Воскресны(ши)й день подбросил в печь дрова.
Квадрат окна стал белым. Рассвело.
Перебираю зимние слова,
которыми тетрадку замело.
На белом - белые. И у зимы
неясный почерк - беглый серпантин.
Таким словам, как "жду", "скучаю", "мы"
объявлены табу и карантин.
Но есть слова, как льдинки-зеркала -
хранители взаимного тепла.
В них наши сны и взгляды визави.
Пусть эхом оживают на губах.
А знаешь, отражение в словах
серьёзней объяснения в любви.
Нам жизнь пора не принимать всерьёз?
И этот вечер тоже канет в вечность.
А у неё нет повода для слёз
ни в страхах, ни в пристрастьях человечьих.
Восходят звёзды. Но небес гранит
поглотит песни, что под ними пел ты.
А сердце, если снова заболит,
я отвезу не к морю - к терапевту.
Пора учиться предавать стихи?
Не жечь, а лишь не предавать бумаге.
Они уходят, будто сны, тихи
и траурны, как в полном штиле флаги.
Я помню палисадник под окном.
Снегов, цветов, листвы волшебный запах
будил с рассветом. А теперь мой дом
поближе к небу, окнами на запад.
* * *
Такие дни. И в полдень - при свечах.
Плыву в тумане к сумеркам кисельным.
Любимый мой, хотя бы в мелочах
не делай больно мне... Ветрам осенним
что стоит из обыденных обид
устроить бурю в сотне мелких лужиц;
сложить глухой, шипящий алфавит
прощальных писем; мокрой сетью улиц
опутать стайку зябнущих надежд,
зимующих, как раненые птицы...
В такие дни, беды и счастья меж,
не надо слов. Лишь - на огонь молиться,
да рисовать природы чернь и беж,
гадать по книгам и читать по лицам.
* * *
Ты как хочешь - а я с тобой
(надоело лечить простуду!),
в шумный лиственный непокой.
Просто тенью твоей побуду.
Просто выйду под тот же дождь
пить кленовый тягучий ветер -
тот, который ты тоже пьёшь,
светом звёздных "медведей" светел.
Слушать душу твою, гадать,
чем откликнется-отзовётся
в сердце сонная благодать
улиц, эхо дворов-колодцев.
...Первый дворник. Пора домой -
хворь лечить, ожидать покоя...
Жаль, что небо над головой
завтра будет уже другое.
Разрешаю душе быть счастливой.
Ну зачем я на ветках её
раскричавшееся вороньё
серых мыслей терплю молчаливо?
Лишь спугнуть - и услышать свирели
свиристелей, и в белую нить
эти звуки вплетать и хранить,
как клубочек мелодий метельных.
И увидеть, как лёгкий и синий
след сшивает полотна снегов,
и февральскую розу ветров
осыпает серебряный иней.
По искрящимся джунглям морозным,
так разросшимся в тёмном окне,
пробежаться на лыжах к луне,
а оттуда - к скоплениям звёздным.
И вернуться в сгустившийся вечер,
с ветерком по гряде облаков
проскользить и долину снегов
не узнать по проталинам вешним.
А пока от весны ни привета,
но, я знаю, в подснежной тиши,
как зелёные карандаши,
набухают ростки первоцветов.
Мне очень нужно, чтобы между строк
плескалось небо солнечной лазурью,
и наш кораблик подниматься мог
всё выше, дальше от уставшей бури,
которая уже не первый год
лениво треплет паруса и души.
Победой ложной к мели подтолкнёт,
потом бедой сердечный стук заглушит.
Потом, потом... Но, обманув года,
слогов ненужных сбросив груз, не тонет
кораблик. И коротенькое "Да"
кровит на сомкнутых бортах-ладонях.
Вдруг зальёт предощущенье праздника
плотные туманы декабря
снежною волной голубоглазою,
солнечной игрою янтаря.
А когда отхлынет, то останется,
выйдет, как на берег, в новый год
Афродита в ярком мини-платьице -
Ёлочка, иголочки вразлёт.
Задрожат в её ладошках нежные
матовые шарики росы.
В них клубятся грозы неизбежные,
спят в песок ушедшие часы.
Вместо конфетти цветною россыпью -
на слога разбитые слова,
самые простые и неброские,
но от них кружится голова.
Их, таких потерянных, осмеянных,
как молитву выучусь читать.
Словно в детстве, выйдя в дождь серебряный,
прошепчу: "иду тебя искать..."
..........................................Вике
Когда под тобою семь футов снегов,
в весну не уехать обычным трамваем.
Слетевшие с ясеня семечки слов
ещё до рассвета ветра выдувают.
И дни начинаются с чистых страниц,
и красные строки востока остыли.
И нет свиристелей в аллеях. Из птиц
лишь белые совы наш край не забыли.
Край света. Москва. Эпицентр зимы.
парит, как "летучий голландец", высотка
в мерцании звёздном. Фантомное "мы"
потеряно в гулких бетонных пустотах.
Твердыня асфальта ушла из-под ног,
под мёрзлой водою исчезла из вида.
Чтоб с миром безмолвный вести диалог,
немых одиночеств учи алфавиты.
Оставь лишь слова, содержащие "не".
Здесь сНЕг НЕскончаем, НЕистово НЕбо.
И НЕ расслабляйся: НЕсложно вполНЕ
попасться в НЕптунов НЕвидимый НЕвод.
Ты знаешь, ты вспомнишь: в начале начал
Земля белым комом была, Ледовитым
сплошным океаном, который качал
подснежные радуги из малахита;
рубины, янтарь, аметист, бирюза,
как спины дельфинов, в снегах проступали.
И снежные люди с бесстрашьем в глазах
по их направляющим путь выбирали.
И ты по сыпучей воде, словно бог,
прошёл бы, свет радуги спящей ногами
босыми почувствовав, если бы смог
ты выбросить... свой телефон, будто камень.
Константою номера, цепью из цифр
он к берегу тянет, которого нету
на свете давно, и твои близнецы
сменили прописку, судьбу и приметы.
...Смотри, как сомкнётся снегов белизна
над чёрной коробочкой с синим экраном.
Она, как корабль, не вернётся со дна.
Иди. Только холодом вылечишь раны.
"Золотые шары" никуда не летят,
вместе с мальвами жмутся к забору.
Как озябших подросших осенних цыплят,
их ветра сосчитают. И скоро
только в небе останется летний мираж,
в океане земных отражений.
Будет ярко-малинов закатный витраж;
облаков молчаливое племя
золотыми шарами взойдёт над землёй
с отгоревшим её листопадом,
над чернеющим домом, остывшей рекой,
над покинутым птицами садом.
Будет слышно, как вьётся тропинка, шурша
угольками былых многоцветий.
Будет чайник горяч. Будет рада душа
отыскать, как счастливый билетик,
золотой лепесток. Заточить карандаш
и зажечь огонёк над свечою.
И из горсточки слов взять и склеить коллаж.
Тёплый, летний. Строка за строкою.
По отмелям речки с названием "Лето"
(где буковка "о" на конце, а не "а")
брести бы и дальше, зажав амулеты
из тёплых ракушек в горячих руках.
Брести за синхронною стайкою рыбьей,
за радугой, что примостилась вдали;
пугая лягушек и прочих амфибий.
А помнишь, по детству вот так же брели?
В минутах тогда было больше песчинок,
вкуснее вода, небеса голубей...
...Мне кажется, или прибавилось тины,
и берега тени под вечер длинней?
Шиповник отцвёл, и сошла земляника,
и значит, беспечности время прошло.
Из нитей грибницы вдоль нитей тропинок
поднялись грибы, догоняя числом
опавшие рыжие искры осины.
Осеннее море холодным огнём
к ногам подступило. Зелёным и синим
лоскутикам речки не выстоять в нём.
Выходим из Лета. Привычен и прочен
асфальтовый путь, возвращающий нас
в приют городских "диогеновых бочек".
Вот только бы Солнце не скрылось из глаз...
Снег легко уходил, не прячась
от сияющих глаз весны.
Ветки в синих следах качались,
вместе с небом отражены.
Набухали в виниле почек
звуковые архивы снов
прошлых вёсен. И нотных строчек
каллиграфии был готов
подчиниться весь мир покорно.
Даже радостно. Чудесам
научиться. А солнце зёрна
всем раздаривало. Садам
золотым цвести у порогов
и на окнах, в добрых руках
и сердцах, и меж строк в прологах
сказок и романов в стихах.
Будет май, а пока апреля
времена, его кораблей.
И весенние акварели,
и прилёт почтовых грачей,
и морзянки дождей поспешность
так случайны в моей судьбе.
Только временность, только внешность...
Но в конверт собираю нежность.
До востребованья. Тебе.
_______________
А ещё приглашаю посмотреть фотоподборки:
Весенние этюды 1
Весенние этюды 2
Пасхальные открытки
Серебрится в вазочке лунник.
В такт бессвязным полночным мыслям
под окном ракушечник листьев
всё шуршит. И, пытая струны
их язычеством говорливым,
бредит ветер о том, что можно
на ракушку-листок похожим
стать любому в ночном приливе.
Как октябрьский лист осины,
не дрожать, держась за опору
света дня. Нанести узоры
звёздных рун голубым курсивом
по спирали вокруг запястий.
Пусть шумят голосами моря
в них пучины тревог и горя
и намытый песочек счастья.
Этот прошлого тихий голос
станет памятью - и не больше.
Чёрный самый, самый погожий
дни сплетутся в единый колос
зыбких водорослей придонных,
чуть заметных в глубинах ночи.
И тогда уже не захочешь
в светлый день возвращаться снова,
чтобы солнцем его согреться.
Ветер стонет, шаманят струны.
...Но в окне серебрится лунник.
И не сходит с орбиты сердце...
Осень прячет свои секреты
под бутылочным стёклышком льда -
и осиновые монеты,
и лучинки травы. И звезда
клёна алая, как морская,
застывает в воде ледяной.
Спит горошинка - и мечтает
как принцесса проснуться весной.
Ветра северного ладони
тайну осени вверят снегам;
глаз чужих, чёрных глаз вороньих
колдовство отведут. Декабрям
пожелай, как изюминок в хлебе,
в корке наста - вкраплений рябин.
Звёзд янтарных - в бархатном небе.
В полдень солнце пожарче камин
пусть растопит, земле влюблённо
улыбнётся сквозь облачный дым.
Трав подснежных гладью зелёной,
птичьим следом - крестом голубым
вышьют в белых нарядах нимфы
бесконечных метелей края.
Рифмой к снегу и эхом рифмы
будем, сбудемся - ты и я.
Он стоит за околицей счастья,
но зато в самом центре мечты -
тёплый дом, чьи окошки лучатся,
а хозяйка разводит цветы.
Незабудки и алые розы,
и с пятью лепестками сирень
всё пытается вывести. Грозы
дом обходят, и тень на плетень
не ложится. И как-то особо
соловьи летней ночью поют
для особенной этой особы.
А соседи Любашей зовут,
по-соседски. Но именем полным
этой женщины полны стихи
и романсы - как радиоволны
или ласточки из-под стрехи,
улетают и в окна стучатся.
Не услышишь - потом не зови.
Все тропинки, ведущие к счастью,
на Земле носят имя Любви.
Деревушка в долине Надежды,
с побережья зимы маячок,
самый первый апрельский подснежник,
самый тонкий и звонкий смычок,
белый парус в тумане разлуки -
все созвездьем Любви рождены.
Лишь под ним постижимы наука
и романтика Вечной Весны.
У Любви красной нити в подарок
хватит всем - в лабиринтах тревог
не пропасть. Из шифоновых радуг
шарфик выкроит или платок
для того, кто в приметы не верит
встречи глаз и скрещенья путей,
кто стучится в открытые двери.
Этот шарф будет пуха теплей...
А Волшебница глаз не смыкает
до зари. И, застывшую тишь
акварельною кистью лаская,
всё поёт.
Разве ей запретишь?..
В качестве бонуса:) - фотоальбом
Весенние цветы
Это поле засеяно снегом
так давно, что не вспомнить никак
век, в котором по небу ковчегом
белоснежные шли облака.
Над домами, что были крылаты,
над весной (не по календарю).
Васильки, что сушила когда-то
в книжке, хочешь, тебе подарю?
Как поблёкшую память о небе
голубом; звёздах, росах, мечтах,
расцветавших на ветках и стеблях
в погребённых под снегом садах.
Как сухие, немые чернила
на замёрзших листах дневников.
как заварку, дающую силы
для кипенья глубин родников.
Стылых, медленных, вязких, молочных.
Васильковыми звёздами пусть
заиграют. Пусть выживут строчек
ручейки. Я их все наизусть
буду в тягостном помнить круженьи,
даже если я белым песцом
обернусь. Снегу трёх измерений
мало. Вьюжным туманным кольцом
замкнут путь. Ненадёжны опоры
тектонических спин черепах.
Мир над белым качается морем,
как кораблик, затёртый во льдах.
Здесь, на ломких папирусах палуб,
вечных истин писать буквари
нам придётся цепочкой усталых,
но упрямых следов - до зари,
до миражной, мерцающей, зыбкой
полосы солнцем взломанных льдов.
Слышишь? Плач растревоженной скрипки
громче рокота снежных часов.
Видишь, звуков крылатых стрекозы
кружат, будто зовут за собой?
С ними легче в снегах не замёрзнуть
человеку с босою душой.
__________________________________
Пейзажи с первым ноябрьским снегом
можно посмотреть в фотогалереях
"Первый снег" и "Секреты ноября".
***
В манере зимнего эстетства
творит мороз узор на окнах,
пытаясь передать кокетство
тепличной розы; в иглах тонких
сна с явью преломляя грани.
В саду изысканных соцветий
гуляет ветер-северянин
в сопровожденьи междометий.
***
Как роза майская цвела!..
В перчатках лаковых ладони
несли бутонов купола
всё выше, выше - и на склоне
небесном каждый лепесток
раскрылся шёлком мотыльковым.
И хокку выжигал Восток
в развилках жилочек лиловых.
***
На полке в стареньком буфете -
портрет мой, с розой - летний дар.
Купанье в ультрафиолете,
и нежно тлеющий загар
на влажных, ярких лепестках.
И кажется - в моих руках,
в цветочной маковке вихрастой -
тепла источник инфракрасный.
***
Пьют горький кофе чёрной лужи
две розы чайные. И сплином
насквозь проветрен и простужен
весь парк под клином журавлиным,
Под НЛО нависшей тучки,
прожекторным лучом заката.
В подковках глянцевых колючек
горит дождей осенних злато.
Как камешки, минуты одиночества
разглядываю. Временем обкатаны -
волнами, то крутыми, то покатыми.
И можно делать с ними всё, что хочется.
Как жаль, что накопить не получается
на отпуск, ну хотя бы на бессонницу.
Раскрасить их поярче и бессовестно
растратить - так, как только мне понравится.
Не накопить... Лежат в ладони чётками.
Сочту. Шершавой памятью тактильною
останутся, когда волнами синими
их смоет вновь. На горизонте чёткими
виденьями качаются бумажные
кораблики с непойманными рифмами,
неуловимы сетью или рифами
и ненагружены делами важными.
Им долго плыть сквозь бархат жаркой темени,
потом - к порогу твоему причаливать.
И оказаться ко двору, ко времени
и дневника листами неслучайными.
Под белоснежный занавес зимы
ещё вполне февральского покроя
выходит март, и не укрыть героя
искусной драпировкой белой тьмы.
Он - разрушитель, но любимец дам,
да и мужчинам тоже симпатичен,
поскольку покровительствует лично
ему светило. С ветром пополам
он в бегство обращает облака
и делит форточек аплодисменты.
Он также любит расставлять акценты
и точки в спорах с февралём. Река
его речей начнётся с ручейка,
а власть над миром - с царственной улыбки.
...Ну а пока под вальс полночной скрипки
кружится снег. Кружится снег пока...
----------
Приглашаю также посмотреть фотогалерею "Март".
..............................Олегу Митяеву
В тихом омуте снежности млечной
день дремал, шевеля плавником,
но разбужен был скрипом скворечни
и ветров чистой силой. Потом
был накормлен из рук Водолея
тёплым коржиком рыжей звезды -
и поплыл по притихшим аллеям,
как по рекам. В дома и сады
заглянул. Долгожданный и яркий,
синь весны - ореолом над ним.
Лист осенней шагрени - как якорь
в светлом прошлом, где детством храним
трепет крыльев стрекоз... Угадали
этот день между прочих-иных?
В нём та радость и те же печали,
что мы с вами так часто встречали -
в тихом омуте глаз голубых.
Год шестой с начала века
в лапы друга человека
отдан. Так скажите, что же
и желанней, и надёжней
быть могло бы? И сегодня,
звёздной ночью новогодней,
на лохматых этих лапах
в дом щенок притащит запах
снега, ёлки, сказки, детства.
Запастись бы этим средством
от различнейших напастей!
...Встанет солнце рыжей масти.
Ну, удачи, сын собакин!
Пусть тебя минуют драки,
путь бездомный, злой репейник,
страх, предательство, ошейник.
Ты ведь солнечной породы!..
С новым счастьем! С новым годом!
Сентябрь. Полураспад
зелёного на жёлтый
и синий: жар костра
и дыма плед тяжёлый,
на горечь хризантем
и утра тонкий иней,
уход от летних тем
и нотный след за ними.
Любви полураспад -
как долгожданна лёгкость! -
на верности мускат
и сор пустых тревог...
Души вечнозелёность.
Сентябрь моих дорог.
На самом дне глубокой осени
Наплакаться и отоспаться.
Там за постой расценки сносные
для постоянных постояльцев.
Там рады одарить приветливо
открытками из ярких листьев
с такими верными приметами
счастливой перемены в жизни.
Не за горами за гранитными,
не за Китайскою стеною,
а за придуманной границею
моей мечты с твоей мечтою.
Граница та давно нарушена
верлибрами, хореем, ямбом,
холодным мыслям не послушными.
Она в пробоинах и ямах,
наполненных молчанья золотом -
по горло. Прошлого преграды,
как вены, окрылённым вспороты
пером и клином листопада.
И небо, и душа измучены
осеннею плакучей лирой.
Ноябрь снеговыми тучами
латает дождевые дыры.
Единым светлым откровением
сойдут снега на наши крыши,
и мы с тобою одновременно
"Всё будет хорошо..." - напишем.
----------
(А осенние фото можно посмотреть здесь
Не то чтобы иллюстрация, но галерея
формировалась параллельно написанию
стихотворения.)
Ноты - капли дождя на линеечках света.
Сквозь минор как тональность прощания с летом
Прорастает сентябрь задорным стаккато.
Так на высохший пень выбегают опята.
Или множится эхо в лесах поределых.
Так и мы возрождаемся в новых пределах
Из грибницы простого желания жить...
Пусть листве облетать, а ветрам ворожить,
Не исчезнет строка в наших данных анкетных:
Крылья - прочны, душа - непослушная ветру!
Меж двух "хрущовок" и меж двух дорог -
квадратик леса, мне почти ровесник.
Лесной кузнечик, домовой сверчок
смычками лет скрипичный диалог
ведут вплоть до осенних равноденствий.
Неасфальтированной тропкою дожди
пройдут, а снег ночлег устроит
под окнами. Лучин не пощадит
берёзовых, и до весны проспит
на куче листьев, смешанных с золою.
Когда собачий холод канет в март,
капельный, звёздный, песенно-кошачий,
двойной зелёной альфою горят
глаза соседской Мурки. И вопят
всю ночь коты о чувствах настоящих.
Вишнёвый бал, фиалковый протест
крапивы натиску. Смелей и громче
кошачьих птичьи песни, и окрест
для гнёзд всё меньше подходящих мест.
Но каждый год настойчивее прочих
черноголовых славочек семья
тенистый обживает палисадник.
Терпимее дрозда и соловья
они к скамье, верёвкам для белья
и запаху борща или оладий.
Окно открыто. Летнее родство
листвы со слухом, взгляда - с ворсом травки.
И птичьей партитуры торжество.
- Вот расчирикался! -
на "тёзку" своего
ворчит мой сын, русоголовый Славка.
Арбузным запахом ветров весны
насыщен воздух, звонкий и хрустящий -
как будто намешали колдуны
коктейли для шарманщиков бродячих.
И мы во снах блуждаем, но без сна,
без шапок и, конечно, без часов,
по памяти читая голоса
и строчки полустёртых адресов
в тех виртуальных книжках записных,
где ждут свиданий каждую весну
привыкшие к скамейке запасных,
те, что прожили с нами жизнь одну,
а может - две, а может - только день.
Любимые, приятели, друзья...
И ни вчера, ни завтра, ни теперь
их разлюбить и вычеркнуть нельзя.
Тех встреч коротких тайна, боль и свет,
как слёзы растревоженных ветвей,
как первый дождь, протаивают след
в последних льдах шальных весенних дней.
...Но бой часов и звонкая капель
работают упрямо и на совесть,
нас возвращая в наступивший день
и продолжая начатую повесть
о наших неоконченных делах
сегодняшних, о нынешних любимых.
Лишь в сносках, между строк и на полях
читаются прожитых строчек рифмы.
В зенит уходит луч сосны
и муравьёв бегущая строка.
В густой траве гнездятся сны.
Калейдоскопом летним облака
на шёлке выцветшем озёр,
ветров и рек перекрещенья,
колосьев солнечный простор,
берёз вечернее свеченье.
И позолота куполов,
и золотая середина
ромашки так же уязвимы,
как сердце, для дождей и слов...
...Короткий путь твой или длинный,
но нет желанней берегов.
Багульник в банке обживал окно.
Сначала он притягивал вниманье
сухих листков шагреневою тайной
и плотных почек беспокойным сном.
В квадрате запотевшего стекла
чернел нечёткой графикой рисунка,
внимая сонно голосам и звукам
под пологом домашнего тепла.
Себя осознавал неторопливо,
не смея верить в силы волшебства.
А в форточку втекала синева,
и воробьи чирикали, что живы.
И в день обычный, тихий и неяркий,
багульник, сбросив наважденье снов,
на волю стайку выпустил цветов
из тёмных коконов продолговатых.
Тая дыханье и забыв слова,
мы у окна в волнении застыли.
Казалось, будто расправляли крылья
похожие на эльфов существа.
А за окном, уже едва знакомым,
в живом прозрачном розовом тумане
иные страны грезились и звали,
и жизнь текла по сказочным законам.
И снился нам все ночи напролёт
далёкий край камчатских наших эльфов,
теплом Земли до кончиков прогретый
корней, тропинок,
веток, паутинок
и до кедровых облачных высот.
А пленникам в неволе не уснуть
и, переждав последние метели,
они однажды ночью улетели,
по свету звёзд угадывая путь.
Мы верить в чудо с возрастом устали,
доверив детям сказок светлый мир,
и только память бережно хранит
сюжеты и картинки без названий.
И там, где детства беды и забавы,
там навсегда останутся со мной
котёнок Тимка, песни Окуджавы
и веточка багульника весной.
Мы при посадке надпись на борту
и не читали - ну а вдруг "Титаник"?
"Отважный"? "Смелый?" Назовём "Полярник"-
пусть льды кромсает, словно бересту;
как мармелад пластовый - толщу вод,
застывшую под чёрным взглядом ночи.
Застынешь тут... Но хочешь ли, не хочешь -
держи свой путь и не сбавляй свой ход.
Винтами страхов, крыльями молитв
попутчиков беспомощных во чреве
не брезгуй. Спрут водоворота слева,
а справа тенью притворился риф.
Здесь даже по статистике беда
почти фатальна. Белые медведи
на льдине... Кит... Смотри, он нас заметил!
Мы - не планктон, но всё равно - еда.
Ныряй, амфибия! На глубине
земля поближе, значит - безопасней.
Свет маяка - короны ярко-красных
лучей актинии огромной - мне
слепит глаза. Но взгляд не отвести
от зарослей кораллов серебристых
в холодных звёздах, в жемчуговых брызгах.
Когда они успели расцвести
под световодной кистью божества
языческого?..
...Милым фотовидом
из мрака проступает Атлантида.
Всё чётче. Шереметьево. Москва.
(или затянувшийся сонет :))
Разлукой сердце обмануть -
игра простая - в боль и небыль.
В блокноте дня листочек неба
во всё окошко развернуть;
поставить первый крестик - боль -
на синем листике ранимом
и птичьим клинышком, с нажимом,
диагональ продолжить - ноль.
Как мёдом, щедро, от души,
его залить бы ярким светом,
и клин, что окровавлен небом,
на быстрых пташек раскрошить.
И просто уголок загнуть
с крестообразной меткой тёмной.
А можно оригами вспомнить,
листок журавликом свернуть.
И выпустить его в окно.
К тебе найдёт дорогу. Но...
(сумеречные стихи)
Как сумерки осенние желты!
Ветра качают тяжело туманы
мельчайшей пыли городских карманов -
дворов и подворотен; как цветы,
листву по тихим скверам собирают;
сшивают нитями из серой смуты,
сгустившейся на крышах. А минуты
прозрачным клеем ткани уплотняют
обители моей. И сыр, и тесен
покроенный по мне непрочный кокон.
Вверху, над головой, до звёздных окон -
молочный свет. Источник неизвестен,
но под его теплом душа покорно,
податливо вписалась в оболочку,
забыв о шрамах воплощений прочих.
Реинкарнация - амбулаторно,
сверхинтенсивным курсом: до восхода
успеть вживить импланты (без наркоза)
огней и звёзд, в контакте симбиозном
со знахаркой - осеннею природой.
На ветках, как на верфях корабли,
листву готовит осень в путь недальний -
по курсу притяжения Земли,
без грузов, пассажиров, расписаний.
На смену молодой беспечности
и предосенним тягостным тревогам,
как осязанье зимнего порога,
приходит сопричастность вечности.
За тем порогом - смальтой - первый лёд,
леса чисты, прозрачны, невесомы;
секунды исподволь меняют ход
и тянутся к свеченью звёзд бессонных.
А следом, как созвездье алое,
взлетит листва. Но, заплутав в пространстве,
прильнёт к теплу земного постоянства
следами
лета
пятипалыми.
С утра был дождь, под вечер - листопад,
а снег в "сегодня" прилетел из "завтра".
День, час, минуту выбрал наугад -
и небо заслонил от нас внезапно.
Покинув утром облачную стаю,
над городом осенним покружил;
прошёл с дождём - и чудом не растаял;
как пёрышки, снежинки просушил;
среди холодных листьев октября
нездешней белой птицею прижился.
Прозрачные листки календаря,
как слайды, друг на друга наложились.
Смещение времён, смешенье красок -
прологом для сюжетов непростых.
Листок-ладошка на страницах сказок
оставит след прожилок золотых.
И в сказках добрых, и в словах твоих
всё к лучшему, и ничего - напрасно.
О чём я думаю, пока ты говоришь?..
О том, что время ничего не лечит,
и что бежит по жизни контур трещин
уже быстрее, чем по снегу след от лыж.
О том, что замкнут ты, как чёрных стрелок круг,
что стрелки-стрелы время убивают;
о стрелках брюк, что утюга не знают;
потом - о стрелочниках. И с чего бы вдруг?
О том, как душно здесь для лёгких и души,
но сердце и такой "синичке" радо.
А зимний вечер - за стеною, рядом
река Москвы, витрин вечерних витражи...
Я думаю... О чём ты думаешь, скажи,
моим теплом оттаивая взгляды?
Поспели яблоки и звёзды.
И август, ветви наклоня,
к цветам погасшим, травам поздним,
опятам в отсыревших гнёздах
отпустит их. Следы огня
ищу на просеках и тропах.
Да, время звёзды собирать.
Не нужно оптики - лишь опыт
лучей зелёных перископы
среди травинок различать.
Над домом месяц бросил якорь -
и вспыхнула в ответ одна
планета между прочих яблок,
где, как в янтарной капле яркой,
застыла прошлая весна.
Сегодня в моде синее с зелёным
и "солнце-клёш" летящего покроя
льняные юбки. Радугу по краю
приладишь - пусть ласкается покорно
к твоей походке, к травам пропылённым.
К лицу веснушки. К настроенью - ливень,
что если не к полудню, то к рассвету.
К романсам старым новеньким куплетом
твоя love story: "Это было летом..."
Конечно, летом. Безальтернативен
у чувства выбор. Жаль, сегодня мнимо
радушие купального сезона.
В гостях у братьев-месяцев зелёных
в достатке слёз на то, чтоб быть влюблённой,
но хватит ли тепла, чтоб стать любимой?..
Что ж ты так болишь... По ночам - сильней,
тише - днём. Совсем затихай скорей,
имя-мантра. Твой отзвук-стон заря
завернёт в туман. Нитью янтаря
перевяжет. Пусть. Будет память мне
лёгким грузом, грусть не в душе, - вовне.
Проходи, молю... Тёплый скроет след
подорожник-лист, беладонна-цвет.
Заживай легко. И в закате дня
я рассею свет твоего огня,
разломлю, как лёд, катафот мечты...
... А сирень цветёт. То - зимы цветы...
- Какие краски, знаешь, у дождя?
- Конечно, акварельные! - А цвет?
- Конечно, разный! Чтобы, приходя,
любой отреставрировать предмет.
В своей авоське дождик подберёт
к цветочной пропылившейся мордашке
любой оттенок, глянец нанесёт
на крылья зазевавшейся букашки.
Не перекрасит, только подновит
всё, до чего дотянется рукой.
Асфальт похожим станет на гранит,
а может быть, на бутерброд с икрой -
зависит от фантазии твоей.
Давай по лужам бегать босиком!
Июньский дождик добрый. Не робей!
Смотри: медовой акварелью дом
намазал щедро; дом порозовел,
как подрумяненый печатный пряник.
А после - в лес. Там тоже много дел -
и дождик за собою тучку тянет.
Март. У Весны глаза, как у зверька прозревшего,
сегодня, только что - белёсо-голубые.
Барокко облаков, и готика скворешен,
и акварель двора со старою лепниной
сугробов по краям. Им предстоит в неспешности
романы зимние печально перечитывать,
пролистывать назад послойно, постранично;
минором разбавлять ручьёв речитативы,
капели солнечность и звонкую синичность.
И прятаться в тени, и ёжиться, и всхлипывать.
Апрель. Уже гадать на солнечной ромашке
обучена Весна оравою ветров.
Срывая облака, как лепестки, однажды
вслед облачку, смеясь, прошепчет про любовь -
и вдруг решится, и в распутицу-распутье
шагнёт, поверив: ей по силам волшебство,
как больше никому. Лишь душу распахнуть, и
не утаить тепла, и раздарить его.
Горстями - льдинам рек, по каплям - листьям почек,
скворечникам, скворцам, всем пашням, всем грачам,
пуховкам вербы и, с посыпкою цветочной,
сухим пригорочкам - пасхальным куличам.
А в мае - маяться, из полузимних, детских,
полузабытых снов сплетая кружева
для каждой яблоньки - как доченьке-невесте.
...Усталость ноги спутает,
как летняя трава...
Свыкаясь с прошлых воплощений памятью,
треть майскую судьбы одним глотком допить,
июня жгучий жар, волнуясь, ощутить
и над его костром Снегурочкой растаять...
День отстоится, на земное донце
осядет свет оранжевым ликёром,
и над небесной глубины колодцем
проступят звёзды. Истина из спора
добра со злом извечного родится
и обернётся млечною тропинкой.
Всплывёт луна, и в брюшке заискрится
огромная прозрачная икринка.
И тьма закружит бражником, и тени
потянутся верблюжьим караваном
сквозь аромат левкоев и сирени
в мир сновидений,
в призрачные страны...
*
В ладонях солнца
тает сладкая вата
ночных облаков.
**
День тянет время,
будто такса поводок.
Пугливы тени.
***
Заброшенный дом
вторит печали ветра.
Старая песня...
****
Стынут минуты,
хрупкой цепью сковано
ночи пространство.
(почти триолет)
На эквалайзерах мостов
над акваторией рассвета
огни - горстями жемчугов.
Созвучен резонанс мостов
и дробных ливневых шагов
легчайшим ритмам триолетов
об эквалайзерах мостов
и акватории рассветов.
Гидропоника - не для кактуса,
и не для суккулента - небо.
Из земли корней не вытаскивай,
нам, колючим, насущней хлеба
соль земли, перегной с песочком,
что хрустит на зубах и со временем
ляжет камнем на печень и почки.
Мы, земляне, - не привередливы.
Есть пока рудименты крыльев
и плавник кровоточит. Всё же,
кто макушку посыпал пылью, -
ни взлететь, ни уплыть не сможет.
Что растопчут - есть опасение,
и страшит глубина промерзания.
Но Земля - среда воскресения,
а не только среда обитания.
Мы не поверили глазам,
когда взглянули
на город, отданный снегам
и тучам хмурым
к рассвету - будто на века.
А ветры дули,
качая прутики ракит
и елей лапы.
Был снег, как сколотый гранит,
шероховатый,
в нечётких трещинках следов
трёхпалых птичьих.
Народ вдоль заспанных домов
спешил привычно.
К зиме не надо привыкать,
душа с восторгом
витает в снежных облаках
под небом норда.
Не угадать её приход,
и мы проспали
снежинок массовый прилёт
из дальней дали
в нежаркие края Земли -
в промёрзших гнёздах
в каминах разжигать огни -
цветные звёзды.
Мне лучше далеко не выходить
за рамки сердца твоего и мира.
Натянута привязанности нить
на колышки примет привычно-милых.
До звона в перепонках, от зари
и до зари, до лоскутков саднящих
на краешках души. Заговори -
попробуй! - вкус любви, не проходящий
ни от холодной трезвости воды,
ни от хмельного воздуха свободы.
И терпко-сладки памяти плоды,
пусть мне назло, зато судьбе в угоду.
Лишь ей определять, в краю каком
восьмое чудо света обитает,
моё шестое чувство, стол и дом,
и третий глаз, похоже, прозревает.
По чёрным нотам здесь расписан день,
хрусталь дождя разбит на многоточья,
кофейной гущей впитывает тень
керамика сухой горячей почвы.
Я здесь эндемик. Разнотравье тку,
ты - многоцветье рифмы собираешь
и, заплетая за строкой строку,
ко мне, как к домовому, привыкаешь.
Мир выгорает... Это листопад
сдирает струпья почерневшей кожи
и отступает. На крыло похожий,
за ним багряный тянется закат,
за край земли сползая осторожно.
Погони нет. Во благо тяжкий сон.
И изморозь дрожащею иглою
затянет раны нитью голубою.
В далёкий путь за ледяной кордон
ветра рванутся тройкой - за зимою,
за кварцевою лампою луны,
за белыми бинтами тишины...
*
Миг - и фиалка
за тонкой занавеской
веки разомкнёт,
в нерезких тонах небес
чутко восход угадав.
**
Круги сужая,
ночь свой полёт завершит.
Сонный будильник
зашевелит стрелками -
и разбудит первый луч.
***
К витражам окон,
ослеплённые светом,
вернутся души.
****
Боль, что приснилась,
невнятную, как шёпот,
больше не вспомню...
Мы убегали от стены дождя.
Она катилась тяжело и гулко,
под арки и пролёты, в переулки
и во дворы без спроса заходя.
Окрепший ветер волны влаги гнал
лиловые и форточками хлопал
чуть впереди московского потопа -
как будто нас о нём предупреждал.
А под ногами был сухой асфальт,
и капли - словно гвоздики на крыше.
И шум дождя был как с экрана слышен
в том фильме, что включили наугад.
Всего лишь в сотне метров за спиной
дождь барабанил по зонтам и кронам,
и мы в стеклянной будке телефонной
укрылись от погони проливной.
И океанской бешеной волною
наш "батискаф" мгновенно захлестнуло,
а мы к иллюминаторам прильнули,
разглядывая город под водою.
Аллеи парка за завесой мглистой
коралловыми рифами казались,
и стайкой серебристою метались
теченьем ветра сорванные листья.
Не оставляя под водою след,
с включёнными сигнальными огнями
цветные субмарины шли морями,
привычно тормозя на красный свет.
А воздух, окружавший батискаф,
напоминал напиток ароматный -
озоново-вишнёвый, терпко-мятный,
и с привкусом миндальным на губах.
И нам почти не верилось, что ливень
закончится, и, людям возвращая
промытый город, океан отхлынет -
и радугу подарит на прощанье.
Когда заплачет дождик за окном,
не горько, а со светлою грустинкой, -
уютной, идиллической картинкой
покажется давно привычный дом.
Антенн колками тоненькие струи
подтянем - в лад со старою гитарой.
Как ласково, залечивая раны,
поют несинтетические струны!
И ясень, капли долгие роняя,
минор подхватит нежно вслед за ними,
напомнит, как, судьбу не подгоняя,
мы от забвенья прошлое хранили -
в прошедшем веке, в прошлые дожди...
В тепле домашнем, в тёплых чашках чая
обиды без осадка растворяя...
Ах, непогода, душу береди!
Пусть в неводе из ниточек воды
забьётся рыбкой истина простая,
и первой я скажу, а может - ты:
"Нет, дождик не смывает все следы -
он просто их от грязи отмывает..."
В тени туманно-облачной печали
мы осень, взявшись за руки, встречали.
Прохожих и дождя не замечая,
глаза друг друга жадно изучали.
Бродили по дворам, по мокрым листьям.
Ветра обрывки песен разносили,
сушили ветки, будто шкурки лисьи.
Мы осень ни о чём не попросили.
Она сама тепла не пожалела,
остывшими лучами согревала,
костром кленовым на ветру горела
и лиственичной хвои подливала.
Кружила птицей над речным заливом,
роняла золотое оперенье,
минорным незатейливым мотивом
ложилась на моё стихотворенье.
Гуаши спелой золотой запас мы
хранили и не тратили напрасно,
подкрашивая солнечною краской
зимы студёной пасмурные сказки.
Она засветится туманной
зарёй на дальнем горизонте,
на кромке голубого зонтика -
земля моя обетованная.
Круиз окончен кругосветный.
В краю остались закордонном
чертог зимы, хоромы летние,
и краска белая, и цвет зелёный.
В мечтах, во сне и над страною осени,
поодиночке или сбившись в стаи,
забыв, что притяжением прикованы,
как листья или птицы, мы - летаем.
За год устав от одиночества,
домой, на родину, слетается
осенних жителей сообщество -
чудесное, чуднОе братство.
Без спешки ветер ставит на крыло
листву поспевшую, сухие парашюты
семян кленовых и тончайшее стекло
осенних паутинок. И маршруты
счастливые, хоть недалёк полёт -
международных рейсов нету в расписании.
Да и не надо. Осени черёд -
лишь краткое, заветное свидание,
грусть о котором не пройдёт, наверно,
когда растает в сумраке ночном
сентябрьская родина, мой дом,
где тленно золото, и потому - бесценно.
Окно выходит на восход.
Изменчив в раме эпизод.
Ночь обесцветит и остудит,
а первый лучик горизонт,
как губкой, облаком протрёт
и свежей краской разрисует.
Сегодня небосвод раскрашен
той неразбавленной гуашью,
что только зимний дарит день.
На фиолетовую тень
мазки морозной простокваши
легли, как на листок бумажный.
И апельсин багряно-рыжий
над кромкой леса чуть повыше
поднялся тихо и повис,
в картину превратив эскиз.
И фоном - отблеск амальгамы.
А летним утром на подрамник
натянутый прозрачный холст
расписан красками иными -
оранжевыми, голубыми,
полёта птиц штрихи цветные.
Пастель. Рисунок мил и прост.
Рассвет, что день принёс осенний,
в подарок мне на день рожденья
холодных золотых пластинок
по бело-голубому-синему
рассыпал щедрою рукой,
как будто был знаком со мной.
Мне в радость осени черёд.
Но почему-то сердце ждёт
апрельских влажных акварелей,
потоков солнечных весенних,
грачей, освоивших полёт
сквозь туч небесный ледоход.
Весна всё также - утро года.
Раз обновляется природа,
нам тоже можно жизнь начать
пусть не с начала. С поворота.
И это будет означать,
что нелинованный листок
откроет чистую тетрадку,
и, может, будет всё в порядке
хоть на какой-то краткий срок.
И на проталине росток
начала кажется приметой.
И я немножко верю в это.
Земная пыль сродни библиотечной.
Состав целебный вписан между строк
моей судьбы. И время душу лечит,
бинтуя тканью пройденных дорог.
И не найти верней и проще средства
от горя, и предательства, и лжи.
Как палочку волшебную из детства,
ты, доктор, мне дорогу пропиши!
Пусть скорость и крутые виражи
адреналином лечат и азартом,
а в летний полдень манят миражи
зеркальных бликов тёплого асфальта.
И чудится - дороги мостик серый,
как радуга, упершись в горизонт,
любовью, и надеждою, и верой
от прошлых бед к спасению ведет...
...Я и сама похожа на дорогу -
упрямая, в заплатах и в пыли,
с началом у любимого порога
и финишем в неведомой дали...
Апрельский снег, как поздняя любовь,
негаданный, но тайно долгожданный,
дворы просохшие наполнил вновь
звенящим, нежным, светлым ликованьем.
В весеннюю густую глубину
он опускался горсткой хлопьев чайных
и не хотел ни прогонять весну,
ни напугать касанием случайным.
А нам с тобой - до снега - расставанье.
До нового. И, словно обещанье
грядущей встречи, третий день не тает
апрельский снег... Пора. Уже листает
весна разлуку...
Голубиной почтой
на чёрных ветках - белые комочки.
(по мотивам песен О.Митяева)
Я лежу, бессонно глядя в потолок,
и разглядываю, будто на экране,
сквозь сиреневый вечерний смог
всех "мелодий светлых" очертанья.
А палитра краденой любви –
словно на полотнах Пиросмани.
Женщины в любом краю Земли
обо мне хранят воспоминанья.
Покупаю шляпки летние и астры,
запиваю квасом водку русскую
и надеюсь, что попытки не напрасны
вспомнить, кто заказывал мне бусы.
Позабылись страны и вокзалы,
запах свежескошенной люцерны,
те слова, что ты легко сказала,
тоже не припомнятся, наверно.
Проступают в круге бабочек засохших
или в жёлтом лиственном багете
сквозь дымочек памяти о прошлом
образы минувшего столетья.
Но опять бежать мне из Германии
и от чёрных кулаков зулусов,
и не вспомнит сердце окаянное,
где? кому пообещал я бусы?!
Как бы мне, не заплутав в обмане,
объяснить подруге на прощанье,
что меня рожок побудкой ранней
не заманит больше на свиданье?
И приходят странные решения:
никому пока не удалось
вне Земли найти своё спасение
и загнуть забитый в душу гвоздь.
Но я ловок, как зулусский парень,
выход, разумеется, найду:
приглашу всех в восемь на свидание,
но не укажу, в каком году.
Обойдёмся без зелёнки с йодом.
Всё залижут времени река
и фантазий завтрашних полёты,
но нуждаюсь в отдыхе пока.
И опять в бессоннице-тумане
вспоминаю и француженок, и русских.
Только грустно звякают в кармане
так и не подаренные бусы.
ВолнАми луг спускается к реке.
Они бегут, сливаясь вдалеке,
по влажному, тяжёлому ковру,
что выткан солнцем, - не заботой рук.
И вышит зверобоем и ромашкой,
пропитан мятной терпкостью и кашкой,
экстрактом василька и синью неба,
молочной влагой, запахами хлеба,
есенинским раздольем и теплом,
слезой кукушки.. Даже босиком
боюсь сломать, нарушить, испугать
земного чуда неземную благодать..
День погашен приливами мглы.
Среди хлопьев холодной золы,
словно чудом, ожИл уголёк.
Разгораясь, дрожит фитилёк
над расплавленным воском свечи -
маячком в океане ночИ,
приручённой домашней звездой.
Между сном и дневной суетой
пламя бережно сушит глаза;
и слова, что никак не сказать,
вместе с воском по капле стекают.
Боль стихает, почти умирает.
Тень минутною стрелкой легла.
Мало света и мало тепла,
отчего ж от свечи горячей,
чем от лампочки в сотню свечей?
В час беды и в счастливейший миг
человек доверяться привык
свету чуткому - свету мечты,
тайны, мудрости и доброты.
От неярких, нежарких лучей
мы становимся тоже добрей.
Тает воск - и как будто светает.
Ночь проходит. Свеча догорает..
Здесь каждый камешек знаком и кустик.
Расступится ракитник и пропустит
на берег - одновременно с рассветом.
Пройду с рекою до изгиба русла
в прибрежный лес с чередованьем света
и полутени. Радостно и грустно
перекликаются звучанья лета.
Сплетаются узоры тропок узких,
приметами любви, надежды, веры,
добра пронизанных, теплом прогретых;
и манят во владенья сказок русских,
чарующе-волшебных, безыскусных..
Полянки полосаты, будто зебры.
Сорву травинку, чтобы между бусин,
шершавых, с теплым земляничным вкусом,
нанизать и созвучья, и приметы.
Я утону в объятьи мокрых веток
и лапочку еловую до хруста
сожму в ладони, а касанье ветра
приму как нежный, ветреный и трепетный
на мой привет - привет ответный.
Созвездья под окном цвели,
ложились лепестки порошей...
Но звездопад сирени в прошлом,
снега черёмух отмели.
Весна бежала, торопясь,
в июнь вливаясь, то есть в лето,
и не печалилась об этом,
в потоках солнца растворяясь,
в горячих ласковых дождях,
в покое потемневших листьев,
и нежностью своей делилась
с цветочным буйством на лугах.
Ветрам оставила упругость,
рассветам – соль росы прохладной,
и мокрою травою мятной
вдруг по-щенячьи мне в ладони ткнулась,
прощаясь... А почудилось - вернулась.
Шар луны подтаял и оплавился,
и закапал землю светлым воском -
ландышами, белою акацией.
Рощей - сталагмитами берёзок
потянулся к небу свет ответный;
свечками каштанов и левкоями,
и туманами - дыханьем летним
рек, согретых будто меж ладонями
вспаханных полей и между крыльями
сильными мостов из лёгкой стали.
..Помнишь? мы когда-то были зимними,
а теперь вот душами оттаяли..
Ветер шар с проталинкой раскачивал,
лунный воск разбрызгивал, расплёскивал
по земле - веснушками горячими
и по небу - фейерверком звёздным..
Рассветный сон уносит в города,
В которых я ни разу не бывала.
И память тянет нервы-провода
Из прошлого к вокзалам и причалам.
…Снега новосибирские густые,
И город Вольск на Волге на реке,
И черепахи тёмно-золотые
На астраханском золотом песке…
Там поколений прошлых имена
Моей семьи, моих далеких предков
Впечатаны в земные письмена
И различимы в шуме волн и ветра.
Во мне по чёрточке от каждого из них:
Цвет глаз, волос, привычки и походка.
И в городах далёких, но родных,
Знакомой песнею натянутой струны
Зовут меня, как будто плачет кто-то.
Гроза прошла. И через призму радуг
Привиделось - и никуда не деться -
Обычный день стал беззаботно ярок,
Как мультик о почти забытом детстве.
В нём небо - перевёрнутая чашка
С искристой голубою газировкой,
А может - скатерть с золотой ромашкой.
Тут допустимы разные трактовки.
Дымятся лужи, солнышком прогреты,
По ним ходить - так только босиком,
Как зеркала для персонажей лета,
А между грядок - кофе с молоком.
А под окном - ты только их не рви,
Сними на плёнку для цветных открыток
И как закладку в книжке сохрани -
Живой букет из белых маргариток.
Там каждый листик в капельках-слезах,
Кружит стрекоз цветная эскадрилья,
И отражён весь мир в больших глазах
И радуга в слюде прозрачных крыльев.
Там город из намокшего песка,
И лишь дворцы и замки в том проекте.
И верится, что выстоит века
Тот город, самый радостный на свете...
Всё, хватит. Больше - ни строки!
Последний дня глоток...
Но светлым шёлком снова лёг
перед свечой листок.
И снова вкрадчиво-легки
старинных ходиков шаги,
и тени движутся к углам
с неясной грустью пополам,
как по воде круги.
И, будто в омуте речном,
погасли звуки и огни,
и тают, растворяясь, дни
за дверью, запертой ключом.
Прозрачный фитилёк свечи,
в чернильном отразясь окне,
звездою вспыхнул в вышине;
и мы вдвоём молчим.
Мы музу в гости не зовём,
не размыкаем рук,
но освещённый манит круг, -
и, если всмотримся, прочтём
о том, как в омуте ночном
плывёт, покачиваясь, дом...
Ты запираешь дверь ключом...
Свеча... Листок... И мы вдвоём...
Приник к стеклу холодному рассвет,
как кошка, серый, робкий, как синица,
размытый и нечёткий, будто снится
звук приглушённый, затенённый свет.
По отраженью в стёклах-зеркалах
мой изучает взгляд и настроенье,
потом – воспоминанья-сожаленья -
по фото на высоких стеллажах.
Я окна не открою, извини,
двойник мой сероглазый заоконный.
Давай поврозь попробуем сегодня
хотя бы внешне что-то изменить.
Самообман – особый вид безумства,
ему сродни лишь карнавал без масок.
Но вот коктейль из музыки и красок
поможет, если пасмурно и пусто.
Поярче свет, покрепче чёрный кофе
со сладким глазированным сырком,
и яркий свитер, - будто незнаком
мне в тусклых стёклах отражённый профиль.
Я в эту чепуху почти-что верю,
ещё чуть-чуть.. Но только за окном
рассвет отчаянно
расплакался дождём..
..Забыв в прихожей сумочку с зонтом,
я за собой захлопываю двери..
Желтеют летние страницы,
на клёнах золота заплатки,
и новый день спешит напиться
тумана молоком несладким.
В небесных голубых колодцах
среди скользящих облаков
чуть-чуть разбавленное солнце
прохладой будущих снегов.
Ещё тепло, и листопада
пока не время, не черёд,
но паутинок мириады
уже отправились в полёт.
И невесомей нитей нету,
судьбе подвластны и ветрам,
сверкая в пыльных шторах света,
о первых осени приметах
играючи напомнят нам.
Полутонов и полусвета
игра на лицах и на листьях.
Размыты акварели лета,
и по осенним трафаретам
шальные заплясали кисти.
Из самых тёплых красок спектра
костёр прощальный запаля,
дымком, туманом, грустью ветра
к утру укроется земля...
И скоро – отголоском боли –
далёкий клёкот журавлей
и хруст морозной крупной соли
на чёрствой корочке полей.
Здесь куст сирени больше не цветёт...
Он лишь на десять лет меня помладше.
И дней сегодняшних сбивается отсчёт,
затянутый в воронку дней вчерашних.
Дорогам разным общий дан итог,
и не больнее жизни смерть казалась.
Им был по-разному отмерен срок,
но равной мерой - горе и усталость.
Я - старшая в моей семье, и тот
экзамен был на зрелость сдан досрочно.
И детство давнее в душе живёт
как в мае нераскрывшаяся почка.
Асфальта тёмная вода
течёт упруго под ногами...
Мы заболели городами
с рождения - и навсегда.
На голубиных площадях,
на тополиных перекрёстках
знакомым почерком набросан
наш общий распорядок дня.
От первого трамвая - до заката,
до мягких фиолетовых теней,
от Соколиной горки до Филей
ползущих паутиной узловатой,
до Окон, пламенем объятых
лучей последних и огней.
Освобождённых от забот,
по лабиринту сонных улиц
нас поведёт автопилот.
И невозможно разминуться
с зовущими сигнальными огнями,
с закрывшими закатный горизонт,
не знающими моря кораблями.
Дворов знакомые причалы;
многоквартирные суда
скитальцев раздражённых и усталых
на палубах паркетных укачают,
уговорят, что горе – не беда.
И островков бульварных тишина
усталость снимет и ладошкой клёна
остудит лоб, и листьев свет зелёный
наполнит улицы вечерние до дна.
Листва, немного пошептавшись с ветром
и звёздами над мачтами антенн,
как кислород из CO2, наверно,
налепит снов из мыслей сокровенных,
и темнота заплещется размеренно
о парапеты пропылённых стен.
И город улыбнётся, засыпая.
До первых птиц. До первого трамвая…
Прозрачен изумруд воды до дна
и до оправы серебристой ивой,
и явственней дневная тишина
в высокой ноте песни комариной.
Чуть зыбки, но отчётливо видны
лёд Облака и луч - иглой зелёной,
И высота подводной глубины,
Как рыбами, стрижами населённой.
Как линии на листьях и руке,
различных сред усталые дороги
расходятся по жизни налегке,
в живой воде уняв свои тревоги.
Как бесконечны высь и глубина –
так жизнь, наверно, тоже - бесконечность.
Течёт сквозь нас, неслЫшна, невиднА,
даря покой и унося беспечность.
Какое множество оттенков синевы
у вечеров у мартовских прозрачных,
на первый взгляд промозглых и невзрачных,
когда ещё не скажешь однозначно,
не то весна, не то конец зимы!
Какое свежее дыханье чистоты
снегов, чернёных ультрафиолетом!
Такого солнца не бывает летом
и мокрых веток пляжной наготы.
Ещё не скоро плотный снег сойдёт,
и не сегодня возвращенье птичье,
но неожиданно свежо и артистично
синичка за окошком запоёт.
Глаза сменили цвет на ярко-синий,
у ручейков разбойничьи повадки,
и снег - горячий, и сосульки - сладкие,
и беспричинно ноет под лопаткой.
Наверно, лёд на сердце тает зимний...
Дайте занавес! Август кончается –
третье действие летнего таинства.
Без восторга и без печали.
В этот раз, видно, роли случайные
нам достались – и мы согласились.
Наше лето отдали на милость
не теплу, а жаре, не дождям, а туманам.
Дайте занавес! Хватит обманывать
и себя, и друг друга, и зрителей.
Дайте занавес – шёлково-синее
с переходами в бархатно-чёрное
небо августа, раззолочёное
звездопада мерцающей вышивкой.
Настоящее. Не фальшивое.
Мы по-доброму распрощаемся.
Звёздным золотом лето венчается
и резною фольгой листопада.
Межсезонье – итог и награда,
и подсказка, и ключ, и пароль
к новой пьесе. Разучивай роль.
Шрайку
Алёне Алексеевой
Тихий шёпот дождя и листвы за окном...
Только слов не понять. Разговор еле слышен.
И окно в тёмный сад – как окно в чей-то дом,
в доме пол земляной и высокая крыша.
Если выключить свет и смотреть, не дыша,
отрешившись от дел отболевших вчерашних,
то почувствуешь, как прорастает душа
тонкой веточкой в мир заоконный домашний.
Словно за руку, ночь уведёт за собой
в этот мир, где совсем не чужими мы были.
Только вспомнить бы, кем? Может, птицей ночной
прилетали сюда и дождём приходили?
И покажется, что в прошлой жизни была
я вот этой рябиной под нашим окошком.
И роняла плоды, и сжигали дотла
листопады обветренных листьев ладошки.
Я смотрела ночами на свет за окном,
там смеялись и пели, всю ночь говорили.
Только слов не понять... И мечталось о том,
как я в двери войду - и останусь в том мире...
Любить легко и нетревожно,
когда не ждать и не просить,
а как по насту, осторожно,
едва касаясь, проходить
по звонкой проволоке боли -
без веры, что она ведёт
к тому ромашковому полю,
где лепесткам проверен счёт,
где всё, что снилось поневоле,
как осень в августе, придёт.
Едва заметною тропинкой,
листком, спустившимся к ногам,
и золотою паутинкой,
хранимой, словно талисман.
Знакомым голосом далёким,
улыбкою светлее дня,
теплом ладоней, что берёг ты
так долго-долго... для меня...
Какая снежная зима
на перекрёстке двух столетий!
В свеченьи снега тонет тьма
ночная. Видно, на планете
всё перепуталось. И отражённым светом
теперь мерцают звёзды, а не снег.
И не пытаясь разобраться в этом,
постанывая, словно человек,
устало кружит, кружит ветер
В сугробах и заснеженных садах.
Качаются на тоненьких ветвях
кристаллики мороженой калины.
Для зимней стужи лишь неуязвимы
чернёные громадины дубов.
Танцующих снежинок пантомимы -
как весточка от неземных миров,
и как крушение незыблемых основ,
приход весны пока не снится миру.
Добавив солнышка и мягких облаков,
весь день заоблачный мороженщик,
наверно, ворожил над серым дождиком,
взбивал его руками осторожными
в нежнейший, невесомый пух снегов.
И вечер опустился снегопадом
с небес - и зашагал по городу,
и кружевными дышащими шторами
завесил сонных улиц коридоры
и двориков московских анфилады.
И в этих зимних театральных залах,
в плену изменчивости снежных декораций
для карнавалов и импровизаций,
мы, не боясь смешными показаться,
впервые так восторженно играли.
Кого? - Наверное, самих себя,
но только отбелённых первым снегом,
забывших пораженья и победы,
соединённых белой нитью с небом.
Мы жить учились веря и любя.
Шёл снег - и нимбы фонарей светились,
под мягким пледом согревались крыши,
прохожие, аллеи... Был чуть слышен
звон колокольный, чуткий и возвышенный.
Но, может быть, он наяву приснился?..
Такие дни случаются нечасто.
Они приходят высшею наградой
то с первым снегом, то с прозрачной радугой,
под крик ребенка, шёпот листопада.
Как праздник. Как знаменье. Как причастие.
Бокал с рубином виноградного вина
на край стола поставлен осторожно.
Чист, как кристалл, и напряжён до дрожи.
В нём звездочкой свеча отражена,
на наше Солнышко из космоса похожей.
Страны далёкой предрассветный ветер,
перебродившее в прозрачность время
и сон земли, хмельной и крепкий,
причудливою сладковатой тенью
таинственно колышется на дне.
И я, не сделав ни глотка, готова верить
в то, что сокрыта истина в вине.
Огонь лакает жадно темноту
и тянется к кострам чужих созвездий.
Мы песню допоём ещё одну,
потом к его прислушаемся песне.
О том, как сладко и легко гореть –
совсем не страшно и почти не больно.
И лица освещать, и руки греть,
и искры рассыпать, как будто зёрна.
И жаркий танец света и теней
проявит фотоплёнки наших судеб –
калейдоскоп событий и людей,
всё, что ушло, и то, что дальше будет.
Потом подретуширует слегка
и складки губ, и первые морщинки...
Как на фотографической картинке –
волшебный круг с костром посерединке.
И мы. И дыма млечная река.
Мой Славка алые приделал паруса
к обычной пенопластовой коробке.
Кораблик пробирается неловко
по затонувшим в луже небесам,
по облакам, среди обломков веток,
среди намокших фантиков конфетных.
А навигатор с берега следит
за курсом и подталкивает палкой
шершавый бок. А по воде круги
и волны от плывущей иномарки.
А дома, остывая, ждёт мальчишку
обед, и недоделаны уроки,
и Грина непрочитанные книжки
в секрете держат сказочные строки.
Сын не смотрел ещё на звёзды ночью
и чьё-то имя не шептал украдкой.
Ещё пищит в кармане тамагочи,
и в покемонах школьные тетрадки.
А на не слишком дальних берегах
с обычным именем глазастая девчонка
не знает о волшебных парусах,
на долгий путь до счастья обречённых.
Не угадаешь, сколько зим и лет
до встречи, только я уверена:
для паруса сын выбрал алый цвет -
и девочка дождётся, непременно.
Шагами гулкими уходит осень
по чёрным рекам, опустевшим просекам,
по небу стылому,
по рельсам в инее,
по скорчившимся листьям на дороге.
И непонятной грустью и тревогой
во мне откликнется её уход.
Как будто это первый переход.
И он не только между временами –
наш мир привычный
рушится под нами.
И новый мир с особым белым светом,
и белым небом, и, конечно, снегом
дороги высветит, откроет дали.
И всё, что мы с тобой не угадали
в иное время и в иной палитре,
вдруг станет ясным
и для всех открытым,
и краткой строчкой ляжет на листок.
И, подведя прошедшему итог,
с собой друг друга в новый мир возьмём,
холодный, но с прирученным теплом,
раздаренным по душам и домам.
Мы не заблудимся,
шагая по следам.
Сегодня вечер очень синий.
Такого не было давно.
И за оконной рамой в инее
не чёрно-белое кино,
а сине-белое сегодня.
Сеанс последний для влюблённых.
И не похож на новогодний
февральский город, удивлённый
прозрачностью и светом неба,
и вкусом воздуха весеннего,
и цветом сине-фиолетовым
троллейбусов в огнях вечерних.
И ты придёшь в уютном свитере,
таком же синем, крупной вязки.
И чёрный кофе не остынет
в твоей любимой синей чашке.
Заплачут тёплым воском свечи,
и, звёздным светом цвета глаз
твоих до донышка просвеченный,
волшебный мир закружит нас.