Я — русская, и, хоть давно живу
в Германии,
Орёл — двуглавый*, как у вас,
на паспорте моём!
"Ответ эмигрантки"
(Е. Йост-Есюнина)
Подъём на третий этаж стал как-то отнимать многовато сил. Одышка, пульс
такой, что сердце, кажется, вот-вот выскочит из горла...
— Доктор, всё это началось после того, как я переболела ковидом.
— Ой, фрау Берг, вы слишком мнительны! Я на сто процентов уверена, что у
вас всё в порядке. Просто нервы, — и уже в адрес своей помощницы: —
Женя, сделай, битте, ЭКГ фрау Берг.
Это когда-то ЭКГ была долгой процедурой чуть ли не с полным обнажением
пациента, а сейчас — "делов-то — пять минут", как говорил когда-то сосед
по саратовской даче. Самое главное, чтобы колготок не было, иначе
придётся снимать джинсы. А это, как вы понимаете, уже почти квест, если
говорить современными словечками.
Через эти самые пять минут доктор проявила подозрительную активность,
забегав по коридорам праксиса и надолго зависая на телефоне, ведя с
кем-то оживлённые переговоры. Ещё через десять минут, упорно
рассматривая на мониторе компьютера зигзаги кардиограммы, голосом
экстрасенса или психолога, старающегося успокоить пациента, она
размеренно инструктировала.
— Фрау Берг, вот вам направление в клинику. Там находится
кардиологический центр. Я договорилась, вас там примут. Возможно, вам
придётся долго ждать — они уплотнят очередь, чтобы высвободить "окно",
куда они смогут вас впихнуть без ущерба для других пациентов. Но пойти
нужно обязательно! Вас там ждут девятого мая!
Девятое мая! День Победы! Хотя она была из послевоенного поколения, этот
праздник был одним из главных даже здесь, в эмиграции. Да, в эмиграции.
Она русская до десятого колена, муж — поволжский немец. Куда было
деваться русским и немцам из Казахстана после распада страны?! И из
Казахстана гнали, особенно русских, и в России отнеслись настороженно и
даже где-то враждебно. И тоже, особенно к русским, причём сами же
русские — время было сложное: голодное, безденежное и безработное,
каждый приезжий был конкурентом в ситуации выживания. Уехали в Германию.
Оставаясь с Россией в сердце и с российским паспортом в кармане. Только
муж принял немецкое гражданство. И она, и дети остались россиянами,
каждый год с "мурашками" на коже отмечая День Победы, с гордостью
прикрепляя георгиевскую ленточку к лацкану воротника. Так было до 24
февраля 2022 года. СВО! Патологическая ненависть, русофобия и желание
уничтожения русских как нации и России как места обитания этой нации
достигли предела. Это был Рубикон. Германия, впав в амнезию и забыв, что
именно является фашизмом и кто именно этот фашизм придушил, запретила и
российский флаг, и георгиевскую ленточку. Даже песня "Катюша",
звучавшая прежде в День Победы из каждого авто выходцев из бывшего СССР,
тоже подпала под запрет, став вне закона. Увы, фашизм оказался именно
придушенным, не додушили его в далёком 1945.
И вот настал день визита в кардиоцентр. Девятое мая. День Победы! Врубив
на всю катушку свой ноут, фрау Берг открыла балконную дверь — пусть
слышат! "Этот День Победы-и-и, порохом пропа-а-ах..." — разносилось над
лужайкой во дворе. А что, нельзя, что ли? Запрет был только на
"Катюшу"!.. Про "День Победы" в новых запретах ничего сказано не было.
Не случись этого "Рубикона", не стала бы она даже пытаться лишний раз
напоминать немцам об их поражении — зачем? Они и так всё помнят. И для
них болезнены воспоминания об их поражении и нашей победе. Просто,
скрепя сердце, стиснули зубы и терпели почти восемьдесят лет. И они не
простили нам нашей победы. И перестали терпеть. Наверное, решили взять
реванш. Вот именно поэтому — потому что не простили и забыли, что такое
фашизм — фрау Берг и врубила на всю мощь тухмановский "День Победы".
Чтобы не расслаблялись в амнезии и напрягли-таки память.
Фрау Берг собиралась на приём: что там не так с её "пламенным
мотором"?.. Но не беспокойство по поводу здоровья занимало сейчас её
мысли — двум смертям не бывать, а одной никому ещё миновать не удалось.
Что бы там эти зигзаги ни показывали, куда бы кривая ни вела, умирать
она, конечно же, не собиралась. Во всяком случае... в ближайшие двадцать
лет, точно. Поэтому мозг в каком-то экстремальном режиме трудился в
поисках выхода из положения совсем по иному поводу: извилины
просчитывали варианты решения проблемы с такой родной, но ставшей
опальной георгиевской ленточкой. И вдруг... Эврика! Порывшись в
коробках, достала книгу — фрау Берг вспомнила, что в её творческом
активе есть публикация в альманахе, посвящённом теме Великой
Отечественной войны. Поперёк всей задней стороны обложки альманаха шла
широкая полоса георгиевской ленточки, а в середине — изображение Ордена
Отечественной войны!
До клиники было неблизко. Конечно, можно было добраться и автобусом, но,
намеренно выйдя изрядно загодя, она пошла пешком. Все сады и
палисадники утопали в сирени и магнолиях — май он и в Германии май! Но
ни тебе "Катюши" из машин, ни российских флагов... Запрет! Но плохо они
нас знают! За столько лет так о нас ничего и не поняли. А раз не поняли —
будем объяснять. Значит, "получи, фашист, гранату"!
Она шла по улицам города, гордо прижав к груди книгу с задней обложкой
на виду. Орден Отечественной войны и георгиевская ленточка на самом
серце. Некоторые прохожие оборачивались, некоторые — улыбались. Эти,
наверняка, из наших, русаки — здесь все "русаки", кто из бывшего СССР.
Они-то поняли, в чём заключался этот демарш с книгой! Фрау Берг на
всякий случай и "легендой" запаслась, это если вдруг полиция остановит:
иду, мол, к подруге, решила одолжить ей книгу "для почитать"!
Коронарография прошла как-то очень уж быстро. Дольше настраивала себя на эту процедуру.
— Фрау Берг, у меня для вас хорошая новость: сердце у вас в норме,
сердечная артерия очень чистая для вашего возраста, но... От природы
очень извилистая! И очень плотная, насыщенная кровь. Отсюда и некоторые
проблемы.
"Ну да, в наших жилах кровь, а не водица", — ехидненько глядя на врача, вспомнила про себя любимого Маяковского фрау Берг.
Домой она возвращалась в ещё лучшем настроении. Сердце билось ровно,
мощно, радостно. С обложки плотно прижатой книги Орден Отечественной
войны, обрамлённый георгиевской ленточкой, гордо сиял на её груди.
_____________
* На обложке немецкого паспорта тоже изображён орёл, но в отличие от российского он не двуглавый.
СПАС
Строй кипарисов, выстроившись вдоль дорожки чинно,
Благоухает от жары, как ладаном курится.
Откуда-то знакомый вида странного мужчина,
Из церкви выйдя, долго не перестаёт креститься.
Из-за деревьев церковь — словно луковиц головки,
Что сушатся под солнцем жарким на холстине.
В церковной лавке продаёт гайтаны и иконки
Старушка, шёлковым платком покрыв седины.
Я вспоминаю, как мучительно непросто было мне
Себя впервые знамением крестным осенить —
В от Бога напрочь открестившейся стране
Нас некому науке этой было научить.
Толпится в храме люд — здесь негде даже яблоку упасть,
Сошлись и съехались к вечерней службе прихожане.
Я в храм вхожу, и на меня взирает, не мигая, Спас.
Во взоре том укор. И боль. И веры ожиданье.
08.09.2014
I
Мелкий нудный дождь, похоже, прекращаться никак не хотел. Собственно,
это был даже не дождь, а какая-то водяная пыль. А может быть, просто
очень густой туман, уставший тащить по улицам, огибая дома и деревья,
всю эту влагу. Он из последних сил удерживал её, чтобы та не обрушилась
на город холодным проливным дождём.
От фар проезжавших редких маших влажный плотный воздух иногда коротко
вспыхивал опаловым светом. Всего на какой-то миг. И опять темнота.
Туман, словно вата, впитывал все звуки. Судя по всему, это было очень
кстати для одинокой фигуры, одетой во всё тёмное. По-воровски озираясь,
вдоль забора, сложенного из добротного отёсанного камня, быстро шла
женщина. Она прижимала к себе какой-то тёмный свёрток. Забор кончился.
Пройдя ещё немного по дорожке, женщина остановилась у подъезда,
мерцавшего сквозь туман тусклым ночным освещением. Оглянувшись опять по
сторонам, открыла небольшое оконце в стене. Положив в образовавшуюся
нишу свёрток, торопливо достала из-за пазухи конверт с надписью
"Камилла", подсунула его под свёрток. Всё! Дверца ниши стала медленно
закрываться. Будто почувствовав что-то, свёрток вдруг горько и обидно
всхлипнул, но женщина этого уже не слышала. Сначала нерешительно, но с
каждой секундой всё торопливее, словно боясь передумать, она удалялась в
туманную дождливую ночь.
Через тридцать секунд на пульте дежурного вспыхнул сигнал: в бокс положили младенца.
II
Холодно. Как холодно! Ночь. Улица пустынна. Даже хозяев, выгуливающих
своих мопсиков и чихуахуашек, терьеров и даже "дворян", нет. Хорошие
хозяева у пёсиков! Ветер швыряет в лицо холодные брызги дождя, словно
сама природа хочет привести её в чувство. Действительно, сама она себя
не чувствовала никак. Какое-то состояние спячки. Но только внутренне. На
самом деле она очень торопилась завершить задуманное, к чему
подготовилась заранее. И вот оно, заветное оконце, благодаря которому
решатся все её жизненные проблемы, препятствующие карабканью к
счастливой беззаботной жизни.
Открыв то ли окошко, то ли, скорее, дверцу, она, приподняв уголок не по
погоде и времени года тонкого одеяльца, в последний раз посмотрела на
сморщенное красное личико и положила свёрток в тёплую мягкую нишу.
Сверху — заранее припасённый хорошо запечатанный, практически,
опломбированный пакет. Ну вот и всё! Отсчёт пошёл.
Тридцать...
Двадцать девять... Сердце её бешенно колотилось, словно у преступника
"на деле". Появилась мысль: "А кто я?! Я и есть преступница!"
Двадцать восемь... Вдруг вспомнилось, как она осознала себя. Ей было
года три... Приют, разные дети — белые, темнокожие, все за одним столом.
Взрослые говорили: "Дети, мы одна семья!" Уже позже она задумалась о
том, что в одной семье не может быть дня рождения сразу у нескольких
детей одновременно. У чёрненьких и у белых. Некоторые куда-то исчезали.
Оказывается, у них появлялась откуда-то семья. Вдруг. У неё так и не
появилась.
Двадцать... Ей четырнадцать. Впервые убежала. Курить-то она начала
давно, а вот пить... Пить и курить "травку" она впервые попробовала в
этот побег.
Восемнадцать... Ей пятнадцать... Первый мужчина... Да какой там
мужчина?! Обкуренный семнадцатилетний парень воспользовался ею прямо в
каком-то подвале.
Семнадцать... Работы нет. Иногда перебивалась "чёрным" заработком — помыть за кого-то подъезд, выгулять собаку...
Шестнадцать... Вот он: "принц на белом коне"! Любовь и всё такое прочее. "Принцу" двадцать пять. Тоже обкуренный.
Пятнадцать... "Вы беременны, нужно рожать, аборт делать поздно!"
Тринадцать... "У вас девочка, поздравляю!"
Двенадцать...
Меньше, чем за двадцать секунд перед глазами пролетела вся её пока такая
недолгая жизнь. Все семнадцать лет. Всего семнадцать лет...
Идти некуда. И всё же!..
Десять... "Нет! Нет и нет!.. Попробую! Справлюсь!"
В последний момент Камилла выдернула свёрток из окошка: "Малышка моя! Я с тобой!"
Сигнальная лампочка на пульте спокойно смотрела зелёным глазом.
И опять добровольцы, и вновь ополченцы,
И фашисты опять, пострешней, чем те немцы.
И из танков стрелять по свидомым не страшно,
И, сжимая кадык, их душить в рукопашном.
Все мосты сожжены и разбиты понтонные,
Не помчатся по ним поезда многотонные.
Нет границ героизму. Нет преграды для "Градов".
Только нам для Победы быть решительней надо.
Но последними в битве умрут не надежды.
Спешно Ангелы Встречные шьют героям одежды,
Что белее снегов ослепляют сиянием —
За Отечество павшим не нужны покаяния.
В панике зебра: "Где мой ребёнок?
Пропал, потерялся в саванне зебрёнок!"
В поисках все, и газели, и гну,
Даже жираф свою шею нагнул!
Плотно смыкаются травы саванны,
Ищут зебрёнка в траве павианы.
Как же его обнаружить непросто,
Похожего на переход пешеходный, в полоску!
Устроилось солнце на Килиманджаро,
Темнеет в саванне, охваченной жаром.
В ветвях баобабов ругаются птицы,
От птичьего крика саванне не спится.
И вдруг из кустов выбегает зебрёнок!
Нашёлся, нашёлся пропавший ребёнок!
Воскликнула зебра: "Ура, невредим!"
"Все зебры в полоску!" — сказал крокодил, —
Все зебры похожи! И все как один!
Откуда ты знаешь, что это твой сын?
Как можно не спутать, как можно узнать?!
Ведь здесь ошибётся любой! Даже мать!"
У зебры счастливой стал ласковым взгляд:
"Средь сотни других полосатых зебрят
Узнаю его! И твердить не устану:
Другого такого не сыщешь в саванне!"
"Та-а-ак, еще один пазл... А теперь — красненький", — за своим увлечением Он не замечал, что разговаривает сам с собой вслух. Время от времени он вытягивал вперед руку — любовался со стороны своим Творением.
Спиральки скручивались между собой и переливались всеми цветами: красный, синий, жёлтый... Осталось несколько деталек, которые было особенно трудно вставить в нужные пазы.
Он сосредоточился, со всей осторожностью вставил еще пару каких-то двухцветных палочек. Осталась одна деталька. Самая важная и самая трудная. Он нацелился деталькой на маленькие впадинки, расположенные друг против друга на двух спиральках.
"Ну-у-у... — прошептал он, — ещё чуть-чуть!.."
В этот момент всё содрогнулось, рука дёрнулась, что-то сдвинулось...
"Чёрт!" — ругнулся Он несвойственным Ему ругательством. Всё! Ряд идущих чередой двухцветных спиралек сместился. Немножко, совсем чуть-чуть. Менять что-либо было уже поздно. Нужно было или всё уничтожить, или оставить всё так, как получилось. Он оставил всё как есть. Такое случалось у него редко. Раз в сто лет.
Прошёл какой-то миг — всего девять месяцев.
Где-то там, на Земле, родился Гений.
Часто, страдая от поэтического бесплодия,
глаз никак не сомкнуть, хоть выколи их...
звуков ночных грохочет в мозгу рапсодия
и чувств так много на одну!.. Даже на десятерых...
Ну нет подходящих, никак не хватает слов:
берусь за перо — и бросаю опять в бессильности!
Не получается написать про любовь
то ли от чувств импотенции, то ли от инфантильности...
Наверное, потому и не случаются стихи вам, что люблю безмерно,
мне и вспоминать вас не надо —
помню круглосуточно и ежесекундно...
Мама, папа, память о вас не грусть — отрада! —
"Французы же закрепили и традиционность сочетания коньяка, как дижестива,
а именно, что он сочетается с тремя «С» — это шоколад (фр. chocolat),
кофе (фр. cafе) и сигара (фр. cigare)." ( Википедия )
Наварю покрепче кофе
С солью, сахаром и перцем
К коньяку в хрустальном штофе -
Пусть омоют раны в сердце.
Непроглядным чёрным слоем
Чашки дно в кофейной гуще.
Закружа'тся мысли роем,
И забьётся сердце пуще.
От судьбы, ко мне не милой,
Ждать змеиного укуса?..
Эх, сигару б закурила,
Жаль, её не знаю вкуса!
Вдруг случайно обнаружу
На фарфора тонких стенках
Сколком вологодских кружев
Пузырьки кофейной пенки.
Значит, всё не так уж мрачно
Мне назначено судьбою?!..
Выпью коньяка с собою,
Хрустну шоколадом смачно.
Наварю покрепче кофе
С солью, сахаром и перцем
К коньяку в хрустальном штофе -
Пусть омоют раны в сердце.
В кронах корабельных сосен
Ветра свист, как в такелаже.
Мимо их обходит осень,
Полыхнув осин плюмажем.
Переполненное ветром,
Словно спИнакер пузатый,
В плавании кругосветном
Облако спешит к закату.
На холма пологих склонах -
Роща резонансных елей.
Слышится им в ветра стонах
Грусть и плач виолончелей.
Отдадутся звуки болью
В стройных елей сердцевинах,
Источатся канифолью
Слёзы на коры морщинах.
Но порою снится соснам,
Что звучат оркестром струнным,
А у елей сны по вёснам -
Есть женщины, которые живут
Подобно тепличной орхидее,
Так их лелеют, холят, согревая
Душевной теплотой.
Себе же я сама напоминаю
Бонсай японский —
Ему корежат ствол.
И ветки.
А корни засыпают каменистой почвой —
Чтоб не казалась легкой жизнь.
Но тем ценней с годами этот карлик,
Любви лишенный и выстоявший в непогоду.
Так и я, как тот бонсай тысячелетний.
Я поэт.
Не подсолнух,
Не ресивер, настроенный на сателлит.
Не вратарь хоккейный,
ожидающий, сжавшись в комок, буллит.
Не хочу, напрягая слух,
Прислушиваться к жужжанью и
отбиваться от осенних назойливых мух.
Или ос, слетающихся на сироп стихов.
Я поэт, вольный ветер,
Во сне я летаю. Сказали — расту!
Смотрю с высоты на Земли красоту.
Вот дом наш и двор, и песочница наша,
Где лепит кулич для сестрёнки Наташа.
И мама мне машет, велит возвратиться,
Боится, что я упаду — я ж не птица!
Но как объяснить, что напрасны тревоги,
Что скучно за ручку идти по дороге?!
Зовут приключения, небо зовёт!
Наверное, нужно купить самолёт...
Хотя... Неспроста на спине две лопатки —
Там крылья растут! Вот решенье загадки!
Чтоб вырасти, крыльям нужны витамины:
Овсяная каша, кисель из малины,
Котлеты с пюре, огурцы и капуста.
Хоть всё это ем, за спиной моей пусто!
Я к зеркалу бегаю трижды на дню,
Замучил вопросом друзей и родню.
Но я не сдаюсь, отступать не хочу
Сейчас я усну... и опять полечу!
Словно крысы возле западни,
Наблюдают за попавшимся собратом,
Выжидают ночи напролёт и дни,
Опасаясь, не отравлена ль приманка ядом.
Не помогут, не поднимут клетки дверь.
Крысы смотрят, но хотя б не хают.
Да уж, точно, человек подлейший в мире зверь.
Даже крысы рядом "отдыхают".
Холод и ветер.
И озноб от вида кариатид,
Покрытых мурашками дождевых брызг
И изнывающих под тяжестью
Старого облупленного эркера.
Жаль их.
Складки хитонов,
Словно струи дождя
Стекают по мокрым,
Рябым от оспы времени телам.
Не прикрывают и не согревают.
Жаль их.
Плотно сомкнуты губы
В терпеливом смирении.
Незрячими глазами
Смотрят и не видят, как мне
Жаль их.
Мне тебя совсем уже не надо.
И не хочется навязывать себя.
Словно Млечный Путь лежит преграда,
Крови зов ничуть не мучает, трубя.
Много лет противилась свободе,
Наводила сквозь Вселенную мосты.
Слава богу, поумнела вроде,
Знаю, нас давно уж нет: есть я, есть ты...
Не пишу и не читаю повесть,
Как живёшь ты там в далёком далеке.
Странно, но не давит грузом совесть,
Путь оставшийся продолжу налегке.
Я уговорить себя сумела,
Но скребут когтями кошки на душе,
Вновь и вновь тревожит мысль несмело:
Вдруг с тобой мы не увидимся уже?
И волос долог мой, и некорOток ум,
На молоке обжегшись, остужаю воду,
Тяну, запрягшись, радостей и бед подводу
Сложившемуся бытию в угоду,
Но дни свои в тоске не волоку.
Раскрыв тяжёлый, как скрижаль, альбом,
Разглядываю лики чёрно-белые:
Вот пращуры - могилы их уже замшелые,
Вот мы, от молодости оголтелые -
Одни воспоминания о том.
Гадаю, будто стоя в стороне,
Глаза прищурив близоруко щёлками:
Что за красотка в сарафане шёлковом?
И в памяти лишь смех осколками
Звенит, напомнив мне же обо мне.
А где-то идёт война,
Лишь кажется, будто мимо.
Но это моя страна
Воюет со злом. Аритмия
Сжимает сердца в кулаке,
И пики строчит кардиограф.
Нет, это не вдалеке
Пишет судьбу биограф.
Это всё здесь и сейчас,
Кто словом, кто делом воюет
За будущее и за нас,
За внуков и землю родную.
Воюет и свято верит,
Смиряя сердец канонаду,
Что тучи над нами рассеит
Синхронный салют сотен "Градов".
И нимб золотой над Россией
В пробоине туч воссияет,
Да будут хранимы Мессией
Страна наша и россияне.
Споры хундзаев...
Все мнят о величии...
Слышал бы Басё!..
* * *
Спорим, и спорим
С собой и со всем миром,
Время транжиря...
Порой отступление
Равносильно победе.
* * *
Словотворчество —
Интересное дело,
Коль умеючи...
Если ж брода не знаешь,
Рискованно в воду лезть.
* * *
Фотография
Ещё чёрно-белая
И маленькая...
Возможно, кто-то вспомнит
Меня двадцатилетней…
* * *
С годами стал мне
Журавль неинтересен —
Пусть себе летит.
Догоняет синица
Улетевшую мечту.
* * *
Камень прибрежный
Из мест родных, где росла,
Лежит на столе.
Воздух ноздрями втяну —
Пахнет морем и детством.
* * *
Глажу любовно
Волной отшлифованный...
Всё, что осталось.
* * *
Танцует огонь
Над углями в мангале...
Дом вспоминаю,
Печь-голландку и папу —
Сидит у дверцы, курит…
* * *
Родительский день,
Могила родителей,
Где год не была...
Но я скоро приеду!
Расцвели ли ирисы?..
* * *
Вновь манит меня
Город, не ставший родным,
Лишь приютивший...
За оградой ирисы
Белые и чёрные…
* * *
То, что когда-то
И грехом не казалось,
Гложет и точит.
Лишь одно утешает:
Некому камни бросать.
* * *
Весь жизненный путь
В книге судеб расписан
По дням и часам...
Лишь на полях пометки
Сделаны чьей-то рукой.
* * *
Монстеры листья
Разбитыми сердцами...
Где-то здесь моё...
После ночного дождя
Засохший срезаю лист.
В город чужой, как в затерянный мир, осторожны шаги.
Здесь не ступала нога человека по имени Я.
В городе том обитают заклятые чьи-то враги,
И лучшие чьи-то соседствуют с ними мирно друзья.
Улицы катакомбами в полуденной темени
Замысловато извиваются, в них — крипты-дома.
Страх, словно дятел в лесу, всё бьёт и бьёт по темени,
Гонит сквозь пиктограмм криптограммы, липко сводя с ума.
Город большой в шуме автомобилей молчит, словно немой.
Или я оглохла от грохота тумана упавшего?..
Купила билет, в поезд с облегчением села. Еду домой!
На балконе настурций последних бутоны
журавлино-клювасты...
А в России на дачах, в садах и вазонах
разлохматились астры.
Вдоль дорог понемногу седеют берёзы —
у них золотые седины,
И по серому небу плывут облака,
как пО морю айсберги или по Волге льдины.
Крапп-мареной в околках
краплёны осины и клёны —
Осень мудрая тот ещё мастер граффити!
Годы, дни и минуты, и даже секунды —
пред судьбой непреклонны —
Вы куда, истекая из жизни, спешите?
Бесконечнее ночи, а дни
пролетают сверхзвучны.
Грусть и осень у русских в любых палестинах
всегда неразлучны.
Что ж весна затяжная нынче?
Что ж морозец шалит по ночам?
Лишь ворона ворону кличет -
Видно, визу не дали грачам...
А ведь здорово всё, хоть не знаю,
Сколько вёсен осталось мне
С благодарностью маяться в мае,
В затяжной, пусть в холодной, весне.
Постарел и устал мой Бог.
Поседела его борода.
Всех спасать он уже не мог,
И не помнить зла никогда.
Он не мстил ни за что никому —
Месть не входит в реестр Божьих дел,
Помогал вопреки всему,
Только всё имеет предел.
Убеждал всех и так и сяк,
Велеречий поток мелел,
И родник добрых слов иссяк,
А ругаться он не умел.
Слово действенно было вначале,
Но без толку слова без дел.
Кто ж Его утолит печали,
Кто построит новый придел*?
*Мистически придел представляет собой малый храм. Дело в том, что в
Православной Церкви существует правило, согласно которому на одном
престоле Литургия может быть совершена лишь один раз в сутки. Наличие в
храме нескольких приделов позволяет совершить две и более Литургии, что
особенно актуально, если у храма много прихожан.
Куплю билет, поеду в Плёс
На утренней заре,
Средь охры и белил берёз
В туманном октябре.
Ещё не склёванных рябин
В дали аллей-платформ
Мазками сочными кармин
Как будто семафор.
Вот лёгкий ветер всколыхнул
Тумана кисею,
Зелёный поздний лист мигнул,
Открыл мне колею.
Покроет купола лазурь
Тончайшая поталь,
В восторге уроню слезу
Я на мечты алтарь.
Раздул ненастье, как с цепи сорвавшись, ветер,
И сохнут на лице то ль слёзы, то ли морось.
А в небе, в проглянувшем ярком свете,
Мчат облака, всё набирая скорость.
Меж облаками лОскут шёлка лазурится,
То кобальтом мелькнёт, то цветом васильковым —
Сгрудились в стаю чьи-то счастья птицы,
В тревоге суетятся бестолково...
Волнуются, всё ищут поле для посадки,
Кружат, но не находят для гнёздовий места.
Взираем вверх — мечты о счастье сладки,
А счастью рядом с нами всюду тесно.
Но птиц лазурных приманить нам было нечем,
Прощально вскрикнув, улетело счастье прочь:
Пока приглядывались — опустился вечер,
Опомнились — укрыла землю ночь.
Окончен день, как мёд, тягучий,
Истёк на нет густым нардеком.
Хурмой надкушенною терпкой
Скатилось разом солнце в тучу.
Сеть проводов не удержала,
Скатилось солнце-плод в прореху,
Беззвучно за холмом упало,
Ни грома не родив, ни эха...
И в гуще зарева вечернего
Увязли шум и звуки строек,
Стал город в сумрачном свечении,
Как негатив, графично строен.
Курятся, паром извергаясь,
Гиперболоиды градирные,
И кранов шеи лебединые
Друг к другу тянутся, ласкаясь.
Старый дом из тёмных брёвен,
Деревянный тротуар,
Летний вечер тих и томен,
Ночь закуталась в муар.
Оркестровым метрономом
Колотушки сторожей,
Где-то высоко над домом
Писк встревоженных стрижей.
Шляпа дымчатого фетра
На стареющей Луне,
Чуть колышется от ветра
Задергушка на окне.
Слышен стук копыт коровы,
Скрип несмазанных ворот...
Кружку молока парного
Тётя Руфа принесёт.
Запах сена из сарая —
Сенокосная пора,
И под утро засыпаю
Под жужжанье комара.
Вспомнить всё через полвека
Так приятно и легко...
И бежит за человеком
Детство... где-то далеко.
Натяну на подрамник холст,
Да побольше — ну что мелочиться!
И сюжет совершенно прост:
Лес и луг, небо синее чисто...
А за лесом вершины гор!..
Все в снегу, высокИ — небо ниже,
Горных рек оглушающий хор
И восход апельсиново-рыжий.
О гранит неприступных скал,
Споря, бьётся, тревожится море.
Тёплый бриз бунтарей приласкал —
Скал и моря утихли споры.
Вот и ночь, смотрит оком Луна
В моря гладь, наглядеться не может,
Пробежится по лёгким волнам
И упрётся в скалистый порожек...
Ну а звёзды?! Их все и не счесть!
Их рука рисовать устала!
Мне за жизнь это всё не успеть!
Узок холст... да и красок мало.
То ль всё наладилось в жизни
И нет никаких потрясений?
В планах нет места тризне
В день заунывный осенний.
Индифферентно бреду,
Минуя ухабы и кочки,
Не просыпаюсь в бреду
Мысль записать на листочке.
Пресные снятся слова,
От красот не впадаю в ступор:
В деревьях я вижу дрова,
И видеть иное — глупо...
Вроде бы радостный факт —
Жизнь, наконец, устоялась,
Но... Где б одолжить напрокат
Прежних тех дней... окаянность?!
Как незаметно в нашу жизнь вступает осень!
Не та, что за окном, а та, в душе.
Становится бледнее неба просинь,
И пенье птиц не слышится уже,
Хоть и в лазури небо,
И пенье то же...
Вот на висках уже легли зимы седины,
Со свистом сани катятся с горы,
И перекинут календарь за середину
Листов, не облетевших до поры...
Всё это не впервые,
Но повторится ль ?..
И сердце, чувствуешь, не бьётся в клетке птичкой,
Жиреет бройлерным цыплёнком на шесте,
И в венах кровь - подкрашенной водичкой
Струится не спеша, плетётся где-то там, в хвосте...
И не волнуется ничем,
Не согревает...
Не страшно, что забыты перезвоны лета,
Что осени прозрачность так ясна,
И даже, что зимы всё явственней приметы...
Лишь грусть: не возвращается весна!
Теперь лишь осень, осень...
И зимы безмолвье.
Ну что ж, Ты видишь дело рук своих,
Молчишь, не гневаешься — гнев Твой стих?
Живём, чтоб пред Твоим судом предстать в последнем покаянии.
Воздастся по делам, но в меру ль наказание?
Не с Твоего ль благословенья стали лысы?
Как змеи, мудрые, глупы как пробка и хитры как лисы?
Всё что творим — творим с Твоей подачи,
И, значит, только так могло быть, и никак иначе!
Растёт и множится овец электорат,
Но этому, наверно, Ты и сам не рад?
Желал ли, чтобы церкви лицемерами кишели?
Чтоб проповедников орда
числом поболее, ценою подешевле?
Из эры в эру, из неверья в веру,
И вновь в неверие, и так из века в век...
Уверен, не ошибся Ты ни разу, выбрав меру?
Ведь в половину всё-таки Ты тоже человек?
Как труден путь до перевала!..
Не тает иней на висках.
Совсем немного до привала,
Цель зрима и уже близка.
Как спуск тяжёл! Груз давит плечи.
И в каждом выдохе — душа.
И рвётся крик, и крикнуть нечем,
И камни из-под ног, шурша...
Но скоро будет путь окончен,
Накроет тишина волной.
Надеюсь, каждый шаг был точен,
Прочны страховочные точки
Для восходящих вслед за мной.
Когда согнали русских, унижая, с мест насиженных
Те, кто веками под крылом России получал защиту и приют,
Вы, сами русские, не приняли тогда в России изгнанных,
Твердили, что никто не звал нас и нигде не ждут.
При каждом подходящем иль не очень случае
Шипели вслед, недобро щуря взгляд,
Как будто, пришлые, мы отбирали ваше лучшее,
И вы кричали дружно, чтоб "валили все назад".
Гонимым отовсюду, нам в России места не было.
Мы ни у места оказались, ни у дел.
Ох, сколько русских нас тогда уехало —
Терпению и силе духа есть предел!
Колбасной вы мою назвали эмиграцию?
Мол, бросили Россию в трудный час?
Разъехались по Штатам и по Франциям?..
А что вы знаете про цену тех "колбас"?
Под бой курантов первый тост наш за России процветание,
И дружно гимн России в праздники поём.
Я — русская, и, хоть давно живу в Германии,
Орёл — двуглавый*, как у вас, на паспорте моём!
* Немецкий заграничный паспорт имеет тоже красную обложку и тоже с изображением орла, но не двуглавого.
Ошибки, нами глупо совершённые вчера,
Надеемся отретушировать в грядущем завтра.
Немудрые, мы коротаем нервно вечера
И, в ожиданьи мудрости,
Съедаем утром торопливо завтрак.
Но к вечеру всё так же цель благая далека,
Бессмысленна, как за своим хвостом кота погоня,
И, будто бы в кино про бесконечный день сурка,
Проснувшись по будильнику,
Мы попадаем вновь и вновь в сегодня.
Нащупав влажное тепло
И солнца луч, нацеленный в прореху кроны,
словно лазер,
Сквозь толщу жёсткой кожуры
Пробьётся хрупкий белый корень.
Потом другой.
Проросток укрепится в родной земле.
И вспомнит,
Что он — не исковерканный капризами чужими бонсай.
Он, как и миллионы предков и сородичей вокруг,
Могучий крепкий дуб,
Годам и бурям неподвластный.
Память о стойкости своей и рода
Надёжно сохранит в листве, в коре, в корнях,
И передаст, когда его поспеет семя,
Чтоб повторилось всё.
Но для проростка главное — не стать бонсаем.
... а у нас снег!
Почти по "Онегину"!
Только не третьего, а второго*...
Сразу глуше на улице смех
И освещения слишком много ночного.
А мы и не ждали зимы,
Ни мы, ни природа.
Ну вот такие уж мы,
Не всякая по душе погода!
Нам нравилась осень и осень,
Трава зелёная, и кое-где даже розы...
И всё надеялись очень,
Что мимо пройдут и снег, и морозы.
Розы-морозы... знаю-знаю,
Такая банальная рифма!..
Но даже природа, как замечаю,
Не всегда придерживается алгоритма**.
* Почти по "Онегину"!
Только не третьего, а второго*... — имеются в
виду строчки из романа "Евгений Онегин"
А.С. Пушкина:
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь.
Вы выбираете из всех
Красоток для любых утех.
Так выбирают скакунов —
От цвета грив и до подков.
Оъём груди, длина бедра —
Не важно, дура иль мудра.
Таким индефферентен Прадо.
Вот "PRADA" — это то, что надо!
Бриллианты, шарф Луи Виттон
И лимузин "под шарфик", в тон.
Массажи, фитнесс, спа-салон,
Рублей и долларов рулон —
Готовы MASTERCARD и VISA
К оплате каждого каприза.
Но вот наскучила "кобылка" —
Не бьётся больше сердце пылко.
Да и силёнок маловато,
Чтоб выглядеть молодцевато.
И станут чаще совещания,
Скупее станут обещания.
И сон на офисном диване,
И валидол в грудном кармане.
И вспомнится в ночи бессонной
"Хрущёвка"... и соседка Соня.
От носа косяком журавлиным вода -
плыву по каналам Брюгге в прогулочной лодке,
и хочется вновь возвращаться сюда иногда,
и воспоминания о Ленинграде комом застряли в глотке.
Возможно, честь наречения выстрадана Петром -
вряд ли был другой такой радетель о России, -
но всё чаще и чаще думаю о том,
что Ленинград для меня и роднее, и красивее.
Чугун решёток на Фонтанке невесом -
никак не тонет в маслянисто-свинцовой Лете,
напоминает схему в журнале по вязанию крючком,
узнаваемую и в Старом, и в Новом Свете...
Пальмира Севера, Питер, Санкт-Петербург...
Но вспоминаю себя ту, двадцатилетнюю,
и щёлкает проснувшейся памяти тумблер вдруг...
Нет, всё-таки Ленинград город моего поколения!
Прошёл по касательной, но
Когда, отяжелев, сомкнутся веки,
Свой бег утихомирят мыслей реки,
И облаками воспарят, и станут снами
О том, что было, есть и будет с нами.
Луна блазнит желтеющим бананом...
Но утром сны окажутся обманом,
И, жизни не успев осуществить программу,
Рассыпятся на точки голограммы.
Смешаются осколки дней и жизней,
Но хаос этот так безукоризнен,
Как может быть безукоризнен только космос,
В душе рождая восхищенья возглас.
И в этот миг про вечность вспоминая,
Пытаемся решить задачу Кая.
Ах, сколько вечностей слагают бесконечность!..
Но в льдинки разлетится слово "вечность".
А я вот возьму и просто пойду гулять. Одна.
Слава богу, не нужны ни телохранители,
ни конвоиры.
Буду гулять весь день. До вечера.
Пока не стану ужас как голодна.
А после с аппетитом поужинаю в тишине
уютной квартиры.
Чем поужинаю? А чем Бог послал.
И что положил в холодильник.
Не буду считать калории и противиться
своей натуре.
Ноут открою... Нет, сначала заведу будильник,
А потом... Потом вдохновенно заиграю
на ноута клавиатуре.
Что буду играть? Да разное! Наиграю раздумья,
пейзажи,
Немного о нынешней жизни пофилософствую.
Забывшись на время в писательском раже,
Наизнанку выверну сдуру перед всеми душу свою.
Тридцать три буквы это вам не семь нот —
Играй, выплёскивай, раз наружу просится,
только не устань!
Главное — не выпасть из времени и не попасть
в цейтнот,
Строчками кружевными выписывая нотный стан.
От мира отгородившись, наигрываю на клавиатуре
ночь напролёт.
Затуманившись, луна висит, как светодиодный
светильник.
В свете холодном запределен фантазии полёт.
Ну вот, спать опять опоздала! Подъём!
На весь мир трезвонит нахально будильник.