Уложу бессонницу в постель,
мягким пледом с головой укрою
и... к тебе, за тридевять земель,
над холодной полечу Москвою
в крохотный уютный городок,
где июнь тобой ещё расцвечен,
мимолётный дождик - бесконечен
и до блеска тротуар намок.
Знаю, что не ходят поезда
в те края теперь. Без лишней спешки
тормознув на часик у кафешки
там авто застыли навсегда.
У окна мы посидим вдвоём -
как тогда...
За позабытым чаем
расскажу, как по тебе скучаю...
И забудусь на плече твоём.
Там ещё не грянула беда,
до неё неделя. Это значит -
можно как-то всё переиначить...
Там-ещё-не-грянула-беда.
ноябрь 2015
...а мне б напиться,
напиться мне бы,
чтоб в небо - птицей,
а лучше - в небыль,
чтоб тело - в стельку,
мозги - амёбы,
застыло сердце
булыгой чтобы,
чтоб стало нечем,
чтоб нечем было...
хотя б на вечер
чтоб отпустило.
* * *
Уложу бессонницу в постель, мягким пледом с головой укрою и... к тебе, за тридевять земель, над осенней полечу Москвою в крохотный уютный городок, где июнь тобой ещё расцвечен, мимолётный дождик - бесконечен и до блеска тротуар намок...
Знаю, что не ходят поезда в те края теперь. Без лишней спешки тормознув на часик у кафешки там авто застыли навсегда.
У окна мы посидим вдвоём. А потом за позабытым чаем расскажу, как по тебе скучаю... И забудусь на плече твоём.
Там ещё не грянула беда, до неё неделя. Это значит - можно как-то всё переиначить...
Там-ещё-не-грянула-беда.
* * *
Сквозь стёкла дачного окна
глядит холодная луна,
и цедит тусклый луч, как встарь,
бессонный блоковский фонарь.
В глухом плену распятья рам
мечись и бейся до утра,
ища в конце тоннеля свет, –
исхода не было и нет.
Темна июльская вода,
темна и сонна.
Чернее чёрного – беда,
и боль – бездонна.
Бдят полуночные жрецы:
чернеет пламя
и точит чёрные резцы
о чёрный камень –
с усердием и не спеша,
как дело знает.
А камень тот – моя душа...
ещё живая.
Вновь история по кругу –
снова бьёт отбитый час:
умный – тот, кто предал друга,
а дурак – кто друга спас.
Вон толпой кого-то мочат –
ты свой шанс не проворонь:
улюлюкни что есть мочи.
Да не трусь, шакалам – бронь.
... пал. Убит титан вчерашний!
Нынче – за пигмеем власть:
отпляши канкан бесстрашно
на могиле свежей всласть.
Снова прорвёмся сквозь грохот примкадья,
долгим тоннелем – на свет.
Печку растопишь – затею оладьи,
бабушкин вспомнив секрет.
Дым заклубится, кружась над избою,
к звёздам повьётся тропой.
Ель-исполин, ощетинивши хвою,
встанет стеречь наш покой.
Смолкнут за лесом шумы мирозданья,
и – на сто вёрст ни души.
Хочешь – усни на два дня без сознанья,
хочешь – читай иль пиши.
И никуда торопиться не надо:
до понедельника – век!
Тихо над счастьем таким будет падать
ласковый-ласковый снег.
Размыт дождём пейзаж в оконной раме,
но оттого уютней дачный кров.
Там август плачет буйными слезами
над прерванной строкой моих стихов.
Блокнот - забытый - мокнет на скамейке,
в нём не найти уже страниц сухих.
Рябина у крыльца склонила ветки,
не вписанные мной в июльский стих.
Мне этот миг приснится ночью зимней
в том городе, который приютил,
окатит свежесть августовских ливней
и до весны дожить прибавит сил.
2011
* * *
Мне стыдно за мою страну,
мне больно за Отечество.
Нам эту братскую войну
простит ли Человечество...
* * *
Тревожна правда без прикрас...
Живём в реальном сюре:
фактически мы - Гондурас,
Россия лишь де юре.
* * *
Всей мировой учёной хрени
умом Россию не понять…
Нас не поставить на колени!
Нам любо-дорого лежать.
Чума иль пир, погост иль балаган?
Беснуются придворные уроды
под скорбное молчание народа.
Цветёт лопух, красуется бурьян...
И словоблудит ряженый кумир,
не сводит глаз с окошечка суфлёра.
... а Русь моя распутинской Матёрой
идёт ко дну.
И тризну правит Пирр.
Я знаю место, где всегда тепло.
Там круглый год весну сменяет лето
и зайчик солнца, прыгнув сквозь стекло,
играет в волосах атласной лентой.
Там ждут меня на улице друзья,
в тарелке стынут бабушкины гренки,
там можно всё и мало что – нельзя,
и вечно в новых ссадинах коленки.
Там папа починяет «лисапед»,
а у колодца – мама молодая.
И дядя Ваня жив ещё – сосед,
верхом на Златогривке покатает.
Там даже не придуманы мечты…
И кукла Нюра в бумазейном платье,
уложенная спать на край тахты, –
желанное и сбывшееся счастье.
N.N.
Намедни в ЦеДеэЛовском буфете,
прервав мой прозаический обед,
восторжен, вдохновен и ликом светел –
подсел ко мне лирический поэт.
Немедля осчастливил щедрым даром –
трёхтомник "Песнь о крыльях" подписал
и стих прочёл одноимённый, с жаром
перекричав успешно людный зал.
Из пазухи достал блокнот помятый
и, жестами крепя душевный пыл,
басил о крыльях – пятый стих... девятый...
А в миске мой рассольник стыл и стыл.
Взметая руки, вслед за вещим словом
/ну, чисто шестикрылый серафим!/,
он уши мне наполнил шумом, звоном,
не дав разверзться раз устам моим.
«Любовь» и «кровь» сплетая в рифмостроки,
чуть не рыдал о раненом крыле.
А шницель мой – нетронутый – без проку
с гарниром остывали на столе.
И отдымился ароматом кофе.
Двойной эспрессо, между прочим, был.
Ох, отплачу! В стихах я тоже профи –
И у меня в загашке уйма крыл.
С вечерней вернулась дойки, болотки стянула с ног,
обула галоши, спросила: – Всех покормил, сынок?
Вышла во двор. Над базом – Стожаров зарделся пожар.
Села, подойник запевший в коленях привычно зажав.
Лбом уткнулась устало в тёплый коровий живот.
– Прячься скорее, мама! Папка домой идёт!
В стойле ведро не бросишь, парного надоено всклянь...
– Может, уснул уже? Сына, пойди, потихоньку глянь.
Ворочался муж за стенкой, поматерился, затих,
пока собирала ужин неслышно почти, на двоих.
Пар над картошкой вьётся, лоснятся в рассоле грибы.
Шепчутся мама с сыночком, про чай смородный забыв.
- Мам, а ты видела море? Вырасту – там будем жить.
Выучусь на капитана... Правда же, мама? Скажи...
В бездне над самой крышей Стожаров пожары искрят.
Сопит у окошка, руки крыльями вскинув, "моряк".
Отчистила мужнины боты, в сеньцах отдраила пол
и с недочитанной книгой присела за кухонный стол.
Вздыхала, сочувствуя Скарлетт в её несчастной судьбе,
и медленная слезинка катилась с ресницы к губе.
Вздрогнула – пьяный за стенкой хрипло ругнулся во сне.
Рванула с гвоздя полотенце...
сдавила кадык посильней...
В окне дотлевали Стожары – пожарища дальних миров,
ворочались, ночь догрызая, челюсти старых часов.
Я не поэт. Как лебеда из сора,
Не вырастает мой заветный стих.
Я не пою в бравурном общем хоре,
Мой голос грустен, одинок и тих.
Но вслушайся – в мелодии узнаешь
Знакомый с детства, позабытый крик
Растаявшей в осеннем небе стаи,
Песнь чернотала, что к ветле приник.
Я не поэт. Не вывернула горы,
Кроша пласты пустопорожних руд.
Мои стихи – плоды любви и горя,
Они мой сладкий и подённый труд.
Ты приглядись – я в строки, как в мониста,
Под шум дождя и завыванье вьюг
Вплетаю драгоценье слёз лучистых
Российских женщин – матерей, подруг.
Мой тонкий стан сибирского замеса:
Ни оговор, ни похвала, ни суд
Мне не страшны. Я имя – Поэтесса –
По жизни не крестом, а крыльями несу.
В квадрате чёрном дачного окна
струятся тени голых веток косо –
до листика раздета бузина.
Из Переделкина уходит осень...
Уходит, тихо листьями шурша,
с собой кого-то навсегда уносит.
И в сердце отдаётся каждый шаг –
из Переделкина уходит осень.
И безнадёжен найденный ответ,
один, на неутешные вопросы.
И ног больных не греет старый плед…
Из Переделкина уходит осень.
Искрящий росчерк, вспыхнувший вдали,
пронзает черноту меж старых сосен.
Так звёзды в небо падают с земли.
Уходит осень...
О фатальном
Пророчат вновь фиаско карты –
гляжу, смятение тая.
Он не настолько неженатый,
Насколько немужата я.
О заветном
Весь день в пижаме в интернете…
Вдруг мысль - взбесившейся осой:
Пригонит бригантину ветер,
А я – с немытой головой.
О семейном
Сервиз – и тот не весь побит.
Считай, отделались легко.
А был квартальный аудит –
взаимоперечёт рогов.
О межличностном
Одна так лезет мне в подруги,
теряюсь в мыслях: на хрена!
Она - любовница супруга
или любовника жена?
О вечном
Сколько лет, как умер классик!
Но и ныне мне не влом
снять с коня иного васю
и втащить в горящий дом.
О служебном
Печатник Гоша дал мне слово,
что будет вечным наш роман…
Листнула – флаер двухбигОвый,
банальный типовой дизайн.
О злободневном
Теребит сосед погоны,
нервно курит у крыльца:
– Лучше в спину – «мент поганый»,
чем в лицо – «херр полицай».
О философском
Арбу прожитых лет
сменяла на Yamah-у.
Теперь ищу ответ –
А не дала ль я маху?
О пиитическом
Зря перлы, как просинки клушка,
ищу в словесной шелухе...
Что не склевал когда-то Пушкин,
то – у Ахматовой в стихе.
Не завернулась в синий плащик
И даже не взяла зонта.
Прощай же, гения образчик,
Будь бодр и счастлив. От винта!
Под хлестким ливнем липы никнут,
Ночной пейзаж дождём залит.
Не заклинай – я не откликнусь,
Не обернусь – и не моли.
Роман бездарнейший закроем –
До дыр заученный букварь.
Лей слёзы перед аналоем,
Кропи горючими алтарь.
Рассопливай стихи-медузы,
Рифмуй смелее "соль" и "боль".
И... поищи другую музу.
С меня ж довольно! Мя – уволь.
Рукописи не горят?
А мои – дотла сгорели.
Зябкой ранью октября.
Во дворе. Под стон качели.
Колкой дворницкой метлой,
Чтобы день стал чист и скучен,
Вместе с рыжею листвой
Поутру смели их в кучи.
Деловито подожгли
Горки золота с опалом...
Я смотрела – там, в пыли,
Горстки пепла не осталось.
Ныне это не сон –
Языки по стерне.
Ближе, ближе огонь,
Треть России в огне.
Треть России в огне,
Над столицей дымы.
Полыхнёт по стране!
От тюрьмы да сумы…
От тюрьмы да сумы
Мзда и "кресло" хранят.
Благ и роскоши – тьмы
Не спасут от огня!
Не спасут от ОГНЯ
Вой ментовских "марусь",
Стен кремлёвских броня,
Как всполымется Русь...
Отче, их – образумь!
Охолонь – нас, пролей
Дождевую слезу
Над Россией моей!
Не попрекай полушутливо, что не пишу и не пою.
Дай мне привыкнуть – быть счастливой,
– знать, что любима и люблю.
Кто ж виноват, что прежних песен иссяк родник – ушла печаль,
что самый хмурый день чудесен
в уюте твоего плеча?
Не торопи – ещё успею: распухнет не одна тетрадь.
Стихи – коварная затея,
боюсь в них счастье расплескать.
Не каждый бык - осеменитель.
Безрог - не значит не баран.
Не каждый петербуржский житель
Допущен в президентский клан.
Не всяко яблоко - Адаму,
И тёще в борщ - не всякий гриб.
В помаде рот - не факт, что дама.
Не каждый чих - свинячий грипп.
Не всякий вторник - день получки,
С весной цветёт не каждый пень.
Не всяк витийствующий - Пушкин.
Не всяка хрень - стихотворень!
Когда-нибудь... приметишь на бегу
кленовый лист, оттаявший в снегу.
И где-то там - в неведомом краю -
тебя пронзит занозой дежавю.
Тот лист шагренью на сердце падёт.
Привидится отчаянный полёт
в далёком нереальном сентябре.
Сожмёт тисками неотступный бред -
не вырваться: ни вспомнить, ни забыть,
ни отыскать – тянуть какую нить.
И будут ранить глубже и больней
зазубрины давно минувших дней.
Не в силах наважденье отогнать,
перелистаешь памяти тетрадь...
И лишь к утру в звенящей тьме ночной,
быть может, ты припомнишь голос мой,
сквозь полусон в мелодии ветров
услышишь грусть моих былых стихов.
Под балконом моим разбежались по лужицам клёны.
Лижет солнечный луч эскимо – снежный холм у скамьи.
Прошлогодние листья в сверканье серебряном тонут.
И чихвостят вовсю улетевших синиц воробьи.
Я весны дожидалась, спасаясь от стужи в межстрочьях
На промёрзшем стекле процарапанных ночью стихов.
Но прощаться со мной почему-то зима всё не хочет,
Не спешит выпускать моё сердце из цепких оков.
Мне б к теплу, как трава сквозь асфальт, поскорее пробиться,
Скинув наледь с души, саркофаг мерзлоты разломав.
Но в ладонях уже замерла и не дышит синица...
Насовсем у меня поселилась подругой зима?
Индевелым окном холодит пустота монитора,
"Skype" – отметка на склепе схороненных заживо снов.
Но кукушка упрямо считает мне голосом хворым
Годы счастья с фронтона недавно оживших часов.
А чего мне терять? Я кукушке доверюсь и ветру –
От зимы, от себя в дальний лес на закате сбегу.
Там по шатким мосткам перейду ручеёк /или Лету?/
... безымянным цветком прорасту на другом берегу.
или ВСЕХ - С ВОСЬМИМАРТОМ!!!!!!!!!!!!!!
Людка, где ты пропадала?! Я названивать устала. Что тут было - ой, чума! Чуть не тронулась с ума. Столько растеряла нервов...
Вкратце так: сменился Первый. Новый - вылитый Брэд Питт. Офис на ушах стоит. Тётки губки раскатали, муси-пуси, трали-вали... Эй, не стойте под стрелой, девочки, он будет мой!!!
Ты же видела, Людусик, только где-то появлюсь я - всем, кто в брюках, сносит крыши. А его и не колышет! Фирменный мой "шаx от бёдер" Питт не замечает, вроде. Топ надену или свитер - он в упор меня не видит. В пустоту - ужимки, вздохи... Может быть, наряды плохи? За зубастенькие цены в бутике "От Лабутена" пару туфель отхватила, naturel... под крокодила. Подновила имидж стервы - выкинула кучу евро. Образ мне ваял сам Зверев: локоны подкрасил в "перья", с носа вытравил веснушки, над губой приклеил "мушку". Думаю, ну, всё - камрадос! Декольте, разрез - где надо. Гардеробчик - от Габбана... Люд, ему - по барабану.
А сегодня в ресторане разом рухнули все планы. Он с каким-то господином брудершафился мартини. Пригляделась, глаз сощурив, - тот... второй... на-ма-ни-кю-рен! Представляешь? Блииииин, приплыли! Месяц хвост пушу павлиний, лезу для кого из кожи???
Шеф мой...
голубой ...похоже.
Бреду одна по январю
Под снегопада тихий блюз.
Сама с собою говорю –
Себе внушаю: «Не люблю».
В глухом молчанье дерева,
Сугроб – двугорбый – как верблюд…
Сама себе твержу слова
И заклинаю: «Не-люб-лю!»
Но слишком поздно. Мой недуг
Свил в сердце путы метастаз.
И терапии ультразвук –
Пустопорожье ложных фраз.
Фонарь. Аптека...
............................за углом.
В окне - реклама «ТераФлю».
Быть может, этим порошком
Я справлюсь с вирусом "люблю"?!
Грёз несбыточных осколком
возле старых книг
дремлет в тишине на полке
меднокрылый бриг.
В тусклом отблеске печали
никнут паруса.
Где же Грей, что у причала
якоря бросал?
В ожиданье дни тягучи,
ночи - холодны.
Чуть сочится из-за тучи
жидкий блик луны.
Снегопад колючим просом
выстелил балкон.
Тень струит по стёклам косо
индевелый клён...
Как из старой батареи
ржавая вода,
день за днём уходит время
в ни-ку-да.
Неприметной точкой золотистой,
Затерявшейся в осенней кроне,
Я - одна из сотен тысяч листьев
На деревьях под твоим балконом.
В ночь, когда дождинки хлещут косо,
Струями сбегая вниз по крыше,
В жалобе листвы многоголосой
Ты мой тихий шёпот не услышишь.
И, когда резвится солнца лучик
В изумрудно-медной круговерти,
Выпрыгнув случайно из-за тучи,
Ты моё свеченье не заметишь.
Но, быть может, как-то в тусклый вечер
Остановишься под голым клёном,
А меня, сорвав, закружит ветер, -
До щеки твоей на миг дотронусь...
В заоконье нет прохожих,
двор промозгло глух.
Лист кленовый в зябкой дрожи
бьётся по стеклу.
Этой мутно-лунной ночью
надо мне спешить -
до зари любовь по клочьям
вырвать из души.
По кускам... часы, минуты
трёх счастливых дней
выскоблить из закоулков
памяти своей.
И надежд комочек тёплый,
вынув из груди,
кинуть далеко за стёкла -
в стужу, в хмарь, в дожди.
Полумёртво и распято,
тело полежит...
в глубь улыбки боль запрятав,
дальше будет жить.
Нет, без тебя я не умру
от одиночества, печали.
Воспоминаний тёплой шалью
отогреваюсь на юру.
В хитросплетенье вещих рун
ищу приметы новой встречи.
Теплом надежд укрою плечи
и... без тебя я не умру.
Ромашкой поздней сентябрю
я поклонюсь за бабье лето
и, теплотой его согрета,
осенний день благодарю.
Нет, без тебя я не умру!
Гитару старую настрою.
Ей расскажу о нас с тобою,
про жаркий плен любимых рук...
Нет... без тебя... я... не умру…
Утро. Спальня. Штора. Луч. Шум. Балкон.
Обруч. Тапочки. Халат. Душ-шарко.
Чайник. Зеркало. Часы. Туфли. Кот.
Дворник. Улица. Метро. Переход.
Зонт. Рублёвка. Светофор. Вой сирен.
Переулочек. Забор.
Тишь. Сирень.
Офис. Лестница. Ключи. Кабинет.
Шкафик. Кресло. Телефон. Интернет.
Факс. Запрос. E-mail. Ответ. Босс. Клиент.
Apler. Договор. Дизайн. Комплимент.
Чашка. Кофе. Полноцвет. Шрифт. Макет.
Полоса. Тираж...
Метро. Турникет.
Тротуар. Лоток. Кефир. Поворот.
Двор. Качели. Воробьи. Кошка. Кот.
Джинсы. Тапочки. Балкон. Ветка. Шмель.
Маска. Душ. Халат. Торшер. Том. Постель.
Полудрёма. Шум дождя за окном
Или музы тихий плач…
Но о ком?
Время - вышло,
оглушив
зуммером.
Всё, что было,
всё, что до,
умерло.
Утро, вечер,
полдень, ночь -
в хаосе.
Ты напрасно,
милый мой,
маешься:
безнадёжно
невпопад
в плясе па.
Из осколков
соберу
я себя.
Крылья -
к пёрышку перо -
склею и
вдаль -
в столичных катакомб
прерии.
Жизнь - сначала,
жизнь - с листа
чистого.
Не надейся -
не вернусь!
Вы-сто-ю.
Она, совершенно отрешённая, сидела на своём обычном месте во втором ряду и не замечала, что вокруг неё - против обыкновения - кресла пусты, не чувствовала косых взглядов, не слышала шушуканий.
Расширенное заседание городской Думы началось не по регламенту: возле трибуны колыхалось тучное тело одного из депутатов, ещё с прежних - советских - времён законсервировавшегося в непыльном и доходном номенклатурном кресле. Он тряс какой-то газетой и праведно-возмущённым фальцетом что-то вещал. Лишь услышав своё имя-отчество, она очнулась от раздумий и тут же увидела и с ужасом узнала презрительно сощуренный взгляд и приоткрытый рот - крупным планом на страничке той газетёнки красовался её портрет в кошмарном ракурсе, под ним чернел заголовок: "Козлы!"
- Вы должны извиниться перед коллегами, которых оскорбили на прошлом заседании, - обратился к ней председательствующий.
Ах, вон в чём дело! Вчера депутаты - почти сплошь мужчины - вопреки её стараниям и несмотря на её эмоциональное выступление, всё же проголосовали за бюджет, в котором культуре и образованию отводились "объедки с царского стола" - и те в урезанном виде. После заседания, выходя из зала, она, расстроенная и раздавленная, бросила в сердцах неожиданно даже для самой себя: "Коз-з-злы!" Было шумно, и вряд ли кто-то мог её услышать, но папарацци не дремали. И вот уже сегодня этот возглас отчаяния и её злое лицо - в газете.
Она уверенно поднялась на трибуну, привычным движением поправила непослушные локоны, чуть близорукими глазами обвела зал и спокойно произнесла:
- Господа, кто считает, что именно его я вчера назвала козлом, поднимите, пожалуйста, руки. Я подойду к каждому персонально и публично извинюсь за доставленную неприятность.
В зале воцарилась гробовая тишина. Пискнуло кресло под тучным номенклатурщиком. Через минуту в задних - гостевых - рядах кто-то прыснул, затем - второй, третий...
С трибуны её провожали громкими продолжительными аплодисментами, переходящими в овации.
На семи ветрах развею
чувств угасших пепел серый,
чтобы угли, жарко тлея,
не терзали душу верой -
вдруг костёр любви /возможно/
вспыхнет снова. Так бывает.
Чтоб глаза с надеждой ложной
не искали в птичьей стае
необычной масти перья -
цвета яркого индиго.
Чтобы чёртик в подреберье
лунным зайчиком не прыгал.
Парус алый - гордость Грея -
разорву и сдёрну с реи.
На семи ветрах развею
чувств угасших пепел серый...
Жизнь - только щель слабого света
между двумя идеально черными вечностями.
В. Набоков "Другие берега"
Что наша жизнь -
лишь света щель
меж вечностями темноты?
Над бездной мрака - колыбель
на леске тоненькой уды.
И держит удочку сам Бог,
но слабы рук его тиски:
наш первый судорожный вдох
с последним выдохом близки.
Что наша жизнь -
лишь светотень,
скользнувшая на миг всего
по антрациту гладких стен,
где мрак, не светоч - естество?
Страшимся лучик тот спугнуть
средь жизни радужного сна.
Но камеры-обскуры суть
сокрыта, тайна не ясна.
Снега сменяют листьев медь
из века в век...
и рвётся ль нить?
Родимся, чтобы умереть,
иль умираем, чтобы жить?
После долгого и сложного рабочего дня она переступила порог уютного родного дома и только тут поняла, как устала. Предвкушая отдых и покой, повесила на крючок сумочку, скинула "лодочки". Пятки блаженно утонули в мягком ворсе напольного покрытия, и... рядом, на полочке, застрекотал телефон.
- Да.
- Я хочу Вам сказать... Я просто хочу Вам сказать... - на другом конце провода захлюпали и пьяно заплакали.
- Девушка, я Вас слушаю.
В ответ - всхлипы и, приглушаемые, видимо, кулачком, рыдания.
- Что с Вами? Я могу Вам помочь? Вы куда звоните? Кому?
- Вам. Я Вас знаю. Я о Вас всё-всё знаю. Я вас видела... в телевизоре.
- Так, и что?
- Хочу сказать... Я люблю Вас! Вот, тут сижу с Вашей книжкой, читаю стихи и реву. Я люблю Вас! Слышите? Очень - очень. Вы такая... такая... светлая. Вы... необыкновенная! А он... он козёл! Я ненавижу его! Не-на-ви-жу, козёл он, ко-зёл!!!
- Тихо, тихо... успокойтесь. И чего Вы от меня хотите?
- Ничего. А Вы знаете, кто я?
- Догадываюсь.
- И кто же?
- Одна из девочек моего мужа. Как Вас зовут?
- Не скажу.
- Вы, видимо, Анжелика.
- Нет.
- Тогда Тамара.
- Нет.
- Светлана?
- Я... Вы меня не знаете. Елена я. Лена...
Она плохо помнила, как приехал муж, как поужинали, как смотрели телерепортаж с футбольного чемпионата...
Она знала, что надо выйти в сад, в самом дальнем его углу упасть под старую, корявую яблоню и выораться в землю - до изнемождённой опустошённости, потом, закрывшись в бане, выхлестаться сосновыми лапками, смыть берёзовым отваром невидимую грязь, которую с невыносимым отвращением ощущала на себе. Но впервые на это не было сил.
...Задремала лишь к утру, и ей приснился стих про китайское долготерпение, которое иссякло, и даже на самом донышке души уже невозможно наскрести последнее... сто второе прощение.
Вот он - мой студенческий альбом,
Черно-белый отпечаток были.
Бабочка, расправившая крылья -
Я ли там, с улыбчивым лицом?
Может быть, то было не со мной,
Не со мной, а с кем-то и когда-то.
Лето, сосны и шатры палаток.
Горн поёт. "Ребята, всем – отбой!»
Но вожатым ночью не до сна:
Сборы у костра, рассказы, споры…
Где-то мчится вдаль по рельсам скорый.
Рядом тихо плещется волна.
В небе – россыпь… К мириадам звёзд
От костра взлетают искры стаей.
Струнами легко перебирая,
Напеваю: "…этот мир не прост…"
А потом на бис – "Вожатский вальс".
И, к груди гитару прижимая,
Я ловлю нечаянно сквозь пламя
Восхищённый блеск влюблённых глаз.
Но пою я вовсе не о нём.
Он забавным кажется – и только,
Не влечёт тот взор меня нисколько.
Крылья над другим сгорят огнём.
Лето, звёзды... - всё осталось там.
На ладони вздрагивает фото,
И… осколком шевельнулось что-то,
Сердце разрывая пополам.
Мне досталась щедрым даром,
долетевшим сквозь века,
кожа с бронзовым загаром
от пра... деда-кулака.
От него же – гордый норов
и характер нараспах,
руки, что в работе скоры,
и улыбка на устах.
От прабабушки-чувашки –
чуть раскосые глаза,
с пряным запахом ромашки
тёмно-русая коса,
тонкий стан и голос тихий,
на височке – вены нить,
и во мне её чертихе
с ангелом не тесно жить.
Я на пращуров похожа
и горжусь, что «от сохи».
Но достались от кого же
в наказанье мне стихи?
Я сегодня утром рано
мыла туфельки под краном.
Под струёю растворясь,
с каблучков стекала грязь.
И подумалось: О, Боже!
ведь гулял и Пушкин тоже
по аллеям в парке том,
где я мокла под дождём…
И поэт, скользя, по склону
поднимался тропкой к дому,
брёл по берегу пруда.
В небе тучи мчались вдаль.
Может, я - ах, кабы ведать! -
шла по пушкинскому следу.
Не простая эта грязь -
Пушкин в ней калошей вяз!
В окно заглядывает вечер.
Тоскует вьюга за стеной.
На канделябре плачут свечи,
Блестят янтарною слезой.
В уюте волн портьеры синей
Усталый день плывет ко сну.
Дрова в пылающем камине
Трещат, пугая тишину.
Резвится пламя на поленьях.
Магический струится свет,
Вплетаясь в томик на коленях,
Хранимый мною с детских лет.
Желанное уединенье,
Когда под тиканье часов
С восторгом окунаюсь в чтенье
Любимых пушкинских стихов.
Огня танцующие блики
Расцвечивают стен овал,
И словно оживают лики
В бездонном омуте зеркал.
Сквозь дым таинственных мерцаний
Из глубины небытия
Вдруг проступает вечер бальный –
Гляжу, дыханье затая.
Там пары кружатся средь залы,
Мазурка плавна и легка,
Шампанским пенятся бокалы,
На тонкой талии рука.
Блеск галунов и эполетов,
Шуршанье кринолинов там...
Век кавалеров и поэтов.
Ах, век минувший милых дам!
Он жил один. Был тощ и нездоров,
надсадно кашлял дымом самокрутки,
но на деревне – в сотни две дворов –
был первый балагур и прибаутник.
И с нами – "конопатыми" – шутил.
Меня забавно называл пацанкой,
а если выпадало по пути –
подсаживал верхом на Молдаванку.
И с высоты пастушьего седла
смотрела я, счастливая малявка,
как "покататься" очередь росла –
бежали рядом Колька, Мишка, Славка.
Он был один для нас – всеобщий дед –
для сельской ребятни шестидесятых,
чьи деды из военных давних лет
смотрели с фотографий, в рамки взятых.
Свистульки вырезал нам из ольхи,
сбивал ходули каждому по росту,
воробышка, что выпал со стрехи,
он возвращал в гнездо – легко и просто.
Запомнилась шершавая ладонь –
он гладил нас по встрёпанным макушкам.
И грустный вздох иль приглушённый стон:
"Бездедовщина... Эх, едрит на мушку!"
Но раз в году, когда фронтовики
в победный майский день при всём параде
шли в новый клуб, сидел он у реки,
потом надолго запирался в хате.
Все знали: на войне он был в плену,
а после "искупал вину" в ГУЛаге.
Вернулся – не застал в живых жену,
лишь дом пустой тулился у оврага.
И умер он в одну из годовщин
им "не заслуженного" дня Победы.
Не дотянул всего лишь год один
до весточки, мотавшейся по следу,
что орден боевой ещё с войны
Героя поджидал в архивах где-то.
И нет ничьей, конечно, в том вины...
и человека...
........................Человека – нету.
Тонкожила и бескожа,
обнажённая – до дрожи
и... крылатая. Быть может,
на воробушка похожа.
Кто Я?
............Что Я?
.........................С ветром споря,
через пропасть боли – в горы,
сквозь запреты и наветы
через Лету
................. лётом
...............................к свету.
В изголовье хриплым стоном вздрогнул телефон, и рассыпался со звоном мой хрустальный сон. Под щекою осторожно дрогнуло плечо… За притворство мне не сложно получить «зачёт». Знаю – так тебе спокойней: думать, будто сплю. Три минуты – и… «по коням!» Ночь. Куранты бьют. Вижу – красные две точки скрылись за углом… а по сердцу – молоточки: тук... тук-тук, бом-бом…
Вновь одна в пустой квартире в состоянье «жду». Кто-то в заоконном мире угодил в беду. Понимаю, ты, конечно, там сейчас нужней. Ожиданья канет вечность – привезёшь друзей (если справитесь к обеду) шумною гурьбой, и отпразднуем победу над чужой бедой.
А пока… тону в тревоге, унимая дрожь...
Где бы ни был ты в дороге, позвоню – спасёшь.
В лунных бликах бесприютен кров.
И опять мучительно не спится –
старой раной бередят страницы
кем-то недописанных стихов.
И не разобрать, чей стон в ночи
неизбывной мукой слух неволит.
На моих ресницах стынут солью
судьбы неоплаканные – чьи?
И по венам, огненно змеясь
горечью, отчаянье разлито.
Чья печаль – чернее антрацита –
под пером вычерчивает вязь?
А когда и мой наступит срок –
вздох последний в тишине растает,
отстрадает за меня другая
боли недовыстраданных строк.
До обидного некстати
утра хмурого ухмылка,
но пора вставать с кровати
отбывать дневную ссылку.
Дзынькнув, лампочка сгорела,
сухо пшикнул кран сердитый.
С горя что-нибудь бы съела –
в холодильнике "finitа".
Чашка чайная разбилась,
пережарил хлебцы тостер.
Вот Касьянова немилость!
Может быть, податься в гости?
Потерялся джемпер светлый,
и не в тон к помаде шарфик.
Ногтем зацепила петлю –
порвались колготки нафиг.
Лучше б дрыхла без пробудки.
День февральский зол, недужен.
Вдруг звонок - хватаю трубку...
Не поверишь!
……………….. Стало хуже.
_________________
На 29 февраля по святцам приходится Касьянов день - день преподобного Кассиана Римлянина. Раз в четыре года, 29 февраля, на Руси вспоминали старинную поговорку "Касьян на что ни глянет - все вянет".
День февральский плачет по теплу,
с улицы в уют жилья стучится,
размалёвывая по стеклу
панораму утренней столицы.
И в багете тусклого окна,
растекаясь акварельной дымкой,
утопают в пасмурных тонах
полусонные дома Ходынки.
Отложу свиданье на потом,
наугад открою томик старый…
Ну, а Он, озябший, под дождём
одиноко мокнет в зимней хмари.
Нет, поеду!
У метро букет
самый лучший выберу для встречи.
Издали узнаю силуэт:
головы наклон, осанку, плечи.
Длинный плащ накинут нараспах,
бусинки дождинок – вдоль опушки.
Капельки в кудрявых волосах…
Я люблю Вас,
.....................Александр Пушкин!
Осточертел извечный морок:
работа - дом,
работа - дом...
Желанье перемены скорой
и невозможность -
напролом.
Навязчивая серость будней.
Всё на потом.
А что потом?!
И в сумерки под дождик нудный -
на пять минут...
не под зонтом.
И - к облакам. Как можно выше...
Не продохнуть -
горчинкой ком.
А что же выше? Только крыши.
По самой кромке -
босиком,
как по настилу эшафота.
А дождь стеной,
сплошной стеной.
И в полушаге от... полёта
взметнутся крылья
за спиной.
..................."Рукописи не горят" М. Булгаков
Стихи свои не жгите -
ведь сгорят.
И не губите
вязь словесных кружев,
как беззащитных
слепеньких котят
хозяин хмурый
топит в грязной луже.
Разгладьте ровно
мятые листы,
сложите на коленях
оригами…
Журавлики несбывшейся мечты -
пусть воспарят стихи над облаками.
.....................В тихом омуте, в тихом омуте,
.....................В тихом омуте – тихий ад.
.....................В этой комнате, если помните,
.....................Я вас выбрала – наугад...
........................................Е. Горбовская
1. В ТИХОМ ОМУТЕ
Ах, права молва: в тихом омуте,
В тихом омуте – рай чертей.
Тихим вечером в тихой комнате
Было нам светло без свечей.
Он хотел меня видеть ветреной,
Легкомысленной, озорной –
Для него была легче ветра я…
А женился он на другой.
Как о том сказал – плохо помнится.
Я поздравила – он был рад
Тихим вечером в тихой комнате.
...В тихом омуте - тихий ад.
2. В КОМАНДИРОВКЕ
Кресло мэра – будто трон.
Боже, надо ж, как обрюзг!
Неужели этот... он?
Тело тестом прёт из брюк.
Улыбается: "Привет!
Знал, что ты сюда летишь.
Сколько осенезимлет
Вспоминал тебя, малыш!"
В трубку что-то врёт жене,
Добавляя в мёд елей.
...Милостив был Бог ко мне –
А ведь я могла быть ей.
Давным-давно забытый снимок
Нашла вчера меж старых книг.
И ожил бережно хранимый
Воспоминаний светлый миг.
На фото пожелтевшем - лето,
Колодец, тропка, дом в саду…
Мне девятнадцать-двадцать где-то,
И я по улице иду.
Несу, как крылья, коромысло,
И в вёдрах плещет не вода,
А счастье серебрится. В мыслях
летела птицей я тогда.
А этот парень… Как же звали?
Не вспомнить имени теперь.
За кадром "Ява" - небывалый
В те годы двухколесный "зверь".
Железный друг оставлен, брошен -
в сторонке подождёт чуток,
Откинут шлем и чуб взъерошен...
Испить бы счастья! Хоть глоток.
Щелчок! И замерло мгновенье,
Но жизни не замедлить ход.
В афганском выжженном селенье
Шальная пуля парня ждёт…
А я, как прежде, так и ныне,
Хотя давно есть в доме кран,
По узкой тропочке вдоль тына
Хожу за счастьем по утрам.
Кажется,
немного я пьяна…
Буду говорить – меня не слушай.
Дай, залью огонь, палящий душу –
в мой бокал плесни ещё вина.
Снова март.
И снова этот день –
наш с тобой «последний день Помпеи».
Мир взорвался, и руины, тлея,
жаркую отбрасывают тень.
Наливай.
Вино лишь пригублю –
подсластив, сглотну комок горчащий.
Говоришь, кто ищет – тот обрящет?
Не ищу. Не жду. И не люблю!
Наливай!
Не бойся – не пьяна…
Танцевать? Конечно, потанцуем.
Не замкнёшь мне губы поцелуем.
Отпусти! Во гневе я страшна!
Не пьяна!
Мелодия пьянит.
Что мне рук твоих прикосновенье?!
Не хочу остановить мгновенье!
И бессилен глаз твоих магнит.
Наливай!
Давай с тобой – до дна.
Пьём за что? Чтоб жить легко и просто.
Чунга-Чанга – наш весёлый остров!
И… за то, что вновь пришла весна.
Этот сон является давно:
Шум листвы и аромат сирени,
На полу играют светотени,
В майский день распахнуто окно.
Белым мелом тема на доске -
Что-то там… о будущем, о счастье.
Лучик солнца - зайчик рыжей масти
Вдруг скакнул и замер в уголке.
В классе воцарилась тишина.
Робкий ветер шелестит журналом -
Силится запомнить запоздало
Всех моих ребят по именам.
А они… склонились над столом -
Так сосредоточенны их лица,
Будто в яви, будто мне не снится,
Вижу каждого. И знаю, что потом.
А потом… мир - словно кувырком,
От реалий никуда не деться,
Мальчики шагнут в Чечню из детства.
Ни прикрыть, ни спрятать под крылом...
Если бы вернуть тот майский день!
Он и был поистине счастливый:
Все со мной, и все ребята живы,
И цветёт за окнами сирень.
Если бы вернуть тот майский день...
В старом доме – позаброшенном –
пусто и темно,
мебель пылью запорошена,
тусклое окно.
В очаге – давно остывшие
пепел и зола.
Отражения сокрывшие,
меркнут зеркала.
Лепестки гортензий крошевом,
тронешь, облетят.
Вещи силуэтом прошлого
на гвозде висят:
обнимает джемпер ношеный
выцветший халат.
На простенке перекошенный
дремлет циферблат.
Спальня наглухо закрытая –
заржавел засов…
Там, не нами ли забытая,
умерла любовь.
Вы чудо примечали? Утром -
ещё в мороз - весенним днём,
лишь солнце тёплым перламутром
оконный выкрасит проём,
и бабочка в плену межрамий,
та, что давно была мертва,
вдруг слабо трепыхнёт крылами...
забьётся радостно - жива!
Так и любовь - очнётся в келье.
Расправив мятых два крыла,
прикроет ссадины на теле
и молвит:
............... - Долго ж я спала...
Диплома два –
не в синей корочке,
в газете областной – портрет.
Костюмчик деловой с иголочки,
непокупной авторитет.
Года минувшего учительства,
печать с двуглавым – в трудовой...
Прищёлкнет каблуком почтительно
внизу, у входа, "постовой".
Партнёры – "галстуки" и "вороты",
водитель – балагур и ас.
С бассейном дом в саду – за городом,
супруг – почти не ловелас.
В каминной – пальма, листья веером.
В углу – задвинутый рояль…
А ей...
на рельсы б лечь... Карениной
и с шляпки на лицо – вуаль.