Александр Хабаров


Огонь и страх

ОГОНЬ

Меня сожгли на юге Украины,
Мной, как золой, посыпали руины
и срезы ядовитого жнивья.
Но я не растворился, не распался,
Мой скорбный дух не умер, он остался
В пространстве мирового бытия.

Давно готовы крылья для полета,
Мне ангел дал огонь для огнемета
И черный шлем небесного бойца.
Вожу прицелом по суконным спинам,
Ищу тебя, пропахшего бензином,
Ведь я тебя запомнил, подлеца!


СТРАХ

Лунный свет острей ножа
В государстве мрака.
В этом мире госпожа –
Черная собака.

В этом мире нет очей,
здесь не любят зрячих.
Мы с повязками ночей
На руках у мачех.

Нас несут они гуськом
В ельник за рекою.
Удавить – кого платком,
А кого рукою.

И не вырваться никак
Из холщовых связок.
Не отбиться от собак
Из паскудных сказок.

Что ж, неси меня, неси,
Мачеха-дорожка.
Крикну «Господи, спаси!»
И спасусь немножко.

ВЕЧЕРИНКА

Алексею Ивантеру

Ночь как ночь, и нож как нож,
Всякий одинаков.
Я на кухне режу ложь:
Кушай, дядя Яков.

Тишина мостит проезд
Между временами.
Бог не выдаст, враг не съест,
И Москва за нами.

Выпьем, дядя, по одной
Или по четвертой.
Я в жену дыхну войной,
Как водою мертвой.

Наливай, жена-война,
Фронтовую пайку.
Я с утра надел с изна
Ситцевую майку.

Чую, в поле помирать
Выпало пьянчугам.
Поздно, дядя, выбирать
Меж ружьем и плугом.


Огонь и страх

ОГОНЬ

Меня сожгли на юге Украины,
Мной, как золой, посыпали руины
и срезы ядовитого жнивья.
Но я не растворился, не распался,
Мой скорбный дух не умер, он остался
В пространстве мирового бытия.

Давно готовы крылья для полета,
Мне ангел дал огонь для огнемета
И черный шлем небесного бойца.
Вожу прицелом по суконным спинам,
Ищу тебя, пропахшего бензином,
Ведь я тебя запомнил, подлеца!


СТРАХ

Лунный свет острей ножа
В государстве мрака.
В этом мире госпожа –
Черная собака.

В этом мире нет очей,
здесь не любят зрячих.
Мы с повязками ночей
На руках у мачех.

Нас несут они гуськом
В ельник за рекою.
Удавить – кого платком,
А кого рукою.
И не вырваться никак
Из холщовых связок.
Не отбиться от собак
Из паскудных сказок.

Что ж, неси меня, неси,
Мачеха-дорожка.
Крикну «Господи, спаси!»
И спасусь немножко.

ВЕЧЕРИНКА

Алексею Ивантеру

Ночь как ночь, и нож как нож,
Всякий одинаков.
Я на кухне режу ложь:
Кушай, дядя Яков.

Тишина мостит проезд
Между временами.
Бог не выдаст, враг не съест,
И Москва за нами.

Выпьем, дядя, по одной
Или по четвертой.
Я в жену дыхну войной,
Как водою мертвой.

Наливай, жена-война,
Фронтовую пайку.
Я с утра надел с изна
Ситцевую майку.

Чую, в поле помирать
Выпало пьянчугам.
Поздно, дядя, выбирать
Меж ружьем и плугом.


Новые стихи, 2014 год

СИРОТА

По заказу Ирода-царя
И меня искали, только зря.
Дон меня не выдал, спас камыш.
Прошептала звездочка: «Малыш…»

А вдоль берега скакали кони, кони
злые кони в цезарской попоне,
Стражники вздымали копия,
На тревожны шелесты былья…

Но везеньем Боже не оставил,
Товарняк на рельсы Он поставил,
И уехал я, упав в песок,
На восток, братишка, на восток…

40 лет кочую в захолустьях,
Воду пью в холодных русских устьях,
Черный, Христа ради, у мамаш
Русский хлеб выпрашиваю наш…

Я не раб, не вор, не росомаха –
Огород вскопаю в три замаха…
Погремуха – Стёпка-Огонек;
А крестили?… вроде бы Санёк…


ПРОЧЁЛ

Я прочел на странице семьсот двадцать два,
Что из желтых костей прорастает трава,
И не выжечь её сквозняками;
А однажды и люди воспрянут из пут,
И сквозь черное небо они прорастут,
Облака раздвигая руками.

Я прочел на какой-то из главных страниц,
Что мы, люди, прекраснее лилий и птиц,
И чудеснее ангелов Божьих;
Мы спасемся с тобой от воды и огня,
Только крепче, мой ангел, держись за меня
На подножках и на подножьях…

Я и сам-то держусь ослабевшей рукой
За уют, за уклад, за приклад, за покой,
За насечки по счету убитых;
Только где-то прочел я – спасут не стволы,
А престол, пред которым ослы да волы
И повозки волхвов даровитых…
***

…Любви нас учит правильный Господь;
Он учит нас не цацкаться с врагами,
Не сокрушать недужную их плоть
Набитыми стальными кулаками,
А сокрушать — словами, хоть в пылу,
То это мы должны, мы это можем…
Но почему ж на всякую хулу
Выхватываем кортики из ножен?

ВИЗАНТИЯ

Белым бела моя бумага,
Хитон мой грязен, пуст мой рот.
Я византийский доходяга,
Космополит и патриот.

Рука невидимая рынка
Определяет жизнь мою.
Мой завтрак – бледная сардинка,
Обед – поэзия в раю.

Хожу, голодный и свободный,
Цепями ржавыми звеня,
И Константин Багрянородный
Как брата чествует меня.

РУФЕР

Подо мной пространство без огранки,
Мутный страз, искусственный рубин:
Вижу мир в разрыв телепрограммки,
В трещины расстрелянных витрин;
Там, во мгле стеклянной полусферы,
Исторгая боль, свинец и мат,
Движутся в атаку офицеры
На седьмой хрустальный каземат.
Сколько их погибло в этих битвах,
Не сочтет мой старый ноутбук -
Столько мегабит в бейсбольных битах
И в костях непримиримых рук…
Времена сбежались облаками.
Далеко от людных площадей
Я столетья трогаю руками,
Словно карусельных лошадей;
Мир гудит, вращаясь и качаясь;
Я беззвучно открываю рот:
Я пою, я искренне печалюсь
За ходящий по земле народ.
У ночных полетов нет мотива,
Спрыгну там, где выше и темней,
Где фокусировка объектива
соблюдает правила огней.
Ветер мне, как друг последний, дорог,
Распахнись, рубаха, в паруса –
Я тебя снимаю, враг мой город,
Удаляясь точкой в небеса.
О, как дорога мне эта призма!…
Черный Canon врос в меня как свой.
Я последний зритель урбанизма
В метре от булыжной мостовой.


Приют



Сергею Голышеву, другу и художнику

Приют земной – нора и яма;
Ноябрь под мертвой головой.
Зачем же я родился, мама,
Зачем остался я живой?

Сто раз упал, ломая ребра,
Растратил молодость на смех,
И ржавый нож точил недобро
Для самой страшной из утех.

Все усмехался, зло и криво,
не уповал на суд и рок
и непременно ждал разрыва
со всем, что сам не уберег.

Но даже падая с карнизов,
Шагая в заревах огня,
я принимал судьбу как вызов,
как крест, врастающий в меня.

И, может быть, средь черной лени,
пройдя негожие места,
для Бога я хранил колени,
для Чаши я хранил уста...


Перепад давления

Галине Таволжанской, Елене Антоненко

Во мне 12 тыщ иголок,
я уповал на смерть свою.
Меня сегодня спас нарколог
от жизни в призрачном раю.

Он заломал мне белы руки,
грозил войной, параличом
и плоть мою обрек на муки
стерилизованным мечом.

Потом вонзились копья востры;
весь мир поплыл, весь враг обмяк,
и босоногие медсестры
нестройно грянули «Варяг».

И вот, наркологом убитый,
лежал средь чуждых мне людей,
льняными лаврами увитый,
запойный гений и злодей.

И верил я почти что здраво,
что жизнь со смертью — два крыла,
и что не вся еще держава
со мною вместе умерла...


Множество

Вас множество, и я такой же снег;
Мне не дано скорбеть и в бубны бряцать,
Когда в асфальт закатанный узбек
Не выйдет на работу в СМУ-15…
Пускай его оплачет Фатима…
Ему не стать пособником комфорта,
В котором через год сойдет с ума
мне по крови родная, в общем, морда...

Век восковой не хуже золотых
серебряных и каменных, и медных;
я рьяно ставил свечи для святых -
и дом поджег, чтоб не стыдиться бедных...
Все повторилось, как веселый сон;
бежит за шарабаном Коломбина;
синеет Айседора; лжет клаксон;
И мирозданье кружится, как глина,
Та, из которой сделали нас всех,
Похожих друг на друга – и врагами;
Нас множество, но мы тверды, как снег,
К кресту земли прибитый сапогами…


Мир не так уж тёмен

Мир не так уж темен, как казалось…
Ночь не смерть; усердствует свеча;
Сединою выстрадана жалость
На висках пропойцы-палача;
Женщина моя на все готова;
Дом стоит, стихает снегопад,
И посредством истинного слова
Как всегда, преобразился гад.
Этот мир уж очень, очень светел,
Не видать звезды или огня;
Я боюсь, что ангел не заметил
Вот такого, светлого меня…
Мир не темен, тьма внутри и сбоку,
Посвети мне, я сойду во тьму,
Шаткие ступени – это к Богу,
И обледеневшие - к Нему;
Я сойду – там свет уже не нужен,
Ты свети, а я иду, иду,
Падаю, лечу, обезоружен
И подхвачен прямо на ходу…


Имена

Завесы разошлись от крика,
К стакану тянется рука.
Прощай, Россия-Анжелика,
Мария-Родина – пока!

Под дребезжанье фортепьяно
Сдвигаем стулья для гостей;
Не унывай, Москва-Татьяна,
Узнаешь все из новостей.

Какой развод без карабина,
Какая свадьба без стрельбы?
Прощай, Марина-Украина,
Трещите, гордые чубы…

Звеним, как выбитые стекла,
Нас не слыхать издалека;
Не забывай нас, Волга-Фекла,
Поплачь, Аленушка-Ока…

Крепчает бормота-цикута
На донышках немытых чаш;
Поставь свечу, Сибирь-Анюта,
За образ уходящий наш.

Я сын Советского Союза
А мать моя – Надежда-Русь…
Прости за все, Светлана-муза,
Я обязательно вернусь.

Пускай испита жизни чаша,
Судьба бела, как черновик…
Живи, поэзия-Наташа,
Тебя не вычеркнут из книг.

Еще далёко до рассвета,
А нам - по краешку ползти…
Прощай, страна-Елизавета,
Мария-Родина, прости…


Потерянный рай

Владиславу Артемову

Теряю время, речь, закат, восток,
железо в венах, воинов из глины;
вино пролил; посеял кошелек
среди корней развесистой малины.
Повсюду виноват: в семье, в стране,
в статье Гаденко и в конторе Креза;
вон, старый друг свинец нашел в спине,
а тут не сыщешь лезвий для надреза.
Все валится из ослабевших рук;
звенят мечи, монетки, колокольцы;
скучает плоть; душа глядит на юг,
когда бредут на север богомольцы.
Нет ничего достойного пера:
враг измельчал в поденщине коварства;
жена изводит (мало ей ребра!);
народ за водку отдает полцарства...
Пора порвать рубаху на груди,
за нож схватиться; выпить за Семена;
пора молиться: “Господи, гряди!...”
и кликнуть мужиков - нести знамена.
Пора искать - угрюмо, днем с огнем -
обитель, скит, тюрьму, костер с палаткой
и, обойдя весь мир, вернуться в дом -
туда, где умирают под лампадкой...


Походная жизнь Трофимова

Памяти Сережи Евсеева

Болеет сердце. Я здоров, как бык.
Молчит душа, свирепствует свобода.
Я прочитал семьсот священных книг,
когда, как все, вернулся из похода.
А что ждало ушедшего в поход?
Пещера ли без дна? Даль океана?
Зачем вы мне заглядывали в рот,
которым я дышал легко и пьяно?
Не суждено осужденным кричать,
а я иду, во всем подозреваем, -
не стоило, товарищ, руку жать,
ведь мы друзей руками убиваем.
Что ждет тебя-меня, везущих груз
через Баграм, погрязший в мести мерзкой?
Неужто не отметится Союз
за нас, убогих, честью офицерской?
Пока ты, гад, раскуривал косяк
и плакался в жилетку всякой мрази,
наш экипаж клепал отбитый трак
и жизнь свою выталкивал из грязи...
Ну что ж, прости... Тебя не ждет никто.
За перевалом нет библиотеки,
и не спасет тебя стишок Барто
О мячиках, что наполняют реки.
Там ждет тебя, водитель, путь зверей
под перезвон нетронутых копилок.
Тебя спасет начитанный еврей
В ковчеге из прессованных опилок…

Куда бы ты не выполз - быть беде.
Кровь - оправданье, но твоя - едва ли....
И те, что задыхались в БМД,
Не зря тебя так часто поминали.
На черном, знали, черное - видней;
Они теперь белее серафимов.
Куда уполз, как змей, из-под огней
Боец несостоявшийся Трофимов?
Там ждут тебя тюремные клопы
С бойцами вологодского конвоя,
Картины мира на телах толпы,
И шепоток густой заместо воя.
А тот, кто за тебя ушел в поход,
вчера воскрес и найден на покосе;
Живым железо - яблочный компот,
а тот, кто мертв - и не родился вовсе...
Убитым не поможет айкидо,
Живым не быть играющему в прятки.
Хотел быть после, а остался до,
Мечтал в моря, а сел, как все, за взятки….

Все зря... не зря... Весь мир у наших ног,
и боль, и страх, и пьяная отвага,
Всё знать дано... но отличает Бог
кресты от звезд, и грека от варяга.
Что ждет тебя? Кто бил тебя под дых?
Досталась ли тебе любимых жалость?
Немного нас осталось, золотых.
Серебряных - и вовсе не осталось.


Брак по расчету


Ссудил мне женщину Господь,
и стала мне - жена.
Теперь у нас едина плоть,
душа у нас одна.

Теперь у входа в клуб иной
на стражей погляжу:
- Вот эта женщина - со мной! -
надменно им скажу...

Быть может, на исходе дня,
в конце путей земных,
Она попросит за меня
у стражников иных...


Утро

Я встану затемно, и мне Господь подаст
Всего, что я просить уже не в силах -
Он сам, Господь, от всех щедрот горазд
Убогих оделять, больных и сирых.
А я не сирый, даже не больной,
Ну, чуть убог… Иное - исправимо.
Чего просить мне? Крыльев за спиной?
Тепла побольше да поменьше дыма?

Земную твердь снегами замело,
Следов не счесть, да к небу нету хода...
Весь мир осел узором на стекло,
И вместо смерти - вечная свобода.
Чего уж тут выпрашивать, молить
В безвременье, где даже век - минута.
Я помолчу, мне незачем юлить
Перед лицом Творца и Абсолюта.

Мне незачем пенять на вся и всех,
Шарахаться шагов и резких свистов,
Я всех людей простил за глупый смех,
Я даже раз просил за коммунистов,
Но за себя? Нет прихоти чудней -
Выпрашивать, теряясь в общем гаме,
Того-сего... успехов, денег, дней -
Огня не замечая под ногами...


Иван

Махнул Иван через препоны,
Как будто Брумель в цвете лет.
Увы, проспали солдафоны
Его рекордный пируэт.

Преодолел предзонник мира,
Упал в безбрежные снега,
И отнялась у конвоира
Его опорная нога.

Беглец пронесся, к небу ближе,
В сияньи всех прожекторов.
Его стремительные лыжи
Коснулись вскользь иных миров.

Но в стыке времени и снега,
В трясине блата и болот,
Бойцы вэвэ и звезды неба
Ивана взяли в оборот.

Бойцы неслись на лыжах вострых,
Мела пурга по склонам лет,
И замирал весь мир в трех соснах
Когда созвездья брали след.

Они его свалили разом
На рубеже добра и зла.
Не мог ответить личный разум
За коллективного козла.

Его метелили всем взводом,
Мелькали в звездах сапоги.
Уж поглумились над народом
Отдельно взятые враги!

Его втоптали в снег пушистый
На перекрестке всех времен,
И хохотали, как фашисты,
Бойцы Стрелец и Скорпион.


Два письма Январцева Сугробову

1.

Друг мой, Сугробов, пишу издалёка,
Здесь вечное лето.
Здесь нам, как позорным волкам, одиноко…
Читал ли ты Фета?

Здесь времени нету, и слиты едино
И звезды, и росы…
Читал ли ты Блока? Ведь Катьку-б…
Убили матросы.

И многих они убивали штыками,
Но нас не посмели.
А помнишь, как небо - вздохнет облаками -
И дремлет в метели?

И мы, как бродяги, бредем гололедом -
Ничто нам не любо.
А помнишь, когда-то я пьяным уродам
Читал Сологуба?

Вот так-то, Сугробов… Ошиблись мы где-то,
Не то мы читали…
Учились, наверное, зря мы у Фета,
По Блоку вздыхали.

Идем спотыкаясь, не зная ночлега,
О Боге – ни слова…
Здесь вечное лето, а мы-то из снега,
Птенцы Гумилева…

И где-то далёко - окраина града,
Сторонка родная,
Родная, Сугробов, страна снегопада,
Земля ледяная.

2.

Вот так, Сугробов… Кончилась зима...
Сошла с ума проклятая природа,
Пустеют в марте наши закрома -
Ни хлеба там, ни бражки… Год от года
Какой-то хлыщ бомбит все веселей
Рабочего, колхозника, поэта…
Я в феврале не досчитался дней -
И в ночь всю ночь палил из пистолета.
Уж лучше бы опять - снега, снега
Засыпали до крыш и душ округу;
В тебе, Сугробов, вижу я врага,
Но будешь замерзать – подам как другу
Ладонь свою – в ней вечное тепло,
Она двенадцать женщин обнимала,
Я вытащу тебя, снегам назло,
Из самого смертельного провала…
Ты не умрешь нигде и никогда,
Ты не исчезнешь тенью между черни,
Не пропадешь меж пил и пней труда,
Под солнцем дней или во тьме вечерней...
Давай, Сугробов, в мире ледяном
Останемся до ангельского зова,
И думать будем только об одном,
А прочее, видать, не стоит слова…
Не скажем никогда и никому –
Куда несло нас в мировом угаре,
В какую мы заглядывали тьму,
Откуда мы возникли, Божьи твари…


Свято место

Свято место пусто не бывает.
По ночам там ветер завывает,
В полдень - ночь кемарит в уголке.
Или забредет какой прохожий,
На простого ангела похожий,
С посохом ореховым в руке.

Снимет он треух пятирублевый,
Огласит молитвою суровой
До камней разграбленный алтарь,
И придут лисица да волчица,
Чтобы той молитве научиться...
- Здравствуй, - он им скажет, -
Божья тварь...

Солнце глянет в черные отверстья,
Голуби, как добрые известья,
Разлетятся в дальние края.
Грянет с неба благовест усталый,
И заплачет ангел запоздалый...
- Здравствуй, - скажет, - Родина моя...


Ночные новости

Ночь катится шаром. Под хруст костей
Слюною брызжет служба новостей…
Враг на экране, враг уже повсюду,
Он на дворе скулит среди собак,
Он во дворце примеривает фрак
И водку плещет в царскую посуду.

Сейчас он выйдет вон из тех ворот,
Дыхнет едва – и дерево умрет,
Заикой станет бедная сиротка,
Застрелится у гроба караул,
Ощерится кинжалами аул,
Прольется кровь, и кровью станет водка…

Отделятся: от Марса Колыма,
Душа – от тела, тело – от ума;
Взорвутся терминалы в Эмиратах;
Падет звезда; свихнется конвоир…
Я выключаю этот странный мир,
Где места нет для нас – святых, проклятых…

1994 год


Свобода

Я поклялся в верности свободе,
а она -- плевала на меня...
Пьяная, в подземном переходе
У прохожих требует огня,
клянчит на стакан у инородца,
ползает в ногах у пришлеца,
хочется бежать, куда придется,
от ее бесстыжего лица...
Я поклялся в верности свободе,
а она прелюбы сотворих...
За гроши, за пайку при народе
обслужила сразу четверых.
Вон того, барыгу-прощелыгу,
и того -- в мундире без погон;
а вон тот о ней напишет книгу,
а четвертый после рявкнет: "Вон!"
Вот тебе и девушка-свобода!
да на ней живого места нет!
Семь печатей блуда и развода,
девять штампов -- синь да фиолет...
Вот она бредет, бродяжка вроде,
вот и я, как тень, бреду за ней --
я ведь клялся в верности свободе,
кто меня, свободного, верней?!


Словеса

А. Г. Найману
СЛОВЕСА

Куда ни глянь – повсюду словеса,
Они роятся в воздухе и в дыме,
Они звенят, тревожа небеса
Неверными октавами своими.

Они молчат, как ангелы, в ночи
И крыльями трепещут, словно птицы,
Их пичкают бессмертьем палачи,
Невинной кровью пачкая страницы.

Они живут… ну, ближе к потолку,
В сиянии светильников Люмьера;
Досталось им, несчастным, на веку
От пишущего в стол легионера.

О, сколько их! – и скверных, и святых
Я выводил, подобно Моисею,
Из тьмы черновиков, из запятых -
В свободную, как рукопись, Расею.

А сколько их осталось там, в песке,
В земле сырой и в бурном океане…
Сгорели синим пламенем в тоске,
Рассеялись по миру как… славяне…

Несчастные слова, творенья тьмы
И света в золотящейся полоске…
Да кто их различит теперь, как мы
Их различали в каждом отголоске?

И что они без нас? – ни дух, ни плоть,
Абстракция из хаоса и хлама,
Камней набор, из коего Господь
Воздвиг себе потомство Авраама…

СЛОВО БОЙЦА

Я слова подкрепляю делом,
оттого-то и жив едва...
Над землей, как над мертвым телом,
склонилась моя голова.

Обнимает меня осока,
лижет ноги пес-ветерок.
Я лежу над землей высоко,
далеко от меня восток.

Льется дождик за мятый ворот,
ворон ходит вокруг меня.
Я в руинах лежу, как город;
нахлебался воды и огня...

Может быть, посреди травинок
честь по чести грядет исход,
и найдет меня светлый инок,
а, быть может, и не найдет...

И останусь в миру, как в храме,
где молитва - сплошь немота.
Подкрепляя дела словами
я уже не умру никогда.

САДЫ

Темнота или тьма - да не все ли равно,
кто стучит оловянною кружкой в окно,
кто там плещется в песне бандитской,
расскажи мне, ботаник, о розе ночей,
отвези нас, «Титаник», из бл.....х Сочей
в райский садик Никитский...

В этой жизни одно и осталось - сады,
золотистые ветви у черной воды,
и песчаные кряжи да пляжи,
Мы бежим по причалу на каждый свисток,
Мы по трапам бежим босиком на восток,
И с билетами даже…

Я за каждое слово отвечу сполна,
безымянным растеньям раздам имена,
сберегу корешки от распыла,
да поможет мне эта нехилая плоть,
да спасет от напасти и страсти Господь,
приободрит текила...




Снег рушится...

...Снег рушится. Трещит под ним земля.
Кто не богат, тому уж не до шуток,
Когда сияют в морду соболя
Медлительных валютных проституток.
Они купались в пенистом “клико”,
Лобзали людоеда и француза;
Пусть хоть потоп! Им дышится легко
И жрется от залапанного пуза.

А на вокзале кашляет народ,
Несущий Бога в потайном кармане
Меж крошек и отсутствия банкнот,
Профуканных в дорожном ресторане.
Куда несет он Господа Христа
На крестике из потемневшей жести?
В какие отдаленные места
Сошлют его за драку в ближнем месте? -
Не всё ль равно? Снег рушится стеной;
Всем холодно; мир рушится лавиной,
Тут косточки трещат... Грозят войной,
Запугивают выбитой витриной...
Еще полно чудес, припасов, благ,
Воспоминаний, адресов забытых...
Всё так же дышит в трубку старый враг,
Оставленный взамен двоих, небитых...

Живем - как жили. Всё переживём:
Кулачный подступ вятского размаха,
В Москве француза, в Киеве погром,
Валютных проституток, шведа, ляха...
Уж повидали на своем веку.
К заутрене, сбиваясь в вереницы,
Потянемся по талому снежку:
Работники, разбойники, блудницы...


Земля моя

ЗЕМЛЯ МОЯ

Земля моя, ты прах... И я таков,
И я из праха вышел, червь двуногий...
И что с того, что девять пиджаков
Имею от щедрот терминологий?
Вещизма раб, я так люблю предмет,
Щелчок и хруст, удобство рукояти,
Защелку, зажигалку, пистолет
И кнопку "пуск" в секретном агрегате.
Люблю весь мир, как собственность свою,
Как часть, как малость, розданную нищим.
Земля моя! Как черную змею -
Люблю тебя, чтоб ты под сапожищем...
Да я и сам давно лежу во тьме,
Окутанный безбрежными снегами,
Как вещь в себе, как частное в уме,
Как черная земля под сапогами...


Заплутал

Путь мой прост, да на картах запутан маршрут…
Подзови-ка мне, братец, ночное такси,
Отпусти меня к Господу, цепкий уют,
Проводи меня, ангел, по светлой Руси…

Эти ветры шмонали меня, как менты,
Эти звезды попадали с чьих-то погон,
Переулки во тьме нарезают финты,
Не пройти, не проехать, таков уж закон…

Дети в окнах смеются – запутался, гад!…
Не покажут дорог – бейся до крови хоть…
Так гони же, ямщик, между серых громад,
Двигай, сокол, в Сокольники: там ли Господь?

Пролетели, свистя… ничего не пойму!
Кто покажет врата, кто подскажет слова?
Виноград собирать? Так ведь это в Крыму,
А в снегу помирать – так ведь это Москва!

И водила затих, черным духом нечист,
Тормоза отказали? – пустяк, говорит…
Не финти по проулкам, проклятый таксист,
Я ведь сверху платил, хоть и плакал навзрыд.

Доведи меня, Кормчий, до первой корчмы,
Там и мед подают, и тепло у печи;
Дай мне, Отче, звезду из бездонной сумы,
Дай мне, Ловчий, стрелу, чтоб свистела в ночи!

Не дождутся меня ни друзья, ни молва;
Постою у стены, помолчу у двери…
Водку пить на ступенях? Так это Москва!
Волгу черпать ладонью? Так это в Твери!

Что ж, удел мой невесел, и выбор мой мал,
Перекресток мой пуст, крест мой – тяжесть и жесть,
В трех мирах заплутал, девять жизней сломал,
И домой не добрался ни в пять и ни в шесть…


эхо псалтири

Воскреснет Бог, и разбегутся мрази,
Что хаяли в азарте и экстазе
Земныя и небесныя Творца;
Помчатся в никуда, не зная броду,
И расточатся в мрачную свободу
Безвременья, безбожья и волчца.

Воскреснет Бог, и расползутся гады;
Лица Его бегут; им нет награды
За ненависть, гордыню и корысть;
Возрадуются вдовы, дети малы;
Садами зашумят лесоповалы,
Дежурный херувим запишет: «Бысть...»

Воскреснет Бог, и распадутся сети,
Все голуби взлетят, и все на свете
Бессмертники сквозь смерть произрастут;
Коль снег занес – зверье отроет лазы,
Всех тонущих - удержат водолазы,
Пожарники - пылающих спасут…




белая рубаха

Зачем, скажи, мне белая рубаха?
В таких идут на смерть, отринув страх;
В таких рубахах, брат, играют Баха,
А не сидят за картами в Крестах.

Пора менять свободное обличье
На черный чай, на сигаретный дым,
Пора сдирать овечье, резать птичье,
Пора обзаводиться золотым.

Пора точить стальное втихомолку -
Под скрип зубов, под крики из ночей.
Пора отдать без спора волчье – волку,
А человечье – своре сволочей.

Пора искать надежную дорогу
Туда, на волю – Родину, сиречь…
Пора отдать вон то, святое, Богу,
А это, в пятнах, - незаметно сжечь.

Пора идти, не предаваясь страху,
На острый взгляд и на тупой оскал;
Ведь для чего-то белую рубаху
Я в этом черном мире отыскал?


Слухи о смерти поэта

…Его не убили в Венеции – ранили в ногу;
он сполз по стене, и уехал на родину, к Богу -
от глада и хлада, от перипетий перепития,
от яда в газетке и от осложнений соития,
от пули, подброшенной прямо в сердечную сумку,
от фразы зачеркнутой «я же люблю тебя, суку!»,
от мира, залитого кровью женевской конвенции;
он умер героем, но был искалечен в Венеции.

Затем, уповая на милость суда городского,
он выслал в Архангельск свое неподкупное слово;
везли в тарантасе; урядник хамил для приличия;
И скорбь мировая росла, как закон из обычая…
Оковы звенели, и вдоль бесконечных обочин
Стояли поэты – голодные все, между прочим…
А прочие – гибли в подвалах, стреляя в Урицкого,
Ведь право на смерть – посерьезнее правила римского…

Его задушила прохожая – из любопытства,
Случайная женская рифма, принцесса бесстыдства…
Его погубила зима, сединой убеленная,
Его отравила Венеция – водка паленая…
Он выжил, конечно, а умер позднее, как гений,
В бреду поминая недобро весь сонм поколений,
Его убивавший годами, бейсбольными битами,
Улыбками злыми, шарфами, руками немытыми…

Легко поэту живется, а умирается – легче…
Родился немым и нескладным, а умер – почти как певчий.
Страдал искривленьем, а выглядел стройным, как линия
Острова жизни и смерти, Василия имени…
Его не убили в Венеции. Метили в небо.
Он умер легко, и ни разу в Венеции не был…
Стрелял из партера мазурик, в очечках, как Берия…
Все думали, опера длится, а длилась империя…


Смысл жизни

СМЫСЛ ЖИЗНИ

Легка моя жизнь, и не ноша она, не дорога,
Река безымянная: сохнет, осталось немного…
Качаются в ней пароходы, размокли бумаги;
То в греки течет из варягов, то снова в варяги…

А я загребаю то правой, то левой, однако…
То с берега машут платками, то лает собака,
То женщина плачет, что я не плыву - утопаю,
Спасателей кличет, а я уж двумя загребаю…

Не нужен спасатель, родная; глубок мой фарватер;
Но я же за круг не цепляюсь, не лезу на катер;
Плыву себе тихо, без цели, хватаясь руками
За воды, за звезды, за небо с его облаками…


СМЕРТЬ

Как ни вертись, а умирать придется…
Да где же смерть? А вот она, крадется,
на лимузине поддает газку,
с подельничком стаканчик допивает,,
кудлатым псом у дома завывает
и тянется к запястьям и к виску.
Она живет в тепле, светло и сыто,
фигурки наши лепит из пластита,
обводит красным черную беду,
железо плавит, мылом трет швартовы,
скребется в дверь, и мы уже готовы
поверить в технологии вуду,
в судьбу-злодейку, в неизбежность рока,
в бессмысленные речи лже-пророка,
в безумный сон, в газетный полубред…
Листаем гороскопы, рвем страницы…
Могли бы жить как лилии и птицы,
И знали бы, что смерти вовсе нет…


Чудесный мир

Белый свет уж не мил, и закон не указ;
Что мне эта ржаная свобода?
Коли солнце не спалит, так вышибет глаз
Корифей високосного года…

И за что мне такая чудная напасть -
Жить и жить посреди, а не справа?
Долго длится проезд, и не держится власть,
И суставами щелкает слава.

Что же делать, убившему столько своих
И убитому трижды - своими?
Сколько раз призывал я друзей и святых,
А остался с одними святыми.

Велика ты, Россия, да негде присесть.
Всюду холодно, голодно, голо.
Вместо имени шлейф, вместо лирики - жесть,
И трава не растет для футбола.

Мнит синоптик себя… да Бог ведает, кем,
Может, даже самим Даниилом….
Только ветер-то, ветер-то - он не из схем,
А все больше по нашим могилам…

И чудес я не жду, ни к чему они мне.
Если что-нибудь вдруг и случится,
То уж точно не всадник на бледном коне -
Конь в пальто костылем постучится.