Огорчиться очень просто,
свой альбом перелистав.
С фотографий смотрит Мостар,
город старого моста.
Всюду память дней осады,
когда ненависть вкусив,
пулемёт крошил фасады -
вот убийственный курсив.
Когда старый мост взорвали,
разбежались берега.
Где соседей расстреляли,
где спасли родню врага.
Восстановлены руины,
но рубцы ещё болят.
Горечь всей Герцеговины
воды Неретвы струят.
Хоть и бито, не забыто
прошлое былой страны.
Снимки Иосипа Броз Тито
на стене у чайханы.
Муэдзина крик неистов,
облака несёт река,
и туристки все в монисто
из патронов для АК.**
*Война в Боснии и Герцеговине
в 1992-1995 годах унесла, по разным
источникам, не менее 100 тысяч жизней.
** АК - автомат Калашникова
Июль – октябрь 2015 г.
Мостар – Одесса
Если так пусто – пора причаститься
в баре валютном, вискарь подешевле.
Это искусство суметь насладиться
каждой минутой боли душевной.
Что за депрессия? Сгинули смыслы?
Все-то дела – убегала к другому.
Глянь лучше прессу - дым коромыслом,
стынет зола у руин избиркома.
Как ни печально - огласку стяжали.
Горько особо? Придется испить.
Ей нереально тебя не ужалить.
Ты не способен её не простить.
28 октября 2015 г.
Одесса
Морей солёное похмелье –
романтика со стороны.
В нём голоса людей осели
и корабли растворены.
И от штормов уже изжога,
усталый горизонт поблек,
хоть облегчают боль немного
рассолы пресноводных рек.
А мы по маленькой накатим,
дивиться волнам не устанем.
Фитиль вискарного заката
ещё горит в моём стакане.
Ведь море - праздник всепогодный.
И у прибоя на краю
я ощущаю земноводность
как суть первичную свою.
26 октября 2015 г.
Одесса
I
Двадцатый век мой дед нарёк
вершиной лихолетий.
Сквозь три войны его длины
досталось деду жить.
Я ж вроде выбрал уголок
в тишайшем из столетий,
да видно в годы без войны
всю жизнь не уложить.
Мы жили на краю войны,
как беженцы в посёлке,
стараясь из последних сил
её не замечать –
недоукраденной страны
кровавые осколки.
Кто примирения просил,
кто жаждал палача.
Но было очень важно мне
в недоукраденной стране
увидеть в человеке
свободу мыслить и дышать –
и эту божью благодать
не отобрать, не променять
и присно и вовеки.
II
Когда наскучивает красть
и соблюдать приличья,
найдётся тысяча прнчин
для кистиней и стрел.
И разложившаяся власть
в погоне за величьем
затеет, аки тать в ночи,
кровавый передел.
Пусть кто-то мается виной,
но кто-то кормится войной,
не ведая сомненья.
И жизни тут уже не в счёт,
когда бухгалтерский учёт,
рентабельность кормленья.
Март – сентябрь 2015 г.
Одесса
Двадцатый век мой дед нарёк
вершиной лихолетий.
Сквозь три войны его длины
досталось деду жить.
Я ж вроде выбрал уголок
в тишайшем из столетий,
да видно в годы без войны
всю жизнь не уложить.
10 марта 2015 г.
Одесса
Я был свидетель потрясенный
вполне космических явлений:
как в океане полусонном
играли звездами тюлени.
Как мотобот сорвало с талей,
полярный день ответил эхом,
и ткань созвездий расплескали,
пока мешали мат со смехом.
Я был свидетель изумленный
таких тропических закатов,
где солнце с карри и лимоном,
муссон с ванилью и мускатом.
Где солнце медлило с уходом
и, исчерпав все аргументы.
из-под воды, под теплоходом
струило золотые ленты.
А море было синим-синим.
Пронзительный волшебный цвет.
С той синью непереносимой,
что ведома одним любимым,
когда нас нет.
В проливе Дрейка брызги соли
принес с собой туман летучий.
Я видел, как вулкан Стромболи
дымами наполняет тучи.
А море Чёрное явило
с кефалью запахи полыни.
Поверьте, это, правда, было.
О том свидетельствую ныне.
Январь 2015 г. Касабланка
«Человек - мыслящий тростник»
Блез Паскаль
Меня волнуют, как слова,
неназванные острова,
где безымянная трава
растёт по плечи.
И если очень захотеть,
её способность шелестеть
могла бы оказаться впредь
предтечей речи.
Конечно, я из мира слов,
и, тем не менее, готов
смять их скорлупчатый покров,
тотчас немея.
И ощутить в себе тростник,
который думать не привык,
и потому его язык
стократ темнее.
Но в первобытной темноте
есть место и любой мечте,
как в загрунтованном холсте –
за гранью зренья.
И, может, стоило б начать
и жизнь свою переписать,
и всё вокруг переназвать,
как в день творенья.
1 - 5 ноября 2014 г., Гамбург - Лейден
Тот, кто измеряет жизни срок,
видно, не всегда сосредоточен.
Вот и человек уже просрочен,
как в киоске плавленый сырок.
Переклеим ценник. Все же врут.
Годы с недовесом - априори.
Мне привычней пригоршни минут.
Их швырять с причалов можно в море.
Я не знал, что долго буду жить.
Может быть, мне суждено продлиться,
чтобы этим морем восхититься,
чтобы эту женщину любить.
Водочку на донышко плесну,
погляжу, как солнце плавит запад.
Пусть русалка, закусив блесну,
умыкнет зеваку снова за борт.
Хорошо бы крышу не снесло
от ныряний в солнечной купели.
Только счастье дышит тяжело,
раздувая жаберные щели.
Июнь 2014
Одесса
Человечий удел –
испытать, как закланье,
одноразовость тел
и безмерность сознанья.
И не веря в писанья,
где бессмертные души,
мы исправно сознание
чем-нибудь глушим.
Нам не жить просветлённо.
Лишь нахмурится осень,
мы в сердцах обречённо
Апокалипсис носим.
Он приходит с обходом
в больничной палате -
медсестрой с бутербродом
и в старом халате.
И усталые вены
рвут иголками в клочья.
Тленность целой Вселенной
являют воочию.
И предвестьем беды,
что зрачки успокоит,
свет угасшей звезды
или что-то такое…
Май 2014 г.
Нью-Йорк - Одесса
Тише слышен шум застольный.
Вянет пьяный политес.
Разлюбили? Это больно.
Не улыбка, а надрез.
Как вы холодны вблизи.
«Я прошу – не уходите».
Гильотина жалюзи
режет солнечные нити.
Уговоры бесполезны -
вы уже в пальто одеты.
Маракотовая бездна
вдруг дохнула под паркетом.
С кем забыли о свободе?
Руки с кем переплели?
Это женщину уводят.
Не уводят. Увели.
9 ноября 2013 г.
Полноводные реки питаются прямо с небес.
Вот опять моросит, только ветер слегка потеплел.
По-над бровкой канала в испарину бросило лес.
Словно ангел собрался слететь, но еще не слетел.
Между небом и реками столь очевидная связь,
что прозренье - смешно, а предметность явлений – обуза.
Мы, как малые реки, вначале струимся, резвясь,
а потом замираем с тревогой у камеры шлюза.
Перекрыть бы утечку времён, да бессилен каприз.
И к заветным истокам никто никогда не вернётся.
А конкретика шлюзов разводит: кто вверх, а кто вниз.
И душа, испаряясь, в какую-то реку прольётся.
Но представьте на миг: рыба-сом, рыба-лещ, рыба-сиг
перекрыли течению ход - вода не сдаётся.
А на помощь плывут рыба-слон, рыба-конь, рыба-спрут…
И река разошлась с берегами. И ангел смеётся.
Июнь 2013 г. Неймеген - Дюссельдорф
Суровые мойры у смерти на страже
прядут. И вопрос меня мучит.
Ведь нитью судьбы не становится пряжа,
пока её крепко не ссучат.
А как заутробный верстается срок?
Завязка сюжета – развязка всей драмы.
И нитью судьбы перевяжут пупок,
когда вас отрежут от мамы.
А кто не согласен – ещё не рождён.
Всем прочим – судьбы гильотина.
И мойр не смягчить даже слёзным дождём
от боли твоей пуповинной.
Когда же сучёная нить подгнивать
начнёт, и терпеть уж нет сил,
ты волен и вправе её оборвать,
ты это уже проходил.
* Мойры – богини судьбы в дневнегреческой мифологии
Одесса
Научить бы кто помог.
Много ль истин прописных?
Где красиво – там и Бог.
Непременно. Хоть на миг.
Хоть на букву. Хоть на вздох.
И не важно, кто кумир.
Где красиво – там и Бог,
невзирая на ранжир.
Но не более, чем вздрог,
промельк, огненная нить.
Это очень больно – Бог,
если встречу вдруг продлить.
Если кто-то и найдет
вдохновения родник,
для божественных щедрот
сердце - слабый проводник.
Терракотовый ожог –
это, как наследье лета.
Здесь оттачивался слог
у великого поэта.
Но сегодня кто знаком
с его мертвым языком?
Память человечьих глин.
Биография скупа.
Мир эстетики руин -
черепки и черепа.
Апрель 2013, Сермионе
Сколько лет приходил в Хиккадуву* в вечернее время
сумасшедший старик, о таких помнят в Ветхом Завете.
Он кончал в океан и с волною размешивал семя,
все рыбешки игривые были любимые дети.
Днем с кокосовой плошкой нередко бродил по базару:
«Мне б детей накормить» - у кого-нибудь сердце сжималось.
Рыбаки говорили, на деле не очень он старый.
Просто было цунами - в живых никого не осталось.
Мне показывал член огорченно, уже, мол, не может:
«Ты большой, помоги, мне не жалко, детей надо много».
Хохотали мальчишки, мурашки бежали по коже.
А старушки раскланялись, словно увидели Бога.
*Городок на южном побережье Шри Ланки, пострадавший в 2004 году от цунами.
25 декабря 2012 г., Хиккадува
Глупо так не знать поэту,
что просторами страны
(миллионы граждан это)
по асфальту и паркету
ходят тропами войны.
Как представишь, – станет знобко.
Мне б - за каменной стеной.
Но куда проляжет тропка:
в министерскую подсобку
или в детскую, домой?
Не подкупишь – ты не в теме.
Лузер, если не солжешь.
В зоосадах академий
вызревает молодёжь.
А начнётся мясорубка,
вот и выясним, кто лох.
Зоология поступка
выживания залог.
На войне как на войне,
но не служат здесь стране.
И накатывает снова
энергетика живого,
беспощадного вполне.
Декабрь 2012 г.
Налить вина, налить. Виват, Второму Риму.
Потом – пусть кровь и грязь под пурпуром знамён.
А Третьему не быть, и не восстановима
распавшаяся связь событий и времён.
Я слышу звон мечей у башни обгорелой,
где турки день за днём вели осаде счёт.
И рухну, прежде чем меня подхватят стрелы,
и греческим огнём Византий истечёт.
Молиться - не с руки, извека нет спасенья.
Не потому ль остра стамбульская печаль?
В Галате рыбаки – почти из безвременья.
Им греться у костра и потрошить кефаль.
Налить, пускай бурбон. Забыть о лихолетьях.
Остаться без следа – приемлемо вполне.
А связь былых времен, разъятая в столетьях,
хотя бы иногда срастается во мне.
*Мост через залив Золотой Рог в Стамбуле
Стамбул - Одесса
Январь – август 2012 г.
Оля – Оленька, колоколенка
на берёзовом перекрестье.
Что не слышно тебя, Оленька?
Где же звон твой? И где же песни?
Или медь устает петь?
Или ветер-звонарь ушёл?
Я подую, - а ты ответь.
Хорошо?
Где брусчатый Кашкайш изогнул свой фасад расписной,
шелестящая речь с каждым часом привычней и слаще.
Океан ли шлифует глаголы шипящей волной,
или, может, у здешних богов пришепётывал пращур.
Шевеление букв – сумасшедших поэтов удел.
У безмолвия вымолить слово – вот это величье.
Ресторан мои ноздри чесночной приправой согрел,
португальскою речью щекочет моё подъязычье.
Шевеление букв – словно гальку прибой раскачал.
Под босыми ногами всё шатко – пространство и опыт.
И мне кажется, Слово, что было в начале начал,
прозвучало впервые как шепот. Атлантики шепот.
Апрель-май 2012
Кашкайш - Лиссабон
.
Оле И.
Хоть и знал тебя воочию,
но искал когда-то,
как бутылочная почта
ищет адресата.
Чудом на песчаном склоне
оказался рядом.
Прямо горлышком в ладони
и с доставкой на дом.
И ветвится вправо-влево
речка неустанно,
как бутылочное древо
нашей жизни странной.
Ты налево, я направо
головы морочим.
Я к тебе, моя отрава,
привязался очень.
И всё дальше от истока,
радости и грусти
нас несёт одним потоком.
Говорят, что к устью.
20-23 апреля 2012
Кашкайш
На горькую латынь стихи переведя,
испытывать судьбу отправился в набег.
Так пересохший лес напрасно ждет дождя.
Пускай хотя бы снег, холодный белый снег.
Лексический порог издревле стерегли
Траяновы валы – имперский оберег.
Метели замели забытый край земли.
И был один на всех - холодный белый снег.
Здесь погонял табун косноязычный гунн,
изматывал коней маневром обходным.
Но не пройти врагу, поводья на снегу,
ему пощады нет, как и его родным.
Траяновы валы – для варваров запрет.
Манящие миры. Мечты, по существу.
Но разминулся с ним на тыщу с лишним лет -
читателем моим, примкнувшим к большинству.
Обугленный пролом. Заснежен окоём.
Спасение моё - поэзия чиста.
Она вернулась в дом, мой разоренный дом
и мертвым языком наполнила уста.
14-18 декабря 2011 г.
У стихов волшебная сцепка.
И тогда уже головы кругом,
когда буквы, обнявшись крепко,
начинают любить друг друга.
И тогда уж мы сердцем с ними.
А расчувствуемся – навзрыд.
И гори она пламенем синим
иерархия – алфавит.
Если буква сольется с буквой,
рифмы выровняв заподлицо,
это Бог простирает, друг мой.
обнимающих рук кольцо.
В каждой букве под оболочкой
тлеют угли его огня,
красотою удачной строчки
в несказуемое маня.
30 апреля 2011
Одесса
Это боязнь закрытых пространств. Я с ней знаком.
Страх скорлупы родовой с годами острей.
Если мне спать, - конечно, с открытым окном.
Если мне жить, - так лучше бы без дверей.
Это озноб закрытых пространств, стен, потолков,
скудных квадратов квартирных, отмерянных свыше.
Дед ещё помнил, когда сквозняки Соловков
воздух студили для целой страны, как кондишн.
Это невольничья память, как спазм горловой,
генный испуг, что с веками ещё не заглох.
Это сигналы скорлупки моей родовой,
проба пространства для жизни - на выдох и вдох.
8 – 26 апреля 2011
Эдинбург – Одесса
Перегружена память у старших.
Мегабайтам грозит сокращенье.
И зачистка файлов уставших –
это то же грехов отпущенье.
Позабыть бы, не тратить нервы,
что терзало меня до поры:
кого я обижал, во-первых,
кто меня обижал, во-вторых.
И отправлюсь куда далече,
жаждой странствий опять влеком.
А наступит срок, его встречу
улыбающимся стариком.
23 апреля 2011 г.
Одесса
Мы мчимся по трассе. Кто там, догоняйте, а ну-ка.
Напор лошадей под капотом удержим с трудом.
Блуждающий дождик отсыплет нам порцию звуков,
всю капельность мира явив на стекле лобовом.
А рядом долиной Вахау, теченье ускорив,
изведав не раз виноградной лозы нагоняй,
с буксирами, баржами, яхтами в давнишнем споре,
всю капельность мира в себя собирает Дунай.
Мы мчимся по трассе от зелени воздуха пьяны.
Бугрится Дунай среди замков, исполненных тайн.
А дальше - как чудо, как в капле воды — океаны,
всю сказочность мира плеснёт городок Дюренштайн.
И что наши ахи в сравненье с самими веками,
когда понимаешь — у жизни другая цена:
окошко с багряной геранью, обветренный камень,
жужжанье осы на столе и стаканчик вина.
31 мая — 1 июня 2010
Дюренштайн
Я бы засыпал Советский Союз песком.
Ветром пустыни — до самых кремлёвских звёзд.
Пусть бы осталось хоть что-нибудь на потом
от мира, в котором я родился и рос.
От мира абсурдов, в котором давали жрецы
уроки безбожия — где это слыхано, видано?
И ритуальные тексты читали почти мертвецы
на мавзолее усопшего старшего идола.
Мира зелёных лужаек поверх безымянных могил,
где мы гоняли в футбол, я отцовские кеды донашивал.
Мира, в котором я, может, и счастливо б жил,
если бы думал поменьше, о лишнем не спрашивал.
Я бы засыпал Советский Союз песком,
так же как память свою, что болит и поныне.
Пусть бы осталось хоть что-нибудь на потом,
может, раскопки, а может, мираж в пустыне.
27 ноября — 4 декабря 2010
Хургада - Одесса
Нил — это зелёный Африки сок, отжатый пустыней
в асуанскую чашу по гранитный её ободок.
Это течение жизни, пока она не остынет.
В долине царей и в жару погребальный сквозит холодок.
Это огромный соблазн отправиться против течения
мимо белых фелюг, гранитных порогов и выше
в первобытную тьму, где рождается жизни сгущенье.
Я ведь тоже, птенец человечий, из Африки вышел.
Мимо дивных руин, позабывших своё назначенье.
У древнейших из древностей тоже быть должен исток.
А навстречу плывёт, наливаясь закатным свеченьем,
мой бумажный кораблик из детства, газетный листок.
24-25 ноября 2010
Асуан - Хургада
На далёких на Сейшелах
под развесистым бананом
завязали отношенья
параллель с меридианом.
И путёвки те в рассрочку —
туристический каприз.
И далось же в этой точке
им негаданно сойтись.
В этой точке
жарки ночки,
крепок грог
и сладок сок.
В этой точке
на песочке
завязали узелок.
А поблизости в Рязани
видим ту же канитель.
Но другой меридианин
и другая параллель.
От Москвы до Магадана,
от Орла до Коктебеля
вертикаль меридианов
оплетают параллели.
Горизонтами обужены,
но инстинктами крепки,
спозаранку, после ужина
вяжут, вяжут узелки.
Как в авоське вся планета.
Озадачены весьма,
мы гадаем о секретах
узелкового письма.
Ноябрь 2009
Одесса
Если не знали любви, в сердце Гранады не суйтесь.
Злое молчанье земли сторожит под оливами супесь.
Страсти зелёный побег обращается чёрной маслиной.
Едкая горечь измен присыпана красною глиной.
Если не знали любви, бедное сердце прогоркло.
Злое молчанье земли сторожит под оливами Лорка.
Как уберечь от судьбы? Даже поэты не в силах.
Горьки оливы твои. Эй, Федерико Гарсия.
Злое молчанье земли сторожу вот и я под гранатом.
Красные зёрна зари расщепляю за атомом атом.
Красные зёрна зари падают в вешние струи.
Кровотеченье земли пальцами я нарисую.
Если не знали любви, тихо заплачет гитара.
Звонкие воды струит под Аль Касабою Дарро.
Мерный гитарный прибой – горькое кардиосредство.
Это как к Богу домой,
это как мама и детство.
24 - 25 февраля 2009
Севилья - Гранада
Природе ль не чужды потуги
являть нам черты человечьи:
предгорий - надбровные дуги,
предместий - покатые плечи?
Всё сходство находим мы сами,
зеркалим без тени смущенья,
чтоб где-нибудь под небесами
увидеть своё отраженье.
В извечном предчувствии чуда
мы ищем родные приметы.
И нехотя, из-под спуда
в ответ нам зеркалят предметы.
Предгорий нахмурятся брови
предзимним тревожным предвестьем.
У озера над изголовьем
расправятся плечи предместий.
Представлены будто к награде,
склонилися ветлы по трое.
Предшествуя снегопадам,
дожди как в прощальном запое.
Предательски брякает дверца,
скриплю по ступеням всё выше,
и эхо смущенного сердца,
хоть слышу, но тише и тише.
19 сентября 2010
Листья жухнут на морозе,
и недолог их побег.
Где ты, озимь? Где ты, озимь,
уходящая под снег?
Листья жухнут, с веток рвутся,
жизнь их, видно истекла.
Им не суждено проснуться
под веснушками тепла.
Мы у осени попросим
хоть берложий, да ночлег.
Где ты, озимь? Где ты, озимь,
уходящая под снег?
Эти слёзы на морозе,
как поминки каждый год.
Где ты, озимь? Где ты, озимь?
Где спасительный исход?
16 сентября 2010
Жизнь измельчала в крошево.
В душе — слова без словника.
И погружаясь в прошлое
ступенями Дубровника,
по лестницам, овеянным
тысячелетней славою,
я сам себя осмеивал,
увы, что мелко плаваю.
Не верю ни в количество
ни в качество посеянного.
Язык — моё язычество.
Но ересь не спасение.
И погружаясь в прошлое,
где ересь путь на плаху,
я чувствовал, что тошно мне
в тени святого Влахо.
В тени того, что пройдено,
чему мы слепо вторили.
Но расслоилась Родина
морщинами истории.
И рухнули империи.
Приоритеты — нациям
от родников Мингрелии
до берегов Далмации.
А пролежни истории
в Дубровнике незримы.
Их признаки истерли
ногами пилигримы.
Как белые каменья,
обтесанные ровненько,
кладу стихотворенье
за стенами Дубровника.
Где рифмы — безглагольные,
хорватки — черноглавые.
Напомнил город боль мою.
В его тени я плаваю.
Май 2010
Дубровник
Чтобы в Венгрию влюбиться,
напролом, без церемоний,
лучше в Эгере напиться,
чем трезветь на Балатоне.
От вина никто не помер.
Может, где-то невзначай.
Наливай «Эгри Быковер»,
распугавший янычар*.
Лучше в Эгере с бокалом
быть с народом, что попроще.
Вместе разбудить вокалом
пьяным рыночную площадь.
Побрататься со шпаною,
и скандалы навлекая,
убежать с чужой женою
за бутылкою «Токая».
Чтобы в лица эти влиться,
в этот праздник, в это лето,
лучше в Эгере напиться
и уснуть под минаретом.
Эй, даёшь «Эгри Быковер»,
он опять не подкачал.
От вина никто не помер.
Может, где-то невзначай.
*В 1552 г . 80-тысячная турецкая армия не сумела взять Эгер. Турки шептались, что стойкость защитников вызвана тем, что они пьют бычью кровь. А это было местное вино, названное с тех пор «эгерской бычьей кровью».
Декабрь 2009
Бедный Кант закручинился не впервой -
не разгаданы тайны века:
море звёзд над седою его головой
и моральный закон человека.
Человек — это я. И опять на мели.
Что-то помню про Кантов закон.
Но сегодня сосущая влага земли
так и тянет меня под уклон.
Под уклоном провал, там сухая трава,
проседанье моральных основ.
Пыль щекочет гортань, и смешлив сеновал,
и несвязны зародыши слов.
Мудрый Кант не ушёл от всеобщей хулы.
Он использовал метод простой:
крепким градусом мерял паденья углы,
а размеры души — высотой.
О размерах души я и сам наплету,
благо, мистика сердце моё не скребла.
Только ты говорила: «Таит высоту
лишь подъёмная сила тепла».
Это правда, сбегал я в приморский сквер,
твоё имя учил и твердил на лету.
Как стартующий в небо смешной монгольфьер,
ощущая впервые в себе высоту.
29-30 мая 2010
Оломоуц — Чешский Крумлов
Это ли не странно:
как во время оно
липовым дурманом
вся полна Верона.
И по три Джульетты
с неизменным пылом
под балкон приветы
посылают милым.
Фотокамер вспышки,
толкотня всечасно,
пышки и худышки
страстны и прекрасны.
Но ведь это липа,
но ведь это сказки.
Всё придумал лихо
шелкопёр британский.
Так вот не по праву
и несёт Верону
мировая слава
города с балконом.
6 - 13 июня 2010
Верона - Одесса
После давешнего страха
в забытье еще страна.
Но надраивает бляхи
припогонная шпана.
У неё опять обнова —
золоченое шитьё.
И накатывает снова
челобитное житьё.
Не земля, а полигоны
для чиновничьей юрбы.
И двуличие - в законе
как двуглавые гербы.
Вновь на шёпот переходы -
кто кому когда занёс.
А у них проблемы вроде -
барахлит ещё донос.
И просвета ждать ли боле,
сколь челом кому не бей?
Пересвета нету в поле.
На кобыле - Челубей.
У меня ж своя забота -
чую всей спиной загон,
но умри, не гнется что-то,
не работает поклон.
И не то, чтоб дух свободы
в межреберье вдруг пророс.
Пофигизм, скорее. Годы.
Или остеохондроз.
Может, выучился, братцы,
по блатному по уму
ничего-то не бояться,
и не верить ничему.
Сентябрь 2009 — июль 2010
Одесса
Ни в папахах, ни в погонах
никого я не виню.
Просто мясо полигонов
записали нам в меню.
Издревле божились дружно
за ценой не постоять.
Если для победы нужно,
и народ пошинковать.
Рассчитайсь, второй кто, первый.
Сообща покормим вшей.
Эй, распухшие консервы
в три наката блиндажей.
До монголов, после ига
мы не жили без войны.
И поваренная книга
как история страны.
20-21 февраля 2010 г.
«Смысл от слов отлетает,
и стелется комнатой дым»
Ольга Ильницкая
Мы ходим по толстому, гулкому льду
житейского смысла.
А кто ненароком пропал на ходу –
вовеки и присно.
Но ходики тикали-тикали и
ходить перестали.
Споткнулся – глядят на меня, как мои,
глаза из проталин.
А может, рыбина, почуяв беду,
в меня поглядела.
Бессмысленный взгляд заморожен во льду.
Какое ей дело?!
Мы ходим по тонкому звонкому льду,
а бездна таится.
Словарный запас – как последний редут,
но слово слоится.
Но слово слезится, лишь только тепла
почует отраду.
И вот уже жизнь не туда потекла,
куда бы ей надо.
Еще подсыпает под ноги народ
резоны. Но мысли
словами слоятся, и вот – ледоход.
И мир обессмыслен.
23 февраля 2009
Севилья
В час, когда накроет горе,
это горькая отрада:
патриаршее подворье
православного Белграда.
Благость заоконная,
святость заиконная.
Вязаная буковка,
голубая луковка.
Лики - моего народа,
стены - ангельские битвы.
Память Белого исхода
растревожена молитвой.
Кто сегодня не знаком
с адмиралом Колчаком?
В каком нынче ранге
здесь почивший Врангель?
Тянет гарью катастрофы
от ГБ и до гестапо.
Это русская Голгофа
называется этапом.
Мы кричим: «Славяне – братья!»
Поцелуй и снова драка.
Это русское проклятье -
погубить, потом лишь плакать.
Это русское веселье
в грязь, вразнос во время тризны.
Это русское похмелье -
называется отчизной.
А когда накатит горе,
и спасенье лишь в смиренье...
Патриаршее подворье,
запах зябнущей сирени.
Поговорили
Эфир, в котором блуждают радиоволны, -стихия загадочная и непредсказуемая. Минуту назад ваш коллега по экипажу выходил из радиорубки, спокойно потолковав о том о сем со своей роднёй за тридевять земель, и вот уже эфир хрипит и булькает, и начальник радиостанции Ступень, посмотрев неуверенно сначала на второго помощника Ткаченко, потом на меня, протягивает трубку:
- Кажется, это вас.
- Алло, - кричу жене, - ты меня слышишиь?
- Слушу, - доносится эхо.
- Как дети? - решил урвать хоть самое главное. _ Дети как? Что-что?
- Она говорит, что нормально, - помогает телефонистка. - Говорит, что вы её родненький зайчик.
- Что-что?
- Зайчик родненький.
- Что-что?
- Говорит, что любит.
- Что-что?
Выхожу расстроенный в коридор, где мается в ожидании связи Ткаченко, и развожу руками:
- Не понял даже, с кем говорил.
- Что-что? - подскакивает Ткваченко. - А вы, часом, не с моей женой говорили?
- Не знаю, - неуверенно пожимаю плечами. - Сказала, что любит.
- Любит? - прищуривается Ткаченко.
- Что с детьми нормально.
- С детьми во множественном числе?
- Во множественном.
- Слава те господи, - значит, не моя.
***
Отношения старпома с эмиграцией
- Гуляли мы с ребятами по славному городу Антверпену, - рассказывает старпом Люблинский. - Защли в какой-то магазинчик.Сидит там такой симпатичный старичок-хозяин и газету читает. Оторвал взгляд от газеты - и на чистейшем русском языке спрашивает: "Никак русские?" "Да" - обрадовались мы земляку. А он побагровел: "Во-он отсюда!".
***
Вочмен
Вочмен в переводе с английского - человек, который следит ("воч"), сторожит. Попросту - сторож.
На рейдовой стоянке в Суэцкой бухте вочмен-египтянин в ожидании своего катера томится у парадного трапа.
- Ты комиссар - повернул ко мне свое высушенное солнцем и годами морщинистое лицо.
Я попытался объснить, что на теплоходе нет помполита, но вочмен неодобрительно замотал головой:
- Плохо, комиссар. Зачем обманывать? Я старый, вижу, - перевел взгляд с моих очков на блокнот с ручкой, торчащий из кармана. - Болгары уже нет комиссар, румыны - нет, одни русские. Зачем?
- Что зачем?
- Моряк хочет девочка, а ты - нельзя. Моряк хочет менять вещь, ченч, а ты - нельзя. Моряк гулять - опять нельзя. То нельзя, всё нельзя - зачем? Зачем ты это делать?
- Что делать?
- Ходить, следить, писать... Хе, - улыбнулся вдруг египтянин, обнажив желтые кривые зубы. - Ты тоже вочмен. Я вочмен. Я воч хорошо. Ты воч плохо. Ай-ай-ай, ты будет бедный.
- Почему?
Старик стёр ладонью улыбку с сухих тонких губ, наклонился поближе и шепотом:
- Потому. Аллах тоже воч.
Кто по букве, кто про слогу,
кто придумал изначально -
горожане Ульма - Богу
пишут в храме кафедральном.
Нарасхват карандаши.
Стенды с письмами-листками.
С обмиранием души
опускаю лист на камень.
Много ль нам ещё на свете?
Пусть подольше довелось бы.
Рядом друг у друга дети
переписывают просьбы.
4 июня 2010
Отправляемся вслед за Колумбом. Севильский швартов
уже знал о безумной, абсурдной округлости мира.
Вверх ногами Вест-Индия? К этому я не готов:
комментировать ересь, омытую водами Гвадалквивира.
Только что мои страхи, здесь правил Колумбов задор,
его ярость бессильная — вдруг и действительно будет.
И свершилося чудо, а следом донос, приговор.
Словом, все как обычно, на то они грешные люди.
Отправляемся вслед. Растопырил ключицы собор.
Короли-великаны несут под абсидами мощи.
Он лишь прах. Он безумец, несущий мечтательный вздор.
С ним — круглее земля, без него она проще и площе.
Отправляемся вслед. Над Севильей зарделся закат.
Мы плывем по теченью, безумной округлости не замечая.
Закругляется жизнь, изгибается время. Назад?
И мы кормим Колумбовых, нет, доколумбовых чаек.
24 февраля 2009 г.
Севилья
Я в сумрак вхожу, он — в меня. Витражами изрыта
соборная тьма, поклонись и молитвы верши.
Проемами арок крестовых насквозь перевиты
цветные потёмки какой-то великой души.
Строитель не просто работал, он жизнь свою грешню
пытался безумным трудом искупить, но не смог.
Так дети торопятся сладить получше скворешню -
а вдруг прилетит и поселится маленький Бог.
1 июня 2010
Линц
Жизнь так прекрасна. I love you.
И шрифт и опечатки.
И я ловлю её, ловлю
остатками сетчатки.
На всех страницах раструблю,
в любой формат оправлю.
И я люблю её, люблю,
хоть вёрстку не исправлю.
Всё было свёрстано давно.
И раб читает бегло,
хоть букв мышиное зерно
ещё не знало кегля.
Всё было свёрстано вперёд.
Я среди строчек вырос.
И попадал я в переплёт -
в пергамент и папирус.
Я вдаль офсетного листа
заплыл подобно Ною,
чтобы всё время наверстать,
прожитое не мною.
Я все мгновенья в точку сжал.
Арбат прорезал Трою.
Иоганн Кеплер хохотал
над чёрною дырою.
И здесь царил торговый люд,
валютные мистерии,
где буквы оптом продают
и на развес - империи.
Пусть будет так. Я в жизнь влюблен.
Иллюзий не питаю.
И безысходность всех времен
глотаю и глотаю.
Барселона.
Ноябрь 2009
Рассудку вопреки,
обычные слова
течение реки
вправляет в рукава.
А где мы на мели, -
увидят чудный брод.
В кружении земли -
любви водоворот.
В смущении мужчин,
прикрывших седину, -
умение плотин
принять на грудь волну.
Обычные слова.
Магический отсвет.
Сунь реку в рукава -
и грусти вроде нет.
Какой-то вялый бред.
Но оторопь берёт.
И вы глядите вслед
мерцанью талых вод.
Рыжеют острова.
Осока там по грудь.
Обычные слова.
А вот - не продохнуть.
23 февраля 2010
Не сулила пощады
простым ротозеям
инсталляция ада
в севильском музее.
Потому что весь день,
исключая сиесту,
стерегла его донна
Лусия Селеста.
Изъяснялась Лусия
несколько странно:
"Из России? Россия
и прочие страны -
это вещи пустые,
в аду им не место,
а вот души простые
или даже Селеста
очень могут попасть,
хоть и в праздник пасхальный.
Ведь у Бога есть власть,
а грехи персональны.
Измерять, правда, сложно,
насколько вы грешны.
Шум и гам, неотложка,
родня безутешна...".
И прищуривши веки,
вдруг вздохнула Лусия:
"Бог всегда в человеке?
Очень больно в России?
Рай - безгрешным отрада.
Но страшней в этом мире
инсталляция ада
в каждой квартире".
И тогда потрясённо
мы у донны спросили:
"Вы, наверно, не донна,
вы Санта Лусия?".
И в аду, на ходу
услыхали ответ:
"Not yet!".*
________________________
*Not yet - ещё нет (англ.).
27 февраля -1 марта 2009
Толедо - Мадрид