и слепнет закат.
Тоска межсезонья. банальная -горлом- тоска.
Как сорок чертей надоедливый дождь языкат!
Сырой подворотни запавший оскал.
Блужданье в потемках-наощупь, навзрыд, наугад.
Весь век междометья, досада, бубнежка дождя.
И все, что ни сказано, Господи, все невпопад.
И все, что ни сделано, все-живота не щадя.
Мелкоячеистое, скудно теплится наше жилье.
Тонкостенный, на скорую руку сколоченный улей.
Сквозь ничтожные щели дверные, оконные жизнь утекает. Ее
Остановишь опасною бритвой или слащавой снотворной пилюлей.
Нет, ничто так не давит, как эта, внутри. пустота.
Стоэтажные драмы, наверное, столько не весят.
Нить сознанья сбивается, рвется. Как в жирную речку с моста.
Белый свет - пропыленное, ветхое платье невесты.
Двери заперты - сотни стандартных, притертых дверей.
В тесной лестничной клетке как в камере душной Рентгена.
Ведь никто никому не знаком. И надежней, верней
Остеречься. Глухим равнодушьем пропитаны гены.
Одиночество - жалкое слово. Сравнений поток пересох.
Так пульсирует время - две частые точки в часах электронных.
Так уходит признаний чернильная влага в песок.
Так чернеет листва в обезвоженных старческих кронах.
Ялта-девочка, парусом платьице.
Тонкорунный у пирса прибой.
Ветерок одомашненный ластится,
Гонит волны курчавой гурьбой.
Мы ходили в Ливадию берегом.
Море следом безропотно шло.
Вечерело. И ласково, бережно
Солнце гладило нас, а не жгло.
Миновав профсоюзные здравницы,
Поднимались в породистый парк,
В эти первопрестольные заросли,
Где со светом мешается мрак.
Где тропинки, хрустящие гравием,
И дворца выплывает ладья.
Ах, Таврида, душа моя, Таврия
За оградкой сквозного литья.
Зачарованы временем вечера,
Угасанием знойной зари,
Возвращались беспечные, вечные,
Полу-боги, полу-дикари.
Бормотали названия странные,
Как молитву, а может, пароль,
Акцентируя звуки гортанные:
Аю-даг,
Учан-су,
Кара-голь.
Ялта-девочка, парусом платьице,
Тонкорунный у пирса прибой…
Что ты, милая, вот-вот расплачешься,
Будто мы расстаемся с тобой.
Мама греет ушко синей лампой.
Я еще не знаю ничего.
Что не вечны лампа, мама с папой,
Отчего болеют люди, отчего
Мне так хорошо, в комочек сжавшись
Слушать песню ветра за окном…
Жизнь вредна, хотя не так ужасна,
Как зима. Но это все потом.
А пока все любят и жалеют.
Первые утраты вдалеке.
Мама синей лампой ушко греет.
Просто держит солнышко в руке.
Время призрачно и прозрачно.
И за ним ничего не стоит.
Мелочь листьев звонкая сдача
В мои горсти летит.
Я в автобус зареванный сяду.
Оглянусь из окошка назад,
Где опавшим становится садом
Мой возлюбленный сад,
Где прошедшим становится летом
Все что было до слез,
И дорога припустится следом
Словно преданный пес.
Монотонность пустующих пашен,
Переливчатый, каплями свет.
Этот мир в золотое раскрашен,
И почти неодет.
Я его полюбила заочно
В том, дожизненном сне,
Где прозрачное время проточно.
И даровано мне.
В область уха с утра поцелуи.
Чайник целую вечность кипит.
И отчаянно, напропалую
Солнце метит весь мир и кропит.
Обещаньями черствыми кормят
С птичьим щебетом пополам.
Ничего не приходится, кроме
Как сносить этот гам и бедлам.
За окном деревцо как девица
Острый выставило локоток.
А из чайника льется водица,
Вожделенный, крутой кипяток.
Ах, природа, расставила снасти!
Попадешься - зови не зови…
Разрывается сердце на части
Как от неразделенной любви.
Я у города в кармане,
В теплой пазухе зимы.
За горами, за домами.
От сумы и от тюрьмы
Зарекаюсь, зарекаюсь.
Дымный воздух из горсти
Пью и все не напиваюсь.
Каюсь, господи прости.
Я попала в переделку,
Глухозимья переплет.
Ветер гонит Белку, Стрелку,
Во дворах баклуши бьет.
У меня опять обнова –
Снежный прах на рукавах.
Волокита Казанова
На углу открыл кабак.
Там гуляют Вани, Мани.
Что посеешь – то пожнешь.
Я у города в кармане.
На аркане плачет вошь.