Елена Жалеева

Вкус без тебя

Вино из одуванчиков

Забыть рецепт вина из одуванчиков -
Наложенное гордостью табу,
Из глаз исчезли солнечные зайчики,
И мотыльки не ищут теплых губ.
Усиленные с двух концов старания,
Дают обратный действию эффект,
Мы режем память правильными гранями,
Рецепт остался - нас с тобою нет.
11.05.2013г.


Не верю

Не кури натощак ранним утром печаль
И не жди, что появятся лужи,
Я попала в твой сон на четверг невзначай
Легкой тенью от солнечных кружев.
Даже если прольётся нечаянно дождь -
Верить в эту примету нелепо,
Ты не смог отличить откровенную ложь -
Вы с дождем неприкаянно слепы.
7.06.2013г.


Записка

"Я был" и дата. Белым флагом
В двери маячила записка -
Мы были друг от друга близко,
Но разминулись на полшага.
Судьбы и гордости ужимки:
Предубеждение неволит.
Скажи, зачем нам столько боли,
Чтоб легче стать потом чужими?
11.06.2013г.

Старик и время

Фото (с)

Птичья радость

Лёд, кряхтя по-стариковски,
Треснул сеточкой морщин,
Разлетелось птичье войско –
Вся округа верещит:
«Живы, живы, пережили
Снежный плен морозных лап,
Заструилась кровь по жилам,
Марту теплому хвала!»
18.03.2015г

За стеклом

фото (с)
Стирая боль, залечивая шрамы,
Не разум – сердце выбрало дорогу,
За старым переплетом тонкой рамы
Смешное счастье, что нельзя потрогать.
Гирлянда снов запутанных и ярких,
В которых суть сильнее пробужденья,
Там женщина, не ждущая подарков,
Застыла в янтаре твоею тенью.
17.01.2015г.

 

Адажио

Когда дни велики

Я надеваю невзрачной обновою

Утро январское желто-лиловое –
День не по мне.
Новое утро, а кажется, ношенным:
Стерты вчерашнего снега горошины,
Шлейф потемнел.
Праздные дни пустотой оторочены,
Криво подшиты следами сорочьими –
Дни без тебя.
Мне б перешить, да потеряны ножницы,
Вот и ношу их забытой наложницей,
Время губя.
8.01.2014г.

Непогода

Теплый локон спящей женщины,
В горле солнечная взвесь...
Сколько в ней всего намешано,
А сейчас - какая есть:
Гордость на пол платьем сброшена,
Льнет к нему, ища во сне.
В сердце мятная горошина -
Рейс отложен, снова снег.
2.02.2014г.

Одинокий снег

ФОТО (С)

Прошлогодний смех

фото (с)

Ваза хрустальная.
Хвойная лапа. Шар.
В отражении: черная шляпа -
Легкого фетра примятая тулья,
Круто изогнута спинка на стуле.
Теплая рама дверного проема,
Снег на пальто,
Взгляд до боли знакомый.
Шар расплывается в воздухе зыбко,
Сколько желаний исполнено рыбкой?
Веки закрыты - непрочны доспехи,
Падают хлопья пушистого смеха.
8.01.2014г.

Печаль ноября

О ветхости

фото (с)
Ветха заветность губ - слов воробьи беспечны,
И даже серебро чернеет без нужды.
Когда одна цена - церковны мышь и свечи,
Несем свои кресты, что святости чужды.
18.08.2013г.

Ястребы и ласточки - ч.19

73.
Вечером они вымоют в бане старика. Немощное тело, несмотря на кажущуюся хрупкость, было тяжелым. Как управлялась с ним Эльвира, неизвестно. Но женщина долго благодарила их за помощь, а они ее за ужин. Ребятишек соседка – женщина Аленкиных лет, но вся какая-то замотанная, забрала после того, как они поели, да и сама присела к столу, выпила чаю с пирожками.
- И, чтобы я без тебя делала, Эльвира-апа, нет бы, маме пожить еще, молодая ведь. Да, видно, папаньке скучно на том свете одному стало. А Витек с Полинкой забыли ее, они тебя бабушкой считают.
- Будет тебе, тоску-то нагонять. Мы же соседи. Сегодня я тебя, завтра ты меня выручишь.
Друзья это Рустама, нам бы с утра завтра на кладбище сходить, посидишь с бабаем?

- Вот оно, что? Конечно, конечно посижу.
Она ушла, и в доме без ребятни сразу стало тихо. Распаренный в бане старик дремал. Поговорили о Рустаме. Эльвира вдруг повинилась:
- Я деньги, что он мне прислал, за его помин этим вот соседям отдала, мне отцовских за жизнь не потратить. Мать ее их между детьми разделила. А Валя на сберкнижку положила, да на грех, видно. Муж ее в карты играть стал и не только их проиграл, но еще и задолжал. Когда мать-то умерла, Валя в сберкассу, а там пусто.

Выгнала она его, а теперь вот на лесозаводе работает – тяжело там молодым женщинам. А больше и работы нет. Может и стала бы торговать тряпьем, как другие, да за ним в Москву на Черкизовский рынок ездить надо. А это, значит, детей бросать. Выходит, я на грех ее мужа навела.
- Глупости какие, Эльвира, - сказал Полкан, а Санька подумал, что деньги эти нечестным трудом заработаны, но устыдился своих мыслей – о мертвых плохо нельзя.

Глаза после тряски в автобусе, да после бани слипались. Женщина постелит им в дальней комнате, видимо обустроенной специально для гостей. И кровати широкие, и подушки мягкие, да что-то не спалось. А только заснули, старик разбудил их своим мычанием. Санька вышел, может, помощь какая нужна, но Эльвира успокоила:
- Бабай время перепутал, есть хочет. Сейчас разогрею, да покормлю. А ты ложись, завтра опять в дорогу.
Санька вышел на крыльцо, покурил. Продрог и с удовольствием забрался под теплое одеяло.

Руста похоронили на русском кладбище – Эльвира настояла. Оказывается на мусульманские кладбища женщинам нельзя ходить, только старым. А ей, убитой горем, хотелось хоть к плите надгробной прикасаться, если уж до сына нельзя дотронуться.

Что творилось в душе у Полкана, Санька не знал. Но его до мурашек пробирало, когда женщина, будто с живым разговаривала с Рустамом, целовала его портрет на мраморной плите, хвалила его друзей. И Санька попросил у него прощения, сначала мысленно, а, уходя, и вслух сказал:
- Прости, друг, и прощай.

Женщина соберет им в дорогу сумку и проводит до железнодорожного вокзала, оставив отца все с той же компанией. А когда сядут в поезд, долго будет махать вслед - одинокая фигурка на небольшой станции - символ всех настоящих матерей…

В купе они лягут и долго будут слушать стук колес. Санька подумает, что и у Полкана есть душа. Может, и есть, но механизм мозга, видимо, сильнее. Тот вдруг сядет и заставит подняться Саньку:
- Санек, я до твоей станции не поеду, сойду на следующей и пересяду на московский. Ты меня сейчас внимательно послушай и не возражай. Я твои возражения месяца через три приму, если они будут.

Месяца полтора – два отдохни, если не умрешь от скуки, а дальше вот, что: оглядишься - поймешь, что для тебя места в этой стране нет, позвонишь мне, я приеду. Я хитрить не буду, у меня на тебя планы есть и не только на тебя. Но, чтобы ты не свихнулся и форму не потерял, мы решили, что тебе надо будет спортивную школу открыть.

Санька, было, открыл рот в возмущении, но Полкан осадил его:
- Я сказал, дослушай. Оформить документально, да и с деньгами - поможем. Будешь детишек маленьких даром готовить в чемпионы, а вот взрослых за - бабки и, чем дороже брать будешь, тем больше желающих найдешь. Сам, главное форму не потеряй. Да к людям присматривайся. Я не знаю, когда ты нам понадобишься, только чует моя печенка – скоро. Я свою печенку и сам не люблю, но прислушиваюсь.

Настроение печали и все Санькины раздумья вылетели из головы:
- Полкан, и долго ты меня на поводке держать будешь?
Егорыч усмехнулся,:
- Да я тебя хоть сейчас отпущу, только ты пока не плюй в колодец, хорошо?
И Санька промолчал. А куда он, в самом деле, пойдет на гражданке, он вспомнил обрюзгшего полковника на Аленкиной даче, Игоря. Нет, он может и в милицию пойти. Об этом он подумать успеет еще – отпуск впереди.

- Аленке и сыну привет от меня передавай, через полчаса крупная станция будет, - Полкан встал, одернул измявшуюся форму, отряхнул приставшую пушинку, - не гляди волком, нам держаться надо друг за друга.
Они выйдут в тамбур и простоят там, нещадно дымя, до остановки. Проводница, аж закашляется, выйдя открыть дверь:
- Ну, мужики, - скажет она, - себя не бережете, других бы пожалели.
Санька, почувствовавший, было, отчужденность к Полкану, спрыгнет за ним на каменную насыпь и обнимет его. Пожалуй, после детдомовского Сереги, он больше ни с кем из мужиков так долго не водил дружбы.
Но, сев в поезд, вдруг почувствует облегчение. Теперь ему никто не помешает думать об Аленке и сыне, как они там – ждут его? Что по телевизору про Афган болтают?

74.
Санька приедет в город в двенадцатом часу, позвонит. Трубку никто не возьмет, значит, в школе еще оба. Он простоит на остановке с полчаса, ноги пристынут – ни автобусов, ни такси не было. Тогда он махнет наугад проезжавшему частнику и тот подвезет его, взяв полтинник за десять минут езды. У Саньки даже ноги не успеют отогреться. Главное, он успел. Санька увидит их издалека. Школьники, обтекая толпой Аленку и Сашеньку, кто, крича « До свидания», кто просто, молча, разбегались по домам. Занятые каким-то важным разговором, они шли по противоположной стороне, и сердце у Саньки замирало от радости, что вот они, рядом, можно окликнуть, можно рукой дотронуться.

- Алена, Саша, - тихо позвал он, но они оба разом, словно улавливающие антенны, повернули свои лица и он, как в посекундной раскадровке, увидел вначале настороженность в зеленых и карих глазах, которые начали округляться от удивления, а дальше оба побежали к нему и повисли на нем:
- Папка, папка, ты вернулся. Ты ведь совсем вернулся, да?
- Милый, - Аленка хотела еще что-то добавить, но горло перехватило и она, забыв, что по улице идут ученики, подставила ему губы для поцелуя. Он подхватил сына на руки и, сжав обоих в объятье, поцеловал прохладные от мороза губы, а потом и румяные щеки Сашеньки.
- Идемте, скорее домой – холодно, - поторопила Аленка и с транспортом плохо.
- Да, я уже убедился, неласково встречает Родина, - Санька постукивал ботинками друг о друга, – поленился надеть теплые носки.

Как они и предполагали ни автобусов, ни такси не было. Вернее, автобусы проходили редко, но забиты были до отказа и водитель высаживал пассажиров, не доезжая до остановки.
- И папа, как назло сегодня в командировке. – обиженно проворчала Аленка. Санька обнял ее , а сына заставил двигаться, но тот вдруг, вспомнив что-то, побежал через дорогу к автомату:
- Я сейчас,- крикнул он с другой стороны.

Аленка поняла, кому он звонит, но было поздно, Сашенька возвратился, довольно улыбаясь:
- Друг мой сейчас приедет за нами и отвезет домой.
- И сколько же лет твоему другу? – удивился Санька.
- Он большой, он в нашей школе давно учился. Я сказал, что ты вернулся, он обещал подъехать.
Аленка молила Бога, чтобы у Василия хватило ума проехать мимо. Но тот, услышав радость в детском голосе, сам, как маленький, захотел увидеть, из-за кого такие женщины как Аленка теряют голову, хотя и понимал опасность своего любопытства. Набросив дубленку, на ходу надевая шарф и шапку, оставив все бумаги на столе, он спустился по лестнице и сел в машину. Их троицу он увидел, не доезжая до них метров пятьдесят, сбавил скорость, еще несколько секунд думал, а не проехать ли мимо, но, поняв, что маленько трусит, хотя и не виноват ни в чем, Василий подкатил почти к остановке и окликнул ребенка:
- Санек, я приехал.

75.
- Папа, мама, пойдемте, - Сашенька потащил странных родителей, которые почему-то не спешили сесть в теплую машину, через дорогу. Василий открыл только переднюю дверцу, куда и устремился сын, Санька распахнул заднюю, пропустил Аленку, сел рядом.
- Дядя Вася, познакомься – это мой папа, он тоже Саша.
Василий неловко развернулся и протянул руку мужику, который сканировал его взглядом:
- Василий?!
- Александр, - ладонь не сразу двинулась навстречу, и рукопожатие было холодным и коротким.
- Здравствуйте, Елена Михайловна, - сказал он Аленке, почти молча кивнувшей в ответ, и добавил, чтобы начать хоть как-то разговор - замерзли, значит.

Плавно тронул машину, затем свернул влево, и вырулил на дорогу, ведущую к их дому. Санька молчал, Аленка жалась к мужу, и только Сашенька, полуобернувшись к ним, радовался и тому, что отец приехал, и тому, что у него есть взрослый друг, который может их подвезти до дома.
- Пап, а ты можешь водить машину?
- Могу, - односложно ответил тот, не желая делить радость встречи с этим новоявленным другом. Но Сашенька, не понимая еще настроения отца, продолжил:
- У дедушки в гараже «Волга» стоит, а ездим мы на ней только на рыбалку. Дед маме велит учиться водить, а она трусит.
- Ничего, мы с тобой ее научим, - Санька крепче обнял притихшую Аленку, она улыбнулась в ответ незащищено, боясь, что ее обидят, разгладила воротник бушлата и прижалась к нему.

- Опять чего-то копают, - обратил сын их внимание на бульдозер, и кучу мерзлой земли рядом, но путь на машине до дома занял не больше десяти минут.
- Приехали, - развернувшийся к лобовому стеклу констатировал Сашенька, - спасибо дядя Вася, - он открыл дверь и, выскочив на обочину, попытался открыть заднюю, но она не поддавалась.
Санька помог ему, вышел и подал руку Аленке. Та, скованная то ли холодом, то ли неловкостью ситуации, ударилась головой об кузов.

- Ой! – потерла она ушибленный лоб.
Санька притянул ее к себе, поцеловал в больное место и сказал:
- Ален, вы идите домой с Сашенькой, а мы с Василием покурим. Саш, - позвал он сына, - рюкзак мой дотащишь?
Ребенок подбежал, с радостью набросил на плечи вещмешок, нагнулся вперед под его тяжестью и засеменил к дому. Аленка вначале как-то нерешительно двинулась за ним, но потом прибавила шаг, Сашенька стоял и ждал, когда она откроет дверь. Она уже, было, хотела остановиться у окна в подъезде, выходившего во двор, но там стояла Александра Яковлевна, бабушкина подруга и, поздоровавшись с ней, женщина с бьющимся сердцем поспешила в квартиру.

Вышедший из работающей машины Василий похлопал себя по карманам, ища сигареты - нашел, закурил, глядя на дома и морозное небо. Санька достал свои, щелкнул зажигалкой, молча, в упор, разглядывая мужчину.
- Я так понимаю, - начал он без обиняков, - ты не только с сыном хотел подружиться?
Василий взглянул ему в глаза:
- Хотел, - честно сказал он, - на такую, как она, часами смотреть можно и не надоест, только не повезло мне, опоздал. И откуда, только ты взялся? – Василий, не желая того, признавал свое поражение. - Я не дурак, но уж очень хотелось посмотреть на тебя, узнать, чем ты так хорош?

- Выяснил? – внутри у Саньки отпустило, и потому вопрос прозвучал не так зло, как бы он хотел.
- Выяснил. Елена Михайловна еще и умная.
Санька понимал, что этот мужик идет на мировую, но рык, тот волчий рык, предупреждающий о том, чтобы на его территорию не заходили, оставался в голосе:
- Тогда оставь свои мечты, Вася. Хороший ты парень… , - он не договорив, протянул ему ладонь, коротко пожал и ушел, не прощаясь.
А Василий почувствовал себя сопливым мальчишкой от его похвалы, хотя и был, может быть, лет на пять – шесть моложе.

76.
Привыкший получать счастье в жизни маленькими бисеринками, Санька не знал, куда девать его, когда - очень много. Он выспался, хотя и просыпался часто от незнакомых звуков: будь то скрип шин за окном, звяканье соседей ключами на лестничной клетке; был сыт и, желудок не просто набит, чем попало, чтобы не ощущать голода, нет. Еда, приготовленная Аленкиными руками, пахла и была вкусна так, что ему становилось стыдно, оттого, что ест много, хотя жена, кажется, радовалась этому.

Сын быстро делал уроки и спешил выговориться за все, то время, пока Саньки не было. Они склеили и наладили все игрушки, обсуждая его друзей и поступки, и он понял, что любое свое слово надо взвешивать, потому, что ребенок понимает его очень конкретно, как руководство к действию. Санька опять вспомнил Софочку, вот кто, чтобы ни говорил или ни делал, всегда получал хороший результат. Наверное, это в крови у благородных, но только он почувствовал ответственность за сына. Санек ходил в секцию самбо. Санька посмотрел, как там тренируют, хороший, в общем-то, мужик, всю жизнь на тренерской работе, хотя и собрался уходить – платят гроши, никому дела до детей нет. Сам он, наверное, не смог бы заниматься с детьми долго, уж больно шуму от них много.

Сегодня он опять встал около десяти, вспомнив Леху, наточил ножи и решил, что хорошо бы пельменей домашних поесть, достал мясо из морозилки, прокрутил, опять поставил в холодильник. Ну, что еще сделать? Походив от окна к окну, прислушался – вода шумит в унитазе. Разобрал смывной бачок, выпрямил заржавевшую проволоку, поставил на место – тихо. Закрыл крышку, присел – покурил. Скучно, тело просит движений. Он позвонил теще, спросил разрешения взять машину, устыдился просьбы, но уж очень хотелось в морозные дни встречать жену с сыном не пешим ходом. Надо бы узнать, сколько стоят сейчас автомобили на рынке – деньги у него на сберкнижке есть.

Лидия Владимировна откликнулась с радостью, машина-то ржавеет без работы. И ключи от гаража дала, и объяснила, как гараж найти. Его сразу-то и не пропустили – обкомовских всех знали в лицо. Санька дождался, когда охранник позвонит Лидии Владимировне, потом подвел к гаражу.
Пришлось у сторожа лопату брать – сугроб до середины ворот. Кровь побежала быстрее, и тело налилось бодростью. Черная «Волга» не заржавела, это теща явно преувеличила.

Даже бензина под завязку. Санька выехал из гаража, закрыл ворота, проезжая мимо охранника посигналил и отдал честь. Теперь бы успеть за своими. Слово-то, какое «свои», он улыбнулся от глупой радости, а проходившая мимо девушка, подумала, что ей – и улыбнулась в ответ. Только ему нужна одна – своя. Он чуть было не проехал мимо них, притормозил с форсом:
- Ну, кто со мной?
- Папка?! Ура, мы на машине домой поедем, - Сашенька открыл переднюю дверь, а Санька вышел и открыл Аленке заднюю, дождался, когда она подойдет совсем близко и прижал к себе, - плата за проезд один поцелуй до и много после.
Ее свежее с мороза лицо было совсем близко:
- Может, нам поискать другую машину, у Вас, товарищ водитель, цены грабительские, - но прикрыла глаза и потянулась к нему.
- У меня самые лучшие цены, - сказал Санька, лаская ее взглядом.
- Ну, поедемте, - Сашеньке надоело смотреть в зеркальце, как они целуются.
Радость от обычного, ничем не примечательного дня из машины перекочевала в квартиру. Аленка, обнаружив готовый фарш, замесила тесто, и само приготовление пельменей стало праздником. А есть, обсуждая, какой Серый друг, если подножки ставит, или слышать:
- Пап, знаешь, как весело Ольгу за косички дергать, как куклу заводную – дернешь, и она ойкает, - еще большая радость.
Санька рассмеялся вслух – все повторяется.
А Аленка пристыдила обоих:
- Как вам не стыдно, - но не сердитым голосом, из чего Сашенька сделал вывод, что дергать девчонок за косы все-таки можно, только не очень уж сильно.
А вечером по телевизору показали вывод войск из Афганистана. Санька вглядывался в лица бойцов, а Сашенька сказал:
- Я Горбачева люблю, - он тебе разрешил вернуться к нам.

Санька притянул сына к себе, поцеловал в макушку и промолчал. Все погибшие и оставшиеся в живых друзья прошли перед его глазами. Кто они – победители? Побежденные? Эти мысли разом уничтожили ту светлую радость сегодняшнего дня. Он лег в спальне, не включая свет, но из ванной доносились голоса жены и сына. Они ему напомнили щебетание ласточек прошлым летом. Маленькие пичужки оказались быстрее ястреба и отчаянно смелыми, завидев его, они заверещали на всю округу, предупреждая всех об опасности. Черт, он не хотел быть ястребом.

Если и выбирать на кого он хотел быть похожим, то лучше на волка, чтобы волчица была рядом. Это женское таинство, кроющееся не только в теле, но и в инстинктах, купало мужскую душу в целительном бальзаме. Саньке вдруг захотелось, чтобы Аленка родила дочку, такую же маленькую, как у Игоря, чтобы видеть, как растут маленькие девочки. Он обязательно сегодня скажет ей об этом, и вряд ли у нее найдутся аргументы - против. Мужчина лукаво усмехнулся, он постарается быть очень-очень убедительным, и еще - он не сказал ей, что любит. Ради дочки Санька наберется храбрости и скажет.
***
Человек предполагает. До войны в Чечне оставалось пять лет.

Ястребы и ласточки - ч.18

69.
Он вернется в Кабул в конце января, когда в Ташкентский госпиталь начнут прибывать раненые. Бойцы обрадуются его приезду, но словно ища у него справедливости, они, ждущие приказа о возвращении домой, будут с горечью рассказывать Саньке о бойне в Панджшере. Ротный Гончар высокий, почти двухметрового роста говорил, чуть не плача:
- Сань, ну, зачем надо было устраивать это позорное побоище. Ведь у нас же была договоренность с Ахмадом, мы уходим, не трогая их, а они нас. Мы же знали все их посты, они у каждого командира на карту нанесены. Скажи, там, в верхах люди сидят или нелюди? Зачем надо было нарушать это соглашение? Масуд узнал о готовящейся операции и заблокировал все выходы из ущелья. Простые крестьяне стали заложниками. А мы бомбили их. Наши самолеты поливали кишлаки огнем.

Тебе повезло, что ранен был, а я до смерти себя проклинать буду за то, что принял участие в этом позорище. Ты, знаешь, после бойни женщины выходили на дорогу. Снегу было много, а они выходили и бросали под гусеницы наших боевых машин своих мертвых детей.

Санька обнял его, пытаясь разделить эту горечь. Армия всегда будет заложником политики. Почему же во главе государства оказываются недоумки? В тот момент ему казалось, что он больше не возьмет в руки оружие, чтобы не выполнять приказы, от которых тошно на душе даже у таких матерых бойцов, как Гончар.

А первого февраля из Союза на вертушке прилетел Полкан. Он привез приказ о его переводе под юрисдикцию КГБ. Санька, не желающий обсуждать эту тему, схватился с ним:
- А ты спросил меня, хочу я воевать? Что ты, как змей, искушаешь меня своими предложениями?
- Сань, ты еще не жил в Союзе. И не знаешь, что той страны, из которой ты уходил в Афганистан, больше нет. Я знаю тебя. Кем ты будешь в ней – кооператором или рекэтиром? Что глаза вытаращил, не усек? Бандиты это. Свободы захотел, а куда ты ее девать будешь? Ты сейчас не горячись. Давай документы оформляй, и съездим в гости к Лехе, Оленю, Русту. Или ты хочешь под фанфары из Афганистана выйти?

Санька хотел оказаться на необитаемом острове с Аленкой и сыном. Но, остыв, согласился подумать над предложением Полкана. А съездить к матери Оленя и Руста надо обязательно. В штабе все уже было согласовано, и Санька опять задался вопросом, кто же на самом деле Пал Егорыч? Глаза у него выхватывали бойцов из бывшей Санькиной роты, и он невзначай, то ли спрашивал, то ли констатировал:
- А, вот этот Тош – хороший парень. Где ты его нашел? Возьми адрес, такие друзьями до смерти бывают.
- А, если я хочу, чтобы он жил долго?
- Ну, ты этому его должен был научить.

Санька, прощаясь, без Полкана спросил, где тот живет и сам назвал Аленкин город. Тогда ему просто хотелось встретиться как-нибудь с Антоном на гражданке, может быть выпить пива или познакомиться с его семьей.
Да и с другими бойцами расставаться было нелегко. Вот ведь надоело все и палатки, и казармы, а уж от пекла Афганистана летом и от пронизывающих ветров зимой, сводило скулы. А на поверку, оказывается, привык. Жалко мужиков, с которыми судьба, может быть, больше не сведет. Есть и шутники среди них, и угрюмые, как сычи, но в бою не подведут. Он снова вспомнил Руста. Теперь и прощения не попросишь, что засомневался в нем. Надо будет мать навестить, как она теперь без сына?

Сделанное дело должно вызывать удовлетворение. Но, уезжая из Афганистана, Санька чувствовал щемящую пустоту, напрасность своей работы, будто десять лет он строил песочный замок, а набежавшая волна одним махом слизала его.
Тяготили и предстоящие встречи с родственниками погибших. Малодушно хотелось найти причину, не ехать. Но побывать на могилах друзей нужно. В купе поезда они с Полканом больше пили, чем разговаривали. А на станции, где жил Леха, пытаясь выяснить, как пройти к нему - он почему-то съехал со старой квартиры, нарвались на гром бабу:
- А он вам зачем? – спросила она, прищурив глубоко посаженые глаза.
- Да, вот служили вместе с ним в Афганистане, - под простачка закосил Полкан.
- Видела я таких дружков, пошли вон отсюда.
Не ожидавшие такого приема мужчины, оторопели, а она уходя, громко бубнила что-то.

70.
Они найдут его. Подскажет мужичок запойного вида. И дом Лехи окажется совсем недалеко от станции. Сам он на стук в дверь скажет:
- Кто это там такой вежливый – без бутылки не пущу.
Полкан войдет, стукнувшись о низкую коробку косяка, и увидит Рыжего с гипсом на ноге.
- О, япона мать, Полкан, ты? – не веряще спросит он.
А, увидев из-за его спины Саньку, поскачет к ним на одной ноге:
- Мужики, какими судьбами, - бросится он в объятья.
- Да, вот решили проведать, как наша гвардия поживает, - отстранившись, ответил Полкан, - где это тебя зацепило, - кивнет он на ногу.

Но Леха, махнет рукой, мол, пустяки:
- Едрена вошь, не верю, что вы ко мне пожаловали. Эх, жены дома нет, за бутылкой сходить некому. Такая радость, такая радость. Мужики, вы подождите немножко, сейчас она вернется и соорудит нам что-нибудь на стол.
- Да, ладно, не копошись ты – бутылка у нас есть. Ну а, насчет закуски, ты сам – мастер.
- Сань, сходи в курятник, там яйца в гнезде должны быть.
- Нет, я по чужим курятникам ни ногой.
- Полкан, может, ты кур не боишься, - подначил Рыжий Егорыча.
- Где сарай? – согласился тот, и, выслушав Лехины наставления, вышел на улицу.

Не успели они с Санькой дойти до кухни, как с улицы послышался истошный женский крик:
- Ах, ты гад, по чужим сараям лазить вздумал, на тебе, на.
Санька выглянул в маленькое кухонное оконце и увидел, как та самая гром-баба за шкирку, словно провинившегося котенка, тащит из низенькой сараюшки Полкана, успевая поддавать ему пинков под зад.
- Моя Ириша, - с гордостью похвастался Леха и, открыв форточку, крикнул:
- Отпусти человека. Ты чего удумала, генерала пинками учить, - для устрашения жены он на всякий случай повысил друга в звании.
- Этот генерал? - она развернула Полкана к себе лицом.
- Да, дорогая, генерал перед Вами, - не то шутя, не то всерьез произнес Егорыч, поводя плечами, чтобы освободиться от цепких рук женщины, - то-то же Вы не хотели видеть героических друзей Вашего мужа – яиц жалко.

Женщина отпустила его:
- Да, ничего мне не жалко, вид у тебя не больно-то генеральский. – без всякого почтения сказала она, - ладно, идем в дом, там разбираться будем, руки-то у меня не казенные. Полкан только сейчас обратил внимание на то, что эта баба скрутила его одной рукой, держа в другой сумку, набитую продуктами.

Санька хохотал на весь дом, видя, своего наставника в глупом положении, но, когда они вошли, сжал губы.
- Ириша, - медовым голосом пропел Леха, - знакомься – это мои друзья. Тот, который с тобой – Пал Егорыч, а это Санька, ну он меня спас.
- Ну, уж, простите меня, гости дорогие, что так встречаю. Только и вы мне ответьте, что вы с моим мужиком сделали?
- Ириш, Ирисочка, - Леха на одной ноге скакал возле жены, которая была одного роста с ним, но из-за полноты казалась выше и мощнее, - будет тебе. Они из самого Афганистана приехали ко мне, говорят, война скоро кончится. Ты нам чего-нибудь на стол подай.

И эта женщина, одной рукой расправившаяся с боевым мужиком, приласканная теплым мужниным словом, расплакалась:
- Да, разве мне жалко, за конец войны и я с вами выпью, только ты уж больше на крышу-то не лазь.

Она быстро подала на стол то, что успела отоварить на талоны в магазине, порезала колбасы и хлеба, открыла банку консервов, пожарила яичницу – Полкан и сдачи-то не дал напавшему на него с тыла врагу только потому, что держал в руках несчастные три яйца. Начистила картошки и, залив ее водой, поставила на газ:
- Ну, наливайте, мужики, генералы вы или просто солдаты, а только, я думаю, и вам в радость, что под пулями ходить больше не надо.
Они выпили за окончание войны, за то, чтобы ее не было никогда, за тех, кто не вернулся.
Ирина, захмелев, стала пытать Саньку:
- Ты, вот мне скажи, от чего или от кого ты моего мужа спасал, если он, как напьется, так и лезет на крышу. Ведь жить в квартире, паразит не смог, видишь ли, задыхается. А в доме, стоит только рюмку пропустить, так непременно на крышу лезет. Ладно бы, только у себя, а то ведь и в гостях. Вот три дня назад были у его брата, он паразит и прыгнул, теперь без ноги – сиднем сидит, а мне и на работу, и по хозяйству за двоих приходится отдуваться.

71.
Леха проводит их до станции и, как и предупреждала жена, захочет залезть на верх, стоящей рядом водокачки. Слава Богу, костыли не дадут, а на одних руках он долго не продержался – лестница была из металлического прута. Полкан пошлет женщину с флажком за Ириной, боясь, что Рыжий с передышками заберется все-таки на верхотуру. А когда та придет, узнает, что на высоту его тянет только по пьяному делу. И посоветует в следующий раз бутылку на конек крыши привязывать. Если выпить захочет – пусть трезвый лезет. Саньке показалось это глупой шуткой. И он нескоро узнает о том, что несколько раз слазивший за бутыльком Леха, перестал задыхаться от высоты, а, когда страх прошел и пить перестал.

Но сегодня Саньке было грустно. Друг вроде как тосковал по Афганистану, скучно, что ли ему было. Еще дети у них с Иринкой никак не получались. Рыжий, смутившись, признался, что они с женой все анализы сдали и все у них хорошо, а дети не получаются. А бабка, местная колдунья, жене сказала, что мертво у него в душе, потому и дети не заводятся. Не веривший в колдунов Санька, почему-то нашел в словах знахарки смысл. Полкан молчал, глядя в потолок, о чем думал он, было непонятно.

Деревенька Олега и районный центр , где жил до войны Рустам были в одном направлении. Они проезжали села и города, маленькие полустаночки и крупные станции. И всюду по пути следования их цыганской толпой встречали частники или, как говорил Полкан, кооператоры. Что им только не предлагали: от игрушек, сшитых из старого плюша до тулупов из овчины. Санька уже хотел было прицениться, кроме военного бушлата и летной куртки у него ничего не было, но Егорыч остановил, вывернул тулуп наизнанку и показал ему сожженную во многих местах шкуру:
- Частники! Наверное, научатся когда-нибудь, а пока зряшный перевод денег.

К Олеговой деревне подъехали в пять вечера. Вроде бы светло было, но пока разузнали, пока дошли – начало смеркаться. Они шли по пустой заснеженной улице, многие дома на которой были заколочены, отчего деревня казалась заброшенной. В редких окнах горел свет, где-то лаяла собака. Дойдя почти до речки, они остановились перед домом, с красной звездой на наличнике. От дороги к дому была расчищена узкая тропинка, по обе стороны которой высились сугробы. Света не было. Они постояли, прикидывая, что же делать, как-то они не предусмотрели этот вариант. Но в доме вдруг вспыхнул свет, а на крыльцо, кутаясь в шаль, вышла женщина – мать Олега. Не узнать ее даже в сгущавшихся сумерках было нельзя:
- Вы от Олега, сынки, - спросила она, будто ждала вестей от него.
- Мы его друзья, - хрипло ответил Санька.
- Так чего же стоите на дороге, проходите.

В доме было чисто, но как-то безжизненно.
- Вы проходите, проходите, - опять сказала женщина, видя, что они оглядываются в поисках коврика. Но Санька снял ботинки и Полкан, нагнулся, расстегивая замки и, заслонив собой дорогу хозяйке. Женщина, съежившись от холода, подождала, потом сложив лоскутное одеяло, убрала его с дивана, пригласив присесть.
- Сынки, вы не обессудьте, я вас оставлю на времечко – вот карточки Олежкины пока посмотрите, - она кивнула на толстый, обтянутый плюшем, альбом и, как была босая, сунула ноги в валенки, накинула шубейку и шаль, и убежала куда-то.

Они посидели в тишине, слушая дыхание друг друга, перебиваемое громким цоканьем маятника, взяли альбом, который, видимо, не убирался со стола и стали смотреть черно-белые снимки. На них счастливый, лукавый, озорной Олень, не подозревавший о своем будущем, то обнимал друзей, то строил рога одноклассницам, а то совсем маленький, в одной маечке стоял на дороге с прутиком. Боль заставляла усиленно глотать слюну. Полкан встал, обошел комнату, приоткрыв дверь, заглянул в другую. Но как по команде замер, услышав шаги в сенях:
-- Ну, вот и прибежала я, не устали ждать, - женщина держала в руках банку со сметаной и завернутый в газету кусок свинины, - Митрич сегодня поросенка колол, предлагал мне мясо, да я не взяла. А, видишь, понадобилось. Сейчас я, сынки, сейчас.
Санька, почувствовал неловкость, вот ведь, обормоты, даже гостинцев не захватили:
- Да, зачем вы из-за нас в расходы пустились, картошкой бы обошлись. Мы знаете, сколько жареной картошки не ели?

- Вот и Олежек тоже картошку жареную всему предпочитал. А мяса Митрич мне по-соседски дал, мало у нас народу осталось. Все, в город перебираются. Здесь и хлеба – то свежего не купишь. Да мне и не надо ничего. – Она включила газовую плиту, налила масла, порезала мясо и пока чистила картошку по избе, поплыл самый соблазнительный запах из Санькиного детства - он вспомнил, как они с Серегой принюхивались на улице, когда пахло жареным мясом и картошкой.
- Брат звал к себе, да куда я от Олега уеду, - продолжала женщина, - а вы какими судьбами ко мне?
- Война кончается, вот решили друзьям об этом сказать.

Они боялись, она расплачется, но она, помолчав, сказала:
- Я вот ночами не сплю, все думаю, может лучше бы его в тюрьму посадили – отсидел бы, да живой пришел. Герой-то он для кого? А сына-то у мамки нет.
Что тут на это скажешь – они и молчали. Но она велела им выдвинуть от стены стол, застелила новой клеенкой, достала из подпола соленья и пока раскладывала по тарелкам – поспела картошка, она подала ее прямо в сковороде.

- Выпьете, ребятишки? Мне-то нельзя – сердце прихватывает, а вам можно за то, что выжили. Она подала граненые рюмки, налила водки, внесенной из сенцов и села рядом.
Но так и не притронувшись ни к чему, перед третьим тостом сказала:
- За родителей это, за помин, значит. Только сынки-то раньше родителей упокоились и прижала платок к глазам, привычно достав его из - под манжеты платья.

72.
Они встанут по привычке рано, но тетя Галя, мать Олега будет уже на ногах, а по дому будет плыть запах блинов. Лицо женщины не разрумянится даже от жара в печи, где она допекала последние ровные, словно солнышко, круги дрожжевого теста. На них сверху падали искорки, и Санька постоит рядом, он ни разу не видел такого действа.

- Умывайся сынок, я воду теплую в умывальник налила. Вы, когда в обратный путь?
- Вот к Олегу сходим и поедем, нам еще к одному товарищу заглянуть надо.
- Живой, - участливо заглядывая в глаза, спросит она.
Санька отрицательно покачает головой.

- Спасибо, сынки, - поблагодарит она у ворот кладбища, - матерям надо знать, что об их детях помнят. А то, вроде, и не жили они на этом свете.
- А дорогу, кто на кладбище чистил?
- Митрич и чистил. Сына его - девять дней послезавтра будет, как тоже в железном гробу привезли. Он поросенка-то ко встрече берег, да вот на помин и заколол.

Она проводит их до автобусной станции, так, оказывается, ближе и быстрее до Рустама добраться. Прощаясь, они дадут ей денег, она не захочет брать:
- Куда мне?
Но Полкан сунет их в карман ее старенькой шубейки. Он и Саньке вернет его две тысячи:
- Семья у тебя. А я всю жизнь на казенных харчах. Машину купил, а вижу ее только в гараже.

Потом они часа три тряслись по ухабистой дороге, пытаясь смежить веки, каждый переживал тихое и оттого более страшное горе матери. И новая встреча радости не сулила.
К дому, где когда-то с дедом жил Руслан их привел мальчишка лет шести.
- Вот здесь бабай живет, - он показал на крепкую домину с четырехскатной крышей.
Они постучали в ворота, но, не дождавшись ответа, сами открыли тяжелую дверь. Пройдя по дощатому настилу, снова постучали, из-за двери раздался женский голос:
- Входите, не заперто.
- Здравствуйте, - они вошли в дом, гудящий от детских голосов.
- Вы к Рустаму, - красивая женщина, крепко зажмурила глаза, - проходите. А я все жду, вспомнит его кто или нет. Пальто вот сюда повесьте, - она указала на вешалку из оленьих рогов и провела их в большую комнату. Там на диване лежал старик, а рядом на полу играли двое ребятишек лет пяти-шести. Старик, увидев их, замычал, пытаясь поднять руку, женщина что-то сказала ему по-татарски и, повернувшись к ним, перевела:
- Он спрашивает, вы вместе с Рустамом служили?
- Да, в том бою он закрыл собой еще одного бойца, но и он умер от раны.
Детишки притихли, разглядывая незнакомцев в военной форме, но Санька подмигнул мальчишке и тот улыбнулся:
- Я тоже смелый, видишь, - он открыл рот, где не доставало зуба, - мне мама ниткой его выдернула, я даже и не плакал.
- А вот и врешь ты все, орал, как резаный, - выдала сестра.
- Ну, немножко можно, - восстановил утраченную репутацию Санька.
- А тебя как зовут, - девчушка подошла к нему и обвила его ногу.
- Саша.
- Дядя Саша, - подал свой голос Полкан, - ты уже дядя Саша, друг.
- Полина, идем, помогать мне будешь на стол накрывать, да и ты Витек тоже, - женщина увела детей, а вскоре они сновали из кухни к круглому столу, накрытому клетчатой скатертью, ставя тарелки с разнообразными блюдами.
- Садитесь, давайте знакомиться, меня Эльвирой зовут.
- Меня Александр.
- А я Павел, - Полкан взял руку женщины и поцеловал.
Она смутилась и спрятала ее, было, за спину, но тут же, стала двигать тарелки к ним ближе:
- Вы уж простите, вина не держим, или, может все-таки сбегать к соседям?
- Не надо, - ответили мужчины в один голос, - наугощались, хватит.
- Конец войне, вот и решили товарищей навестить, - оправдательным тоном пояснил Полкан, - это Ваши, он кивнул на ребятишек, занятых обедом?
- Нет, Рустам у меня один был. Один, один, мой мальчик рос, пока я на Севере работала, - в голосе послышались слезы.

Старик снова замычал, она повернулась к нему, встала, вытерла заслезившийся глаз:
- Парализовало его после похорон Рустика, а мама умерла через неделю. Теперь я сиделкой при нем за то, что он меня проклял и из дома выгнал, - выдохнула женщина наболевшее. – Простить себя не могу, что уехала тогда и сыночка оставила. Будь я здесь, может, откупили мы его от армии.
- Эльвира, Вы не вините себя зря. Руст, Рустам он сам напросился. Он у Вас, знаете, какой смелый. Ордена и медали за просто так не дают, - Егорыч взял женщину за руку.
- И Вас он очень любил, - добавил Санька, вспоминая предсмертную просьбу, переданную Женьке.
- Я знаю, - он снится мне часто, - и все гладит меня по волосам, как в детстве, - она сглотнула невыплаканные слезы. - Потому и волосы не стригу. На кладбище сейчас я не смогу вас проводить, отца не с кем оставить. Вот соседка придет с работы за детьми, я с ней на утро договорюсь. Вы устали с дороги, наверное. Отдохните, пока я баню протоплю. Но они откажутся, пройдут по селу или маленькому городку, но выяснять не станут. Так и будут идти, молча, по улице, вдыхая морозный воздух. Февраль в Союзе был холодным, как и в Афганистане.

Ястребы и ласточки - ч.17

65.
Утром многие из не спящих раненых в госпитале могли бы поклясться, что видят ангела.
Он, вернее, она вошла в палату с бледным лицом и халатом на плечах, который представлялся им крыльями. Никто не обратил внимания на сумочку в ее руках. Они даже не пытались скрыть свое откровенное то ли любопытство, то ли любование ею. Аленка забыла о том, что наложила вечерний макияж и глаза ее сами по себе большие, сейчас стали огромными. Взгляд их невидяще скользил по лицам, отчего девушка еще больше казалась нереальной.

Но, разрушив чары, она вдруг сильнее побледнела и опустилась на колени перед кроватью новенького раненого, который спал или был в забытье от лекарств. Приблизив свое лицо к нему, она долго стояла так, вдыхая его боль, потом осторожно прикоснулась к раненой руке выше повязки раз – другой и, как будто найдя в этом действии свою необходимость присутствовать здесь, гладила прохладными пальчиками горящую руку. А спящий Санька вдруг вздохнул глубоко и улыбнулся. Там во сне он снова был волком, и волчица зализывала больную лапу.

Он проспит еще пару часов, прежде, чем поверит в вещий сон, проспит, не зная что
эта Новогодняя ночь в доме Гордеевых запомнится всем надолго. После странного звонка Аленка, сбросив праздничное платье, натянет джинсы, маечку и свитер, побросает в дорожную сумку кое какую одежду и только потом поймет, что не знает, где Санька. Она чувствовала, что должна быть рядом. «Стоп, стоп, не паникуй. Выясни, откуда был звонок», - девушка наберет 08, спросит, с какого номера ей звонили, только что.
- Ваш номер, - недовольно спросит телефонистка, - Аленка продиктует цифры и будет молить, дожидаясь ответа: «Господи, пусть только он будет жив», - из Ташкента, - произнесет суховатый голос, - Вы слышите меня, из Ташкента, - повторит женщина и положит трубку.

Аленка снова наберет номер теперь уже справочной аэропорта, боясь, что он, как всегда, будет занят. Но, видимо, лететь куда-либо в Новогоднюю ночь, желающих было мало, ей ответят сразу:
- Справочная аэропорта, что Вы хотите узнать.
Рейс до Ташкента будет через полтора часа. Аленка успеет ссыпать в целлофановый пакет все новогодние деликатесы, принесенные матерью, взять паспорт и деньги, и, ища сумочку, вспомнит, что она отдала ее Василию. Девушка совершено забыла о нем, жар то ли от быстрых движений, то ли от укора совести обожжет ее лицо. Аленка метнется в прихожую – сумочка будет висеть на ручке закрытой двери. «Прости, - мысленно попросит она у него прощения, - но я не знала, насколько сильно люблю мужа».

Через десять минут она будет отчаянно ловить такси, ее подвезет частник. И только в самолете Аленка вспомнит, что забыла позвонить родителям.
А Лидия Владимировна всю ночь будет переживать за дочь. Она сказала мужу, что та встречает Новый год с коллегами по работе. Но утром телефон дочери отозвался долгими гудками. К обеду, когда уже надо было не только проснуться, но и приехать к ним - Сашенька ждал подарка от матери, Лидия Владимировна снова тайком от мужа набрала номер телефона. Длинные гудки опять заставили нажать на кнопку отбой.
«Бесстыдница, - мысленно корила она дочь, - надо так загуляться, что и о ребенке не вспомнила». Но, когда и в шесть часов вечера Аленка не позвонила, Лидия Владимировна начала паниковать.
- Миша, от Аленки нет звонков. И не знаю, кому звонить, я не взяла номер телефона в этот раз, - голос ее дрожал, выдавая вину.
- Да, брось, ты, Лида. Аленка не маленькая девочка, проспались, снова сели за стол, - начал было успокаивать ее муж, - но у самого стало неприятно на душе, это совсем не похоже на его умную девочку.

Сашеньку, слышавшего этот разговор из другой комнаты, перестали интересовать новые игрушки, он с утра заставлял волка ловить яйца на маленьком экранчике и набрал много очков. А сейчас ему стало страшно за маму. Не мог же ее обидеть дядя Вася, он же обещал веселить ее. Сашенька открыл дверь огромного шкафа, подпрыгнул, доставая свой пуховик, вынул из кармана карточку и, взяв трубку, ушел в свою комнату.
А потом, важно зайдя в зал, где притихшие бабушка с дедушкой смотрели в телевизор, сказал:
- Мама уехала к папе.
- Откуда ты знаешь, она, что звонила.
- Друг мне сказал.
Василий ушел вчера от Аленки, не прощаясь. Ушел потому, что понял, какая бы ни была причина, заставившая позвонить ее в тот вечер ему - это не любовь. Любила она другого. Сильно, беззащитно. Сначала он почувствовал себя обманутым, но потом понял, теперь он знает, какая женщина ему нужна.

66.
Санька не умел болеть. В детдоме они часто простужались, но пили таблетки только в том случае, если воспитатель стоял над душой во время обедов или ужинов. Никто и никогда не поправлял на них одеяла. Не то чтобы черствые люди работали с ними, просто пока воспитатель будет занят одним, другие в этот момент обязательно успеют набедокурить.

Он проснулся и, не открывая глаз, лежал, вспоминая странный сон, который снится ему не первый раз, как фильм с продолжением. Сон, который оставил в груди тепло. Санька улыбнулся про себя, ну, надо же – он и волк. Он не помнил глаз волчицы, но ее прохладный язык на лапе чувствовал даже сейчас. «Черт, он, что и впрямь волк, - Санька резко открыл глаза и поднялся на кровати. Не понимая, что происходит, обвел палату взглядом и увидел рядом с собой Аленку. – Точно, что-то ему вкололи вчера, отчего бред начался».
- Лежи, милый, лежи, - Аленкин голос звучал, как наяву.
- Я что, умер? – он недоверчиво поглядел на жену.
- Боже, упаси, ты ранен, врач сказал не очень сильно. Только из-за потери крови немножко ослаб. А переливать они тебе не решились, потому, что в прошлый раз у тебя был шок.
- Как ты здесь оказалась?
- Попробуй, угадай, - Аленка приблизила к нему свое лицо, и он разглядел то, чего не видели другие: синие круги под глазами от бессонной ночи и слегка смазанные тени. И еще губы, которые задрожали от облегчения. Она прикусила нижнюю губу, чтобы не заплакать и он, почувствовав это, оперся на больную руку и поцеловал ее нежно-нежно.

- На нас смотрят, - прошептала она ему прямо в губы, но не отодвинулась.
- Пусть, - Санька обвел палату взглядом, но все делали вид, что чем-то очень заняты, а, может, и в самом деле никому не было до них дела. Только почувствовал себя грязным рядом с ней, легко, как весна, пахнущей ландышами и еще чем-то очень тонким.

- Знаешь, у меня здесь нет зубной щетки, и пасты тоже нет. Ты не могла бы сходить в магазин?
- Саша, сегодня первое января и все магазины закрыты, но, если хочешь, я дам тебе свою щетку.
- А где ты устроилась? – он думал, что ждать, когда она сходит и принесет щетку, у него не хватит терпения.
- Я, - улыбнулась девушка беспечно, - нигде. Я прямо из аэропорта сюда приехала и дорожная сумка у меня стоит у дверей палаты.
- Черт, чего я натворил? Заставил тебя бросить все и лететь сюда.
- Ты сделал правильно, ты даже сам не знаешь, насколько правильно все сделал.

Санька встал с кровати и опять почувствовал себя неловко – рядом с ней он смотрелся старым башмаком с оторванной подошвой: с него не сняли майку, а она испачкана кровью, да и трусы из черного сатина. Он вдруг застеснялся, потянул на себя простынь, разбередив руку. На повязке показалась кровь, Аленка напугалась:
- Сядь, сядь, пожалуйста, видишь, у тебя кровь опять пошла из раны.
Санька сел на кровать, но взял ее руку и приложил к щеке:
- Спасибо, что приехала.
И этот момент тепла не исчез даже с появлением медсестры:
- Вот из-за кого ты голову потерял, - сказала она, подавая градусник, - сам будешь объясняться с Андреем Ильичом.
- Девушка, а вы не знаете, как найти Марину, Марину Кузнецову, - опомнился Санька.
- А зачем она тебе, - став вдруг серьезной, спросила девушка.
- Понимаете, они с моей женой подруги. Давно не виделись. Вы сами ей позвоните, и скажите – Аленка приехала.
- Хорошо, я попробую, только люди, может, еще отдыхают после Нового года.
- Девушка, она всю ночь в дороге, - Вы уж поспешите.
- Саша, я не устала, правда, нисколько. Но щеки ее оттого, что не спала больше суток начали розоветь, - пойдем, я провожу тебя в умывальник, она набросила на него синюю фланелевую куртку, висевшую на спинке кровати и хотела взять под руку. Но он, по – мальчишески нахально, положил здоровую руку ей на плечи и вывел в коридор.
Он не видел, и не слышал, как за закрытой дверью, парни переглядываясь, поднимают большой палец и завистливо закатывают глаза.

67.
Марина приедет не одна, а с мужем и ребенком. Аленка познакомится с ними позднее. А в тот момент она не сразу узнала подругу. В палату вошла женщина врач и строго произнесла:
- Так-так, кто тут у нас разрешил устроить празднование Нового года?
Аленка, угощая мужа гостинцами, так удачно захваченными из дома, сделала бутерброды с сырокопченой колбасой и семгой для всей палаты. Вошедшей с улицы Марине эти ароматы ударили в нос, который привык к другим запахам более характерным для госпиталя. Аленка растерялась, виновато опустила глаза, но врач, приблизившись к ней, дернула ее за руку:
- Не узнаем, значит.
- Марина, - воскликнула она, поднимая глаза, - какая ты стала, - и бросилась к ней в объятья.

Та, отстранившись, засмеялась:
- Что, растолстела? Ну, это из-за Женечки. Оказывается надо благодарить духов, за то, что заставили тебя приехать в гости.
Она специально не смотрела в сторону ее мужа, в которого когда-то была влюблена. Но, когда Аленка села, Марина увидела прозрачные от жара глаза Саньки, с собачьей преданностью смотрящие на жену, и не почувствовала даже укола ревности. Ей больше не перенести той боли, испытанной при прощании с Евгением. А Санька он из тех мужчин, что никогда не успокоится.

Кончится одна война, он найдет другую, чтобы вечно доказывать себе и Богу, что нет в этом мире справедливости:
- Привет, Саша, захотел с женой повидаться и решил раненым прикинуться, - бодро спросила она, отмечая, однако, и кровь на бинте и сухость губ. Но рука выше повязки была нормального цвета, хотя, что там под бинтом надо еще выяснить.
- Бескровный, - произнесла от порога новая медсестра, заступившая на дежурство, и Аленка, и Санька резко обернулись, - на перевязку дойдете или помочь?
- Мы дойдем, Марина, извини, можно мы потом поговорим?
- Можно, можно, - хитро засмеялась подруга, задумавшая увезти их к себе домой, и, попросившая мужа выяснить, насколько серьезна рана.

Они втроем вышли из палаты, но Марина отстала. Проводив Саньку до дверей перевязочной, Аленка прислонилась к стене - от запахов антисептиков голова закружилась, а колени ослабли. На голос из перевязочной:
- Валя, принеси мирамистин, - пробежавшая девушка, оставила дверь открытой и Аленка увидела руку, сидевшего возле столика с инструментами мужа, он смотрел в потолок. На ней, освобожденной от бинта, от самого локтя и почти до плеча тянулся шов. Грубый, как будто портной, ленясь, сшил через край толстый материал. Причем нитками толстыми и не в цвет. Осознание того, что этот материал – мышцы ее мужа, кровоточащие в некоторых местах, перехватило дыхание, и она провалилась в темноту.

Санька, смотревший в потолок, услышал звук падающего тела и обернулся. Аленка лежала возле дверей, он вскочил и пересек помещение в три шага.
- Куда, сядь, - услышал он голос врача, но не послушался, приподнял голову жены. Медсестра с ватой, воняющей аммиаком провела несколько раз перед носом Аленки, веки затрепетали и открылись:
- Простите, простите, - девушка попыталась сесть, и Санька здоровой рукой притянул ее к своей груди.
- Валя, позови Марину Николаевну.
- Доктор из тебя никакой, - пошутила пришедшая Марина, она усадила подружку на кушетку и по обыкновению врачей начала заговаривать, - а мы решили тебе поручить лечение мужа, теперь придется и тебя, и его взять под личный контроль. Поедете к нам.

- Ты, что, Марина. Разве можно с такой раной уходить из госпиталя.
- Муж сам перевязку делал – все в порядке с твоим Бескровным, рана чистая. Температура нормальная при таких болячках. Андрей попытается выяснить причину, почему ему кровь нельзя переливать, ну, это на будущее.
- Бог с тобой, Марина, тьфу, тьфу, тьфу. Война кончается.
- Эта – да. Только ведь он не угомонится – я таких за девять лет, ой, сколько перевидела.
Ну, как ты?
- Нормально. Мне перед доктором стыдно.
- Андрей Ильич, - официально окликнула она мужа, выходившего вместе с Санькой из перевязочной, - барышня хочет извиниться за обморок.
- Простите меня, - Аленка смущенно посмотрела в лицо доктора, глаза его смеялись.
- Я – Андрей, муж вот этой нахальной девицы и отец ее сына. С ним вы познакомитесь на выходе. Ну, что, такси у крыльца, поехали?!
- А как же Сашина рука?
- Ален, все хорошо. Это царапина, а не рана.
- Муж прав, - присоединился к нему Андрей, - Вы еще не видели настоящих ран. Обезболивающего стаканчик примет, запьет гранатовым соком, глядишь, завтра, домой с Вами запросится.

68.
Он отправит ее домой. Не сразу, но отправит. Потому что оставлять без присмотра красивую девушку, на которую пялили глаза десятки мужчин, было нельзя. Это первые дни, его голова была в тумане от температуры, но спасибо Марине и ее мужу, они здорово помогли ему. Санька не знал, где бы нашла приют Аленка, были ли места в гостиницах. А она, пролетев половину Союза, даже не представляла, что об этом нужно думать заранее. И как ее винить в том, что она не приспособлена к жизни, когда все свои тридцать лет прожила за спиной родителей, оберегаемая, как оранжерейный цветок. Есть женщины, для которых пот и кровь – обыденное дело, вот Марина, например. Но для Аленки, он вспомнил ее побелевшие губы от вида раны, это никогда не станет нормой. Она будет умирать каждый раз, видя кровь. Но почему-то ему нужна Аленка, а не Марина. Наверное, он ей нужен больше, чем какой-либо другой женщине – успокаивал Санька свое мужское самолюбие.

Если рядом с ней не будет родителей, то она точно пропадет без него. А он с детского дома заступался за слабых. Трусиха, какая же она трусиха, - улыбался про себя Санька. Когда они приехали к Никитиным, Аленка вспомнила, что не позвонила родителям. Но, набрав номер, отдала трубку ему и Санька, поздравив всех с праздником, просил прощения, за то, что вызвал жену, ни словом не обмолвившись о ранении. Голос Лидии Владимировны, готовой обвинить дочь в безрассудстве, обмяк к концу разговора. А сын, не видевший отца долгое время, говорил без умолку и Санька забыл, что это межгород.

Аленки нет, а он лечится воспоминаниями о ней и сыне. Тепла от них больше, чем от аппарата, которым прогревали руку. Так приятно подчиняться приказу нежного голоса:
- Давай я тебя вымою, ведь не справишься одной рукой. Посмотри, какой грязный.

Это Аленка после разговора с родителями осмелела. Марина дала ему одежду Андрея – хороший мужик, не рубаха парень, но и бойцов понимает. Говорит, что изучил их нутро лучше, чем они сами. Тактичные люди сделали вид, что в порядке вещей, что футболка на Аленке промокла на груди после его мытья.

Санька накрылся простыней, потому что картина его помывки была уж очень живой. Она так беспокоилась за больную руку, что заставила его держаться за штангу, на которой висела клеенчатая штора, а сама беспрепятственно водила губкой по его телу. Он, конечно, раненый, но не мертвый и когда ее ручки в очередной раз провели по его груди, спускаясь к животу, не выдержал и притянул к себе…

Он вышел из ванны чистый и в сухой одежде, а Аленке пришлось переодеваться. Хозяева сами целовались, когда они вышли, так что объясняться не пришлось. Пацаненок бегал по квартире, цепляясь за все подряд. Аленка ему понравилась, он попросился к ней на руки и потащил к столу, который ломился от закусок и яств.
Санька, честно говоря, и есть не хотел, но после нескольких стопок коньяка, забыл об этом. После сухих пайков и незамысловатой солдатской кухни глаза разбегались от закусок: долма, назын, пирожки эчпочмак, салаты. Санька попробовал все и отяжелел.

А Аленка глядела на него и не ела, да и к коньяку не притронулась, шампанского фужер весь вечер пила по глоточку. Хотя, кажется, и от него опьянела, потому что осмелела настолько, что любила его при свете ночника. Сама оставила свет включенным – боялась, что в темноте заденет раненую руку. Санька подставил бы и другую под пулю, чтобы это видение цветным снимком впечаталось в память. Она стеснялась, но, зная, что ему не удержаться над ней на одной руке, сама будет колдовать над ним, то целуя его и щекоча распущенными волосами, отчего каждый нерв в его теле замрет в сладком ожидании, то, забывшись, отдастся своим ощущениям. И вид ее расслабленного лица, приоткрытых в сладкой муке губ, вздрагивающих грудок, приведет Саньку в исступление. Он подомнет ее под себя, потому, что ждать завершения у него не хватит терпения.

А ночью он проснется оттого, что Аленка приведет в комнату Марину, напугавшись исходящего от него жара. Та сделает укол, и он проспит до обеда, а Аленка просидит всю ночь на краешке кровати. Узнав об этом, он и настоит, чтобы она улетела на Рождество домой. Хотя болеть в ее присутствии ему понравилось. А вот, что ему не понравилось, так это здешние мужчины, глядевшие на его жену. Правда, он не видел, как глядят на нее в ее родном городе. Вот почему, когда мужики в палате начали подтрунивать над ним, он поглядел на них так, будто они роются в его вещмешке. Они перестанут скалиться. Хотя не раз зададутся вопросом, за что такая красивая женщина может любить Саньку и, хотя, не найдут ответа, зауважают этого молчаливого мужика. Бабочки ведь не садятся на дерьмо.

Ястребы и ласточки - ч.16

61.
Только она не ведала, что номер ее телефона остался на определителе. А Василий знал о ней гораздо больше, чем она могла предполагать. Елена Михайловна понравилась ему с первого взгляда. Несмотря на легкомысленность болтовни, которой он развлекал ее во время встречи выпускников, он был серьезен в своих намерениях.

Василий знал, что нравится девчонкам. Конечно, он не Ален Делон, но рост выше среднего и лицо нормальное, нос вот только в секции по боксу сделали горбатым. Но какая-то из очередных подружек и в этом нашла шарм, сказав, что он похож на орла. Теперь же, когда бизнес пошел в гору, они сами вешались ему на шею. Только он умел отличить настоящее от подделки.

Василий однажды искал в ломбарде подарок матери, хотел найти что-то отличное от современной бижутерии, и там увидел старинное кольцо с изумрудом. В отличие от нынешних, сияющих как гирлянды из фольги, оно не скрывало своей формы, но, взяв его в руки, понял – вот оно, настоящее. При малейшем повороте то из одной, то из другой грани камня вырывались длинные сказочно-зеленые лучи. Кольцо не хвасталось своей красотой, оно с достоинством представляло ее. Тогда у него не хватило денег, чтобы выкупить его, он только начинал свое дело. Но сейчас вспомнил о нем потому, что эта женщина, тоже была настоящая. Ну, вроде, как из жен декабристов. Согласится в любую глушь за любимым человеком.

Что же она хотела ему сказать? Он винил себя в том, что не сразу снял трубку – уж очень надоели легкомысленные бабочки. А она не перезвонила, хотя он и ждал весь вечер ее звонка. Завтра, завтра он узнает, сколько у нее уроков и «случайно» проедет в это время мимо школы. Она замужем за военным. Ему хотелось хоть одним глазком взглянуть на мужчину, который покорил ее сердце и заставил наполниться глаза грустью. Василий видел печаль в них, хотя девушка ни словом не обмолвилась об этом. Она не кокетничала с ним, говоря, что не свободна, просто поставила стену, за которую нельзя перейти. Если бы он увидел ее мужа, то сумел бы понять, что она к нему чувствует. Может быть, он один из тех курсантов, что женился в последний момент. Но, если Аленку знали многие, то, о ее муже никто и ничего рассказать не смог. Завтра, он все сделает завтра, чтобы встретить Новый год с ней. И поверит в примету : с кем встретишь Новый год, с тем и проведешь.

Аленка ругала себя за необдуманный поступок. Но, ложась спать, успокоила мыслью, что у Василия, видимо, нет определителя, и ее глупость останется незамеченной.
А ночью тоскующее сердце вновь стремилось к Саньке, он был на высоком берегу горной речки, мутные воды которой с ревом проносились под Аленкиными ногами. Мост был сделан из тонких прогибающихся под ее весом досок. Она уже продвинулась немного, но поручней не было, тогда, дрожа всем телом, девушка легла на грубые доски и осторожно поползла. Но вода вдруг начала прибывать и подниматься, грозя утащить Аленку в пучину. И тогда Санька громко крикнул ей:
- Вернись, слышишь, вернись. Я сам к тебе приду. Вот только снег стает и приду.

62.
Лидия Владимировна сердилась, хотя внешне это не было заметно. Сашенька смотрел передачу по телевизору – сегодня и фильмов хороших, и мультиков предостаточно, а она готовила на кухне салаты. Как же, надо удивить мужа – на новогоднем столе в год Змеи должен быть кролик и морепродукты.

Вот она и старалась, замариновала мясо, чтобы часиков в девять включить духовку и запечь его быстренько. А сейчас, проветрив кухню, уж больно резко пахнет кальмар, когда варится, нарезала его узкими длинными ленточками: «Вот, мама, - сердито думала она, - твое воспитание сказывается, по твоим стопам внучка пошла – муж на службе, а она Новый год в чужой компании, да еще с чужим мужчиной встречать собирается. И ведь хватило совести сказать об этом матери».

Но тут же подумала о том, а как ей не скажешь, Лидия Владимировна всю свою сознательную жизнь приучала дочь к тому, чтобы, уходя, та оставляла ей или записку, или номер телефона, по которому можно ее найти. И уж тем более на Новый год, она обязательно бы позвонила и поздравила и Аленку, и всю кампанию с праздником. Что-то неладно у нее с Александром, и хотя дочь не жаловалась, но мать и так видит, что-то гложет ее.

«Вот, Софочка, - так она обращалась к матери, когда противилась ее нравоучениям, - это ты убедила Аленку, что Саша будет хорошим мужем. Да никакой муж из него, может, как любовник, тьфу, ты слово-то какое, и хороший, а как глава семейства никудышный. Ну, ладно раньше он про жену и сына не знал, а сейчас? Что стоит подмазать кого-нибудь из начальства, да прилететь к ним на Новый год». Лидия Владимировна была уверена, что Санька где-нибудь в Туркмении или в Таджикистане готовит солдат к службе в теплой казарме.

«А дочка тоже хороша, то люблю его, то нате вам: «Мамочка, я сегодня в новой компании буду Новый год встречать, ты не знаешь этих людей, но это бывшие ученики 29 школы, я на вечере встречи с ними познакомилась», - Лидия Владимировна благоразумно не стала расспрашивать, с кем это она там познакомилась, но отведенный Аленкой виноватый взгляд, прояснил ситуацию.

Не пускать почти тридцатилетнюю женщину повеселиться на празднике, было глупо. Упрекать ее не за что. На всякий случай она предупредила дочь, чтобы та вела себя осмотрительно. Но сейчас чувствовала в душе разлад. Она бы сама так не поступила, хоть двадцать лет, но ждала бы Мишу. А дочь жалко – молодые годы проходят у девчонки. Может и права была Софочка, когда относилась к жизни, как к приключению.

Взглянув на часы, муж вот-вот должен прийти, она смешала кальмары с луком и измельченным яйцом, заправила майонезом, полюбовалась на то, как красиво смотрится салат в хрустальной вазочке. Потом достала из холодильника семгу, и, нарезая ее, стала придумывать правдоподобное объяснение для отца, почему Аленки сегодня не будет с ними.

Лидия Владимировна, наверное, испытала бы удовлетворение, если бы знала, что дочь в этот момент, лежа в ванне, чувствовала себя виноватой перед всем миром за то, что налила в воду душистой пены, за то, что впервые за несколько лет беспокоилась за праздничный наряд. Платье в стиле Наташи Ростовой было разложено на диване, а рядом стояли туфли на шпильках высотой в двенадцать сантиметров.

После ее глупого поступка, когда она решилась позвонить Василию, а он не ответил, девушка постаралась забыть о нем, но судьба – так она думала сейчас, распорядилась по-другому. Потому, что на следующий день, выходя из школы с сыном, рассказывающим о баталиях с мальчиками из второго «Б» класса, они оба были удивлены резко затормозившей возле них машиной. За рулем сидел Василий. Он открыл дверцу и позвал их, причем сделал так, что Аленка не смогла, а может, не захотела отказаться.

- Эй, парень, вы с мамой не замерзли? – обратился мужчина к Сашеньке, - садитесь, подвезу, мне по пути.
Наверное, маленький ребенок не обратил внимания на то, откуда он может знать их маршрут, потому, что поглядел на нее с просительной миной.
- Хорошо, если Вам только по пути, - согласилась Аленка, и села на заднее сиденье, потому, что Василий открыл перед ней именно заднюю дверцу. Но, когда Сашенька хотел забраться следом, он остановил его словами:
- Ну, куда же ты? Я и так весь день езжу, молча, хочется поговорить с кем-нибудь из этой школы, я ведь тоже здесь учился.
- Правда, - воскликнул ребенок, польщенный тем, что его сажают рядом с водителем, - а у меня мама тут работает учительницей, а я во втором классе. А кто у Вас был директором, ПэПэ?
- Нет, - Василий плавно тронул с места, вырулил на шоссе, ведущее к их микрорайону, и Аленка поняла, он знает, где они живут, - директором у нас была Журавская Лидия Федоровна.
- Вредная, - сочувственно спросил Сашенька.
- Да, как тебе сказать, - задумался Василий, не желая оскорблять педагога, сидящего позади них, - она вечно приставала ко мне: « Новиков, постригись сегодня же!». А я ей у меня денег нет на стрижку, вот, мама зарплату получит, и постригусь. Мне нравилась моя прическа.
- Да, а ПэПэ не заставляет стричься, у меня видишь какие волосы, - Сашенька снял шапку с помпоном, и жесткие волны кудрявых волос распались по воротнику.
- Тебе повезло, значит ПэПэ не такой уж и вредный.
- Знаешь, как он ругается, когда мы со второго этажа на перилах катаемся, говорит, что гвоздей набьет в них. Только мы каждый день проверяем, пока не набил.
- А, что мама твоя грустная какая? - спросил Василий, откровенно взглянувший на Аленку в зеркало заднего вида.
- Мы по папе скучаем, ждали его к Новому году, а он не приехал опять.
Аленка напряглась, сын не говорил ей об этом.
- Так, может быть, я приглашу твою маму встречать Новый год в свою кампанию.
Сашенька какое-то время молчал, но чистая зелень глаз отражала работу мысли:
«Дяденька, вроде бы хороший, маму не обидит», - он вспомнил вдруг слова Софочки, что маме одной скучно, не будет же она весь вечер смотреть мультики и ответил - Можно, если только она захочет.
Аленка глядела на его затылок и удивлялась хитрости этого человека, которая обезоруживала правдой.
- Ну, так что же, Елена Михайловна, будете Вы встречать Новый год в нашей кампании, у нас весело, мы никому скучать не даем?
- Я должна подумать, - Аленка покраснела, она договаривается о свидании с другим мужчиной на глазах сына, которого Василий сделал соучастником, - но отказаться вовсе не хватило сил.
- Вот тебе мой телефон, - мужчина отдал карточку Сашеньке, - позвонишь, если мама надумает встретить Новый год с нами, да и так просто звони, когда замерзнешь на остановке автобуса ждать.
- Хорошо, - ребенок внимательно прочитал фамилию и имя на карточке, - а отчество у Вас какое?
- Ты меня зови просто – дядя Вася, - договорились?
- Договорились.

63.
Саньку сгубило чувство тревоги. Оно появилось больше недели назад. Появилось в тот момент, когда он шел из штаба. Месяцем раньше его поставили командовать батальоном. Бывший комбат, обязанности которого он исполнял, вынужден был уехать в Союз. Умирал пятнадцатилетний сын, умирал от раковой опухоли. Кто-то сказал, что мальчишку можно вылечить, надо только попасть в Германию на операцию . Для нее нужны были деньги, Санька сам собирал – давали все, но их все равно было слишком мало. Операция стоило дорого. Вот ведь какая история – отец под пулями не погиб, а сын тихо умирает без войны.

Тогда на совещании не было никаких особых указаний, летний вывод войск прошел в соответствии с планом. Сейчас из Союза гнали запасы для Афганской армии: продовольствие, горючее, оружие, чтобы они самостоятельно могли воевать. За этот месяц афганской стороне были переданы все объекты, на склады заложен трехмесячный неприкосновенный запас на штатную численность вооруженных сил страны, обеспечена доставка продовольствия во многие нуждающиеся населенные пункты.

Вывести такую крупную группировку войск, каким был Ограниченный контингент Советских войск в Афганистане, в месячный срок, в условиях горно-пустынной местности, зимой, с минимальными потерями -
вот поставленная перед ними задача.
Мождахеды притихли, дожидаясь, когда уйдут советские войска. В чем же причина его беспокойства? Тягостное чувство не проходило. Посоветоваться было не с кем, последний из пущенных в душу, Женька погиб и похоронен в Ташкенте.

Полкан рассказал ему об этом. Саньке было интересно, кто же он на самом деле, и даже пытался спросить его об этом, когда выпивали в прошлый приезд, но тот и после выпитой бутылки водки, сразу протрезвев, хитро прищурил глаза:
- Зачем тебе это?
- Да хочется знать, почему ты, то тут, то там, и по должности выше тебя есть, а перед тобой кланяются?
- Поговорку знаешь про Варвару? Надо будет, сам расскажу. А пока спи спокойно.

Но спокойствия не было. Санька верил в интуицию. Бывает, пошел за чем-то, но занятый мыслями – забыл, зачем. И сколько ни стой – не припомнишь. Надо возвращаться на прежнее место. Но и через три дня, возвращаясь по той же дороге из штаба, Санька не перестал предчувствовать какую-то неприятность или беду. Вот почему на задание, конвоировать обоз с оружием и боеприпасами решил идти сам, хотя командиры рот были опытными мужиками.

Санька отвлекся, интересный все-таки народ – служивые люди, до приказа о выводе войск ждали замены. А тут, как один написали рапорты, что согласны дослужить оставшееся время, зачем, мол, необстрелянных сюда посылать на три месяца.

Отдав командирам приказ, готовиться к сопровождению обоза, он проверил свое личное снаряжение – все на месте, сходил в столовую и лег спать. Но и во сне беспокойство дало знать о себе. Санька шел по снегу по следу матерого волка, тот привел его к своему логову, маленький волчонок, не взирая на размеры, не поджал хвост, как остальные, а виляя им, укусил за лапу вожака. Но волк стерпел такое нахальство,
оглядев стаю, он призывно завыл. На белоснежном взгорке появилась волчица, она стояла и улыбалась, откуда Санька это знал неизвестно, но знал. И вдруг на ее ответный вой из леса выскочил еще один волк. У Саньки сердце забилось в горле, он сам превратился в волка и, бросившись наперерез, схватился с ним.

Вцепился ему в горло, ощущая, как шерсть забивает глотку и становится трудно дышать. А тот зажал в своей пасти его левую лапу и не отпускал.
- Командир, - услыхал Санька и проснулся. Сквозь истерзанную его зубами подушку пробивался пух, он щекотал губы.
- Да, - откликнулся он, утираясь.
- Через полчаса выходим.
Сон, как рукой сняло.

Может быть, из-за холода, может быть, из-за того, что духам не хотелось подставлять свои головы уходящим войскам, но обоз ни разу не был обстрелян. Что заставило его остановиться перед самым Кабулом и, держа руку на двери ЗИЛа, обернуться назад – неизвестно. Только именно в этот момент просвистела пуля. Он не слышал ее, резкий удар сшиб его с подножки.

- Командир, командир, - услышал он громкий голос водителя Петра, - ты жив?
Но из кузова уже выскочили несколько бойцов и, пока двое из них помогли Саньке сесть в кабину, остальные расстреливали предполагаемое место засады. Но выстрелов с обратной стороны больше не последовало.

Петр сам, не дожидаясь санинструктора, перетянул ему раненую руку и перевязал. А потом рванул с места, заставив бойцов в кузове, помянуть и его, и родственников до седьмого колена.
Саньку сходу завезут в Кабульский госпиталь, там под местным наркозом достанут пулю, зашьют, но, зная о том, что прошлое переливание крови чуть было не отправило его на тот свет, вертушкой доставят в Ташкент. Только и раненый он будет ощущать странное беспокойство, пытаясь вспомнить, что же ему нужно сделать.

64.
Чтобы ни делала сегодня Аленка, девушка чувствовала себя преступницей. Вернее, она готовилась совершить преступление, и ей, казалось, что все видят ее тайное намерение.
Самые обычные действия, будь то выбор нижнего белья, нанесение макияжа или сомнения по поводу духов – все приобретало тайный умысел, и оттого дрожащие руки перекрутили бретельку лифчика, смазали уже наложенные тени на веках – пришлось все начинать заново.

Колпачок с флакончика духов, которыми она пользовалась при муже, укатился под кровать. Доставая его, она сделала затяжку на колготках. Закрутив блестящую позолотой крышечку, Аленка побрызгала на себя другими духами, но от пальцев, как напоминание о Саньке, пахло Диором. Руки, долго поднятые вверх, устали, пока она делала прическу, но девушка отказалась от услуг парикмахерши, чтобы не подвергаться расспросам и не врать лишний раз. Наконец надев платье, она подошла к трюмо – виноватый блеск в глазах выдавал ее с головой. Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. «Воровка, я воровка и он поймет это», - думала Аленка, с усилием крутя колесико английского замка.

Но Василий – эстет в душе увидел совсем другое. Перед ним в старинном интерьере стояла девушка из прошлого века. Тонкий бархат, напоминающий цветом ночное южное небо, подчеркивал ее хрупкость, платье без рукавов со спущенной проймой чуть открывало плечи, чтобы спрятать руки под перчатками из того же бархата, но они не закрывали тонких пальцев. Он не смог скрыть восхищения и стоял, разглядывая ее, как когда-то разглядывал старинные картины в музее, где мать была смотрительницей.

- Здравствуй…те, - наконец произнес он, забыв на ты они или на вы.
- Здравствуйте, Василий, - она сделала шаг назад, чувствуя запах его одеколона, - у нас еще есть время, может быть, Вы хотите чаю?
- Нет, нет, то есть да – у нас есть время, но чаю я не хочу. Давайте лучше пройдем пешком – ресторан «Венец» рядом.
- Хорошо, я только туфли положу в пакет, - она исчезла в дверном проеме и вышла с сумочкой, сшитой из лоскутков кожи в виде мешочка с круглым дном – Василий, который занимался пошивом не только платьев, еще подумал, что нужно взять эту модель на заметку. Но мысль улетучилась, потому, что Аленка задала вопрос:
- Как Вы думаете, я не замерзну в этой дубленке, - девушка достала из шкафа отороченный мехом полушубок.
Василий взял его в руки и, помогая надеть, охрипшим голосом произнес:
- Думаю, нет. А, если станет холодно, мы сможем взять такси. - И, закинув ее сумочку на плечо, чувствуя непреодолимое желание коснуться ее губами или руками, поспешил,
- Ну, что – выходим?.
- Да, я только замок закрою.

Аленка уже провернула ключ на один оборот, когда услышала телефонный звонок, который резанул Василия по сердцу:
- Нас уже нет, мы ушли, - вроде бы шутя, сказал он.
Девушка поглядела на него, и он увидел в ее глазах сомнение, послушавшись его, Алена повернула ключ еще раз, но тревожная трель звонка взывала к ней. Она быстро прокрутила замок в обратную сторону и, распахнув дверь, оставила ее открытой.

Саньке идти по коридору госпиталя помогала медсестра. Маленькая, худенькая, она положила его здоровую руку себе на плечо и обняла за талию. Он старался сохранить равновесие, потому, что, если его сильно поведет в сторону, девчонка не удержит. Местный наркоз, который ему вкололи при операции, начал отходить и рука чуть повыше локтя горела. Но он отгонял боль мыслью, что так и не вспомнил, что же ему надо сделать.

Медсестра Верочка довела его до своего поста и, усадила, прислонив к стенке, чтобы сбегать за подмогой. Санька обвел мутным взглядом стол, на котором под стеклом лежала памятка для медсестер, и еще лежал прозрачный женский шарфик, лежал на телефоне. В голове вдруг все закрутилось, он вспомнил, что тогда на совещании он разглядывал телефон начштаба. Телефон был точно такой же, как у Аленки. И он впервые за все время разлуки захотел позвонить ей. Почему? Он не знал ответа, но желание было таким же непреодолимым, как, если бы от этого зависела его жизнь.

А потом он начал докладывать о готовности батальона к выводу, заслушивать приказ и планировать операцию по конвоированию. И мысль соскользнула в сердце, заставив его мучиться целую неделю. Потянувшись к телефону, Санька потревожил руку. Но, сжав зубы, и, подтянув аппарат к себе за шнур, набрал номер. Гудки, долгие гудки. Он слушал из, закрыв глаза. Медсестра, пришедшая с выздоравливающим бойцом, хотела нажать на рычажок, но Санька выставил локоть.
- Да, ладно тебе, сестренка, - заступился за Саньку парень, - праздник же все-таки, дай мужику позвонить.
- Вам-то, что, а мне от Андрея Ильича влетит.
- Я заплачу, - Санька зло взглянул на нее и девушка отошла от стола, а за ней и боец, который стал заговаривать ей зубы, приглашая на свидание.

Гудки забивали в висок гвозди, но он упрямо прижимал трубку еще крепче, как будто это могло приблизить Аленку. Санька уже поплыл по воздуху, когда вдруг услышал:
- Але, але, але, я слушаю.
- Ален… я соскучился, я очень соскучился – прошептал он и стал сползать со стула, не выпуская трубки.
- Ах, ты, Господи, - подскочившая медсестра, удержала потерявшего сознание бойца, вытащила из ладони зажатую трубку и, бросив ее на стол, крикнула стоявшему парню, чтобы помог ей.

Василий стоял в дверном проеме незакрытой двери и хоронил надежду, встретить Новый год с Аленкой.
Она расстегнула на дубленке пуговицы, душившие ее, сбросила паутинку платка на плечи и отчаянно звала:
- Саша, Сашенька, ты где, что с тобой? Ну, ответь же, ну, пожалуйста. Сначала в трубке слышалась какая-то возня, а потом длинный гудок возвестил об отбое.

Ястребы и ласточки - ч.15

57.
Человек предполагает, а Бог… Бог решает все сделать по- своему. Санька испытывал сильнейшее желание набить кому-нибудь морду, так, чтобы кровь сочилась из костяшек.
Руст, ожидавший, что эти двое, что-то замыслили против него, согласился с Геней, что тот во время боя будет рядом с ним.

Санька опекал вновь привезенных. Первое боевое крещение – могут растеряться. А Гений присмотрит за Рустом. Он никак не мог предположить, что эти два «старика» , словно салаги, начнут выяснять отношения, не дожидаясь конца засады. Тогда Геня, Саньке не хотелось называть этой пошловатой кличкой, взрослого мужика, Женька, порывался встать, не видя и не чувствуя, что под бинтами перевязанного после боя живота, видны были внутренности. Он спешил рассказать:
- Руст спросил, вынюхиваешь?
А я ему:
- А, чего вынюхивать, когда скунсом за версту пахнет.
Он мне :
- Это я скунс? Да ты шваль подзаборная, ублюдок недоделанный. Потом он бросился на меня, без ножа и без лопатки, хотя она в руках была, он отбросил ее. Кулаками он, кулаками, - губы у Женьки побелели, он огляделся в поисках фляжки, но забыв, что хотел попросить воды, продолжил:
- Мы дураки, дураки мы. Но Руст не убивал Оленя. Он дал мне в зубы, и я свалился, но, когда начал подниматься, Руст лег на меня и дернулся. Я не успел полностью стряхнуть его с себя и подставился, на тропе возле осла стоял крестьянин и целился в меня. Руст его первым увидел и закрыл, понимаешь, собой закрыл.
Женька беспорядочно размахивал руками:
- Пуля угодила ему чуть пониже шеи. Видишь, это его кровь на мне. Он понял, что умрет сейчас, врать ему никакого резона. Он сказал – я не убивал Оленя. И еще он велел передать сберкнижку его матери. Не перепутай – матери, а не деду. Дай пить, Сань, я что-то уморился в этой драке. Я убил и старика, и осла. А потом пополз к вам. Но вы далеко ушли. Далеко, далеко – дважды повторил он, - промедол начал действовать.

Они отправят Женьку в госпиталь, а оттуда в Ташкент, говорят, что там док – золотые руки. Но пустота в животе подсказывала Саньке, что он напрасно пытается себя успокоить. Он сам заправлял кишки ему в живот.
Руст. Санька ударил кулаком по камню, чтобы испытать боль, вразумляющую боль. Сберкнижка у бойца могла появиться только одним способом. Он скурвился. Но не до конца. Завтра надо будет попросить, чтобы Тоша и Ладного послали в сопровождение груза «двести». Груз – Руст стал грузом. Так глупо. Он снова ударил кулаком по каменной глыбе, виня ее и себя в случившемся.

Вернувшиеся через десять дней парни угрюмо пересказали ему увиденное. Рустам жил с бабаем и апой. Бабка упала замертво, когда увидела гроб. Соседки ее водой отливали, а мать легла на железо, и все окошечко целовала, молча. Они не скоро момент улучили, ну, чтобы сберкнижку передать. А когда передали, она повалилась. И только скорая привела ее в чувство. Старик то ли был таким черным, то ли от горя почернел, но не пролил ни слезинки. А когда глядел, то, кажется, вот-вот на них бросится. В общем, больше они ни ногой в сопровождение.
- А, как там Гений?
Санька втянул воздух и задержал его на долгое – долгое мгновение.

58.
Марина нянчилась с сынишкой. Он делал первые шаги. Подползет к мебельной стенке, уцепится за ручки и встает. А дверцы открываются, и он неваляшкой падает на попку, а голову втягивает.
- Каскадер ты, мой золотой, куда ты все лезешь, - Марина видела в каком-то фильме, как дублеры артистов исполняли трюки и так же втягивали головы перед падением. Она брала ребенка на руки, но Женечка, изворачиваясь, просился на пол. Женщина отпускала его, и все начиналось сначала.
- Мы с тобой до папкиного прихода ничего не успеем сделать. Она совершенно забыла, что Андрей ему неродной отец. Были сомнения до рождения сына, как он сможет видеть перед собой живое напоминание о другом мужчине. Но исчезли, в тот день, когда у нее начались роды. Мужчина, старше ее почти на тринадцать лет, врач по образованию, не на шутку перепугался, когда она вскрикнула от пронзившей ее боли.
- Сейчас, сейчас, родная. - Он вызвал скорую, помог спуститься по лестнице, но из машины не вышел, когда фельдшер по обыкновению напомнил об этом. – Я сам врач и не диктуйте мне, что делать. Роды были стремительными. Малыш появился на свет через полтора часа. Андрей Ильич еще сидел в кабинете главного врача, когда акушерка вплыла туда с улыбкой:
- А, где коньяк, почему стол до сих пор не накрыт. С сыном Вас, Андрей Ильич. – Она знала его, слух о хорошем хирурге давно прошел по Ташкенту.
- Что? Уже все?
- Все, не так легко, как Вам кажется. Мамочке неделю еще сидеть нельзя будет. Но мальчонка здоров и невредим. Три шестьсот и пятьдесят два ростом. Крику не оберешься, сразу видно сын главного - внимания требует.
- Я пройду к ней, можно?
- Только других мамочек не напугайте, халат-то есть.

Марина спала, а он подошел к стеклянной перегородке, где лежали маленькие орущие свертки, и сразу узнал своего. Он на другой день расскажет ей об этом, она не поверит. Но, когда в следующее посещение в коридоре раздастся звонкий ор, он приложит палец к губам:
- Наш это, - произнесет он. И точно вошедшая пожилая нянечка, протянула ей ребенка, с красным от натужного крика лицом:
- Возьми, за ради Христа этого оглоеда. И глюкозы давали ему, нет, вынь да положь мамкину сиську. Намаешься ты с ним. Как, хоть, назвала-то, может, вдругорядь по имени назову – утешу.
- Евгением, - вдруг ответил Андрей, - это Евгений Андреевич требует к себе уважения.
Он предложил, а она согласилась. И оба сделали вид, что это имя не имеет никакого отношения к настоящему отцу ребенка.

Первый месяц дни он проводил на руках Марины, а вечера на руках Андрея. Она бы не выдержала одна. Может быть, потому, что у него был опыт, и он знал, что дети быстро вырастают, но именно его спокойствие сдерживало ее от нервного срыва. А потом, словно, приучив родителей просыпаться от малейшего звука, Женечка стал спать сутками напролет. И, хотя, она вставала к нему по нескольку раз за ночь, пеленала в сухое, сонного прикладывала к груди – сын, громко чмокая, не открывал глаз. И начал так прибавлять в весе, что педиатр, сделала Марине замечание – не перекармливать. Но она не послушалась, слишком уж хорошо помнились бессонные ночи. А сейчас Марина глядела на это чудо и не могла поверить, как бы она жила без него. Спасибо Андрею, она тогда чуть было не наделала глупостей.
- Пойдем со мной, мой хороший, пойдем на кухню, поможешь маме ужин приготовить, - она взяла сына за руку и он, покачиваясь, пошел за ней.
Дав ему деревянную ложку и кастрюлю, Марина начала готовить ужин, под громкий барабанный бой.
В начале восьмого, когда все было давно готово, она взглянула на часы и забеспокоилась:
- Где же наш папка? Ужин стынет, а его нет. Давай мы с тобой покушаем, - женщина налила в бутылочку детскую овсяную смесь – грудного молока мало, только и хватало ночью покормить. Зазвонивший телефон, заставил ее подойти к нему с ребенком на руках.
- Марина, не могла бы ты сейчас подъехать с Женечкой в госпиталь?
- Андрей, ты посмотри на часы, его скоро укладывать спать нужно будет. А, что случилось?
- Марина, я скорую за тобой пришлю, а ты пока одень Женечку. Хорошо?
- Хорошо, - ответила Марина, недоумевая, зачем они с сыном там понадобились.

59.
«Я, что – Бог или ангел?» - разозлился два дня назад Андрей Ильич на коллег из Кабула, когда вертолетом был доставлен тяжелораненый боец.
- Живот у него твердый, операционный шов расходится. Ба, да это наш старый знакомый, - воскликнула медсестра, читая историю болезни.
- Кто это?
- Евгений Головин, ну, помните, ему ногу тогда чуть-чуть не ампутировали.
- Что-то не вспомню, - соврал Андрей, у которого внутри все сжалось от нехорошего предчувствия.
- Да, узнаете, когда увидите. Он сейчас под действием фетанила, а то бы узнал Вас тоже.
- Ты, иди, Вера, я сейчас подойду, - Андрею захотелось остаться одному, потому, что страх, потерять Марину, мог вырваться наружу.

В нарушение своих же правил он закурил прямо в кабинете. Глядя в окно он вспоминал, сколько раз по ночам вглядывался в личико ребенка, не желая видеть и, все-таки видел в нем черты того парня. Но как только сынишка начал узнавать его голос, это желание пропало. Маленькому живчику было плевать на то, кто сотворил его. Он радовался его приходу с работы, тянул ручки, подпрыгивая на руках матери, дуя пузыри. И после боли госпиталя, подбрасывая задыхающегося от радости и страха малыша к потолку, он забывал обо всем – глаза Марины зажигались теплыми искрами, а ему больше ничего и не было нужно. И вот сейчас, когда все наладилось, этот мужчина опять появился в их жизни. Пепел упал на чистый подоконник, сигарета дотлела до фильтра, Андрей огляделся, куда бы выбросить и, не придумав ничего лучшего, выкинул окурок за окно: «Надо идти».

«Гады, какие же вы гады, - думал он несколько минут спустя, - транспортировать умирающего человека в Ташкент, ведь даже нянечке ясно, что боец не протянет и суток. А ему, что? Молча, наблюдать за этим. И, потом, что сказать Марине?». Только из всех проносившихся мыслей он озвучил одну:
- Майора Савицкого ко мне.
- Он только, что ушел, - Вера с испугом глядела на, разом ставшего строгим и даже злым, главного врача.
- Адрес знаешь, поезжай на такси и привези.

Вера вышла, осторожно притворив дверь. Но и вернувшийся через час Леонид, подтвердил его предположение – оперировать нет смысла. Однако выстоял с ним четыре тяжелейших часа за операционным столом, чтобы потом почувствовать себя ничтожным и беспомощным. Война умела превратить человеческое тело, где каждая клетка мирно творила свое назначение, в кусок испортившегося мяса.

В тот вечер Андрей останется в госпитале, сказав Марине, чтобы не ждала. Под утро дежурная медсестра прибежит за ним, больной пришел в себя. И он поспешит к нему, но взгляд парня будет обращен вовнутрь, как будто тот видел что-то, только ему известное.
- Как мы себя чувствуем? – задаст Андрей Ильич извечный докторский вопрос, нащупывая поверхностный пульс и не надеясь на ответ.
- Кранты мне, док, я себя не чувствую, - еле слышно, но довольно ясно произнес Евгений, - я умираю?
Андрей, было, хотел привычно соврать, но вина за то, что желал этому парню исчезнуть навсегда из жизни Марины, а самому быть в ее судьбе одним единственным, заставила его кивнуть головой:
- Ты, может быть, хочешь чего-то?
Он ждал, что тот вспомнит про девушку. Но боец опустил веки. И было непонятно, то ли он потерял сознание, то ли просто нет сил.
Андрей уйдет из реанимации в свой кабинет, будет сидеть, топя себя в клубах дыма, сделав пепельницу из чайного бокала, но вошедшая санитарка почувствует, что сегодня ее ворчание будет напрасным, смахнет тряпкой рассыпанный по полу пепел и уйдет, незамеченная им.

А вечером, он наберется мужества, позвонить жене.
Она приедет, взволнованная его просьбой, на руках с ребенком, чьи округлившиеся глаза, так сильно сейчас напоминавшие отцовские, будут удивленно оглядывать все вокруг.
- Что случилось, Андрей? – спросит она его в коридоре, но, он ответит только в кабинете
- Тебе надо попрощаться с одним человеком, он в реанимации. Женечку мне оставь. Если я тебе понадоблюсь, скажи медсестре, она позовет.
- Что за Мадридские тайны, Андрей?
- Иди, у вас не так много времени.
- Халат дай.
- Иди без халата, да Веру проводи, скажи, я велел.

Он не сможет отпустить ее совсем, он был мужчиной, который любит и умирает от ревности к человеку, которого вот-вот нее станет. Выйдя с сыном на руках вслед за Мариной, он не удержится и подойдет к палате реанимации, прикроет за женой дверь. И будет ходить по коридору, желая и боясь узнать, что там происходит.
Женщина, напуганная неизвестностью, поспешно ворвется в казенную палату, но, увидев восковое лицо Евгения, вскрикнет.

Мужчина откроет глаза, не понимая, умер он или еще нет. Но, если умер и его встречает эта женщина, то он совсем не против смерти. Только почему из ее глаз покатились слезы:
- Марина, как ты меня нашла?
Но она упала ему на грудь, отчего дышать стало совсем трудно:
- Женя, Женечка, что же ты наделал? – девушка приподняла мокрое от слез лицо и прижалась к холодным щекам.
- Прости меня, - прошептал он, - я ухожу.
- Я знаю, знаю, - слезы снова покатились по ее лицу. - Только и ты знай, что у тебя здесь остается сын.
Эти слова не сразу дошли до его сознания, но, когда дошли – лицо разгладилось:
- Где он?
- Вера, Вера, - закричала Марина, забыв, что находится в госпитале, - позови Андрея.
Но он сам вошел, услышав ее зов.
- Вот, он, вот, - Марина взяла, испуганного ее громким криком, ребенка на руки. - Ты не бойся, милый, это, значит, ты останешься здесь. Женей, его зовут Женей, как тебя.
И мужчина, накачанный наркотиками, каким-то образом собрал все свои силы, чтобы приподнять свинцовую руку и прикоснуться к ручке ребенка. Только не успел почувствовать ее тепла и мягкости. Жизнь ушла с прикосновением. Он не дернулся, ни покривился, просто успокоенно закрыл глаза, а на губах застыла последняя легкая улыбка.
Они оставят Евгения здесь в Ташкенте, потому, что родственников у него не было. И это станет их похороненной тайной.

60.
«Хорошо, что Сашенька у матери», - думала Аленка и не видит ее растрепанных чувств.
Накануне Павел Егорович передал ей от мужа весточку. Она вскрыла конверт после его ухода и правильно сделала. Потому, что там были деньги – много, даже с учетом того, что все дорожало, она могла бы прожить на них, не работая, полгода. В оберточной бумаге были подарки для Саши: стреляные гильзы, шеврон с изображением то ли орла, то ли ястреба, банка солдатской тушенки. Ей же предназначалась записка: « У меня все нормально. Алекс». Вчера она сдержала себя при сыне, делая вид, что с интересом разглядывает большие патроны от какого-то оружия, разогрела тушенку, чуть не выстрелившую в потолок – вода в кастрюле выкипела, даже нашла потом Сашеньке книгу, чтобы он определил, кто же вышит на этом лоскутке ткани, но внутри у нее все кипело.

«Если она ему так неприятна, то зачем он дал свою фамилию. Можно быть сдержанным, но не до такой же степени, чтобы не добавить к строчке, начертанной простым карандашом, еще пару слов. Она терпеливо ждала его, когда он не знал о существовании ребенка. Но сейчас он знает, что они есть и она, и сын. А, если не любишь, то зачем тогда эти подачки, они хорошо жили и без него.

В этом месте она закрывала глаза, чтобы обмануть самое себя. И проживут, если он решил играть с ней в благотворительность. Она молодая, она красивая», – Аленка подошла к зеркалу и наложила макияж по всем правилам, лицо стало загадочно-вызывающим. В феврале этого года в школе был вечер встречи выпускников, она тогда привела своих семиклассниц – они исполняли песню и танец, и один из бывших учеников, года на три моложе Аленки, простоял с ней весь вечер возле дверей актового зала.

Он сказал, что влюбился в нее с первого взгляда. Она думала, что он шутит, но он пришел в понедельник к школе и ждал ее. А, когда она вышла с пожилой учительницей географии, то он, не стесняясь Галины Георгиевны, которая, кстати, была у него классной, подарил ей розы. Они стоили больших денег, а он подарил, и она не посмела выбросить такую красоту, но когда он провожал ее до остановки, она сказала ему, что замужем и ждет возвращения мужа.

Его звали Василием, Галина Георгиевна, как все учителя, помнившая неординарных учеников, рассказала о нем на следующий день очень многое. Он мог бы быть отличником, но имел слишком независимый нрав, чтобы нравиться директору. Ему на экзаменах, когда писали сочинение, никто не помогал. И из-за одной ошибки поставили четверку, хотя могли бы, как другим, дать возможность переписать. Но он часто говорил администрации школы то, что думает. И поплатился. Ему не вручили золотую медаль, а серебряную он не взял сам.

Но он поступил на инженера-электронщика. Закончил институт, и не пошел по специальности, а организовал свою мастерскую, благо Горбачев разрешил кооперативную деятельность, собрал девчонок-одноклассниц, но не всех, только тех, которые, когда-то были первыми модницами, и вместе с ними наладил выпуск модной одежды. Где он брал первоначальный капитал, никто не знает. Только через два года он уже ездил на новенькой Волге и имел отдельную кооперативную квартиру. Девчонки, работавшие у него, рассказали все это Галине Георгиевне при встрече. И вот теперь, этот Василий каждый раз случайно встречая ее, звал посидеть в кафе или сходить на новый фильм. Он был прямолинеен – она ему нравится, очень нравится. И он будет ждать.

Ей было лестно, что несмотря на то, что она старше его одноклассниц, он выбрал ее.
«Саша, Санечка, - умоляла она мысленно мужа, - ну, позвони, напиши, что ты любишь меня». Женщина может долгое время обходиться без физического подтверждения любви, но ей важно знать, что она любима. – Всего три слова и она опять сможет ждать его целую вечность. Скоро Новый год, ей хочется тепла и немножко любви. Капельку, самую маленькую капельку, чтобы не чувствовать себя в тридцать лет старухой.
Аленка постояла еще возле зеркала, потом, вспомнив что-то, открыла дверь шкафа и достала из внутреннего кармана шубки визитную карточку. На ней солидно золотым тиснением блестели фамилия, имя и телефоны Василия. Она взяла трубку, набрала номер, но, когда длинные гудки прервались сочным: «Да, я у телефона», - Аленка быстро отключила связь. Потом с укоризной поглядела на себя в зеркало, и пошла смывать краску с лица.

Ястребы и ласточки - ч.14

53.
Но Аленке пришлось потратить чеки в «Березке» без него. В восемьдесят восьмом правительство задумало закрыть валютные магазины.
А от Саньки вестей не было больше полугода. Она позвонила Игорю, и они с женой пришли к ней в гости. Наташенька крошечная по сравнению с Сашенькой девочка прошла вдоль всех шкафов, открывая дверцы, находя все новые и новые предметы, которые старалась вытащить маленькими пухлыми ручками. А, если не получалось, тянула за руку отца. Таня ругала их обоих, но как-то радостно, отчего на сердце у Аленки потеплело.

Вот ведь Игорь отошел от войны, значит, и Саша перемолчит свое и оттает. Ей так хотелось услышать от него, слова любви. Но, глядя на мужчину, Аленка поняла, что долгое отсутствие мужа насторожило и его, хотя Игорь и говорил, держа подпрыгивающую на коленях дочку:
- Да ничего с ним не случилось. Мы ведь люди военные, нам прикажут, и мы выполняем.
А Танюшка перевела разговор на Марину. Аленка и не знала, что подруга вышла замуж за врача и родила мальчика. Но в отпуск не приехала, не захотела мужа одного оставлять, а ему пока не до отдыха. Таня вспомнила палаты, заполненные ранеными, и съежилась.
- Как назвали малыша, - поинтересовалась девушка.
- Женей назвали, видимо гениальность пророчат, ведь и папа, и мама замечательные врачи.

Игорь тем же вечером позвонит Полкану, тот ответит только через месяц, видимо по определителю найдет его телефон. От него узнает, что Санька остался в Афганистане с новой группой бойцов. Остался потому, что Олега убили. Сломали саперной лопаткой позвоночник выше бронежилета. На душе у мужчины станет пусто и погано. Также, как и у Саньки, узнавшего эту новость. Потерять человека, которому доверял свою жизнь, пережил не одну засаду - тяжело. Но еще тяжелее было оттого, что духи не умели воевать лопатками. Хотелось думать, что кто-то из них все-таки научился. Потому, что представить себе, что свои сводят, таким образом, счеты, было еще тяжелее.

То ли потому, что невиданная в наших войсках концентрация батальонов спецназа была достигнута, то ли потому, что в верхах зрела мысль о выводе войск, ему разрешили остаться. И, хотя Рустам числился командиром, многие, прошедшие школу выживания Беса, признали его авторитет, а вслед за ними и те, которые его не знали.
Санька когда-то читал о волках. Вернее, надоумила его книга Джека Лондона. Писатель явно нафантазировал. Зато он узнал о них много интересного. А сейчас видел, что и они мало чем отличаются от волков. Выжить в волчьей стае, дано не всем – слабого заедят или заставят уйти самого, если он не хочет подчиняться ее законам.

«Ах, Олег, Олег, - думал Санька, - не видел ты, что рядом кто-то борзеть начал, хвост перед тобой поджимал, а сам люто ненавидел». – Он не верил в смерть Оленя от рук моджахеда, он вообще не верил в то, что больше никогда не увидит друга, руки которого всегда были заняты каким-то делом, чистил ли оружие, латал ли носки – он и это умел делать по-настоящему.
Получая приказ от Руста, Санька глядел ему прямо в глаза, дольше, чем нужно и тот, не желая принимать его вызова, старался, как можно меньше встречаться с ним, особенно на виду у всех. Санька не Олег, он рожден волчонком. Хвост у него только перед Аленкой виляет. И тут Санька вспомнил, что это не признак слабости, если хвост перед волчицей поднимется и играет.

Только сейчас ему не до игр. Начальство понимало, что отказался он принять на себя командование другой ротой неспроста. Но согласилось, им сор выносить ни к чему. О его умении продумать ход операции помнили, хотя и компромат с пограничниками Ирана не забыли. Но это к случаю.
В роте Санька познакомился с новеньким, вернее, он прибился к ним после того, как был тяжело ранен и остался в живых один единственный из всей группы. Говорят, что его могли бы демобилизовать, чуть ногу не отняли, но баба – докторица не дала, выходила. Они сошлись с ним ближе, чем с другими мужиками. Оба были немногословными, и не сразу узнали, что роднит их детдомовское детство. Гений присматривался к бойцам, но на свою территорию никого не пускал. После потери товарищей, не заводил новых. И только к Саньке почувствовал расположение. На следующую засаду они пойдут в незримой связке. Молодые уважали их и, хотя хвосты опускали вниз, но кончики не поджимали.

54.
Сашенька уже заканчивал первый класс, а отец даже не видел его в школьной форме. Аленка перебирала фотографии сына и радовалась – растет не по дням. Форменные брюки уже коротки, а ведь бабушка Лида отпустила подгиб. Его записали в бассейн в спортивную группу. Тренер сам к ней приходил, сказал, что у ребенка есть способности. А какие способности, если он только прошлым летом плавать научился. Если бы не Санька, так и бултыхался бы сын возле берега, из Аленки пловец, как из топора, потому и Сашеньку далеко не отпускала.

Павел Егорович заезжал к ним, привет от мужа передать и деньги. Вот ведь какие упрямые люди, знает как там, а с ней словно с маленькой разговаривает, все у него хорошо – загорает целыми днями, приедет - не узнаете, мол, черный как папуас.
Да как же не узнает, если он снится через день и ей, и Сашеньке. Женщина загрустила, года бегут, а она неделю только и была счастлива, все остальное время тревога за мужа.
Муж… Аленка никак не могла поверить, что она замужем. Пусть без свадьбы, но фамилия у них с сыном теперь другая. На работе быстро к ней привыкли, а вот отец подшучивает:
- Плохо было Гордеевыми быть, побудьте Бескровными.
- Будет тебе, Миша, тьфу, тьфу, тьфу. Кров у них есть, и кровь, слава Богу, в порядке.

После взрыва на Чернобыле Лидия Владимировна тряслась по любому поводу, вдруг и их радиоактивное облако накрыло. То тут, то там слышно, облучились люди, и перво-наперво белокровие или лейкоз по – научному. Она и себя, и всю семью два раза в год заставляла пройти медосмотр. Жаль, нет матери, она, хотя и не заканчивала института, но от деда набралась знаний еще в юности, а потом и справочник у нее старинный был. Они к ней чаще, чем к докторам за советом обращались. Царствие ей Небесное, держала она их не то, чтобы строго, а все как-то перед ней старались лучше быть.

Вон Михаил и тот нет - нет, да вспомнит тещу и улыбнется. Вроде бы не доволен ею был, а сам на Аленку глядит и радуется, что на бабушку похожа. Только мало счастья у Аленки, трудное оно у нее. Девять лет ни жена, ни вдова. А Софочка явно поторопилась упокоиться, ишь, Аленка ее обрадовала – нашла свою любовь. Мамы больше года нет, а и зятя тоже днем с огнем не сыщешь. Хороший он вроде бы парень, но уж больно молчаливый. Она Надежде звонила, матери Игоря, надеялась выведать у нее что-то. Да так ничего не узнала, посетовали они на скрытность мужчин, поговорили о женском, да и расстались на этом.

Так, занимаясь каждая своим делом, мать, готовя ужин, а дочь, прибираясь, думали почти об одном и том же.
А мужчина, занимавший их мысли впервые разговорился. Геня или Гений первый начал разговор. Война вроде как к концу близится. Слухи о выводе войск возникали сами по себе, никто из начальства об этом даже и не заикался еще. И он рассказал Саньке о том, что в госпитале познакомился с одной очень хорошей женщиной. Точнее, выходила она его, а ведь мог бы остаться безногим инвалидом. Серьезная такая, Евгений видел ее перед операциями и на обходе. Там, где другие бы верещали от вида раны, она, несмотря на жесткость, нежно касалась ее, не боясь ни крови, ни гноя. Любила она его бережно, даже в самый высший момент помнила, что у него рана на бедре только что затянулось. А он вместо того, чтобы признаться ей, что не было у него такой женщины, способной жертвовать ради него и собой, и работой, опять в Афганистан сбежал.

Не велел его ждать. Но одно дело сказать, а другое дело чувствовать. Он все чаще и чаще вспоминал ее. И глаза серые, в которых плескалась прозрачная речка, такая же, как в детстве, на которой, они всем детдомом выросли. От непонятной тоски, что все чаще захватывала его душу, Гений и выпытал у Саньки про его семью. Он никому не показывал фотографии сына и жены, а тут не удержался.
- Красивая какая, как из журнала, - искренне выдохнул Евгений, - жалко, наверное, такую одну оставлять?
Санька, помолчав, рассказал ему вполголоса историю их знакомства.
- Дурак, ты, - заключил Гений, - да такой каждый день надо говорить про любовь.
- А ты, умный, - поддел его Санька.
- Знаешь, я приеду к ней в госпиталь и скажу – «Я дурак, выходи за меня замуж, может вылечишь», - мужчина улыбнулся, представив эту картину.
- Я, наверное, тоже скажу, если она еще не разлюбила меня. Хотя до сих пор не понимаю, за что нас любить можно. Они оба замолчали, от неловкости момента – разбазарились как бабы, но под ребрами от этого разговора стало тепло.
А рано утром их поднимут: с Пакистанской границы надежно прикрытой, какими-то тайными тропами вновь проходят караваны.

55.
Если бы кто сказал про Руста, что он жадный, он бы вышел бы из себя и набил тому морду. Спроси у него – отдаст, ну, не последнее, конечно, и не на совсем. Бабай учил его: зернышко к зернышку и амбар полон. Старик с Отечественной вернулся не с пустыми руками: кольца и серьги фашистские привез, отрезов на костюмы и машинку «Зингер». Говорил, что молодым наплевать было – мимо ходили, а ему сорок два исполнилось в сорок пятом. Боялся, что не успеет нажить добра после войны.

Вот только мать у него не в родню пошла, отбилась от семьи. В красивых нарядах, сшитых бабкой, с косами, что, по – модному, вокруг головы обвивала, приглядела себе русского парня. Дед противился ее замужеству, но она упрямее его оказалась. Ушла без приданого. Он отрекся. Руст помнит маленькую комнату, вернее не всю комнату, а половицы на полу, по которому он ползал, щели в нем были большие и из них дуло зимой.

Прав был бабай - бросил ее отец Рустама, мало после войны мужиков молодых осталось. А женщин красивых много. Пока мать с ним маленьким возилась, да за домом смотрела, он в местной чайной городскую фифочку встретил – приезжала с проверкой не то школы, не то больницы. И утек отец в город. Руст видел его потом на трамвайной остановке потрепанного жизнью, но глазами все равно на молоденьких девушек постреливал. Руст даже не подошел к нему. Злой был из-за матери.

Он помнит, как долго жили они впроголодь, мать не хотела к отцу идти. Апа, когда деда не было, приходила - приносила им вкусные пироги – эчпочмаки. Руст просил мать испечь такие, да та плакала – мясо не по ее зарплате, сторожила она амбулаторию за шестьдесят рублей в месяц, чтобы его не бросать. А потом все-таки бросила, привела к бабаю, а он на нее не глядит и не разговаривает с ней. Он и с Рустом сначала не разговаривал. Но мать завербовалась на Север, в Мурманск, а он за бабку от деда долго прятался.

Потом от матери посылки стали приходить – ящики с рыбой, она на траулере рыбу разделывала и им присылала. Может, это, а может просто Руст подрос, но дед стал не то, чтобы добрее, но замечать его стал. С десяти лет гусей поручил: выгнать и следить за ними, чтобы ястребы не потаскали. Однажды он пас гусынь с маленькими гусятами и прямо на его глазах птица гусенка подхватила лапами, как крючьями и взмыла в небо. Он напугался, бабку стал звать, но вышел бабай и дал ему подзатыльник – трусом обозвал. Наверное, с тех пор Рустаму захотелось стать ястребом – быстрым, наглым и выше всех.

Он худой был в детстве, хоть апа и кормила его самым сладким. Жалела и его, и дочь свою непутевую, но против мужу слова не сказала. Он мог под горячую руку и влепить ей. Редко, но случалось, что она выводила старика из себя. Руст помнит, как она накопала молодой картошки соседке, у которой муж от ран военных загибался, а детей пятеро – мал-мала меньше. Он потом с ними по садам лазил, а тогда дед схватил апу за косу, которая из-под платка выбилась, и начал таскать по избе. Руста не тронул, тот под печку спрыгнул. Жалко было бабку, но боялся пожалеть, чтобы и ему не досталось.

Сам он без спросу ничего не делал. Дом – полная чаша, но даже маленькая мелочь у бабая на учете. Сначала Русту хотелось уехать от них подальше, но смекнул, что после смерти деда ему все достанется и терпел. До самой армии терпел. Всему научился, в семнадцать лет зарезать овцу или гуся для него было плевым делом. Это первый раз безмолвная овечья дрожь его в пот бросила. А потом, чтобы получить дедово одобрение на глазах родственников, запросто задирал глупую овечью башку и полоскал по шее острым ножом – кровь брызгала струей в подставленную стариком посудину. Но во внутренностях швыряться не мог – тошнило.
Здесь в Афганистане он хотел быть лучшим. Чтобы бабай не похвалил его, нет. Тот никогда никого не хвалил. А для того, чтобы он принял его за своего, поговорил с ним и разрешил матери вернуться. Русту не хватало ее ласковых прикосновений, хоть и вырос давно. Она даже голосом могла приласкать.

Только и тут его обошли, сначала Санька – Бес, правильную кликуху ему дали, а потом Олень. Только Олень оказался безрогим.

56.
Он его не убивал. Но получилось так, что вроде как подставил. Командир, подозревая Руста в мародерстве, поставил его в этой засаде рядом с собой, как и Влада. Но, видимо, желая переговорить с ним наедине, послал того проверить, как устроились другие - предполагаемый караван должен был пройти не раньше чем, через час. Они окапывались, так, сантиметров на сорок – пятьдесят. Руст закончил, а Олень, продолжая ковырять неподатливую землю, подозвал его к себе и начал с ним разговор. Особенно неприятный перед началом боя.

Из-за пары сережек, да трех японских магнитофонов, каких в Союзе днем с огнем не сыщешь, он, вроде и не боец, положивший не один десяток духов. Как будто Руст у сирот отнимал все это. Ну серьги, да, те снял с убитой шальным осколком женщины. Голь перекатная, а серьги золотые. Неприятно было снимать их, тетка еще теплая была. Но сверкнуло золото на солнце и дернуло его, может, оттого, что рядом никого не было.

Он впервые потом холодным покрылся, рвать уши даже у мертвой женщины не хотел, а когда расстегивал замочки у сережек, щеки у нее двигались, будто у живой, хотя кровь из шейной артерии лужицей растеклась. Руст ее потом во сне видел, она руку к нему тянула за серьгами. Он бы выбросил их с вертолета, но Олег тогда все на дороге в крошево превратил.

А тут перед самым боем учить начал, ладно бы сам ангелом был. Перед войной чуть в тюрьму не сел, уж промолчал бы и забылось. Руст тогда послал его подальше, развернулся и ушел. Не дело это, конечно, уходить с назначенного тебе места, но хотелось вроде как выветрить из себя эту вонь. Только ни он, ни Олень не учли, а, может, не расслышали из-за свистящего шепота, что караван выслал разведку. И те вышли именно на их схрон. Руст потом задавал себе вопрос, как это опытный командир дал себя зарубить своей же лопаткой. На ум приходила только одна мысль: Олег подумал, что это он – Руст возвращается, а когда понял и развернулся, то было поздно, занесенная для удара лопатка опустилась на позвоночник.

Через минуту бой начался, все ждали позывных от Оленя, но их не было. Потом нашли его со сломанным позвоночником и лопатка рядом. На него Руста глядели, как будто он убил. С досады он тогда полоснул ножом по тюку с наркотиками, сделал вид, что нечаянно рассыпались тяжелые, словно книги, целлофановые мешки. И, улучив момент, спрятал три пластины в рюкзак – начальник вещевого довольствия давно ему намекал про бизнес и словечко-то не наше подобрал, гад. Сегодня Олень уж точно не будет шнырять по рюкзакам.
Мужики на следующий день будут допытываться, почему его на своем месте не было, он успел придумать правдоподобное объяснение, мол, командир его послал, как и Влада проверить другие посты, но в противоположном направлении. Влад про себя подтвердил, а вроде, как и про него тоже. Но Олений выкормыш с тех пор на него смотрит с подозрением.

Вот, поди ж ты, не убивал он, но мысль, избавиться от командира лелеял. Теперь нет его, а лучше бы был, потому, что ему, Русту, теперь не отмыться. И холуи, что за ним бегали, оглядываются, прежде, чем подойти, нет ли Беса по близости. Две недели только и побыл командиром. А сейчас сам готов отдать свою должность этому сычу. Молчит, молчит, только глаза зыркают. Чего он там себе надумал. И, главное, новенький Геня, ни с кем до него не сходился, а тут нате вам, будто его только и дожидался.

Про него слух идет, что из любой передряги выберется, как кошка на лапы встанет, отряхнется и пойдет. Сейчас Руст признавал, что командиром быть не мед, надо думать за всех сразу, и чего он только раньше рвался. А после того, как Жмот, кличка начальника вещевого склада, отдал ему сберкнижку с пятью тысячами рублей на его имя за пластилин в целлофане, Руст искал повод уйти в тень. Война к концу близится. Хорошо бы на гражданку уйти с парочкой – троечкой таких книжек.

Теперь во вьюках Руст искал наркотики, часть из которых быстро перепрятывал в свой вещмешок. Жмот велел брать белый порошок – он дороже. Русту было интересно, как и куда тот отправлял дурь. Неужели, правда, запаивают вместо покойников в цинковые гробы, молодые этот слух принесли из Союза. Ему, честно говоря, плевать, главное, чтобы сберкнижка была не липовая. На эти деньги можно свой дом отгрохать и мать выписать с Севера. А потом и жениться, хватит собирать кости с помойки. Здешние бабенки озолотились на нем, а ни уму, ни сердцу от них.
Руст долго лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к звукам с других кроватей, спят ли Санька с Геней? Что завтра они ему приготовят, а они чего-то задумали. Но и он не кочергой делан. А вскоре опять пришла убитая женщина, на этот раз она пыталась снять свои серьги с его ушей. Он подскочил, как ужаленный – дневальный будил его, тормоша за плечо и нечаянно задел за ухо.

Ястребы и ласточки - ч.13

49
За этот год он дважды был в краткосрочных отпусках, вернее заезжал, буквально на три – четыре дня к Аленке и сыну перед набором новой группы.
В первый его приезд в качестве мужа и отца он окажется там, как нельзя кстати. Не станет Софьи Андреевны. И вся семья будет в растерянности, они ощутят такую пустоту от отсутствия маленькой женщины-птички, как будто бы кто-то срубит перед окнами огромное дерево, которое десятки лет создавало на стенах квартиры причудливые узоры.

Санька откроет квартиру Аленки ключом, который она отдала ему в день отъезда, и почувствует себя неловко, словно заглянет через плечо в чужой чемодан. Он, сняв кроссовки, походит по комнатам, но сидеть и ждать, когда у нее закончатся уроки, не станет. Проедет к Гордеевым. Дверь откроет Лидия Владимировна, она-то, усадив его за стол, и поведает печальную новость. Перемежая слезы с улыбкой, не забывая потчевать Саньку, она расскажет ему о своей матери: ее молодости, пришедшейся на начало века, бурной и романтичной, о ее более зрелых годах в бытность генеральшей, о том, как она приняла зятем Михаила Никифоровича.

- Сашенька уж больно переживает, - вновь пустилась в слезы женщина, - сначала из-за того, что ее одну под землей оставили, а теперь из-за того, что опекать ему некого. Он ведь с ней себя чувствовал взрослым мужчиной, помощником.
- Саша, - обратилась она к зятю, - Софья Андреевна просила передать тебе вот это, - Лидия Владимировна достала из секретера синюю бархатную коробочку, открыла ее, - это серебряный крест. Мама сказала, что он папу в двух войнах уберег. Она в церкви его освятила.
Санька не ожидавший, что старушка, которая так иронично отнесшаяся к нему при встрече, примет его в свою семью, смутился:
- Что Вы, Лидия Владимировна, он, наверное, дорогой, а вдруг я потеряю?
- Ты маме понравился, а крест, Саша, на войне – первая защита. Носи с Богом, не обижай ее. Да и меня мамой зови.
- Спасибо, мама, - сказал Санька хрипло и спрятал глаза, которые защипало от непривычного на его губах слова и от подарка, сделанного от души странной женщиной-птичкой. Он закрепил его рядом со стальной пластинкой военного медальона.

- А это, что такое? – полюбопытствовала Лидия Владимировна.
- Ну, это военные сейчас носят, чтобы не потеряться случайно.
- Как это, - и вдруг поняв смысл этой метки, охнула, - Господи, спаси и сохрани тебя, - перекрестила она Саньку. Ему стало до неловкости хорошо от заботы женщины и чтобы скрыть это, он поглядел на часы:
- Я за Сашей в садик пойду, соскучился.
- Иди, иди. Аленка тоже туда после работы спешит. Ты надолго?
- Нет, три дня у меня только.
- Жаль, Михаил тебя не увидит.
- Мы зайдем к вам перед отъездом.

Сашенька обрадовался ему. Ожидая увидеть мать, он спокойно вышел из двери группы, но при виде отца сорвался с места с такой скоростью, что Санька еле успел подхватить его:
- Папка, я соскучился, - сказал ребенок, обнимая его за шею, - какой ты колючий, - мягонькая ладонь погладила его щеку. – Я тоже таким буду, когда вырасту. Тогда Нинка меня щипать не будет. А медали ты привез?
- Привез, - Санька достал из внутреннего кармана три коробочки, - вот.
- Пап, ты подожди, я сейчас, - Сашенька сполз с рук и, прижимая к себе его награды, скрылся за дверью.
По звукам детских голосов мужчина понял, что коробочки заинтересовали мальчишек, а, может быть и девчонок. Только он забыл о них, с улицы в садик вошла Аленка.

50.
Никогда не спрашивайте у женщины, почему она поступила так, а не иначе. Если она начнет объяснять, то все будет выглядеть слишком прозаично или слишком многословно, чтобы вы поняли истину. Только Аленка, встретившая Саньку совершенно неожиданно, застала его врасплох. При виде ее, он был похож на потерянного породистого щенка, крупного, красивого, но щенка, который искал свою хозяйку. Он хотел, чтоб его погладили и позвали с собой, но при этом не вилял хвостом, а настороженно ждал, что таит рука: ласку или прячет в ней палку?

И она, совсем молодая женщина, именно женщина по своей сути, вдруг поняла, что не гордость, сейчас нужна, не пыл и не страсть. Аленка, протянула руку к его чуть заросшей щетиной щеке, погладила ее:
- Господи! Это, правда, ты?
И Санька, который всю жизнь боялся навялить себя женщине, привязаться к ней, взял нежную ладонь в свои и, глядя в глаза, полные не пролитых слез, стал целовать, пахнущую уличной свежестью и кожей сумочки, руку. Но, сдерживать огонь, разгоравшийся от ее близости, когда все внутри тянется к ней, было трудно. Мужчина, только, что целовавший руку, притянул женщину к себе и легко коснулся приоткрытых губ. Она, словно ждала этого и, обхватив давно нестриженую голову, отдалась сладости губ. Как всякая любящая женщина, Аленка не устояла против поцелуя, ищущего, испытующего и ставящего на ней свое клеймо. Никогда не верьте женщинам, которые говорят, что хотят быть независимыми. Всякая женщина хочет принадлежать, но только одному единственному, покорившему ее мужчине. Словами это объяснить трудно, прикосновение губ выразило мысль за мгновение длящегося поцелуя.

- Пап, - выбежавший из группы Сашенька, смутил родителей, но не был обескуражен увиденным – дед и бабушка Лида целовались каждый вечер при встрече, но, увидев мать, радостно сообщил ей, - мам, а папа мне медали привез. Вот здесь написано «За мужество», Ирина Викторовна сказала, что такие только смелым героям дают. Пап, ты герой?
Санька поперхнулся, его никто и никогда не считал героем, во всяком случае, не спрашивал об этом в лоб:
- Я, что, похож на героя? – спросил он.
- Еще на какого, - Аленка улыбнулась, - давайте скорее собираться, у меня ужина нет.
- Я поел у твоей мамы.
- Вот как, - удивилась девушка, - а я думала, что только мы с Сашей знаем местечко, где всегда вкусно пахнет едой.

Но они втроем устроили пир на весь мир. Пельмени. Санька, наверное, в первый раз ел настоящие пельмени, приготовленные своими руками и нежными ручками сына и жены. Сашенька, налепивший своих уродцев, перепачкался мукой. Но не столько сам, сколько стараниями родителей, которые от избытка чувств друг к другу, норовили через прикосновение к его маленькому носику, выразить радость встречи. И, если ребенку позволена искренность в словах и чувствах, то они сдерживали себя умными правильными фразами, хотя мысли и одного, и другого словно застрявшая пластинка крутились в ожидании ночи. И Санька, который впервые за свою почти тридцатилетнюю жизнь испытал воздержание не потому, что решил так, а потому, что после Аленки идти к другой женщине, все равно, что брать в рот ложку, облизанную кем-то до него, уж слишком быстро излил свое желание.
Только гордость не позволила признаться в этом, он встал с постели, проверил, спит ли сын, покурил, стараясь дымить в вентиляционную трубу, но мысль, что женщина в сорочке со спущенными бретельками, с припухшими губами ждет его, гнала его в спальню.
В этот раз он доведет ее до вершины и лишь, потом позволит себе заслуженное удовлетворение.
Но, если бы он спросил Аленку, когда ей было лучше, то она бы сказала, в первый раз. Потому, что он потерял голову от любви к ней. И это нетерпение его рук и губ, метавшихся от шеи к животу, к бедрам, а потом опять к губам, сказало ей больше, чем полное мужской самоуверенности владение собой. Он и во второй раз заставил ее ловить воздух пересохшими от страсти губами, но первый раз было лучше.
51.

Понятие о мужской дружбе у Саньки было. Еще в детском доме до него дошло, что одному в этом мире трудно. Только не всех можно считать друзьями. Настоящий друг, как самородок, встречается редко. Правда, самородков он не видел, но друг Серега был. Сошлись они характерами. Выручали друг друга в детстве, когда кто-то, из вновь прибывших в детдом, пытался подчинить их себе или, когда сельские пытались их побить по одиночке за то, что они по садам промышляют. Сначала они объединились, чтобы выжить, а потом для того, чтобы было с кем поговорить, излить душу. Глупые, какие они были глупые. Мечтали, вот, если… или, когда я … С другом все ясно. Но, что делать с женщиной: говорить о том, как страшно думать, что можешь попасть в плен к духам живым и потому бережешь последнюю гранату для себя – это и мужикам не особенно расскажешь. Строить планы, но он не знает, что с ним будет завтра. На прямые вопросы сына:
- Пап, а когда ты совсем приедешь, ты меня на большом велике кататься научишь?
Ответить было легко:
- Конечно.
Или:
- Пап, а мы с тобой в поход с ночевкой пойдем, чтоб спать в палатке?
- Конечно, пойдем. И палатку ставить и дрова для костра рубить тоже научу.
Но, что делать с женщиной, которая, увидев безобразный шрам на руке, сначала глядит тебе в глаза так, будто ей больно, а потом целует его. У Саньки в животе от этого стало горячо, и он ответил единственным понятным ему способом.
Он пробыл здесь два дня и испугался того, что попадает под влияние женщины. Она считала его героем, а Саньке, казалось, что он, как собачонка перед ней хвостом виляет, стоит ей только приблизиться к нему. Для Аленки, выросшей в любви, ласка, как что-то само собой разумеющееся. А на него каждый жест случайный или намеренный действовал оглупляющее: по сердцу вместо крови растекалась боль сладкая-сладкая, отчего взрослому мужику хотелось в прямом смысле зарыться лицом в подол ее халатика и вдыхать гвоздичный запах женских коленей или прижать лицо к прикоснувшейся ладони и не отпускать долго, пока не остынут щеки.
Но он вместо этого старался сдерживать себя, отвечал нарочито односложно, почти грубо.
- Милый, я тебя обидела? – чай в ее глазах темнел.
- С чего ты взяла? – задавал Санька встречный вопрос, а сам желал обиды от нее, чтобы не рос в груди этот горячий ком, который мешает ему дышать свободно в ее присутствии.
- Вот и ладно, - глотала Аленка его грубость, думая, чего он там натерпелся, - пойдем ужин готовить, ты чего хочешь?
Он хотел ее, но пересиливая себя, шел на кухню и, забываясь, вилял придуманным хвостом. Зато ночью, в темноте, скрывавшей его глаза, молча, своими неуемными ласками он вынимал из нее душу.
Три дня пролетели, как один миг. В этот раз Аленка плакала. И Сашенька, видя мокрые глаза матери, уцепился за его шею, да так и не выпускал до самого отхода поезда. Михаил Никифорович увиделся с ним только на вокзале, ну не смогли они в своем эгоизме выкроить время на встречу. Только Аленкины родители, вроде бы не обиделись.
Под стук колес Санька решил, что надо ему со следующей группой попроситься в Афганистан, а не то, он вовсе не захочет от них уезжать.
Только не разрешат ему – комплектование батальонов спецназа шло полным ходом.
Руководство, много лет не замечавшее человеческой мясорубки, теперь делало упор только на «рейнджеров» - так прозвали духи спецназовцев. Одно упоминание о них холодило нутро моджахедов.
52.
В этот раз Санька, набрав группу, пытался понять, что гонит на войну домашних мужиков. Хоть и говорил Игорь, что многие пытаются откосить от армии, и уже не только болезнями хвастаются, но и тем, что Бог их не мужиками в мужском теле сделал. Геи – он дал им другое определение. Для него это было срамно. А вот эти, зная, что творится там, писали заявления «Прошу послать меня в Афганистан». Были, конечно, и романтики, которые на Санькин взгляд, начитавшись героической литературы, готовили себя на смерть. Только такие ему ни к чему. Ему нужны мужики, способные на изнуряющую грязную работу. Сверкнуть праздничной ракетой в воздухе и погаснуть – это игра в войну, а здесь надо, сделав дело, остаться в живых, тем более, что от тебя и жизнь других зависит.
Санька снова и снова бросал их на тренировки. То, что сначала он делал спонтанно, теперь приобрело систему. Физическая выносливость сродни волчьей, тренировал ноги и хребты, гонял до изнеможения и сам бежал, чтобы не думать по ночам о жене и сыне. Но думалось. Санька прислушивался, что говорят бойцы. Шутили солено, иногда грязно насчет женщин, но чаще те, кто не был женат совсем. Женатые улыбались, молча. Или подсмеивались над самим шутником. О своей плохо думать не хотелось. А однажды случилось ЧП. Тихий и спокойный на вид парень Антон или Тош, как окрестили его здесь, думая, что все спят, потихоньку выбрался из палатки и рысью припустился в сторону города. Санька, дав ему фору, побежал за ним. Если тот сломался, то, что ж, и, слава Богу, других не подведет в бою. Но парень бежал, не сбавляя скорости, мимо поста ГАИ и проезжавших по шоссе машин. До города было семнадцать километров. Санька, пробежавший с ним больше половины пути, решал, вернуться или все-таки выяснить, куда он так резво несется. Выяснил - на почту. Полусонная девушка ворчала, принимая заказ на переговоры, потому и расслышал он, куда звонит Тош. Оказалось, жена должна родить, вот он хотел узнать. И Санька, устыдившись, что ему и в голову не пришло позвонить Аленке, развернулся и трусцой направился в лагерь. Тош вернулся под утро, насквозь пропитавшийся потом, только лег, как Санька поднял всех и заставил бежать положенные десять утренних кругов, в каждом из которых было чуть побольше километра. Тош выдержал и он ничего не сказал ему. Но занятия по владению ножом и саперной лопаткой поручил проводить парню. Упрямство и выдержка не подвели его и на этот раз. Потом он узнает, что старший брат Антона погиб в Афганистане еще в восьмидесятом. Он боялся, что не успеет на войну – успел. И женился рано, чтобы, если погибнет, то остался на земле его корень. Но умирать не собирался, потому и тренировал себя до армии: бегал, занимался в подвале с пацанами борьбой, правда, неизвестно какой, но приемам разным научился. Тош понравился Саньке, и он выделял его из группы тем, что давал самые трудные задания. И постепенно, как в волчьей стае, его признали авторитетом.
- Кто? – задал он однажды вопрос парню.
Тош сначала не понял, о чем его спрашивают. И Санька пояснил:
- Кто родился?
- Мужик, - ответил тот, - богатырь: четыре кило весом, - и лицо его посветлело. Больше они на эту тему не говорили. Но засыпая, Санька видел зеленые глаза сына в черных щеточках ресниц и чувствовал мягкую ладошку, проводящую по колючей щеке.
Он побывает у них летом. Аленка будет в отпуске и они поедут на дачу. Все тот же полковник встретит их у ворот, но поглядит из открытого окна будки и, кивнув, ничего не спросит. Дача на этот раз покажется Саньке меньше, может, оттого, что рядом возвели двухэтажный особняк. Но палисадник все также будет ухожен, а Аленка, как и в прошлый раз, станет суетиться, стараясь накормить его послаще, разложит раскладушку под яблоней, чтобы он отдохнул и уведет Сашеньку на пруд, чтобы он не донимал спящего отца. Но Санька, как только наступит полная тишина, тут же очнется. Сначала он подумает, что его разбудили ласточки, что свили гнездо под стрехой крыши. Он будет глядеть на пичужку, и сравнивать со своей женой. Из гнезда доносились голоса голодных птенцов, и она раз за разом ныряла в него, совала в открытый клюв пойманную мошку и опять улетала. А писк не утихал. «Вот прожоры, - подумал Санька, - сколько же терпения надо, чтобы накормить эту ораву», - и, пожалев, рассыпал на садовом столике семечки, купленные у бабки возле магазина. А потом пошел на озеро. Аленка пыталась объяснить сыну, как нужно плавать, хотя сама могла только по - собачьи. Санька подхватил Сашеньку на руки и пошел с ним вглубь:
- Боишься?
- Ну, немножко, - ответил ребенок, хотя глаза округлились и у него и у матери.
- Ты веришь, что я не дам тебе утонуть?
- Угу.
- Тогда, давай я тебя отпущу и отойду в сторону, а ты маши и руками, и ногами – я рядом.
Он отпустил сына, сделав шаг назад. Сашенька забился от страха, но, отплевываясь, глядел, где отец. А тот делал новые шаги, и ребенок преодолевал это пространство. Поняв, что он держится на воде, мальчик закричит: «Я плыву», - и глотнет воды. Санька схватит худенькое тельце, которое обовьет его холодной лианой:
- Рот не открывай, когда плывешь, только на выдохе, понял?
- Понял, понял. А я и не испугался, - возбужденно говорил Сашенька. – Я сейчас погреюсь и еще попробую. И на самом деле попробовал и получилось.
- Вы у меня оба герои, - скажет Аленка. Это будет самая лучшая награда… или аванс для одного из них.
Санька привез им чеки Внешторгбанка, чтобы Аленка отоварила их в «Березке». Но она потащит его с собой. И купит ему импортную одежду и обувь, а Сашеньке замечательного робота. Чеков будет много, но она оставит их:
- Вот приедешь в следующий раз и потратим.
Санька посмотрит в теплые глаза, подумает : «До чего женщины любят украшать все, даже мужчин», - вспомнит неугомонных ласточек и поцелует на глазах у скучающих продавщиц.

Ястребы и ласточки - ч.12

45.
В Москве Саньку ждало письмо от Марины. Он открыл ящик просто так, никто кроме Игоря не знал его адрес. Поднимаясь по лестнице – давно не тренировался, он раздумывал: вскрывать письмо или при встрече сказать, что не получал, Санька вспомнил предупреждение Полкана – девушка влюблена. Но отворив дверь пустой квартиры, не стал класть конверт на пыльный стол – распечатал. Оно было коротким, после слов приветствия, шла фраза о том, что на ответ Марина не надеется, но то, что она знает или, вернее, о чем догадывается – Санька тоже должен знать. И дальше шли предположения девушки о том, что ребенок у Аленки от него. Потому, что никого кроме Саньки у Аленки не было. А с бывшим парнем она рассталась вскоре после его отъезда.
В конце Марина винила себя за то, что не сказала об этом раньше, потому, что Аленка из тех людей, которые верят в любовь и умеют ждать.

Санька сел на кровать – они что, сговорились, что ли все. Он вспомнил встречу с другом, ставшим папашей игрушечной на вид девочки, которая, однако, могла громко требовать грудь матери или сухих пеленок. Санька подумал тогда, что Игорь хотел похвалиться именно ей, потому и просил заехать. Но когда розовое кричащее чудо было успокоено, и они сидели одни на кухне, друг, смущаясь, сказал:
- Санек, а ведь ты тоже отец.
- Я знаю, - ответил он, - собственно я и шел к тебе с этой новостью.
- Откуда, - удивился Игорь, - я никому не говорил.

И Санька пересказал ему все, что случилось с ним за последние дни. Хорошо, что родители Игоря были на работе, а Танюшка возилась в ванной, и они были одни, потому что видеть размякшие лица и слышать низкие от любви к своим крохам голоса посторонним не положено. Но малышка вскоре закапризничала, и Игорь взял ее из колыбельки, на мускулистых сильных руках девочка казалась еще меньше. Он почмокал губами, привлекая ее внимание, заговорил нежным голосом, которого Санька никогда не слышал, и она заулыбалась беззубым ртом, глядя на эту глыбу обезоруживающе. Так с нею на руках Игорь и проводит друга до порога, шепнув ему, что проходил комиссию, но врач велел подождать еще полгода. Только Санька, который пропустил вот эти щемящие до сладкой боли в сердце мгновения скажет:
- Ты, это брось. Вот подрастет Наташка, тогда и пойдешь. На наш век войн хватит.
Игорь поглядит на него так, будто проверяет искренность слов, пожмет крепко руку, однако отойдет в сторону, оберегая девочку от холодного воздуха, что может подуть из открываемой двери, и оттуда добавит:
- Я подумаю еще.

Вспоминая, Санька как был в куртке лег на подушку, заложив руки за голову. Теперь он семейный человек. Конечно Аленке, наверное, хотелось свадьбы. Если будет жив, то можно и сыграть ее позднее. Но он все сделал с расчетом, а вдруг… Тогда у него останется продолжение с его фамилией и, главное с его кровью. Случись что – государство позаботится, хоть пенсия у ребенка будет. Мысль об Аленке шевелилась, как пинцет в ране во время перевязки – болезненно. И Игорь, и Марина говорят о ней восторженно: умница, красавица - с этим Санька и не спорил, что глаза ее, что тело переворачивали ему душу. Оттого и старался глядеть на нее реже, тянуло к ней будто в омут.

Только насчет верности не сходилось. Гарантии, что не застанет он в следующий приезд еще какого-нибудь гада в ее постели, не было. Положим в этот раз она и в самом деле сопротивлялась, мужчина вспомнил ее опухшие пальчики, если бы он сразу разобрался, то, наверное бы, сломал подонку шею. Тут он вспомнил Софочку, вот ведь бестия – знала, что там происходит и специально отправила его к Аленке в тот вечер. Санька усмехнулся, в последний день, когда они всем семейством приехали проводить его на вокзал, она произвела его в рыцари, постукав тростью по плечу, сказала вроде бы и одобряюще, но с иронией:
- Герои нам нравятся, да, Александр, но живые. Голову на плечах имейте.
Аленка сдерживала слезы, он понял, что она умеет это делать, а Сашенька попросил привезти медали, он в садике обещал показать их. Михаил Никифорович пожал руку, признавая в Саньке настоящего мужика, а не подделку. И только Лидия Владимировна была отчаянно искренней, она, плача, поцеловала его трижды, украдкой перекрестила и всунула в руки сумку с провизией на целую роту. Они отвернутся, давая ему возможность проститься с Аленкой. Он поцелует ее жадно, крепко, будто ставя на ней печать, и уйдет в вагон, не оборачиваясь.

46.
Марине не просто далось письмо Саньке. Она еще долго ловила во вновь прибывающих раненых бойцах сходство с ним, то в жестких, упрямо торчащих на макушке вихрах, то в манере поворачивать голову и смотреть на собеседника, проверяя взглядом истинность намерений, а жест, прятать горящую сигарету под парашютик раскрытой ладони встречался у всех курящих парней, вернувшихся из Афганистана.

Но написав, она почувствовала облегчение. Ей бы хотелось знать, что он предпримет. Только она узнает это последней. Пока новости дойдут до родных, пока они найдут повод рассказать ей об этом в телефонном разговоре, пройдет немало времени. Вот, почему она удивилась внезапному звонку Танюшки – они созванивались два раза в месяц, недешевое это удовольствие. Таня взахлеб, как о собственном счастье поведала ей о внезапной встрече большого и маленького Саш. О том, что, хотя свадьбы и не было, но Аленка расписалась и сменила фамилию. А Сашенька без умолку говорит о своем отце, как будто нет на свете никого лучше и сильнее. Марина слушала журчащий в трубке голос и молчала, Таня даже подумала, что их прервали.

Девушка испытывала двоякое чувство: с одной стороны Аленка заслужила это счастье, а с другой - еще не вся соль смыта с Марининой раны. Она затягивалась с трудом, но как врач, девушка знала – зарастет, нужно время и хорошее лекарство. Времени у нее много, а то, что волшебное снадобье у нее под боком не замечала. В отделении давно уже заприметили, что Андрей Ильич все чаще задерживается в госпитале в дежурство Марины Николаевны. И, хотя поводы всегда были более, чем серьезные – состояние прооперированных бойцов, правда такие больные были и в другие дежурства, персонал нюхом той же кастелянши, чувствовал назревающий роман. Только Марина не знала об этом, принимая помощь от главного хирурга, как от заинтересованного в хороших кадрах руководителя. То, что он приглашал ее иногда в кино или театр, так и другие тоже шли с ними на эти премьеры. Надо иногда отвлечься от пронизанного болью и страданиями госпиталя, попав не надолго в мир, пусть и выдуманной любви.

Андрей Ильич не форсировал события. То, что она рядом, уже хорошо. Женщина с большими серыми глазами, в белом колпачке или зеленой хирургической шапочке казалась ему иконой, на которую ему хотелось смотреть не отрываясь. Но бдительный персонал был начеку, вот почему, он вместо романтичных слов о любви, экзаменовал Марину на предмет прошедшей или ожидаемой операции. А ей нравились эти разговоры, она вдруг поняла, что может сама провести сложную операцию, потому, что в голосе Андрея Ильича появились новые одобрительные нотки, а то, что любая его похвала остужалась иронией, девушка воспринимала как должное. Он и в собственной смерти найдет смешное, что ж до нее, пусть смеется, но она удивит его однажды. Обязательно удивит. Если ваш кумир, которому вы поклонялись, пусть, между прочим, похвалил вас, то на спине, вопреки, всякой научной логике, вырастают крылья. Ну не крылья, так только чуть-чуть лопатки чешутся, но и это уже кое-что.

А сам кумир, знающий до мелочей анатомию человеческого тела и легко воспроизводящий в уме последовательность физических процессов, именующихся любовью, ждал поездки на шашлыки, которую организовывал профком госпиталя. Весна в Ташкент приходит раньше, чем в Москву. Но пахнет и действует на людей также волнующе. Он надеялся на то, что ему представится случай остаться с Мариной наедине.
- Седина в бороду, - сказал он своему отражению в зеркале, побрившись утром, но глаза сорокалетнего мужчины, он немножко прибавил себе годов, глядели по мальчишески влюблено. Пожалуй, надо прикрыть их солнечными очками, чтобы уж очень не светиться. Только в госпитале в очках не походишь. А, Бог с ними, ведь не крадет же он.

47.
Только и врачи иногда ошибаются. Не излечилась Марина полностью от любви к Саньке. И когда в отделении появился раненый очень похожий на него, нет, не внешне, а своею отстраненностью, каким-то едва уловимым презрением к женщинам, она, забыв все условности, стала, как простая сиделка ухаживать за ним. Нет, до судна дело не дошло, слишком горд он был, чтобы так унизиться перед женщиной, горел, но с температурой, шатаясь, шел по коридору до туалета. А ночью, теряя сознание, прикрывал кого-то от огня, матерился, отталкивая Маринины руки, она боялась, что сорвет повязки с бедра.

Рана не зарастала, краснота шла вверх. Андрей Ильич уже настаивал на ампутации – рентген никаких посторонних тел не показывал . Но Марина не дала. Она без его ведома ночью, уговорив анестезиолога, распахнула старый шов и искала, искала источник инфекции. Давление у Евгения, так звали парня, резко упало. Анестезиолог начал паниковать, что тот отдаст Богу душу прямо на столе. Но Марина нашла, наконец, маленький осколочек, плотно вросший в распухшую от воспаления мышцу. Оставив дренаж, она сшила ткани и оставила парня в операционной до утра. Хорошо, хоть не было срочных операций. Она ни на минуту не сомкнула глаз за всю ночь.

Утро началось со скандала – Андрей Ильич при всех отчитывал ее за безответственное поведение, объявив выговор. Только в этот момент прибежала операционная сестра и сказала, что раненый пришел в себя и просит пить. Выговор не был занесен в личное дело, но приказ долго висел на доске объявлений в ординаторской.

А потом началось выздоровление. Женю перевели в другую больницу, и Марина бегала к нему, ее пропускали, знали, кто она и откуда. На выходные она брала его к себе на квартиру. И однажды, вымыв его со всеми предосторожностями, дождалась благодарности. Только потом она поймет, что это была именно плата за его спасение. А через месяц он, оставив ей чеки внешпосылторга, улетит на вертолете в Афганистан, сказав на прощание, чтобы не ждала. Не создан он для семьи. Улетит, не зная, что она беременна.

И женщине вдруг абсолютно ясно станет тогда, что и с Санькой ничего бы у нее не получилось. Использовал бы, если бы не была сестрой Игоря, использовал бы и исчез. Марина договорится со знакомым гинекологом, она не хотела быть матерью – одиночкой. Но мужики тоже сплетничают. Старый еврей позвонит Андрею Ильичу и тот в назначенный на аборт день, поставит ее на плановую операцию. Марина, слезно умоляя, попросит доктора перенести аборт на другой день, но и в следующий раз Андрей Ильич не отпустил ее – причина нашлась: много вновь прибывших раненых.

Она на самом деле простояла с ним несколько часов у операционного стола, а потом упала в обморок. Очнулась на кушетке в ординаторской, Андрей сидел рядом:
- Марина Николаевна, тебе, голубушка, надо пройти обследование. Что же это за доктор, который сам себя излечить не может?
- Я знаю, что со мной, - бесцветно проговорила девушка, понимая, что всем скоро станет известна ее болезнь, гинеколог сказал, что, если она не придет сегодня, завтра уже будет поздно.
- Так, может быть, скажете, чтобы консилиум не устраивать, - глаза Андрея Ильича просили сказать правду.
- Я беременна.
- А, что отец ребенка, думает по этому поводу, - совсем не удивившись, спросил хирург.
- Он не знает, да ему, кроме войны ничего не надо, - Марина отвернулась к стенке.
- У тебя это первая беременность?
- Да.
- Вот и хорошо, значит, нянчить будем.
- Я не хочу быть матерью-одиночкой, - губы девушки твердо сжались.
- А ты и не будешь, выходи за меня замуж, а там видно будет.
- Что Вы сказали? - Марина села на кушетке, - зачем это Вам?
- Потому, что ты давно мне нравишься, и я не хочу лишать тебя материнства.
- Это правда, - переспросила она.
- Нет, я нашел повод посмеяться над собой. Глупенькая, какая ты все-таки глупенькая, - Андрей привлек Марину к себе, нашел ее задрожавшие от жалости к себе и облегчения губы, и поцеловал.
- Ой, батюшки – светы, - ахнула вошедшая Полина Ивановна, - не ко времени я зашла, - но не попятилась назад и не вышла.
- Да, что уж ахать, Полина Ивановна, все равно завтра всем известно будет: предложение я сделал Марине Николаевне, а она вот думает соглашаться или нет.
- Да разве можно тут думать, Мариночка, конечно соглашаться. Таких соколов еще поискать надо. Ой какая пара будет славная, пойду-ка я скажу нашим.

48.
Война требовала оружия и человеческой крови. Четверть всего валового дохода государства тратилась на оборонную промышленность. Очереди в магазинах в конце 1987 года достигли небывалых размеров. Злые от долгого стояния люди ссорились из-за куска колбасы, купить что-то более-менее сносное из одежды или обуви можно было только у фарцовщиков. Процветавшие спекулянты, уже не пугались, как раньше собственной тени.

Народ, ждавший от Горбачева перемен в жизни к лучшему, клял на своих кухнях очередного правителя, отыгрываясь, почему-то на Раисе Максимовне – его жене. Злили ее красивые наряды, изящно сидевшие на хрупкой фигуре, ее желание находиться рядом с мужем во всех поездках. Людям казалось, что вместо решения жизненно важных проблем, глава государства потакает капризам женщины. А он понимал, что устаревшие производства не способны обеспечить потребности народа в самом необходимом. Политика «нового мышления» разрешившая, а скорее, легализовавшая теневую экономику, родилась не от хорошей жизни. Надо было выходить из войны, но как уйти непобежденными?

Война в Афганистане показала, что обмундирование и снаряжение советских военнослужащих безнадежно устарело и не отвечает требованиям. Именно поэтому каждый солдат стремился на операции раздобыть для себя трофейный нагрудный подсумок для магазинов, рюкзак и спальный мешок иностранного производства. Армейские сапоги и ботинки также мало подходили для походов по горам. Приходилось на свои деньги покупать кроссовки, которых хватало ненадолго. За все время войны советское командование так и не смогло решить эту наисложнейшую задачу. Спецназовцы до последнего дня своего пребывания в Афганистане продолжали выходить на операции, таская на себе подсумки, пошитые в Китае и Пакистане.

Советская оборонная промышленность производила прекрасное стрелковое вооружение, замечательную бронетехнику и самолеты, боеприпасы высокого качества, но когда нужно было позаботиться о конкретном человеке - она выдавала низкосортную продукцию, будь, то одежда, медикаменты или консервированная пища.
Существовала другая напасть, которая преследовала роту между выходами в горы. Старшие начальники, кто в открытой форме, а кто завуалировано, требовали для себя сувениров - сабли и кинжалы, инкрустированные кожаные ремни моджахедов с карманчиками для патронов, спальные мешки и прочие вещи, которые доставались спецназу в качестве трофеев. И этот натиск начальства удавалось отбить далеко не всегда...

Командиры, поощрявшие мародерство подчиненных, не были редкостью. Но Олег был не из их числа.
Вернувшись с операций, рядовые спецназовцы отсыпались и готовились к новым выходам, а он, как и другие командиры, в это время был вынужден еще и сражаться за "место под солнцем" для всей роты. Жизнь на территории штабного городка имела свои недостатки. Казалось бы, подразделение, дающее постоянный отличный "результат" и несущее при этом минимум потерь, должно быть окружено особой заботой командования. Речь не идет о каких-то умопомрачительных привилегиях. Они даже и помыслить не могли о двухнедельных развлечениях в самых экзотических районах земного шара после полугодичного пребывания на "фронте".

Подобная практика существовала в американских войсках во время войны во Вьетнаме. В социалистическом лагере существовала иная шкала ценностей. Спецназовцы были бы уже рады, если бы им со складов выдавалось то, что просто необходимо для службы и ведения боевых действий.
Штабная публика любила щеголять в тельняшках и экспериментальной полевой форме, считая, что это придает ей особую мужественность и импозантность в глазах гарнизонных "дам". Со складов тащили безбожно. В результате рота, для которой предназначалась форма, оставалась ни с чем. Чтобы получить те же самые "тельники" или маскхалаты, командиру роты приходилось выдерживать бой на складах и в канцеляриях вещевых служб. Легче было лечь, на вражескую амбразуру, чем выбить из интендантов летние спецназовские комбинезоны песочного цвета.

Санька знал об этом, но в очередной раз, попав в Афганистан, понял насколько трудно сейчас Олегу. Из старичков в роте остались только он, да Рустам, который почти открыто, промышлял добычей у убитых духов не только необходимого снаряжения и оружия, но вещей мало-мальски ценных. Его рюкзак после рейдов раздувался неимоверно. Прибывшие позднее бойцы, видя это, тоже стали набивать вещмешки трофеями. И Олень не выдержал: после одной из операций, садясь в бронетранспортер, он буквально не смог втиснуть свое тело в машину – мешали рюкзаки. Взбесившийся командир заставил всех выгрузить из них награбленное, а потом сам перемолол вещи колесами бронетранспортера.

После чего рота разделилась надвое. Одни держались ближе к Рустаму, затихая при приближении командира, как будто только и заняты были дележом уже добытого, а другие, хоть и не крутились под ногами Олега, но поглядывали на него издалека, готовые прийти на помощь, если вдруг возникнет необходимость.
Гадко было на душе мужчин, далеко не ангелов во плоти. Но истребить у людей, выросших в дефиците всего и вся, желание прихватить дорогую вещичку, да при том, что более высокие по рангу начальники это поощряют, было сложно. Саньке захотелось остаться рядом с Олегом.

Ястребы и ласточки - ч.11

41.
Потом Санька будет жалеть, что не успел узнать Софочку, женщину, которую зять называл на Вы, дочь мамой, а внучка и правнук - Софочкой. Когда-то в детстве он читал «Трех мушкетеров» и поражался хитрости и изворотливости кардинала Ришелье. Но он даже представить себе не мог, что женщина в девяносто с лишним лет, может плести интриги, делая абсолютно невинные ходы, предвосхищая развязку задуманного сценария. Поняла ли она, что он оказался возле дома Аленкиных родителей случайно или нет, Санька никогда не узнает.

Но пока он с сыном, Господи, спасибо тебе за него, рассматривал игрушки, такие, которые в детстве он мог видеть только во сне, эта безобидная на вид старушка организовала сначала засаду, а потом атаку на него по всем фронтам. Атаку, против которой, у Саньки не было никакого оружия. Былое презрение к женщинам расплавилось от прикосновений, влюбленных глаз и ликующего голоса ребенка. Мужчина не понимал, как не знающий его человечек и, главное, за что, может любить его. Но, если в чувствах женщины, он будет сомневаться, наверное, до конца жизни, то любовь сына к нему ощущалась сейчас физически, как воздух этой комнаты, наполненный детским запахом.

Санька вдыхал его и чувствовал першение в горле, скажи кому – не поверят, но он боялся, что не выдержит очередного обращения звенящего в радости голоса:
- Пап, а ты насовсем приехал? У меня дома, знаешь, сколько игрушек – я покажу тебе, вот только мама приедет. Правда, они ломаются, а деду некогда починить, а ты умеешь? Пап, а ты в садик за мной придешь, а то за всеми приходят папы, а за мной нет?

Передавая отцу новую игрушку, ребенок пытался связать через нее себя с ним. И взрослый мужчина, знающий психологию выживания, покупался на этот детский прием. Ему хотелось еще раз прикоснуться к ребенку, чтобы убедиться – это происходит на самом деле, а не счастливый сон, но Санька, не знающий родительской ласки, ограничился тем, что сжал пухлую ладошку мужским пожатием. Почувствовав силу отцовской руки, Сашенька вспомнил свое и задал очередной вопрос:
- Пап, а ты меня можешь на плечах унести?
- Не знаю, давай попробуем, - ответил Санька, поднимаясь и легко подсаживая ребенка на плечи.
- Смотри, какой я большой, идем к люстре, ура! Я достаю, - Сашенька зазвенел хрустальными подвесками. Санька испугался, что они разобьются, и хотел уже сказать об этом, но нетерпеливый длинный звонок в дверь, остановил его.

- Пойдем, пойдем туда – это бабушка Лида с дедом пришли, - малышу хотелось похвастаться отцом. Так с сыном на плечах, держащимся за его волосы, он и выйдет знакомиться с родителями Аленки. Неловкость первых минут, когда люди не раз и не совсем хорошим словом его поминавшие, вдруг растеряются от вида матерого мужика.
Но Софочка, созданная именно для неловких моментов, словно добытый на охоте трофей бросит его к их ногам:
- Знакомьтесь, Ваш будущий зять и отец Александра.
Придерживая одной рукой сына, Санька протянет руку строгому на вид мужчине:
- Александр, - но рукопожатие получится коротким, так как ребенок, запрыгавший на его шее, закричит:
- Ура! Я тоже Александр.
И Санька отнимет руку, боясь, что ребенок на радостях свалится.
- Я – Лидия Владимировна, - улыбнется женщина, а это Михаил Никифорович. Сашенька, может, ты слезешь с человека.
- Не, а, - покачал мальчик головой, но тут же переместился к Саньке на руки, а когда тот сел на диван, встал между его коленей, защищая отца ото всех. И накрывавшая стол женщина, и седой мужчина, вдруг поняли, чтобы они не сказали сейчас пришедшему к ним, пусть с большим опозданием человеку, родство ребенка с ним уже состоялось.

Да и сам Санька, еще два часа назад не знавший о существовании сына, был уверен, что он пришел просить руки их дочери, правда, не зная, как это делают.
Поэтому, после первого тоста за знакомство, он, откашлявшись, скажет:
- Я бы хотел жениться на Вашей дочери.
- Фи, - фыркнет Софочка, кто так неромантично делает предложение?
Но ее речь прервет телефонный звонок.
Михаил Никифорович возьмет лежавшую рядом телефонную трубку, но передаст теще.
А она, через минуту скажет:
- Это Шурочка звонила, она просила передать, что Аленка замерзла. Может, ты Михаил, отвезешь Александра домой.
- Вы, наверное, устали, - возразил Санька, - давайте я отвезу.
- Отвезите, отвезите, - закивала, ставшая , вдруг покладистой Софочка, - только на такси надо, а то ребенок простудится. Вы одевайтесь. Лидия такси вызови.
- Мама, тебе плохо, - Лидии показалось, что мать побледнела.
- Такси вызывай, Лидия, с моим здоровьем после разберемся, - ответила Софочка, только что столкнувшая двух Аленкиных мужчин лбами, - да побыстрее, Аленка плохо себя чувствует.

42.
Наверное, знай, Софья Андреевна, что происходит с внучкой, она бы вызвала милицию в свою бывшую квартиру. Но Шурочка – дочь модистки, унаследовавшая от матери портновский талант, благодаря которому еще во времена дорогого Леонида Ильича и получила квартиру в элитном доме, сообщила только о том, что Аленкин жених неприлично пьян, прошел и не поздоровался. А затем (Шурочке, чтобы увидеть это, надо было, почти бежать по лестнице за молодыми) и во все повел себя не комильфо, вломился в дверь, как грузчик, хотя девочка его не приглашала. Потому и позвонила, что Леночка не желала этого визита, а дверь своей квартиры Шурочка оставила приоткрытой и обещала Софочке позвонить об исходе дела. Вот, почему Софья Андреевна, взяв трубку, удалилась в бывшую комнату внучки.

Если бы она знала, насколько ее слова, что Аленка чувствует себя плохо, отражают происходящее сейчас с ее внучкой, то, несмотря на возраст, первая бы побежала на выручку, а не сидела бы в ожидании развязки.
Аленка никогда не испытывала насилия над собой, ее не били в детстве, в школе мальчишки дергали за косички, но это было скорее обидно, чем больно. Потому, когда Костя заломил ей руки за спину, она вскрикнула от неожиданности. Ей, казалось, что ему должно быть стыдно, она поглядела на поглупевшее в пьяной страсти лицо и презрительно произнесла:
- Мерзавец, отпусти.
- Отпущу, потом, - сально улыбнулся Константин.
- Я не давала тебе повода думать обо мне так, ты пьян и завтра тебе будет стыдно.
- До завтра еще дожить надо, ну, что ты ломаешься, будто я тебя невинности лишаю? – мужчина искренне не понимал эту девицу.

- Уходи, - Аленка начинала ненавидеть это животное, она попыталась вырваться и спровоцировала у него прилив похоти тем, что коснулась его грудью. Константин грубо сжал ее и потянулся мокрым ртом к ее губам. Девушка не смогла этого вытерпеть и со всей силы пнула его, обутой в сапог ногой.
- Ах, ты сучка, - мужчина, поставил подножку и кинул ее на пол. Удар смягчил толстый бабушкин ковер, но голову пронзило будто током. Однако, Аленка видела похотливый взгляд и самодовольную улыбку при виде задранного до бедер платья, еще днем нормального человека. Она попыталась отползти, но он поставил ногу в ботинке на ее руку – пальцы хрустнули. А мужчина, потерявший всякий контроль над собой, стоя над ней, расстегивал брюки. Ей даже не пришло на ум, позвать кого-то на помощь – то, что сейчас происходило, не могло быть правдой, это был постыдный ночной кошмар, надо было только вспомнить молитву, которой ее научила бабушка от таких снов:
- Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, - торопливо, чтобы избавиться от этой грязи, читала громко девушка, - Иже везде сый и вся исполняй, Сокровище благих и жизни подателю, прииди и вселися в ны, - откуда-то из глубин памяти вплывали слова, которые она не совсем понимала, - и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.
Но насильник приближался, щеря губы в пьяной улыбке:
- Меня это не берет.

А Аленка, отворачиваясь, начала молитву снова громко и отчаянно прося:
- Царю Небесный, Утешителю…, - она не успела закончить, потому, что Костя вдруг поднялся над ней, не сгибая ног в коленях, освободив ее руку. Девушка, повернувшись на бок, взяла горящую ладонь в другую руку и отползла в сторону. Сон продолжался: за спиной Кости, держа его за шкирку и почти душа воротником его же рубашки, стоял Санька. Зная, что это неправда, что он сейчас вновь исчезнет, она все-таки заплачет от боли, от унижения и выскажет ему, все, что надумала долгими одинокими ночами:
- Спаситель явился! Где ты раньше был?
Санька, не понимающе, ответил:
- Как только Софья Андреевна сообщила, мы и поехали.
Аленка почувствовала холод, идущий от двери, и начала приходить в себя. Ее затрясло. Видя все это, Санька решил освободить занятые руки и, пнув ногой полуоткрытую дверь, доволок подонка до края лестничной клетки и столкнул вниз.
- Папа, а теперь можно? - Из соседней квартиры высунулась головка Сашеньки.
- Еще немножко погоди, сынок, - Санька похвалил себя за то, что, увидев открытую дверь и услышав возню в квартире, отправил ребенка к выглядывающей из-за двери старушке, - пять минут подожди. А зайдя в прихожую, скажет брезгливо:
- Приведи себя в порядок, сын домой просится.

43.
Аленка вдруг поняла, что все происходит на самом деле: и с ума сошедший Костя, и Санька, презрительно глядящий на нее, и горящая от боли ладонь:
- Пусть подождет пять минут, - ответила девушка, пытаясь встать, не опираясь на руки. Она опустила ладонь, и боль в ней забилась так, будто раненое любовью сердце переместилось в косточки пальцев.

Аленка одной рукой, подняла аппарат телефона, сброшенный с тумбы зеркала в пылу борьбы, но трубка слетела, и она снова наклонилась, чувствуя себя неловко. Потом подняла пальто, которое не успела повесить в шкаф, на нем красовался след от подошвы ботинка. Она прижала локтем плечики вешалки и попыталась всунуть их в пальто, но шелк подкладки соскользнул, и оно упало под ноги. Она оставила его там. А Санька стоял и смотрел, даже не сделав попытки помочь.

Аленке захотелось спрятаться от его осуждающего взгляда, и она, оставляя мокрые следы на паркете, прошла в ванную. И увидела в зеркале бледное, как на японских картинах, лицо с размазанной по щеке помадой, верхние пуговицы ее новенького в стиле сафари платья были оторваны, бретелька бюстгальтера отстегнулась, обнажая верхнюю часть груди. Застонав от боли, девушка попробовала пристегнуть ее, но пальцы не слушались и тогда, стерев помаду, придерживая лиф платья, она вышла в прихожую, и, глядя Саньке в глаза, сказала:
- Уходи, уходи отсюда.
Этот жест, зябнущей от его холода женщины, боль в высоком звуке голоса и распухшие, начинающие синеть пальцы, вдруг выдернули его из роли стороннего наблюдателя.

Что он ожидал увидеть? Ее, льющую по нему слезы, или бросившуюся ему на шею? Она не героиня фильма, замершая на том кадре в августе семьдесят девятого, она жила эти годы без него. Жила без него - вот это и было обидно. Бросив на нее хмурый взгляд, Санька протянет руку к ее припухшей ладони:
- У тебя, наверное, перелом?
- А ты, что – доктор, - Аленка сказала это резко, боясь и не желая плакать при нем. Ей не нужна его жалость.
- Подними руку вверх, - не слыша ее тона, скомандовал он, - как вызвать такси, нужно в травмопункт, смещение может быть.
Аленка поглядела на свои опухшие пальцы, и горло от их вида тоже стало пухнуть:
- Номера телефонов в справочнике, - выдавила она хрипло, потому, что слезы уже подступили к глазам.

Санька нашел номер на первой же странице, он был написан от руки - вызвал такси, поднял с пола пальто, отряхнул и набросил ей на плечи:
- Как зовут соседку в квартире слева?
- Александра Яковлевна, а что ты хочешь?
- Хочу попросить ее, приглядеть за Сашей.
- Нет, пусть он с нами поедет, - Аленка объединила их бытовой фразой.
- Хорошо, ключи где?
- Наверное, где-то возле двери, - она хотела поискать их, но пальто поползло с плеч.
- Стой, просто стой и держи руку поднятой вверх, - он огляделся в поисках ключа, - отойди в сторону, свет не загораживай. Этот, - через минуту спросил он, поднимая брелок с ключом.
Аленка кивнула. Санька, молча, поднял шапку, похожую на свернувшуюся лисицу, и неуклюже по мужски надел ей на голову, поправил, отчего у Аленки волосы под ней съехали на одну сторону, а потом не удержался и поцеловал в приоткрытые от сдерживаемой боли губы и вышел в коридор.
- Санек, - услышала она, - поехали прокатимся на такси. - Застегивайся, а я пока за мамой квартиру закрою, рука у нее болит.
Слезы полились ручьем.

44.
Он уедет от них через неделю. А они с Сашенькой будут перебирать по минутам его пребывание здесь. Каждый по своему. То, что делала мама, воспринималось, как само собой разумеющееся. Папа был героем
Сын, узнавший живое общение с отцом, будет говорить о нем каждый день, вспоминая, что сказал, как сделал и фантазировать, на что вообще способен папа. А вот Аленка так и не смогла понять этого человека.

Она на всю жизнь запомнит брезгливость, с которой он смотрел на нее в первые минуты встречи. Почти шесть лет она была затворницей, платила долг за свою глупую влюбленность. И одним вечером вдруг превратилась в гулящую женщину. Она с омерзением передернула плечами: Костя приходил к ней извиняться, боясь, что если девушка поднимет шум, то не удержаться ему в кресле комсомольского руководителя. Хорошо, что Саньки дома не было. Господи, как она раньше не замечала его двуличия. Но теперь с выбитым передним зубом, он выглядел жалко. Она простила его лишь потому, что хотела быстрее избавиться от него и выбросила принесенный им букет в мусорницу. Но Санька, как будто бы читая ее мысли, спросит, не ее ли букет расцвел в урне возле подъезда? Она солжет – нет, не ее. Потом поймет, что зря. Он читал ее, как книгу с крупным детским шрифтом и, моя ее в тот вечер в душе, на правую Аленкину руку наложили лангетку, был иезуитски – нежен: он хотел вызвать в девушке острое желание, и поддерживал его весь вечер, пока не уложил Сашеньку спать.

Шесть лет назад она пошла на близость с Санькой от сумасшедшей влюбленности и, если признаться честно, не нашла в ней большого удовольствия. Беременность и последующий страх разоблачения превратили эти минуты во что-то грешное и постыдное. Только то, что случилось на второй день Санькиного пребывания здесь, изменило ее восприятие.
Она помнит, его суховатую заботливость в первый вечер. Если бы не сын, который глядел на нее, сморщившись от сочувствия, как будто бы сам испытывал боль, то Аленка, наверное бы, завыла. Но, стараясь ради него, быть сильной, улыбалась, говоря, какая она неуклюжая, упала так неудачно – сын поверил. А, Санька без единого слова сочувствия, сбегал в аптеку, купил шприц, но-шпу, анальгин и димедрол в ампулах и сделал укол. Потом помог расстегнуть платье, как до этого сапоги, и уложил в постель.

Что он может готовить она узнает утром, когда из-за действия лекарств, проспит звонок будильника. Но они с Сашенькой проснутся во время, он накормит ребенка и проводит в садик – сегодня утренник, посвященный Дню Советской армии, и сын не мог пропустить его. Санька пообещал ребенку прийти на концерт. Жаль, что она не видела момента гордого Сашенькиного шествия в садик за руку с отцом.

Он возвратится и заставит ее поесть манную кашу. Чувствуя себя разбитой и грязной, она даже тушь вчера не смыла, Аленка пойдет в ванную. Не думая, что он может последовать за ней, девушка не закроет дверь. Но поймет, что управиться с одной рукой не сможет и согласится на его предложение помочь, когда он, стоя за клеенчатой занавеской, скажет хрипло:
- Давай я помою, ведь не справишься.
И когда она промолчит, Санька отодвинет занавеску.

Вот тогда в первый раз Аленка узнает, что это такое, испытывать желание: мужские руки, такие сильные на вид, оказались нежными, намыливая и смывая пахнущую яблоком пену с каждого сантиметра, ставшего вдруг чувствительным, тела. Она приготовила легкий халатик, который запахивался и завязывался пояском, но Санька, завернув ее в полотенце, отнесет в не заправленную еще постель. Аленка зажмуривала глаза, вспоминая, что случилось потом. Жар постыдный, но сладкий заливал лицо. Разбуженное лаской в душе тело таяло от его прикосновений, и девушка потерялась в ощущениях, не зная, что с ней происходит. Мыслей не было, была только цель - достигнуть какую-то вершину, к которой стремилась каждая клеточка ее существа и она, боясь, что он не захочет дать ей это, умоляла:
- Пожалуйста, пожалуйста.
А потом, затерялась в огненных змейках, которые, пронизав все ее существо, мелькали под крепко сомкнутыми ресницами до тех пор, пока она не остыла. Он поцелует ее обмякшие губы и уйдет.

Она проспит утренник сына и проснется только, когда они с Сашенькой вернутся довольные друг другом. На следующий день он сделает невозможное – они распишутся в ЗАГСе, теперь ей надо менять паспорт и свидетельство о рождении – они стали Бескровными. И за все это время, что они ели, спали, гуляли по улице, он не сказал, что любит ее. Аленке, казалось, что, если бы не было сына, то он не вспомнил бы о ней и не женился. А родители и Софочка почему-то ни разу не позвонили.

Ястребы и ласточки - ч.10

37.
А Леха еще был жив. По глупости, желая снять груз с верблюда близко подошедшего к минному полю, он окликнул десантников, следящих за участком пологой части горы. Те, еще раз оглядев камни, подбежали к нему. Обрезав вьюк с автоматами, Леха отдал его им, и они, семеня ногами, потащили его к месту высадки.

Пытаясь отвязать груз с другой стороны, он обойдет верблюда и заметит движение на минном поле. Но не успеет осмыслить происходящее, как взрывной волной его толкнет к краю тропы и он, сделав несколько шагов назад, сорвется. Но то ли Бог помог, то ли выучка Полкана сработала, руки стали хвататься за камни, которые, сдирая кожу, уходили вверх. Слабо закрепленная каска слетела и не сразу звякнула о дно ущелья, когда ноги вдруг ощутили опору. С бешено колотящимся сердцем, всем телом прижимаясь к скале, Леха опустит глаза вниз и увидит выступ сантиметров тридцать в ширину, длиной почти в человеческий рост. Он закричит, но его не услышат, шум вертушки перебьет звук пересохшего горла.

А вскоре со стороны кишлака Леха услышит треск мотоциклов. Он осторожно сползет вниз. То, на чем он стоял, было плоским выступающим из горы камнем. Дрожа всем телом, цепляясь и смещая его тяжесть ближе к скале, он сначала сядет, а потом и ляжет на эту спасительную плиту, забившись под маленький выступ над ней. Ляжет и только потом начнет думать. Спасся он или обрек себя на муки. Зная, что Олень будет его искать, он успокоился вначале. Только по шуму работающих моторов, он понял, что вертолеты ушли без него.

Где-то вверху раздались голоса моджахедов, громкие восклицания которых, указывали на какую-то оплошность. Они и предположить не могли, что кто-то остался здесь. Духи долго, как показалось Лехе, возились на горе, наверное, собирали мертвых, мотоцикл несколько раз, треща, удалялся и вновь приближался к тропе. А потом все стихло, и он почувствовал саднящую боль в руках и жгучую в ноге, но пошевелиться было нельзя. Ему казалось, что плита кренится под его тяжестью.

Солнце, сделав пробежку по небу, жарило, что есть мочи. Хорошо, хоть перед вылетом он по привычке выпил подсоленной воды, но жажда уже сушила горло. И боль из ноги простреливала не только под коленом, но и выше по бедру. А потом пришла ночь, и он боялся заснуть, потому что телу захотелось бы принять более удобное положение, от которого Леха свалится вниз. Он ждал наступления утра, хотя и не знал, зачем. По тропе кто-то проходил, проезжал на мотоцикле, а он, прилипший к скале, лежал и ждал чего-то. Жажда превратилась в ангину, глотательные движения вызывали боль, и он дышал ртом, высушивая и без того распухший язык. Сколько времени прошло, он не знал, потому что начал проваливаться в забытье.

Тело уже без его помощи держалось за скалу, приобретя в себе впадины, там, где вжималось в камни, и натекая на них сверху. Леха одной рукой попробовал нащупать фляжку, но ее не было. Только бронежилет, почему-то ставший легким. Откуда-то налетели мухи и жужжали над ним, как будто он уже был трупом. В какой-то момент мужчине захотелось оттолкнуться от горы и прекратить свои мучения. Бойцы, наверное, решили, что он мертв. Только бабушкины слова о самоубийцах, которых в аду будут поджаривать на огне, удерживали Леху, а может быть, он просто не мог сдвинуть себя – тело жило отдельно от головы.

Ему казалось, что прошла вечность. Он видел мать, которая, узнав, что он хочет пить, побежала за квасом к бочке. Лешка, боясь близко подойти к окну квартиры, видел, как она махала ему рукой и показывала на очередь, мол, погляди, какая длинная. Он отходил от окна, открывал кран на кухне, но воды не было. И Леха опять шел к окну, находил мать глазами и просил: «Пить, мама, дай попить».
Он не знал, что пошли третьи сутки, иссушающий жар превращал его потихоньку в мумию. Мухи садились на лицо, лезли в рот, но он даже не пытался их отгонять. Губы запеклись, и он мог только стонать иногда. Именно стон услышал Санька, когда, высадившись с Олегом и группой пополнения, они проходили тропу, ища его тело. На обочине дороги гнили трупы верблюдов. Стон, донесшийся со стороны ущелья, сначала показался ему стоном птицы. Но, повторившись, заставил внимательно рассмотреть гору. Никого видно не было. Санька крикнул от отчаяния, и Леха замычал невнятно, но чуть громче.

- Леха, Леха, мы здесь. Олег, давай веревку. Лех, лови! – Но конец веревки болтался, развеваемый ветерком. И тогда Олег, обвязав себя ею и заставив Саньку и новых бойцов, держать второй конец, спустился на голос. Леха был недвижим. Олег крикнул наверх, чтобы бросили еще одну веревку и долго привязывал друга к себе. Их тащили тяжело, Олег, руки которого придерживали Леху, мог помогать только ногами. В какой-то момент показалось, что веревка или руки мужиков не выдержат. Но их вытащили. Разглядывать раны было некогда. Душманы могли в любой момент появиться со стороны кишлака. И потому, подхватив Леху за руки и за ноги, бойцы побежали к вертолету.
Леха вонял, как может вонять испорченное мясо. На ноге пониже колена была рана, а в ней копошились личинки мух. Санька не мог глядеть на это и взяв у бойца фляжку с подсоленной водой, намочил бинт и смахнул эту гадость:
- Леха, Лех, ты слышишь, ты будешь жить. Будешь, гад, эдакий. Кто матери поможет?
Рыжий, раздирая пересохшие губы, изобразил улыбку, похожую на плач, и провалился в темноту.

38.
Леху не отправят даже в Ташкент. Страшная на вид рана затянется через три недели после удаления осколка, отчего в мякоти икры останется глубокая яма. Но его комиссуют: Леха станет бояться высоты, да так, что при приближении к открытому окну второго этажа будет сначала покрываться липким потом, а, если не отодвинется, терять сознание от удушья. Человека, представленного к награде – медали «За отвагу», нельзя считать трусом. Он честно попытается подняться в вертолете вместе с десантниками, передислоцирующимися в другое место, на границу с Союзом. Но удушье начнется сразу, как только машина оторвется от земли. Мужики, увидев побледневшего и сползшего на пол Леху, заставят пилота приземлиться.

Домой он будет добираться всеми видами транспорта, идущими по земле и даже воде. Обо всем этом Саньке расскажет Полкан, побывавший в Афганистане месяцем позже и успевший погостить у Рыжего. Еще он передаст ему просьбу Игоря, заехать при первой же возможности. И Санька, которому перед набором новой группы дали двухнедельный отпуск, поедет. Как и в день свадьбы, он остановится в гостинице, позвонит Игорю, но тот будет на работе. Саньку, как преступника опять потянет на остановку, где он когда-то встретился с Аленкой. Но они разминутся: Аленка, оставившая Сашеньку у матери, побежит за тронувшимся автобусом, она опаздывала на концерт, посвященный Защитникам Отечества, Санька проводит взглядом стройную даже в зимнем пальто фигурку и опять свернет во двор.

Но сидеть на скамейке было холодно. Он, хотя и выменял у летчиков кожаную куртку, но об обуви не позаботился. Кустарник, окружавший двор, превратился в огромный сугроб. Санька закурил и огляделся в поисках смешного мальчишки, как будто тот мог ждать его здесь с прошлой осени. Но скамейки были пусты, только около подъезда ссорились малыш и сухонькая старушка:
- Я не люблю его, не люблю. Кость – Гвоздь. Он хитрый, хитрый, – повторял ребенок.
- Не кричи, они тебя отсюда не услышат, - голос старушки не вязался с ее видом, он был молодым, как у девчонки.
- Я натравлю на него Джульбарса, пусть только придет сюда.
- Александр, - женщина по взрослому обратилась к мальчику, - а что ты хочешь? Твоя мама – красавица, как я в молодости. За ней всегда будут ухаживать мужчины. Ну, этот Гвоздь мне тоже не нравится, но мама не должна оставаться одна, ей же скучно.

- Ничего не скучно. Вот папка приедет, и будет играть и со мной, и с мамой.
- Где он твой папка, - услышал презрение в голосе старушки Санька, проходивший мимо них по узенькой и скользкой тропинке.
Мальчик, обернувшийся на хруст наста, уже начал поворачиваться к бабушке, как вдруг закричал:
- Вот он, - Санька оглянулся в поисках человека, который приходился мальчишке отцом, но ребенок бежал в его сторону. Мужчина посторонился, считая, что ребенок разглядел кого-то вдалеке, и, поскользнувшись, сел в снег. Только малыш упал на него и, упираясь руками Саньке в грудь, поднял зеленые глазищи:
- Ты ведь мой папка, да?
Понимая, что разочарует сейчас странного мальчонку, Санька уже хотел было сказать, что он ошибся, но подоспевшая старуха, стуча тростью, нагнулась над ними:
- Значит, приехал все-таки! – И обращаясь к правнуку строго, добавила, - Александр, веди гостя в дом.
Царственно развернулась и направилась к двери. Санька недоуменно посмотрел на белые фетровые валенки, виденные в каком-то кино, на прямую спину в каракулевой шубе, словно старуха проглотила аршин, а потом на ребенка.
- Пойдем, - мальчик потянул его за руку, - Софочку надо слушаться.

Санька встал, а ребенок уже подталкивал его к подъезду, где ждала их старая женщина.
- Дверь откройте, молодой человек, - произнесла она холодно.
- Проходите, - стушевался Санька, а ребенок ободрил его:
- Не бойся, она добрая, она быстро тебя воспитает, - и взял Саньку за руку мокрой от снега пуховой варежкой, - она нас всех воспитывает.

39.
Санька видел, что его принимают за кого-то другого. Отвыкший доверять людям, он решил проводить их до дверей квартиры: старый да малый могли нарваться на неприятности с кем-нибудь еще. Старушка бодро стучала тростью по ступеням широкой лестницы, видимо, дом построен не для простых смертных – в подъезде было чисто и никаких тебе надписей на стенах. Остановившись возле высоких дверей, она долго возилась с ключом, он никак не хотел повернуться второй раз. Но женщина не просила о помощи, а Санька не напрашивался. Выручил мальчонка:
- Софочка, пусть папа откроет, он сильный.

Старушка отступила в сторону, оставив ключ в замочной скважине. Он повернул его и открыл дверь, пропуская их вперед. Замялся, думая, сказать им прямо на пороге, что они обознались. Но старуха, расстегнувшая крючки на шубе, глядела на него, выжидающе, и ребенок подсказал ему негромко:
- Шубу сними с нее.
Санька, стараясь не наступить на красивый ковер у порога, неловко потянул шубу с плеч хозяйки. Под ней оказалась женщина-птичка, он видел такую в лесу: она, несмотря на то, что была маленькой, голову с хохолком держала гордо и не семенила, а выступала.

- Вы, что, молодой человек, намереваетесь шубу с собой унести? – обратилась она к Саньке в то время, когда ребенок снимал с нее валенки, - в шкаф повесьте, - она кивнула абсолютно седой головой на огромные дубовые двери, мужчина думал, что это вход в другое помещение. Когда он отворил их, на него пахнуло запахом луговых цветов. Вешая шубу на плечики, он собирался с мыслями, которые разбегались, как духи в разные стороны, потому, что мальчик, выпрыгнув из сапожек, уже протягивал ему куртку – вешалка была расположена высоко. Санька повесил и ее. Не зная, что делать дальше, он топтался у шкафа.

Только ребенок почувствовал, что мужчина хочет уйти, и по-детски отчаянно взяв его двумя пухлыми ладошками за руку, потянул за собой:
- Пойдем, пойдем. Мама не верит, что я тебя видел давно. Ну, когда ты меня учил Джульбарса не бояться, - мальчик распахнул дверь в комнату: со стены прямо напротив входа, обернувшись через плечо, на мужчину смотрела Аленка. Саньку бросило в жар, молчавшая до этого женщина, не преминула уколоть его:
- Вы, намереваетесь ждать Елену Михайловну при полном параде и убить ее неповторимым ароматом наповал.
- Я сейчас, - Санька медленно приходил в себя, - неужели, - думал он, - это правда. И не снятся ему ребенок и острая на язык старушка. Неужели этот мальчик и впрямь его сын.
- Сколько тебе лет? - задал он первый вопрос ребенку.
Но высокомерная женщина так глянула на него, как будто он обвинил ее в воровстве. Глянула, но промолчала.
- Я пограничник, - ответил Сашенька.
- Почему? - туго соображал Санька.
- Потому, что, - малыш поднял ладошку, - я родился на День Пограничника, вот столько лет назад.
- Ты уже большой, а как ты меня узнал? Я ведь, - мужчина хотел сказать, что и не знал о его существовании, но, сказал другое, - я ведь искал маленького. Софочке понравилось, как он выкрутился из сложного положения.
- У нас твой портрет есть, только не здесь, а у нас с мамой, - ответил ребенок.

Санька никогда не фотографировался на портреты, да и вообще последний раз снимался на документы еще до Афганистана.
- Снимайте куртку и пойдемте в столовую, чай будем пить – на улице холодно, как бы, не простудиться.
- Софочка, ты чай готовь, а я папе игрушки покажу, - Сашенька опять взял мужчину за руку, чтобы еще раз убедиться – вот он отец, настоящий, не портретный. А Санька, некультурно бросив куртку на пуфик возле зеркала, подхватит ребенка на руки, вдыхая запах волос, смявшихся под шапкой, прикасаясь щекой к гладкой щечке, и почувствует непреодолимое желание стиснуть его сильно-сильно. Но сдержится и скажет:
- Рули, я не знаю дороги.
Софочка видя это, потихоньку отступила на кухню, прихватив из прихожей беспроводную трубку радиотелефона, набрала номер зятя, хотя не имела привычки вообще звонить ему на работу, да Лидия на холодильнике под магнитом на всякий случай оставляла и, злорадствуя, произнесла:
- Готовься, Михаил Никифорович, с зятем знакомиться.
- Да, знаю я его, как облупленного, - ответил Михаил, не больно-то по душе ему был Константин, но на безрыбье и рак сгодится.
Но самодовольство в голосе тещи, презиравшей нового ухажера внучки, вдруг взволновало его:
- Вы не шутите, Софья Андреевна?
- Миша, они в спальне с Сашенькой, похожи, как две капли, - в голосе Софочки послышались слезы.
- Я сейчас, только за Лидией заскочу, она за праздничными наборами пошла. Смотрите, не упустите его.

40.
Константин загадал: или сегодня, или никогда. Сколько можно крутиться возле дочери заведующего сельскохозяйственным отделом. Ладно бы девочкой была, а то нагуляла с кем-то говнюка, а теперь строит из себя целочку. У них таких, каждую субботу в сауне пачками: и собой хороши, и не выеживаются. По кругу пройдут, да еще и спасибо скажут. Жаль без роду, без племени. А Елениного отца уважают, при случае и просить не надо – продвинут куда надо. Красивая она, конечно, да на рыбу на зимней рыбалке похожа – вот только рот разевала, ан, нет, уже застыла, только и разговоров про сына. Он делает вид, что ему интересно, чем в очередной раз этот жук навозный ее удивил, но не лежит душа к байстрюку. И тот, чувствует – гадит ему исподтишка. Достал игрушку ему с пультом управления, а малой вынул свою и говорит: «Мне две одинаковых не надо». Или в лоб спросит: «А Вы, почему на войну не идете? Боитесь?» Этот вопрос для него, хуже кнопки под задницу – плоскостопие у него, с хирургом в сауне парились и не раз, а Айболит женатый, между прочим, но с девками нагишом сфотографировался. Так, что армию он чествует сегодня, но издалека.

Константин уже хотел зайти в вестибюль Дворца профсоюзов: морозно, а она опаздывает, но увидел машущую ему девушку, она бежала с автобусной остановки.
- Привет, - Аленка виновато улыбнулась, - автобус ползет еле-еле.
- Во время успела, - смилостливился мужчина. – Ты садись в первом ряду, мне воинов – афганцев и ветеранов поздравлять поручено. Раздам грамоты и приду к тебе.
Проводив ее до гардероба, Костя заторопился:
- Ты, уж, сама разденься, мне еще речь повторить нужно.
Аленка согласно кивнула, но почувствовала сожаление оттого, что согласилась пойти на концерт. Ей, казалось, что она так будто бы ближе к Саньке будет. Сегодня в городе много людей в военной форме. Аленка взяла номерок и, бросив быстрый взгляд в зеркало, пошла в зал. Несмотря на размеры, в зале витал запах алкоголя и сапожного крема, значит, солдаты не только в президиуме. Она спустилась по проходу к первому ряду и пожалела, что не накинула на плечи шарф, откуда-то сильно дуло. Забыв спросить у Кости, какие места их, Аленка присела на свободное кресло с краю. Она действительно чуть не опоздала, свет в зале погас, и ученики начали литературно-музыкальную композицию на авансцене.

Детские голоса, хотя и сбивались порой, подкупали своей честностью, которая исчезнет в хорошо отрепетированных речах комсомольских и партийных представителей. В какой-то момент она привстанет с места, увидев на сцене Игоря Кузнецова, ей по-детски захочется помахать ему рукой, но она только сильнее зааплодирует. Константин подойдет почти к концу представления, сильно пахнущий коньяком, и предложит поехать к ней, мол, все интересное уже закончилось. Она кивнет головой, надо еще Сашеньку забрать. Но Костя решил сделать по своему, он поймал такси и назвал адрес Аленки, а не ее родителей. Не желая спорить с пьяным человеком, она промолчит, думая, что, проводив его, Аленка попросит отца привезти сына. Когда такси остановилось, она сказала Косте:
- Поезжай домой, я, кажется, начинаю грипповать.
И прикоснувшись рукой к его щеке, вышла из машины.
- Ну, уж, нет. Должен я сегодня получить поздравление от любимой женщины или нет? – Громко на весь двор взревел рассерженный Костя.

Стоявшие возле дома бабушкины подружки, оглянулись, разглядывая расхристанного мужчину – Костя расстегнулся в машине, шарф сполз, из кармана торчала недопитая во Дворце бутылка и что-то еще. Ей было неудобно спорить с ним на глазах соседей, поэтому она, пожелав им доброго вечера, ничего не ответила мужчине. Но, поднявшись на свой этаж, она еще раз настойчиво посоветует ему, ехать домой. Однако Костя, которого окончательно развезло, толкнет закрываемую ею дверь и ввалится в прихожую. Все, что у трезвого на уме – так говорится.

Аленка, наконец-то, поняла, за что ее сын не любит Костю. Надо было увидеть и услышать его пьяного, чтобы понять, как мерзость рядится под воспитанного человека. Только она не понимала, насколько это опасно. Константин полезет целоваться, обдавая ее отвратительным запахом перегара, а когда она отвернется, пытаясь оттолкнуть неприятные слюнявые губы, он больно, отчего Аленка вскрикнет, завернет ей руки за спину.
В восемь часов вечера в квартире Гордеевых раздастся телефонный звонок:
- Добрый вечер, будьте любезны, Софочку позовите, пожалуйста, к телефону.

Ястребы и ласточки - ч.9

33.
Но Санька был. Невыдуманный и живой он направлялся в Чирчик, где должен был набрать группу для подготовки разведчиков. То, что он увидел в учебке не то, чтобы ужаснуло его, салаг всегда и везде испытывали на прочность, но царившая здесь жестокость не была оправдана ничем, кроме желания властвовать и унижать другого человека, еще не знающего правил этой дикой игры. С первого прохода через КПП тихий шепот: «Душары, вешайтесь!», бил новобранцев по голове валенком, набитым песком – мягко, но страшно. До присяги, они не были даже «духами», рекруты были «запахом». Чтобы не пропасть в этом аду, нужно было научиться «шуршать», «рожать». Иначе можно было остаться тем самым «ЧМО» или «тормозом» на все время службы, которого постоянно будут заставлять играть на «фанере», бить по пяткам кирзовыми сапогами.

Процесс "пробивания фанеры" сопровождался ритуалом, неукоснительно соблюдаемым обеими сторонами. Прежде чем влепить пуговицу внутрь "духовского" организма. Сержант произносил магическую фразу "Фанеру к осмотру!" "Дух" бодро докладывал: «Фанера трехслойная образца 1970 года – тельняшка, нательное белье, китель – к осмотру готова». Сержант бил, что есть силы и «дух» должен был ответить : «Спасибо, товарищ сержант», и не дай Бог голос у солдата дрогнет, не дай Бог. «Рожать» - достать требуемое для «деда»: простынку на подшивку, новый тельник, часы – ничего этого в продаже не было – каждый рожал как мог, а не мог …

Санька понимал, что бойца нужно научить сатанеть, без этого не обойтись в бою, но ведь смог же Полкан подготовить их, не унижая.
Он несколько дней будет присматриваться к парням, зная, что разведчику нужна не только сила и выносливость, но и голова – умная, смекалистая, просчитывающая на несколько ходов вперед. И наберет двенадцать человек. Они будут жить отдельно за городом - парни, которым повезет больше других. Ему дадут прозвище «Бес», может быть производную от фамилии - Бескровный, хотя никто ее не знал здесь, нарекла когда-то нянечка из роддома, куда подкинула его мать – синеть он начал уже.

А, может быть за то, что требуя от бойцов чего-то, он заводился сам, и был неистов в стремлении достичь цели: бился ли он в рукопашной сразу с двумя или тремя новобранцами, показывал ли, как вести бронетранспортер почти по от весной скале. Обезвреживал ли заминированное поле. Нет, он не был отцом родным, ставя мины под брелок с ключами, лежавшими на тумбочке, натягивая растяжки на кроватях, поднимая парней в четыре утра и, не давая отдыха до двенадцати ночи, он всеми действиями говорил им – кругом враги. Теперь он понимал, почему Полкан не делал замечания Русту, применявшему боевые приемы после основных тренировок.

Он не заставлял их заправлять постели, равняя кант, но прыгал с ними вместе с парашютом, учил владеть ножом, лазить по горам. Они дрались в рукопашной самым настоящим контактным способом и не голыми руками. Умение применить любое подручное средство считалось умным решением, а не нарушением правил. Санька не смог как Полкан заставить их перерезать горло бродившим возле помойки бродячим собакам, но оставлял раздетого бойца в запертой клети полигона с крысой на несколько дней. Тот должен был убить ее голыми руками.

Как Егорыч, он говорил, что разведка не оставляет свидетелей и вспоминал глаза ребенка в которого не смог выстрелить, за что и поплатился. Он не хотел думать, как он поступит в следующий раз в подобной ситуации, но учил бойцов безжалостности. Выпускным экзаменом для них стали «скачки». Он переправит парней в лесной массив и попросит офицеров, которые будут менять друг друга каждые двенадцать часов, гнать их. Семь дней, во время которых без еды и воды – добывали попутно, при полной выкладке они будут, то бежать, то ползти, преодолевая болота, теряя сознание от теплового удара, хотя погода была совсем не жаркой, и сдадут экзамен. Все это время Санька будет с ними, укрепив репутацию уточнением бойцов, Бес из Преисподни.

Ежедневные тренировки тела и извилин – это не поход в спортзал. Сорванные ногти, синяки на теле, кровавые мозоли на руках и ногах, злость на весь мир и желание проспать неделю кряду, но просыпаться от малейшего шороха. Он дал им то, чему научился сам. И ждал, когда же их отправят в Афганистан, чтобы увидеть Леху и Оленя.
Свадьба друга, после которой прошло каких-то полгода, казалась, была давно и в другой жизни, как и его квартира в Москве, похожая на сон. За это время они ни разу с Полканом не созвонились. Наверное, была возможность: телефоны в Чирчике есть и в Марьиной Горке тоже, только чего зря трындеть.

34.
Игорь Кузнецов постоянно испытывал чувство вины. По вечерам, когда ласкал нежное тело жены, расцветшее первой беременностью, он радовался, что может видеть эти трогательные изменения: маленькие грудки вдруг налились, потяжелели, а сквозь тонкую кожу просвечивали синие венки. Он притягивал Танюшку к себе и тот, третий, неизвестно кто еще: мальчик или девочка начинал пинаться в ее животе от тесноты.

А утром счастливый он шел на работу в военкомат и испытывал чувство вины перед ребятами, оставшимися в Афганистане. Печень перестала его беспокоить, лишь шов к непогоде тянул сильно. Наверное, она уже восстановилась, а он, как дезертир, которых сейчас развелось множество, окопался возле жены.
Игорь решил еще раз пройти комиссию и от этой мысли, ему казалось, отчетливо застывшей в его глазах, чувствовал себя виноватым перед матерью и Татьяной, которые сейчас суетились, как ласточки возле прилавков с детскими вещами. То одна, то другая подходили к нему, требуя одобрения цвету или размеру:
«Господи, - думал он, - до чего же они смешные. Ну, разве не все равно, какую пеленку описает малец. Главное, чтобы она была сухая и мягкая. А уж об этом они точно позаботятся. Но удивлял Игоря и отец, видимо состарился. Потому что, узнав о прибавлении, он вдруг перестал хвататься за сердце. А при виде пополневшей Танюхи, глаза его вспыхивали радостным блеском, как у мальчишки, который вот-вот получит долгожданную игрушку.

И даже хорошо, что им пока не дали квартиру отдельную – Танюшка ходила, их поставили на очередь в горисполкоме, но сказали, что впереди них семьи родителей погибших парней. Правда жена засомневалась, что те сейчас по очередям бегают, но Игорь ее угомонил. Если он пройдет комиссию, то им некогда про него думать будет, ребенок займет их, а там война глядишь, кончится. Горбачев не похож на этих старых пердунов, может своими мозгами думать будет. Это надо же четвертая власть у руля стоит, а войне конца не видно».

Отдохнувший Игорь все чаще вспоминал Леху и Оленя. «Санька он, хотя и живет войной, но все-таки на гражданке. А те за пять лет войны, так ни разу и не вырвались, дыханье перевести». Но мысли его прервали женщины, нагрузив свертками, и потащив в мебельный магазин, – кроватку надо присмотреть. Да человека-то нет еще, он весь в ладони уместится, а они уже кровать ему присматривают, но пошел, чтобы не расстраивать их. И тут они увидели Аленку. Он бы прошел мимо красивой женщины с пацаненком, но Танюшка узнала ее и остановила:
- Алена?! – радостно окрикнула она, - это твой, да?
Игорь посмотрел на мальчишку, симпатичный такой, глаза живые, любопытные – сразу чувствуется, мужик:
- Здорово, - он протянул ему руку.
- Здорово, - важно ответил тот и хлопнул по протянутой руке, ощутив мужскую солидарность. Мать тащила его в «Детский мир» выбирать сандалии, которые горели на Сашенькиных ногах.
- Как тебя зовут?
- Александром, - совсем уж серьезно ответил тот.

Игорь вдруг поглядел на Аленку, засмущавшуюся от его взгляда, и на ребенка: «Неужели? - И начал подсчитывать в уме, когда же он оставил их с Санькой наедине». Но словно поняв, какой вопрос сейчас последует, Аленка заспешила по делу, пригласив их к себе в гости, и указала на дом, стоявший неподалеку от магазина на противоположной стороне. Оказывается, они сделали родственный обмен с бабушкой Софьей. Та расхворалась и теперь живет с дочерью. Вот почему они почти не встречаются на улице.

Таня даже записала адрес Аленки прямо на бумажном свертке. Игорь еще подумал, отчего это она, ведь они с ней даже не подружки. Но, как только Аленка с сыном удалились на достаточное расстояние, жена заговорила:
- Ты, знаешь, Игорек, мне эта девушка очень понравилась. Она ведь без мужа родила, тот ушел на войну в Афганистан. Другие бы нашли способ избавиться, неизвестно – вернется он или нет, а она решилась. Теперь, наверное, жизнь без сына не представляет.
- А ты откуда знаешь? – усмехнулся он.
- Так ведь она приходила к нам в гости, когда ты в Афганистане был. Ну и тетя Надя, ой, мама – поправилась Таня, - тогда и рассказала. Их бабушка всем дворовым сказала, что на войне ее парень. Вернется – распишутся. Я и хотела узнать, приезжал он или нет? Такая красавица, за ней, наверное, женихи толпами ходят.
- Ты у меня самая красивая, и самая лучшая, - Игорь коснулся чуть припухших губ жены, - а мама куда подевалась?
- Она в универсам зашла, может колбасу или окорок выбросят – время завоза как раз.
- Ну пошли за кроваткой, - Игорь, поддерживая жену рукой со свертком, свернул к мебельному. Но мысль, как выяснить дату рождения Сашеньки, не шла у него из головы.

35.
А ребенок, занимавший его мысли, после похода по магазинам изводил мать своим неприятием ее гостя. Костик или Константин познакомился с Аленкой на выборах в марте этого года. Она была секретарем участковой избирательной комиссии, а он, как представитель комсомольской организации города объезжал закрепленные за ним участки на предмет активности голосования молодежи. Аленкин участок располагался в красном уголке общежития. А поскольку члены комиссии пришли рано, то рядышком в комнате коменданта им накрыли стол, выделив на этот случай дефицитные продукты. Мужчины в чайник налили водки, подкрасив ее, и нет-нет, да и забегали на пять минут туда, выходили довольные – согревшиеся.

На самом деле по ногам дуло, двери не закрывались, а март не самый теплый месяц, хоть и солнце яркое. Костик без стеснения перекусил у них, потом поднялся на этажи общежития, заставив проживающих в нем девушек поторопиться. Он пожелал ей удачи, а ночью, когда они сдавали протоколы, увидев ее, Костя пригласит их с председателем без очереди и узнает Аленкин телефон.

Не сказать, что парень ей понравился, просто она решила последовать совету родителей. Он оказался хватким молодым человеком, на год моложе Аленки, а уже заведует молодежным сектором в Обкоме комсомола. Константин несколько раз приглашал ее на концерты столичных звезд, организованных по линии комсомола. Она даже согласилась однажды, но ей не понравилось - слишком шумно, к ним постоянно кто-то подходил, Костя знакомил ее и старался вовлечь в разговор. Но Аленке было неинтересно.

Рок - опера «Юнона и Авось» ей пришлась по душе, а ему нет. Он взял ее руку в свою и перебирал пальчики. Девушке хотелось отнять их. На сцене в исполнении Караченцова звучали трогательные слова: « Ты меня проводить необутая выйдешь», а он стискивал ее ладонь так, что кольцо впечаталось в другой палец. Но она вытерпела – не отняла руки. Потом, после представления он еще не сразу пошел провожать ее, с кем-то разговаривал и прощался.

Аленка, стоя на апрельском ветру в легком плащике, уже хотела идти одна, благо дом ее недалеко. Но Костя, словно поняв, что терпение на исходе, взял ее, наконец, под руку и они пошли по тротуару. Сашенька тогда у матери остался ночевать. И не было причины отказывать Косте, который напрашивался на чай, но Аленка попрощалась с ним возле дверей. Он поцеловал ее. Поцелуй его был такой же, как у Виктора пресный. Она потом обратит внимание на его губы – тонкие и даже, кажется, острые. Но мать с воодушевлением воспримет весть о Константине, отец сказал, что этот далеко пойдет. Они пересекались с ним на каком-то мероприятии. А Софочка, которая теперь все больше сидела кресле, посмотрит на нее с сожалением.

И вот сегодня Сашенька отказывался общаться с ним, отвечая согнувшемуся над ним мужчине односложно, почти грубо. Аленка всю ночь будет анализировать, почему сын повел себя так, ведь он общительный ребенок, никогда без повода не сердится. Он не может сравнивать мифического отца, ни разу не виденного с Костей
- Пусть твоя Кость к нам больше не приходит, - так он выразился после его ухода.

Аленке и самой он был в тягость. Она уже пожалела, что послушалась родителей. Только надеяться ей больше не на что. Она вспомнила счастливые лица Марининого брата и его жены. Ей до боли в сердце захотелось увидеть Саньку, Аленка встала и прошла в комнату сына, где висел портрет, но его на стене не было. Она уж было подумала, что Сашенька спрятал его от глаз Кости, но поправляя сползшее одеяло, нашла пропажу: сын грудкой лежал на рамке – слава Богу, что не поранился. С мыслью, за что может маленький мальчик любить выдуманного героя, она и заснет. И увидит во сне Саньку, протягивающего ей руки со словами: «Иди ко мне».

36.
Только Саньке было не до любви. Он привез пополнение. Верхи, наконец-то, серьезно занялись делом. Сердце билось чаще в предчувствии встречи с друзьями, но после всех формальностей, когда он попал в расположение роты, оно замерло и несколько долгих секунд трепыхалось, не веря произошедшему – они потеряли Леху. Потеряли в прямом смысле.

Накануне Олег со своей группой, в которой был и Рыжий, а так же с группой десантников после предварительной и верной разведки, участвовали в засаде на пути каравана с оружием. Расчет оказался правильным, не ожидавшие скорого появления неверных в этой местности, моджахеды, поскольку засада там уже была неделю назад, расслабились и оттого не сразу оказали сопротивление. Побросав верблюдов, они попытались залечь на пологом склоне горы, но он был заминирован. Гора ухала и плевалась огнем и каменными осколками, а бойцы из группы Олега, пока десантники их прикрывали, собирали оружие и медикаменты.

Они уже загрузили улов в вертолет и ждали, когда он освободит место для второго, который должен был забрать их, а со стороны кишлака, видимо, вызванное по рации, к душманам шло подкрепление, вернее ехало на мотоциклах. Они успели сесть в вертушку и… не досчитались Лехи. Пилот матерился, говоря, что они сейчас все взлетят в воздух по кусочкам, но Олег оглядывал тропу с высотки, ожидая появления друга. Его не было. Моджахеды уже настраивали на них какую-то трубу, но взлетевший, наконец, вертолет, вместо того, чтобы нырнуть в ущелье ринулся на мотоциклистов, отчего они рассеялись по тропе, прячась за камни. Только после этого пилот скрылся за выступами горы.

Олег, в который раз пересказывая Саньке все подробности боя, не мог понять, куда же делся Леха. Если честно, то он молил Бога, чтобы тот был мертв, когда его найдут духи. Об их зверствах над живыми ранеными бойцами было известно всем. Они не раз находили свои товарищей с выколотыми глазами и отрезанными гениталиями, оскальпированных или со спущенной ремнями кожей. Зрелище, от которого в животе начиналась поганая дрожь, слюна вожжой тянулась по глотке и все холодело.

Злая пустота пронизала все Санькино существо: из всей группы Леха был самым добрым. Как-то они пошли с ним в Кабуле к женщинам, русским женщинам, не от хорошей жизни забравшимся на чужбину за длинным рублем и не уехавшим даже во время войны. Далеко не святым женщинам. После бойней, в которых они участвовали, самое то забыться на мгновение в мягком женском теле. После же Санька чувствовал опустошение и желание скорее уйти с их глаз. Но Леха находил время что-то починить в скромном жилище, как-то позаботиться пусть и о пропавшей женщине.

Он скажет Саньке потом, что жалеет женщин: глупые они в своих привязанностях, а без них мир бы озверел совсем. И поведает о своем детстве. Мать у него работала уборщицей в магазине, все для того, чтобы кусок послаще для них с братом у продавщиц раньше других купить. А отец, хоть и рукастый, но пил сильно и бил ее. Сколько раз маленький он просил: «Мамка, выгони его!» Жалела. А соседка выгнала своего, вскоре нашли его замерзшим недалеко от дома. Тошно было той.

В десятом классе, когда отец напился и полез на нее драться, Леха скрутил его, пригрозив, что спустит с лестницы, если еще раз кулаки распустит. А потом армия и сверхсрочная, откуда он и попал в училище. Сейчас Леха опять беспокоился за мать, хотя надеялся, что младший брат подрос и не даст ее в обиду.
У Саньки этот разговор остался в памяти и чувство презрения к женщинам не то, что пропало совсем, но стало более избирательным. Та первая женщина, родившая и бросившая его, выморозила в нем восприятие матери. Он видел теперь в женщинах способ обмякнуть душой, напитаться их неистребимым желанием жить и обрести бессмертие, продолжаясь в детях. Именно после разговора с Лехой, Саньке захотелось вновь увидеть Аленку, но она, видимо, утешилась после его отъезда с другим.
Слушая Олега, Санька обдумывал, как попасть на эту тропу найти, пусть обезображенный труп друга. Он знал, что в гробы часто кладут мешок с землей и берет. Но ему хотелось сделать для друга то немногое, чем можно облегчить горе матери, а именно предать тело сына земле. Настоящее тело.

Ястребы и ласточки - ч.8

29.
Вышедший из украшенной лентами машины жених, бросил взгляд на стоявших возле крыльца ЗАГСа мужчин в одинаковых костюмах, и направился было к другой машине, но неожиданно развернулся и бросился к ним с криком:
- Черти! Какие же вы черти!
- Но-но, поосторожней, не смотри, что мы в цивильном, намнем бока, - ответил Санька, крепко обнимая друга, а с другой стороны к нему уже тянулся Полкан.
- Санька, Полкаша, как я рад видеть вас, вы не представляете. Еще бы Леху с Оленем сюда.
- Не получилось, - сказал Полкан, щуря глаза, как будто бы от ветра. – Если бы и духи в этот день женились, тогда можно было бы всех в Союз вывести.
- Мужики, я про невесту забыл, у нас роспись вот-вот начнется, - опомнился Игорь, но из машины выскочила Маринка не сразу узнавшая Саньку:
- Привет, партизаны, - обратилась она к обоим, протягивая ему руку.
- Марина, и ты здесь. Вот не ожидал.
- Неужели ты думал, что я пропущу свадьбу собственного брата. Мы с Танюшкой его для этой процедуры с того света вернули.
- Да, уж, зацепило Игоря сильно. Спасибо, что вытащили, а то бы я весь век маялся.
- Игорь, Марина, - раздался взволнованный голос невесты, - мы опаздываем.

Но жених уже открывал дверцу, выпуская из машины маленькую хрупкую девушку:
- Знакомься, Таня, это мои самые лучшие друзья.
- Да знаю, я Саньку знаю, а Вы, наверное, Павел Егорович? И услышав «Да», подала руку, - пойдемте, а то опоздаем.
Марина взяла под руки обоих мужчин и повела в ЗАГС, вышедшие из машин девчонки пошутили:
- Ну, вот, женихов на всех не хватает, а она сразу двух ухватила.
Но встретившая их на лестнице ведущая церемонии, строго выговорила:
- Вы у нас не одни, пропустите свою очередь, будете дожидаться, когда все переженятся.
- Нет, нет, что Вы, девушка, - начал заговаривать ее Полкан, - у нас нет столько времени, чтобы переждать, когда все поженятся. Нам надо срочно. А, может, Вы и меня распишите с Вами, например.
- Балабол, - сказала она, но смягчилась. Выстраиваемся парами, - обратилась женщина ко всем. Марина опустила руку, удерживающую Павла и тот, поняв, куда дует ветер, подхватил под руку, идущую следом девушку. Церемония, известная работнице ЗАГСа до мельчайших деталей и, казавшаяся такой торжественной молодым, покатилась без каких-либо случайностей.

Саньке было жарко в костюме и рубашке, застегнутой на все пуговицы, галстук душил, но, обливаясь потом, он глядел на счастливое лицо друга и порывался спросить у Марины про подружку. Понимая, что момент не подходящий, он поглядывал на нее, прикусив губы. Девушка изменилась не только внешне, она стала строже и взрослее. Наконец, молодые обменялись кольцами и под возгласы гостей поцеловались.
Марина одной из первых бросилась поздравлять брата и Танюшку, понимая, что Игорю повезло с женой и, признавая это сердечным поцелуем.

Еще раз от души поздравив друга, Полкан и Санька отойдут в сторону, понимая, что он сегодня должен принадлежать всем. В кафе, где были накрыты столы, они сядут поодаль, чтобы не отвлекать Игоря от невесты. Марина сядет рядом с ними, заставив подвинуться кого-то из гостей. Полкан, оценивший ситуацию раньше Саньки, был галантен со всеми девушками, запоминая их имена, отчего каждой казалось, что он запал на нее. Наверное, все, кроме Саньки, да еще, быть может, Игоря, увидели, что Марина не равнодушна к другу жениха. Если бы он не приглашал ее на танцы, а он больше никого не знал, то девушка сама бы сделал это за него. Пару раз они с Павлом успокаивали стычки между подвыпившими гостями, Полкан видел изможденные беспокойством за сына лица родителей, которые за последние месяцы сильно постарели, и ему не хотелось омрачать их радость глупыми драками. Потому досидел до конца, хотя телефон заведующей секции оказался в его внутреннем кармане нового костюма с припиской «Буду ждать. Аня».

Уже на улице, вечерний воздух был свеж, даже припахивал морозцем, он спросит Саньку:
- Ну, ты куда, в гостиницу?
- А куда же? – Удивленно вскинет брови тот.
И тогда Полкан поймет, что Санька не видит очевидного:
- Ну, ты это, девчонке мозги-то не компостируй!
- Какой девчонке? Марине, да она же сестра Игоря.
- Ну и, что? Ты слепой, брат, совсем. Она же от тебя не отходит, - как котенка ткнул Егорыч Саньку.
- Да она и в прошлый раз… , - начал было он, но осекся. – Я в гостиницу. Марина, - окликнул он девушку, - спасибо тебе за то, что ты весь вечер нас опекала, до свидания, мы пешком пройдемся, здесь недалеко.
Лицо девушки, ожидавшей приглашения в машину, погасло.

30.
Полкан позвонит по телефону почти в денадцать ночи, и их пригласят. Более того, накроют стол ничуть не хуже свадебного, хотя все продукты на столе будут из разряда дефицитных. Бутылка водки, прихваченная с собой из кафе тоже окажется не лишней, а, может быть, благодаря ей - женщины пили шампанское, обстановка быстро переросла в непринужденную.

Санька возвратится в гостиницу не один, разведенка Ирина уговорит дежурную пропустить их, сунув коробку «Птичьего молока» - видимо не впервой, проанализирует боец ситуацию утром, когда женщины и след простынет. Был ли он на высоте – спрашивать не у кого, но то, что он прокололся, Санька помнит хорошо. Водка и не такое делает, только ночью, выплескивая накопившееся за последний месяц желание, он вдруг назвал девушку Аленкой. Расслышала она или нет, забившись от ласки настойчивых мужских рук, история умалчивает. Женщина, во всяком случае, не прицепилась к его словам, не требовала любви на веки, но видеть ее Санька почему-то больше не хотел.

Егорыч придет только к обеду – заведующая секцией сказалась больной и взяла отгул на работе. Так, что он был свеж, как огурчик, вернее, похмельем не страдал. А у Саньки голова трещала, он давно так не набирался. Ашхабадская водка дурманила голову быстро, но и выветривалась тоже. А, может быть, ее просто не было в таких количествах, какое они употребили вчера. В гости к молодым они должны были подойти к часу, но пришли только к трем. В квартире за накрытыми столами в основном были только пожилые люди, молодежь навострила лыжи на дачу. Поскольку Полкан и Санька опоздали, им долго с пьяной дотошностью объясняли, как доехать и отыскать ее, хотя мужчинам хватило номера маршрута и названия общества.

Они минут сорок будут тащиться на стареньком «Икарусе», подбирая попутно всех желающих собрать урожай яблок. Санька уставится в окно и в какой-то миг увидит в проезжающей «Волге» вчерашнего ребенка, который будет отчаянно махать ему рукой, и мужчина с забившимся отчего-то сердцем, высунется из окна и помашет в ответ – хоть кто-то ему здесь рад.
А Сашенька закричит бабушке Лиде: «Папка, папка проехал». Она вскинется, да разве разглядишь, кого он там увидел, если автомобиль несется на скорости. Потом посмотрит в зеркало заднего вида на мужа с твердым намерением заставить того еще раз поговорить с дочкой, сколько же можно сидеть дома, вон ребенок уже во всех встречных отца видит.

Пить Саньке расхотелось, как-то само собой испарилось похмелье. Да и встреча с Мариной вдруг оказалась неловкой. Дачу, на которой во всю отмечали свадьбу, отыскать не составило труда: из магнитофона неслась оглушающая музыка, молодежь танцевала прямо на бывших грядках огурцов. Игорь сегодня немного выпивший - вчера невеста строго следила за ним, обрадовался друзьям. Он хотел было позвать остальных гостей, но никто кроме Марины не отозвался и жених махнул рукой – им же хуже.

Они залезли на второй этаж самостроя, и, хотя на кровати кто-то спал, все равно почувствовали себя уединенно. Танюшка принесла «Жигулевского» и стаканы. Разливая его, пролили на пол, отчего запах хмеля окутал компанию раньше, чем они выпили. Вроде бы хотелось рассказать друг другу многое, но почему-то запели «Кукушку». Таня только смотрела на мужчин, а Марина подпевала – запомнила, в госпитале парни наигрывали и пели под гитару по вечерам на больничном дворе. Грусть и что-то гораздо большее заставило невесту расплакаться. Игорь притянул ее к себе на колени, и она спиной почувствовала, как бьется его сердце.

Марина по отводившему взгляд Саньке поняла, что не нравится ему. Больно это - видеть мужчину, о котором столько лет мечтала, а мечты напрасные. Неужели Аленка запала ему в душу? Так отчего не спросит про нее? Может отозвать его в сторону, да сказать прямо: « А ведь ты, дружок, папаша». А вдруг это не он? Пусть уж сами разбираются. Марине отчаянно захотелось в Ташкент, там она чувствовала себя нужной.
Ладно, до отъезда, когда народ схлынет, они еще успеют поговорить. Во всяком случае Марина намекнет ему, если было, что, то должен понять.

31.
Но они уехали из города. Марина узнала об этом от Игоря, который проводил их до автобусной остановки, ему еще нужно было отправлять хмельную кампанию. Скажи она сейчас брату о своих подозрениях, он бы спросил, почему сестра не открыла Саньке этого раньше.

Она постаралась забыть – это не ее проблемы, пусть сами разбираются, но чувство вины, как будто она накладывает шов на рану, зная, что в ней остался маленький осколок, преследовало ее. Марина хотела дать Аленке Санькин адрес и дважды набирала номер ее домашнего телефона, но трубку никто не брал. Последний раз она позвонит с телефона – автомата из аэропорта и будет долго слушать длинные гудки, не зная о том, что у Софьи Андреевны случился сердечный приступ, и все семейство Гордеевых дежурит возле больной.

Андрей Ильич пришлет за ней в Ташкентский аэропорт скорую, и первым встретит в госпитале. Персонал ничего необычного во встрече не увидит: все привыкли к тому, что этот рано поседевший мужчина, знающий все наперед, резкий с теми, кто прохладно относится к своим обязанностям, будь это врач или нянечка, добродушно-грубоватый с пациентами, всегда заботится о своих подчиненных. Его умение скрывать за врачебным юмором не всегда благоприятное течение болезни от раненого достигло того совершенства, что и работающие с ним доктора не раз попадали впросак. Все считали, что у главного врача нет, и не может быть проблем.

По слухам, личную жизнь он ни с кем не обсуждал, были у него жена и дочь, но они остались в Москве. Дочь училась в старшем классе и ее не захотели срывать с места. Так, во всяком случае, говорила кастелянша Полина Ивановна. Наверное, на первых порах так и было. Только Андрей Ильич знал о том, что Светлана с первых дней его командировки в Ташкент была против нее. Они иногородние, с таким трудом прописавшиеся в первопрестольной, получившие, благодаря Божьему дару Андрея оперировать, двухкомнатную квартиру почти в центре, вдруг должны расстаться с нажитыми благами. И только потому, что ему втемяшилась блажь - практиковаться в военной хирургии.

Вскоре после его отъезда Света перевезет в Москву мать, и, переложив на нее домашние дела, станет, как она выразилась, повышать свой культурный статус жительницы столицы. Андрей, отсылавший почти всю зарплату им, немало поспособствует в этом жене, работавшей участковым терапевтом.
Привыкшая к тому, что их дом, пусть и не полная чаша, но недостатка в средствах Светлана не испытывала, она два года скрывала от мужа, что нашла ему замену в одном из ресторанов.

Дочь, к тому времени ученица восьмого класса, видя, как мать наряжается и уходит по вечерам, жалела «папку». Будь постарше, она, может быть, и утаила бы от него, что мать нашла любовника, но, видимо, подростковый максимализм, или желание вернуть отца в Москву, заставили ее в одном из телефонных разговоров сказать правду. Андрей тогда не спал всю ночь, наутро взял отгулы, а их у него накопилось немало, и махнул домой.

Только дома больше не было, была дочь, которая хотела уехать с отцом и еще две чужие женщины, для которых престиж столичных жительниц был важнее семьи в его понимании. Они разведутся тихо только потому, что Андрей не будет претендовать ни на что, теперь он будет платить алименты, содержать на свои деньги любовника бывшей жены ему не захочется. Дочь, прилетевшая к нему на каникулы, поймет, что отец живет только работой, а поскольку раненых было очень много, то он практически пропадал в госпитале. Ей пришлось полностью взять на себя домашние дела, но они ей вскоре надоели и вопрос о ее переезде в Ташкент насовсем уже не стоял так остро, как раньше.

Хотя Андрей и лелеял мысль, что Галочка после окончания школы приедет поступать сюда в Ташкентскую Медицинскую академию. Он в свои неполные сорок как будто поставил на себе крест. Но с приездом молоденького хирурга Марины Кузнецовой вдруг оказалось, что весна и осень – совсем разные времена года, что он может запомнить не только запах, но и название духов «Испахан», которыми пахло от девушки. И, хотя он запретил ей пользоваться ими в госпитале – у некоторых больных они могут спровоцировать аллергическую реакцию, особенно после наркоза, но от шелкового шарфика в ординаторской исходил тонкий, их едва заметный аромат.

Андрей купил коробочку таких духов еще в конце февраля, но она так и стояла у него дома в письменном столе. Вручить их, значило открыть ей свои мысли, а он осознавал, что много старше девушки. Правда, он придумал повод – за удачную операцию, хотя никогда не верил, что женщины могут быть хирургами по призванию, но ради нее готов был изменить свое мнение. Только после того, как брат Марины попал к ним, было не до подарков. А потом он вдруг заметил, что она влюблена, но не в него. Она так стремилась попасть к брату на свадьбу, что он понял, она надеется на встречу с тем мужчиной. И вот сегодня она вернулась, а ведь могла бы и не приехать. По ее растерянности во взгляде, когда она еще сидела в машине, по радости, с которой она вошла в госпиталь, как в родной дом, он понял – не сложилось там. Понял и испытал облегчение: пусть девушка ничего не знает о его чувствах, но сейчас она рядом.
- Руки покажите, Марина Николаевна, - вместо приветствия скажет он.
И она поймет, что он шутит:
- Не дрожат, Андрей Николаевич, в нашей семье даже среди мужчин нет пьяниц. Здравствуйте, я соскучилась по работе и по всем вам.
32.
Санька впервые имел собственное жилье. После общежитий, казарм и палаток квартира площадью тридцать четыре квадратных метра, совсем новая, пахнущая побелкой и краской показалась ему просторной. Испытывал ли Полкан такое же чувство, неизвестно, но детдомовскому мальчишке захотелось вдруг семьи, настоящей с детьми и с кошками. Чтобы когда он звонил в дверь, за ней начиналась суматоха, чтобы дети бежали наперегонки открыть ее, а жена – жена бы стояла чуть дальше и улыбалась ему.

Санька отчего-то вспомнил день накануне первого сентября. Тогда им первоклассникам: каждому выдали новенький портфель, а в нем новенькие учебники и тетради, пенал с ручками и карандашами – это были его личные вещи. Их не надо было делить с другими, оставлять в игровой комнате. Портфель, после того, как он сделает уроки в классной, стоял у него на стуле, возле кровати. Он берег все, но кто-то из мальчишек однажды заметит это и порвет тетради, прольет из чернильницы – непроливайки чернила на учебники и пенал.

Сначала Санька сильно разозлится, чуть не заплачет от обиды, но сдержится: нельзя показывать, что тебе больно. А потом, потом сам будет пинать школьный портфель по скользкой ото льда тропинке. Иметь свое и терять тяжело. Он запомнит это на всю жизнь – лучше не иметь, так проще и спокойнее.
Он постучал к Полкану, благо они на одной лестничной клетке, только в разных концах коридора:
- Открыто, заходи, - Егорыч стоял посреди квартиры и прикидывал, где бы раздобыть мебель, по крайней мере, кровати – спать-то на чем-то надо, ну и хотя бы один на двоих стол.
- Спасибо, Егорыч, за то, что выхлопотал, я даже не знаю, как это тебе удалось.
- Каждому овощу свой срок, почувствовал, что нужны мы им сейчас и, потупив глазки долу, попросил.
Он не стал разглагольствовать, как в отделе кадров, рассказывал жирным тыловым крысам о Санькиных буднях в Афганистане, о том, что такие, как он и делают честь армии. Говорил громко, запальчиво. Может быть оттого, что сам он был для них нужен сейчас, как никогда, пересмотрели очередь и выделили эти двушки на окраине.
- Ну, что по магазинам? Деньги-то есть?
- Есть, а куда они денутся, если тратить их негде, да и некогда было.

Они будут ходить от магазина к магазину и в одном из них увидят грузчика, бывшего афганца. Как они узнают, да просто потянутся друг к другу души, обожженные афганскими солнцем и кровью. Он договорится с завмагом и тот за накинутые сверху четвертные разрешит загрузить в подъехавшую машину и кровати, и столы, и табуретки, и даже шифоньеры. Втроем они затащут мебель на восьмой этаж и отметят одно на двоих новоселье, чтобы завтра, после приема на Лубянке, отбыть из Москвы – готовить уже отобранных парней к выполнению неизвестно какого долга, в войне, о которой нечасто вспоминали по телевизору, взятому Егорычем напрокат.

А не так далеко от Москвы, всего-то семнадцать часов на поезде, Аленка, сменившая мать в больнице, не сразу заметила высветившийся на определителе номер. «Маринка! - И, хотя состояние Софочки оставалось стабильно тяжелым, девушка на какое-то время посветлела лицом:
- Але, Марину можно?
- А кто это? – голос тети Нади девушка узнала тут же, - тетя Надя, это я – Аленка.
- Ой, Ален, а я тебя не узнала – богатой будешь. А Марина улетела утром еще. Она тебе что-то сказать хотела, несколько раз звонила, да тебя дома не было.
- Ой, как жалко, а Вы не знаете, что она хотела передать? У нас бабушка заболела, инфаркт у нее, вот мы с мамой по очереди возле нее и сидим.
- Нет, Аленушка. Жалко Софью Андреевну. Ну, Бог даст – все хорошо будет. У нас Игорек вон как сильно болел, да выздоровел. Свадьбу мы ведь сыграли, женился он.
У Аленки сердце запрыгало в груди, значит, значит, Санька мог быть здесь:
- И много народу гуляло, - Аленка попыталась выяснить это.
- Да почитай шестьдесят человек. Мы ведь не безродные и у Танюшки гостей набралось, а потом друзья Игоря прилетали аж из самого Афганистана.
- Да как же их отпустили? - Аленке хотелось спросить, кто именно прилетал, но она постеснялась. Если бы Санька захотел ее найти, то тетя Надя бы знала.
- Ну, это уж не моего ума дело, только Санька, что у нас гостил несколько лет назад, да Егорыч гуляли, каждый по тысяче на поклон положил.
Сердце у Аленки упало, значит, Сашенька и вправду мог видеть его, а он не пришел, не позвонил:
- До свидания, тетя Надя, передавайте Марине привет.
- До свидания, Алена. Бабушке от меня поклон и здоровья пожелай.
- Передам обязательно. Аленка положила трубку и расплакалась. Пять лет ожидания, а он был здесь и даже не поинтересовался, как она. Прав отец, надо глаза-то правде открыть. Не приедет Санька к ней, выдумала она его.

Ястребы и ласточки - ч.7

25.
Санька делал вид, что спит. Они были в районе Сафед – санга с десантным батальоном, который выполнив приказ, возвратился в Кабул, а его рота осталась, затаившись там, где только что прошли бои, и перекрыла ущелье. Моджахеды были уверены, что опасность миновала. А поскольку из-за операции скопилось много караванов, им не терпелось возобновить проводку.

Командир разделил роту на две группы: одна укрылась в заброшенных глинобитных домах вдоль тропы на выходе из ущелья, заминировав подходы к дувалу. Другая, там, где она начиналась. Вскоре на тропе появились моджахеды, везущие стандартный груз: оружие, боеприпасы и медикаменты. Подпустив их поближе, группа бойцов открыла огонь из всего имеющегося оружия. Душманы попытались отбиваться, но на открытом месте много не навоюешься против тех, кто укрыт толстыми стенами (Санька усмехнулся, они тогда поменялись местами). Часть партизан была уничтожена, другая бросилась с тропы в сторону скал, но они были отвесными, и шансов на спасение не было. Оставшиеся в живых решили сдаться и с криками «Таслим мишавим» побежали к дувалу, из которого велся огонь, но напоролись на мины.

Вторая группа некоторое время спустя, заметила в своем секторе движение и открыла огонь наугад. В ответ не раздалось ни единого выстрела. Уже утром, когда о ночном происшествии забыли, Леха, осматривая местность в бинокль, заметил несколько вьючных животных, которые бродили вдоль фруктового сада. Бойцы решили проверить груз, притороченный к животным. Во всех вьюках и мешках оказалось оружие. Здесь же лежали убитые лошади и верблюды, рядом валялись трупы нескольких моджахедов. В сад по земле тянулись кровавые следы.

Улов за ночь был внушительным - десятки единиц автоматического оружия, несколько безоткатных орудий, шесть переносных зенитно-ракетных комплексов "Стрела-2" польского производства, большое количество разнообразных боеприпасов. Собрав трофеи, спецназ поспешил покинуть район, так как моджахеды, подсчитав количество своих противников, постарались бы уничтожить роту. Сейчас они должны были отсыпаться. Но Олег, понявший, что испытывает новое пополнение, почувствовал необходимость поддержать ребят. Он негромко обратился к сидящему на соседней кровати Владу:
- В первой операции я шел мимо поля, где крестьянин жал серпом колосья, я еще подумал, надо же, какая отсталость. Только это была последняя мысль, потому, что он отодвинул полу одежды, из – под которой торчал укороченный калаш. Знаешь, мой палец произвольно нажал на спусковой крючок. Теперь я уже потерял счет убитым моджахедам, а того помню до сих пор и во сне часто снится. А ведь я до армии не из робкого десятка был.

«Да, уж, - думал Санька, - ты точно не из робких». Но его мысли прервал смех. Олег рассказывал, как шутили они с двоими своими дружками над сельчанами:
- Однажды мы взяли и поменяли у одной вредной бабы корову на колхозного быка. Потом всю ночь караулили ее, чтоб далеко не убежала, комарье съело нас. Но зато утром, когда баба пришла с подойником в хлев, мы сначала услышали удивленный вскрик, а потом такой отборный мат, что хохотать перестали. Громкий мужской гогот сотряс палатку – каждый представил, что увидела женщина вместо вымени. Но Олег продолжил:
- А еще мужик оставил выпряженную телегу с дровами возле дома. Мы с пацанами подманили Тузика сахаром, он долго потом за нами бегал, а сами вместо лошадей перетащили телегу на другой конец улицы. О, что утром было! Мамка говорит: «Вставай, блудня, иди, телегу ставь на место». Только я ей: «Я – не я, и телега не моя».

А вот еще случай, когда вся деревня смеялась вместе с нами, это мы у одного пьяного комбайнера отвинтили колесо с комбайна. Дураки, конечно. Ты представляешь, - обращался он к Владу, хотя давно его слушали все, - сколько весит колесо от этой махины. А мы его еще на столб двухметровый вожжами затянули. Мужики на следующий день срубили этот столб, потому, что никто на него лезть не захотел. Но пока рубили, бабы и дети со всех улиц стояли и ухохатывались. Мне дядька вместе с участковым после этого сказал:
- Тебе, Олень, либо в тюрьму, либо в армию. Вот тогда я и выбрал армию. У нас в роду много «сидельцев» было. А мне, что-то не захотелось.
Олег, говорил еще, но Санька, вдруг успокоился. Случись с ним что, вот он – готовый командир. Так, что ему не каждой пуле можно кланяться. Тогда он не знал, что Игорю сделали повторную операцию, а их всех за последнее задание наградят орденами Красной Звезды.
26.
Игорь выздоравливал медленно. Он почти не помнил себя между тремя операциями. Все это время ему снился один бесконечный сон: душманы взяли его в плен и пытают. Сначала он усмехался про себя, пытка показалась ему детской: они поместили его в подземелье в полную темноту и только правый бок подставили под палящее афганское солнце. Он ерзал, пытаясь сдвинуться с места – солнце превращалось в костер, но ему не удавалось и бок начал пылать. Игорь просил пить – ему не давали, хотел прикрыть бок рукой, но ее кто-то старательно убирал.

А потом над ним склонились лица сестры и Танюхи:
- Вы у меня в печенках сидите, - невнятно проговорил он.
- Что, что? - переспросили в один голос девушки.
- В печенках сидите обе, - повторил Игорь, израсходовав все силы.
- Он не бредит, не бредит, он видит нас, - проговорила счастливым голосом Таня.
- А почему я должен бредить, - сухие губы отвыкли разговаривать.
- Потому, что ты, осел долговязый, попытался нас из печенки выковырить. Да видно не знал, что она опять вырастет, и мы в ней останемся все равно, - прояснила ситуацию Марина. Тань, ты напои его с ложечки, - обратилась она к девушке, на лице которой оставалась улыбка облегчения, - понемногу, но теперь можно через каждый час давать. Да, смотри, не все его просьбы выполняй.

Марина, как в воду смотрела. В беспамятстве Игорь был спокойным пациентом, но только дело пошло на поправку, как бедная Танюшка не знала, чем угодить выкарабкавшемуся из небытия жениху. Как большинство мужчин, за которыми есть кому ухаживать, Игорь закапризничал. Ему надоел чай с лимоном, прописанный доктором, протертые до желеобразного состояния блюда, заставляли морщиться, а поскольку исхудал Игорь невероятно, Тане казалось, что жених сейчас заплачет. Из девушки, не обремененной полнотой, при своем маленьком росточке, она превратилась в худого симпатичного подростка. Марина, чтобы доктора не гоняли невестку, попросила кастеляншу, выдать ей халат. Десять дней, пока Игорь был между жизнью и смертью, она, молясь за него, мыла пол в палате, подавала судна лежачим раненым. И потому, когда в очередной раз, Танюшка побежала на местный рынок, чтобы купить то, что любимый хочет, а доктор разрешил ему это съесть, парни наперебой стали хвалить ее. Кое-кто рискнул даже сказать, что увел бы такую, если бы она видела чуть дальше своего носа.

- Завидуете, - отозвался Игорь, - посмотрел бы я на вас, если бы рядом мамки или невесты были.
Только для Тани эти хлопоты не в тягость. Сколько раз она отчаивалась, видя, как горит он после второй и третьей операциями. Хорошо, хоть Марина рядом. Она гнала ее выспаться к себе на съемную квартиру, но девушке казалось, что стоит ей выйти из палаты и с Игорем случится что-то плохое. Оттого и спала рядом на составленных стульях, и есть забывала. Но сейчас радовалась, да, она радовалась тому, что жених ранен. Теперь его комиссуют, и ей не надо будет умирать от страха, что он не вернется.

Вот мать его, никто ей не сообщал, а она почти каждый день звонила Марине, говоря, что с сыном беда. Сны ей плохие про Игоря снились. И девушки вынуждены были сказать, что он ранен, но уже поправляется. Теперь она не верит им. Как только Игорь сможет дойти до телефона, он сам скажет, что с ним все хорошо. «Господи, - думала она, - пусть у меня будет дочка, за нее не надо переживать, что она уйдет на войну». Теперь Танюшка знала, что, если врачи разрешат Игорю вернуться в Афганистан, она все равно родит ребенка. Потому, что…, потому, что он у нее останется в малыше. Но она гнала мысль, что ему разрешат вернуться с его-то ранением. Таня уже начала мечтать о свадьбе. Говорят, что всем воевавшим в Афганистане дают квартиры вне очереди. А, если и не дадут, поживут пока с родителями. Тетя Надя и дядя Коля ее давно невесткой называют. Да и она к ним привыкла. Конечно, лучше бы одним пожить, но с Игорем она согласна на все. Ей почему-то вспомнилась та, девушка, подружка Марины. Не забыть бы, спросить у Игоревой сестры, дождалась она своего жениха или нет. Счастливая Таня, хотела счастья всем.
27.
Она спросит, и Марина ответит – нет, не дождалась пока. А потом будет долго думать, в чем ее вина. Ведь ей никто не говорил, что этот ребенок Сашин. Да и не виделись они с Аленкой более трех лет. И с ним тоже. Вот увидятся, тогда… . А, что тогда, Марина еще не решила.

А вскоре Игоря перевели в другую больницу долечиваться и Танюшка, решившая возвращаться домой с женихом, дважды продлевала отпуск через будущую свекровь: мастера холодильных установок, хотя и очень нужны, особенно летом, но жизнь и здоровье Игоря важнее.

Санька узнал о приглашении на свадьбу от Полкана, но удивился больше другому: его отзывают в Союз – руководству нужны опытные инструкторы по подготовке спецназа для борьбы в условиях Афганской войны. Неоправданно большие людские потери заставили руководство операцией задуматься над изменением тактики. Для выполнения задания нужны были настоящие, прошедшие суровую подготовку, бойцы – Санька горько усмехнулся – они это поняли давно. Верха только что. Хорошо, что вообще поняли, а то бы так и гнали необученных парней на убой. Санька устал от бойни: чужой и своей крови. Но оставлять ребят не хотелось.

Ему, казалось, что легче найти инструктора, чем бойца с душманами. Только Полкан умел убеждать. Если он откажется, начальство пойдет ему навстречу. Но Санькин опыт сейчас нужнее для десятков парней, которые ждут отправки в Афганистан. И потом – первую операцию с пополнением он будет проводить сам. Санька согласился, прощание с друзьями было трудным. Особенно жалко ему почему-то было Леху.

Наверное, в благодарность за спасение, за него нужно было хлопотать перед начальством, чтобы поставили командиром. Но Санька просил за Олега. Тот жестче и справится. А при Лехе верховодить будет Рустам. Чувство брезгливости к этому злому в боях мужику, так и осталось. Санька подозревал его в мародерстве, но не пойман – не вор. Руст сдружился с вертолетчиком и отправлял награбленное, не оставляя следов. А, может, Саньке просто не хотелось, копаться в чужом вещмешке.

Он собрал письма, которые опустит в почтовый ящик в Союзе, радость для родных – весть от почти совсем пропавших сыновей. А его Саньку никто, кроме Игоря, не ждет. Ну, да ладно. Не в первой. Он вылетел вместе с Полканом и в дороге узнал, что это не все новости. Полкан выхлопотал ему квартиру, им говорили, что их обеспечат жильем, но как-то не верилось в обещание. И вот теперь они с Полканом соседи по лестничной клетке в многоэтажке на окраине, представить невозможно, Москвы. Полкан, видя благодарность в глазах Сашки, которую тот не знал, как выразить, смазал момент, сказав, что это в интересах начальства – иметь их под рукой. Потом они не раз будут повторять это слово на все лады, потому, что спокойной жизни в своем тридцати четырех метровом раю не получится. Но это будет потом. А пока они оба собирались на свадьбу к Игорю, в тот город, где Санька однажды был.

Чтобы не обременять жениха своим присутствием в маленькой трешке, мужчины остановятся в гостинице. Оба будут искать в местных универмагах костюмы, у Саньки его просто не было из-за ненадобности, а Полкан, как-то забыл, что на свадьбу надо идти в гражданке. Продавщицы, видя симпатичных мужчин, таяли, как лед в Афганистане. Полкан, заговоривший заведущую секцией тем, что в своем одиночестве он даже рубашку выбрать не может, сумел добыть им импортные югославские костюмы. Купить рубашки и галстуки оказалось проще, а вот обувь они брали у фарцовщиков. Не было подходящей.

Саньке после трех лет военной обстановки, все казалось нереальным. Ходить по улице без оружия, тяжесть которого придавала уверенности, все равно, что ходить голым. И самое интересное, что здесь люди жили, как ни в чем ни бывало: учились, работали, скандалили в транспорте, стояли в очередях, жалуясь на дефицит товаров. Все было нормально, если бы там не было войны. Про них вспоминали редко.

Занеся покупки в номер, Полкан решил принять душ. Санька вышел на улицу. Сентябрьский денек выдался солнечным и теплым. После удушающей жары Афганистана, ему хотелось напитаться свежестью российского воздуха. Почему-то именно осенью деревья становятся такими красивыми. Как солдаты перед смертью, покажут себя во всей красе и упадут на землю листьями.

Он шел просто так, не задумываясь, но ноги его привели на автобусную остановку, туда, где несколько лет назад, он ждал смешную девчонку. Конечно же, ее там не было. Он постоял, поглядел, как студенты штурмуют подошедший автобус, и прошел по тропинке в ближайший двор. Присел на скамейку, закурил. Из-за кустов шиповника слышались голоса:
- Софочка, ты выбирай, куда бросаешь мяч. Вот закатится в колючие кусты, сама полезешь за ним.
- Тоже мне, мужчина. Отец вернется, спросит тебя, как ты тут без него жил, а ты что ему скажешь?
- Он еще не все медали заработал, он приедет, когда я в школу пойду. Софочка, Джульбарс здесь, - раздался совсем близко от Саньки испуганный голосок, заставив его подняться.
- Не маши руками, стой, - сказал Санька, подходя к мальчишке, - а теперь скажи псу: «Фу! Пошел вон!».
28.
Сашенька обхватил ногу мужчины на всякий случай и, осмелев, выкрикнул: «Фу! Иди отсюда!». Джульбарс встал, а потом развернулся и побежал к скамейке, на которой сидела Софья Андреевна. Она неуклюже стала поднимать сухонькие ноги. Но правнук уже бежал спасать ее: «Фу! Фу! – кричал он, - иди отсюда», - он поднял было ручонку, но Санька, глядевший на них, напомнил издалека: «Руками не маши!» - и ребенок прижал руку к себе. Собака убежала в поисках других развлечений. Мужчине показалось, что он где-то видел уже лицо ребенка. Но где, не мог вспомнить.

Он поглядел на часы, надо возвращаться в гостиницу, пока Полкан не объявил розыск. Они решили сделать Игорю сюрприз, прийти прямо в ЗАГС. «Павел Егорович, черт, - подумал Санька, - как длинно по имени и отчеству называть человека, Полканом здесь неудобно, может, Егорычем? Интересно, а сколько ему лет? Егорыч провел разведку, и знал, в каком ЗАГСе расписываются молодые».

Полкан и вправду начал волноваться, куда пропал боец. Не натворил бы чего под горячую руку. А им, вернувшимся из Афганистана, многое покажется несправедливым. Война отметает шелуху обыденности и оставляет в них то, что действительно важно и дорого человеку. Павел это понимал, но в мирных людях, куда больше полутонов уживается, а не только черный, да белый. Но, увидев парня, промолчал. Привыкшие к постоянной опасности, они никак не могли расслабиться. Дождавшись, когда распаренный и побрившийся Санька выйдет из душа, он по привычке скомандует: «Одевайсь!» В гражданских костюмах, стройные и неимоверно загоревшие, они поглядят друг на друга и отчего-то застесняются. Но Полкан избавит их обоих от неловкости:
- Женихи, едрена мать!
- А Вы женаты? – спросит Санька.
- Санек, давай без свидетелей на ты, хорошо? Я ведь и старше тебя ненамного. А после Москвы и в званиях ты чуток только отставать будешь, - выдал Полкан тайну.
- Только я тебя Егорычем все-таки буду звать, так сподручней.
- Егорычем, так Егорычем. Пошли невест искать, а то бобылями останемся. У нас полчаса в запасе. Можно и пешком, но мы с шиком, если такси свободное поймаем.

Аленка с августа месяца устроилась на работу, Сашенька в садик ходит, мать с Софочкой нарасхват готовы с ребенком посидеть, если заболеет, а ей вроде бы и занять себя нечем. Работа ей нравилась, учить ребятню азам рисования, когда у них фантазия в изобилии, интересно. Шумновато правда у нее на уроках, но дети, когда увидят в школьных коридорах, бегут к ней, спрашивают, когда следующий урок будет. Это радовало Аленку, вернее, Елену Михайловну. Вот только из садика Сашеньку бабушка Лида забирает, а ей приходится к ним каждый день заезжать. Аленка лукавила, заезжая за сыном, она ужинала у матери, та только после этого отпускала их домой. Да и Аленке было спокойнее, когда повидается со всеми. Софочке пошел девяносто второй, и она потихоньку сдает, хотя и хорохорится: «Вот, твоего жениха встречу, тогда подумаю о покое» - она не произносила слово смерть.

Аленка не хотела расставаться с бабушкой, а поскольку Санька был почти мифической фигурой, то Софочке ничего не грозит – успокаивала она сама себя.
Но сегодня, укладывая сына спать, она пережила нечто вроде шока. Розовый после купания Сашенька, взявший в постель маленький бронетранспортер, вдруг заявил ей, что видел отца:
- Он меня научил Джульбарса не бояться. Мам, я говорю собаке – фу, иди отсюда и она уходит. Но Аленка пропустила эти слова мимо ушей:
- А почему ты думаешь, что это был отец? – задала она с волнением в сердце вопрос.
- А потому, что он похож на вот этот портрет, только он настоящий и с усами, и в военной форме.
Аленка, думая, что сын ошибочно принял человека в военном кителе, за своего отца, пошутила, - а, что же ты ему не сказал, что ты его сын?
- Я побежал Софочку от Джульбарса спасать. Эх, что же я наделал, - расплакался Сашенька.
Видя, что дело принимает серьезный оборот, Аленка стала успокаивать ребенка:
- Ты обознался, мой хороший, наверное, это был чужой дядя.
- Нет, это был папа, я правду говорю, - обиженно проговорил сын и отвернулся к стенке, - выключи свет.

Ястребы и ласточки - ч.6

21.

Она не узнала бы его, если бы провезли мимо, так как, окинув палату взглядом и увидев всех раненых на своих местах, не сразу поняла, что мужчина на крайней к двери кровати и есть ее брат. Запавшие глаза были закрыты истонченными веками, обескровленное лицо и руки желто- зеленого цвета. Губы обметало. Марина упала на колени и прижалась лбом к тыльной стороне ладони:
- Братка, Гога, проснись, - прошептала она, но бойцы удивленные необычным поведением, всегда собранной докторицы, замолчавшие вдруг, расслышали ее слова.
Неизвестно, чтобы она сделала в следующее мгновение, но дверь в палату снова распахнулась и, вошедший полковник Никитин резким голосом скомандовал:
- Лейтенант Кузнецова, немедленно выйдите из палаты, это не ваш раненый.
Марина, опираясь на край кровати, медленно поднялась и вышла в коридор.
Пустота в животе от страха, что именно ей выпадет первой увидеть мертвого брата, вытеснила все другие мысли. Полковник долго не выходил. А когда появился, то вместо сочувствия, грозно посмотрел на нее:
- Займитесь перевязками, вы на службе, в эту палату ни ногой - и твердым шагом направился в ординаторскую.
Марина задохнулась от жестокости всегда подтрунивавшего над ней врача. И хотела было уже нарушить его приказ, но, полковник, обернулся и от самой двери напомнил:
- Раненые ждут вас.
Девушка не знала, что старшей медсестре было поручено, вызывать в перевязочную только тех раненых, которые пошли на поправку. Она зашла в высокую и неуютную перевязочную, вымыла руки и, надев перчатки, вызвала первого солдата. Рана на ноге затянулась, она потрогала красноватые ткани вокруг нее – солдат вскрикнул. Удивленная Марина, подняла на него глаза:
- Что, так сильно болит?
- Вы уж поаккуратнее, док, - обиженно проговорил парень.
Марина сосредоточилась на больном, уже мягче исследовала рану и, дав указание, медсестре, сделала пометку в карте.
Второй раненый тоже оказался капризным и требовал повышенного внимания к себе. Мысль, что ей сегодня, наверное, не следует работать, посетила ее при приеме третьего бойца. Она сказала это медсестре, но та, словно не слыша, позвала следующего пациента.
А в это время в ординаторской совещались хирурги госпиталя, изучив историю болезни, они решали, смогут ли помочь парню выкарабкаться. По всем показаниям, он должен идти на поправку, но все было наоборот. Приказав готовить операционную, полковник еще раз просмотрел заключения Кабульских хирургов, потом вышел в туалет и, открыв форточку, закурил: «Значит, наша барышня не стальная», - сделав этот вывод, хирург прищурил, заслезившиеся от дыма и резкого запаха глаза и, сделав последнюю затяжку, пошел готовиться к операции.
Марина закончила прием, стянула перчатки, и по привычке вымыв руки, вышла в коридор. В операционной горел свет, стало быть, кого-то оперируют, она заглянула через неплотно занавешенное окно. Оперировал сам Никитин, Савицкий ассистировал. Ей показалось, что операция длится недолго, так как, док, не выпуская скальпеля из рук, смотрел на какой-то кровавый комок, который майор держал в зажиме. Но уже в следующий момент полковник заложив в брюшную полость марлевые тампоны, накладывал не очень тугой шов. Она упустила тот момент, когда оба хирурга, направились к выходу, потому, что анестезиолог, снял с раненого маску. Они оперировали ее брата и, судя по их действиям, не преуспели в этом.
- Вы опять здесь, - произнес Никитин, увидев ее у двери, но сердиться ему не хотелось,
- идите домой, ваша помощь ему не потребуется.
Марина почти бегом спустилась по лестнице, прямо на халат набросила плащ и направилась к Главпочтампту.
«Таня, выезжай срочно, я встречу. Если сможешь, позвони. Маме не говори. Марина» - девушка протянула текст телеграммы почтовой работнице, та пересчитав слова, спросила:
- Молнией?
- Да!
С Вас три рубля восемьдесят семь копеек.
22.

Полкан привез новую группу и встретился с Санькой, который и до этого был не особенно разговорчивым, а после ранения друга ушел в себя. Парень ему не понравился. А тут еще Рыжий Леха сказал Полкану наедине, что командир перестал ощущать страх и просто везение, что моджахеды в последней засаде, его не уложили.
Нельзя себя винить и ставить выше Бога, подумал тогда полковник, но для себя решил, что парню надо, хотя бы на какое-то время выбраться из этого ада – три года ходить по острию ножа, поневоле все ощущения притупятся. Он попросил Леху, приглядывать за командиром, а сам стал прикидывать, как лучше обратиться к командованию, чтобы не списали бойца со счетов.

Обратно Полкан полетит вертолетом через Ташкент, а Леха и Олег будут стараться во время следующих операций не выпускать Саньку из поля зрения. Может быть они, а, может, сам Бог так распорядился, но отчаянность командира не будет наказана.
В одной из операций, кроме Санькиной теперь уже роты спецназа в ней принял участие десантный батальон. После высадки с вертолетов перед войсками стояла задача разгромить базу моджахедов, расположенную в долине между двумя невысокими горами. В соответствии с планом операции агенты из числа афганцев должны были обозначить кишлак, в котором находилась база, кусками материи белого цвета, углы которых указывали бы направление на кишлак. Полотнища предполагалось разместить на нескольких вершинах этих двух гор.
Однако, то ли из-за ошибки летчиков, то ли из-за ошибки агентов высадка десанта произошла совершенно в другом районе. Полотнища были разложены, кишлак стоял на месте, горный рельеф полностью соответствовал макету, по которому они готовились к операции. Десант высадился и очутился в... Иране.
Бой длился недолго. Нападения явно не ожидали, поэтому сопротивление было слабым. Когда с кишлаком было покончено, спецназовцы обратили внимание на то, что некоторые из погибших моджахедов одеты в незнакомую иностранную военную форму с погонами. В центре кишлака находился просторный дом, над которым развевался трехцветный флаг. Ничего подобного спецназовцы раньше на разгромленных базах моджахедов не встречали.
Из короткого допроса пленных стало ясно, что высадка произошла в Иране. Тот кишлак, в котором должна была проводиться операция, оказался за спинами спецназовцев в 15 километрах. В этой же деревне размещался пост иранской пограничной стражи и небольшая перевалочная база моджахедов. Окончательно картина прояснилась под утро, когда десантники были атакованы иранским мотопехотным батальоном, действия которого поддерживала с воздуха пара "Фантомов".
Воевать с армией соседнего государства спецназовцы не собирались. Надо было срочно убираться восвояси. Настроение у бойцов упало до крайней черты: мало того, что они не выполнили поставленной задачи, так еще и "наследили" в чужой стране. По словам участников вылазки, отступление они проделали мастерски - бежали быстро. Рота практически не пострадала, потерь не было. Руководство оставило этот факт без внимания, хотя Иран заявил ноту протеста.
Потом над ними долго посмеивались. Но Санька понимал, что раньше такое с ним произойти не могло бы, просто он не проконтролировал ход операции от начала до конца, доверившись летчикам. Он не оправдывал себя, он просто устал...

23
Марина, несмотря на запрет главного хирурга, осталась ночевать в госпитале. Она всю ночь просидела в палате реанимации с дежурной медсестрой. Дыхание брата было поверхностным, нос заострился. И сейчас девушка думала не как хирург, а как обыкновенная суеверная женщина, ей вспомнились слова бабушки, которая говорила о ком-то из знакомых: «Помрет скоро - нос вострым стал».

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей в здании, где боль пронизала стонами даже стены, она тайком достала историю болезни брата и вновь перечитала ее. Почерком Никитина была сделана новая запись и Марина, разбирая скоропись хирурга, не сразу поняла, что у Игоря есть шанс выбраться. Ему удалили селезенку и часть печени вместе с крупным осколком, но еще один мелкий с нитями ткани гимнастерки остался. Он-то и вызвал воспаление, организм отторгал чужеродное тело. Именно его держал Савицкий вчера зажимом. Теперь ей стало понятно, почему в животе Игоря оставили марлевые тампоны, хирурги не отказывались бороться за жизнь брата, потому и наложили не сильно стягивающий шов – будет повторная операция.

Она просмотрела лист назначений – все сходится. Обрадованная, она в тот момент, когда Верочка отлучилась с поста, положила карту болезни на место, зашла к брату. То ли самовнушение, то ли на самом деле, но ей показалось, что Игорь дышит чуть ровнее, она погладила его лоб, мокрый от пота, потом промокнула своим носовым платком, поцеловала исхудавшую руку и, разгладив концы простыни, ушла в ординаторскую:
- Верочка, позовешь меня, если Игорю станет хуже.
- Конечно, Марина Николаевна. Идите, а то совсем не успеете отдохнуть.

Ей надо выспаться, сегодня больные несколько раз делали замечания. Накрывшись вылинявшим байковым халатом, она еще долго не могла заснуть, ворочаясь на больничной кушетке, и только закрыла глаза, как ей показалось, услышала голос Никитина:
- Марина Николаевна, вставайте.
- Полина Ивановна, - обратился он к вошедшей кастелянше, - Вы не могли бы чайку заварить?
- Сейчас, сейчас, Андрей Ильич.
- И халаты нам свежие принесите, - добавил он вслед семенящей женщине.
Марина чувствовала себя уставшей, во рту было горько оттого, что много курила вчера. Но, поправляя измятый халат, она сделала бодрый вид:
- Доброе утро, Андрей Ильич.
- Пусть оно будет добрым для всех раненых. А нарушать приказы начальства – плохо, на первый раз, я Вас прощаю, но больше поблажек не ждите.
- Я не буду, честное слово, я больше не буду.
- Верится с трудом. Да, сейчас не об этом. Положение вашего брата тяжелое. Еще сутки он будет под анестезией. Если температура спадет, а она должна снизиться, мы постараемся подкормить его глюкозой, вольем немножко крови, а потом…
- Еще одна операция, - закончила за него Марина.
- И долгие месяцы восстановления. Ухаживать за ним есть кому? Вас мы сейчас отпустить не можем.
- Есть, есть. Таня завтра приезжает. Девушка его.
- Вот и замечательно. А сейчас приведите себя в порядок, подменять некому.
Андрей встал и вышел в коридор. Похлопал себя по карманам, ища сигареты, но потом передумал и посмотрел в окно – весна в Ташкенте выдалась жаркая, а здесь за каменными стенами всегда пасмурно, и лишь глаза выздоравливающих засветятся от радости, что минула их косая и согреют его по настоящему.
24.
Сашеньке пошел четвертый. Они с мамой отнесли в садик целый мешок конфет и овсяного печенья. И ребята, поставив его в круг, пели каравай и поздравляли с днем варенья, как Карлсон из мультика. Дед подарил, привезенное из Германии лего, Софочка - автомобиль с дистанционным управлением, бабушка книжку «Чудо – дерево», а мама целых две машинки, точные копии настоящих - «Волгу» и «Ниву». Саше захотелось, чтобы день рождения был не один раз в году, он долго еще спрашивал, скоро ли тот будет опять, но, поняв, что праздник Нового года случится раньше, стал заказывать подарки Деду Морозу: рисовать, что ему очень нужно и оставлять вечером на тумбочке у входной двери. Утром, когда они с мамой просыпались, рисунка уже не было.

В этот раз, поскольку он большой, не в малышовую группу же ходит, Саша заказал деду Морозу папу – настоящего, не на портрете. Нинку, вредную и толстую из садика забирает папа, за Ромкой папа приезжает на машине. Нет, на машине дед его катает, ему не надо машину, а вот папу надо. Чтобы от собаки спас, а то, когда они с Софочкой гуляют, то оба пугаются большой соседской овчарки и, хотя она в наморднике, все равно страшно. Даже за Серегой, его другом папа иногда заходит, правда от него пахнет пивом, Саша нюхал – в бане он пил лимонад, а дедушка пиво. Только Сережкин папа не из бани пришел. Все равно, пусть, хоть пивом пахнет, но зато он друга на плечи сажает и тот летит, как на вертолете.

Но маме Саша про папу говорить не будет, когда он ее спрашивает про него, мама смотрит на портрет и говорит: «Вот кончится война и он приедет», а потом плачет потихоньку. Саша поинтересовался, ему, что ли медали нужны? Пусть он дедушкины возьмет – дед не жадный. И где эта война, может им с мамой съездить туда и позвать папу.

Лидия Владимировна, слышавшая этот разговор, заливалась слезами. Они с отцом давно намекают Аленке, что надо оглядываться немножко на молодых людей. Но та уперлась и все. Ну, ошиблась, бывает. Так нет, дождусь, мол, и все. А кого дождется? Недавно встретила Надю, мать ее подружки – чернее тучи, кожа, да кости: ранили Игоря, выживет или нет, неизвестно.

Миша говорил ей, что не один десяток похоронок по области разошелся – груз «Двести». Это надо же, людей грузом назвать. У нее мурашки по коже только от этих слов. А вдруг калека, Аленка ведь не откажется ни от какого. А он за все время ни одной весточки не прислал. Теряет дочь время, разберут хороших парней, и будет всю жизнь одинокой кукушкой. Только ведь у нее защитница – мать Лидии. Вот, что старый, что малый. Та Аленке внушает, что надо обязательно дождаться, она ведь дождалась своего Владимира.

На этом месте женщина теряла доводы убеждения, отец и в самом деле был замечательный. Она помнит, как бежала к нему навстречу, когда он возвращался со службы, шерстяная ткань военной формы царапала ей кожу, но Лизок – так отец ее назвал, все равно забиралась к нему на руки, а ведь больше Сашеньки была, в школу уж ходила. Жаль ей отца – рано ушел, мучили его осколки, которые нельзя было извлечь, рядом с сердцем.
Чтобы Аленке сойтись с Виктором? Тот женился, да неудачно. Аллочку недавно встретила, - Лидия, взглянула на часы, с этими мыслями, не проглядеть время, когда ужин разогревать мужу, она подошла к окну, и ведь надо, легка на помине, мимо прошла мать Виктора с каким-то мужчиной. Так, вот Аллочка сказала, что Витя до сих пор Аленку вспоминает и сравнивает с другими девушками. Правда ли, нет ли, но Лидия его не с одной видела, уж больно много сравнений у парня. Она сама, как встретила Мишу, сразу поняла, что только он ей и нужен. А сейчас, что за молодежь пошла? То одной голову кружит, то другой. Часы пробили семь, светло как на улице, пришел бы Миша сейчас, успели бы на дачу съездить – там так хорошо сейчас. А, может уговорить мужа, не ставить машину в гараж, а остаться там с ночевой, и Сашенька бы на свежем воздухе побыл, а завтра утром пусть себе на работу едет, а они останутся. Лидия набрала номер мужа, он не любил, когда она звонит на работу, да женщина лишний раз и не надоедала, а сегодня надо его поторопить.

Ястребы и ласточки - ч.5

17.
Санька поправился быстро. «Заживает, как на собаке», - думал он, вспоминая странный сон, хотя врачи сказали, что у него была клиническая смерть. Они пытались объяснить ему, что иногда кровь той же группы, что и у пациента не подходит по каким-то параметрам и, что в будущем ему лучше не переливать чужую кровь, а еще лучше вообще не получать ранения.
Он отказался от положенного ему отпуска. Здесь вроде, как семья. И снова закрутились боевые будни. Санька поймал себя на мысли, что убить собаку труднее, наверное, потому, что она доверяет человеку. Тут же люди, с которыми он сходился в рукопашной, ненавидели его и не скрывали этого. Если он не успеет опередить, значит, убьют его, провернув нож в сердце. Он пока умирать не хотел, хотя в глазах иных бойцов видел полное отсутствие жизни.

Нет, они не трусили, и не боялись. Им было все равно. И смерть находила случай прибрать таких, словно она уже жила в их телах, оставалось только наколоть их на штык или подставить под пулю.
Почему мужчины с детства норовят сломать игрушку, разбить нос другому, доказывая свою правоту, можно ведь убедить словами. Но зачем тратить время, когда есть кулак. С другой стороны, выживают более сильные, более хитрые. Может сам Бог задумал мужчин такими?

А Аленка не думала сейчас ни о чем глобальном. Маленький розовый комочек занимал все ее существо. Она просыпалась за минуту до того, как сын начнет покряхтывать в мокрой пеленке, он не успевал заплакать, как молодая женщина, ласково, льющимся из груди сладким голосом, упрекала себя за то, что не доглядела:
- Ах, какая мама негодница, сыночек мокрый, а мама спит. Идем-ка, мой золотой, в сухие пеленочки, сейчас мы кушать будем. И, взяв ребенка на руки, испытывала величайшее в мире наслаждение, видя, как маленький ротик, почувствовав тепло и запах материнской груди, хватается за сосок; какое это счастье разглядывать маленькие пальчики с настоящими ноготками, гладить пахнущую молочком головку. И удивляться тому, что это она сама родила такое чудо. Михаил Никифорович просыпался от Аленкиного воркования, подходил к неплотно прикрытой двери и стоял, грея душу, пока дочь не укладывалась спать или, пока за ним не приходила жена.

18.
Пятилетка пышных похорон началась в 1982 году со смерти Леонида Ильича Брежнева. Простой народ ждал изменений к лучшему. Полки магазинов на периферии были пусты. Товары доставались из-под прилавка, по блату, используя всевозможные связи. Если выбрасывали что-то дефицитное, тут же выстраивались очереди с перебранками, записями на ладони номеров. А то, что производила наша промышленность, носить не хотелось, хотя и стоило дешево. В крупных городах процветала спекуляция. Юрий Владимирович Андропов, сменивший на посту Брежнева, хотел навести порядок, взялся рьяно: на дневных сеансах искали прогульщиков, брали фарцовщиков, научившихся делать бизнес на дефиците товаров, отправляли в ЛТП пьяниц. Новая метла только подняла пыль, но порядки оставались прежними. Может быть, и боялись директора крупных магазинов после того, как был арестован, а позднее и расстрелян директор Елисеевского универмага в Москве, только на местах все также фасовались продуктовые наборы к праздникам и отличие обкомовских пайков от рабочих, было существенным.

Чтобы приобрести добротную вещь, нужно было иметь связь, хотя бы с уборщицей, которая за определенную плату, сообщит, когда ожидаемое завезут на склад. При Андропове завмаги и завскладами процветали также, принимая как данность заискивающее «Здравствуйте» от людей далеко неглупых, но выбравших своей специальностью строительство или преподавание. А затем Юрий Владимирович скончается и на его место придет Черненко, который изначально выглядел больнее предыдущего. Для простых смертных были до смешного не понятны кремлевские игры. Анекдоты зло высмеивали власть, но ей, как и во все времена, было не до народа.

О воинском контингенте в Афганистане, кажется, забыли наверху. Потому, что признать ввод войск в чужую страну ошибкой, значило бы для многих высших чинов в армии, распрощаться с насиженным и теплым местом, а они не хотели. И каждый призыв в армию становился лотереей для призывников. Первый вопрос после прохождения медкомиссии: «Куда?» был самым главным. Как бы не хотели власти скрыть гибель воинов, слухи без всякого радио распространялись быстрее.

Сложившаяся весной 1982 года угрожающая обстановка на востоке Афганистана в регионе, примыкавшем к Кабулу, заставила руководство операцией сосредоточить батальон спецназовцев в Панджшерской долине, которую контролировала группировка Исламское общество Афганистан под руководством молодого, энергичного и умного лидера Ахмад Шаха.

Его отряды действовали вдоль важнейшей магистрали Кабул –Хайратон, по которой осуществлялось снабжение афганской столицы и большинства частей Сороковой армии с территории Советского союза. Он наносил мощные удары по транспортным колоннам, кроме того его отряды действовали и в Баграмской долине, обстреливая аэродром с базировавшейся на нем авиацией, принадлежавшей советским и афганским армиям. Разветвленной сетью его агентов были пронизаны все государственные учреждения Афганистана. О любой намечающейся операции он знал заранее и предпринимал опережающие противодействия.

Каждодневные перестрелки вели к гибели большого числа бойцов с обеих сторон. И к осени представители Главного Разведывательного Управления Советской Армии согласились на переговоры с Ахмад Шах Масудом. Факт проведения переговоров означал полный провал «военной коллективизации» Афганистана.

Группировка ОАИ «Панджшер» отказывалась по условиям договора от боевой деятельности против советских войск, но на афганские правительственные войска он не распространялся. Достигнутый компромисс Советская сторона посчитала за чистую монету, не учтя одного из положений «джихада»: мусульманин должен обмануть «кафера», чтобы потом убить. Но, зная историю Афганистана, нужно было ожидать вероломства. Примером тому служит история с английским лордом. Во время второй англо-афганской войны (1868-1872) афганские повстанцы пригласили главного представителя английских оккупационных сил в Кабуле, лорда Макноттена, на переговоры о перемирии. Во время встречи лорд был убит, а лагерь англичан подвергся штурму. Компания была проиграна. И в дальнейшем афганские племена, проживавшие в районах, на которые распространялась юрисдикция английских властей, постоянно нарушали подписанные соглашения и выступали против англичан.

Соглашение, заключенное зимой 1982 года в Панджшере, проработало недолго чуть больше года. Ровно столько времени понадобилось доктору Масуду для восстановления своих сил. Сразу после достижения перемирия батальон в феврале 1983 года был передислоцирован в Гульбахар. Солдатам и офицерам к этому времени смертельно надоела красивая долина и величественные горы, полные ловушек и неприятных сюрпризов. После негостеприимного и безлюдного Панджшера, в котором практически не осталось торговавших духанов, где цена за бутылку некачественной водки ашхабадского розлива достигала астрономической суммы — 50 и более инвалютных рублей.

В самом Гульбахаре обстановка тоже не была спокойной. Однако батальон в самом городе практически не воевал, хотя и подвергался неоднократным обстрелам из минометов и безоткатных орудий. Обстрелы производились ночью и были очень короткими по времени. Дав несколько залпов из минометов, установленных порой прямо в кузовах пикапов, исламские партизаны под аккомпанемент беспорядочной ответной стрельбы покидали окрестности базы. Попытка батальона покарать назойливых моджахедов окончилась печально. Одна из его рот сунулась в зеленую зону в сторону Махмудраки и в полутора километрах от базы напоролась на такой мощный отпор, что у комбата надолго пропала охота перетряхивать Гульбахар.

Новая зона ответственности батальона представляла собой довольно обширный регион и включала провинции Кабул, Вардак, Каписа, Парван и даже Газни. Постепенно спецназ начал отказываться от классической тактики, предполагавшей действия небольшими группами, так как это вело в условиях афганской войны к большим потерям. На операции стали выходить поротно или даже сразу несколькими ротами. Спецназовцы простояли в Гульбахаре одиннадцать месяцев, но и за этот период в батальоне мало что изменилось. По-прежнему подавляющее большинство офицеров и прапорщиков до отправки в Афганистан не служили в спецназе и ВДВ.

Считал ли Санька себя, да и ребят из группы героями? Наверное, нет. Хотя понимал, что они делают тяжелую мужскую работу, собственно они к этому и готовились. Видя гибель солдат срочников, рассуждал о глупости высших чинов: конца войны, как бы она не назвалась, не видно. Если влезли в драку, то надо выходить из нее с честью, а не подкидывать, в прямом смысле, мальчиков для битья. Они живы потому, что прошли жесткую школу Полкана. Неужели нельзя организовать подготовку в Союзе? Неужели дешевле организовывать похороны, награждая посмертно молодых парней? Эти тяжелые раздумья перед сном возникали все чаще.

Но в два часа ночи группу подняли по тревоге, посадили в вертолеты вместе с десантниками, и они полетели на промежуточный аэродром, на границе с Пакистаном. Задача, похожая на множество других: захватить и уничтожить перевалочную базу душманов. Там находилось большое количество боеприпасов, наркотиков. На решение данной задачи им отводилось 20 минут. Группа буднично справилась с поставленной целью, база была захвачена, душманы не понимая, что происходит, бросали оружие и убегали по ущелью в пустыню. Через несколько минут прилетели вертолеты и бойцы стали грузить оружие, боеприпасы. За эту операцию Саньку и его товарищей, наградили медалью «За отвагу»». Но он и, раньше не думавший о награде, сейчас умирал от беспокойства – ранили и очень тяжело Игоря, его отправили в госпиталь в Кабуле, а затем перевезли в Ташкент.

19.
Для молодой матери все смены правительства свелись к родительским разговорам на кухне о том, что может измениться с приходом нового руководителя страны. Но, судя по саркастической улыбке отца, ждать перемен не стоило. Она, успокоенная тем, что отцу ничего не грозит, уложив Сашеньку, рассказывала о том, что произошло за день. И это было куда важнее. Как не волноваться, если у трехмесячного ребенка режутся зубки, деду нужно приготовить подарок – серебряную ложку. Сашенька сказал агу, весь вечер и бабушка, и дедушка улыбались малышу, чтобы услышать это радостное восклицание от внука. Педиатр сердится – слишком быстро кроха набирает вес. Но, разве можно отнять от груди ребенка, когда он жадно сосет.

Трагедия – стало не хватать грудного молока, надо бегать в домовую кухню и получать положенное бесплатное питание для ребенка. В десять месяцев сын сделал первый шаг. Все семейство сидело на полу, маня малыша к себе, и он переходил с одних рук на другие. В год на дверном косяке сделали отметку – вот как вырос с пятидесяти двух сантиметров. В полтора Сашенька знал маму, бабу, деда и Фофу, приветственно хлопал пухлой ладошкой по протянутой руке. В три родители забеспокоились, что отец ребенка не появится на горизонте, и заговорили о родственном обмене: Софья Андреевна переезжает к ним, а ее квартира в центре города со всем имуществом переходит к внучке. Аленке не хотелось ничего менять, но родители настояли.

Теперь все пятеро чаще сходились в родительской квартире, в бабушкиной - девушку одолевала тоска. Уложив сына спать, она долго разговаривала с матерью по телефону, а закрыв глаза, вспоминала Саньку. Ребенок не беспокоил ее по ночам и просыпался не раньше девяти утра.
- Почему ты не едешь к нам, - говорила она с ним. - Мы хорошие, Сашенька спокойный и очень умненький мальчик, он тычет пальчиком в твою фотографию и говорит «папа», Аленка давно увеличила украденный снимок. Знакомый фотограф помог – сделал отличный одиночный портрет.
- Я симпатичная, правда, я не вру, когда мы гуляем с сыночком, парни просят Сашеньку, познакомить с матерью. Только мы им говорим, что у нас есть папка – самый лучший на свете. Аленка слышала свой жалобно звучащий в тишине голос и плакала.

Ей двадцать четыре, скоро будет двадцать пять. Встреченный недавно Виктор, обрадовался, увидев ее, хотя и был с другой девушкой. Только у нее ничего в груди не дрогнуло. Она несколько раз звонила Кузнецовым, разговаривала с тетей Надей. Та сообщила ей, что сведения от Игоря приходят редко, с какой-нибудь оказией, то кто-то в отпуск приедет – передаст, то в командировку. А Маринка такое отчубучила, что они с отцом долго места не находили, она поехала работать в Ташкент. Но там, хоть и не так далеко от границы, все вроде бы спокойно. Письма шлет регулярно, пусть и нечасто. Женщина поинтересовалась, не возвратился ли ее жених?
- Нет, и весточек никаких нет от него, - расплакалась Аленка, ожидавшая узнать что-нибудь про Саньку.

Весна – время, когда особенно хочется быть любимой. Поправившаяся было после родов, сейчас она опять пришла в прежнюю форму, только груди слегка увеличились. И, хотя скажут однажды с экрана телевизора, что секса в России нет, но он был. И не одна пара мужских глаз задерживалась на стройной фигурке, когда цокая каблучками, спешила Аленка домой, а грудки подрагивали в такт им. Только не оглядывалась она на жадные взгляды, а тот, для кого все это береглось, даже не догадывался об этом.

20.
Марина продержалась месяц, а потом закурила. Читать о мужестве и полной самоотреченности сестер милосердия в Первую и Вторую мировую войну и считать, что она способна на такое, было явной переоценкой своих качеств. Так думала она, но не военные хирурги госпиталя в Ташкенте. И полковник Никитин, и майор Савицкий были удивлены желанию молодой, красивой женщины заняться военной хирургией добровольно. На первых порах ей не доверяли оперировать самостоятельно, она ассистировала, но простоять на ногах несколько часов подряд, видя изуродованные мужские тела, рваные, резаные, осколочные ранения – само по себе испытание. Девушка справилась с ним, во всяком случае, они не слышали от нее жалоб и нытья. А то, что по ночам ей снились обрубки ног и рук, брошенные в таз, кровавые внутренности, знала лишь она. Горечь подкатывала к горлу и разъедала его.

Однажды, видя, как она бледная вышла из операционного блока на крыльцо, кто-то из раненых предложил ей закурить, и она приняла сигарету. Это была «Прима». Горький дым, ударил в голову, Марина закашлялась, боец удивленно спросил:
- Первый раз?
Марина кивнула:
- Да.
- Зря я Вам дал, не стоит к этому дерьму привыкать. Да Вы сами врач, чего Вам говорить.
Но Марина в тот же вечер купила себе «Опал», эти сигареты не липли к губам, а горечь вместе с выдохом дыма, перетекала из сердца на язык. И она, сплюнув ее, вновь готова была идти к больным.

Очень непросто каждый день заходить в палату, где несмотря на запахи крепкого мужского пота и гнойных ран, герои-мальчишки встречают тебя, как спасительницу. Ей врезались в память глаза солдата с осколочным ранением в голову, он не мог видеть снесенную часть черепа с затылка. Выжить с таким ранением невозможно, но он большей частью, находившийся в бреду, при ее обходе, приходил в себя и, улыбаясь, шептал:
- Я выживу, сестренка, у нас головы дубовые.
Наверное, только Марина и понимала его слова, так они были тихи, будто рождались от шелеста пересохших от жара губ. Она гладила его руку, наклонялась к самому уху и говорила:
- До свадьбы заживет.

Но он умер ночью, когда девушка, уставшая от очередной операции, притулилась в ординаторской на кушетке и заснула. Кто-то из коллег накрыл ее простынкой. Марина, пришедшая на обход на следующий день, не могла спокойно смотреть на свернутый матрац. Еле-еле закончила обход, а потом плакала в бельевой. Его звали простым русским именем Коля, и фамилия была самая замечательная Ромашов. Потом Марина будет учиться относиться в раненым, как к пациентам. Только так и не научится. Может быть потому, что все они напоминали ей о брате и Саше, ради которого, она и приехала сюда. Она расспрашивала бойцов, не слыхали ли они о них. Кажется, кто-то слышал, только там почти у всех парней были прозвища. И об одних и тех же людях шел разговор или нет, было не ясно.

Но весной тысяча девятьсот восемьдесят третьего она узнала точно. Придя утром в госпиталь, получая чистый халат от кастелянши, она услышала разговор:
- Не жилец парень, а красавец.
- Почему ты думаешь, что не жилец?
- Да ты что сама не видела: желтый весь, худой, говорят без сознания уже больше недели. Инфекцию вместе с осколком в живот занесли.
- О ком это вы? – спросила Марина медсестру и нянечку, стоявших возле закрытой двери в палату.
- Да, вот, вчера из Кабула перевезли парнишку.
- Как фамилия бойца?
- Кузнецов, Игорь Кузнецов.
Марина оттолкнув, оторопевшую женщину, распахнула тяжелую дверь.

Ястребы и ласточки - ч.4

13.
Полкану поручили набрать и подготовить еще одну группу бойцов. Оставив вместо себя Саньку, он проехал по училищам. Советовался с начальниками и, выбирая добровольцев, понял, что подсознательно ищет детдомовских. Почему? Он бы не мог ответить. И совсем не потому, что их некому оплакать. Может быть потому, что сам он был послевоенным сиротой? А может, глядя на Саньку, понял, что они самой жизнью запрограммированы на выживание.

Идя по улицам города, он чувствовал себя здесь чужим. В голове не укладывалось, как люди могут веселиться, влюбляться, ходить в кино, когда там война. Павел понимал, что не дай Бог, будь война в Советском Союзе, люди бы так не относились к ней. Значит, эта война неправильная, под каким соусом ее не подавай. Только родители тех, кто носит погоны, и сейчас умирают от страха за своих детей. Взять отца Игоря, мужик прикурить не мог, так дрожали руки в ожидании плохой вести. Слава Богу - набожным он стал за последние годы, Слава Богу, он к ним не с похоронкой. Но, кто знает, что случится завтра. А Саньку никто не ждет. Парень прирожденный тактик. За друга порадуется, тому и девушка, и сестра написали. Согреют и его строки. Он не знал содержания писем и, хоть они были не заклеены, даже глазами не пробежал. Этот все правильно прочитает.

Так и случилось, Игорь читал Саньке оба письма вслух, даже те строчки, где Танюшка упрекает его в том, что не подарил ей брачную ночь, а еще лучше бы оставил ей ребенка, не тосковала бы тогда она, некогда было. Читая письмо Маринки, Игорь запнулся в том месте, где она пишет, что Аленка ждет ребенка. Он почему-то думал, что она нравится Саньке, а он ей. Но, видимо, предпочла спокойную жизнь со своим Витьком. Он неплохой, в общем-то, парень, балабол только.
Эти два листочка, написанные торопливым женским почерком, смогли унести его мысли через горы туда, где светились теплом окна и глаза любимой девушки, видел Игорь и мать, дрожащую, как осиновый листок, понимая, что, если не вернется, то и они с отцом на белом свете долго не задержатся.

Санька с молчаливой полуулыбкой слушал нехитрые строки о той жизни на гражданке, все ему казалось немножко наивным, но уходить от друга не хотелось, он как будто ждал чего-то еще. И дождался, значит, замуж та глупышка вышла, и уж ребенка успела смастерить. Кольнуло что-то в груди досадой, но он отогнал от себя эту мысль. Спать надо, не знай когда, опять поднимут.

Спроси кто, Марину, почему она не написала Саше, что ребенок у Аленки от него, она не ответит. Любила она подругу, но летом, когда Санька приглашал Аленку на танцы чаще, чем ее, Марине хотелось, чтобы та уехала куда-нибудь на это время или со своим Виктором ушла в другую кампанию. Ведь есть же у них другие друзья – обкомовские. В этот момент забылось, что она всегда ценила в Аленке ее простоту в общении, никакого зазнайства. Маринка у них много раз ночевать оставалась и объедалась икрой из пайков или колбасой копченой «салями», ее только обкомовским и давали, в свободной продаже нигде не было. И списывать Аленка давала, если Маринка зачитается романом и уроки не сделает. Домашним она не сказала, что стажироваться пошла на хирурга. Вдруг война не кончится, она тогда поближе к Сашке может оказаться. Марина опять не попрощалась с Аленкой, даже по телефону. И от этого гадко было на душе, как будто она предала свою лучшую подругу.

14.
Если вдуматься, то звучит очень страшно: они привыкли к войне. То есть, если два – три дня не было операций, то наваливалась тоска. Хотелось чего-то: или напиться, или обкуриться чарсом. До наркотиков они еще не дошли, а за водкой, отвратно пахнущей и такой же противной на вкус, надо было лететь к духанщикам на вертолете по обстреливаемому пространству. Обломки не одного вертолета валялись среди каменистого ущелья и не все машины вылетали на боевое задание.

Планы руководства по освобождению сначала северных районов от оппозиции, сконцентрировав там боевую мощь, а затем перейти в соседний, имели бы успех, если бы местные жители поддерживали советскую армию. Но стоило батальонам передислоцироваться, как моджахеды вновь атаковали их из только, что освобожденных кишлаков. Вскоре на этот план махнули рукой, тем более, что южные границы Советского Союза надежно прикрыли маневренные группы пограничных войск, составив конкуренцию Сороковой армии дислоцировавшейся в Афганистане.

Санькина группа еще только отрабатывала тактику, которая после многочисленных ничем неоправданных кровавых потерь, будет принята за основу борьбы с душманами. Но произойдет это не скоро, хотя даже рядовые понимали, что только хорошо подготовленный состав способен справиться с хитрым врагом на его территории.
А пока, их заговоренную группу раз за разом поднимали по боевой тревоге, перебрасывали порой на другой конец страны, чтобы ликвидировать очередной исламский партизанский отряд, на выручку которому спешили новые, хорошо обученные в Пакистане моджахеды. Самое современное оружие караванами верблюдов и машин, доставлявшееся в Афганистан, было опробовано против наших войск.

Этим утром перед Санькиной группой поставили задачу, которая стала для нее будничной: с отрядом обеспечения движения сопроводить автомобильную колонну, груженную бензином - КАМАЗы – наливники, «шаланды» в количестве пятидесяти единиц по маршруту Кабул – Газани. Насколько опасным оказывалось сопровождение колонны, свидетельствовал приказ командира десантной части, которым личному составу доводилось, что после пятнадцати сопровождений, принимавших в нем участие офицеров, прапорщиков и солдат представлять к государственным наградам.

Они примут колонну в Теплом стане (пригороде Кабула) и под усиленным отделением десантников пойдут на расстоянии зрительной связи впереди. Армейская пехота равномерно распределится между наливниками. За замыканием колонны пойдет танк. Над ними будут постоянно баражировать два вертолета с огневой поддержкой. Над горными вершинами солнце нарисует алую полоску зари, но никто не будет любоваться ею. Кишлаки всегда начинены сюрпризами. Говорят, два месяца назад здесь на фугасах подорвались два БМП и самыми легкими ранениями были контузии, кровь сочилась из ушей солдат.

Вдоль дороги стояла выведенная из строя техника. Леха первым увидел обезглавленный труп солдата в форме афганской армии. Санька приказал осмотреть дорогу вокруг: и справа, и слева от неё, на обочинах были установлены мины итальянского производства ТС -1, рассчитанные на объезжающую труп технику. Олег и Леха обезвредили их, как и мину под трупом. Колонна продолжила движение. Выйдя из кишлака, который солдаты называли между собой «Бермудским треугольником» и, пройдя километр, Санька вновь остановил колонну, и опять чутье не подвело его: в пяти метрах от обочины он выдернул провод, ведущий к управляемому минному полю, а где-то метрах в трехстах сидел «дух», готовый нажать на кнопку.

Леха перерезал одну жилу провода. А командир приказал обработать из гранатометов прилегающую местность. Через десять метров от первого провода Олег нашел второй, который вел к еще одному управляемому минному полю. Этот провод также перерезали. Между минными полями душманы установили стреляную гильзу, которая бы помогла им установить середину «наливников» для уничтожения. Благодаря сильному огню по предполагаемому месту управления и работе Санькиной группы, минные поля не сработали. А в них, в каждое входило : восемь фугасов, мины ТС-1, стреляные гильзы от танков, наполненные пластидом и кусками фосфора, от которого горит даже железо. Работа духами была проделана титаническая: каждый подкоп с обочины не менее полуметра.

На обезвреживание минных полей ушло три часа. Если бы они сработали, колонна сгорела бы, как факел. Загрузив все фугасы в отдельный БТР, в котором отсутствовал личный состав, кроме механика – водителя, колонна продолжила путь на Газни.
На одной из гор виднелось черное пятно – след разбившегося вертолета, да часть обломков двигателя. Экипаж сгорел. Вертолеты покружились над горой, отдавая честь погибшим.
Населенный пункт Майдан – Шахар прошли без сюрпризов, так как в нем располагался афганский гарнизон. В общей сложности колонна прошла шестьдесят километров, это середина дороги между Кабулом и Газни. Здесь их встретило сопровождение из Газни, которому они и передали ее. По приказу назад они должны были возвращаться пустыми, но от них пришлось принять незапланированную колонну в количестве трехсот единиц. В ее состав входила автомобильная техника, следовавшая за продуктами и боеприпасами; две автомобильные роты пустых «наливников», а также боевая техника, груженная на тягачи для капитального ремонта. Не останавливаясь, они начали двигаться в сторону Кабула. Цепочка вытянулась на километры, и самое сложное заключалось в том, что тягач – «ураган» по ширине занимал полностью всю дорогу. При любой остановке «урагана» все следовавшие за ним машины останавливались – отличная мишень для душманов.
«Замок» колонны передал, что за ними следуют мирные афганцы, они везли свой урожай в Кабул. Колонна двигалась медленно.

Санька знал, что если они не вернутся в Кабул до пятнадцати часов, то в кишлаке перед ним их встретят моджахеды. Он приказал по радио связи сомкнуть колонну, как можно теснее, остановив головную машину, а сам вместе с отрядом сопровождения и десантниками блокировал дорогу . Взвод с минерами медленно входил в кишлак. Командир опять разрушил замысел моджахедов, которые надеялись, вывести из строя «ураган» и, расчленив колонну, легко уничтожить оставшуюся часть.
Санька приказал Игорю с группой десантников обойти кишлак справа от дороги, блокировав его сзади, Рустам с еще одной группой обошел селение слева, выйдя в тыл к душманам.
Для них это оказалось шоком. Когда кишлак был блокирован по флангам, Санька с группой сопровождения блокировал елочкой дорогу в самом кишлаке и приказал колонне двигаться. Огонь большой плотности обрушился на колонну, но свинцовый дождь с тыла охладил моджахедов. По радиосвязи ему передали: «Сахар, у меня два трехсотых». Пришлось посылать за ними БТР. Одного десантника ранили в шею, и он вскоре скончался, а второго, вот, что значит судьба – ранило пулей из английского ружья «бур». Она пробила бронежилет. Оказанная на месте помощь, давала надежду спасти парня, но на крыльце госпиталя, до которого они доберутся через пятнадцать минут, на руках товарища, закрывающего сквозные раны ладонью, парень вздрогнет последний раз и замрет навечно.
С наступлением темноты вертолетчики, сбросив последние две «капли» - авиабомбы, направят вертолеты в Кабул. Подбитый «ураган», находившийся предположительно в середине, загорелся. Колонна разделилась на две части, и второй пришлось искать объезд под пулями душманов. Но через два часа и она была в Кабуле.
Все это время Санька испытывал действие адреналина, как будто соревновался со взбесившимся кабаном, применяя против него, его же уловки. Потом он почувствует пустоту внутри и холод. Ляжет спать и проспит сутки до следующего задания.
15.
О том, что с Санькой случилась беда, первой узнала Аленка. Вернее не узнала, а почувствовала. Был конец мая, она давно не ходила в институт. Готовила дипломную работу. Защищаться девушка решила в керамике. Были у нее и изделия на гончарном круге, которые Аленка делала в мастерской настоящего художника. Но сейчас она покрывала разрезанные на отдельные кусочки небольшого размера изображения старого города. Работала увлеченно, эмаль после обжига меняет цвет, и она старалась не допустить ошибки. Сложив изделия в мощную муфельную печь, простая у нее своя есть, девушка позвала Бориса Александровича – скульптора, чтобы он проверил, правильно ли она уложила детали своего панно, не потрескаются ли они. Он посмотрел в зев пока еще холодной печи, закрыл чугунную дверцу и включил ее.

Опустив в стеклянную банку самодельный кипятильник, художник предложит ей попить чаю. Радуясь, что работа почти закончена, она распахнет окно – на улице тепло, даже жарко, а здесь в полуподвальном помещении холодно. Аленка была в легком платье, пузырившемся на животе. Портниха сшила с запасом, живот у нее не вырос до таких размеров, хотя до родов осталось всего-то две недели. Но сев, почувствует сильный страх, побледнеет и покроется липким потом. Борис Александрович, глядя на нее, сильно испугается и опрометью бросится наверх, где был телефон. Вызовет скорую, решив, что начались роды. Приехавший фельдшер, окинув роженицу беглым взглядом, подумает, что тревога ложная – живот еще даже не опустился, но поможет ей дойти до машины.

А в скорой Аленке второй раз станет худо, все внутренности скрутит в узел, ей, да и старой акушерке тоже покажется, что она умирает. Скорая с воем помчится по улицам к ближайшему роддому. На глазах фельдшера живот с бульканьем опустится, по ногам потекут воды. Пожилая женщина будет ругать себя за то, что не подготовилась к приему ребенка и начнет суетливо наставлять медсестру. Но это было только начало Аленкиных мук. Вскоре пошли схватки, сначала с большими перерывами и в один из них ее переведут из машины в палату к другим роженицам. А после звонка матери, которой о случившемся Борис Александрович сообщил после отправки, переведут в отдельную палату.

Только Аленке было уже все равно – схватки участились, подъехавшая на такси мать, держала ее за руку, напоминая, как дышать, но девушка ничего не слыша, сжимала ее запястье с такой силой, что синяки потом держались больше недели.
- Мам, мама, это Сашу ранили, - прохрипела она в короткий промежуток между схватками. А через минуту опять закричала от боли, которая разрывала ей поясницу и низ живота.
- Доктор, да сделайте же что-нибудь, - громко позвала Лидия, видя, как надуваются вены на лбу дочери.
- Не паникуйте, мамаша, все идет свои чередом, - сказал гинеколог после осмотра. - Часика через полтора будете бабушкой.

Правы оказались и доктор, и Аленка.
Санька в первый раз нарушил наставления Полкана. Они проводили зачистку в кишлаке в районе Меймена. Из-за опасности обстрела вертолеты не садились в долине - бойцы пришли тропой с гор, но сегодня их должны были забрать. Усыпленные долгим спокойствием моджахеды, не сразу среагируют на посадку, скорее даже на зависание над долиной, так думал Санька, прикрывая отход своей группы. Но тут из-за глинобитного забора выглянула любопытная голова ребенка лет шести. Он знал, что оставлять свидетелей нельзя, но, видя живые черные глазенки через прицел, выстрелить не смог. Сашка приложил палец к губам, показывая мальцу, чтобы тот молчал, и быстро побежал вслед за ушедшими. Он даже не понял, что его ранили, не услышал выстрела, только почувствовал сильный толчок в руку, которую вдруг обдало холодом. Он бежал еще какое-то время, кажется, даже окликнул Леху, ожидавшего его. Но потом все закружилось, в ушах засвистело, заставляя Саньку искать глазами источник странного шума.

Если бы Рыжий ушел дальше, они бы его не дождались, потому, что вертолет, зависший над долиной, уже подобрал основную группу. Леха, маленький крепыш, взвалил Саньку на плечо, подобрал его автомат и как-то смешно побежал к вертолету. Принявшие его на борт бойцы, засуетились – командир был без сознания. Лицо позеленело. Из руки, пробитой навылет в области двуглавой мышцы, ручьем вытекала кровь. Они наложили жгут, даже нашатыркой поводили перед носом, Санька не реагировал. Доставив его в госпиталь, парни сиротливо приткнулись рядом – это первое серьезное ранение в их группе.

В операционной, где ему после сшивания, влили чужую кровь, Саньку начало бить такой крупной дрожью, что бывалые и, в общем-то, не хилые ассистенты, еле удерживали парня на столе. Потом будут разбираться, почему произошло такое. Только Саньке в тот момент было хорошо. В своем сознании он укрылся в толстой бетонной трубе и полз к выходу из нее, зная, что там, куда он стремится тихо, тепло и солнечно. Но из другого конца трубы послышался детский голос, нет, не голос, кряхтение грудного ребенка. Как Санька расслышал его, он не знает, но обернувшись, увидел, что голова ребенка застряла среди спутанных проводов нескольких мин. Он развернулся, опираясь на руку, отчего она зажглась болью, и пополз к ребенку. Тот глядел на него зелеными, как весенняя трава глазками, и ждал помощи, уж слишком тоненькие у него были ручки, чтобы убрать провода. Санька развел их и малыш, спокойно задышав, перевернулся и, скатившись в лужу, засмеялся. Но грудь Саньки пронзил удар, от которого свет в другом конце трубы погас, он провалился в темноту.

А в это время в обыкновенном роддоме, радовались и гинеколог, и акушерки: ребенок, запутавшийся в пуповине, которая трижды обмотала его вокруг тоненькой шейки, появился на свет и закричал.
- Было бы нам на орехи, если бы задохнулся – это обкомовский малый.
- Хорошо, что родился, просто очень хорошо, потому, что других детей у нее может и не быть, - сказал гинеколог, знавший, что резус крови отрицательный.

16.
- Коньяк с Вас, Михаил Никифорович, за пограничника, - сказал врач, сидевшему на кровати мужчине, который, как простой смертный, успокаивающе поглаживал жену по плечу.
- Почему пограничника, - спросил тот, хотя понял, что родился мальчик.
- Потому, что сегодня день Пограничника, - ответил улыбающийся доктор, - на календарь давно глядели.
- Господи, посевная сейчас, я на небо гляжу, а не на календарь. Лидия, коньяк в машине, скажи Толику, пусть принесет и не только бутылку, - крикнул он уходившей вслед жене.
- Дочка как, - вроде бы, по мужски твердо спросил Михаил Никифорович, но голос дрогнул.
- Хорошая у Вас дочка, лишнего не капризничала, только все Сашу какого-то звала, - с улыбкой произнес врач, привыкший к разным высказыванием рожениц.
- Это она отца ребенка звала, он там сейчас, воюет – привычно соврал мужчина, который и сам начинал верить в то, что приедет Санька после войны.
Вернулась Лидия с водителем, который тащил огромный пакет. Михаил взял его и, поблагодарив доктора еще раз, вручил ему гостинцы:
- Выпьете за здоровье нашего внука.
- Да, что с ним станется: три шестьсот, пятьдесят два сантиметра ростом. Завтра утром принесут на кормление, сегодня мамочка пусть отдохнет.
- До свидания, - Лидия за руку потащила мужа домой, ей не терпелось скорее приготовить комнату для Аленки с малышом. Она сейчас знакомой женщине позвонит, та поможет ей влажную уборку сделать, вечером сам Миша кроватку соберет, еще все пеленки надо перестирать.
- Миш, а ведь ты – дед! – Засмеялась радостно женщина, - а я бабушка. Только чувствовала она себя молодой и полной сил, готовой перевернуть мир.
Продолжение следует

Ястребы и ласточки - ч.3

9.
Лидия готовила ужин к приходу мужа, Аленка возвратилась с занятий бледная и легла отдохнуть. В тишине было слышно тиканье настенных часов, да шипение жарящегося на плите мяса. Женщина прикрыла дверь в комнату дочери и вовремя – зазвонил телефон.
- Але, - негромко проговорила она в трубку, - здравствуйте, Алла. Нет, она спит. А, что Вы хотели ей передать? Да, я знаю, я тоже надеялась в будущем назвать Виктора зятем, но дети сейчас не слушают родителей. Нет, Михаил Никифорович задерживается. Они сейчас каждый день совещаются о чем-то. А, что Витю уже вызывали в военкомат? Я поговорю с мужем, но у него нет связей там, как Вы понимаете дочь у нас невоеннообязанная, поэтому нужды не было. Вы уж лучше завтра мне позвоните, муж раздраженный приходит, я попытаюсь выяснить у него, сможет ли он чем-нибудь помочь Виктору. До свидания, - она положила трубку и несколько минут стояла, вот ведь как бывает, почти родственниками считались, а теперь все разрушилось.

Она прошла на кухню, выключила плиту и открыла форточку, а то опять дочь мутить будет от запаха мяса. Четыре месяца малышу, шевелится, а у Аленки даже животика незаметно. Конечно, сколько она в одиночку переживала, сейчас хоть, полегче будет, не надо от них свое состояние скрывать.
Мать уже начала готовить почву для общественности, Лидия усмехнулась, чтобы она сказала, узнав, что Виктор хочет всеми неправдами от армии уклониться. Господи, им бы фотографию «героя» раздобыть, а то мать подругам, что местным радио на скамейках у подъезда работают, такую романтичную историю рассказала, якобы влюбились Саша с Аленкой с первого взгляда без памяти друг в друга. А ему на войну уходить надо, вот, мол, Аленка и решила память о нем сохранить живую. Как только вернется, тут же свадьбу сыграют.

Мысли ее перекинулись на будущего внука, она сегодня в «Детский мир» заходила. Смотрела пеленки, распашонки. Все какое-то унылое, бледное. Надо будет попросить кого-нибудь из знакомых, кто в Прибалтику поедет, привезти оттуда детское приданое. Лидия видела у сына секретаря обкома на ребенке такие красивые вещички, что малыш, как игрушка выглядел. Может, кто и злорадствовать будет, только женщине очень хотелось маленького, она с Аленкой не наигралась, уж больно быстро дочка выросла. Вот и сейчас муж на работе, Аленка спит, а ей бы понянчиться с малышом. На работу она перестала ходить, как только до выслуги доработала, а дом и дети ей не в тягость. Она чуть было не задремала в кресле, в котором муж после обеда отдыхал, но еще до звонка в дверь услышала его шаги на лестничной клетке, вскинулась, поспешила открыть. От мужа пахло морозом и усталостью. Лидия приняла у него пальто и шапку, и пока он снимал сапоги, прошептала:
- Алла Григорьевна звонила, тебя спрашивала.
- А я ей, чем помогу, или она на мне сына женить хочет, - проворчал Михаил.
- Тише ты, Аленка спит, совсем нисколько не поправляется, а уж пора. Идем на кухню.
Пока муж мыл руки, Лидия привычно сновала от плиты к столу, раскладывая приборы и салфетки, как учила ее мать, хотя знала, что Миша с удовольствием бы поел мяса со сковороды, с молодости любит соскоблить зажаренки, как он их называл.

Михаил сев за стол, расслабился:
- Налей мне сто граммов, Лидок, устал я сиднем сидеть в кабинете, да и новости не больно хорошие из Афганистана. Хотя и говорят, что дружественная страна, да сегодня указание давали про «груз двести» особенно не распространяться. А как скрыть от людей, если матери по сыновьям голосить начнут на всю область. Вот тебе и други.

Он выпил, налитую женой рюмку, похлебал немного борща. Видя, что ест муж без аппетита, Лидия налила ему еще рюмочку:
- Выпей, да закуси, как следует.
- По какому поводу праздник? – Аленка с припухшим ото сна лицом вошла в кухню, - мам, мне картошки и капусты квашеной, мясо не клади, хорошо?
- Хорошо, хорошо, садись давай, чтобы дважды не разогревать.
- Мать жениха твоего бывшего звонила, Господи, не запутаться бы теперь в них.
- Мам, ну у меня их и было только двое, чего уж там путаться. Ну, простите вы меня, глупую, - голос девушки зазвенел от слез, которые теперь были так близки на подходе.
- Мать, уж переговорено об этом, - заступился отец, видя, как задрожали губы у дочери, - так чего хочет Алла Григорьевна, - сменил он тему.
- Она, Миша, хочет, чтобы ты Виктору помог армии избежать.
- Как это армии избежать? – Михаил, попавший на войну в сорок третьем, успел послужить Родине, аж, до Венгрии дошел и медаль имеет «За взятие Будапешта». - А кто же нас защищать будет?
- Я ей ничего не обещала, Миша, - открестилась от просьбы Лидия, она знала, как он не любит использовать служебное положение, но ночью, когда муж будет ворочаться без сна, она все-таки скажет ему:
- Миша, найди кого знакомых, а то она со зла на Аленку всех собак навешает.
- Я подумаю, - хрипло буркнул тот, но тут же затих, из ванны донесся шум – Аленку снова рвало. – Ты бы сходила с ней в больницу, уж вторая половина беременности, а ее все тошнит.
- Завтра же и свожу, а то праздники начнутся и врачей не сыщешь.

10.
Эйфория по поводу почти бескровного взятия дворца Амина вскоре прошла. Из их группы в двадцать четыре человека при штурме погибло четверо. Санька перебирал в памяти лица тех, кого отправили в Союз грузом «двести». Представить, что этих молодых парней больше никогда не будет на свете, было невозможно. И, хотя, он почти не знал их настоящих фамилий и имен, ощущал боль в сердце. Если кому-то суждено погибнуть из них двоих, уж лучше пусть он, чем Игорь.

Даже салаги из мотострелкового полка понимали, что руководство ошиблось в своих планах. Понятие «Интернационального долга» было у них, афганцы же приняли их как иностранцев с оружием в руках и отчаянно сопротивлялись их вторжению. Если на первых порах моджахеды воевали с ними оружием, отобранным у действующей армии, или выходили с ружьями времен
Первой Мировой войны - Санька с другом видели эти марки в какой-то книге по истории, интересовавшийся старинным оружием Игорь, запомнил их: «Лэнсфильд» и «Мартини – Генри», то вскоре современное оружие потечет в эту страну рекой. А сами афганцы пройдут выучку в Пакистане и Иране.

Спецназ окажется не готовым вести бои в пустынно – гористой местности, которая была известна местным жителям, но враждебна к нему. Задача по многократному перемалыванию живой силы противника была невозможна без БМП, а их у спецназа не было. Полкан присоединит свою группу к мотострелковому батальону, а потом и вовсе экспроприирует у них две машины, и пока наверху будут разрабатывать планы по освобождению Афганистана, его группу, приквартированную в Кабуле, будут бросать, как пожарную команду то на одну, то на другую операцию.

Старый вояка достал откуда-то книгу «Англо – Афганская война», и, сказав, читайте – ничего за сто лет не изменилось, нашел для них переводчика, который учил их, если не разговаривать, то понимать дари – язык, на котором общается большинство жителей Афганистана.
Тактика борьбы, выбранная в верхах, сгодилась бы против войск НАТО в Европе или против Китая на сопках Маньчжурии, здесь же они черпали воду решетом. Силами спецназа охранялся топливопровод, горы, на которых могли бы приземляться наши вертолеты, уже хорошо пристреляны моджахедами – время упущено.

Разведка оппозиции знала маршруты, которыми пройдут колонны и встречала их на пути. Сколько солдат полегло из-за незнания психологии свободолюбивых афганцев, считать будут позднее. А пока метались в поисках успешной тактики, в Союзе набирали новое пушечное мясо. Им везло, все шестеро даже ранены не были. Бойцы доверяли Полкану больше, чем самим себе, но он вдруг поставил командиром Саньку. Руст затаил обиду на обоих, но Санька в первой же самостоятельной операции по сопровождению колонны бронетранспортеров заставил поверить в себя. Случилось это возле кишлака Каджаки – Суфла, колонна попала под прицельный огонь, а местность вокруг оказалась заминированной. Санька отдал приказ командирам БМП взбираться на господствующие высоты.

Наклон был критическим, машины могли перевернуться. Но с другой стороны, можно не опасаться мин: зная, что взобраться на такие кручи невозможно, моджахеды не посчитали нужным минировать дорогу. И просчитались. Точный расчет командира был тем удивительнее, что в начале боя он получил первое ранение в голову. Нелепое – о крышку люка, к которой его подкинуло взрывом под гусеницей «бээмпэшки». Очнулся он уже на носилках, встал, вытер кровь, заливавшую глаза, приложил тампон и пошел к соседней машине. Фельдшер было попытался удержать его, но через пару минут Санькин голос опять звучал в эфире. Он требовал ускорить выход на господствующие высоты. Четверо суток шли бои под Каджаки – Суфла. Противнику не удалось не то, что разгромить колонну, но даже нанести сколько-нибудь ощутимый урон. И самое главное, погибших не было совсем.
Про то, что в Союзе наступил Новый год, они с Игорем вспомнят, когда тому в начале феврале придет письмо из дома.

11.
Марина приехала на зимние каникулы домой, понимая, что родители сходят с ума от беспокойства за Игоря. Где он? Что с ним? Слухи, самые страшные, распространялись молниеносно. То из одного, то из другого района приходили печальные подробности похорон совсем молодых мальчишек. Убивал запрет на вскрытие цинковых гробов, матерям казалось, что, если не разрешают увидеть в последний раз родное лицо, то какую же муку выдержал их ребенок перед смертью. Иногда думалось, что там вообще не их сын, ну, не может он такой юный и полный жизни умереть.

Марина была благодарна Татьяне, подруге Игоря, за то, что она не оставляет ее родителей. Они рассматривали старенькие фото, из новых, где бы Игорь сфотографировался недавно, нашли одну. На ней они с другом были в гражданской одежде, видимо, в увольнении ели мороженое. И до того беспечно улыбались, как будто не было у них впереди никаких испытаний, а, может быть, они о них не догадывались. В этот самый момент, когда с круглого стола зала, засыпанного фотографиями, девушки выхватывали то один, то другой снимок, вспоминая, связанные с ним истории, в дверь позвонили. Марина побежала открывать, на пороге стояла Аленка.

Летом Марина уехала в другой город, не попрощавшись с ней, она тогда сердилась на брата, который увез ее к бабушке в деревню, тогда как Аленка могла запросто влюбить в себя его друга. Но сейчас об этом забылось. Она помогла подружке раздеться, подула на пушистую шапку из чернобурки прежде, чем положить ее на полку, разгладила воротник пальто – какой красивый, Аленка засмущалась, чувствуя себя виноватой из-за того, что у Марины нет такого.

- Ой, ты поправилась! – Воскликнула девушка, мать, подошедшая к двери, осуждающе взглянула на нее.
- Я теперь буду толстеть, как на дрожжах, - проговорила Аленка, поправляя свободный свитерок.
Но Марина, не понявшая взгляда матери, озабоченно переспросила:
- Что с тобой?
- Глупая, дай я тебе обниму, - с этими словами она прижалась к подружке и та почувствовала плотный холмик ее живота.
- Кажется, я начинаю понимать, в чем дело, - она отстранила Аленку от себя, разглядывая ее внимательно, - замуж вышла?
- Давай об этом потом, как вы поживаете? – Обратилась она к матери подруги, есть ли новости от Игоря?
- Нет, доченька, - улыбка сошла с лица женщины, - никакой весточки от него, всеми ночами Бога молю, чтобы уберег его, - слезы готовые пролиться, еще дрожали в глазах.
- Мама, прекрати оплакивать его заранее, все хорошо с нашим Игорем, с ним все будет хорошо, правда, Таня, - обратилась она к вышедшей из зала девушке.
- Правда, - ответила та, - но тоже заплакала.
- Ой, я совсем забыла, - отвлекла их Аленка, готовая сам удариться в слезы, - я же торт принесла, - она достала из целлофанового пакета коробку, - кажется, не помяла.
- А и, правда, давайте чай пить, - сказала тетя Надя, - дочь поставь чайник, а я отца подниму. Таня вышла на кухню с Мариной.

Аленке хватило одной минуты разглядеть на столе среди нескольких десятков снимков фотографию Саши. Зная, что это нехорошо, она все-таки спрятала ее под свитер и весь вечер проверяла, не выскользнула ли та из-за пояса юбки.
Вернувшись, Марина сгребла в коробку из под туфель все фотографии и расстелила скатерть:
- Заходи к ним почаще, Ален, они совсем есть перестали. Словно доказательство ее слов из спальни, застегивая на ходу рубашку, вышел отец. Аленка бы не узнала его, встреться с ним на улице, до того тот исхудал.
- Здравствуйте, дядя Коля.
- Здравствуй, Аленка. Ты, молодец, не побоялась чужих языков, зато у парня продолжение будет. Татьяна опустила глаза, ведь им не расскажешь, что она Игоря упрашивала, только он наотрез отказался.
Аленка впервые услышала искренние слова одобрения от постороннего человека и, обняв его за шею, захлюпала носом.
- Всемирный потоп, - заключила Марина, ставя чайник на стол. – Ой, киевский, мой любимый, - восхитилась она, сняв крышку и облизывая палец.
И вновь разговор закрутился вокруг войны в Афганистане, негромкий, все пытались понять, зачем там наши войска, кому они помогают и кто там убивает их детей и любимых.

12.
Аленка ушла в девятом часу вечера, она отказалась от того, чтобы ее проводили, но когда спускалась по лестнице, навстречу ей шел мужчина, наверное, старше в два раза, но очень похожий на Сашу. Нет, глаза его были другого цвета и ростом был ниже, но похожий чем-то.
Глядел он также, словно фотографировал, хотя задержался на ней взглядом несколько секунд. Она спустилась на один пролет и оглянулась, он шел к Кузнецовым.

Постояв, Аленка побрела домой. Вдруг вспомнив, расстегнула пальто, подняла свитер и, найдя фотографию, остановилась под фонарем. Он улыбался ей, девушка прикоснулась губами к лицу, которое врезалось в ее память. Господи! Она комсомолка, но обязательно будет верить в Бога, если он оставит Саньку в живых. Это несправедливо, если он даже не узнает, что у него будет ребенок. Ей не надо алиментов, она вырастит, они вырастят: все, начиная от бабушки и кончая, ворчливым папкой ждут появления малыша. Мама вяжет носочки и шапочки, отец заказал детскую коляску и одежду в разные концы страны, куда едут его знакомые. Ей ничего от него не нужно, только немножко любви. Аленка знает, что за ее спиной перешептываются, но никто ни разу не сказал вслух о том, какая она глупая. А бабушкины подруги обязательно остановят и расспросят о самочувствии.

Софочка молодец, она не умеет ни шить, ни вязать, но с ней интересно, как с подружкой. Она выпытывала у Аленки, хороший ли Санька любовник, а девушка, краснея, ответила правду: «Не знаю, я была с ним только один раз, а других у нее не было».
- Потому –то и залетела, что, глупая, - Софочка сочувственно гладила ее плечи и руки, когда Аленку в очередной раз стошнило. Они ходили с мамой к врачу, тот велел ей быть осторожной, потому что, резус крови отрицательный и, если Аленка не доносит этого младенца, то рождение второго может и не состояться. Опасность патологий у ребенка возрастает. Поэтому она, несмотря на то, что поправилась совсем немного, ходит медленно и нисколько не злится из-за тошноты.
«Больше положительных эмоций», - это указание в семье выполняют все, кроме Саши, хоть бы узнать, что он жив и здоров и… и чуть-чуть любит ее.

После ухода Аленки в квартире Кузнецовых воцарилась тишина, которую, кашлянув, прервала мать:
- Что же ты, Марина, так неуклюже с подругой-то?
- Я, что-то не поняла Витька, что в армию ушел? – Спросила девушка, слизывая крем с оставшегося кусочка торта.
- Да, не от Виктора она ребенка ждет, а от какого-то другого парня, который в Афганистан уехал воевать.
- И давно Аленка беременна, - Марина внимательно глядела на мать, начиная догадываться о чем-то, но в дверь вновь позвонили, и она побежала открывать.
- Вам кого, - не очень любезно спросила она у незнакомого мужчины.
- Кузнецовы здесь живут?
Мать, хватаясь за стены, побежала к выходу и отец, изменившись в лице, вскочил, уронив стул:
- Это от Игоря, что с ним?
- Все в порядке, - раздался по-военному четкий голос, - я с весточкой от него.
Но матери стало плохо, она никак не могла вздохнуть. Ее усадили, Марина накапала корвалолу, видя, что и отец бледный, дала выпить и ему.
- Полканов Павел Егорович, - представился мужчина. - Меня тут в Союз командировали, я решил к вам заехать, сказать, что с вашим сыном все в порядке. У меня час времени, вы письмо ему соорудите.
- Сейчас, сейчас – воскликнули обе девушки, - вы садитесь. Чаю попейте, у нас и торт есть.
- Может, чего покрепче? – спросил отец.
- Спасибо, крепкого я уже выпил, а от чаю не откажусь.
Девушки, слушая тихое повествование о том, что жизнь у Игоря, похожа на курорт, писали ему письма. Они не знали, что Полкан умеет владеть собой и его интеллигентная внешность, такой же камуфляж, как гражданская одежда.
Продолжение следует

Ястребы и ласточки - ч.2

5.
А потом их перебросили в другой лагерь. И снова далеко не пионерский. Здесь не надо было, ломая ногти, лезть в горы, но назвать минирование легким делом язык не поворачивался. Ежедневные занятия в учебном классе землянки после двух месяцев в горах, требовали выхода накопившейся энергии. И парни по собственной инициативе устраивали по вечерам тренировки по рукопашному бою. А ночью видели переплетение проводов, ведущих к взрывателю, и не один просыпался в холодном поту оттого, что взлетал во сне, отсоединив не тот, который нужно. Практика на полигоне впечатлила надолго.
В последние дни пришло новое вооружение – гранатомет «Муха», игрушка, которая пришлась по душе всем. Освоили быстро и сами удивлялись потом, как без нее раньше обходились.

Четырнадцатого декабря их подняли по тревоге, на "уазике" доставили к Амударье, по которой строилась понтонная переправа. При внешнем спокойствии все были напряжены до предела и только Леха подшучивал:
- Не волнуйтесь, братки, я еще не нашел замену устрицам. Но обязательно изобрету.
- Ты случаем местные горы с Куршавелем не перепутал, - поддел его Санька.
- А, что это такое и с чем его едят, - заинтересовался Леха.
- Курорт это во Франции, - пояснил Игорь, они вместе с другом читали в «Огоньке» про горнолыжный курорт, - только там, на лыжах ходят, а ты все на заднице норовишь скатиться.

Они пытались отвлечься, ожидая, когда же их пересадят в бронемашины. Но суета, начавшаяся вдруг возле черной «Волги», дошла до них:
- Отбой, - капитан подошел к водителю и велел ему отвезти бойцов на вертолетную площадку. Их снова перебросили, но в этот раз вертолет взлетал и опускался несколько раз. В итоге на базе оказалось двадцать четыре человека, и не было ни одного, который бы выглядел испуганным салагой. Мероприятие готовилось серьезное, но насколько, парни узнали только спустя две недели, хотя, каждый теперь знал поставленную перед группой задачу. Шестерке Полкана предстояло взорвать центральный коллектор связи в городе по ту сторону Амударьи - в Кабуле.

- Телеграф, телефон, почта, как по Ленину, - пошутил Санька, хотя дело было совсем нешуточное. Он понимал, что именно они импортируют в чужую страну революцию, а нужна она афганцам или нет, думать не ему. Взрыв, устроенный ими, как выстрел Авроры, должен был послужить сигналом к началу штурма дворца. Их переправили в Кабул с мусульманским полком и также экипировали.
По полученным разведданным коллектор располагался на одной из центральных площадей Кабула, под землей. Рядом с зданием телеграфа и Госбанка, которые охранялись усиленными нарядами милиции. На этой же площади находился кинотеатр и ресторан – место многолюдное. Совершить подрыв, оставаясь незамеченными было крайне сложно. Да, что там, разведку провести и то было трудно. Приподнять крышку чугунного люка, весившего сто двадцать килограммов, чтобы заглянуть, что в нем, когда по площади регулярно снует парный патруль афганской милиции, можно было, только расстреляв этот самый патруль.

Но они нашли выход: точно такой же «сименовский» коллектор на окраине Кабула никем не охранялся и они изучили его. Комната пять на пять, высотой в три с половиной метра, сверху бетонное перекрытие в метр толщиной. Чтобы снять крышку с люка, нужны были специальные клещи. Молчаливый Олег сумел выковать их, вот они русские умельцы, попробовали - получилось здорово.

Санька с Полканом занялись расчетом мощности заряда, рассчитав ее по базальту, добавили на немецкое качество, и получилось почти три пуда тротила. Они достанут армейскую взрывчатку. Взрывать, которую решили неконтактным сосредоточенным зарядом, для верности установили два взрывателя. Олег колдовал над ними, проверяя в банке с водой, срабатывают. Операцию решили проводить из здания, где жили дипработники, от него до площади пять минут езды. Игорь, просчитывавший действия каждого по секундам, предложил включить в работу водителя, который хорошо знал фарси.

Двадцать седьмого декабря в семь вечера они выехали на «уазике», следом за ними шла «Волга» и еще один «уазик» с группой прикрытия. Прикрытие заняло позицию у ресторана, а группа Полкана у колодца. По условному знаку, дверь машины второго «уазика» громко хлопнула, что означало: парный афганский патруль находится на посту и в обход не собирается. Водитель подошел к часовому у телеграфа, чтобы отвлечь его внимание, Руст, подняв капот, делал вид, что устраняет неисправность, Рыжий и Игорь отработанными движениями сняли щипцами крышку люка, Полкан и Санька опустили в колодец рюкзак со взрывчаткой, отправив вслед дымовую гранату. Она неожиданно засверкала новогодним фейерверком. К счастью никто не заметил, Леха с Игорем быстро опустили крышку люка.

Окликнув водителя, который увлеченно болтал с часовым, сели в машину. Руководство не ожидало такого быстрого возвращения и несколько раз переспрашивало, все ли верно сделано. Часы показывали девятнадцать пятнадцать – время, установленное на взрывателе.
Полкан тер подбородок пятерней, Санька, сжав зубы так, что желваки ходили, глядел на Игоря, а тот думал, где они могли ошибиться и тут раздался взрыв. Первый в долгом ряду.
В Москве в программе «Время» в этот день передадут о введении ограниченного контингента войск в Афганистан. Только Михаилу Никифоровичу Гордееву было не до этих известий. Жена ему преподнесла такую новость, что он не видел и не слышал ничего.
6.
«Ах, Аленка, куколка! Чего же ты натворила? Ведь, всю жизнь себе испортила! И было бы из-за кого. Ладно бы красавец, каких свет не видывал, а то без роду, без племени», - глядя в светящееся огнями иллюминации окно, думал Михаил Никифорович, немного спустя, после того, как улеглась первая волна негодования на жену и дочь. А он уж начал думать, не заболели ли они обе разом: Новый год на носу, а они подарков не заказывают.

Вот подарок, так подарок преподнесла любимая доченька. Как людям теперь в глаза глядеть? Ведь он надышаться на нее не мог, одна она у них, припозднились они с Лидией с детьми. Старой крестьянской закалки, рожденный в двадцать четвертом году, он остался без родителей – сослали их в Казахстан. Да по дороге болезнь всех скосила. Он один и выжил, мать его грудного от сердца оторвала, оставила родне, чем и спасла. Воспитывала тетка по отцу, у которой своих мал-мала меньше. Что уж говорить про одежку, когда сыт не всегда был. Нет, она не злая и не скупая была, чем богаты, как говорится. Только ему без, кола и двора не с руки было жениться.

А потом Советская власть выучила, сначала на рабфаке, а потом агрономному делу. Он помнит, как отделился от тетки: братья двоюродные женились оба разом и пока пристрои делали, спали все на кроватях отделенных занавесками. Сколько ночей он слушал, как сопят они со своими женами в метре от него. Тогда он у бывшего председателя колхоза разрешение взял, спать прямо в правлении на скрипучем дермантиновом диване.

Потому и на работу раньше всех приходил, и уходил позже всех. Не было счастья, да, как говорится помогло. Заметили его в области, сначала в соседний колхоз, который после войны из ямы выбраться не мог, отправили председательствовать. Вот тогда он первый раз свое жилье получил – заброшенный дом, наверное, выслали хозяев когда-то из него. Он, суеверный, прощения у домового попросил, за то, что вошел хозяином. Молодой, силы были, день-деньской на работе, а он вечерами летними потихоньку домишко в порядок привел, только, кроме стола и табуреток, да деревянного топчана в нем ничего и не было. Одежду, какая была, на гвоздь в стене вешал. Это сейчас у председателей колхозов дома лучше и богаче всех в деревне. Видимо за это и народ его полюбил, ведь слушались и рвали жилы и в посевную, и на прополке, а уж про уборочную и говорить не приходится. Трудное время было, но почему-то счастливое. Оказаться бы опять в нем, променял бы он свое место в обкомовском кресле, где, сколько не гоняйся по области, не снимай с бедовых голов стружку, все равно сплошные приписки, чтобы в центр отрапортовать об успехах. Может, стар он стал, но захотелось ему вдруг на покой. Или опять в деревню с Лидией.

Ему уж тридцать три исполнилось, когда она учительствовать в его колхоз приехала. Могла бы и в городе устроиться, как никак дочь, хотя и преставившегося, но героя войны – генерала Авдеева. Мать ее до сих пор себя генеральшей чувствует, а ведь к восьмидесяти ей. Только Лидушка романтики захотела тогда на его счастье. И бедноты не испугалась. Правда, стараниями Софьи Андреевны дом быстро оброс вещами. Но, слава Богу, не жила она с ними, уж больно въедливая бабенка. Нет, конечно же не бабенка, таких сроду с простолюдинками не спутаешь. Уж стара, да шея до сих пор ровно голову держит, и росточка небольшого, а как будто выше всех. Вот завтра он с ней поговорит, как это они две гусыни одного лебеденка не углядели.

Ах, Аленка, Аленка! Если бы раньше сказала матери, может, они, что и придумали по своему бабьему делу, а теперь, что? Четыре месяца уже ребятенку, шевелится, байстрюком расти будет. Попробует он завтра выведать, куда этот гусь делся. Да, ведь на смех его поднимут, дочь даже фамилии его не знает, только имя - Александр. Нет, таких Александрами не кличут, Санька он и не больше. Хорошо, хоть фамилию друга знают – Кузнецов.
Михаил Никифорович отошел от окна, из которого тянуло холодом. Зима, а снегу кот наплакал, померзнут озимые. Прошел на цыпочках к комнате дочери, приоткрыл дверь. Свет из коридора осветил бледное исхудавшее лицо Аленки. «Вот два старых глупца, - подумал он про себя и жену, - ведь еще в октябре, когда отдыхали в Сочи мутило ее от шашлыков и рвало, только они тогда решили, что отравилась она чем-то».

7.
Софья Андреевна узнала о беременности внучки только после разговора дочери с зятем. Было ли это для нее ударом, неизвестно. Но бессонницу, на которую ее редкие уже подруги жаловались при встречах, она использовала с толком. Чтобы не выглядеть завтра перед зятем ощипанной курицей, она продумала весь разговор до мелочей. Ах, как ко времени эта война с Афганистаном. Ее Владимир Петрович, опять бы сказал: « Софи, ты не потопляема». Конечно, не такой судьбы она желала своей непревзойденной красавице – внучке. Только Софья Андреевна, несмотря на то, что была из бывших, а, может быть, именно благодаря этому, когда- то в молодости имела бурный роман. Жаль, что внучке об этом рано еще рассказывать. Только давно, это для других, конечно, она - то помнит, как сейчас, ухаживал за ней Владимир, тогда командир конного отряда, совсем не по - дворянски. Некогда ему было, революцию делал. И сбегала Соня из дома, когда папенька земский врач, засыпал, его тогда и день, и ночь вызывали к больным, да раненым. Прислуга помалкивала, она же барышня, они ей не указ. Грешна она перед родителями, сеновал у них теплый был, сена запасали много, куда же земский врач без лошадей. И ведь ее Володенька огни и воды прошел, а потом только посватался. Нравилась ему ее смелость и отчаянность, она все умела с головы на ноги перевернуть и остаться правой. Он ей признавался, что никогда бы без нее генералом не стал. Жалко после войны раны его в могилу свели. Но она до сих пор с ним советовалась. И получалось.

Он и раньше все больше ее размышления слушал, да головой кивал. Это чего Лидия удумала, отправить внучку к сестре Михаила в деревне, чтобы она там выносила младенца, да родила. Они здесь от жиру беситься будут, а девчонка на сносях в деревне будет щи пустые хлебать. Она понимала, что зря себя накручивает, никто и в деревне пустых щей не ест. Но к утру она была готова постоять за себя и за внучку. Лидия Владимировна ждала мать раньше, желая с ее помощью выработать одну линию поведения, но та приехала, когда она уже накормила мужа ужином, Аленка поела до его прихода и сидела в своей комнате, листая конспекты, но мыслями витая, если не в облаках, то по крайней мере где-то рядом с Сашей. Ей, казалось, что он не такой суровый и равнодушный, каким был с ней, после …, после того. Она желала, чтобы он признался ей в любви и сказал, что обязательно приедет к ней и поможет растить сына. Правда, она не знала, кто у нее будет, но ей хотелось сына, похожего на отца, с такими же глазами зелеными, словно крыжовник, она сейчас с удовольствием бы поела крыжовника, кислого – прекислого, и с ресницами, густыми, как у девчонки.

Мать гремела на кухне посудой, когда раздался звонок в дверь, Аленка метнулась к выходу и открыла:
- Софочка, как я рада тебя видеть. Еще когда Аленке было два годика, бабушка сказала ей:
- Какая я тебе бабушка! Я - Софочка, так меня твой дед звал. С тех пор минуло добрых семнадцать лет, но Аленка звала бабушку Софочкой, как ее оставшиеся в живых подружки.
- Я тебя тоже. Хотя и сердита на тебя, совсем ко мне ездить перестала.
- Софочка, прости, мне некогда.
- Доброго здравия Вам, Софья Андреевна, - Михаил вышел из кухни и помог снять каракулевую шубу с худеньких плеч тещи.
- Да, не больно-то добрый, в такой холод тащиться, нельзя что ли было машину за мной прислать? – теща пошла в наступление.
- Здравствуй, мама, - Лидия ткнулась ей губами в щеку, - чай будешь?
- Буду, ведите меня на кухню, да рассказывайте, что случилось, почему так срочно вызвали?
- А то Вы, Софья Андреевна, не в курсе, что внучка Ваша меньше, чем через полгода, Вас прабабкой сделает, - уколол пробным выпадом Михаил Никифорович, - да и байстрюк будет явно не из дворянского сословия.
- Это с каких это пор дети героев войны у нас байстрюками считаются? – парировала укол теща
.Михаил думал, каким боком она сюда покойного тестя приплела, да та не дала ему опомниться:
- А разве не геройство за Родину воевать, или ты, Миша, не знаешь, что наши войска в Афганистан вошли? Недосуг было твоему будущему зятю за женскую юбку прятаться, вот вернется и распишутся.

До Лидии и Михаила стало доходить, а ведь и впрямь, можно всем окружающим эту версию выдать, чтобы не перемывали они косточки ни им, ни дочери. А потом, можно будет сказать, что, мол, погиб геройски. Пусть, попробуют, проверят. Михаил Никифорович сегодня попытался по обкомовской связи выйти на начальника училища. Его соединили, только тот сказал, что никогда такие здесь не учились. Он тогда себя глупцом почувствовал. Ну, ладно бы Санек обманщиком был, а ведь Игоря – то Кузнецова Михаил сам видел в военной форме.Может, теща и права. Во всяком случае, не придется Аленку у родственников прятать, от души отлегло:
- Ну, ладно, мама, давайте по коньячку за внука героя, а то пересохло что-то от Ваших нападок в горле
- Софочка, я люблю тебя.
- Я тоже, - Софья Андреевна со своим маленьким ростом опять оказалась на коне.

8.
Виктору показалось странным, что Аленка сторонится его. С лета они практически не встречались, пару раз ходили в кино и то на дневные сеансы. В сентябре он отдыхал с матерью на юге. Там познакомился с отчаянной девчонкой Любашей. Она, который год приезжала сюда одна, без всяких путевок. Снимала квартиру и гуляла в свое удовольствие. Он был у нее в этой съемной комнате – теснота ужасная и душ во дворе. Но зато вход отдельный и хозяйка не спрашивает, кто это с тобой пришел. Аленка по сравнению с ней пресной ему показалась по возвращению. Только они не успели толком пообщаться, как через пару дней она с родителями укатила на юг.

Весь ноябрь отказывалась от встреч с ним, из-за учебы. Сегодня он решил выяснить все до конца. До Нового года три дня осталось, а он до сих пор не знает, где и с кем встречать будет. У Славки Любимова предки дачу оставляют в его распоряжение, хорошо бы туда попасть. И Аленке со святостью своей пора расстаться, все равно не в марте, так в июне поженятся. Он подошел к ней после второй пары, третьей не будет – преподаватель болен, вот вранье–то, все студенты знали, что Борис Иванович загулял.

И Аленка согласилась сходить с ним в кафе-мороженое. Денег у Виктора не было, но она сама не из бедных, так, что он, прослонявшись без дела целую пару, дождался ее. Выйдя из института, Витька первый раз после лета разглядел лицо девушки на свету, оно показалось ему незнакомым, что-то новое появилось в нем.

- Тебе какое брать, - спросил он, когда сняв пальто, Аленка подошла к столу, сам он повесил куртку на спинку стула, - твое любимое с медом и орехами?
- Нет, мне с лимонным соком, - Аленке сейчас не хотелось ничего слишком сладкого, ей вообще не хотелось встречаться с ним, но надо было поставить точку. Кафе не самое подходящее место, но приглашать его домой или выяснять отношения в холле института было еще хуже.
- У тебя денег не будет, я на мели, - предупредил Виктор, вставая с места.
Аленка отдала ему десять рублей. Вскоре он поставил перед ней розетку с мороженым:
- Ешь свою кислятину, а я погляжу, как ты будешь морщиться, - плоско пошутил он.
Но Аленка, выбирая ложечкой лимонные струйки с поверхности мороженого, ощутила, наконец, желанный вкус:- Витя, я должна тебе сказать что-то очень важное, - начала девушка и замолчала, не зная, как продолжить и утешить человека, с которым встречалась так долго, не понимая, что не любит его.
- Если это важное – дата свадьбы, то я могу предположить, что ты назначишь ее на июль, - она давно мечтала о свадьбе, но мать Виктора не хотела становиться бабушкой слишком рано и отодвигала ее на окончание учебы.
- Нет, Витя, свадьбы у нас не будет. Я бы хотела остаться с тобой друзьями, но ты, наверное, не захочешь. Витя, - мягко произнесла Аленка, - я люблю другого человека.
- И кто же это, - опешил он, - неужели тот фраер в военной форме, вот не знал, что тебе нравятся неотесанные мужики.
- Его зовут Александром и он не неотесанный мужик, - зачем-то бросилась на защиту девушка, хотя не хотела говорить Виктору о нем.
- Значит, успел он наследить здесь, - проговорил молодой человек, втягивая теплый воздух помещения, так как взял в рот большой кусок мороженого.
- Что значит наследить?
- Пришел, увидел, наследил, - так Александры делают и твой не первый.
- Витя, я бы не хотела ссориться с тобой, - Аленка хотела сочувствующе погладить его по руке, но он, выдернув ладонь, бросил зло: «Да, иди ты», - схватил куртку и вышел из кафе.

Вечером, когда вернувшаяся с работы мать позвала его к столу, он буркнул, что не хочет есть. Алла Григорьевна, не расслышавшая из кухни ответа, заглянула в скромную спальню двухкомнатной квартиры:- ВиктОр, - произнесла она с ударением на последний слог, - хватит капризничать, но узнав причину, разволновалась не на шутку. Сорокадвухлетняя женщина мечтала доучить, наконец, сына и женить его на обеспеченной девушке, чтобы наверстать упущенное без мужской ласки, время. Муж ее – инженер, уехал однажды в командировку за комплектующими для производства, да и не вернулся. Сам укомплектовался в другую семью. Алла и в местком автозавода обращалась и в профком, только себе навредила. Там в другом городе, мужа понизили в должности за аморальное поведение, и алименты на целых двадцать рублей женщина стала получать меньше, но мужа не вернула. В бухгалтерии она доросла до главного, но на взрослого парня приходилось экономить и отказывать себе во многом. Вот на отдых в следующем году на юге она вряд ли сэкономит. Но еще больше Аллу Григорьевну страшил осенний призыв в армию, учеба закончится, и сына могут послать в Афганистан. Михаил Никифорович мог бы похлопотать за зятя, а теперь что же? Еще не зная, что она скажет, женщина набрала телефон Аленки.
Продолжение следует

Ястребы и ласточки - ч.1

Главы о войне написаны по материалам:
Сергея Юфирева - сайт "Военное обозрение";
Сергея Козлова - журнал "Братишка";
Алексея Чекишева "Информационный журнал Харьковского городского союза ветеранов Афганистана";
Комментариев на сайте " Однажды это случится";
Рожденный в СССР, поколение № 70 - Сайт "Чирчик",
Автор бродяга опубликовано 21/01/2004.
Спасибо всем им, донесшим свои мысли, чувства и переживания в скупой хронике Афганских событий.


1.
Он был детдомовским. Она это поняла сразу. И, хотя на вид, а был он высокий, крепкий, да еще выправка и форма военная делали его стройнее и заметнее на танцплощадке, сиротой он явно не казался, но какая-то резкость суждений и понятий наталкивали ее на эту мысль. Вообще-то думать о нем ей не полагалось. Аленка заканчивала институт, они с ее парнем-однокурсником собирались пожениться, чтобы не мыкаться в захолустье по распределению.

Но ведь сердцу не прикажешь. Его звали Сашей, так звучало мягче, хотя, он представился Александром. Он был другом Игоря, старшего брата Маринки, ее самой близкой подружки. Маринка с четвертого класса за ней каждое утро в школу заходила. Но по окончанию школы пути их разошлись: Маринка в мединститут поступила в другом городе, а она домашняя девочка, боявшаяся потеряться среди чужих людей, осталась здесь и поступила на художника. Честно говоря, художником она себя не считала, но преподавать уроки рисования в местной школе ей понравилось, и умения ее хватало, да и детей любила. Родители и ее, и Виктора уже готовились к свадьбе, как к чему-то предрешенному. Но этот молчаливый парень запал в душу.

И не ей одной. Маринка, приехавшая на каникулы, тоже глядела на загадочного Александра с блеском в серых, но улыбчивых глазах. Он и танцевать их приглашал по очереди, хотя Виктор отпускал Аленку неохотно, чувствовал соперника каким-то мужским чутьем. Лучше бы не приезжал он в гости к другу, думала Аленка ночью, не знала бы его, и сердцу было бы спокойно. А Саша и Игорь, получив распределение, догуливали последние деньки своего отпуска. У них уже и требования оформлены на туркменскую границу.
Аленка мечтала украдкой, вот, если бы он задержался у них в городе, они бы друг друга получше узнали, то возможно и отпустила бы ее мама от себя, поверив в надежность Александра. Ну, вообще - то он и не предлагал ей ничего, это она так просто замок на песке строила. Ей очень хотелось узнать, что он про нее думает и думает ли вообще.

К двадцати двум годам Санька прошел настоящую мужскую школу. Он глядел на этих молодых девушек и парней не то, чтобы свысока, но, как смотрят выпускники на первоклашек.
Парень видел их волнение, но оно, казалось ему таким детским, хотя был с ними почти ровесником. То, что переживали они сейчас, у него осталось далеко позади, как будто с тех пор прошло не семь лет, а целая жизнь.

Ему и другу его Сереге было по четырнадцать, Верочке на год меньше, когда они влюбились в нее. Никто бы не поверил, что оба они - одного поля ягоды, не боявшиеся чужих кулаков, робели при ней. И сирень ей из соседских палисадников рвали, и яблоки потаскивали, а больше чем за руку подержать не сподобились. Цвело что-то нежное в груди, но потом прихватило морозцем, он уехал поступать, а Серегу в армию забрали. Верочка клялась, что дождется, но через год вышла замуж. Нет, застрелиться Саньке не хотелось, к тому времени его научили жить без эмоций: жизнь стоит столько, сколько она стоит , а именно - ничего.
Его учили убивать: ни жалости, ни любви к кому-то бы ни было, просто убей до того, как убьют тебя, но не доставь противнику такой радости. Из сорока кандидатов зачет сдавали двое – трое, а из них отбирался один.
Но сейчас, глядя на Аленку, он вспомнил тепло и мягкую осторожность рук своей первой любви, хотя простить первого же в его жизни предательства не смог.

2.
Плестись по Туркмении на поезде было тошно. Только поезд замедлял ход, как превращался в душегубку. Вентиляция не работала, а за окном, несмотря на начало сентября, было плюс тридцать восемь. Они с Игорем выходили на перрон и, если в пределах видимости была колонка, мылись ржавой водой. Но колонки попадались редко, на гимнастерках появились белые круги от соли, хотя одевали они их не часто, все больше в майках валялись или сидели, чтобы не липнуть к стенкам перегородок. Санька молча глядел в окно, не видя суетливых местных крестьян, предлагавших дыни, арбузы и еще какие–то ягоды и фрукты. Он вспоминал ночь перед отъездом, отчего кровь приливала к паху.

Эта девчонка все-таки напросилась на приключения. Жених ее благополучно отправился отдыхать с матерью в Сочи, звал и Алену, но она сказала, что поедет со своими родителями в октябре. А на следующий день после его отъезда пригласила Игоря с сестрой и его к себе на дачу. Он думал, что такие дачи бывают только у писателей или космонавтов, оказывается, у местных царьков в каждой области есть отдельно построенный коммунизм, для себя любимых. Но об этом Санька узнает чуть позже. Утром к условленным семи часам ни Игорь, ни Марина не пришли. То ли друг постарался для него, то ли и впрямь мать его попросила к бабке в деревню съездить, забор поправить, да еще что-то по хозяйству сделать, тот согласился, а Саньку не взял, сказав:
- Иди, неудобно такой девчонке отказывать.
Так, что утром он один ждал Аленку на остановке. Она расстроилась, что подружка не пришла, бегала к телефону–автомату, звонила, выспрашивала. Только Марина отказалась, сославшись на поездку к бабушке.
- Может, не поедем, - сказал тогда Санька.
- А как же шашлыки, я ведь Михалыча попросила мясо замариновать, - жалобно проговорила девушка.
Видя, что ей очень хочется оказаться с ним за пределами города, он ответил:
- Ну, раз Михалыч старался, то надо ехать, - хотя не имел представления, кто такой этот Михалыч.

Им оказался отставной военный, который подрядился охранять обкомовские особняки. Дачный поселок был обнесен высоким забором, шлагбаум, как на переезде, закрывал проезд и проход в него. Всех владельцев дач и их отпрысков сторож знал хорошо. Не один год он сидел в уютной будке, наблюдая за грехопадением то одного, до другого члена августейших семей и при случае мог бы рассказать много интересных подробностей, но тогда бы ему пришлось распрощаться с хорошей прибавкой к пенсии, и работой, которая была лучше отдыха. Вот и сейчас он видел, как испуганно бегают глаза у Аленки, приехавшей на спецавтобусе, а парень-то нездешний. Михалыч вышел из будки, буравя Саньку взглядом, но того не то, что взглядом, кулаком не смутишь, потому бывший подполковник, сам протянул руку:
- Здорово, служивый. Из каких краев будешь?
Здравствуйте, - Санька, не моргнув глазом, ответил, - да местный я. Вот решили с Аленой отдохнуть от города, - пусть старый штабник пороется в своих архивах.
- Алена, позвонишь мне, когда шашлыки подавать или сами жарить будете?
- Мы сами, - ответил за нее Санька и возьмем их прямо сейчас, - ему не хотелось, чтобы эта жирная рожа лишний раз светилась перед его глазами и вынюхивала, чем они там занимаются.
Михалыч сходил в дом за будкой и принес эмалированный бидон с мясом.
- Спасибо, - поблагодарила его Аленка, - папа рассчитается с Вами.

Санька взял холодный бидон и пошел впереди девушки, хотя не знал, который из этих домов ее. Она догнала его и, молча, засеменила рядом. Зная, что сторож смотрит им в спины, он спросил, куда сворачивать?
- Сейчас налево, наш дом ближе к озеру, - почему-то виновато проговорила Алена.
«Вот он коммунизм, - подумал тогда лейтенант, - и воевать за него не надо: за дачей ухаживает садовник, шашлыки готовит бывший подполковник, а продукты в холодильнике, наверное, сами появляются». Она каким-то образом почувствовала его мысли, потому что стала сбивчиво объяснять, что ее папа почти не бывает здесь, а дачи положены всем обкомовским работникам. Санька, зайдя в дом, даже в зеркало взглянул, неужели у него мысли на лице написаны, но нет, оно, как всегда было бесстрастным.

А Аленка глядела на него, не скрывая своих чувств, восхищалась его умением разжечь дрова для шашлыка, успеть искупаться в пруду, вовремя перевернуть шампуры, чтобы мясо подрумянилось ровно, рассмотреть, не задерживая взгляда фигурку этой неумелой соблазнительницы – ну, этим она не восхищалась вслух.
А посмотреть было на что, наверное, Верочка бы тоже стала такой в двадцать: грудки подпрыгивали каждый раз, когда она, забыв что-то в доме, вскакивала и бежала, стараясь угодить ему, а ноги были тренированными, он спросил:
- Танцами занимаешься?
- Нет, я художественной гимнастикой занималась, но в четырнадцать лет проблемы с коленом начались, и папа запретил мне ходить на тренировки, а ты каким спортом увлекаешься?
- Да всеми понемножку, - уклончиво ответил Санька.
Они пили вино сухое, но девчонке хватило и его. Глаза ее при взгляде на Сашку отсвечивали перламутровой пленкой, он еще тогда подумал, наверное, это и есть поволока. И, хотя, он не собирался связывать себя с ней, но и в евнухи не записывался. Они ели, сидя на одеяле, которое Аленка принесла из дома, и то и дело касались плечами или бедрами друг друга. Она действовала на него возбуждающе, хотя, кажется, не понимала этого или умело играла с ним. Тогда он посчитал, что, скорее всего, второе. Санька жевал, запивая вином, отлично приготовленный шашлык. Но как бы ни были вкусны в меру острые кусочки мяса, наступает насыщение. Наверное, когда-нибудь он будет жалеть, что отказался от следующей порции.
Но отказываться от девчонки, предлагавшей себя на сладкое, не собирался.

Аленка пыталась вызвать Саньку на разговор, но он отвечал уклончиво, она разгадывала его ответы, как головоломку, пытаясь понять, почему он так отвечает: потому что считает ее глупой гусыней или она совсем не в его вкусе. Расстроившись, девушка позвала его искупаться, потому что не знала, что делать дальше, он не говорил ей комплиментов, не флиртовал, как другие, не пытался поразить ее воображение рассказами о своих победах над другими девочками. Алена решила искупаться, чтобы не так жарко было ехать обратно, но все пошло не так.
Расстроенная, она забыла взять полотенце, а, окунувшись в воду и проплыв немного, вышла, покрывшись крупными, как пшено пупырышками. Только Санька видел не гусиную кожу, а, торчавшие из-под ткани бюстгальтера, соски. Если девчонка хочет, что же, он не против, тем более, что неизвестно когда еще представится такая возможность.
3.
Игорь молчал, видя, что друг о чем-то задумался. Скажет, если совет нужен будет. А не скажет, значит, так надо. После училища, где на болтовню не было времени, они научились понимать друг друга без слов. Отпуск расслабил его, но и утомил трескотней парней и девчонок, с которыми рос. Столько порожнего гонят, что иной вечер, сидя рядом на дворовой скамейке, он уходил мыслями в свое, не забывая во время улыбнуться, чтобы не выглядеть бирюком. Они прошли с Санькой много такого, отчего взрослые, здоровые мужики плачут. И это только подготовка, какие же ягодки им предстоит собирать.

Танюшка, наверное, думает, что не любит он ее, она надеялась на то, что распишутся после окончания. Только они с Санькой решили не связывать ни себя, ни девушек обещаниями. Можно сколько угодно делать вид, что их готовят, как и всех военных, только кому врать? Себе. Хуже всего, что они до последнего мгновения остаются в неведенье. Где и когда их поднимут по тревоге? Конечно, каждый надеялся вернуться живым, вроде бы время-то не военное. А вдруг? Незамужняя поплачет, да и забудет, а вдова, да с ребенком, ей-то каково будет. Бегали они с Санькой в училище к таким вдовам, да разведенкам, собирают женщины облюбочки. Не хотел он этакого счастья Татьяне и не согласился на ее уговоры, мол, все равно она его дождется. Ведь сколько ждала, да в какие годы, самые жадные до любви. А, может, и зря? Случись чего с ним, хоть ребенок останется, а так, вроде и не жил на этом свете. Чтобы отделаться от глупых мыслей, Игорь вылез по грудь в окно: сухой и жаркий ветер хлестал по щекам, заставляя прищурить глаза.

А Санька задремал. Ему снилось, что Аленка назначила ему свидание, в укрытии, которое было замаскировано по всем правилам военной разведки. Где-то среди тянувшихся гор ему нужно отыскать вырубленный в скале проход, и он, как учили его, проходил бесконечную спираль, цепляясь за острые края камней, обливаясь потом, обезвреживал мины, но, то и дело находил едва заметные приметы новых. Радуясь, что уже почти добрался до заветного входа, Санька даже видел полог, закрывающий его, он был закамуфлирован под гранит, но камень под ногой закачался и он, ударившись головой о скалу, полетел вниз...
- Проснись, - Игорь стоял возле его полки.
- Черт, приснится же, - хрипло проговорил Санька, и вправду крепко приложившийся головой о стенку, поезд на стрелке сильно тряхнуло. Сердце билось часто, духота стояла неимоверная, - дай фляжку.
Попив теплой воды, снова откинулся на смятую плоскую подушку.

Глупость все это. Хотя, разведчик из него никакой – не смог отличить влюбленную дурочку от искательницы приключений. Тогда, после купания в озере, Аленка – чистоплюйка предложила ему принять душ, он вымылся, хотя и так чувствовал себя освеженным прохладной водой пруда, и обмотался полотенцем, рассматривая в ожидании, когда высохнут плавки, картины на стенах. А она вышла из душа в коротенькой шелковой комбинации и поглядела на него испуганно и виновато. Он сел на шелковое покрывало родительской, как потом окажется, кровати и, раскрыв руки, поманил ее. Девчонка закрыла глаза и слепо пошла к нему. Не было у него еще таких, если только Верочка, но с ней до этого не дошло. Шелк кожи под шелком сорочки. Он нашел соски, которые дразнили его еще на озере, и прикусил их через тонкую ткань, Аленка, застонала и тогда, сминая ее губы своими, он опрокинул ее на кровать. Комбинация задралась, обнажив плоский живот и загоревшие бедра. Санька провел языком по демаркационной линии загара, бедра девушки выгнулись ему навстречу, он сорвал с себя полотенце. Аленка обхватила его за плечи, впиваясь ноготками, приподнялась, помогая снять трусики, он выбросил шелковый комочек и рванулся в нее. Девчонка вскрикнула, он понял, в чем дело, но поздно. Уже потом, повернувшись на спину и заложив руки за голову, он спросил:
- Почему ты не сказала?
- Я … , я не знаю, я думала, что ты взрослый, ты сам все понимаешь.
- Ты ошиблась, я совсем из другой сказки.
Он сидел в саду, а она застирывала простынь с родительской кровати.
Санька крепко зажмурил глаза. Поезд сильно раскачивало.

4.
Жизнь на базе горной подготовки превратилась в один длинный день, когда каждая жилка, каждая клеточка просит отдыха. И, если первые дни подъемы в горы были налегке, учились ходить, цепляясь за малейший выступ, ставить ногу, выбирая надежный камень, прислушивались к шепоту горной осыпи, которая в любой момент могла превратиться в камнепад, то через неделю это занятие уже казалось легким. Теперь с минимумом груза карабкались почти по отвесным скалам. В связке парами, любой камень, сорвавшись из - под ноги впереди идущего, мог серьезно ранить второго. И они учились сторониться, выбирали склоны для подъемов, учитывая длительность освещения их солнцем, пробовали почву, если не на зуб, то запоминали ощущения непрочности или коварства влажной от росы травы. Читали клинопись мелкой гальки, заставлявшей поднимать глаза вверх и рассчитывать траекторию следующего камнепада. А потом отрабатывали удары ножом в условиях, когда сам стоишь на тропе, боясь сорваться вниз, а тут еще надо поразить противника. И вязали на ощупь вечерами узлы, поняв, насколько верно выражение - жизнь висит на волоске.

Их было шестеро в группе. Игорь научился уживаться со всеми, Санька не принял одного, хотя и с другими не приятельствовал. Олег с лицом рябоватым, черноволосый, мужик деревенской закваски, делавший все основательно, как будто он здесь собирался жить всю оставшуюся жизнь, рыжий Леха, всегда улыбающийся, низкорослый с большими добрыми глазами и рыжими ресницами. Все были довольны, когда он оставался дневальным: на ужин было горячее и непременно с мясом и, хотя припахивало оно странно, считали, что подпортилось от жары. Никто не видел, когда доставлялись продукты.

Командовал ими Полкан, заслуженно получивший это прозвище - он сам так представился. Гораздо позднее они будут произносить его с уважением, когда поймут, что его жесткость, граничащая с жестокостью, подготовила их ко многим неожиданностям, а главное, научила выживать в самых безвыходных ситуациях. Шестым был Руст или Рустам, который выеживался перед ними. К чему было рисоваться, если каждый из них попал сюда неслучайно, но ему обязательно надо было поймать тот момент, когда кто-то из них расслабившись после тренировок, подавая по его просьбе веревку ли, нож ли, вдруг попадался на внезапно примененный им прием рукопашного боя. Полкан молчал и другие тоже, но научились даже в лагере жить настороже. А однажды, он при всех отрезал голову неизвестно как попавшей к ним бродячей собаки и, слив хлещущую из горла кровь в кружку, выпил ее.

Ночью инструктор устроил новое испытание. При свете фонаря они должны были обыскать смертельно раненого противника и найти картонную карту с кодом, которая была у него в нагрудном кармане. Все понимали, что не может здесь быть никакого противника, все подходы заминированы и это скорее всего чучело, но когда рука Руста провалилась вместо кармана в окровавленные внутренности, он отдернул ее, а Санька, сжав зубы, рылся пока не нашел. Это были внутренности убитой татарином собаки. Наутро, Рустам, чтобы не цепляли его за этот момент слабости, огорошил всех, сказав, что Леха давно промышляет либо бездомными псами, либо лягушками, которые прячутся от дневной жары в пещере, а они хвалят его за ужины из них. И опять все промолчали, отчего желание Руста, найти в Рыжем козла отпущения, не исполнилось. А Полкан каждого из них проверил на убийстве невинной твари, потому, что на войне иногда приходится уничтожать не вовремя высунувшихся гражданских. Пожалеешь, доложит своим и накроется вся группа. И все прошли это испытание, и продолжали есть, приготовленные Лехой обеды.
Продолжение следует

За что - окончание

Три дня он сидел в номере рабочей гостиницы, изредка выходя поесть и погулять с девочкой. Известия из больницы были неутешительными: положение стабильно тяжелое.
На строительстве требовали выхода на работу. Он разорвал контракт и позвонил домой. Трубку, как всегда взял отец, и впервые за пять лет Глеб попросит дать телефон матери:
- Ма, - он почти разучился произносить это слово, но, откашлявшись, начал снова, - мам, тут вот такое дело, знакомая женщина из нашего города попала в Египте в аварию. Она без сознания, а у нее маленькая девочка, я не знаю, что делать…

А вечером перезвонил снова. Варясь в собственном соку, он обратился в консульство, чтобы оформить выезд с ребенком в Россию, и тут выяснилось, что за тяжело пострадавшими русскими, а их оказалось три или четыре человека, высылают санитарный самолет. Они с девочкой могут сопроводить Илону до Москвы.
Признаться себе, что ты самоуверенный ублюдок не так-то просто. Но в аэропорту Внуково Глеб не смог скрыть чувства облегчения и благодарности к матери. Да и отцу не сразу взглянул прямо в глаза. Мысль, какого черта он возится с чужой в общем-то женщиной, принесшей ему одни неприятности, и с ее вечно плачущей девочкой, вместо того, чтобы переложить это все на турагентство и российское консульство, не однажды приходила мужчине в голову. Только Лизин голосочек:
- Дядя Глеб, вы обещали маму завтра забрать, - да ее тонкие цепкие ручонки, не отпускающие его ни на шаг, удержали Глеба.

Родители увезли Лизу, оставив его с Илоной в Москве. Здесь, в окружении родной речи, хотя и среди чужих людей, было легче.
Девушку прооперировали, но его долго не пускали к ней, она находилась в реанимации. А когда пропустили, выяснилось, что Илона ослепла.
- Кто тут, - голос молодой женщины от долгого молчания звучал хрипло.
Глеб бы не сказал, но она узнала его по одному слову «Привет». Узнала и задохнулась от ненависти:
- Пошел прочь отсюда.
- Хорошо. Лиза у моих родителей.
Она знала об этом из телефонного звонка своей матери, его отец умел находить и выслеживать, но промолчала.

А через месяц Глеб понял, каково это почувствовать отчуждение своей семьи. Илону перевезли домой, но поскольку выписавшейся из больницы матери Илоны после инфаркта нельзя было перегружать себя физически и эмоционально, его родители, почувствовавшие себя молодыми и влюбившиеся в маленькую девочку, время после работы, а в выходные почти весь день проводили у нее. Его не игнорировали, но вернувшись ближе к полуночи, мать восхищалась смышленостью маленькой Лизы, ее красотой, а батя таял от того, что она называет его дедом Мишей.

Глеб, проведший с Лизой не один день, пытался припомнить что-то неординарное, но видел перед собой только заплаканное сморщенное личико, да худую ручонку, сладкую от мороженого, цепляющуюся за его штанину.
Месяц безделья и полная свобода дома подтолкнули парня к мысли, что надо устроиться на работу, тогда день не будет таким длинным. Заграничный опыт разрешил эту проблему в два дня. Обслуживание электрооборудования на ТЭЦ.

Вновь чувствуя себя работающим членом семьи, Глеб хотел, чтобы ему уделяли больше внимания.
И потому, когда однажды возвратившись с работы, он открыл крышку кастрюли, откуда пахнуло прокисшим супом, он возмутился. Правда, негромко, но недовольно высказал матери, что надо бы убирать ужин в холодильник - июнь на дворе.
- Прости, сыночек, забыла. Мы на дачу Илону с Лизой хотим в субботу вывезти, да все в одной машине не умещаемся. К Гориным спешили, дядя Рома обещал подкинуть нас с Юлией Оттовной, да все сорвалось, на работу ему велят завтра выйти.

И дальше мать начала возмущаться произволом новоявленных капиталистов, ни словом не упомянув, что в гараже стоит старый отцовский жигуленок, на котором Глеб учился вождению.
Обиженный, что его не зовут, как будто он чужой, мужчина долго ворочался в постели. А утром за завтраком, мать, подавая сметану к блинам, открыла холодильник и снова посетовала на то, что такие шашлыки пропадут.
- Жигуль на ходу? – глядя в сторону, спросил он.
- Я, что – безрукий, – вопросом на вопрос ответит отец, - ты куда-то собрался?
- Вас отвезти, а то весь день придется изобретать способ поджарки мяса на балконе, - пробурчал Глеб.
- Ой, как хорошо, Глебушка. Ты нас с Юлией подвезешь, а папа Илону с Лизой и подружкой.

Он никак не ожидал благодарности от женщины так похожей на Илону. Стройная, высокая, с такими же волнистыми волосами, только коротко постриженными, она не выглядела больной, может быть излишне бледной.
- Спасибо вам, Глеб, всю жизнь за вас молиться буду, что не оставили моих девочек одних. Простите, что сердце подвело. Мне соседка, как про аварию с русскими туристами рассказала, я от телевизора не отходила. Илона на звонки не отвечает, в турагентстве никто фамилий погибших не знает - я представляла себе самое худшее.
- Все хорошо, Юля, - утешила мать женщину, - не волнуйся, все хорошо.
- Вы меня извините, мне надо было сразу сказать, что они живы, - повинился Глеб.
- Нет, нет, вы все правильно сделали, это я виновата.
- А где Лизин отец? – вдруг вырвалось у мужчины.
- Глеб, - возмутилась мать.
- Ничего, ничего, Оль. Если бы я знала. Я ведь думала, что это Егоркина дочь, что подуются они друг на друга, да сойдутся. Он ведь такой хороший, добрый мальчик. Но Илона порвала с ним в один день. Я сначала соседок своих стыдилась, глаз не поднимала, проходя мимо скамейки у подъезда, а сейчас рада, что Лисенок у нас есть.
- Мне бы такую радость, - проговорила мать, глядя из зеркала заднего вида прямо в глаза Глебу, у которого от неожиданно пришедшей мысли, голова пошла кругом.

Высадив их, он хотел было уехать, обдумать все в одиночестве, но мать озадачила его, велев набрать дров для костра:
- Отец один долго не справится, ты помоложе. Помнишь еще, где ножовка лежит, там в сарайчике на штыре, на стенке.
Ему ничего не оставалось. Сбросив футболку, Глеб надел старые кроссовки и пошел в лес.
Он бы пилил и пилил, чтобы заглушить чувство в сердце, такое же едучее, как пот, попавший в глаза: «Неужели, Лиза – его дочка. Не может быть, он был с Илоной всего лишь раз. Нет, нет, нет, - мужчина резко дергал, зажатую почти спиленным стволом, пилу, - нет его вины, это все эта, - но прежняя злость не хотела возвращаться, подсказывая другое определение женщины – мать его ребенка. А вдруг, она переспала еще с кем-то. Ему, что теперь всю жизнь сомневаться или генетический анализ на отцовство делать». Неожиданно раздавшийся совсем рядом голос отца, заставил Глеба вздрогнуть:
- Ну, что сын, поговорить не хочешь?
- О чем? – Глеб долго вытирал слезящиеся от пота глаза.
- Неужели, мы с матерью воспитали такого мерзавца, - не смотря на тихий голос, лицо отца выражало брезгливость.
- Кто вам сказал, Илона? – растерянно и виновато спросил он.
- Глупец, слепой глупец, - мужчина достал из кармана рубахи два прямоугольника и ткнул ими под нос сыну, - узнаешь себя, - на снимке Глеб, одетый в карнавальный костюм кота в сапогах, стоял возле елки. А на другом, подхватив пышную юбку двумя пальчиками, была Лиза в костюме сказочной принцессы.
- Я только сегодня узнал, вернее, догадался, что она, может быть, моей дочкой.
- Хоть это радует, - отец уперся в почти спиленную лесину, та, затрещав, рухнула на землю. – Бери с другой стороны, - отец приподнял тяжёлый конец ствола, - да пободрей, девчонки замучаются ждать шашлыки.
- Пап, давай я с того конца понесу, - Глеб подошел к отцу.
- Ты лучше реши, как правду всем скажешь. Лизе пять уже исполнилось, а она про отца только в сказках слышала.
- Илона меня видеть не хочет.
- Да и я последнее время тоже на тебя с неохотой гляжу. А куда деваться?

Илона не хотела ехать ни на какую дачу. В своей квартире, знакомой до мелочей, она и то натыкалась на косяки, если ускоряла шаг. А тут без поводыря не обойдешься. Врач по образованию, она верила коллегам из московской больницы, что слепота временная. Ей сказали, что зрительные нервы не задеты, инфекцию, которая попала в организм вместе с грязным стеклом, вовремя уничтожили. Остается ждать.
Подставив лицо теплому июньскому ветру, молодая женщина удобно устроенная на шезлонге, зябко передернула плечами. Мысль, чтобы было с Лизонькой, если бы она не выжила, морозными мурашками пробежала по телу. Из домика доносились голоса матери, дочки и Ольги Алексеевны. Наверное, Бог дает людям испытания для того, чтобы они задумались над ценностью своей и чужой жизни.

- Лан, ты не сгоришь, - голос матери, выглянувшей видимо из окна, раздался совсем рядом.
- Нет, мамуль, все хорошо. Я подремлю, - Илоне хотелось, чтобы о ней поменьше заботились, - не беспокойся.
- Может быть, крем от загара, - это выглянула мать Глеба.
- Да, мамочка, давай я тебя намажу, - внесла свою лепту Лиза.
- Я не люблю кремы, от них кожа становится липкой. Спасибо всем, я не обгорю, мама, а как твое сердце?
- Радуется, дочка, солнцу, траве, хорошим людям. Видно права пословица «Не было бы счастья,..»
Но Ольга Алексеевна не дала ей договорить:
- Я рада, что познакомилась с тобой Юля, и с Лизонькой, и с Илоной. Но лучше бы при других обстоятельствах. Снова послышался звон протираемой посуды, восклицание дочки:
- Ой, какая маленькая ложечка.
- Глеб ел ей, когда был ребенком.
- Дядя Глеб был маленьким? – удивилась девочка.

Женщины в домике рассмеялись, а Илона крепко сжала веки: такие, как он не бывают маленькими, они сразу рождаются циниками, знакомое чувство злости, заставило сердце застучать чаще. Девушка вздохнула глубже, после рассказа матери о его роли в спасении, Илона пыталась быть объективной, но не получалось.
Он нравился ей… ровно минуту, пока не открыл рот. А потом Илоне хотелось расцарапать его самоуверенное лицо или заткнуть рот кляпом. Девушка не понимала, как у замечательных и любящих людей – его родителей мог вырасти такой сын, и, как милый и добрый Егор мог дружить с отъявленным негодяем.
«Стоп, стоп ,стоп, - остановила она себя, - мать с детства учила ее искать вину прежде всего в себе, что она сделала не так?».

Если бы тогда, после первой встречи, она не поддалась на уговоры Егора и не согласилась поехать на пикник, может быть со временем, они бы смогли нормально общаться. Девушка снова крепко зажмурилась, она лжет себе. Глеб действовал на нее, как красная тряпка на быка. От одного его запаха непонятная злость загоралась в желудке, и она выплевывала ее резкими словами. Уж лучше бы ее пришибло падающей березой, чем, то унижение, которое пришлось пережить после. Почему она не закричала, не позвала Егора, не сказала ему о насилии, когда вернулась из леса? Почему не соврала, в конце концов, что ребенок от него? Хотелось бы верить самой себе, что это простая порядочность, нежелание обманывать хорошего человека.

Она ненавидела Глеба, но с появлением Лизоньки, отделила его от дочери. Эта радость прикосновений нежной кожи ребенка, сладкое дыхание пухленьких губ, небесная прозрачность удивленных глаз принадлежат только ей. Успокоенная щебетанием птиц и голосом дочки, обласканная теплым ветром, Илона задремала.
Открывший ворота дачи отец приложил палец к губам и кивнул в сторону спящей женщины. Не сговариваясь, мужчины опустили лесину на землю.
- Принеси пилу и воды, - прошептал Михаил, облизывая пересохшие губы.
Глеб на цыпочках прошел мимо шезлонга, взял инструмент из сарая и прямо через окно попросил воды:
- Мы за забором распилим бревно, здесь Илона спит, - прошептал он.

Мать, подавая воду, обдала его влажным растроганным взглядом. Но он, отвернувшись, глядел на беспокойно задвигавшуюся девушку, руки которой как будто пытались сбросить чего-то.
Если бы Глеб знал, что ей снится, то не затеял бы после шашлыков, когда родители, забрав Лизу, пошли прогуляться вдоль дач, разговора о необходимости… дать дочери свою фамилию.
На протяжении нескольких лет Илона пыталась забыть происшедшее, но один и тот же сон в разных вариациях выбивал девушку из колеи на целый день. В этот раз она, собирая в лесу хворост, наткнулась на рычащего волка. Тот, сверкнув глазами, опустил морду и обошел Илону кругом. Девушка замахнулась на него длинной палкой, а волк, вцепившись в корявый конец, стал издавать клыками пилящие звуки. Она выдернула дубинку и со всей силы опустила на голову зверя, он заскулил, но вместо того, чтобы убежать, пополз к девушке. И тогда она снова размахнулась и ударила его. Кровь брызнула прямо ей в лицо, отчего все вокруг покраснело. Илона вытерлась и увидела, как волк прямо на ее глазах превращается в … Глеба. Она задохнулась от страха и … проснулась. Глубоко задышав носом, она почувствовала запах преследующего ее во сне мужчины. Ольга Алексеевна не велела мужу говорить, что Глеб тоже будет на даче.

Илона не сразу поняла, что его родители пытаются свести ее с Глебом. Ну, не смогла подруга с ребенком поехать на дачу, с кем не бывает, приехали в разных машинах – уедут на одной. И только, когда ничего не знающая Юлия Оттовна радостно сообщила проснувшейся дочери, что их спаситель принимает душ, девушка начала подозревать – Ольга Алексеевна каким-то образом догадалась о внучке.

Не желая портить им настроение, она, молча, терпела близкое присутствие Глеба, его ухаживание, как то: посадить ее, взяв за запястье, за стол, вложить в ее руку бокал или шампур, сидеть рядом с ней, держа на коленях Лизу, потому что стол оказался для девочки слишком высоким. И чем дольше они сидели, нечаянно задевая локтями друг друга, тем больше копилось в ней раздражения, которое взорвалось, как только голоса родителей и Лизы, ушедших на прогулку, удалились на безопасное расстояние.
- Не виляй хвостом, кого ты хочешь обмануть, - тихо, но презрительно проговорила девушка.
- Я не виляю, меня с детства учили переводить старушек через дорогу, - парировал Глеб, забывая, что хотел смягчить отношения с матерью Лизы.
- Да я лучше под машину попаду… - начала было Илона, но осеклась.
- Вот-вот, только ребенка за собой я тебе тащить не позволю.
- Ах, ты, гад, - Илона резко встала, оттолкнувшись от стола, сложенная на нем посуда зазвенела, темнота в глазах начала краснеть, - к Лизе ты не имеешь никакого отношения.
- Так уж и никакого, - девушка незряче развернулась на самодовольный голос, прозвучавший совсем рядом, размахнулась и ударила, зло радуясь, что попала, и, ухватившись за его футболку, снова и снова била ладонью куда попало до тех пор, пока та не заболела.

- Полегчало? - насмешливый голос прозвучал над ухом Илоны, - теперь давай спокойно поговорим, я бы хотел дать свою фамилию Лизе и участвовать в ее воспитании.

Обмягшее тело девушки, вновь напряглось, ярость, поднявшаяся откуда-то из-под ложечки, прилила к глазам, она вновь замахнулась и вдруг сквозь туман увидела перед собой лицо Глеба, только не таким, какое она запомнила.
- Ой, - удивилась Илона, хлопая ресницами, - ой, ой, - и осела от головокружения на землю.
- Эй, Илона, что с тобой, - Глеб похлопал ее по щекам, - черт побери, - мужчина неловко подхватил девушку на руки и отнес на диван в дачу, метнулся на кухню, и, схватив первый попавшийся бокал, хлебнул из него и брызнул на лицо – это был Лизонькин лимонад.
- Что ты делаешь? – Илона, недовольно стирая сладкие брызги, поглядела на растерянного Глеба, - уходи отсюда.
- Ладно, ладно, я уйду. С тобой все в порядке?
Но Илона отвернулась к стенке дивана и не ответила.

Глеб сбежал с дачи пока все спали, понимая, что может не сдержаться и ответить на грубость девушки так же язвительно, чем окончательно уронит себя в глазах отца. Родители сделали вид, что поверили, будто его вызвали на работу в воскресенье, потому что вечером накрыли праздничный стол, радуясь Илониному прозрению. Он разделил эту радость искренне: стоять, когда тебя хлещут по щекам, не очень-то приятно, но и отодвинуться от слепого человека неловко, вдруг упадет.

Теперь, когда Илона выздоровела, родители не так часто уходили из дома, но искали повод привести Лизу к себе. Клавиатура на его компьютере стала липкой от сладких пальчиков, а на постели, покрытой плотным гобеленовым пледом, откуда-то появился песок.

Егор несколько раз, молча входивший в лифт, как будто в упор, не видевший находящегося там Глеба, неожиданно поздоровался, увидев его с Лизой, объясняющей, зачем ей столько игрушек в песочнице – мать пекла торт и ему пришлось сидеть с молодыми мамашами на скамеечке. Среди них было много симпатичных.

А когда Глеб вместе с другими сотрудниками отмечал в кафе день рождения лаборантки Наденьки, только его телефон перебивал поздравительные речи. Мать спрашивала, есть ли у него цветные карандаши, отец сначала искал коробку с диафильмами, а потом альбом с почтовыми марками. В конце концов Глеб ушел раньше, лишь для того, чтобы наткнуться в своей комнате на перевернутый стул, покрытый пуховой шалью – домик по версии отца; взбеситься оттого, что на обратной стороне пожарного плана для проверяющих, который он с такой тщательность делал несколько вечеров, цветной пастой нарисована семья каракатиц, держащихся за руки и одновременно висящих на воздушных шарах. Он сходил на кухню, выпил воды, и, наведя в комнате порядок, лег, надеясь, что у него хватит терпения, не сорваться, когда придут родители. Но утром все его старания пошли прахом. Заглянувшая в комнату мать, зачем-то позвала отца и они вместе, несмотря на раннее время, разбудили его своим хохотом. Глеб не мог со сна понять, в чем дело, пока не взглянул в зеркало: лоб, веки и скулы были перепачканы шоколадом, руки тоже. Приподняв подушку, мужчина обнаружил под ней склад растаявших от его тепла конфет, аккуратно сложенные фантики он найдет позднее в ящике с нижним бельем. За завтраком в прищуренных от смеха глазах отца стыло предупреждение и Глеб, давясь негодованием, проглотил его, запив горячим кофе.

Он понимал, что его подталкивают не только к дочке, но и к Илоне. Ну, как объяснить родителям, что они с ней противопоказаны друг другу. Девушка игнорировала его звонки и смс – сообщения. Глеб дошел до того, что два вечера следил за ней в огромное окно частного стоматологического кабинета. Вместе с ней работал слащавый док, медсестра и еще какой-то парень, временами появляющийся ниоткуда, заглядывавший в рот посетителям и снова исчезающий в неизвестном направлении. Дождавшись конца приема, а он длился дольше указанного на вывеске времени, Глеб хотел поговорить с ней. Но сладенький доктор оба раза, обойдя машину, усаживал Илону на заднее сиденье тойоты. А он, убеждаясь в своей правоте, злой шел домой, чтобы увидеть молчаливый укор в глаза родителей. Ему казалось, что он, как паинька возвращается по вечерам в полседьмого лишь потому, что не хочет расстраивать их.

Крышка котла, который постоянно подогревают до кипения и не дают спустить пар, в один не совсем прекрасный момент сорвется.
Было ли это подстроено родителями специально или на самом деле так сложились обстоятельства, Глеб не знает. Билеты на спектакль «Хочу купить вашего мужа» с участием Задорнова, поклонником юмора которого был отец, родители приобрели давно. И то, что Юлия Оттовна идет с ними, Глеб знал, слышал, как женщины обсуждают наряды. Но он никак не мог предположить, что останется с Лизой один на один на весь вечер. Побыть с ней на прогулке, когда она играет с другими детьми, объяснить правила игры в компьютере – это одно. Мужчине хорошо запомнились в Египте ее то и дело кривящиеся губы, предупреждающие о последующем реве. Пока мать на кухне или в зоне досягаемости, он не чувствовал себя беспомощным.

А тут, придя с работы, был поставлен перед фактом: Илону из-за болезни коллеги попросили остаться во вторую смену, до восьми вечера. Глеб, знавший, что она задерживается гораздо дольше, недовольно сжал губы, но смолчал. Поскольку мать не знала, что этот вечер Лизонька проведет у них, а на ужин был только плов, который девочка не ела, женщина, накладывая макияж, скороговоркой учила сына приготовлению омлета:
- Справитесь, Лиза? – уже возле двери спросила она с улыбкой, восхищенную ее яркой помадой внучку.
- Справимся, - девочка взяла Глеба за руку, как будто бы ей поручили смотреть за ним, а когда дверь за матерью закрылась – отец давно уже ждал ее в машине, повела его на кухню. Глеб, чаще всего жаривший яичницу, смешал по подсказке Лизы взбитые яйца с молоком, вылил их на сковороду и, подумав, что на приготовление блюда уйдет много времени, подхватил дочь на руки и сел за компьютер. Раньше мужчина считал, что нет ничего противнее запаха сгоревшего мяса, оказалось, что яйца, смешанные с молоком, сгорая, издают вонь, куда неприятней.
- Ох, Лиза, влетит нам сегодня, - испуганно-весело проговорил Глеб, открывая окно на кухне и, включая вытяжку.
Девочка, надев прихватки, стала махать руками, помогая ему прогнать дым. Когда в квартире более - менее проветрилось, мужчина открыл холодильник, решая, чем же накормить ребенка.
- Лиз, ты любишь горячие бутерброды?
- Люблю, а с чем?
Следующие полчаса прошли на удивление плодотворно. Девочки даже пятилетние - очень толковые помощницы, Глеб нарезал, а Лиза раскладывала то масло, то колбасу, то сыр на кусочки хлеба. Довольные друг другом они, сидя за столом и поглядывая в духовку, едва дождались издающих пряный аромат бутербродов. Лизе хватило одного, мужчина съел три и, похлопав себя по животу, предложил продолжить игру. Однако, посадив девочку на руки в своей комнате, почувствовал, что от макушки, которая всегда пахла земляникой, несет горелыми яйцами:
- Лиз, ты не хочешь искупаться, а то от нас пахнет дымом?
- Хочу, только, чур, я нырять буду.
- Хорошо, - согласился Глеб, не зная, что еще через полчаса ванная будет залита водой, а он промокнет с ног до головы. Но, взглянув на часы, мужчина обрадуется – у них еще будет время, навести порядок. Завернутая в полотенце Лиза, возмутилась, когда он начал сильно тереть ее голову, стараясь суше промокнуть волосы. И причесывать спутанные длинные пряди оказалось кропотливым делом. Но он справился. Его чистая футболка, надетая на девочку, вызвала у нее желание попрыгать на кровати, а потом свалиться на подушку и попросить воды и "деда-фильм". Не сразу поняв, что это за картина, он, было, стал искать ее в компьютере. Но Лиза уточнила, этот фильм надо на стене смотреть и самим крутить. Настроив старенький диапроектор, Глеб целый час читал надписи под картинками из мультиков его детства, и не сразу заметил, что дочь, удобно устроившаяся на его плече, заснула. Ему, кажется, что именно в тот момент непередаваемо - сладкое щекочущее чувство появилось у него впервые, а конфета, неизвестно откуда взявшаяся в раскрывшейся маленькой ладошке, вызвала улыбку и жжение в глазах. Поцеловав, пахнущую шоколадом ручку, он уложил ее поудобнее и вышел в зал.

На часах было без четверти девять. Глеб подошел к окну. Последние августовские дни, темнеет рано. Вечерний воздух пахнет по-осеннему свежо. Мужчина прикрыл форточку, от нечего делать прошелся по комнатам, прибрался в ванной, чтобы избавиться от неприятного запаха, вынес мусор, побрызгал освежителем. И снова подошел к темному окну. Благостное настроение вечера исчезло в один миг: из машины, освещенной изнутри, вышла Илона. Она о чем-то договаривалась с водителем, Глеб даже подтянулся на руках, пытаясь разглядеть. Но девушка закрывала его своей спиной. Когда она отошла - сладенький док, а это был именно он, развернул тойоту и припарковал возле их подъезда. Не дожидаясь звонка, мужчина открыл замок и стоял у порога, стиснув зубы и раздувая гневно ноздри. Услышав стук каблуков, Глеб распахнул дверь. От неожиданности Илона ойкнула.
- Развлекаемся, - ехидство в его голосе заставило женщину вспыхнуть.
- А твоё какое дело, - парировала она, стараясь обойти мужчину и забрать девочку.
- Тише, - зашипел Глеб, - моя дочь спит.
- Что? – от его наглости Илона заговорила было вслух, но, опомнившись, смерила с ног до головы одетого только в старенькие джинсы Глеба и зашептала презрительно, - кто ты такой!?
- Я тот, кто сделал тебе Лизу, - джин вырвался из бутылки, - напомнить как, - его рука схватила Илону за тяжелую прядь волос на затылке и заставила поглядеть ему в глаза.
Злость за унижение, пережитое ею когда-то, поднялась из груди и освободила от данного себе обещания, вести с ним цивилизованно:
- Ах, ты мерзавец, - со всей силы колотя ему в грудь, Илона пыталась освободить затылок от цепкой ладони, - гад, да мне надо было заявить на тебя в полицию.
- Неужели, а мне казалось, ты сама напросилась.
Этого девушка стерпеть не могла, размахнувшись, она влепила ему звонкую пощечину. И в отличие от прошлого раза, когда она не видела его лица, сейчас глаза Глеба потемнели от еле сдерживаемого гнева, а на скуле проявились отпечатки пальцев.
- Когда люди просят, они говорят, пожалуйста? – несмотря на насмешливый тон, зрачки мужчины полыхали огнем.
От ярости, переполнявшей женщину через край, она рванула удерживаемое им предплечье, отчего пуговицы и на пиджаке, и на блузке расстегнулись.
Глеб нарочито восхищенно отстранился, жестко прижимая ее руками к стене, а потом, лениво растягивая слова, прошептал Илоне в ухо:
- Ну, если даме нравится так…, - обхватил ее лицо ладонями и начал целовать уголки рта, веки, виски. Стараясь отвернуться, мотая головой из стороны в сторону, девушка сама нечаянно подставила под его вездесущие губы полуоткрытый рот. То, что начиналось, как противостояние, превратилось в первобытную страсть. Не в силах оттолкнуть его, Илона укусила мужчине нижнюю губу до крови, Глеб, зажав ее голову в жесткие тиски ладоней, только крепче прижался к ней губами. Задыхаясь, девушка вонзила ногти ему в грудь. Он рванул ее на себя и упал вместе с ней на ковер… . На этот раз, входя в неё, он заставил Илону открыть глаза:
- Посмотри на меня, - мужчина провел большими пальцами по закрытым векам, - слышишь, посмотри на меня - это я, я, я с тобой.
Как в тумане Илона видела горящие синими искрами глаза и слышала хриплые утверждающие вскрики – это я.
Когда все кончилось, Глеб, молча, помог ей подняться. Она, отвела глаза в сторону, приводя одежду в порядок. От звонка телефона, который вылетел из Илониного кармана, оба вздрогнули.
- Я выхожу, - глухо прошептала девушка в трубку и бесшумно закрыла дверь, они оба забыли про доктора.

Тишина, наступившая после ее ухода, вызвала неприятное ощущение в животе, как будто он не ел несколько дней. Царапины на груди саднили. Глеб надел футболку и лег к дочке. Ее тихое посапывание было маленьким островком, за который он уцепился, чтобы не потеряться в пустоте.

Утром отец отвез Лизу к бабушке Юле, и два месяца девочка не появлялась в их доме. Огорченная мать пыталась найти повод взять ее, но Юлия Оттовна отказывала.

А как-то в субботу Глеб, видя из коридора, как округляются глаза матери при разговоре с ней, взял трубку параллельного телефона и замер.
- Оля, я не знаю, она мне ничего не говорит, но все признаки налицо: ее тошнит по утрам, от нее кожа, да кости остались.
- Вот оно что, - разочарованно проговорила мать, - до свидания, Юля.
Расстроенная женщина передала разговор отцу, который не стал смотреть новости по телевизору.

Понимая, что чем дольше он будет тянуть, тем меньше у него шансов на положительный исход, Глеб поднял родителей в воскресенье чуть свет и сказал, что хочет жениться на Илоне. Огорошенная мать попыталась было отговорить, сказав, что она беременна...
- От меня, - буркнул Глеб, - да скоро вы, что ли соберетесь!

За что часть 1

Женщина была без сознания, когда он вытащил ее из автобуса, из затылка у нее торчал толстый осколок стекла. Глеб злился на нее даже такую беспомощную. Там за дверью первых раненых скорые еще доставляли, а он привез ее на своей машине, вернее, не он и не на своей.

Который год работая в Гизе на строительстве электростанции, он изредка ездил в Каир. Сегодня с ним увязался Гордон – англичанин, учившийся у Глеба русскому языку и мечтающий взять в жены русскую девушку. На что Глеб только ехидно хмыкал. Шофер Анум – веселый и всегда довольный жизнью египтянин, путая английские и русские слова, смешил их. Несмотря на раннее время, дорога на Каир была запружена машинами.

Что произошло впереди, никто не понял. Только шедший почти параллельно другому автобус вдруг сшиб на повороте металлическое заграждение и свалился вниз на каменистое дно обрыва. Анум, заверещав что-то на своем языке, проскочил мимо. Но Глеб закричал: «Стой». Гордон стал звонить в полицию, а он, выскочив из автомобиля, спустился вниз. Кто-то, как и он вышел из остановившихся машин и полез за ним. Автобус лежал на боку. Среди стонов он услышал душераздирающий детский крик на русском: «Мама, мама, мама». Глеб не помнил, как в горячках локтем разбил треснувшее стекло. Маленькая девочка, свисавшая с кресла, звала лежащую под грудой тел женщину.

- Где твоя мать? – спросил он у нее, но она только тянула руки и кричала. Глеб вытащил запутавшуюся ножками в сидении девочку и та, ухватившись за джинсовую штанину, снова громко позвала: «Мама». Люди зашевелились, и тогда Глеб буквально выгреб ее из кучи тел. В первую минуту подумал, что обознался, как она там могла оказаться. На всякий случай огляделся, нет ли рядом Егора – его друга.
- А папа с вами? - спросил он у девочки, но та зашлась в крике.
Он вытащил их обеих. Как? Сейчас Глеб уже не помнил этого в деталях, кроме одной: безжизненно болтающаяся голова Илоны на длинной шее, отчего он сильнее прижал ее к своей груди порезанными руками и ещё помнились вопли ребенка: «Мама, мамочка, мама».

Глеб ненавидел эту женщину с первой встречи, хотя никогда не был женоненавистником, во всяком случае, так ему казалось. И теперь поплатился: в чужой стране, без знания языка он сидел возле ее кровати.
Он ненавидел ее до красного тумана в глазах, может быть, потому, что она напоминала ему мать. У той тоже в глазах при взгляде на мужчин стыло обещание чего-то неведомо - захватывающего. Глеб если бы и захотел, не смог вытравить из памяти, как мать глядела на вернувшегося из командировки отца. А тот, бледный, несмотря на продубленную на Таджикском солнце кожу, с кривящимся от презрения ртом, ругал ее последними словами. Кто-то по пути домой успел шепнуть ему, что к ним в дом в его отсутствие несколько раз заходил друг отца, вскоре уехавший на границу. Глеб, не придававший этим посещениям значения - дядя Витя был своим, они и праздники всегда отмечали семьями, он даже с их маленькой дочкой возился, чтобы родители спокойно за столом посидели - вдруг почувствовал себя виноватым.

Но тогда они, забыв про него, вели себя не по-родительски. Отец обзывал мать, а она смотрела на него, молча, но так, что тот, рванул на ней халатик, пуговицы разлетелись. Глеб еще хотел заступиться за мать, отец сам учил его защищать женщин, но то, что произошло дальше, заставило отступить семнадцатилетнего парня вглубь комнаты. Мать, вместо того, чтобы испугаться, расстегнула лифчик, и Глеб, закрыв дверь своей спальни, врубил на полную громкость магнитофон.

Наутро, когда Глеб вышел на кухню, они оба: отец с застывшим лицом и мать с горящими каким-то странным огнем глазами, скажут ему, что разводятся. Он уже большой, чтобы решить, с кем ему оставаться. Мать глядела на Глеба, прямо в глаза, без малейшего раскаяния, а отец, дожидаясь его решения, отвернулся к окну. Только сыну, запомнившему спину отца в день смерти бабушки, увиделась боль, которую отец, не привык показывать.
- Я останусь с папой, - ответил он, хрипло.
Мать, растерянно, как будто дожидаясь чего-то, поглядела на Глеба, но, стиснув зубы, вздохнула глубоко, тихо встала и, поставив стул на место, не оборачиваясь, вышла… из их жизни.

Потом бабушка матери будет приходить к нему в отсутствии отца, глядеть на внука обвиняюще, но так и не выскажет свои мысли вслух. А Глеб, несколько раз видевший, как напрягаются плечи и мрачнеет лицо отца при взгляде на фото матери, прятал снимок в ящик, пока отец был в очередной командировке, и прятался от нее самой, если вдруг встречал на улице. Но, возвращаясь, отец доставал рамку с улыбающейся прямо в объектив женщиной и вновь ставил на письменный стол.

А потом Глеб уйдет в армию, несмотря на то, что в институте была военная кафедра. Отец считал, что только так становятся мужиками те, кто не поступает в военные институты. Многое из того, чему он его учил, пригодилось Глебу в армейской жизни. Привыкший, вставать по будильнику, а в последние годы и полностью обслуживать себя, будь то приготовление ужина, стирка или уборка – Глеб умел все. Да и физически был подготовлен неплохо. Так, что через год звание лейтенанта запаса, он носил по праву.
Радость встречи с другом была омрачена двумя событиями: открывший своим ключом дверь, Глеб лицом к лицу встретился с матерью. Опешив, он оставил вещи в прихожей, и, не сказав ей даже «Здравствуй», спустился двумя этажами ниже.

Егор - его лучший друг, добряк каких свет не видывал, всегда был немного полноватым, а за прошедший год, еще прибавивший в весе, обрадовался его приходу, облапил по-медвежьи прямо в тесной прихожей:
- Глеб, Глебыч, как я рад. Когда ты вернулся?
Но Глеб, увидевший за его спиной пронизывающие глаза незнакомки, забылся на какое-то мгновение. Она смотрела на него, как мать в день ссоры с отцом. Что-то внутри него замкнуло и то неприятие женщины в своей квартире, заставило его обжечь незнакомку презрением.
- Только что, - замешкавшись, ответил он, - и сразу к тебе.
- Знакомься, Глеб, - это Илона – моя невеста, а это мой самый лучший друг Глеб, я рассказывал тебе о нем.
Девушка подала руку и Глеб, пересилив себя, легонько сжал узенькую кисть, но не удержался и добавил, глядя ей прямо в глаза:
- А не торопишься ли ты, Егор?

Брови Илоны приподнялись, глаза слегка сощурились, а тонкие ноздри прямого носа затрепетали:
- Вы из стана голубых, или женоненавистник?
Если бы она не была невестой его друга, задохнувшийся от этих слов Глеб, дал бы ей пощечину:
- Поаккуратнее, дамочка, со своим язычком, а то …
- А то, что? Побьете? – девчонка подначивала его, поднять на нее руку.
- Была охота руки марать, но кому-то это доставит удовольствие.
- Эй, ребята, вы что, с ума сошли, - растерявшийся Егор глядел то на одного, то на другого и не мог понять, что происходит с его выдержанным другом и такой милой невестой.

- Егор, у твоего друга тестостерон, видимо, зашкаливает. Проведи его сначала по стрипклубам, а потом выводи к людям, - девушка окинула его пренебрежительным взглядом, чмокнула Егора в щеку, - я пойду прогуляюсь.
- Где ты нашел эту стерву? – Глеб даже не пытался скрыть раздражение.
- Да брось ты, Глебыч, Илонка – чудо. Не знаю, что с ней сегодня случилось, она замечательная, ты просто не в ее вкусе, видимо.
- Видимо-невидимо, - Глеб взял себя в руки, - пойдем по пивку, всю дорогу мечтал о холодном пиве, сушеной рыбе и твоей физиономии напротив.
- Я после пива и воблы на третьем месте, что ж и это неплохо.
- Горыч, я рад до смерти видеть тебя, - он толкнул друга плечом, - ну, что, идем?
- Идем, конечно, кто же откажется от твоих мемуаров.
В тот день Глеб накачался пивом под завязку, слушая повествование Егора о жизни на гражданке. Тот устроился энергетиком на «Комету», звал его к себе, обещая хорошую зарплату и перспективу роста. Многих их специалистов переманивали в Москву и те, благополучно устраивались там.
- Дай подумать, я еще всеми рефлексами в армии, с отцом даже не виделся.
- Ну, с твоим отцом все в порядке. Насчет повышения знаешь?
- Знаю, батя у меня молодец, - Глеб расправил обмякшие от алкоголя плечи, - вот только с бабами ему не везет.

Увлеченный своими переживаниями, он не заметил вопросительного взгляда Егора.
- Пора нам, наверное, отец может явиться, я сообщил ему, что приеду сегодня, да и твоей поди гулять надоело – явишься, всю плешь проест.
- Глеб, она хорошая. Вот увидишь, пикник организуем, поближе познакомишься и поймешь, что ошибался.
- Я не ошибаюсь, - нахмурился Глеб, но серьезность высказывания смазала икота, - никогда не ошибаюсь, - икнув, повторил он.
Радость от встречи с другом оставила привкус пивного перегара и раздражения на женщин. Надеясь, что мать, взяв, что ей нужно, ушла из дома, он никак не ожидал, что они с отцом будут ждать его за накрытым столом. Отец, обрадованно скомкав его в своих объятьях, не преминул потрепать по шее:
- Что же это ты мимо дома с песнями, мы с матерью тебя заждались.
- Вот потому, что с матерью, я и пошел к другу.
- Зря ты, сын, не лезь во взрослые дела.
- Я, что маленький? – Глеб плюхнулся на стул напротив напрягшейся женщины, я с ней свои радости делить не хочу.
- Цыц, Глеб, не смей так разговаривать с матерью.
- Миш, я у мамы сегодня ночую, - мать обиженно поглядела на него, и как в прошлый раз тихо задвинув стул, встала и вышла из квартиры.

- Дурак ты, Глеб. Ну, меня-то не было тогда, а ты мать не защитил. Не изменяла она мне, выяснили мы с Витьком все. Отец пересказал ему встречу и драку с другом, который спустя несколько лет, узнав о разводе, сам явился к нему и, с порога ударил хуком справа. Разъяренный отец дал сдачу.
- В общем, мы тогда половину мебели в квартире переломали, а наутро вместе ходили к матери просить прощения. Гордая она, и, если не виноватая, то оправдываться ни за что не будет. А ты ее снова сегодня обидел.

Глеб на следующий день попросит у матери прощения, ради отца, но холодок между ними так до конца и не исчезнет. Ну, Егор, тот всегда доверчивым добряком был, а вот от отца он не ожидал мягкотелости.
К концу первой недели отдыха, когда он, чтобы не встречаться с матерью один на один, спал до обеда, потом вставал, ел, молча, и уходил из дома, говоря, что ищет работу, Егор позвал его на шашлыки, обещая познакомить с хорошей девушкой, подружкой Илоны. У Глеба аж зубы свело при упоминании о ней:
- Я Лорку возьму из сто первой, не надо никаких подружек твоей Илоны.
Лариса, девчонка из их дома тремя годами младше Глеба, уже побывавшая в его постели, вернее, он в ее, с радостью согласилась поехать на залив. Два вечера подряд звонила ему по поводу и без, спрашивая, что брать с собой - они собирались остаться на природе с ночевкой. Только все с самого начала пошло наперекосяк. Не успел он вынуть вещи из багажника машины, как сцепился с Илоной, которая, не увидев задержавшуюся в машине Лорку, вместо приветствия спросила у него:
- Ну, что, солдат, тестостерон в норме?
Вместо того, чтобы свести ее слова к шутке, Глеб ощетинился:
- Ты хочешь предложить свои услуги?
- Да пошел ты, - Илона, развернулась и направилась к лесу, откуда, везя за собой сухую березу, появился Егор. Не видевший стычки, он весело помахал рукой. Подошедшая Лора ответила ему, а Глеб только кивнул, ища повод уехать отсюда подальше. Но стерпел, дождавшись друга, деланно весело поздоровался с Егором, принес палатку, а ставить не стал. Лариса, стремясь продемонстрировать свою хозяйственность, достала покрывало, разложила пластиковую посуду, продукты и подошла к костру, который их стараниями уже жарко полыхал на поляне.

- Мало дров, - Глеб ворошил головни от разрубленной березы, - где топор.
- Вон, - прищурился Егор, щеки которого покраснели от жара костра, - Тут где-то в метрах пятистах есть еще сухостой, ближе все вырубили. Да, погляди, нет ли Илоны рядом, она землянику ищет, а ягоды в лесу еще зеленые.
Ему бы насторожиться, но в тот момент он с удовольствием удалялся от Лорки, которая утолив его голод по женщине, начинала раздражать и от друга, не видящего дальше своего носа.
В том, что произошло потом и из-за чего он не может теперь смотреть Егору в глаза, Глеб винит только ЕЕ. Он так и не произнес ни разу это имя вслух. Тогда, выбрав дерево, он начал с остервенением подрубать его, вымещая злость с каждым ударом топора. Запыхавшийся, со стекающим прямо в глаза потом, он пнул березу ногой и она, сухо треща, стала падать. Откуда в пяти шагах от него появилась Илона, он не понял. Но эта глупая девка стояла и глядела, как сухая лесина медленно валится на нее. Отбежала бы она или нет, неизвестно.

Только Глеб, успел дернуть девушку на себя и, уже свалившись на сухую лесную подстилку, услышал стук упавшего совсем рядом древа. Он повернулся к ней с намерением высказать, все, что клокотало в душе, но ее глаза оказались буквально в нескольких сантиметрах от него и то, что мужчина увидел в них, заставило вместо брани с шумом втянуть в себя воздух, а потом жестко накрыть ее приоткрывшиеся губы своими. Если женщина своим взглядом предлагает ему себя, почему он должен отказываться. Сначала Илона стучала по его плечам кулаками, но чем дольше длился поцелуй, тем легче становились удары. Он стянул майку с загорелых плеч вместе с бретельками бюстгальтера – груди оказались белыми, рука, недавно отбросившая топор, не рассчитав силу, жестко сдавила плоть, девушка застонала, но Глеб, не обращая внимания, обхватил ореол губами, и начал покусывать, шаря по ее шортам в поисках застежки. Помогала она ему или нет избавиться от остатков одежды, он не помнит, но даже сейчас, вспоминая о взрыве удовольствия, мужчина испытывал прилив желания.

Девочка всхлипнула, Глеб повернулся к ней, потряс кровать:
- Т-с-с-с, т-с-с-с, - прошептал он. Ребенок успокоился, и он снова повернулся к женщине, вызывавшей в нем чувство мести.
Пять лет назад, он, откатившись от нее, собрал влажным телом сухие листья, застегнул джинсы и, встав, презрительно поглядел на Илону. Но глаза ее были плотно зажмурены. Тогда он ушел, молча, даже не помог ей подняться. Длинная лесина, задевая за кусты и коряги, измотала Глеба полностью. Егор, обеспокоенный долгим отсутствием невесты, и вышедший ему навстречу, помог донести березу до бивака:
- Ты Илону не видел?
- Жива твоя пропажа. Только не стоит она твоего мизинца, Егор.
- Ты, уж извини, дружище, но я сам разберусь, чего она стоит.

Илона возвратилась из леса притихшая, и на все расспросы жениха отвечала односложно: да, нет.
Глеб еле дотерпел до утра, и шашлыки в горло не лезли, и вино не пьянило. Он рано забрался в машину, нераспакованная палатка валялась рядом, а когда, отдав дань приличию, вслед за ним на заднее сиденье вползла Лорка, мужчина притворился спящим. Уехав чуть свет, когда Егор еще спал, Глеб больше не виделся с другом. «Если хочет быть рогатым, пусть превозносит свою подружку до небес», - убеждал он себя мысленно, хотя чувство, вины горечью стыло на языке.
А потом при встрече сказал Лорке, что жениться в ближайшие десять лет не собирается. Она еще некоторое время звонила, но после нелепых отговорок, типа – фильм интересный или я с родителями уезжаю на дачу, перестала.

В один из тихих вечеров отец расскажет о каком-то знакомом работающим за границей. Глеб, почти не слушающий его, ухватится за эту мысль. Позднее, сев за компьютер, он найдет предложения работы за границей. Когда же через пару недель, пройдя комиссию и, созвонившись с работодателем, сын сообщит родителям о своем отъезде, те сначала будут отговаривать его, а потом вдруг, поглядят друг на друга и одновременно согласятся. Сейчас Глеб, пожалуй, может гордиться собой, но первое время, когда он был разнорабочим, не раз и не два возникала мысль вернуться домой. Только, представив себе насмешливый взгляд отца, и жалость в глазах матери, он вставал утром, с трудом разгибая спину, и, сжав зубы, шел на работу.
Все из-за этой сумасбродки, заставившей его обмануть друга. Он поглядел на лицо Илоны в голубоватых отсветах мониторов, интересно, что она скажет, когда очнется и увидит его? Но сбыться его злорадству не было суждено.

Задремавшего Глеба ночью разбудит ярко включенным светом суетящийся возле раненой персонал. Илона, кажется, совсем перестала дышать. Впервые за пять лет, которые мужчина знал девушку, чувство злости уступило место страху. Что он завтра скажет крепко спящей малышке, как сообщит о случившемся Егору. Пытаясь выяснить, что происходит, он пойдет за катящими прямо на кровати Илону врачами, но его остановят, кто-то даже прикрикнет. Он поймет, что ему велят вернуться в палату. Но сидеть на одном месте, обуреваемый страхом, Глеб не сможет, и будет мерить расстояние от палаты до реанимации. Свет, пробившийся сквозь жалюзи, разбудит девочку. Она сморщится, увидев его, готовая заплакать. И тогда он поймет, что пришло время платить по счетам.

Глеб заберет хныкающего ребенка с собой и, держа всю дорогу на руках – она боялась теперь любого транспорта, привезет в номер дешевого отеля в Гизе. Взяв отгулы, начальство уже знало от Гордона об аварии, и, накормив Лизу, он наконец-то, отвлекая ее от дороги, выяснит имя, решится на звонок Егору.
- Горыч, привет, узнал, - проговорит Глеб, как будто они расстались неделю назад и он не переспал с его невестой.
В трубке некоторое время стояла полная тишина, думая, что их разъединили, мужчина закричит:
- Але, але?
- Да не ори ты, я слушаю, - вместо приветствия холодно произнес бывший друг, - что тебе от меня надо.
- Егор, тут твоя жена в аварию попала, она без сознания в больнице, дочка одна, с ней все в порядке. Только я не умею обращаться с маленькими детьми.
- Моя жена дома и у меня – сын, - это были последние слова, после которых раздались короткие гудки.
Понимая, что он не знает об Илоне абсолютно ничего, набрав в легкие побольше воздуха, Глеб снова позвонил Егору:
- Егор, я еще тогда предупреждал тебя, что она такая, ну… - он замялся, говорить гадости о женщине, которая умирает сейчас в чужой стране, было как-то не по себе.
- Какая, ну, какая она – скажи, я так и не выяснил, или это ты сделал ее такой, мразь, - добряк Егор научился быть злым.
- Прости, я не с того начал.
- Да, ты изгадил самое светлое, что у меня тогда было. Чего ты сейчас хочешь, - голос Егора как будто выдохся.
- Мне нужен домашний телефон Илоны, ее матери или мужа?
- Она не замужем, а номер записывай. - Он продиктовал цифры, проверил, правильно ли, и добавил, - больше никогда не звони мне.

Несколько долгих минут Глеб сидел, чувствуя себя облитым дерьмом. На что он надеялся? Что Егор поблагодарит его, мол, дружище, как я рад, что ты доказал мне перед самой свадьбой, какая она дрянь. Злость на эту женщину кислотой обожгла желудок, он грязно выругался, со всей силы стукнув кулаком по тумбочке. Лиза испуганно съежилась:
- Это я не тебе, спи.
- Я хочу к маме, - маленькое личико снова скривилось.
«Откуда только столько слез в ребенке, второй день плачет», - думал он, укачивая ее на руках, как когда-то дяди Витину дочь.

Разговор с матерью Илоны не получился. Вернее, он угробил женщину на другом конце провода, не подумав, что у нее больное сердце.
Забыв спросить у Егора имя Илониной матери, он начал разговор, сказав:
- Але, вам звонят из Египта.
- Ой, ой, - раздалось на другом конце провода и дальше послышался звон разбившейся посуды.
Потом другой голос потребовал, чтобы он положил трубку – нужно вызвать скорую. Больше Глеб не звонил по этому телефону.

Назло

«Девятнадцать лет, девятнадцать лет в июле будет, как она с этим бирюком лямку тянет», - Любаня сердито металась по дому, делая вид, что прибирает разбросанные мужем вещи. Федор опасливо убрал с ее пути длинные ноги и прикрыл руками приготовленный на скамейке инструмент.

«За всю жизнь один раз сказать «люблю», вот дура-то согласилась за него замуж пойти, как будто других парней не было», - тут Люба даже в мыслях сама себе не признавалась, что прикрыла Федором грех. Забыла напрочь, что назло, целовавшемуся с ее подругой Пашке, сама первая на танцах заговорила с вечно глядевшим на нее тоскливым взглядом Федькой. И проводить позволила. А через две недели, узнав, что беременна от изменщика, из гордости не сказав ему ни слова, согласилась на Федино предложение. С рождением дочери все боялась пристальных взглядов мужа на Татьянку, но со временем успокоилась: души Федор в дочке не чаял, и пеленки стирал, и на руках ночами баюкал, когда зубки резались, и песни пел.
Вот с Танюшкой только и разговаривал, а ей кроме «спасибо», да «чего сделать» и вспомнить нечего. Пашка, бывало, соловьем заливался с ней, она не успевала отсмеяться после одной шутки, как он вторую рассказывал.

Любаня шагнула к шифоньеру, - приехал Павел к матери, овдовел и приехал горе залечивать.
Женщина распахнула дверцу – после Танюшкиной свадьбы в шкафу просторнее стало – перебрала платья, а вот наденет сейчас самое красивое, какое на роспись дочери надевала, и пройдется по улице. Ведь не старуха еще – тридцать девять в январе исполнилось. Возьмет и пойдет в кино, сто лет не была в клубе. Сняв наряд с плечиков, молча, юркнула в спальню и, сбросив халат, долго разглядывала себя в зеркало. Грех Бога гневить – другие в ее годы расплывутся, как тесто в квашне, а она все как девчонка, грудь только после Танюхи больше стала. Видимо, в мать пошла, той уж к семидесяти, а она по-прежнему легка на ногу.

Любаня завернула косу в тяжелый узел на затылке - сколько раз грозилась отрезать волосы, но Федька на полном серьезе буркнул, что домой не пустит, может и впрямь остричь – пусть не пускает, соберется и уйдет к мамане. Порывшись в тумбочке под зеркалом, Люба достала тюбик помады, мазнула губы – бледная, перебрала еще пару и, найдя нужную, удовлетворенно выдохнула, то, что надо – розово-сиреневый оттенок на губах отразил голубизну глаз. Прыснув на себя Танюшкиными духами, Любаня надела лодочки на высоком каблуке, перебросила сумочку через плечо и, обдав, молча взглянувшего на нее мужа ароматом то ли ландышей, то ли сирени – Кристиан Диор – хвасталась Танюшка, вышла на крыльцо, громко хлопнув дверью.

Она не видела, как подхватившийся Федор подошел к окну и, слегка отодвинув занавеску, с тоской поглядел ей вслед - насильно мил не будешь. Мужчина вернулся к столу, вспоминая, что же он собирался делать, потер лоб и, увидев под скамейкой туфли жены, зачем-то взял одну – сколько лет живет с ней, а не перестает удивляться, до чего же маленькая ножка у нее, вся подошва с его ладонь. Он повертел туфлю, заметив, что набойка на каблуке сносилась, Федор отколупнул ее лежавшим на скамейке резаком, порылся в тумбочке в поисках упругого листа полиуретана, и принялся кроить новую.

А Любаня, стеснявшаяся своего парадного вида, коротко здоровалась с сидевшими на лавочках соседками, попутно придумывая для особо любопытных подходящий повод своему променаду. Но никто почему-то не спросил. Так она и дошла до клуба, но поглядев на толпившихся возле ступеней подростков, свернула влево, там через две улицы строил коттедж Андрей – Татьянин муж. К ним, что ли заглянуть?
Люба свернула в переулок, ругая себя, что вырядилась, придется врать дочери, не скажешь же ей, что это она отцу назло из дома ушла – та все равно его сторону примет, но тут из-за забора ее окликнули. Прикрывая глаза от слепящего закатного солнца, женщина не сразу узнала бывшую одноклассницу Клаву – та из худой как щепа девчонки превратилась в дородную бабу.
- Праздновать, что ли чего собралась, Любань?
- Да вот к своим надумала сходить, проверить, не надоели ли друг другу за месяц-то?
- А ко мне зайти не хочешь, - голос Клавы, с которой они и в школьное время особо не дружили, был угодливо доброжелательным.

Не хотелось Любе общаться с ней, почему – она и сама не знала, в одном классе учились, в одном селе жили, а не пересекались их пути. Но, думая, что скоротает у неё часок, согласилась, ответила надуманно-весело:
- А почему бы и не зайти?
Клава, ожидая ее у калитки, заговорила громче, чем надо:
- Проходи, гостья дорогая, мы тут только что о тебе говорили.
- А мне и не икнулось ни разу, - улыбнулась Люба, но, шагнув в беседку, увитую плющом, осеклась – за столом, рядом с изрядно выпившим Клавиным мужем, сидел Павел. Седой, с лицом изрезанным морщинами, но такой же говорливый:
- Здравствуй, Любушка. А я только сейчас Клаве и Петру сказал, что ты - любовь всей моей жизни. Что, если бы не Федор, то быть бы тебе моей.
- Да-да, - пьяно покачиваясь, подтвердил Петр, - наливай, Паша, за любовь надо выпить.
- А может она брезгует с нами пить, - приветливость Клавы вдруг испарилась, - она по земле-то не ходит, как мы грешные, а летает. Или все-таки выпьешь за любовь-то?
- За любовь я месяц назад пила, когда дочь замуж отдавала, - пришла в себя Люба, а у вас какой праздник сегодня?
- Так горе же у человека, вот мы ему и сочувствуем, - Клава, не чокаясь, выпила рюмку, хлопнула по руке потянувшегося за стопкой мужа, и, сказав, - пойдем, тебе спать пора, - потянула Петра из беседки.
- Гордая ты, Любаша, много у меня баб после тебя было, но ты из души не выветрилась, - тихо проговорил
мужчина, когда хозяева с шумом удалились в дом.
Сколько лет, засыпая в объятьях мужа, Люба мечтала, что придет к ней Павел и скажет эти слова, но сейчас, услышав их, она ничего кроме пустоты в себе не ощутила:
- А я, Паша, благодарна тебе, что ты тогда мне с Галкой изменил. Если бы не это, то прошла бы я мимо своего счастья, - и, осознав, что говорит правду, Люба налила в чистую рюмку капельку водки, – вот за это я, пожалуй, и выпью.

Выдохнув, женщина потрясла головой, и обрадованная открывшейся ей истиной, заторопилась домой:
- Все у тебя будет хорошо, Паш, ты только на горькую не налегай.
Клавка, следившая за ними из-за угла дома, разочарованно хлопнула себя по щеке - зря терпела укус комара, ни словом, ни жестом Любка не замаралась. Вон, как угорелая, к своему Федюне полетела. И, что только в ней мужики находят.

А Люба и вправду спешила домой, впервые за девятнадцать лет ей захотелось сказать мужу, что он в сто раз лучше Павла.
Федор ждал ее на крыльце, если бы не огонек сигареты, она бы не сразу его заметила – света нигде не было.
- Люба, ты, если уходить надумаешь, Танюхе не говори, что я ей неродной, - хрипло выдавил мужчина.
- Что? Ты, знал? Ты знал и молчал столько лет, - женщина уткнулась мужу в грудь, где молотом колотилось сердце,- глупый, - Любаня смеялась и плакала одновременно, - если бы ты сказал об этом раньше, я бы тебе сына родила.
По-медвежьи обхватив ее, Федор откашлялся, но все равно хрипло произнес:
- Ну, это еще не поздно, пойдем на сеновал, там медом пахнет.
- Ишь, чего удумал, - привычно заворчала Люба, но, встав на цыпочки, обхватила Федора за шею и припала к таким родным губам.

Доброе

Утром ранним бормотанье
За картонною стеной,
Сладкий заговор прощанья:
"Милый, солнышко, родной".
А в лиловой тьме окошка
Золотых пылинок взвесь,
Собираю сон по крошкам
С ощущеньем - счастье есть.
22.01.2013г.

Молочная спелость

Шестиклассника Федьку будто подменили. Отец, привыкший к тому, что любая учительница чуть ли не с другого конца села обязательно окликнет его, найдя сто поводов пожаловаться на озорника, обычно, переминаясь с ноги на ногу, ждал, когда она закончит, чтоб развести руками: «Мол, что поделаешь, без матери растет, а они со старшим сыном на работе пропадают». А тут Федянина классная огорошила: «Ой, Петр Иванович, что вы с ребенком сделали, душа не нарадуется: и учиться лучше стал, и девочек не обижает. Вы уж теперь не отступайте от выбранной линии», - сказала и заспешила, увидев еще чьего-то родителя, Петр даже не сразу понял, что оправдываться не надо.

Но вечером, приготовив, не Бог весть какой ужин - круглую картошку с разогретой тушенкой, присмотрелся к сыну – ничего вроде в нем не изменилось. Ну, вытянулся немного – пора, наверное, веснушки на носу бледнее стали:
- Что ковыряешься, ешь, - выдернул он из задумчивости Федора.
- Пап, а, что Васька с Полиной у нас не живут? – спросил тот про старшего брата, который женившись, ушел в примаки.
- Там ей мамка с мелким нянчиться помогает, а здесь кто? Доедай давай и посуду вымой, устал я сегодня, - Петр, ожидая, что сын начнет возмущаться тем, что опять ему жирную посуду мыть, постоял, глядя в окно, но не дождавшись, взял со стола «Сельскую жизнь» и ушел в спальню. Развернув газету, еще какое-то время думал, что и впрямь надо присмотреться к малому, но, прочитав прогноз погоды на ближайшие дни, сбился с мысли - успеть бы отсеяться до дождей. Расплывающиеся буквы накатили дрему, газета упала на лицо, и Петр не увидел подошедшего к нему сына. А Федька растерял вдруг решимость, сказать отцу, что от Полинки светлей в доме, и он бы помогал ей во всем пока они с Васькой на работе. Услышав отцовский всхрап, он сел на диван в зале, взял, было, пульт от телевизора, да так и не нажал на кнопку.

Как пересказать отцу то, что зародилось у него, где-то под ложечкой, там, куда, если ударят, то задохнешься от боли.
Между майскими праздниками он сидел за столом, поглядывая в окно, где Пашка лупил мячом по забору, и зубрил про молочную спелость. В голову ничего не лезло, хотелось выскочить на улицу и показать другу, как он научился обводить с мячом соперника, но Васька пообещал ему отдать свой комп, если он исправит двойку по биологии и вообще без троек закончит год.

«Молочная спелость - начальная фаза созревания зерна, читал он вслух, - наступает после фазы цветения, у зерновых злаков — спустя 12—16 суток», - но в голове слышались удары мяча о доски. Еще три недели и каникулы, вот только эту молочную спелость сдать Елене Александровне и у него комп будет. «Молочная спелость - начальная фаза созревания зерна, снова начал Федька, - наступает после фазы цветения, у зерновых злаков — спустя 12—16 суток, продолжается 7—15 суток, предшествует восковой спелости. – Для убедительности он сопровождал каждое слово кивком головы, - Растения в это время ещё сохраняют зеленоватую окраску, стебли желтеют только снизу, нижние листья у злаков желтеют, сохнут и отмирают. Зерно сохраняет зелёный цвет, при раздавливании из него выступает густая бело-молочная жидкость, содержащая около 50 % воды».

- Феденька, слава Богу, ты дома, - вдруг обрадованно раздался от порога голос Васькиной жены, заглушаемый хриплыми всхлипами «Уа, уа, уа», - Темка проголодался. Пока на приеме у врача были – спал. А тут до дома не дает дойти, аж, вспотел от крика.
Женщина прошла в отцовскую спальню, отделенную от зала занавеской, и, сев спиной к нему на стул, приложила младенца к груди. Громкие чмокающие звуки вызвали у Полинки улыбку:
- Так проголодался, что готов мамку съесть, - проворковала она, а потом попросила, - Федюнь, ты мне молока или водички принеси, как кормить начинаю, умираю от жажды.
Федька метнулся к холодильнику:
- Только кефир, Поль?
- Давай кефир.
Передавая кружку облизывающей сухие губы женщине, Федька взглянул на Темку, который, гулькая, сосал темное полукружье молочно-белой груди.
- Обжора растет, весь в папку, все соки из меня вытянет до года, - мягким, как растаявшее масло, голосом проговорила Полина, отпивая глотками холодный кефир. А Федька, вроде бы, дожидаясь, когда она напьется, стоял и глядел то на осоловевшие глаза Темки, то на грудь.
- Спасибо, Федь, - женщина,еще держа бокал в руке, вытерла губы тыльной стороной ладони, - спас нас от жажды и голода.

Федька отнес глиняную кружку на кухню, а когда вернулся, Полина уже пеленала Темку белого, пухлого со складочками и ямочками на пальцах и локтях, и от них обоих пахло, как от молочной каши, вынутой из печки и сдобренной земляничным вареньем.
Он даже подгузник Темкин выбросил, чтобы Поля подольше задержалась. А она и впрямь, его в тугой сверток пеленать не стала, сказала:
- Пусть на воле поспит, а я пока посуду помою. Ты ел чего?
- Колбасу с хлебом.
- Разве это еда? – Полина заглянула в холодильник, достала замороженные окорочка, сунула их в воду, - ты чего учишь так громко, - обратилась она к мальчику, а руки уже чистили картошку.
- Биологию.
- А кто у вас, Елена Александровна все еще учит?
- Она самая, - вроде бы недовольно, но почему-то весело ответил Федя.
- Тогда учи, она не отстанет.
- А я уже выучил, хочешь, расскажу.
- Расскажи, только потихоньку, а то Темка проснется.
Федька на всякий случай учебник в руки взял, но текст без запинки с языка слетал.
- Молодец, - Полинка, обтерев руку об джинсы, погладила его по голове, - учись хорошенько, чтобы не слесарем, как Вася, а инженером мог стать. Масло у вас где, - женщина присела перед открытым холодильником, - не найду что-то.
Федька бегом ринулся в чулан:
- Вот, - он поставил бутыль на стол.
- Я и другие уроки выучу, вот только Темка проснется, вкусно пахнет, - добавил Федя, вертясь рядом с плитой, - папка только по выходным так готовит.
- Значит, сегодня праздник – ты заслужил. Ешь, - она положила ему окорочок и картошку в отдельную тарелку - отец, чтобы посуду лишнюю не пачкать, подавал прямо в сковороде.
- А ты?
- Я дома поем, вам больше достанется.

С того дня Федька ждал, не зайдут ли Поля с Темкой ненароком, чтобы под ложечкой опять стало тепло до слез. А однажды ночью ему приснилась мать, которую он ни разу не видел, она была похожа на Полину, только Федя точно знал, что это мамка, хотя и не такая как на портрете в черной рамке у бабушки Кати.
А когда Пашка нашел журнал с полуголыми тетками и хотел выменять у него на нож с двенадцатью лезвиями, он фыркнул:
- Чего я там не видел. Наша Полинка в сто раз красивей.
- Ты что ее голую видел? – петухом взвился Пашка.
- Дурак ты.
Но даже Пашке, с которым они и дрались до кровянки, и в сады лазали он не мог рассказать о том сладком чувстве, которое возникло у него от вида кормящей Полины, от ее мягкой ладони и сливочного голоса. Как же отцу-то донести. А, может, придумать, что-нибудь, чтобы тетя Галя - Полинкина мать их всех из дома прогнала, тогда бы они к ним переехали жить.
- Что ты в потемках сидишь, - хрипло спросил отец, вставая с кровати, - куплю я тебе новый компьютер, вот только деньги за посевную получу и куплю.

Осенний дождь

Осенний дождь рубил с плеча;
И двое, шедших в неизбежность,
Студили лиц своих печаль
И рук болезненную нежность.
В какой-то миг, оторопев,
Он обратился колким градом,
А двое слышали напев
И, не спеша, шагали рядом.
Ослепший дождь от них отстал,
Перрон с рывка качнулся зыбко,
Оставив нежность на устах
Незаживающей улыбкой.
27.09.2013г.

Дольки полнолуния

Дольки полнолуния

Полнолуние редких встреч она режет на дынные дольки и, засахарив, добавляет в его сны...


В начале было...

Он мужчина и скуп на слова. Считает их патронами в магазине пистолета. Но иногда с сухим выдохом из него вырываются теплые, лишенные всякой цели, неведомо как попавшие в его обойму, видимо похожие по калибру , слова. Потом долго молчит, отчего ночь, кажется еще темнее.
А женщина, закрыв за ним дверь, ходит из комнаты в комнату, собирает нечаянно оброненные им слова и по глупости своей, не раздумывая, есть ли в них корни, нет ли, зарывает их в сердце. Оно сладко побаливает, когда они прорастают. Глядя на нее через экран монитора, он ревнует и злится, но молчит…


А ты глядел...

Ты глядел в глаза счастью? Если глядел, то знаешь, что они всегда немножечко испуганные, как будто не верят самому себе. А, когда радость от осознания, что оно есть, переполнит их, то счастье можно попробовать на вкус - оно солоноватое. И от него першит в горле. Но, почему-то, лечиться не хочется.
16.05.2013г.


***

Ты разбил мои розовые очки....

Синие сумерки

Грань между грустью и радостью тонкая,
Лужицы тронуло звонким ледком,
Синие сумерки пахнут антоновкой,
Хрустким морозцем и сладким дымком.
Глупо по-девичьи выбегу в платьице,
Воротом счастье, сжимая в горсти,
Тени в смятенье пугливо подхватятся,
Свет господином вперед пропустив.
Что-то есть женское в этом смирении:
Ждать, отступив на полшага назад.
Синие сумерки, радость осенняя:
Раньше на миг отразиться в глазах.
4.09.2013г.

Не как у людей

Вера шла задами по заскорузлой тропинке и снег хрустом отзывался на ее сердитые шаги. Задаст она ему, уж сегодня точно задаст. Сколько раз клялась, что выгонит, все - лопнуло ее терпение. Вот уж удружил папаня, царство ему небесное, не тем будь помянут – выдал замуж. Ей бы тогда дурехе неразумной понять, что ничего хорошего ждать не стоит от этого чуда. Да батяня осатанел, увидев его в одних трусах.

Вера рассмеялась вслух, оглянулась – нет ли кого, скажут еще, что и она свихнулась. Семнадцать ей тогда было. Маменьки уже четыре года, как не было – рак. Она передернула плечами то ли от холода, то ли от воспоминаний. Теперь уж не так больно и страшно, но только она больше всего в жизни боялась снова пережить те мучения, когда не в силах помочь самому родному человеку. И пусть Бог простит ей тайные молитвы, когда она уговаривала его, если не может вылечить маму, то пусть освободит от мучений. Кричала мамка от боли и уколы Валечки – фельдшерицы не помогали.

Прибрал Боженька мать и плохо без нее было, но Вера не плакала. И отец не плакал, но угрюмым стал. Может и ходил к кому, но в дом новую мамку ей не привел. Пришлось ей все хозяйство женское вести. Правда и отец лишнего не сорил, старался помочь. Вера опять усмехнулась, вспомнив, как он, чтобы не будить ее перед школой, сам решил корову подоить. Она тогда вскочила от крепкой ругани, выскочила во двор в ночной рубашонке, глядит, а отец лежит возле Малинки – подойник перевернут, он весь в молоке. Корова умница переступает через него задними ногами и мычит. К чему это она вспомнила?

Ах, да - некогда ей было влюбляться. Девчонки в школе мальчишкам записки писали, на танцы бегали, а ей надо было отца встретить, накормить, о скотине позаботиться наутро, и уроки успеть выучить. Легко они ей давались, потому и занималась ими в последнюю очередь. Весной дни длиннее, она успевала на скамеечке с уличными девчонками и мальчишками посидеть – посмеяться. Они все ровесниками были, откуда к ним Валентин прибился, не знай. Ну, сидит и сидит. Вера про него и думать – не думала. Девчонки перед ним и так встанут, и эдак – он же куда взрослее одногодков, армию отслужил. А ей чего хорохориться. Она не худенькая, и хвастать ей вроде, как нечем особо.

Попробовали бы они не емши, дела все переделать, голова скоро бы кругом пошла. Потому и не красовалась она перед Валентином. Только в тот день рыжий кошак на дерево взобрался, вернее он еще накануне туда залез, а спрыгнуть трусит. Всю ночь ей спать не давал. Она из школы пришла и стала манить его, чтоб спустился. А он орет, уж охрип, но, ни в какую, не идет. Откуда там Валентин появился, кто его знает. Только подошел, поинтересовался, кого это она все на дереве высматривает. Вера и пожаловалась.

Ему сразу героем захотелось стать, хотя она предупреждала, что рыжий на тоненькой веточке расположился. Валюха до первой ветки руками достал – вот дал же Бог росту, лучше бы столько ума. Подтянулся и, несмотря на то, что не легонький, быстро забрался на ту ветку. А кошак, увидев чужого, вместо того, чтобы дождаться спасителя, прыгнул ему на голову, пробежал по нему и на землю, только его и видели. Валентин же от неожиданной кошачьей наглости начал падать, цепляясь за сучки. Слава Богу, глаза целы остались. Но репутация пострадала – клок материи размером с ладонь свисал сзади, хвастаясь трусами в красно-белую полоску. Не отправлять же его так через все село. Вот она и завела в дом, велела снять, чтобы заштопать. И заштопала уже, отдала ему, а сама пошла форму снять – надо во двор идти, за скотиной ухаживать. С чего отцу взбрело в голову в это время прийти – Вера так и не узнала. Только увидев на кухне Валентина, застегивающего брюки, он взревел. Вера, просовывая на ходу пуговицы в петельки халата, выскочила из спаленки.
- Ах, ты, гад, - вопил отец, - ты что думаешь, что за нее заступиться некому, - и ремень из брюк начал выдергивать, - я тебе покажу, как девок портить.

Вера закричала, что никого он не портил, только отцу наплевать было, что она говорит. Это сейчас ей смешно, как Валюха от отца рукой прикрывался, хотя отец и меньше него на четверть, а тогда страшно было.
- Женишься, - хрипел папаня и стегал его ремнем, - женишься?
- Женюсь, с радостью, женюсь, - отворачивая лицо от ударов, отвечал Валентин.
- Да не нужен он мне, - пыталась вмешаться Вера.
- А тебя никто не спрашивает, - кричал отец.

В общем, сдала Вера экзамены в июне, а в сентябре свадьбу сыграли. И свекруха на другой день ее честность обнародовала. Отец поздно понял свою промашку, только все остались довольны. И Вера мужем – непьющий достался, и Валентин потому, что она ему давно нравилась, да робкий он больно, сам бы еще год ходил вокруг. Все бы хорошо, но чудной уж больно муж молодой оказался. Нет, любил он ее, когда ночь спускалась, грех жаловаться. А вечерами все чего-то придумывал. Мало ему в кузнице дела, так он, то изгородь начнет переделывать, то кровать нарисовал новую – самодельную. И все своими руками.

Ну, был забор из штакетника, от кур и коз спасал. Нет, он такой отгрохал, именно отгрохал, что с соседнего села приходили смотреть. А кровать, красивая-то она, конечно, красивая, да он ее под свой рост рассчитал, ей, Вере подтягиваться приходится, чтоб на нее взобраться. Хорошо, хоть дочка родилась, отвлекла его от задумей новых. Тут сердце Веры никак против мужа идти не хотело. Не злилось ни сколько. Настена в апреле на свет запросилась. Валентин только с работы пришел, переодеваться начал, а у нее воды пошли. Она ойкнула, Валентин, видя все это, босиком в одних трусах рванул по улице до проходной завода, скорую вызывать. Вот уж на селе потешались. Уж, ладно – это все пол-беды. Забылось вскорости.

Как он дочку купал – сердце от радости заходилось. Завернет Настену в марлю, положит на ладонь, а она у него с кружок, на котором Вера лук режет, и ну, с ней гулить. Вот и Настька в него пошла малахольная. Другие девчонки женихов выбирают, а она музыкой грезит. И папаня, сам в сапогах латаных ходит, а ей пианино купил. Теперь вот стоит пианино пылится, дочка аж в консерваторию поступила. Тихо в доме без нее. И этого идола нет, искать надо.

Как бы какой беды не натворил. Знамо дело, если нет долго из кузни, что-то удумал. У Веры сердце сразу схватывает. В девяностых это было. За неделю до восьмого марта. Денег лишних нет, а ему сюрприз для них с Настеной захотелось сделать. Воровали тогда все понемножку. Он все своими руками, а тут решился провода срезать, да сдать на металлолом. Долго видно готовился, у кого-то когти взял, чтобы на столб бетонный залезть, чемоданчик с инструментом – папаня ему подарил, он еще на нем свою фамилию нацарапал. Прошел по сугробу на просеку, забрался и отрезал.

Они тогда с соседками на улицу повыскакивали, что за беда, куда свет делся. Ну, ладно бы отрезал у чужих, нет у себя. Да еще свалился со столба, когти веса не выдержали. Приполз замерзший со сломанной ногой. Электрики потом и чемодан ему принесли, и счет за провода – смеялись над этим сюрпризом всем селом, пока с гипсом по улице ходил. А потом мода пошла на кабельное телевидение. Провел, хотя небольшой охотник до телевизора. Мужики ему сказали, что фильмы по субботам там показывают эротические. Она-то Вера не смотрела их, уставала на работе. Но результатами просмотра пользовалась. Заползет он тихонько в кровать, а она спящей притворяется. Только он все равно заставит выдать себя, застонет Вера и ему хорошо станет.

Нравились ей его ласки, но не кричать же об этом. А ему все не верится, все кажется, что папаня заставил ее с ним жить. Насмотрелся он этих фильмов и как-то, краснея, стал уговаривать, мол, давай у стенки попробуем любиться. Ему бы еще мальчишонку маленького, да упала Вера беременная вот на этой самой тропинке и зашиблась – скинула ребенка, и Бог больше не дал. Так уж упрашивал, она тоже не каменная, согласилась. Чего уж он там увидел, неизвестно, только завел Веру, она и забылась, что муж ее на весу держит, а весу в ней килограммов девяносто – взвеситься надо у кладовщицы, у нее весы напольные есть. В общем, праздновали окончание этой любви они на полу – вступило ему в спину.
Пришлось ей вызывать фельдшера, хорошо, хоть телефон провели. Пришла та, а Валентин на полу в исподнем. Вера пунцовая от смущения, наврала, конечно, отчего беда приключилась, но с тех пор, ни на какие новшества не идет.

Синие сумерки закрасили село. На кузне замок. Куда делся. Вера покрутилась около, прислушалась – с речки доносились голоса ребятни. Туда, что ли пройти, может они его видели. Она пошла по следам, ноги выше колен прихватывало морозцем, знала бы, что так долго искать придется, оделась бы теплее. Реденькие деревца вскоре расступились и она увидела мужа. Он возвышался над кучкой детишек, что-то прилаживая прямо посередине речки. Но кто-то раньше увидел ее, потому, что Валентин распрямившись, виновато заулыбался:
- Верунчик, я сейчас. Погляди какие я ворота смастерил, теперь только сетку осталось натянуть и у них хоккей взаправдашний будет.
Господи, ну, что за чудо. Мужик ростом под два метра, весит пудов восемь, а все у нее разрешение спрашивает:
- Да, делай уж, я подожду.
- На-ко, вот, мои рукавицы надень, а то замерзнешь, - он отдал ей меховые варежки, замотал своим шарфом, - ей Богу, я скоро.

Унесенные ветром...

Унесенные ветром не ищут себе оправданий,
Сколько солнца в листве, что взлетела, над нами кружа.
Запоздалая осень придет за положенной данью,
Но мгновения эти не тронут ни тленье, ни ржа.

Замирай от восторга, кричи - это чувство полета,
Просто ты был бескрыл и не ведал его до поры,
Обретенье души - ты однажды встречаешь кого-то
И стремишься под своды, как глас, что запели хоры.

Отраженная небом мелодия чувств льется светом,
Золотой канителью рисуя улыбку твою -
Пусть танцует листва, как и мы, унесенная ветром,
И тоскуют о ней журавли, улетая на юг.
25.09.2014г

Пирожок без начинки )

Валентина стряпала пироги и жалела себя: как там Миша Евдокимов, царство ему небесное, говорил «Бычки одинаковые, а вот по-разному их продали». Но, взяв последний круглый комочек теста, она обнаружила, что в миске начинки из лука и яиц не осталось. Она облизала ложку, и ее вдруг осенило: нет, не бычков по-разному продали, Бог всю начинку на соседскую Польку извел, а на Валентине тоже, небось, ложку лизнул.

Как тогда понимать, что Польке, хоть и была она из многодетной семьи, где от одного другому обноски доставались, удавалось королевой на танцах выглядеть. Худющая, только глаза, как плошки, а она зыркнет и парни к ней гуськом тянутся. Только облапошила она их всех – учиться пошла, да и за однокурсника городского замуж вышла. Сейчас вон на машине – лимузине ( Валентина не разбиралась в марках машин) к матери ейной наведываются.

Про себя Валентина вспоминать не хотела, не доучилась – маманя и деньги платила преподавателям, и натурой: где гусями, где медом, но на третьем курсе они отказались – не лезет ей учение в голову. И, слава Богу, а то бы стала медсестрой и уморила кого по ошибке.

У нее, у Валентины, тоже был ухажер, да, видно не судьба. Местный парень, не сказать, чтоб уж красавец, но крепенький такой, как бычок двухлетка, Юрка Топорков лет пять назад на танцы ее звал. Ходили бы на танцы и ладно. Так нет, его угораздило на лодке ее покатать. А Валентина, дуреха, захотела стать стройней и села на диету. Два дня на одних огурцах просидела, а в день свидания мать свиных котлет нажарила. Не удержалась Валя, за что корит себя до сих пор. Мишка до середины озера догреб, а у нее живот схватило. И, ведь не скажешь жениху об этом.

Там на озере лодку можно было в закутке между ветлами поставить, у них много детей по селу из затона бегают. А она Юрке говорит, давай, мол, ворачивай. Он и так, и сяк улещал, замуж обещал взять, а ей бы до ветру скорей. Ну, чтобы высадил, она и брякни: «Не люблю я тебя!». Была бы начинка в голове, соврала бы ладно. А Юрка и ни ногой к ней. Вон мимо дома мальца водит, тоже затоновский – так у них называют тех, кто после свадьбы раньше срока на свет появляется и непременно с марта по май.

Она распахнула окно, жарко от протопленной печки, с улицы донеслось кудахтанье кур. Господи, у них, хоть один на всех петух есть, а у нее никого. Валентина вернулась к столу и, жалея последний кусочек теста, как себя, раскатала его, смазала маслом и, посыпав сахарком, сделала плюшку.

Кошка села на окно и стала намывать гостей. Хоть бы кто, да, вот беда – все дома.
Валентина выгребла жар из печи, достала гусиное перо и смазала пирожки маслом. Подошли знатно, в этом она толк знает. Только фантазии у нее нет совсем. Где уж ей до Полины. Та этим летом, жалея подругу, придумала способ познакомить ее с кем-нибудь. Валька – дура, послушалась. Поехала с Полиной на городской пляж, телесами своими трясти. Полинка где-то вычитала, что спасители на спасенных утопленницах женятся.

Первый раз она для убедительности немного городской грязной воды хватила, Полинка шум подняла, мол, спасите – утонула. Только мужик один спасать-то и кинулся, остальные кругом стояли и глазели, Валентина сквозь неплотно закрытые веки видела. А мужик положил ее животом на колено колючее, да как нажмет на лопатки. Валька ему потом за это по роже небритой съездила.

Ей бы успокоиться на этом, - Валентина поставила противень с пирогами в печку, - нет, она опять послушалась Полинку. Теперь Валентина должна была ждать, когда подруга спасателя посимпатичнее найдет. Только, вот, ведь, какая штука вышла, накликали они этим представлением беду. Входя в воду, Валька и впрямь споткнулась об корягу, хлебнула воды по-настощему и дыхание у нее перехватило в самом деле.

А Полинка-то не знала, она выволокла ее на берег, думая, что та в роль вошла, как артистка, а сама пошла красивого спасителя искать. Да где их сразу-то найдешь. А Валька уж синеть начала, хорошо, какой-то мужик углядел. Она очнулась только, когда он ей в рот дышать начал. Полинка привела кого-то, но у Валентины глазоньки уже не глядели на него.

Вынув противень с румяными пирогами, она залюбовалась плюшкой – сдобной, блестящей сахарным сладким блеском. Но долго любоваться было некогда, надо было второй противень в печку ставить. Гремя ухватами, она не слышала, как к окну подошел мужчина:
- Хозяйка!
Валентина, аж, вздрогнула от испуга.
- Не угостите меня в награду за спасение утопающих?
Она пригляделась и взаправду тот мужик. Валентина зарумянилась и спросила:
- А с чем Вы любите?
- Я люблю без начинки, чтобы сахаром сверху присыпаны были.
У Вальки голова сроду не кружилась, а тут, чуть об дверной косяк не стукнулась, торопясь подать гостю плюшку.
Да потом сообразила, что надо в дом позвать и позвала, да и насовсем оставила.
Вот, что значит, понять, кто ты есть на самом деле. А Полинка так и не скажет в селе, что спасителем Валентины стал запутавшийся бедолага, который летом бомжевал на пляже.
14.07.2012г

Я и дождь - цикл стихов

Дождь на счастье

Сорокам нынче не до склок –
Илья все небо заволок,
И прячут сплетницы хвосты –
Пусты заборы.
А то, что ты ко мне придешь,
Черкнул строкой бегущей дождь,
Включив во всей округе вдруг
Луж мониторы.
Пророк, повозкою гремя,
Смешил сердитостью меня,
Как абонент, что в сей момент
Был недоступен.
Ты шел без куртки и зонта,
Сказать: погодка еще та,
И, что тебе не улететь,
Ну, разве, в ступе.
1.08.2013г.


Дождь

Дождь сегодня плакался в жилетку,
Грудь промокла от холодных слез -
Пешеходы на проспекте редки -
Я и дождь, бездомный словно пес.
Осень не пришла, а он поверил
Первому опавшему листу,
И стучался в запертые двери -
Ты мне тоже не открыл на стук.
Вот идем, куда нам торопиться,
Кто, чем может, выбиваем дрожь.
Грустные заплаканные лица -
На проспекте двое: я и дождь.
25.07.2013г.

Неверие

Санька проснулся от сухости во рту, хотелось пить. Облизав нёбо, он хрипло позвал жену:
- Алин, - но вспомнив, что он в квартире матери, уехавшей к сестре, зябко натянул одеяло.

Вставать не хотелось, как не хотелось делать вообще что-либо. Сделав одну глупость, он обрастал ими, как снежный ком. Санька крепко зажмурил глаза, не желая вспоминать вчерашний вечер. Но память, оглушая тупыми ударами в затылок, выхватывала то пахнущие рыбными консервами губы Зойки-разведенки с первого этажа, то подмигивание его новоявленного друга Николая, которого привела Зойкина подруга Верка, кажется.

Брезгливо сморщившись, Санька резко откинул одеяло и встал. Несмотря на открытое окно, в квартире пахло попойкой. Неубранные в холодильник закуски и пролитое на скатерть спиртное, окурки с женской помадой на фильтре в банке из-под консервов вызвали тошноту. Зажав рот, он еле добежал до ванной. Но не успел Санька вытереть губы, как в дверь позвонили. В каком-то радостном волнении, вдруг Алина пришла, Санька выдавил прямо на палец пасту и с шумом прополоскал рот. Обмотавшись полотенцем, открыл дверь.

- Шурик, - перед ним с початой бутылкой водки и кусками жареной рыбы на тарелке стояла Зойка, - я полечить тебя пришла, да прибраться.
- Я не болен, - разочарованно произнес Санька, у которого от вида водки желудок болезненно сжался, - да и порядок уже навел, - соврал он. Улыбка на ярко накрашенных губах женщины стала жалкой, и, теряя себя, она залепетала:
- Шурик, может быть, тебе еще чего надо, вчера из-за Николая так и не удалось поговорить.
Закрыв на долгое мгновение веки, чтобы не видеть этого женского попрошайничества, и глубоко вздохнув, Санька произнес:
- Зой, ты хорошая, но прости, что подал тебе надежду, я Алинку люблю. Это все из-за обиды.
- Вот оно что, - женщина одним жестом смяла только что сделанную прическу и прикрыла губы сжатой в кулак ладонью, невольно стирая признаки явного желания понравиться, - ну, я пойду тогда.
- Иди, Зой, - Санька закрыл дверь, но через глазок видел, как воровато оглядываясь, женщина бросилась бегом вниз по лестнице.

Черт, он так надеялся, что это Алина. Только не такая она.
С мыслями о жене он сгреб вместе со скатертью остатки вчерашнего блуда и, надев шорты, вытряхнул в мусорку. Не досчитается мать рюмок и тарелок, да Бог с ними. Он сегодня купит ей новые, заработанные деньги-то Алине так и не отдал. Наказать за гордость хотел. И наказал…. обоих или только себя?

Раньше у него никаких сомнений не было. Верил ей, как себе. И потому, когда с копейки на копейку стали перебиваться ушел он из школы, поехал за длинным рублем. Да так удачно, что за первый год машину смогли купить, квартиру обставили по-современному. И месяц разлуки не казался таким длинным. Ему, во всяком случае, работал до упаду и других подгонял. Его бригадиром поставили, потому что чертежи умел читать. Зато встречи были новым медовым месяцем.

Санька с благоговением вспоминал первую брачную ночь. Уже одна мысль, что он сумел заставить неприступную красавицу забыть свою неземную любовь к однокурснику, приподнимала его над землей. А оттого, что Алина согласилась выйти за него замуж, и вовсе крылья выросли. Наверное, обе матери догадались, почему на второй день свадьбы он ее, как хрустальную, боялся из рук выпустить. Ему и самому с трудом верилось, что есть еще такие девчонки, которые всклень полны, а несут себя, не расплескивая. Только Санька каждое мгновение помнил, потому что от ее неловкости и сам вроде, как впервые в постели с девчонкой оказался. Потом они над собой смеяться будут: Алинка свет велит выключить, а на платье со шнуровкой сзади Санька неловкими руками узел затянет. Он и руками и зубами пробовал развязать, Алинке платье было жалко. Если бы не в чужом доме ночевали, ей-богу, какую-нибудь соседку позвали. А так пришлось свет во всех комнатах включить в поисках ножниц. Да, где уж там.

Ряженые с утра здорово напугаются, увидев огромный нож на свадебном платье и не найдя с головой спрятавшуюся под одеяло невесту. Алинка краснела от соленых шуток за столом, а он каждым прикосновением благодарил ее за чистоту.
Когда же он растерял свою уверенность? Может быть, тогда, когда пообщавшись с работягами на стройке, позволил в разговоре с ней грубые слова. Ее замечание задело Саньку, и он наговорил гадостей, что, мол, пока она тут совершенствуется в английском языке, он на стройке не с ангелами горбатится. Алинка задохнулась от несправедливости, он помнил, как она уговаривала его не ездить в Питер. Уверяла, что проживут и так, только с ребенком пока повременить придется. Тогда у него хватило ума попросить прощения.

А в последний раз в поезде, Санька, вешая пиджак, выронил Алинкино фото, мужики, сладко поцокав языками, как-то особенно зло шутили насчет женской верности. Олег, жена которого спуталась с его же другом, хмуро посоветовал:
- Лопух ты, бугор, если веришь. В зеркало почаще гляди, нет ли шишек на лбу. Мужик ты или не мужик.
Санька еле удержался тогда, чтобы на самом деле не потрогать лоб. И, хотя Алинка задушила его от радости в объятиях, ревниво прислушивался к телефонным звонкам, даже на скамейке вместе с досужими сплетницами посидел, сделав вид, что покурить вышел. Но и они ничего, кроме интереса к его заработкам не высказали. Может и улеглось бы беспокойство со временем, но тут Алинку пригласили на встречу однокурсников. Кто и когда позвонил, Санька не слышал. Но ее радость по этому поводу заставила мужчину впасть в демонстративное молчание.

- Ну, Сашунь, что ты дуешься, я же только на одни сутки. Утром на поезде уеду, и на следующий день вернусь. Ведь интересно же, кто и как устроился, кто кем стал. У Полинки уже ребенок есть, она обещала показать, я ее три года не видела.
Аромат Алинкиных духов и непередаваемо-родной запах ее самой, щекотание прядками волос Санькиной щеки, ласкающее прикосновение теплой ладони – уже по отдельности мягчили его сердце, а вкупе вообще превращали в сироп, но закипевший на кухне бульон, заставил жену подняться с дивана. Она, щекоча челкой, чмокнула его в нос и убежала.
Эта минута и решила все. Потирая лоб, мужчина вспомнил слова Олега о рогах. Он встал, словно стряхивая с себя Алинкину ласку, прошелся по комнате, и, когда она вернулась, сказал:-
- Нет, ты никуда не поедешь.
- Почему?
- Не поедешь и все.
Если бы он высказал все, что у него творится в душе, может быть, она сама не захотела поехать, или бы смогла убедить его в обратном. Но он только добавил:
- Если поедешь, я уйду.
Алинка поглядела на него, как на чужого и через три дня взаимного молчания уехала.

Вот тогда-то он и начал творить глупости. Раньше времени уехал в Питер, и словно доказывая жене, что и он чего-то стоит, познакомился там с интеллигентной женщиной. Но, пару раз проснувшись в чужой постели, понял, что та почувствовала присутствие Алины, и, провожая к порогу, сказала обиженно:
- Я не пилюля, чтобы принимать меня для забвения. Не приходи больше.

Олег, приехавший позднее, как змий будет подпитывать Санькину злость и неверие, рассказывая подробности того, как застал жену с другом, как избил обоих. Друга его половинка простила, а опозоренная жена Олега вынуждена мыть подъезды. Сыну нет еще двух лет, в садик не берут, мать Олега, обиженная за сына, сидеть с ним не хочет - зло радовался мужчина. А он кормить изменницу с неизвестно чьим байстрюком не собирается. Мальчишка болеет часто.
- А вдруг это твой сын, а ты глядишь, как он гибнет на твоих глазах.
- Пусть докажет сначала.
- Если ты такой неверующий, сделай генетический анализ. Бог с ней с бабой, но ребенка-то за что наказывать, - Санька, мечтавший о сыне, даже злясь на жену, не понимал Олега.

Мать, когда он, приехав из Питера, опять пришел к ней, попыталась вразумить Саньку:
- Ну, что вы друг друга мучаете. На Алину глядеть нельзя без слез, и ты словно чужой стал. Чего она такого натворила, что ты от нее, как черт от ладана бежишь.
- Не твое дело, мам.
- Вот и она также, я вам что, дорогу перешла. Все хорошо, мама, все замечательно, - передразнила пожилая женщина невестку, - а чего хорошего, от вас кожа, да кости остались. Не хотите – не говорите. Только и я глядеть на ваши мучения не собираюсь, уеду с глаз долой, да хотя бы к Катерине. Ей вон внуков подкинули – понянчу, от вас не дождешься.
- У меня не безобразничай тут, - наказала мать перед отъездом, будто чувствуя предстоящий загул. – Хороший ты у меня, сынок, только гордый очень.

Выпив таблетку пентальгина и отлежавшись, Санька пошел в магазин. Вдруг мать раньше времени вернется, надо купить новую посуду, а то шуму не оберешься.
Он долго искал рюмки, похожие на те, которые выбросил, но не найдя, купил дорогие из тонкого хрусталя, потом выбрал сервиз, с такими же голубыми цветами, какой подарил на юбилей когда-то умерший отец.
«Черт, - вдруг прострелило Саньку, - тарелки придется из бака достать, мать за них пилить будет до скончания века, все, что сделано или куплено отцом – табу. Уж, сколько лет его нет, а все помнит».
Не мелочась, не дай Бог разгуляется, уйдут деньги на ветер, мужчина прошел в отдел, где продавались кастрюли – у матери все старые, он выбрал такие же, какие понравились Алине.
Оглядевшись, нет ли тележки, чтобы одним разом все довезти до машины, и, посетовав на то, что не дошел еще до них Питерский сервис, Санька в два приема перенес коробки в багажник. И уже, хотел опустить его, когда встретился глазами с идущей к магазину девушкой. Не сразу узнав Алинку, глазеющий Санька не смог сделать вид, что не видит ее и, когда она поравнялась с ним, поздоровался:
- Привет.
- Привет, - в больших глазах на осунувшемся лице жены застыла настороженность, - новым хозяйством обзаводишься? Мог бы у меня взять, такие же, - она кивнула на коробку с кастрюлями.
- Да ладно, чего уж там. Но, если ты не против, я подъеду – рубашки и джинсы возьму. Можно прямо сейчас.
- Сейчас мне к врачу, приезжай, часа через два.
- Что с тобой?

Но Алина, отвернулась и, махнув рукой, пошла. Саньке показалось, что она заплакала. Ему захотелось догнать жену, но гордость остановила. Два часа он как-нибудь вытерпит. А там увидит, есть кто-нибудь у нее или нет.
Как он ни сдерживал себя, стараясь все делать медленно, все равно приехал раньше времени.
Алины дома не было. Он мог бы открыть дверь своим ключом, но не стал. Вышел и сел в машину. Сердце забилось, когда она появилась из-за угла, не желая показать свое нетерпение, он еще какое-то время сидел за рулем, но, видя, что сумка с продуктами оттягивает ей руку, не удержался. Вышел, легко подхватил пакет:
- Решила штангой заняться, - пошутил он, потряхивая груз.
- Картошки купила, в доме ни картофелинки.
Оба замолчали – это Санька любил жареную картошку.
Алина, как перед гостем распахнула дверь:
- Проходи, поставь пакеты здесь.
- Да ладно уж, я на кухню отнесу.
Поставив пакеты, Санька потоптался, не зная куда идти. Потом все-таки вернулся к порогу.

- Саша, может, ты сам соберешь вещи, их много, - позвала женщина из спальни, где находился огромный шкаф-купе.
Мужчина прошел и встал в дверях, боясь подойти ближе:
- Да, я никогда не знал, где какие вещи лежат. Если буду искать, переворошу все тут, ты уж сама.
Алина стала доставать и аккуратно складывать рубашки, потом такой же стопкой сложила футболки и белье. А Санька стоял и глядел на нее. Что-то было не так, движения что ли какие-то замедленные, несвободные, как - будто она чего-то прячет от него. Мужчина огляделся, нет, на прикроватной тумбе одеколон его и книжка «Раскол» - Санька купил ее на вокзале в Питере, да так вот, и не дочитал. Доставая с верхней полки набор полотенец, Алина обернулась, и он вдруг разглядел то, что она пыталась скрыть: при общей худобе из-под приподнявшейся свободного покроя блузки, выступал маленький животик.
- Сколько?
- Здесь пять полотенец, совсем новых, я даже не распаковывала, - не поняв вопроса, ответила Алина.
- Я не про это, - он кивнул на живот, - сколько месяцев?
- А тебе зачем, - женщина одернула кофту, - ты ушел.
- Да, наверное, - сердце у Саньки оборвалось и он, ощутив пустоту, развернулся и направился к двери.
- Саша, а вещи, - донесся до него испуганный Алинкин голос.

Сжав кулаки и в два шага преодолев разделявшее их пространство, он уже хотел сказать, что не надо ему от такой дряни ничего, но, взглянув на жену, подавился своими же словами.
- А у меня секрет есть, - вдруг вспомнил он слова улыбающейся жены, - будешь хорошим мальчиком, скажу. А он был самовлюбленным глупцом, решив, что секрет – это встреча с однокурсниками.
Несколько долгих мгновений глядел, как без всхлипов по исхудавшим щекам непрерывными ручьями текут слезы, а потом метнулся к ней, уткнулся в живот.
Алина подняла руки над его головой, боясь поверить в происходящее:
- Саш, это твой ребенок.
- Знаю, знаю, - глухо проговорил он в упругую плоть живота, как будто зародившийся там ребенок мог услышать, - прости меня, пожалуйста.
- Встань, ну, встань же, - Алинка потянула его за уши, - мы так скучали по тебе.
- Не плачь, -вставший с колен Санька губами собирал текущие по щекам жены слезы, - не плачь, родная моя.
Но слезы, текли не переставая:
- Мне было плохо, так плохо.
- Я знаю, - снова повторил мужчина, в груди у него что-то перевернулось от этого беззащитного признания, руки задрожали от одновременной злости на себя и от желания стереть с губ Алины причиненную им боль. Он целовал кривящийся от беззвучных рыданий рот и шептал:
- Прости, прости, я больше никогда так не сделаю. Я без тебя жить не могу.
- Правда? – Алинка отстранилась, чтобы посмотреть в глаза мужа, припухшие ресницы как-то совсем по-детски дрогнули.
И, не выдержав этой надежды во взгляде, Санька, расстегнув кофточку, стал целовать налившиеся груди:
- Правда, правда, правда….
Среди вороха его рубашек и белья, болезненно - сладко переживая случившуюся близость, Санька, положив ладонь на маленький животик, как на библию, клялся про себя никогда больше не обижать жену неверием.

Когда не сходится ответ

«Ма-ма мы-ла ра-му», - растягивая фразу по слогам, вслух проговорила Лиза, любуясь до скрипа вычищенным после проливных дождей окном.
Еще утром, предвидя это мероприятие, женщина нехотя сползла с постели, долго пила кофе, потом выбирала, что бы надеть. Термометр показывал двадцать восемь градусов. Натянув на голое тело старенькую Иришкину футболку с какой-то надписью на груди , Лиза покопалась в другом ящике и выудила оставленные дочкой шорты. В люди в них не выйдешь, но, если свалишься с девятого этажа (был у нее такой пунктик, не дай Бог, умереть голой), то стратегические места будут надежно прикрыты.
Сейчас, спрыгнув с подоконника, женщина потрепала прилипшую к телу футболку, потом, увидев себя в зеркале старинного шкафа, собрала ее на талии и, показав себе язык, произнесла, подражая голосу подруги: «Бизнесвумен Лиза».

Так бывшая однокурсница Галка представляла ее туристам, подвозя их к маленькому магазинчику в полуподвальном помещении далеко от центра города. Это было деловое сотрудничество: Галка обещала туристам сувениры отличного качества за меньшие деньги, Лиза получала клиентов, которых в этом районе было мало. Пока туристы выбирали товар, а очередная продавщица присматривалась к иностранцам – что поделать первая из них Светка Антонова сделала ей рекламу, выйдя замуж за японца - они с Галкой пили кофе или обедали выше этажом, сплетничали о детях, своих бывших мужьях. А потом Лиза ссужала деньгами Галку то на новый холодильник, то на новый телефон для сына. Галка не всегда отдавала, но Лиза прощала, особенно сейчас, когда Иришка вышла замуж и укатила с Сережкой на край света, вернее России – в Калиниград. Если бы не Галкины туристы, пропала бы она три года назад. Да что об этом, тревожная мысль кольнула в сердце, кто-то подбирается к ее бизнесу. Ресторан, говорят, сменил хозяина, а тот намерен завладеть еще и подвальчиком. Сегодня из-за встречи с ним она отказалась пойти на встречу одноклассников. Правда Лиза не очень-то и жаждала пересказывать им историю развода с Шуриком, а тем более встретиться вдруг там с ним самим.

Вздохнув, Лиза поправила прямо в перчатках резинку, под которую собрала волосы в хвост и стала стирать пыль с открытых полок шкафа, думая о жадности некоторых дельцов, готовых уничтожить ее уютный мирок. Потянувшись к приоткрытой верхней дверце, женщина зацепилась за резную ручку платяного отделения, и уже хотела отцепить футболку, как из антресоли на нее свалилась книжка, заставив Лизу дернуться и вырвать клок материи на груди. Потерев ушибленный лоб, она попыталась пристроить лоскут на место, но тут взгляд ее упал на рассыпавшиеся снимки. Лиза присела, перевернула раскрывшуюся книгу – «Война и мир» - отомстил Толстой за то, что войну по диагонали пролистала, усмехнулась про себя женщина и потянулась за фотографиями.

Снимки двадцатилетней давности все, как один были испорчены. Лиза, наверное, потому и не сложила их в альбом, что на всех пяти черно-белых фото только она одна и смотрелась четко, а вся остальная компания будто расплылась от яркого солнца. Кто же тогда делал снимки? Увлеченная Шуриком, она даже и не помнит момент фотографирования. А как же они к ней попали – перебирая снимки, женщина попыталась вспомнить. Может, Натка – ее школьная подружка передала, надо будет позвонить ей, заодно и узнает, как прошла встреча. Опять, вспомнив, что ей сегодня предстоит общаться с человеком, который не только покушается на ее бизнес, но еще и лишил встречи с Наташкой, Лиза выдохнула, сунула фотографии в ту же самую книгу и, бросив ее на компьютерный стол, перешла в другую комнату. Окон, когда их моешь, гораздо больше, чем в пасмурный день, когда не хватает света.

В отличие от комнаты, выходившей на проспект, зал ее квартиры смотрелся окнами во двор. Отворив створку рамы, Лиза помахала рукой поднявшим головы женщинам: бабе Клаве – старушке лет восьмидесяти с четырнадцатого этажа, которая, несмотря на возраст, постоянно курсировала между двумя дочерьми и соседке из однокомнатной, бывшей учительнице - Татьяне Ивановне.
Размазав пыль на окне и, увидев себя в протертой середине рамы, Лиза попыталась вспомнить имя того мальчишки, который фотографировал их в десятом классе. Фамилия у него была какая-то нерусская. Он пришел к ним в сентябре – худой, долговязый, весь такой прилизанно-правильный, с глазами, опушенными девчоночьими ресницами. Его не то, чтобы не приняли, приняли эгоистично, как могут только подростки. Он делал домашние задания, когда все остальные бегали на свидания, и оттого перед уроками теребили его тетради, скопом списывая задачи по математике и физике.

За это они брали долговязого с собой, когда вдруг собирались отметить уличной кодлой какой-нибудь праздник. И, хотя, у каждого к тому времени была своя пара, он все равно ходил с ними, оставаясь незаметным. Жалея его или используя рост, мальчишки научили новенького играть в баскетбол. Нескладный в обычной жизни, на площадке он преображался. Кажется, она даже ходила болеть за него на какой-то важный матч. Но, то ли в самый решающий момент он не смог положить мяч в корзину, то ли сфолил и его наказали штрафными, только его команда проиграла. В общем, так и не стал он победителем. А домашние задания они списывали, снисходительно поглядывая на него – это же надо же быть таким идиотом, чтобы сидеть вечерами над учебниками, когда жизнь вокруг бьет ключом.

Лиза повертела створку рамы, проверяя, чистая ли и вдруг услышала хлопок дверцы машины – звук, похожий на выстрел. Машина отъехала и встала на стоянку, а на дороге остался стоять мужчина с огромным букетом роз.
«Фи, как банально», - фыркнула Лиза, однако дождалась, когда подойдя к старушкам, мужчина что-то спросил у них и, взглянув на окна дома, скрылся в дверях их подъезда. Втянув с огорчением воздух – кому-то пусть банальные, но розы, а ей грязные окна – женщина открыла другую створку. Татьяна Ивановна что-то крикнула ей, но подъехавшая мусорка заглушила слова, женщина встала со скамейки, намереваясь подойти ближе к перевесившейся через подоконник Лизе, которая махнув на машину, отрицательно покачала головой, мол, не слышу и тут в дверь позвонили. Вернее звонили давно, только она не сразу расслышала из-за шума работающего двигателя. Больно стукнувшись локтем о край рамы, женщина дернулась, отклеивая себя от подоконника, и поспешила к двери. Зеркало в прихожей напомнило ей о вырванном кусочке трикотажа, неловко прихватив его рукой в синей перчатке, как будто предлагая прочитать надпись на английском «They yours», Лиза открыла дверь.
- Привет, - мужчина только что разговаривавший с бабушками, улыбнулся ей, но опустив взгляд ниже, прикусил губы, еле сдерживая смех, - ты не меняешься.
- А мы знакомы? - вглядываясь в лицо мужчины, от которого веяло хорошим парфюмом, нахальством и еще чем-то, спросила Лиза.
- Знакомы, знакомы, - ответил тот и все-таки рассмеялся, - я надеюсь, ты не каждого встречаешь с этим транспарантом, кивнул он на надпись, - Лизка, это я – Левка Фогман, ну тот парень, что давал тебе носовые платки, когда вы с Шуриком в очередной раз ссорились, ты меня еще глистом назвала за то, что я не дал списать тебе физику.
- Лева?! - Лиза отступила на шаг, все также придерживая вырванный лоскут, - вот бы никогда не узнала, - искренне призналась женщина.
- Если бы ты знала, как я старался перерасти из глиста, хотя бы в анаконду, ты бы не удивлялась, ты разрешишь мне войти или мне дальше лестничной клетки нельзя?
- Проходи… - те, я тут уборкой занимаюсь, - Лиза первой прошла на кухню, которая уже блистала чистотой.
- Это тебе по поручению класса, - он вытащил из-за спины букет. Лиза обернулась, чуть не столкнувшись с ним, и взяла обеими руками розы, - красивые, - она понюхала белые бутоны – розы пахли тонко и волнующе, - спасибо, я сейчас.

Женщина метнулась к шкафу, не выпуская букета из рук, взяла с него большую хрустальную вазу, от тяжести чуть не выронив ее, вернулась, и, воткнув цветы, налила воды, обрызгав себя и столешницу рядом с раковиной.
- Спасибо, очень красивые цветы, - еще раз отчего-то волнуясь, поблагодарила Лиза, ставя вазу посредине стола.
- Садись.. те, - неловко предложила она, показывая на угловой диванчик занимавшему все пространство мужчине. Лоскут трикотажа от наклона отвалился, открывая в общем-то безобидную верхнюю часть груди, но Лиза покраснела, метнулась к вазочке на окне, пошарила в ней рукой, укололась, но достала оттуда английскую булавку и прямо снаружи приколола ей обрывок.
- Кофе будешь… те, - все еще не определившись, спросила женщина, глядя на букет.
- Буду. Только, Лиз, ты не суетись, а то я…
- Тебе с молоком? – прервала его Лиза, ей нужно было прийти в себя, потому, отвернувшись к плите, она поставила турку, зачем-то полезла в холодильник, закрыла его, достала чашки.
- Черный и без сахара, - услышала женщина, но водрузила рядом с букетом сахарницу.
- Да, сядь ты, Лиз. Лучше расскажи о себе.

Лиза плюхнулась на бархатную обивку стула и оказалась скрытой от собеседника букетом – это помогло ей восстановить равновесие, не совсем, но она могла собраться с мыслями:
- Да живу как все – работа, дом – вот видишь, генеральную уборку затеяла – дочка с мужем через десять дней приезжают. С Шуриком - ты помнишь его – мы разошлись, - говорила она букету.
- Значит, все-таки он не таким удачливым оказался, - мужская рука сдвинула вазу на край стола, отчего вода плеснулась через край.
Лиза вскочила, вытерла и снова села:
- А ты как? Мы про тебя с самого окончания школы ничего не слышали, - женщина глядела не в глаза, а на загорелую шею в вырезе трикотажной рубашки.
- Я тоже, как все, - усмехнулся мужчина, - после школы поступил в институт, окончил, женился один раз – развелся, женился второй раз и тоже – развелся.
- Дети есть, - спросила Лиза, угадывая за легкомысленностью ответа, какую-то недосказанность.
- Не получилось, вернее, не успевали завести, как расходились, кофе сейчас убежит, - мужчина приподнялся над столом, будто сам хотел выключить плиту.
Но Лиза обрадовалась возможности занять руки делом:
- Хочешь пирожное? – спросила она, разливая кофе по чашкам, и, не дожидаясь ответа, присела перед холодильником.
- Да выставь ты все уже и сядь.
- Ты на встречу одноклассников приехал, - спросила Лиза, лишь не молчать.
- Можно и так сказать, у меня тут дело большой важности.
- Какое, если не секрет, - улыбнулась женщина, впервые взглянув мужчине в глаза.
Он широко улыбнулся в ответ:
- Скажу, если получится. Ты не хочешь поужинать со мной сегодня?
- А как же встреча одноклассников?
- Так ты ответь, - загорелые руки обхватили и приподняли чашку обеими руками, скрыв выражение его глаз.
- Наверное, не смогу - у меня сегодня встреча.
- Деловая?
- Даже очень, - вздохнула Лиза, вспоминая о вечере.
- А завтра? – упорствовал Левка.
- А завтра будет зависеть от сегодняшней встречи.
- Хочешь, я тебе помогу, может, решу твою задачку и дам списать, - вспомнил мужчина школу.
- Теперь, Лева, я сама их решаю, не всегда сходятся с ответом, даже чаще с ошибками, но сама, и ругать за это только себя приходится.
- Я задерживаю тебя, да? – мужчина кивнул на брошенные на угол диванчика перчатки.
Лизе хотелось, чтобы он посидел еще, но неожиданность его прихода, нелепость ее вида, неумение флиртовать налево и направо заставили промолчать.

Мужчина поднялся, заняв пространство кухни, и Лизе не оставалось ничего другого, как выйти вслед за ним в прихожую.
- Ну, я пойду, - сказал он, видя, как от неловкости, стесняясь своих ног, женщина тянет край футболки книзу.
- До свидания, - Лиза сделала шаг к нему и тут Лев, словно решившись на что-то давно обещанное себе, поднял руки и, обхватив ими плечи, резко привлек ее к себе...

Если бы она оттолкнула его, а не подняла лицо вверх, если бы только она знала, что произойдет потом, то сейчас бы не сидела, обхватив ноги руками на смятой еще днем постели, не включая свет, боясь увидеть свое отражение в зеркальной двери шкафа.
Но сделанного не вернешь. Дурочка, скоро сорок лет будет, а она все такая же дурочка. Завтра, завтра же она переспит с Андреем – экспедитором, который каждый раз намекает ей о том, что можно и проехать мимо очередного поставщика. Переспит и не будет бросаться на первого попавшего в ее дом мужика. Лиза крепко, до оранжевых кругов, зажмурила глаза, но горячая проволока раскручивалась под солнечным сплетением от воспоминания о том, что началось там, у двери, и закончилось вот на этой проклятой постели. Растаяла, как провинциальная дурочка, даже глаз не открыла. Нет, открыла один раз, когда он, целуя, приподнял и, поставив на свои туфли, заставил ее вытянуться, как струна. Английская булавка уколола его, и тогда он отстранился, отчего Лиза протестующее застонала, и открыла тяжелые веки, а он выдернул булавку и стал целовать кожу. Женщина потерла сейчас это место, будто пытаясь стереть поцелуй. Надо, надо было открыть глаза, тогда бы не задохнулась от неведомо откуда взявшейся горячей волны, не цеплялась бы за плечи совсем чужого мужчины, не захлебывалась бы сухим воздухом.

Наверное, Лиза бы простила себе это приключение, даже, может быть, вместе с Наташкой посмеялась над собой, если бы через полтора часа неловкости не оказалась в еще худшем положении.
Женщина, сидящая в полной темноте спальни с крепко зажмуренными веками, рукой прикрыла глаза. Даже сейчас жар прилил к лицу оттого, что она стеснялась взглянуть на Левку потом, когда тело почувствовало дуновение сквозняка: не дочищенное окно в зале оставалось открытым. А ему вдруг захотелось поговорить, он поцеловал ее влажный висок и с какой-то мальчишеской радостью сообщил, будто сделав открытие:
- Я всегда знал, что с тобой это будет по-настоящему, как взрыв вселенной
Лиза не нашла ничего лучшего, чем сказать:
- Ты не мог бы подвинуться и отдать мне одеяло.

Завернувшись в мягкую ткань и волоча ее конец по полу, она скрылась в ванной, а когда вышла, то Левку выдавали только блеск в глазах и скулы покрытые румянцем. Лиза тогда попросила подвезти ее, потому что ехать надо на другой конец города, а она еще не одета. Он почему-то обрадовался, сказал, что ему по пути и ждал, когда она оденется и накрасится. Господи, ей понравилось, как открыл Левка перед ней дверцу машины и познакомил с водителем. Лиза залилась румянцем, представляя, о чем думал пожилой шофер, дожидаясь хозяина. Но Левка, став вдруг деловым, уточнил только у нее маршрут.

Уже, остановив машину, он дал свою визитку, чтобы через пятнадцать минут подойти к ее столику в ресторане со служебного входа. Лиза еще подумала, что он что-то забыл у нее, но подошедший вместе с ним юрист, сказал:
- Здравствуйте Елизавета Николаевна, - протянул руку Левке, - я не опоздал?
И повернувшись к ней, добавил:
- Мы надеемся, что наше с вами сотрудничество будет взаимовыгодным.
И только сейчас поняв, что покупатель он – Левка, Лиза забыла, что она бизнесвумен, вспыхнула от обиды и унижения, и бросила Левкину визитку, которую минуту назад достала из сумочки, ему в лицо. Она не помнит, как остановила такси, но словно спасаясь от злой собаки, захлопнула дверь перед носом выбежавшего дельца.

Так ее никто еще не использовал: переспать, чтобы она согласилась на продажу без всяких условий.
Лиза посмотрела на экран телефона – двенадцатый час, встала, прошла, не зажигая света в ванную, так же без света умылась, сняла платье и легла спать. Завтра, завтра она поговорит с Галкой и найдет юриста, которому поручит заниматься продажей. И Наталье выскажет, что она думает о подруге – это только через нее он мог узнать о ней все. Ей бы заснуть, но духота заставляла вертеться, сминая простыни, а от подушки пахло его одеколоном. Лиза перевернула подушку и встала, чтобы закрыть окно и включить кондиционер, но в дверь постучали.

Надеясь, что ошибается, так бывало: стучат наверху, а, кажется, что к ней, женщина подошла поближе. Стук раздался снова, открыв первую дверь, она сердито спросила:
- Кто там?
- Лиза, открой, нам надо поговорить.
- Уходи, завтра я пришлю юриста.
- Лиза, ты не так все поняла, вернее я не успел встретиться со своим адвокатом.
- Что, не прошел номер? Ты думал, что я тебе вот так за здорово живешь продам свой магазин?
- Да не нужен мне твой бутик, это я на всякий случай, чтобы удержать тебя. Ты не знаешь, что такое однолюбы.
- Ты мне зубы-то не заговаривай высоким слогом, все уже давно в уме прорешал, только задачка у тебя с ответом не сошлась.
- Лизка, и за что я только в тебя такую сумасбродную влюбился.
- Да-да, конечно, прямо за пять минут обрел в женщине в худой футболке любовь всей своей жизни.
- Глупенькая, я тебя со школы люблю.
- Ври-ври, да не завирайся, - злилась Лиза, радуясь, что не видя Левкиных глаз, может отбрить его.
- Я и не женился долго, все искал на тебя похожую, только не получилось ни с первой, ни со второй. Внешне вроде бы похожи, а так только ты меня из себя вывести можешь.
- А чего же ты в школе не признался? – притихла Лиза, дожидаясь ответа.
- Я пробовал, но ты меня тогда глистом назвала. Ты, знаешь, сколько я потом в спортзале времени проводил, только не в коня корм.
«Еще как в коня», - подумала женщина.
Но унижение, которое она испытала в ресторане, рождало стойкое недоверие:
- И поэтому ты решил купить меня вместе с потрохами. Разведал у Наташки, что я развелась, и решил через постель сбить цену.
- Да не узнавал я ни у какой Наташки ничего.
- А кто же тебе про встречу одноклассников рассказал?
- А ты не будешь сердиться на этого человека? У нас в Калининграде с отцом бизнес и один наш экономист Ирина Александровна однажды увидела твою фотографию на моем столе.
- И причем здесь этот экономист, - спросила Лиза, находя очень знакомым сочетание имени и отчества.
- Притом, что сообщила мне новость, которую я со школы лелеял – мать у нее с отцом разошлись.
Ошеломленная Лиза замолчала и в наступившей тишине скрип соседской двери и голос Татьяны Ивановны прозвучали особенно громко:
- Лиз, да впусти ты его, мы с Клавдией Петровной на всякий случай номер его машины запомнили, - и она на весь коридор начала диктовать цифры и буквы, называя их именами людей.
11.07.2014г.

Вино из одуванчиков

Забыть рецепт вина из одуванчиков -
Наложенное гордостью табу,
Из глаз исчезли солнечные зайчики,
И мотыльки не ищут теплых губ.
Усиленные с двух концов старания
Дают обратный действию эффект,
Мы режем память правильными гранями,
Рецепт остался - нас с тобою нет.
11.05.2013г.

Невернувшиеся

Небо чужое крылом синей птицы,
Тихая ночь беззащитно нага,
Нас муэдзин призывает молиться -
Мы поклоняемся нашим богам.

Воздух "кондишен", но тело в алмазах,
Каждая капелька в десять карат,
Кто упоение ищет в намазе -
Мы совершаем древнейший обряд.

Солоно счастье, как воды залива,
Выдох нас к разным прибьет берегам…
Сладкая ночь по-восточному льстива -
Утром мы снова утонем в снегах.
7.12.2012г.

Я не болею

Пока не задул тополиные свечи
Уставший от странствий, вернувшийся ветер,
Пока он от злости не рвет, и не мечет,
Давай затеряемся в солнечном лете.

Оно еще близко - в лесу на поляне,
И будит рассветы игрой на гобое,
И ходит босое по росам в тимьяне,
И пахнет медовой травой и тобою.

Поверь: я не брежу - не надо таблеток,
Ни чаю с малиной, ни этих компрессов,
А жар оттого, что тоскую по лету,
Оно, как и ты, на поляне за лесом.
22.09.2013г.

Котькино лето

Котька задумал утопиться. Только не получалось. Он нырял, долго сидел под водой, но как только воздух кончался, и в груди начиналась боль, его выталкивало из-под мутной воды - глотать ее не хотелось. Замерзнув, он вылез на берег, вспоминая, где же лежит камень. Увидев его метрах в ста от себя, припустился бегом. Тучи скрыли солнце, а речка Дегтярка, хоть и казалась небольшой, но местами была даже очень глубокой. Не прогрело ее теплое июньское солнце. На берегу никого не было - поздно уже, все друзья дома сидят, картошку с молоком уплетают. Котьке стало горько, никто не узнает, как ему плохо. Он, стуча зубами, расшевелил камень, но оттого, что все тело дрожало, приподняв, Котька уронил его себе на ногу, прямо на большой палец. Он заскакал от боли , и та вдруг из пальца перешла в горло. Чтобы боль его не задушила, Котька завыл, а потом согнулся, прижав ручонки к груди, сел на уроненный камень и заплакал горько и громко. Ему стало все равно – пусть увидят, что он плачет, пусть хоть засмеют его потом. Спустившийся дождик заставил Котьку почувствовать себя таким одиноким и не нужным, что он решил переждать его под перевернутой лодкой – успеет еще, ночь впереди. Он заполз под серые от старости доски, днище кое - где просвечивало трещинами – лодкой давно никто не пользовался, разве только для того, чтобы посидеть на ней. В полумраке ему стало теплее и уютнее.

Он лег на живот, положив голову на сложенные ладони - пальцы на руках сморщились от воды, и стал представлять, как будет искать его мать и, как отец будет нырять в речку раз за разом, проклиная себя за то, что ушел от мамки. Как же хорошо они жили до Нового года. Папка работал на тракторе – трелевщиком, а мамка нянькой в детском садике из-за Наташки, та никак без нее в саду не оставалась. Котька во второй класс ходил, учительница его хвалила за то, что хорошо читает. А он и не читал дома вовсе, буквы сами в слова складывались, и ему непонятно было, как это Вовка по слогам мусолит их. Мамка ужин вечером готовит, он телик смотрит - Наташка то к нему, то к мамке пристает и все ждут, когда же папка придет. Только на крыльце снег захрустит, Наташка сразу к порогу бежит:
- Папа, папа.
А он же большой, что ему, как сопливой девчонке что ли к порогу бежать, Котька уж дождется когда отец в дом зайдет, не спеша из-за стола встанет и подойдет к дверному проему, двери-то в зал все равно никогда не закрывались. И мамка из кухни выглянет:
- Замерз? – спросит.
А Наташка уже его за валенок обнимает, папка ее вроде ругает, гонит, чтобы отошла, но все понарошку:
- Погоди маленько, Татусь, руки согрею и возьму. На-ка, возьми сумку, там заяц вам с Костей гостинец прислал. И Наташка волочет его сумку по полу, гремит банкой. А Котька знает, что никакой заяц гостинцев не посылает, но все равно интересно, чего там папка им приготовил.
А мамка его кличет:
- Коть, ты бы взял у нее сумку-то, расколет, где я банок-то наберусь.
И он забирал, Наташка его уважает, потому что он ее на санках с горы с собой катает. Отдаст мамке сумку, а она достанет оттуда кусок хлеба или мяса. Вот, знает он, что папкин это обед остался, а все равно хочет. Хлеб с мороза куда вкусней, чем тот, который дома. И мясо тоже. Уж на что он сало не любит, а с мороза оно такое вкусное. Они с Наташкой и ели эти гостинцы. А теперь папка дом их обходит, наверное, гостинцы Зинке носит, дочери этой тетки.

Котька видел ее в школе, она годом старше учится. Ох, как он ее ненавидел. Только мамка не велит девчонок бить. Не велит-то, не велит, а сама вечером, когда он спящим притворится, плачет. Тихо в подушку, он только слышит, как она носом шмыгает. И пока она плачет, у него губы сами кривятся, он их закусывает. А вчера он под дверью стоял, когда они с соседкой разговаривали, мамка-то и сказала:
- Ты, знаешь, Нюр, тоска такая, что повеситься хочется. Если бы не дети, дня бы не задержалась, до того белый свет не мил. Тетя Нюра на нее заругалась, а он весь вечер следил за матерью, на всякий случай толстые веревки попрятал. Что уж, не проживут они что ли без него.

Котька изо всех сил старается: и учительница Надежда Федоровна его хвалит, и соседки. Он дров из сарая принесет, чтобы мамке не ходить за ними, воды из колонки в фляге привезет на санках, раньше бегом бегал, да уронил - пришлось ждать, когда дядя Саша поднимет ее на санки, только занести в дом не может – тяжело ему еще. Ну, так он же растет. Через год –два с отца ростом станет. Даже Наташкиной нянькой сделался. Мальчишки сначала ворчали на него, да смирились. Она же мамке никаких дел делать не дает. Только ведь ей не объяснишь, что она мешается под ногами. Глупая, и его, и мамку сегодня до слез довела,
На крыльце половица заскрипела, а она сразу:
- Папа, папа.
Котька забылся, выскочил из зала, а там сосед дядя Ваня пришел спросить, как у них летний водопровод работает. Они потом на Наташку накричали, а она не поняла за что, и расплакалась.
К бабке он ходить перестал, как не придет, та сразу причитает, как по покойнику, да на людях все:
- Ах, ты сиротинушка моя, при живом-то отце, да все дела на себе везешь.
Это она видела, как он огород поливал. Лейка у них уж больно большая, он пока ее до грядки донесет - весь скособочится. Мамка собиралась с зарплаты купить из пластмассы, да куда уж. Вот хороший он, даже словами плохими перестал ругаться, потому что мамка может услышать, как он во сне разговаривает, и снова плакать будет:
- Безотцовщина!

Он так старался, чтобы она не плакала, а мамка его подзатыльником наградила за то, что блюдо с малиной опрокинул. Он же нечаянно. И ведь не била никогда до этого. Он снова заплакал. Вот дождь только кончится, он возьмет камень в руки и пойдет на дно. Пусть поищут.
Съежившись, он согрелся и заснул.
А проснулся утром в своей кровати. Выдал его Митяй, тоже друг называется. Правда утром ему топиться расхотелось, мамка возле него крутилась, тоненьким голосом, как с Наташкой разговаривала:
- Костенька, ты сегодня огород-то не поливай, дождь хороший прошел. Я тебе там на столе денег оставила, купишь себе жевачку.
- Ладно, - ответил он, и, хотя, глаза слипались, вышел проводить их на крыльцо.
А вечером начались сборы в лагерь.
Он первый раз ехал, и дело было ответственное. Без мамки и без Наташки, вроде и весело – никаких тебе нянек, но и грустно тоже. Мамка приезжала к нему в родительский день, звала:
- Может, поедешь?
Но он отказался, за путевку же деньги заплачены.
А, когда вернулся, то оказалось, что папка к ним пришел. Повинился и пришел. И мамка снова веселая. Только Котька, глядя на отца, не как Наташка обрадовался. Что-то горчило у него во рту, может полдник плохой дали на дорогу. Да он и съел-то немного, Наташке гостинцы вез. А потом пацаны во дворе сказали, что Зинка, которую он ненавидел – утонула. Когда и как, никто не углядел. Он вечером спать лег рано, мамка забеспокоилась, уж не заболел ли он. Отец говорил с ним виновато-весело. А ему вдруг стало жаль ту глупую девчонку. Он потом на велике сгонял на кладбище. И, хоть боялся покойников, все равно нашел ее могилку. Только цветов не было. Откуда же ему знать, что мертвым цветы положены. Он снова сел на велик, проехал, глядя по сторонам, и нашел - маленькие такие, синими огоньками цветут. Котька сорвал все, что были и положил на холмик. А потом, услышав какой-то скрип, сорвался с места и на всей скорости понесся домой. И не сказал про это никому, даже Ваньке.
9.11.2012г.

Охапки нежности

Охапки нежности! Позволь росою с них
Излить себя в капели многоточий,
Стать пряным вкусом междометий ночи,
Чтоб воскресить стихами эти дни.
А, может быть, опавшим лепестком
Остаться на исписанной странице,
Прошу: позволь - не перейду границы,
Вдыхая запах сладости тайком.
В нас столько нежности, что не хватает рук,
И та, что осыпается сквозь пальцы,
Сердца других к пленительному танцу
Пусть увлечет строкою страстной вдруг...

Смешной сон

фото (с)
Если знал, что я колдунья,
То зачем же шел по следу,
Пил отвары полнолуний
И шептал за мною веды.
И зачем молил в забвенье,
Вновь нырнуть в пьянящий омут -
Пахли белые колени
Цветом сорванных черемух.
Если хочешь, расколдую:
Раскатаю лунный сочень,
Отведу твою беду я -
Ты забудешь сладость ночи.
А не хочешь - сделай милость,
Убери со лба морщины,
Я тебе с другим приснилась?
Как смешны порой мужчины.
5.05.2013г.

Пути Господни

(Из услышанного в пути)

Венька был зол. Он окончил второй курс, сдал сессию и вчера радостный приехал домой. Мать гордилась им, как же сам поступил в Сельскохозяйственную академию и учится без хвостов. Сегодня всем доложит, какой он умный.

Отец у Веньки спился и замерз по дороге домой. Мать после похорон вздохнула: « Слава Богу!». При Веньке отец только ругался, а без него и кулаками доставал ее. Теперь мать из кожи лезла вон, чтобы он выучился, только нет работы в поселке, а та, что есть копеечная. Поэтому лишних денег у Веньки не водилось, не гулял он с ребятами из общаги и пиво не пил. Но они его не задирали. Это до девятого класса он «веником» был, а после за одно лето вымахал и уже никто не смел так обращаться к нему. Сегодня с утра мать послала в лес – земляники много, а в выходные городские понаедут, оборвут все.

Злился Венька потому, что Верка выставила вчера его из своей избенки. «Зараза, - Венька рвал землянику сноровисто, сколько лет этим занимается, пятилитровое ведро за пару часов набирает, а мысли текли бурной речкой, - вот, зараза, сама же его шестнадцатилетнего в койку затащила, он еще ребенком был, а теперь подарки подавай. Видно кто-то еще появился». Так, не разгибаясь, занятый своими мыслями, он вышел на полянку, окруженную со всех сторон маленькими соснами, и почти наткнулся на девчоночий зад. Девчонка ползала по траве на коленках и собирала ягоды, в прозрачном ведерке из-под майонеза было чуть за половину.

Это была Любочка. В этом году она закончила школу, но так и осталась Любочкой. Она не знала подоплеки того, почему родители буквально водят ее за ручку. А, если бы узнала, то вряд ли бы что изменила. Когда-то давно, отец, женившись на ее матери, обнаружил, что он не первый мужчина в ее жизни. И, хотя женой она оказалась верной и надежной, в нем сработал пунктик – сберечь дочь до свадьбы и отдать жениху целой. Потому она сегодня поехала с родителями в лес, а не пошла с одноклассниками в поход, отмечать окончание школы.

Венька поставил ведро, и стук упавшей ручки заставил девчонку испуганно обернуться. Она сначала попятилась на четвереньках, а потом резко встала и побежала. Если бы она не побежала, ничего бы не случилось. Он бы сказал ей, где земляники больше. Но она побежала, куда глаза глядят, и в нем сработал охотничий инстинкт – он побежал за ней. Она запнулась, выронила ведерко – земляника просыпалась на траву, Венька еще отметил, как трудно ее будет выбирать оттуда. Но девчонка выпрямилась и рванула, спотыкаясь, дальше. В конце концов, зацепившись шнурком кроссовки, упала. Венька настиг ее, когда она барахталась, выпутываясь из сплетенных стеблей.

Городская, холеная, с широко раскрытыми от испуга глазами и такая вся чистенькая, что его заклинило. Он упал рядом и повалил ее на спину, она даже не закричала от шока. Распахнутая ветровка, открыла Венькиным глазам маечку, из-под которой торчали грудки, от губ пахло земляникой, и он стянул с нее розовые спортивные штаны, стянул чуть ниже колен, чтобы она не брыкалась спеленутая, дернул за тоненькую резину, и, ширкнув молнией, вошел в нее. Что-то было не так. Привыкший к Веркиному телу, он вдруг оказался в тесной пещерке, у него, аж, дух перехватило. Он двинулся дальше, и девчонка вскрикнула, он зажал ее рот ладонью, только сейчас сообразив, что лишил ее девственности. Задрав маечку, он обхватил ладонью грудь, которая вопреки физике, не расплылась, а как церковный купол тянулась к небу. Белая, как ванильное мороженое, она была слаще любого лакомства. Если бы сейчас подошли с ружьем и наставили на него дуло, он бы все равно не оторвался от нее. На бледном лице девчонки проявились несколько веснушек, глаза, которыми она следила за ним, вдруг прикрылись и он, отпустив ладонь, впился в ее губы, задыхаясь от удовольствия. Когда волна желания выплеснулась, он натянул ей штанишки – трусики болтались на сорванной резинке. Помог встать, она огорошенная пошла было вглубь леса.
- Дуреха,ты куда! Дорога в той стороне.

Любочка развернулась и пошла. Дойдя до своего ведерка, и, увидев рассыпанные ягоды, она расплакалась. Сначала тихо и Венька, уж было хотел отсыпать ей из своего ведра, но Любочка зарыдала громко. И тут до Веньки стало доходить, что он натворил. Он бросился напрямик, перепрыгивая через ямы, стараясь ровнее держать ведро, чтобы по ягодам его не отыскали. Но прибежав домой, понял, его найдут – село маленькое, и все парни наперечет.

Он позвонил матери и сказал, что ему повестка из военкомата. Завел мотоцикл и уехал в район, благо до него рукой подать. А в военкомате сказал, что хочет служить сейчас, никакой отсрочки ему не нужно. Там и рады такому повороту – недобор. Когда опер, проверяя алиби, позвонил в военкомат, там подтвердили – да он здесь и проходит комиссию. В общем через неделю проводили Веньку в армию.

А Любочка в тот день натерпелась такого стыда, что лучше бы сквозь землю провалилась.
Когда на ее рев прибежал отец, сердце его сорвалось с места и упало. Он побледнел, зачем-то сел на землю, обхватил голову руками и завыл громко и страшно. Мать прибежала на трясущихся ногах, боясь увидеть труп дочери, но, когда поняла, в чем дело, обхватила отца за голову и прижала к груди.

А Любочка сидела возле ягод и глядела на них. Потом приехала милиция, начался допрос, ее водили к врачу, брали какие-то анализы. И на следующий день опять вызывали в милицию. Понимая, что никого они не найдут, отец в конце концов забрал заявление.

Только через два месяца Любочку начало тошнить, мать повела ее к врачу и подозрения подтвердились – она беременна. Врач готова была сделать операцию по прерыванию беременности, но предупредила, что детей после может и не быть. Они бы решились, да собираясь в больницу, не могли не предупредить отца. А … отец рявкну: «Нет! Оставляй ребенка.» Так, буквально через неделю после восемнадцатилетия Любочка стала матерью. Был взят академический отпуск на год, а потом, когда кончилось грудное молоко, мама стала сидеть с Темой. До трех лет он звал ее Любой, а мамой и папой - бабушку с дедушкой.

Венька через год вернулся из армии, с другим курсом закончил академию и стал ветеринаром. Теперь мать, которая боялась, что он женится раньше, чем получит диплом, стала его понукать, дескать, ей бы внуков успеть понянчить. Но Венька, а сейчас уже Вениамин Павлович, на женский пол не глядел вообще. Старухи в селе поговаривали, мол, в армии, наверное, облучился. Но Венька, после того случая в лесу, мог представить рядом с собой только ту глупенькую девчонку. Город, где он работал, хоть и небольшой по столичным меркам, но населения под миллион. Глупо сказать, но он даже на место преступления ходил. Заросло все травой и не разберешь, было это или ему приснилось. И убедил бы себя, что не было, наверное, если бы…

Любочке, за которой раньше был глаз, да глаз, отец предоставил свободу. Только она по-прежнему никуда не ходила. Все время свободное от работы, а она теперь стала педиатром, проводила с Темкой. Боялась, что так и останется для него Любой. Заходя как-то раз после прогулки в подъезд, Тема увидел котенка. Беленький пушистый, он выпрыгнул на него из-за угла лифта. Взяв его на руки, он наотрез отказался отпустить. Всегда спокойный ребенок, устроил истерику. Пришлось идти домой и спрашивать разрешение у родителей. Они согласились, только велели прямо сейчас съездить с ним в ветлечебницу, проверить, нет ли у него каких болезней. Любочка взяла деньги, вызвала такси и вместе с сыном поехала в клинику для животных. Пока она платила за прием, Темка зашел в кабинет один. Доктор посмотрел котенка, не обнаружив, у него никаких болячек, даже блох не было, только сказал, что ему нужно будет сделать прививки.

Люба, вошедшая в кабинет позднее, взглянула на врача и почувствовала головокружение, она еще сомневалась, но когда котенок, освобожденный от их опеки, побежал к ящику с инструментами, голос, врезавшийся ей в память, произнес: «Дурачок, куда же ты идешь?!» И Люба сползла по стенке на пол.

Доктор привычный к таким происшествиям с хозяевами больных животных, щедро плеснув нашатыря на вату, поднес ее к лицу женщины. И опешил, на бледном лице, которое сотни раз снилось ему то в кошмарах, то в эротических снах, проявились веснушки.

- Мама, мама, Люба,- испуганный Тема громко звал мать. Именно то, что он назвал ее Любой привело ее в чувство. Венька поднял ее с пола и посадил на кушетку:
Артем, иди, погуляй в коридор, нам с твоей мамой нужно поговорить.
- Люба, Вы можете прямо сейчас вызвать полицию, я не убегу. Вы не представляете, как я мечтал увидеть Вас и попросить прощение за случившееся. Вы замужем?

Люба с трудом приходила в себя. Сейчас, по прошествии шести лет, ей помнился стыд расследования и то чувство, которое она испытала только один раз в жизни. Она никому не говорила об этом, боялась, что ее сочтут ненормальной.
И вот этот человек перед ней. В ее силах казнить или миловать. Она почему-то поверила, что он не убежит снова.

И тихая Любочка впервые за свою жизнь приняла решение и позвала Тему:
- Артем, ты хочешь, чтобы дядя доктор стал твоим папой?
- А ты будешь лечить нашего кота, а сказки ты знаешь, а на велике кататься научишь?
- И кота буду лечить, и на велике научу.
- А мне тебя папой можно будет при всех называть?
Венька чуть не прослезился:
- Можно, прямо сейчас можешь называть.

Отец Любы, мечтавший выдать дочь замуж, был выбит из колеи неожиданностью предложения. Попросил время на раздумье. Только дочь взбунтовалась:
- Или он, или никто.
Приготовления к свадьбе шли с обеих сторон. Мать Веньки пыталась выяснить, откуда у невестки ребенок, но все молчали. И тогда она велела сыну и невестке, чтобы в будущем не было камня за душой исповедаться обоим батюшке в районной церкви. И раз сказала, и второй и третий. Так, что невестке, которая не хотела ссориться с будущей свекровью, ничего не оставалось. День они выбрали будничный, когда народу в церкви немного, одна – две старушки из наиболее набожных.

Когда оба исповедались святому отцу, он отпустил им грех, но велел покаяться перед родителями. Придя домой, Венька рассказал матери о том, что тяготило его душу. Узнав, что Темка родной внук, она его затискала так, что мальчишка вынужден был спрятаться за родителей. И невестку приняла, прося на коленях прощение за глупость сына.

В семье Любы все прошло не так гладко. Отец, чувствовавший подвох неожиданного замужества дочери, вскипел и налетел с кулаками на жениха. Венька, который мог бы дать ему сдачи, стоял как столб. Неизвестно чем бы кончилось все, только Любочка закричала:
- Папа, не убивай отца моих детей.
- Что?
- Я опять беременна.
Отец махнул рукой и ушел в другую комнату.
На свадьбе жених был с синяком под глазом. На свадебных фотографиях оба, не смотря на побитый вид Веньки, выглядели счастливо. Был и снимок, где он в обнимку с тестем.

***
Я бы не узнала этой истории, но автобус внезапно остановился, сидеть в духоте железного ящика, не зная причины остановки, тошно. Оказывается, из церкви медленно выезжала процессия вновь обвенчанных молодых людей. Бабка, сидящая передо мной, пересказала всю историю соседке. Она, в тот день, когда Венька с Любочкой исповедовались, была в храме. И несмотря на то, что на вид - божий одуванчик, слышит, дай Бог каждому.

Предчувствие осени

Еще открыты солнцу двери
И мошка вьется на жару,
Но грусть коснулась подреберья
Щемящей лаской теплых рук.
Пророчит осень многоточьем
Грушовки падающей стук,
Крыло, отросшее у ночи,
Погонит вскоре птиц на юг.
Прошепчет август: "Песня спета"
И ощетинятся зонты -
Легка мелодия у лета,
У сентября свои хиты.
30.07.2013г.

Одна из нас...

Ей казалось, что она сделана из стекла и мысли ее видны всем окружающим. Потому и не прятала их под замок. Если было, что сказать – говорила, но чаще молча, проходила мимо. Счастливая в семейной жизни, она не знала, что вызывает зависть, сама завидовать не умела.

Лавочный интернет строил предположения, но у нее на этом сайте интересов не было. Поздоровавшись, спешила в свою квартиру, где муж с сыном сиротливо поджидали ее с работы. Не то, чтобы неумехи какие, ужин, стоящий на плите, разогреть не могут без нее, нет. Просто еда без нее все равно оставляла чувство голода. Потому и дожидались ее нарочитого ворчания от порога, муж помогал снять пальто, а сын вздыхал у кухонной двери:
- Ну, мамка, наконец-то.
И квартира наполнялась живостью ее присутствия: дзинькали тарелки, шкворчало в сковороде, радость объединяла их всех запахом приготовленного блюда и желаниями рассказать обо всем произошедшем за день. Посторонним это неинтересно, зачем же предлагать им свои уютные домашние тапочки, если они растоптаны по ее ноге и ничьей больше.

Потом, когда случится несчастье и мужа не станет, будет корить себя за это, может, не надо было жадничать, может, кричать надо было о том, какая она счастливая.
Да только и горе свое спрячет в четырех стенах. Близкая подруга знала, да сестра, каково ей было находить любовь и заботу мужа даже после его смерти в аккуратно разложенном мужском инструменте, в письмах, сохранившихся еще со службы в армии, в СМС сына, упорхнувшего из родительского гнезда: «Мамка, я тебя люблю, очень, так папки не хватает».

Особенно больно и сладко вспоминалось неумение мужа сердиться на нее: «Лёль, милый!» - именно слово милый, а не милая и выражало крайнюю степень его возмущения. Год за годом она перебирала по минутам свою жизнь с ним, находя все новые и новые поводы уколоть себя за не отданную полной мерой любовь, за мелкие занозы гордости.

Только разве расскажешь любопытствующей соседке в ожидании лифта, как корит она себя, что подала на стол ужин поздно возвратившемуся мужу и, не слушая объяснения, ушла. А он без нее есть не стал. Она сейчас этот ужин бы сто раз разогрела и всю бы бессонную ночь слушала его, да кроме дождя никто слова не прошепчет. И находя свою очередную вину, ей хотелось умереть вместо него. Потому и наказывала себя полным отречением от жизни год, другой… , пятый…., десятый. Только жизнь от нее не отреклась.

Трудно быть цельной, как глыба, и желать невозможного. Никогда она крох не подбирала. Оттого и в кампании перестала ходить, чтоб не попрекнули подружки излишним вниманием своих мужей. Дом – работа – дом. Мысли нечаянно в стихи сложатся, запишет, спрячет. Кому они нужны ее глупые строчки, пафоса нет, монументальности тоже. Так мелкий бисер, ничего вечного – словно по лоскуткам, оставшимся от кроя давно изношенных платьев, хочет в прежнюю жизнь окунуться. Вот в этом любовь встретила, а это сладкими детскими ручонками испачкано. Смешно, только неловкие строчки, для нее самой жизнью обернулись. Нашла в этом радость пережить все снова.

- Все одна, - спросят соседки, - то ли сочувствуя, то ли злорадствуя. В доме уж полдюжины овдовели, да как-то быстро устроили судьбу, а она, вроде и не хуже, но больно разборчивая. Все умничает. Где же на всех идеалов набраться.

А она и не искала, порой только в толпе вдруг почудится лицо мужа, взглянет жадно, и полоснет себя по сердцу тем, что опять обозналась. Свет не мил после этого, но ради сына соберет себя по кусочкам и к его приезду вроде бы та самая мамка, сильная, веселая. А как же иначе, он в родительский дом приехал отогреться, а не в слезах тонуть. Только судьба не людьми пишется.

Как-то прочитала она свои стихи подругам, они заставили ее выставить их в интернет.
Все ждала осуждения за нечеткость образов, где не портрет человека, а лишь впечатление от прикосновения к нему. Не дождалась, подсказывали, но как-то по-доброму. Даже почитатели появились. Она не сразу приметила постоянного читателя, проголосовал, молча, не сказав ни слова в комментариях, - спасибо ему за это, правда как-то неловко напрашиваться с благодарностью, если он безмолвен. Кто за аватаркой прячется, тоже неясно, стихов не пишет. Забыла бы, наверное, о нем, но он с завидным постоянством прочитывал все, что она написала год за годом. И она купилась на женское любопытство.

2.

Личные сведения о нем на странице не были указаны, а снимков раз-два и обчелся. Но каких. Наверное, характер человека не меняется с годами, потому, что сидя одна перед монитором, Лелька расхохоталась вслух – молчаливый почитатель был рыжим. Не огненно-рыжим, а рыже-коричневым. На ум сразу же пришло сравнение с известным насекомым, потому, что у мужчины были усы, плавно переходящие в бороду. Красно-коричневый цвет волос на голове, на бороде и усах был куда живописнее. От ярко-оранжевого до сиво-пегого. Хорошо еще загар сгладил вызов на забросанном веснушками лице. Лелька прокрутила фотографии в обратном порядке и еще раз улыбнувшись, обвинила себя в предвзятом поверхностном мнении о человеке. Сама тоже не фотомодель.
Она уже было хотела кликнуть мышкой, но вгляделась в глаза, они таили зеленую тоску.

Что поделать, если слабость у нее на зеленые глаза. Она вдруг вспомнила светящиеся радостью молодой зелени глаза мужа, его смуглую кожу, отливающую бронзой и мягкие черные волосы. Наверное, увидев такого, как он, она бы вряд ли рассмеялась. И, уйдя в воспоминания, вновь затосковала:
Боль не остра – тоска,
Воет душа волком.
Хочется вниз с моста
Или зарыться в норку.
Дней одиноких груз –
Длинный состав товарный,
Червем съедает грусть
Медленно, но коварно.
Она записала сложившиеся сами по себе строчки и расплакалась, виня мужа за то, что ушел один, оставив ее здесь на доживание. Если бы Главный Сценарист переписал сценарий, но он был непреклонен. Еще, когда не был поставлен точный диагноз, Лелька упрашивала его на коленях, задабривала, чем только могла, а потом обиделась – за что? Вон сколько старых, немощных людей просят, чтобы прибрал, а он не торопится. Или лучше бы ее, она не такая хорошая. Только Создатель не хотел слышать ее невнятного от рыданий бормотания. Согнувшись от не проходящей боли, она, наплакавшись, уснула. А проснулась с опухшими веками и головной болью. Умывшись и приняв таблетку, Лелька снова села за компьютер – лето, на даче была недавно, есть не хочется – жара изводит. Побродила по блогам, но душа сегодня, ни на чьи стихи не отзывалась и она, уже хотела уйти, как пришло сообщение – а над ним красовалась аватарка в виде птенчика только что вылупившегося из скорлупки.

Это был ее тайный по – Читатель. Не зная, что ее ждет, она кликнула мышкой:
- Здравствуйте, Леля. Мне очень приятно, что Вы побывали у меня в гостях. Я постеснялся напроситься к Вам в друзья, да и комментировать не могу – не литератор. Просто стихи Ваши трогают. А писать все время, что тронут, побоялся Вашего, в общем-то, острого язычка.

Лелька постаралась припомнить, где и когда она так сострила, что напугала читателя. Она благодарила людей, читающих ее, с некоторыми сложились действительно дружеские отношения, может быть, и сыронизировала где-то. Да и Бог с ним. Но ответить нужно.
Чтобы не вводить человека в заблуждение, Лелька решила написать правду, что, мол, заинтересовал молчаливый читатель, решила выяснить, уж, не плагиатом ли занимается.
Ответ пришел быстрее, чем она ожидала, Птенчик каялся в том, что разместил в блоге ее стихи, только вместо автора делал ссылку на интернет.

Лелька нервно рассмеялась, хотела пошутить и попала точно в цель, а она глупая даже не удосужилась заглянуть к нему в блог. Честно говоря, женщина не знала, что ответить. Он не выдержал долгого молчания и снова написал:
- Простите, что сделал так, если Вы против, я уберу. Только мне нравятся эти стихи, я их перечитываю, а компрометировать Вас не хотел.
Удовлетворенное тщеславие смягчило наметившуюся, было атаку. Ей стало приятно оттого, что ее безыскусные строки кого-то согревают.
И смилостливившись, она написала:
- Читайте на здоровье, буду рада, - но черт, прятавшийся в ней, приписал, - птенчик.

3.

Посчитав вопрос исчерпанным, Лелька позвонила сыну, который давал о себе знать, когда случались какие-то проблемы. В другое время, вот, как сейчас, когда он счастлив, ей самой надо было выпытывать, чем он живет. По привычке поворчав на то, что Димка совсем перестал выходить в скайп, она успокоилась – довольная физиономия на экране и объяснение:
- Ну, я же знаю, что у меня все хорошо, - еще раз напомнили ей о том, что сын вырос и не нуждается в ее опеке.

Трудный для женщины возраст, вдруг оказаться свободной от … взрослого ребенка и почувствовать себя ненужной. Понимая, что в ней говорит материнский эгоизм, она порадовалась за сына – влюблен. Как же это здорово, когда ты молод. Еще раз пробежав по страницам блога, она поморщилась – таблетка не помогла. Выключила компьютер и легла. Сон долго не шел, но, в конце концов, веки смежились и ей приснился счастливый сон: муж был жив, она пыталась выяснить, где он столько времени пропадал. Но он, соскучившийся по ней, только целовал и все оглядывался, ища уединенное место. И как назло кругом были люди. Она проснулась – этот сон в разных вариациях снился ей много лет. Только сегодня муж попросил:
- Подожди еще немножко, я скоро приду к тебе насовсем.

Эта фраза и стала темой разговора с подругой по телефону, к чему бы это? Не найдя ответа, они, как всегда обменялись новостями о детях, о жаре, которая изматывала похлеще тяжелой работы, поделились планами на день – человек должен быть кому – нибудь нужен. Сварив кофе, Лелька села за компьютер, привычно начав с почты. Педантично ответив на все сообщения, она подошла к последнему – оно было от мужчины очень похожего на мистера Дарси из фильма «Гордость и предубеждение» только… только состарившегося. Лелька кликнула мышкой и удивилась еще больше – письмо было от Птенчика:
- Доброе утро, Леля. Сергей Орлов.
И все. На сообщении стояло время 4-30 утра. Она усмехнулась – он знал, что Лелька встает рано. Глупость, конечно, но от коротенького приветствия настроение улучшилось.

Она с удовольствием перечитала все стихи в поэтическом сообществе, даже выразила восхищение многим авторам. И, глядя в окно, вдруг нашла определение сегодняшнему небу – смущение влюбленностью. Строчки наплывали одна за другой, она поискала карандаш и записала. А потом поспешила на дачный автобус – растения требовали поливки.

На даче в будние дни было малолюдно, Лельке это нравилось, никто не пристает с банальными разговорами, как дела, никто не включает приемники на полную громкость. Думай себе под пересвист птиц и тихий шелест деревьев. Вода, которой она облилась, поливая кустики помидор и огуречные плети, приятно освежала тело. Прополкой заниматься не хотелось, Лелька попросила прощения у блестевших алмазными капельками растений за свою лень и решила погулять по лесу.

Все бы было замечательно: и пахнущая медом высокая трава, и земляника, влажно поблескивающая алыми боками, и пение птиц, нисколько не напуганных ее тихими шагами, только комары, найдя источник питания, вдохновенно кусали ее. Она отмахивалась и ругала себя за то, что не обрызгалась спреем от этих мини-вампиров. Ей хотелось пройти чуть подальше, посмотреть, нет ли грибов – дубовики красивые с толстыми кремовыми ножками и оранжевыми шляпками обычно поспевали к этому времени. Но непрерывный комариный писк сделал свое черное дело – она почти бегом возвратилась на дачу, куда зной отрезал им путь, приняла душ и легла позагорать в тени дачи, где изредка пробегал ветерок.

Который год она прячется все лето на даче, ехать никуда не хотелось – многолюдие утомляло, несколько визитов за лето к немногочисленным подругам, ежедневные перезвоны, что делаешь и чтение – вот весь ее досуг. Даже телевизор включать не хотелось, хотя здесь, на даче, она включала его по вечерам, чтобы создать фон живого обитания. Надо посмотреть, есть ли что-нибудь съестное, сегодня второпях, она захватила только большую бутыль с водой. Но вставать не хотелось, и Лелька в полудреме стала мечтать, вот сын женится, родит ей внука, тогда она найдет применение своей нерастраченной любви. Так, не вставая с раскладушки, изредка попивая воду из нагревшегося бокала, она провалялась до вечера.

Потом вновь занялась поливом, эта работа ей нравилась, она и стирала здесь вручную, чтобы только подольше побултыхаться в воде. Чуть спавший зной, напомнил о том, что она практически весь день не ела. Открыв шкаф, Лелька перебрала пакеты супа, но вид жирной курицы на этикетке перебил, разыгравшийся было аппетит. Она согрела чаю, выпила с найденными печенюшками и, снова облившись водой, легла спать. Открытые настежь окна с москитной сеткой создавали иллюзию прохлады. Во всяком случае, в разогретой до тридцати пяти градусов квартире, она бы места сейчас не находила.

Каждое лето Лелька собиралась поставить кондиционер, но находились какие-нибудь неотложные нужды, и она жертвовала именно им. А под утро стало и вовсе свежо, она проспала почти до семи утра, да, и то молочник разбудил. Купив молока и творога, Лелька осталась на даче еще на три дня. И только желание отмокнуть, как следует, заставило ее возвратиться в город. Была бы банька, но…
А дома, включив компьютер, она обнаружила полдюжины сообщений от мистера Дарси – птенчик вырос.

4.

В первых двух он желал ей доброго утра и вечера, в третьем засомневался, нужны ли ей его пожелания. Но через день вдруг заволновался:
- Леля, Вы больны? Дайте знать, я приеду.
Этого еще не хватало. Он, что, знает, где она живет? Лелька набрала воды в ванну и позвонила Альке – своей подруге. Оказавшись, наконец, после изнуряющей жары в прохладной воде, она со смехом стала рассказывать о появившемся воздыхателе. Они обе умели смеяться над собой.

Но в отличие от Лельки, считавшей свою жизнь доживанием, Аля очень надеялась, что подруга в один прекрасный момент, вдруг встретит мужчину и, если уж не влюбится, как когда-то в своего мужа, то, по крайней мере, будет испытывать к нему чувство уважения. Хотя, зная Лельку, поверить в то, что она сможет ужиться с человеком, не любя его, было трудно. Давить на нее еще опаснее, та не терпела даже дружески – мягкого насилия. Она либо переставала звонить, либо саркастически видела ситуацию в ином свете.

Сейчас она, голосом отдававшим эхом, вновь напомнила Але про гостя на ее странице, который время от времени появлялся на ней, как черт из табакерки, с одним предложением «Приезжай». Спорить с ее логикой, что хорошие мужчины ее возраста возле жен, тоже не приходилось. Хотя, Аля старалась привести примеры неожиданных счастливых встреч и убедить Лельку, чтобы та не обрезала крылья новоявленному Ромео. Но и сама она считала так же, как и подруга, потому и доводы ее звучали неубедительно. Как биолог она понимала значение «химии» во влечении к противоположному полу. Только в отличие от Лельки Ферт Колин ей нравился.
- Аль, неужели ты веришь, что положительный мужчина сидит и дожидается меня где-то?
Ты, помнишь, что нам Галка рассказывала?
- Что? – Галка была третьей верной подругой, спешившей на помощь в экстренных случаях, да и не только.
- Что особо нетерпеливые подкарауливают своих жертв на кладбище.
Алька предложила Леле, любившей загорать, перевезти раскладушку с дачи поближе к погосту, там, мол, сосны и комаров нет, да на смотрины будет успевать первой. Рассмеялись, но вспомнив Лелькиного мужа, опять заговорили, вот если бы…
Помолчали, слушая мысли друг друга. Алька поняла, что подруга сейчас опять будет реветь и попыталась отвлечь:
- Ну, и что же ты ему ответишь?
- Да, ничего.
Но ответить Ляльке пришлось. Сергей прислал ей новое сообщение:
- Рад, что Вы появились в интернете, а то уж я обдумывал, как буду разыскивать Вас, не зная ни отчества, ни года рождения.
Лелька выставила колючки. О том, что она может плакать над умершей кошкой, и предпочтет выгнать мышку из дачи, а не травить ее ядом, знали только близкие.

- Я дала Вам повод считать, что нуждаюсь в Вашей заботе? По-моему Вам самому нужна клуша, - уколола она его аватаркой.
Ответа долго не было и Лелька, успокоившись, стала разбирать почту. Но он не отступил:
- Мне, кажется, что настоящая Вы вот здесь:
Вот уж раньше ночи тают,
Не тая следов в снегу.
Сны: я больше не летаю,
Я босая вслед бегу.
Ты, сложивший слово "вечность",
След, ушедший в бесконечность.
Снег глубокий - ног не двину,
Вязну в нем, тебя зову.
Голос сел, я снова стыну -
Сон мой, бывший наяву.

Это были ее стихи. Лялька задумалась, кто он и что ему от нее надо? Определить одиночество по откровению в стихах, наверное, не так уж и сложно. В стихах не солжешь, они просто не сложатся в строки.
- Вы психолог? – задала она ему вопрос.
- Нет, просто и моя жизнь не розами усыпана.
Лелька подумала, вот сейчас начнет жаловаться на свою судьбу. Но она ошиблась, он написал:
- У меня жена из вашего города.
- Вы, что решили утешить всех женщин, проживающих в нем?
- Нет, просто мне, кажется, что я очень хорошо Вас понимаю.
- И как Ваша жена относится к этому пониманию?
Он не ответил на этот вопрос, но сказал, что очень бы хотел встретиться. Лелька, горько усмехнувшись, выключила компьютер.

5.

Лелька собралась к сыну – нужно было познакомиться с невесткой. Отдавать свое самое дорогое какой-то пичужке, перепевшей ее, мамку, событие не из рядовых. Лелька решила приехать сюрпризом. Объяви она о своем прибытии, они подготовятся, наведут глянец и разбирайся потом, то ли это обложка броская, то ли на самом деле содержательный журнал.

Протрясшись четыре часа на автобусе, она, экономя на такси, дождалась маршрутки и села, положив дрожащие от тяжелых сумок руки на колени. Пожалуй, надо было все-таки взять такси - от остановки до дома сына метров пятьсот. А она тоже перед невесткой марку держать хотела, надела туфельки на шпильках. Вот она квинтэссенция свекрови: оделась, как на первое свидание, а гостинцев везет столько, будто сын здесь голодает. Чуть не проехав остановку, Лелька закричала водителю:
- Стойте, стойте, я выхожу.
Водитель хотел отпустить подобающие в этих случаях словах, но обернувшись, увидел умоляющие женские глаза, и, покачав головой, остановился и открыл дверь.
Добавив к пятистам метрам еще сотню, Лелька, проклиная свою экономность, несла режущие ладони сумки и себя на высоких каблуках. Асфальт плавился и в очередной раз, выдергивая ногу из тротуара, она оставила туфлю в нем. Женщина замерла, обдумывая, что предпринять - прыгать на одной ноге да еще с тяжелыми сумками в руках назад или встать босой ногой на грязный асфальт и явиться невестке с грязными пятками. У Лельки был пунктик – она определяла интеллигентность женщины по пяткам.
- Коготки увязли?
Леля, покачиваясь, повернулась на голос, мужчина, наклонился за ее туфлей. Но нарушенное равновесие заставило ее принять прежнее положение.
- Вам помочь, - поравнявшийся с ней голос, опустился к ногам, женщина, посмотрев на густую шевелюру, подставила босую ногу, - ну, вот, примерил – подошла, - распрямился, наконец, мужчина. И Лелька, стоя на обеих ногах подвернула только, что обутую. Мистер Дарси, открывший было, от удивления рот, подхватил ее за руку, но пришел в себя быстрее женщины:
- Вижу, я произвел на вас сногсшибательное впечатление!
- Откуда Вы здесь? – нашла наконец-то Лелька слова.
- Я здесь живу, а вот вы как тут оказались?
- Я к сыну в гости.
- А где он живет?
Лелька назвала адрес, и мистер Дарси усмехнулся:
- Судьбу не объедешь, сумки давайте – нам по пути.
Леля встряхнула онемевшие руки:
- Спасибо, - ей было неудобно, что она не ответила больше ни на одно его приветствие, и сейчас лихорадочно искала безобидную тему для разговора, - и у вас здесь такая же жара.

Мужчина поглядел на нее, но не поддержал легковесного разговора, словно обдумывая что-то. Леля, опустив голову, тоже замолчала и старательно глядела на усеянную трещинами дорогу.
- Пришли, вам на какой этаж?
- Мне на третий, спасибо вам еще раз, тут уж я донесу.
- Заходите в лифт, - он словно не слышал ее.
Сюрприз не удался, сына дома не было и невестки тоже. Лелька хотела было забрать сумки у мужчины, но, он, повесив одну на ручку соседней двери, достал ключ и, открыв, сказал:
- Проходите.
- А, можно, я только сумки оставлю?
- Можно, только не бойтесь, я вас не съем. Жена дома.
- Ира, я Лелю Апраксину тебе привел.
- Я давно уже не Апраксина.
- А ей все равно.

6.

Леля не узнала свою однокурсницу Иринку Лобову и, если бы не фотографии, которые Сергей показал ей, она бы не поверила. Она бы ушла из квартиры, куда глаза глядят, чтобы не видеть высохшие руки и ноги и отсутствующий взгляд. Запах болезни стоял в горле, несмотря на кондиционер:
- Ира – это я Леля, - позвала она чужую женщину, совсем не похожую на ту гордячку, которой та была в юности. Но голос, оттолкнувшись от стены, возвратился к ней. Лицо не изменило отсутствующего выражения. Глаза не видяще смотрели мимо.
Леля оглянулась на мужчину, словно спрашивая, что делать дальше.
- Садитесь, - мужчина выдвинул стул, стоящий возле овального стеклянного стола в зале.
Леля села:
- Что с ней? - тихо прошептала она.
- Рассеянный склероз, который забирает человека по частям, сначала, глумясь над телом, заставляет страдать разум, а потом и его отключает.
- И давно это у нее? – Лелька вспомнила болезнь мужа, он сгорел за какие-то семь месяцев и почти не изменился внешне.
- Иногда мне кажется, что это длится вечно, но я помню о том, какой она была так ясно, будто это случилось вчера. Одиннадцать лет назад ей поставили диагноз, хотя возможно, что болела она и раньше. Только распознать не удавалось, - рот мужчины сжался и глубокие горестные складки возле губ, показали, что именно в таком положении он чаще всего и застывает.

- А как вы узнали, ну, что это я в интернете, я ведь тоже сильно изменилась, - задала она вопрос, разглядывая свои загоревшие колени сквозь стол.
- Это Ира вас узнала, ее парализовало полтора года назад. Она хотела тогда написать вам, но постеснялась. Иришка рассказывала мне, что преподаватели в институте путали вас.
- Только один, наверное, потому, что у нас стрижки были одинаковые по той моде, ну и глаза у обеих подведены а-ля Клеопатра – писк моды по тем временам, - Лелька улыбнулась, - а, может быть, он просто слепой был.
- Нет, не слепой. Вы и вправду очень похожи … были. А сейчас, когда я не могу с ней разговаривать, то сажусь за компьютер и читаю ваши стихи. Мне кажется, что это она отвечает мне.
Лельке стало не по себе:
- Вы, извините меня, я ведь подумала, что вы искатель приключений.
- Я просто живой, Леля.
- Вы работаете? - Лелька постаралась перевести разговор в другое русло.
- Да, у меня небольшое дело. Ирина с сиделкой днем, а вечерами интернет. Чаю хотите?
Лелька хотела пить, но отчего-то постеснялась:
- Не надо, сын скоро подойдет. Я сейчас позвоню ему, - она достала из сумочки телефон, но за дверью раздались веселые молодые голоса, - кажется это они.
Сергей открыл дверь и удивленный сын воскликнул:
- Мамка, а мы только сейчас про тебя вспоминали, здравствуйте, дядь Сережа. Ты как тут оказалась?
- Потом расскажу. Возьми сумки, сынок.
Смущенная девушка глядела на чем-то расстроенную будущую свекровь и даже забыла поздороваться от неожиданности.
- Спасибо, Сергей, и до свидания, - Лелька забыла, что хотела быть строгой свекровью, -
здравствуйте, гулены, вот и приезжай к вам в гости – насидишься возле дверей.
Она чувствовала неловкость оттого, что Сергей продолжает стоять у раскрытой двери. Хорошо, хоть мир не без добрых людей.
- Спасибо, дядь Сереж, - сын открыл дверь и пропустив женщин, захлопнул ее, - мировой мужик, на папку нашего похож чем-то.
Но Лелька умела переключать его внимание еще с детства:
- Давай, сумки открывай, жених, да не забудь с невестой познакомить.
7.

Лелька готовилась к свадьбе - заявление подали на сентябрь. Дел много. Не то, чтобы ей поручили организацию торжества, нет. Расписываться они решили в городе невесты, у них и друзья там. Родни у Лельки было мало: раз-два и обчелся. Сестра обещалась с племянником поехать, Лелькина подруга с мужем, да Димкин друг детства – вот и все.

Нужно было купить свадебный костюм, приготовить всякие мелочи, без которых не женятся, согласовать выкуп невесты, хоть и шутливый, но ведь и к нему приготовиться нужно – Димка отложит на последний день, а потом будет метаться. Не спала она по ночам, все гадала, как сложится у сына с невесткой. Девушка вроде бы хорошая. Не пьет, не курит, и готовить может. Только бы любили друг друга – Верочка от Димки не отходит.

Лелька вроде бы строжилась с виду, но сердце материнское таяло, когда невестка бежала на зов сына. Что поделать, характер у нее такой – не легковерная она, и не легковесная. Но уж, если примет в свое сердце, то будет болеть за нее, как за свою. Только еще присмотреться надо. Да чего уж присматриваться–то, когда свадьба через три недели. Теперь уж сын точно отрезанным ломтем будет. И про нее не вспомнит – Лелька понимала, что зря себя накручивает, но стрекот сверчков за стенами квартиры, только подчеркивал ее одинокость.

Был бы муж жив, сколько бы радости они испытали вместе, а одной все кажется, что она не так что-то делает. Болезнь не выбирает, на кого ей напасть. Перед глазами всплывало лицо Иринки, Господи, какая же она красавица была. Лелька встала с постели – все равно не спится, достала альбом с фотографиями. Черно-белые, это сейчас снимки красочные. А у нее студенческих мало. Она перелистала твердые картонные страницы – вот они, сбежали с занятий. Пятеро их было, кому тогда в голову взбрело уйти с двух последних пар, сейчас уже и не вспомнить. Нет, они, кажется, заранее договорились, потому, что Ленка фотоаппарат взяла, и еще они купили бутылку пива. Глупые – Лелька разглядывала себя с бутылкой пива – тоже фотомодель нашлась, бутылка – то закрыта пробкой. Они только в лесочке, куда приехали на автобусе, и сообразили, что открыть железную крышку не смогут. Оставили они потом эту бутылку на остановке – принеси домой, скандала не миновать. А вот Иринка – здоровая и счастливая. Кто бы сказал тогда, что с ними случится, не поверили бы. Да ведь случилось.

Сергей после встречи, молча, заходил к ней на страницу, отмечал понравившиеся стихи, и Лелька понимала, что он хотел сказать или услышать. Но, что она могла написать ему. Утешить – как? Она помнит, как прятали знакомые глаза, когда муж был болен, кто-то пытался сказать, что, мол, случаются чудеса. Она кивала головой, только надежды уже не было – сколько сеансов химиотерапии сделано, а болезнь прогрессировала. Потому и не говорила ничего. Однако и рыжесть его как-то не раздражала больше Лельку. Знать, что мужчина способен быть верным больной жене, не сдать ее в дом инвалидов, а ведь ему предлагали – больные с таким диагнозом, даже будучи совершенными растениями, могут жить долго, это вызывало невольное уважение.

Второй час ночи, а она, как привидение ходит по квартире. От нечего делать Лелька включила компьютер и увидела сообщение от Сергея. Что там? Она кликнула мышкой:
- Леля, Ирина пришла в себя. Говорит плохо, но я ее понимаю. Я рассказал ей про тебя, она даже что-то написала тебе, но прочитать не дала. Велела отдать, когда приедешь.
- Я рада, я очень рада, Сергей. Передай привет, скажи, я зайду к ней, когда на свадьбу приеду.
Лелька почувствовала легкость, как будто что-то хорошее случилось лично у нее. Она выключила компьютер, легла и уснула с легким сердцем.
Утром первым делом бросилась к компьютеру, может быть, еще какие-нибудь новости. Но ответа не было. Наверное, не наговорятся, думала Лелька.

- Боже, ну, сделай чудо для хороших людей, - мысленно попросила она. После смерти мужа, она сердилась на Бога. А сейчас встала из-за стола и, припоминая, прочитала «Отче наш» несколько раз. Потом вышла в скайп, разбудила сына, чтобы уточнить некоторые вопросы. Убежит на работу, а ей жди, когда он соизволит вспомнить. Наметив кучу дел, Лелька с энтузиазмом взялась за их выполнение.

Набегавшись по городу, она вернулась домой только к вечеру. Ноги гудели, хотелось одного, принять душ и выпить литр чаю. Что она и сделала. Поставив бокал перед компьютером, Лелька начала разбирать почту. От сына было несколько сообщений с пометкой – срочно. Лелька заворчала вслух:
- Опять, что-нибудь забыл, жук. Она его с детства так ругала, когда особенно сердилась, еще добавляла – навозный. Открыв первое, Лелька ахнула, прикрыв рот рукой:
- Мам, у дядь Сережи жена умерла. Он принес какой-то конверт, что с ним делать?
Второе сообщение требовало срочно позвонить ему, Лелька достала телефон – батарейка села. Она поставила телефон на зарядку и открыла третье письмо. Оно начиналось словами:
- Мама, я вскрыл конверт, думая, что это срочно. Прочитал и посылаю тебе.

Лелька с недоумением смотрела на отсканированные детские каракули, потом, как в головоломке, двигаясь по неровным веревочным линиям, сложила их в слова и замерла с округлившимися глазами, которые стали наполняться слезами. Она смахивала их рукой и снова читала написанное:
- Лель, я очень прошу тебя, выйди замуж, за Сергея. Ты ему нра..., - и дальше шла длинная кривая до края листа.
26.11.2012г.

Не дожидаясь Спаса

Похмельно счастье - истина горька:
И близок Спас, да спасу нет дождаться.
Гречишным медом налилась строка -
Горчащей радостью, как слезы у паяца.

И совестно, да, больно сладок грех:
Не освященный мед святим губами,
И поздно ангелам - свидетелям утех,
Молить за нас: "Господь, рабов избави..."
6.08.2013г.

Раздел "Курьезы"

Заведующий юридическим разделом серьезного журнала Павел Вульф по заданию редакции оказался в провинциальном городе для того, чтобы проверить жалобу ветерана, которому по постановлению правительства должны были выделить квартиру, а местные чиновники нашли причину отказать.
Городок был довольно далеко от столицы, но Павел решил ехать на своей испытанной в разных передрягах Ауди, мечтая на обратном пути заехать к матери, живущей посередине между Москвой и этим городом.

Сутки за рулем на трассе не измотали его так, как пара часов по бездорожью к развалюхе несчастного пожилого человека. Скрупулезно проверив, не хитрит ли тот, Павел сделал фотографии дома, самого ветерана, официальных писем, которыми чиновники мотивировали свой отказ и, пообещав помочь, отправился в обратный путь. Но не тут-то было, не успел он въехать в областной центр, как Ауди взбрыкнула: заглохла на светофоре и все. Кто-то посочувствовав ему, подцепил и помог перегнать машину в автомастерскую. А там выяснилось, что из-за того, что бензин, которым он заправился по дороге, был некачественным, полетела поршневая система. Заменить ее за одни сутки не согласились, а, может быть, видя столичные номера, не захотели или ждали тройной оплаты услуг.

В общем, он оказался в чужом городе, где никто не забронировал ему место в гостинице - уставший, голодный и злой. Взяв из машины только деньги и телефон, он предупредил на всякий случай мастеров, что фотокамера стоит дорого и, если, вообще что-то исчезнет из салона, то им придется туго. Слесари флегматично кивнули, мол, все поняли.
Без кондиционера машины на улице было жарко, и Павел решил зайти в кафе, что располагалось в цокольном этаже супермаркета, снять напряжение парой рюмочек коньяка, а потом устроиться в гостинице и, поскольку временем он теперь располагал, попробовать попасть на прием к мэру города, подчиненные которого чинили препятствия ветерану.

Потом он будет искать причину происшедшего именно с кафе. Вернее, кафе начинало действовать вечером, а тогда открыт был только бар. Павел попросил рюмочку коньяка и расплатился, ища купюру поменьше. При этом бармен видел содержимое его бумажника. Павел сел за столик в ожидании сдачи, но бармен, не найдя ее, предложил еще одну порцию спиртного и заветренные дольки лимона, после чего мужчина почувствовал непреодолимое желание закрыть глаза и уснуть прямо здесь и сейчас. Но привыкший контролировать себя, Павел вышел на улицу и еще купил пирожок у лоточницы. Каменная скамейка, на которую он присел, чтобы съесть несчастный пирожок, находилась в этот момент в тени.

Больше он ничего вспомнить не сможет. Сколько времени он пролежал на ней, неизвестно, только вскоре скамейка оказалась на солнцепеке и лицо крепко спящего человека загорело до красноты. Однако он не просыпался. На этом реалистичность повествования заканчивается и начинается то, что по прошествии времени он разместит в разделе «Курьезы», но и в нем, коллеги по перу, читая статью, будут говорить: «Ну, не может такого быть».

А случилось вот что: мимо шли две подруги – Надя и Аллочка. Надя – деловая, хваткая, умеющая рисковать, блефовать, ввязываться в авантюры - в общем, жить на грани фола. И, надо сказать, жить неплохо. Что связывало ее с подругой, трудно сказать, потому что Аллочка романтичная барышня даже не из прошлого, а из позапрошлого столетия была учительницей литературы, писала стихи и прозябала, несмотря на свою симпатичную внешность. Был у нее когда-то муж, такой же, как она не от мира сего, но однажды, проходил мимо заводских ворот. Никто не сможет объяснить по какой причине, но эта стальная махина, хотя и ветра не было, упала со страшным скрежетом. Все, кто находились рядом с ними, разбежались, а Петра накрыло.
Осталась Аллочка с маленьким Димкой одна и, если бы не Надя, у которой не было детей, пропали бы оба. Она отсудила у завода пенсию по потере кормильца, научила Димку кататься на всем, что движется, начиная с самоката и заканчивая горным велосипедом. Парень вырос настоящим мужиком и, окончив военный институт, колесил сейчас по просторам России.

Аллочка потихоньку старилась в одиночестве, жалуясь Наде на нехватку мужчин ее возраста. Именно слова, что хорошие мужчины на дороге не валяются, заставили Надежду приглядеться к лежавшему на скамейке Павлу. Она толкнула Аллочку в бок и сказала:
- Вот, если этого отмыть, побрить, (а у Павла были и усы, и бородка), не давать, хотя бы неделю выпивки, он будет даже очень ничего.
- Да, ну, тебя, скажешь же тоже, - отмахнулась Аллочка.
Но Надежда, пойманная на слабо, решила доказать теорию анекдотичного утверждения на практике. Она подошла к сидевшему в инвалидной коляске парню, он торговал газетами, договорилась с ним за пару сотен рублей о прокате движущегося средства и попросила проходивших мимо мужчин посадить «пьяного муженька» в него.
- Может до дома проводить, - вдогонку прокричал один из мужчин, - вот, ведь, какая заботливая, моя мимо пройдет, да еще и плюнет.

Аллочка помотала головой, она жила недалеко от магазина, где стояли эти каменные или бетонные скамейки.
Сейчас ее волновала мысль, что она скажет бабе Вере, неотступному стражу всего и вся в их доме. А Надя легко, как коляску с ребенком, катила «инвалидку», не обращая внимания на любопытные взгляды, рука с пирожком опять свисала над колесом. Впервые за все время бабы Веры на скамейке не было, и Аллочка приняла это за хороший знак. Они с трудом втиснули коляску в лифт, с таким же трудом выкатили из него, но перетащить ее через высокий порог квартиры не смогли.

Поняв, что в коляске им его не затащить, Надя скомандовала Аллочке, взять мужчину за ноги, сама просунула руки ему подмышки и таким нехитрым способом они заволокли свою жертву в прихожую и положили на ковер. Надя попыталась разжать его руку и вытащить, вонявший пирожок, но он был зажат намертво. Махнув рукой, она со словами:
- Я сейчас, - ушла, увозя коляску.
Аллочка присела возле мужчины на корточки, ее буйное воображение рисовало драматическую судьбу этого человека: может быть, он непризнанный гений, разочарованный жизнью, а, может быть, она вспомнила польский фильм «Знахарь», он потерял память, и его ищут родственники, но не могут найти. Наверное, он интеллигентный человек, потому что ветровка на нем почти чистая, только кое-где выпачкана каким-то маслом. Даже борода ему идет.

Но не такого мнения была Надежда. Вернувшись, она минуту постояла в задумчивости, а потом на предложение Аллы перенести его на диван, рявкнула:
- Ты, что с ума сошла, да его сначала продезинфицировать надо. Мы сейчас все эти лохмотья с него снимем и выбросим в мусорку, а потом отмоем в ванной, да и бороду надо сбрить, вдруг там блохи или, как их там – вши. Пакет мусорный принеси сюда.
Когда Аллочка принесла пакет, Надя уже сняла с мужчины ветровку и расстегнула рубашку:
- На, - она сунула вещи в мешок .
Аллочка, стараясь быть полезной, сняла с него обувь:
- Надя, а, может, не надо туфли выбрасывать, они совсем новые, да и Димкины ему не подойдут.
- Ладно, оставь,- смилостливилась Надя, - только все остальное на свалку.
Надя сноровисто расстегнула молнию на брюках и, дергая за штанины, вытряхнула мужчину из них. Он даже не застонал от этих манипуляций. Был он неимоверно худой, но жилистый:
- Тяжелый какой, - Надя взялась за трикотажные трусы, но Аллочка, деликатно кашлянув, попросила:
- Давай уж их в ванне снимем, да?
- Ой, горе ты мое, ладно.

Надя открыла воду, плеснула сначала гель, потом «Белизну» - средство для отбеливания с хлоркой, и с помощью Аллы затиснула мужчину в ванну. Сняв с него последний предметы одежды, она постояла в раздумье и сказала:
- Наверное, поторопились мы с выбором, да чего уж теперь, не выбрасывать же его голого.
Надев фартук, Надежда начала тереть мужчину мочалкой, которую велела потом выбросить, а Аллочка, растерянно наблюдала, как безвольно падают после помывки то руки, то ноги, ойкала от летевших на нее брызг, но не уходила. Надежда, наконец-то выковырила из его ладони пирожок.
- У тебя станок есть?
- Да, я ноги брею. Тебе какой розовый или голубой?
- Дай тот, который не жалко выбросить.
Она обильно намылила мужчине бороду и щеки, Аллочке стало жаль такой симпатичной бороды:
- А, может, не надо, - но голос звучал просительно и Надежда, строго поглядев на нее, начала брить. Неприспособленный для таких длинных волос, станок скоро затупился:
- Вот сволочи, а рекламируют еще, - ворчала Надя, пару раз порезав его лицо. Загоревшие лоб и щеки и сиротливо белый подбородок вызвали у Аллочки жалость, и она не разрешила брить его голову.

Спустив воду из ванны и приподняв его за плечи, Надя велела Аллочке полить его из душа, и принести вещи Павла. Расстелив на диване простынь, Аллочка смущаясь, натянула на мужчину пижаму:
- Надя, а когда он проснется, может, у него летаргический сон?
- Погоди, проснется и даст нам с тобой жару.
- А за что? Мы же его спасаем.
- Может, он не хочет быть спасенным, ты вещи выбросила?
- Да, - слукавила Алла, она забросила мешок на антресоль в общем коридоре, которую давным – давно сделал ее муж. – А что теперь?
- Теперь давай по рюмочке чаю, а то я что-то устала, да и выспаться надо. Завтра утром я приду к тебе, постарайся его до тех пор удержать.

Аллочка почти не спала всю ночь. На всякий случай, оставив свет в туалете, она, тем не менее, несколько раз вставала и на цыпочках подходила к мужчине, чтобы убедиться, что он жив. «Надо же, сколько человек может спать», - она трогала его лоб – теплый и уходила в спальню. Ложилась и начинала мечтать: вот завтра он проснется чистенький, на свежей простыне и не захочет больше пить, и спать где попало. Он должен влюбиться в нее, она же спасла его от смерти в подворотне. Пусть это идея Надежды, но ночует-то он в ее квартире, ведь, не каждая женщина решится на такой подвиг. А потом он вспомнит, что когда-то был, кем же он был когда-то? Аллочка гадала, чем же занимался этот человек раньше, до того, как спился. Она забывалась на какое-то время, потом опять вставала и шла проверить незнакомца.
Поднялась Аллочка рано, ведь, ей теперь надо готовить завтрак для мужчины и, наверное, одним кофе он сыт не будет. Осторожно, чтобы не потревожить его громкими звуками, она провела ревизию холодильника, кроме йогуртов и сыра в нем ничего не было.

Сварив кофе и сделав бутерброды с сыром, Алла решила сходить в магазин, да заодно спросить у Надежды, чем накормить мужчину. Утренний туалет занял больше времени, теперь она должна быть красивой даже утром. Пересчитав наличные, женщина взяла сумку, прошла на цыпочках мимо зала, где спал мужчина и потянула за ручку дверь, которая от сквозняка вдруг сильно хлопнула.

От этого хлопка Павел и проснулся. Открыл глаза и, обнаружив перед собой незнакомый потолок, попытался вспомнить, где он. По специфике своей работы, Павел частенько бывал в командировках, так что просыпаться в незнакомых местах ему было не внове. Потягиваясь и чувствуя себя хорошо отдохнувшим, он восстанавливал в памяти вчерашний день: он приехал в провинциальный город по жалобе ветерана, встретился с ним, на обратном пути Ауди заглохла. Наверное, он в гостинице. Павел окинул взглядом комнату, может быть, это по провинциальному представлению номер – люкс? Фотографии на стене явно совсем неизвестных артистов, ну, у каждого свои кумиры. Стенка от гарнитура давно вышедшего из моды, напольная ваза с претензиями на декоративный вкус. Ладно, он здесь на пару дней, так, что критиковать нет резона.

Откуда – то пахло свежим кофе. Он откинул плед и, увидев на себе атласную пижаму, застыл. Павел никогда в жизни их не носил. Рука в задумчивости потянулась к бороде, и тут его ждал второй удар – бороды не было. Он вскочил и заметался в поисках зеркала: в этой комнате нет, выйдя в другую, он обнаружил большой зеркальный овал, отразивший его испуганные глаза, щеки, на которых были наклеены полоски мозольного пластыря и худой, выступающий вперед подбородок, который одна из жен посоветовала прикрыть бородкой, что он и делал до вчерашнего дня. Пижама была на несколько размеров меньше, отчего он сам себе показался похожим на сумасшедшего.
« Черт, да, где же он?» - Павел вопрошающе глядел на себя из зеркала. Он снова обратился к воспоминаниям, последнее, что он помнил, как вышел из кафе и купил пирожок.
«Его, что похитили?», - только эта версия могла объяснить сбритую бороду и отсутствие его одежды. Он подергал дверь за ручку – хлипкая и, если нет охраны снаружи, он ее выбьет запросто. Павел обошел всю территорию – это квартира, еще одна комната с кроватью заправленной розовым в рюшах покрывалом, прикроватная полка с томиками стихов, балконная дверь – он вышел, сосчитал этажи – седьмой, сбоку тянулся стальной провод громоотвода, если обмотать чем-то руки, можно и отсюда сигануть, только ноги обожжет.

Он вернулся на кухню, понюхал кофе, вдруг отравлен, выплеснул в раковину, налил воды и выпил. Думая, кто и зачем его мог похитить, он услышал женские голоса в коридоре, затем звук проворачивающегося ключа в замке. Павел выхватил из подставки на кухонном столе скалку и встал за дверью. Только она распахнулась, он стукнул по первой голове , жалея, что деревяшка слишком легкая, оттолкнул вторую женщину и босой выскочил на лестничную клетку.

- Надя, Надя, Наденька, - Алла бросила пакеты с покупками на пол и попыталась обойти упавшую на четвереньки подругу, которая от рассыпавшихся в глазах искр, осела в прихожей и уткнулась головой в кассету с яйцами, так аккуратно несомую всю дорогу.
- Ты ковер пылесосила, - раздался сдавленный голос Нади.
- Какой ковер, ты о чем, - Аллочка испугалась за разум подруги.
- Свой ковер, после этого бомжа.
- Нет, я не успела, - тоненько всхлипнула Алла.
- Тогда подними меня немедленно, пока его …вошки, - она назвала слово, которое Аллочка никогда не повторит вслух, но обозначающее насекомых, - не начали пировать в моей голове.
Алла взяла ее за руку и потянула на себя: «Ой, - она не удержалась от смеха, по лицу и локонам Нади текли разбитые яйца, - погоди, я принесу полотенце».
Стирая противную слизь с лица, Надя ворчливо произнесла:
- Никогда не любила фильмы, в которых человека тычут мордой в торт, - но взглянув в зеркало и, увидев как капает с ее подбородка и волос нежареная яичница, она, застонав, засмеялась.
Немного успокоившись, спросила:
- А, что это было?
Аллочка погрустнела:
- Он сбежал, стукнул тебя и сбежал.
- Ты, знаешь, сейчас я не уверена, что это была хорошая идея.
- А я уже привыкла к мысли, что теперь не одна буду. И куда же столько продуктов девать?
- Ну, это не проблема, устрой посиделки, пригласи Ирку и Ольгу, они после первой же рюмки опустошат все твои запасы.
- А, может, он еще вернется?
- Дура, да он сумасшедший, ты, что не видишь что ли, он на людей бросается, - ты приберись, пока я голову вымою, - с этими словами Надя скрылась в ванной.

Замыв ковер, Аллочка стала собирать разбросанные по коридору покупки, но увидев вчерашнего бомжа, выглядывавшего из-за угла коридора, истошно закричала: «Надя, Надя, иди сюда!». Бомж скрылся за стеной, послышался звук уходящего лифта.
Павел не знал, что ему предпринять. Вырвавшись из плена, он залетел в открытые двери лифта, который, спускаясь, подбирал попутно новых пассажиров и все без исключения смотрели на него подозрительно. Он завернул рукава пижамы, чтобы не выглядеть выросшим прямо в ней придурком, но штаны кончались на середине колен и выставляли на обозрение людей проходивших мимо скамейки, где он приходил в себя, худые волосатые, да еще без обуви, ноги.
Какая-то бабка, вышедшая на крыльцо, поглядела на него и нырнула вновь в подъезд. Он понял, что немного погодя, за ним подъедет машина с крестом и его упакуют в рубашку с очень длинными рукавами. По улице в таком виде тоже не пойдешь. Он набрался мужества и решил подняться на седьмой этаж, но женщина, увидев его, закричала, и Павел спрятался за стену. Потом он услышал голос другой женщины:
- Скалку подбери и дверь захлопни.
Послышались быстрые шаги и скрип закрываемой двери. Павел чувствовал себя полным идиотом. Кто стоит за этими женщинами, что им от него нужно? Неужели это из-за ветерана такая буча. Ну, припугнули бы его, а то сразу похищать. Ему хотелось позвонить в редакцию, но телефона не было, спросить у кого-нибудь, чтобы дали позвонить невозможно - от него шарахаются. И Павел сам пошел к двери, за которой его держали. На его стук послышалось, настороженное:
- Кто там?
- Это я. Отдайте мои вещи.
- Мы выбросили их в мусорку.
- А мусор увозили?
- Нет, но скоро приедут забирать, - раздался из-за двери довольный командный голос.
Павел спустился на первый этаж, а Аллочка виновато призналась Наде, что забросила вещи на антресоль в коридоре.
- Ух, и мелочная ты, Алка. Ладно, давай посмотрим, как он в мусоре будет рыться – ему не привыкать.

Если Павел был женат, а это случалось с ним периодически, то выносить ведро с мусором, он считал женским делом. Но когда очередная пассия, уличив его в измене, уходила, ему волей-неволей приходилось заниматься столь неподобающим делом самому. Как правило, он вспоминал о нем, заходя в квартиру с улицы, и, чувствуя отвратительный запах.
Но вонь от одного ведра по сравнению с огромным баком была легким детским пуком, в чем он убедился, сказав вышедшим из машины мужикам, что жена выбросила куртку, в которой были водительские права. Шофер и грузчик дали ему несколько минут, решив перекурить, а Павел не знал, как подойти к этой вонючей емкости. Он двумя пальчиками брал мусорные пакеты, заглядывал в них и откладывал в сторону. Но скоро снова заглядывал в уже просмотренный мешок, который вдруг сваливался ему под руки.
Видя это, грузчик выразил свое недовольство на присущем ему жаргоне.

И Павел понял, что, если он не перестанет брезговать, то мешок с его одеждой и всем содержимым уедет на свалку. Он залез в мусорный бак, сдерживая рвотные позывы, и начал, надрывая мешки, выбрасывать их на асфальт. Дворничиха до этого мирно подметавшая территорию, налетела на него фурией, тряся метелкой перед лицом, и он услышал, что она о нем думает, только мыслила она почему-то нецензурно.
- Так его, Томочка, так, - донесся сверху злорадный голос крашеной блондинки, и он опять пожалел, что скалка была слишком легкой. Пообещав прибрать за собой, Павел продолжил раскидывать мусорные пакеты, но одежды не было.
Мужикам надоело курить и они, велев ему прибить свою бабу, в знак солидарности помогли собрать мешки, пока он под пристальным оком дворничихи сметал рассыпанный мусор.
Комментарии недобитой им бабы, он уже начал мыслить как грузчик, привлекли внимание жильцов дома и они, свесившись с балконов, наслаждались его муками.
Машина уехала, а он, отряхнувшись, сел на скамейку, задыхаясь от собственного запаха. Смесь чувств, которые он испытывал, трудно передать. Наверное, это и есть состояние аффекта, ему хотелось убить стервозную женщину, да и вторую в придачу. Одежды и документов не было, хотя он перелопатил кучу мусора. Но у него в этом городе, кроме них, никого нет, а, значит, надо идти к ним и униженно просить помыться, и дать какую- нибудь одежонку.

Выждав, когда возле лифта никого не будет, Павел снова поднялся на седьмой этаж.
Они уже ждали его за дверью, потому что не спросили, кто там:
- Чего тебе надо? Чистым не хотел оставаться здесь, а, перемазавшись, лезешь! Убирайся на свою свалку или мы вызовем полицию.
- Вызывайте, мне она как раз и нужна, - Павел сомневался, что полиция может поверить ему в нынешнем виде, но деваться было некуда, - я расскажу им, как вы похитили человека.
- А где ты видишь человека, - блондинка умела задеть за живое. Но просительный голос другой женщины, что-то сказал подруге, только Павел не расслышал.
- Ладно, мы разрешим тебе умыться, только помни, у нас есть оружие.
- Стой на месте, - раздалось из-за двери, которая сначала медленно приоткрылась, а потом, выглянувшая блондинка, убедившись, что он замер, протерла ручку пахнувшей хлоркой тряпкой и бросила ее на коврик у порога. В другой руке у нее была та самая скалка. Павел мог бы выхватить ее у женщины, отступившей вглубь прихожей, но из-за ее спины показалась другая и у нее в руках был пистолет, самый настоящий.

Этот немецкий газовый пистолет « Рекс», точную копию настоящего, Аллочке купил сын. Он долго учил ее, как пользоваться, но она все время забывала, что нужно делать с рычажком, обозначенным красной точкой: поднять вверх, или опустить вниз, чтобы пистолет выстрелил. Где-то в ящике есть инструкция. Еще сын учил, что нужно учитывать направление ветра иначе ядовитый газ нейтрализует ее. Но сейчас она двумя руками, трясущимися от страха, направляла пистолет прямо на бомжа.

Павел нерешительно переминался за дверью, входить или не входить. Но блондинка не оставила ему выбора, издевательски подначив:
- Боишься, вонючка? Это тебе не из-за угла женщин бить. Дернешься, пристрелим.
Еще роясь в мусорном баке, Павел подумал о том, что они сумасшедшие. Если бы за ними кто-то стоял, то уже давно примчался бы по их зову. Сейчас же, не зная, чего ожидать от них дальше, он снова заколебался. Непредсказуемость их действий парализовала его. Но он шагнул вперед.
- Ноги вытри, - скомандовала блондинка, - и иди по коридору направо.
Павел осторожно, боясь, что его оглушат, пошел в указанном направлении. Открыв дверь, он увидел отделанную розовым кафелем ванную, в которой недавно мылись. Мужчина хотел закрыть дверь, но блондинка не позволила:
- Так, вон в той большой бутылке « Белизна», плесни в ванну!
- Зачем? – спросил Павел, понюхав, жидкость, - она же сожжет мне все.
- Вчера не сожгла и сегодня не сожжет, - настаивала патологически брезгливая Надежда.
- А вчера зачем?
- Слушай, ты мыться пришел или разговаривать?
Павел, закрыв пробкой ванну, плеснул хлорки и хотел закрыть дверь, но блондинка запретила:
- Шторкой занавесься, все, что нужно мы уже видели. Правда, глядеть особо не на что.
Оскорбленный в своем мужском достоинстве Павел прямо в пижаме встал в ванну и задернул синтетическую занавеску.
- Погоди! Алла, ты выбросила вчерашнюю мочалку, - спросила крашеная ведьма у подруги.
- Нет, она под раковиной.
Вскоре из-за шторки в воду плюхнулась мочалка, а Павел выбросил на пол пижаму.
Повисла тишина, нарушаемая всплесками воды.

Отмывшись от зловония, Павел еще некоторое время поливал себя из душа, осмысливая происходящее. Неужели они обе сумасшедшие? Почему они выбрали его? Теперь он сожалел о том, что стукнул женщину скалкой. Если бы он спокойно с ними поговорил, то выяснил, зачем он им понадобился. Попытался бы их задобрить. Павел вспоминал, как ведут себя с душевно больными в фильмах. Он потряс головой, чтобы вода стекла быстрее и попросил что-нибудь из одежды.
- На, обернись, - из-за шторки показалась рука с полотенцем, - единственную мужскую одежду ты испоганил в мусорке. А теперь выходи и не дергайся.
- Куда идти? – Павел в набедренной повязке из полотенца стоял перед двумя женщинами, которые так и не выпустили из рук оружия.
Та, что поменьше ростом, стоявшая возле комнаты, в которой он сегодня утром проснулся, поманила его рукой с пистолетом. Тот, ударился о дверной косяк, раздался оглушительный выстрел, и квартиру заволокло ядовитым газом.

- На пол, на пол ложись! – закричал, осевший от сотрясающего звука, Павел. Но Надя уже сама сползла по стене, заткнув уши, но, не выпуская скалки из рук. А Аллочка, захлебываясь от кашля, теряла сознание: струя газа прошла в непосредственной близости от лица в угол зала и теперь окутывала ее.
- На улицу надо, - сказал Павел.
И Надя, вдруг ставшая покладистой, предложила:
- Может, на балкон.
- Ползите на балкон, пока не вырубились.
- А как же Алла?
- Ох, Господи! Ползите, я сейчас, - с этими словами Павел сдернул с себя полотенце и, закрыв рот и нос, на четвереньках пополз к другой женщине.
Романтичная Аллочка не зря уделила утром больше времени выбору белья, потому что спаситель, сам весивший что-то около семидесяти килограммов, не подхватил ее на руки, как мечтают барышни, а, схватив за ноги, потащил по линолеуму, отчего и юбка, и кофта задрались, открыв Пашиному взору стройные ноги и кружевные трусики. Второй раз за этот день он подумал, что опрометчиво пустил в ход скалку. Подхватив ее за руки и за ноги, как накануне его самого, они вместе с Надеждой перенесли Аллу через порог балкона и прислонили к стенке. А снизу громкий женский голос вопил:
- Алефтина, у тебя все в порядке?
- Все нормально, баб Вера. Тут сумасшедший где-то бродит, вот мы и решили пистолет проверить, - вместо Аллы ответила Надя.
- Это я сумасшедший?! – возмутился Павел, - я никого не похищал.
- Да, ты просто на людей бросаешься, которые тебя спасти хотели.
- От чего вы меня спасали, - наконец-то он задал самый главный вопрос.
- От смерти в подворотне.
- С чего вы взяли, что я должен умереть?
- А то не знаешь? Порете всякую гадость, травитесь, а потом загибаетесь на какой-нибудь свалке.
- Я не пью, - ответил Павел, - но вспомнив свой заход в кафе, поправился, - пью, но немного.
- Вешай кому-нибудь лапшу на уши, как будто мы не видели тебя валяющимся возле магазина. Ты был мертвецки пьян. Даже не почувствовал, как мы тебя подобрали.
- А зачем я вам понадобился?
Надежда смутилась:
- Так, решили эксперимент провести.
- Ну и как, эксперимент удался?
Но ответить на этот вопрос Наде не дала, пришедшая в себя, Аллочка:
- Вы не могли бы прикрыться, - попросила она Павла, который, использовав полотенце, как маску, забыл вновь обернуться им. И сейчас его сухощавый зад смущал женщину.
- Надя, - обратилась она к подруге, - отдай ему одежду. Она там, на антресоли, в коридоре.
- Бегу и падаю, - ответила Надя, - ему надо, пусть идет и травится газом.
Но Павла уже было не удержать:
- Входная дверь на замке?
- Нет.
Толкнув балконную дверь внутрь, он уполз.
Спустя какое-то время, вернулся и, хотя глаза его немного слезились, выглядел он счастливым:
- Вот, глядите, я – Павел Вульф, заведующий юридическим отделом в журнале, - он показал журналистское удостоверение, - приехал в ваш город в командировку.
- И на радостях напился в стельку, - продолжила за него Надежда.
- Хотите - верьте, хотите – нет, но я выпил граммов сто коньяку в баре, а поскольку не спал больше суток, то меня сморило.
- Не может быть, мы кантовали тебя, как бочку, вон обрили даже, а ты ничего не чувствовал.
- По этому поводу у меня тоже возникло подозрение, но проверять его я, пожалуй, не буду.
Павел достал из кармана куртки айфон и бумажник:
- Мне, кажется, это все из-за денег. Бармен мне что-то в выпивку подмешал.
Надежда понимала, что он, скорее всего, прав, но не хотела признаваться. А Аллочка, услышав, что этот мужчина журналист, обрадовалась:
- Я так рада, что судьба свела нас, - но вспомнив, как они обошлись с ним, покраснела,-
Вы знаете, я пишу стихи и всегда хотела показать их кому-нибудь.
- Я передам их в литературно-художественный отдел, если… если вы меня накормите. Я уже больше двух суток не ел, кроме ..
- Пирожка, - поморщилась Надя.
***
Стихи оказались слабыми, но романтическая история знакомства, присланная Аллочкой на конкурс, объявленный их журналом, и, в которой она подробно описала все происходившее с Павлом, заставила хохотать всю редакцию. Однозначно объявленный вердикт: «Такого быть не могло», не дал ей победить в конкурсе. А Павел побоялся, что если он сознается, то кличка «недобритый» прилипнет к нему на всю оставшуюся жизнь. Статья была помещена в разделе «Курьезы» и вызвала многочисленные отклики читателей. Павел, который ездил в этот город, чтобы убедиться, что ветеран действительно справил новоселье, останавливался у Аллочки.

Последняя серия

Памяти Алексея Германа

Вчерашний день походкой Чарли Чаплина
Ушел, лучом по мостовой стуча,
И радости оставив, и печали нам,
Уход не осознавшим сгоряча.
Как будто он продлится в новой серии,
Пролога ждем, но горькое "Конец"
Последним титром в мраморе неверия
Ударит в сердце остро, как свинец.
25.05.2013г.

Анестезия

Этот вечер снова не досолен
Или, может быть, не доперчен,
Этот вечер, время обезболив,
Говорит, что мы здесь не причем.
Не при мне ты - из другой загадки,
Где ответ написан на лице:
Нам с тобой ни холодно, ни сладко,
Мы сегодня средство, а не цель.
Мы, как два патрона в магазине,
Ждем разящей нежности ствола -
Пресен поцелуй анестезии,
Лучше б боль внутри разорвалась.
1.09.2013г.

После ливня

Вечерний город. Окон монпансье
В розетки луж скатилось после ливня.
Как хорошо, под зонт кафе присев,
Отгородиться сумраком чернильным.

Пусть старым тигром огрызнется гром,
В твоих глазах оставив блеск зарницы -
Мы пьем судьбы неразведенный ром
И почему-то не боимся спиться.

Жаль монпансье растает поутру
И не заесть им горечь от разлуки,
Когда улыбку губы с губ сотрут
И упадут расцепленные руки.
7.08.2014г.

Не было ничего

Нет, он жене не изменял,
А бабы врут и не краснеют:
Ну, посадил раз на коня,
Так ведь не в лес же ехал с нею.

Подвез попутно до села -
Гроза вот-вот могла начаться,
А сплетня дальше завела,
Насыпав сору домочадцам.

Мешок из клети до сенцов
Донес - ведь волоком тащила,
Но тут же вышел на крыльцо -
Куда девать мужичью силу.

И, что другой раз постучал,
Так горло высохло от зноя,
Кто грешен - ходит по ночам...
К ненастью что ли сердце ноет.

Забила окна от молвы,
Замки навесила на двери -
Полынный привкус у халвы,
К чему вдоль дома тропку мерит.

"Ты прежде выбрал не меня", -
Кулак сжимается до хруста.
Нет, он жене не изменял,
Так отчего ж под дыхом пусто.
23.07.2014г.

Неприкаянная душа

Он знал, что, если не поднимется и не найдет теплого места возле батареи в подъезде, то замерзнет. Но все тело болело. Из этого дома его выкинули. Проходящая мимо жиличка подняла крик. Он надеялся, что вызовут полицию и его заберут. Но на крик брезгливой бабенки вышел бугай и, не желая пачкать рук, пинками пытался заставить его выползти из подъезда. Бил накачанными ногами со звериной злостью, но он не хотел уходить от тепла ржавой батареи и хватался за нее. Тогда парень схватил его за шкирку, как нагадившего котенка, а впрочем, он им и был: не раз битые смертным боем почки не держали, и когда его поволокли, за ним по грязным ступеням тянулся мокрый след. А потом, пока бабенка услужливо придерживала дверь, мужик швырнул его кучей вонючего тряпья на жесткий наст. Надо было подняться, из расцарапанной ледяной коркой щеки текла кровь, обмороженные ноги ныли. Но сил не хватило. Он пошевелился, подтягивая ноги в растоптанных ботинках под себя. Приподнявшись на локтях и коленях, перчатки остались возле батареи, он их под голову клал, попытался встать. Но колени разъехались, и он снова рухнул на ледяную корку, рассекшую теперь его подбородок.

- Пьянь, куда только полиция смотрит, - громко проговорила проходящая мимо женщина.
«В карманы пьяных мужиков, чистеньких, пахнущих одеколоном», - подумал он. Дверь хлопнула, и он остался один.
Женщины – вот зло его жизни. Все беды от них. Лучше бы не приходил он в это мир. Он пошевелился, сжимаясь в комок. Уткнуться бы сейчас в мамкин подол. Уж сколько живет среди скотской вони, исходящей от него, но гвоздичный запах мамкиных коленей помнит до сих пор. Она теперь старая, наверное. Не видел лет двадцать. И не покажешься в таком обличье. Да и не нужен он ей. Он любил и ненавидел ее одновременно, с самого детства. Потому что она всегда любила других: то его младшего брата, то чужих мужиков. Говорят, что дети не помнят себя маленькими, а он помнил. Именно с тех пор, как появился брат. Мать держала брата на руках, а его гнала прочь: «Что ты под ногами путаешься». Он по ночам думал: «Вот бы не было брата, мать бы его на руки брала». И когда оставляла их одних на весь день, уходя на работу, мысль, сбросить брата в погреб, не раз приходила ему в голову. Он не сделал этого только потому, что сидеть запертым в избе одному было бы еще страшнее.

Бок, на котором он лежал, потерял чувствительность. Он попытался повернуться, захолодавшие пальцы, неловко хватались за лед. Над ухом кто-то зарычал. Не желая уходить из детства, он чуть-чуть приоткрыл глаз - рядом стоял пес. «Ну, давай и ты уж, прихвати что-нибудь от меня, - промычал он, - виноват я перед твоим братом, жрал, когда кишки от голода сводило». Но пес, видимо, такой же неприкаянный, не ушел. Он притянул его к замерзшему боку и снова закрыл глаза.
Брат приспособился к новому мамкиному мужу, а он не смог. И радовался, когда тот уходил в загул. Мать клала их с братом в свою постель, и он трогал ее волосы, и втягивал их полынный запах, когда она засыпала. Но мужик, вернувшийся однажды побитым, вдруг бросил пить и подружился с младшеньким. А вот его тихо ненавидел. Взаимно.

Повернувшись, он придавил пса, тот предупредительно зарычал, но не сдвинулся с места.
Положив голову на теплое брюхо, он вспомнил, как едва окончив восьмилетку, назло матери уехал из дома. Уехал, чтобы не видеть ее любовь к тому мужику. И прилепился к женщине, чем-то похожей на мать. Видел, что та не больно-то и любила его, но замуж пошла. Он опять старался заслужить любовь: работал на двух работах и все нес в дом. А тут дети пошли, сначала сын, потом дочка. Он ревновал жену к ним, но молчал, помня, как не долюбила его мать. Наверное, и сейчас бы жили. Но эта перестройка выбила у него землю из-под ног. Не стало такой привычной работы. Жена корила: «Другие вербуются, вахтовым методом работают, а ты дома штаны протираешь – детей кормить нечем». Он и подался, там тоже не платили. Кто-то втянул в карты играть. Кто, он уже не помнит. Но проигрался начисто. А отдавать нечем. Прятаться стал. К жене пришли, она быстренько в шестой отдел сходила. К ней больше не совались, а его искали и, если находили – били. Вот тогда он и отрастил бороду, опустился, сошелся с синюшниками. В соседнем подъезде отирался. Иногда, видя, что жена с детьми ушла из дома, заходил украдкой, мылся, шобоны стирал. Мясо из холодильника украл, продал, чтобы на спирт набрать. Потом жена замок новый поставила. Он выбить побоялся. Глядел на них издалека, жалел, видел – бедствуют, но сил изменить что-то не было.

Спали по очереди с Зинкой, она прибилась к их кампании и была такой же вонючей. Но мнила себя красавицей, и кокетливо щерилась беззубым ртом, когда кто-то тащил ее в ближайшие кусты. Тошно ему стало от самого себя.
«Господи, прими меня к себе, - невнятно промычал он, не чувствуя холода, - лишний я тут».
Собака приподняла морду, лизнула запекшуюся кровь на щеке, но, видя, что он никуда не уходит, опять положила ее на лапы.

А ему в этом прикосновении вдруг почудилась материнская ласка. Из подбитого глаза выкатилась слеза, да так и не утекла далеко – щека застыла. Но ему стало легко. То ли последний в его жизни сон приснился, то ли отлетавшая душа и впрямь видела всех женщин, не долюбивших его когда-то. Сквозь замерзшее окно он увидел мать, чистящую к ужину картошку. Из - под косынки выбивались седые косы. Потом жену, которая ругала дочку. А та, хлопнула дверью, и выйдя на улицу, закурила, выпустив в небо дымок Ему показалось даже, что она глазами провожает его. Откуда - то снизу, беззубо улыбаясь, его звала Зинка. Но он летел высоко.
Завыла собака, а он не услышал.
Утром брезгливая жиличка, увидев открытые глаза неподвижно лежащего пьяницы, отвела взгляд и поспешила прочь. Полиция приехала только к обеду.

В двух шагах от беды

Шла беда без зонтика по лужам,
Боль в глазах рисуя акварелью,
Обтекая мир, что был разрушен,
Слепо, к ей одной известной цели.

Шла вороной белой без оглядки
На людей, что провожали взглядом,
Дождь грустил, ладошкой гладя прядки -
Тормоза собакой взвыли рядом.

Страх мукой обсыпал людям лица,
На шоссе шофер молился матом:
- Поглядите, братцы, что творится?
И беда очнулась виновато.

От крыла метнулась в грудь мужчине,
Уцепилась - не держали ноги,
Позади сигналили машины:
- Эй, беда, освободи дорогу!
4.10.2011г.

С закрытыми глазами

1.
Он помнил ее детской памятью. Взрослые врут, говоря, что маленькие забывают, что с ними было. Он помнил все: как она появилась в соседнем доме у бабушки Саши, как сидела на скамейке, сделанной из двух больших чурбаков и доски. Ему казалось, что он видит откуда-то сверху эту сцену. Трехлетний хомячок, выпоенный бабкиными стараниями козьим молоком, босой в одних трусишках, глядя исподлобья, подошел к изгороди и стал колупать кору на чурбаке. Девочка в белых носочках и розовом платьице смотревшая куда-то вдаль, покосилась на него, но, поняв, что ее не тронут, отвернулась.

Это потом Мишка узнает, что ее родители завербовались на север, а ее оставили у бабушки. Видимо, она тосковала. Правда в то время, он понятия не имел, что означает это слово. Тогда ему хотелось ее внимания, а поскольку говорить не умел, то упрямо сопя, ковырял пухлыми пальчиками толстую коричневую корку. Ухватив большой кусок, он попытался оторвать его и, не рассчитав силу, свалился в росшую рядом со скамейкой крапиву – никто до этой девочки не сидел здесь, бабушка Саша все время пропадала на огороде. От неожиданности, он забылся и заорал на всю улицу. Девчонка бросилась к нему и взяла на руки:
- Больно, да? Бабуля, маленький мальчик крапивой обжегся, - закричала она тоненьким голоском.
А Мишка облапил ее своими грязными ручонками и умолк, видя совсем близко глаза, похожие на спелые вишни после дождя. Прибежавшая бабушка хотела было сказать внучке, что тяжелый он, но, видя, что беспокойство прогнало испуг и тоску из ее глаз, заговорила весело:
- Привет, Минь. Жжет?
Он отрицательно покачал головой.
- А, что же кричал благим матом?
Мишка крепче обнял девчонку за шею и обтер о чистенький воротничок грязные разводы со щек.
- Отпусти ты его, Вероничка, - не выдержала бабушка, - тяжелый он.
Но Минька ухватился за нее еще сильнее. Девчонка засмеялась, он отстранился и тоже заулыбался.
- Ну, вот и жених тебе, неси в дом, я ягод набрала – угощаться будем.
Он тогда зажмурил глаза и почувствовал счастливый запах леденцов. Так началась дружба немого Мишки с тринадцатилетней девочкой с ягодным именем Вероничка.
2.
Сельские девчонки не приняли ее – неумеха. Ни грядки прополоть, ни козу подоить. Всех и дел, что книжки читать вслух. А ему Мишке большего и не надо. Сестра и брат совсем большие, ему за ними не угнаться, у бабани ревматизм руки и ноги скрутил - сиди возле нее, умирай от скуки. А с Вероничкой они все закоулки обследовали. И за бабочками бегали, и жучков ловили маленьких таких, которые светятся. Даже в банку насобирали. Они и вправду светились в темноте. Только Вероничка на следующее утро велела их выпустить, чтобы не умерли. Он еще не понимал, что такое умереть, но послушался – она для него была высшим авторитетом, как папаня.

Соседские мальчишки и девчонки смеялись над ними, дразнили. Мишка пугался, что послушает Вероничка их, и бросит его. Но она никого не слушала. А потом пришло время ей идти в школу, как он маялся, дожидаясь, когда же она вернется. На конец улицы ходил ее встречать, даром, что там собаки чужие на него огрызались, а зимой на стекло дул, чтобы в лунку следить – пришла или нет. И бежал к ней. Бабаня, согнутая ухватом, порой раньше него заметившая девочку в окно, сообщала:
- Вон твоя идет.
И он, засовывая ноги в валенки, не застегиваясь, бежал в соседний дом. Баба Саша ему даже тапочки из войлока сшила, дуло у них по полу – мужской руки нет, говорила она. Да ему и холодно не было. Он вместе с Вероникой обедал – объедал, ворчала мамка , посылая с ним гостинец, то молока, когда их коза перестала доиться, или петушка под Новый год, а потом учил уроки. Она понимала его без слов. Другие только «да» или «нет», а она все. Посмотрит на него и за него же скажет. Баба Саня, думая, что ему скучно, когда она задачки решает, пыталась занять его, но он мотал головой, мол, не могу – тоже думаю, над задачей. А Вероника специально для него вслух их читала. Он и впрямь понимал. Это уже в школе выяснится, что он шибко умный. Его сразу во второй класс возьмут. Когда у нее долго не получалось, Мишка рисовал ей подсказку: машины едут навстречу друг другу, как это может быть непонятно, когда навстречу скорость в два раза быстрее. Он даже летящие камни из-под колес рисовал. Вероничка, разобравшись в его рисунке, смеялась и целовала его в щеку, приговаривая:
- Чтобы я без тебя делала, немтярь ты мой.

Маманя возила его в город к докторше, та сказала, что слышит он хорошо, а значит, придет время и заговорит. Только время не торопилось.
Вернее время шло, но по-разному. Вероника росла быстрее, чем он. Соседские мальчишки, зная, что он вхож в ее дом, начали приставать к нему со всякими глупостями, мол, позови Веронику на улицу, или передай ей записку. А он, разбирая каракули, читал:
- Вероника, давай дружить. Приходи сегодня на речку.
Боялся, отдавая свернутый клочок, вдруг пойдет. Но она, прочитав, бросала записку в печку и, смеясь, говорила:
- Да разве я тебя на кого променяю.
У него сердечко подпрыгивало от радости. Вот, погодите, он вырастет и никого к ней не подпустит. Только не успел. Когда он в школу пошел, она уже закончила ее и уехала поступать в институт. Вот в тот летний день, и оборвалось у него сердце, как груша с ветки. Упало, разломившись на две части в ноги, и колотилось об пятки, пока он бежал за проклятым пазиком, глотая придорожную пыль, размазывая слезы и, крича на все село: «Вероника».
3.
Она и раньше уезжала, но он знал, что вернется, привезет ему ракушек с моря, мохнатых персиков, от которых щекотало в горле или каких-нибудь сказочно-вкусных конфет. Но в тот раз он понял – не вернется Вероника больше. Знал и продолжал ждать. Самому спрашивать у бабы Саши было неловко, бабаня совсем ходить перестала. Лишь маманя иногда приносила весточки:
- Учится Вероничка в Москве на докторшу, от женихов отбоя нет, но она серьезная, на свиданки не бегает. Ее в профессора зовут.

У Мишки груз с души сваливался до следующей вести. Учился он лучше всех, его тоже в школе профессором нарекли. Девчонки уж поглядывать начали, а он ни в какую – все ждал. Но Вероника не приезжала, баба Саша сама к ней, набив сумки, катала по нескольку раз в год.
А потом он узнал значение слова смерть. Сначала не стало бабани – ссохлась она в своем уголке, стоная от боли, призывая косую, как освобождение. И потому не плакал на кладбище, возле бугорка свежей земли, только втягивал носом этот морозящий душу запах свежеструганных досок и могильной сырости. А летом, возвращаясь под утро после выпускного, он первым узнал о смерти бабы Сани. Дружок, их дворовый пес не бросился, как обычно к нему, а, глядя на распахнутую дверь избы, жалко выл. Мишка поспешил в дом – женщина лежала на полу, а муха ползала прямо по ее открытому глазу. Он выскочил на улицу, пытаясь стряхнуть с себя холодных мурашек, громко позвал мать.

Та с соседками в ожидании баб Сашиного сына прибрала покойницу. Отец с еще одним соседом домовину смастерили. К ночи почтальонка принесла телеграмму. Сын приехать не успевал, а вот Вероника просила подождать – прилетит первым же рейсом.
Мишка на отцовском жигуленке встречал ее в городском аэропорту. Ждал на солнцепеке, глотая пахнущую пластиком теплую воду. Рейс задерживался. А потом он увидел ее, впервые за десять лет. Вероника изменилась, но он все равно узнал ее сразу. Теперь Мишка глядел на нее сверху вниз и никак не мог понять, почему она виновато прячет взгляд от него. Девушка, сухо поздоровавшись, спросила только: «Как?». Но, когда он начал рассказывать, расплакалась горько до содрогания в груди. Мишка остановил машину, хотел утешить ее, но она оттолкнула его: «Едем, едем скорее».
И потом он все время крутился рядом, но ее поддерживали сестра с матерью. Они пытались заставить девушку поесть или чаю сладкого выпить, но Вероника, молча, качала головой. И только на кладбище, когда ком сухой земли громко ударился о крышку, она осела. Мать, стоявшая рядом, вскрикнула, и он подхватил Веронику на руки. Она про это и не узнала, потому, что пришла в себя только дома.
4.
А спустя девять дней, Мишка узнал, что Вероника продает дом. Он хотел быть ей нужным, но она сторонилась и вежливо отказывалась от помощи. Из окна их дома был виден сад бабы Саши. И Мишка то и дело бросал взгляды, не выйдет ли. На протянутой веревке появились стираные занавески и простыни. На бревнах возле бани сушились одеяла и подушки. Вероника приводила дом в порядок. Раза, два или три возле ворот останавливались чужие машины – приезжали покупатели.
Сестра, носившая соседке молоко и хлеб, пересказывала новости: городским приглянулся дом, оставили задаток.

Сердце у Мишки холодело. Шла третья неделя, а он с ней ни разу не поговорил. Покупатели согласились подождать до сороковин. Ему бы готовиться к поступлению в институт, а у него все мысли про Вероничку.
Однажды он взглянул в окно и увидел, что в закутке между баней и забором расстелено одеяло, Мишка подумал было, что его ветром унесло с бревен, но тут мелькнула обнаженная рука. Его магнитом потянуло туда. Он выбежал во двор, сдвинул оторванный штакетник, и бесшумно ступая по заросшему саду, подошел к бане. Вероника загорала, и, наверное, не первый день – тело было золотисто-коричневое. Несколько долгих мгновений он глядел на нее, решая уйти или выдать свое присутствие.

Боясь, что она прогонит его, Мишка сделал шаг назад, хрустнула ветка. Но глаза девушки остались закрытыми. И тогда он осторожно сел рядом с ней. Спала ли она или просто решилась отдаться на волю течения, Мишка об этом никогда не узнает. Но в тот момент, сердце его выскакивало из груди. Он склонился над ней и легонько провел пальцем по щеке, над верхней губой мерцали мелкие бисеринки пота. Не думая, что делает, Мишка, закрыв глаза, прикоснулся неловкими губами к ее рту. Теплые, слегка солоноватые губы дрогнули, и тонкие руки обвили его шею. Он застонал. Столько лет ждать и, обретя наконец, желаемое, не знать что делать дальше. Сердце выросло до небывалых размеров и мешало дышать, дрожащие руки никак не могли развязать бретельки купальника. Понимая, что ему не справиться с узелком, он дернул тоненькую лямочку. От белых холмиков пахнуло леденцами. Ни разу не бывавший с женщиной, Мишка вдруг инстинктивно почувствовал, чего она хочет. Грудка приподнялась и он, как загипнотизированный, потянулся к ней. Горошинка соска была слаще всех леденцов в мире. Он закрыл глаза и провалился в рай…

Очнулся только вечером, стоящим дома перед темным окном. Тело испытывало новое ощущение своей силы. Он хотел бы пойти сейчас к ней, но в ее окнах не было света. И еще она не произнесла ни слова. Он слышал только ее грудные стоны, похожие на голубиное воркование. А, может быть, ему это показалось? Мишка не спал всю ночь, решив, что завтра поговорит с ней. Но забывшись под утро, проснулся от негромкого разговора матери с сестрой. Ей, поднятой чуть свет, Вероника поручила продажу дома, а сама внезапно собралась уехать, оставив деньги на поминальный обед.
Мишка, взглянув на часы, сорвался с постели. Первый рейс в город через семь минут.
Он никогда так быстро не бегал. В боку кололо, сердце билось в горле, отчего во рту все пересохло. Но автобус уже тронулся с места. Мишка долго бежал, размахивая руками, а когда хотел закричать, из горла, как во сне не прорвалось даже шипения.
4.03.2013г.

Грехи бабьи

Бабушке посвящаю

Полина никогда не считала себя шибко умной. Стеснялась того, что до войны успела окончить только четыре класса деревенской школы. И, хотя на фронт годами не вышла, да в деревне, которая кормила его, и работали-то в войну только стар да млад. Это сейчас, выйдя на пенсию, у нее появилось немножко времени подумать про себя.

Потирая нывшие к непогоде руки, она крупная, как статуя, женщина мыслями своими казалась себе глупой девчонкой. Она и глаза-то закрыла, чтобы не стесняться их. Закрыла и подумала, как хорошо было бы, если бы люди не глазами видели, а сердцем. Вот, говорят, инопланетяне без глаз, а видят. Тогда бы она – Полина прожила совсем другую жизнь. Или, например, не понравилось человеку тело Богом данное, он бы взял и поменял его как костюм. А то ведь сколько она беды натерпелась из-за этого.

Сразу после войны она в женскую пору вошла. Вымахала, хоть в гренадеры отдавай. Сама-то Полина только по бабкиным рассказам узнала, что еще при царе были войска такие, куда самых рослых да сильных брали. Вот с бабушкиной подачи ее и кликали за глаза гренадершей. Бог слепил большой, а сердце-то все равно женское - маленькое да нежное. Деревня у них в послевоенное время без клуба была. А веселья хотелось. Собирались они на завалинке у дома Матреши - старой девы – он в самом конце улицы стоял. Там и место было, чтобы под гармошку поплясать, да и пение их хозяйке не мешало. Вот тогда-то она сердцем и увидела Егорку. Худенький, кудри белые словно изо льна сделаны. И он на нее украдкой поглядывал. Но слово сказать боялся – засмеют, Егорка ей аккурат до плеча доставал. Она и сама над ним подсмеивалась, мол, что это парень у родителя твоего на тебя сил не хватило. А он по привычке: «Мал золотник, да дорог». Посмеются так на колхозном току, пропыленные все - зубы только белые и были, и разойдутся.

А потом к ней Игнат со сватьями пришел, с братом и отцом. Сосватали, и мать отдала, а как не отдать - семья-то у них зажиточная была. Как до войны не раскулачили? Наверное, схитрили. Это потом Полина поняла, что не по любви ее Игнат выбрал, а по росту. Работница-то она в хозяйстве незаменимая.

Женщина села в кровати, растирая руки, все труды сейчас болячками стали, как только дождь или снег надумают с неба свалиться, тут же и поясницу ломит, и руки. Дождь, наверное, завтра будет. Она снова легла.

Не спится и все тут. Вот почитай шестьдесят ей, а за всю жизнь и была счастлива один раз. На сенокосе пай колхоз выделил им с Егоркиным рядом. Настасья, его жена первенцем была беременна, не помогала. Только узелок со снедью с утра собирала. Да и тот уж больно тощий был. Картошка нелупленая, хлеб да бутыль молока. Хоть бы яиц наварила побольше – ведь нелегкая это работа. Да, Бог, с ней – покойница уже года три. Всю жизнь себя берегла, да все равно простыла и померла. А Полина и зимой по двору в валенках на босу ногу прибиралась.

Вот на том покосе и случился с ней грех. Она Бога–то сейчас молит, да только все равно ничего слаще у нее в жизни не было. Игнат с сыном, папаня его уж к тому времени преставился, уехали на колхозном тракторе с прицепом забитым сеном. А она осталась Егору по-соседски помочь. Как же, они сено-то в копешки соберут, а Игнат приедет, они его быстренько в трактор покидают. Только, видно, грех их на небе уже был предопределен. Тучи стали собираться. Как они торопились сено сгрудить – пот ручьями тек. Успели до дождя, а Игната все нет. Это потом выяснится, сын приедет на велосипеде, чтобы не ждали – полетела какая-то железяка. А тогда они не знали, спрятались под иву. Горячие оба от спешки, а дождь-то студить стал. Она Полина, конечно, крупная, да тоже стыть начала, мурашки просом по рукам растеклись. А Егорушка жалостливый и говорит:
- Поль, ты сядь поближе, все теплее будет.
Она руки-то к груди прижала, но подвинулась. А Игнат все не едет. Дрожь ее лихорадит. И Егор вдруг как будто ростом больше стал, обнял ее за плечи и прижал к себе. Как она такая большая на его груди уместилась, не понять. Но почувствовала тогда Полинка себя маленькой, словно пичужка. А он еще в шею ей теплом дышит и приговаривает:
- Полюшка, ласточка ты моя. Всю жизнь об этом мечтаю. Ночью глаза закрою, чтобы Настасью не видеть, а сам про тебя думаю.

Ей бы отодвинуться от него, уж не померла бы от холода, да все отнялось и сердце в груди пойманной птицей бьется. И слово поперек не идет. Егорка глаза свои на нее поднял, а они оловом расплавленным горят. И обожглась Полина, потянулась к нему жадным ртом. Забыли, что Игнат может вернуться. От поцелуев голову совсем потеряли. Она с мужем десять лет прожила, а не знала, что пьянеть можно без вина от ласки. И травы мокрой не побоялись: раздел ее Егор и сам разделся. Уж как он руками-то ее нежил, а сколько слов хороших сказал. От мужа так ни одного и не дождалась. Всю оставшуюся жизнь потом, когда невмоготу станет, в укромном уголке притаится и вспоминает. А как не вспоминать, если не повторилось больше ни содрогания земли, ни огненных искр из глаз.

Согрешили и ведь могли бы на глаза мужу попасться. Да Бог видно пожалел. Темнеть уж начало, они поостыли, а в глаза друг другу смотреть стесняются. Только, когда Егор увидел издали сына ее на велосипеде, еще раз крепко до боли в губах поцеловал. И, хотя они вместе в обратную дорогу шли - сын вперед укатил, ни словом больше не обмолвились. Потом встречались когда на улице, краснели оба, да так никто и не догадался, что про меж ними случилось. Только свекровь на дочку ее Катерину пристально смотрела после рождения. Та белянкой родилась. И, хоть вытянулась с годами, да волосы так и не потемнели. Увез ее городской парень от мамки. И Тимоха – сын в город подался. Никому Игнатово хозяйство не нужно. Она уж и овец порушила, и корову только одну оставила, а все равно тяжко ей.
"Размечталась, старая барыня", - ругала себя Полина. Вставать чуть свет, а сна ни в одном глазу. Да и как уснуть ей. Семь лет на соседней подушке никто не дышит. Утоп Игнат вместе с трактором по весне. Жалко было, ведь не чужой. Поговаривали старухи, что не к одной вдовушке он забегал, да пропускала она слухи мимо ушей. Если ему с ними так сладко, как ей с Егором было, Бог с ним.

Только вот беда-то какая, Егор к ней вечор свататься приходил. Она его при свете большой лампы за столом угощала и окна не занавешивала. Сонька - соседка раза два мимо проходила, уж больно ей было любопытно, чем они заняты. А Полина-то растерялась, вроде бы старые уж людей смешить. Да и Тимоха в отца молчун, не знай, что скажет. Вот и бьется всю ночь сердце у нее. Надо бы отказать, а память змеей в голову заползла, да еще и сердце хвостом щекочет.
Вон уж зорька алеть начала. Ох, что же ей сказать Егорке.

Счастье на ощупь

Лунный клубок закатился за тучу,
Ночь черной кошкой скользнула в окно -
Счастье на ощупь бывает колючим
И от любви забывается сном.
Мне бы стеречь его, глаз не смыкая -
Ночь закружила, ловя длинный хвост.
Снова дорога сложилась у Кая
Из остывающих утренних звезд.
2.08.2013г.

Не для нас

Небо блеклым шатром низко скошено,
Ты смущенно отводишь глаза,
То ли грусть, то ли нежность горошиной
Прорастает, корнями связав.

Как в шестнадцать дневное свидание,
Бродим в парке по тропкам седым,
Сладкой горечью в горле признание
Или листьев сгорающих дым.

Только поздно клубок мы распутали -
Коротки для вязанья концы,
Мы простим себе слабость минутную,
Просто нас обманули скворцы.
1.04.2013г.

Ёжка

Подруги ее звали Ёжкой по первым буквам инициалов. Она не обижалась, хотя бы потому, что на курсе ни один парень не остался равнодушным к ней. Кто-то долго смотрел ей вслед, и, вздохнув, цокал языком. Кто-то ненавидел, потому, что, несмотря на лидерство и то, что называют обаянием самца, она при всех круто отшивала. Для них она становилась Ягой, чьего языка они опасались и потому называли ее так только за спиной.

Глаза ее карие от природы, стильно подведенные в стиле а – ля Клеопатра вкупе с распущенными волосами, что змеились локонами по плечам и спине, притягивали взгляды и мужчин, и женщин. Высокая и гибкая она могла надеть самый невообразимый балахон и это становилось модным среди студенток архитектурного факультета, да и не только. Но то, что шло ей, смотрелось гротеском на других. Только она не замечала этого. Она жила тем, что писала или рисовала в данный момент. Проходя мимо мольбертов, она, казалось, не видит лиц рисующих, но если работа ее заинтересовывала, она останавливалась и начинала, вглядываясь в лицо собеседника, задавать вопросы, говорить, чего бы она добавила или убрала из рисунка. А потом несколькими взмахами кисти или карандаша оживляла работу так, что автор больше не притрагивался к ней, боясь испортить. Если она находила собеседника интересным, то шла к нему. Ее мало волновало, что о ней скажут, а говорили многое.

Да и как не говорить. Засидевшись за спором, или за рисованием, она оставалась ночевать, без сожаления или стеснения даря себя тому счастливцу, который увлек ее творческой идеей или вдохновением. Говорят, что она спала и с девчонками, но в отличие от парней, они этот факт не рекламировали. Только часто в ее учебных композициях студенты и студентки узнавали себя обнаженных и поражались, как она могла запомнить особенности фигуры, не делая набросков, видя и прославляя тщедушное тело избранника на одну ночь.

Преподаватели закрывали на все глаза, потому, что именно ее работы посылались на всевозможные выставки и представляли творческий потенциал университета. Ее самое удачно изобразил только один из парней, когда она увлеченно писала закат во время пленэра. В купальнике, откидывающей запястьем, потому что пальцы были измазаны краской, волосы, которые упрямо норовили попасть на палитру. За этим этюдом выстроилась очередь из желающих купить его студентов. Она и этого не знала.

Женя, так назвала ее когда-то мать, снимала квартиру. Пенсионерка, совсем не древняя старушка, мирилась с причудами квартирантки, потому что оплачивал проживание отец. Наверное, он считал себя виноватым за то, что женился через год после смерти Женькиной матери. Он хотел, чтобы в доме была женщина, умеющая ладить со странным ребенком, не играющим в куклы, подолгу молчащим или рассматривающим вещь, небо, корягу. Но ни он сам, ни мачеха так и не смогли найти к ней подход. Самое лучшее, что они придумали – оставить девочку в покое. Она ела с одинаково отсутствующим видом и деликатес, и холодную картошку. Учила только те предметы, которые ее интересовали. В старших классах к ним пришел преподаватель рисования и настоятельно попросил записать девочку в художественную школу. Отец был рад, что, хоть кто-то, нашел в его дочери объяснение странности поведения. Она начала посещать изостудию и на отца сошел благословенный покой. Женя не чокнутая, как иногда шептались соседи, а необычайно одаренная девочка.

Зная, что дочь, не будет готовить или прибираться в квартире, он снял комнату и договорился, что женщина два раза в день должна кормить ее. Единственно о чем они не завели разговор, это о том, можно ли ей приводить к себе гостей. Но как выяснится позже, Женя и не собиралась их приглашать, она пропадала сама.

Я познакомилась (это громко сказано) с ней на пленэре после третьего курса, когда художественно-графический и архитектурный факультеты было решено отправить на практику в одно, и тоже место. Расположились мы неподалеку от местной церквушки, которая стояла на высоком берегу реки. Палаточный лагерь разбили ниже, где бил родник.

Условия проживания, особенно для городских, тяжелые. Ни душа, ни туалета, комары, которые не дадут спать, если плотно не зашнуруешь палатку. После трех дней пребывания прически девчонок потеряли первоначальный вид, а на коже всех студентов появились красные зудящие пятна от укусов комаров. И только Женька выглядела так же, как и в университете. Более того от нее исходил запах травы и белого перца, не идущий ни в какое сравнение с дезодорантами. Девчонкам палец в рот не клади, дай посплетничать, а уж, если они выглядят хуже той, о которой судачат, то тут только слушай. А поскольку Женя никогда не прислушивалась к сплетням, то несли всякие небылицы, что она цыганка (это было похоже на правду, фамилия у нее была – Жемчужная), обладает гипнозом, хотя были и такие, которые считали ее колдуньей, потому что всех парней приворожила.

Однажды я проснулась раньше и, спустившись к реке, увидела, как нагая Женька моет волосы гусиным мылом. Я поняла, почему мальчишки мечтают о ней: узкая в кости, она была статуэткой, с любовью вылепленной создателем. У тонкой в талии Женьки грудь была округлой и напоминала зрелый гранат, а на бедрах ни капельки лишнего жира. Тогда, честно говоря, сначала подумала, что и впрямь она колдовством занимается, только хрустнувшая под ногой ветка и мой удивленный взгляд, заставили ее обернуться и объяснить, что она при сборах на пленэр забыла и шампунь, и мыло, и мочалку. Теперь вот подручными средствами обходится.

Я предложила ей свой шампунь, она будет им пользоваться, как своим, а потом и вовсе потеряет, так, что к концу третьей недели, я сама бегала по девчонкам. А вот трава, которой, она терлась, мне понравилась, сейчас я ее, наверное, не смогу отыскать. Она, размоченная в воде, становилась шелковистой мочалкой и, кажется, мылилась, да при этом еще оставляла на теле очень приятный запах.

Может быть за шампунь, потому, что отнести меня к когорте особо одаренных живописцев нельзя, Женька предложила написать мой портрет. Мне очень хотелось иметь портрет ее работы, но провинциальное воспитание и слухи о том, как она готовит натуру, заставили сослаться на то, что мой парень не даст спокойно позировать. Она оглядела меня, как бы, не понимая, что я говорю, и ушла в себя. То есть, вот она разговаривала со мной, а потом стала смотреть сквозь меня. Мне даже захотелось потрогать самое себя , есть ли я на самом деле. Только все это мелочи.

Церковь, вблизи которой мы расположились лагерем, казалась заброшенной. Фасады ее, некогда белые, осыпались, изгородь, поставленная заслоном от животных, покосилась. Но протертая среди травы тропа, указывала на то, что сюда ходят. И даже есть священник, выяснилось это после того, как Женька, привычно одетая в купальник, разложила этюдник и стала писать пейзаж с церквушкой. Вот тогда-то все и началось. К ней подошел человек в рясе и, стараясь, не смотреть на ее наготу, сказал, что на территории храма надо находиться в подобающем виде. Наверное, он бы добавил, что-нибудь нравоучительное, но, увидев этюд, велел ей надеть, да не мужские штаны, а юбку и платком голову прикрыть, тогда он не будет против ее работы над рисунком.

Только Женька, забыв все, глядела на лицо священника. Он был красив необычайно - в этот раз все девчонки двух факультетов были солидарны с ней: то ли от природы такое, то ли загорелое от работы на улице – лицо его было смуглым и бледным одновременно. Большие синие глаза, запавшие и потому особенно выразительные, тонкий хрящеватый нос – напоминали лики с икон, а рот, может быть оттого, что мы не видели говорящих святых, был чувственным. Даже когда он поджимал губы, они выглядели скорее капризно, но не аскетично.

Женька послушалась и на следующий день оделась, как велел священник. Видели бы вы ее, мы - завистницы, когда она вышла с этюдником из палатки, замолчали: юбка, наподобие цыганской, волочилась по земле, белая футболка, оттенила чистую загорелую кожу, а волосы, закрутив на макушке в узел, она повязала платком, кто ее только так научил, ведь, сроду платков не носила. Великомученица – ни дать, ни взять, а может, она ей и была. Только она, не видя наших взглядов, прошествовала босая к церкви. Нас распирало любопытство и, немного погодя, мы пошли следом.

Не было в нас тогда никакой святости, а Бог был. Поднимаясь наверх и цепляясь за корневища деревьев, что торчали из крутого берега, Валька с архитектурного, крупная и полная девчонка, сорвалась и скатилась вниз. Нам с Танькой пришлось съехать по глиняной тропе к ней. Но она отмахнулась, идите, мол, а то пропустите все интересное. Мы почти бегом помчались за далеко ушедшей однокурсницей.

Но начало встречи пропустили, потому что и священник, и Женя, поговорив немного у входа в церковь, вошли внутрь. А мы, еще бегали, искали окно, из которого их будет видно. Но, не найдя ничего лучшего, вошли в церковный придел и стали заглядывать в приоткрытую дверь. Странно тихо и спокойно было внутри.
Полумрак церкви ближе к алтарю теплился желтым сиянием свечек, освещавших лики святых на иконах, а священник и Женька стояли справа в столбе солнечного света, падающего из окна сверху.

Пылинки кружились и сверкали в нем, создавая ореол таинства. Запах ладана напомнили мне о покойниках и по спине пробежал холодок. Но отвлекаться было некогда, потому что, упустив начало разговора, мы не сразу поняли, о чем идет речь.
- А как обращаются к священникам? – Женька видимо тоже была в церкви впервые.
- Ты можешь называть меня просто - батюшка или отец Прокл.
- Хорошо, отец Прокл, а о чем говорят на исповеди?
- На исповеди люди говорят о том, что мучает их душу, не дает покоя, о прегрешения.
- Батюшка, - услышав это обращение Женьки к мужчине, который был немного старше ее, мы с Танькой чуть не прыснули со смеху, но вовремя закрыли рты.
- Батюшка, - повторила она, - я люблю рисовать. Я рисую все: вещи, дома, деревья, людей. И у всего есть душа. Вот, к примеру, дотронулась я вчера до березы, ну, той, старой, что у тропы в церковь растет, а она сучковатыми ветками ко мне потянулась и жалуется, что скрипят они у нее, больно ей – к дождю верно. Или Ваша церковь, погладила я ей оспинки осыпавшейся извести, а она мне говорит: «Рисуй, рисуй меня больную. Только я здоровее и моложе тебя стану через пару десятков лет». Вот я и рисую, - Женька помялась. Потом продолжила:
- Сложнее с людьми, пустые они в суете своей. Хотят свой портрет: оденутся парадно, прическу сделают, а на рисунке только тщеславие получается, - мы с Танькой переглянулись – вот, значит, мы какие.
Батюшка, привыкший к исповедям старых прихожанок, которые каялись в злобе к близким, в мелком воровстве, пьянстве или блуде, слушал молодую девушку с интересом.
- Иногда, - продолжила Женька, - люди вспыхивают изнутри от жалости к кому-то, любви или вдохновения и тогда душа у них, как на ладони. В этот момент мне их любить хочется. Нет, не так, не по - вашему. Я должна дотронуться кончиками пальцев и до лица, и до тела. Вы знаете, батюшка, в этот самый миг, ну Вы знаете, о каком я говорю, - девушка поглядела на священника, а он опустил веки, прикрывая блеск глаз, - вот в этот миг сразу становится понятно, кто скуп на любовь, а кто отдает себя без остатка.
Я к чему этот разговор завела и на исповедь согласилась – портрет Ваш написать хочу, душа у Вас кровью исходит при внешнем спокойствии.

Отец Прокл еще пытался распознать, что кроется за этими словами – обычный блуд, который девица хочет прикрыть красивыми рассуждениями или… Только он не успел додумать, как Женька закрыв глаза, нашла на ощупь его лицо руками и кончиками пальцев стала обводить его контур: брови, нос, скулы. Но когда, крылышками бабочки ее пальцы пробежали по его губам, он, ощутив жаркий прилив, оттолкнул ее, да так, что девушка, находящаяся в трансе, от неожиданности упала:
- Вон, вон из церкви, блудница.
Мы с Танькой от голоса, показавшегося нам громовым раскатом, рванули, что есть духу.

Хорошо, что нас было только двое, будь третья, мы бы обязательно растрепали об увиденном. Но когда, добежав до рощицы, мы отдышались, нам стало стыдно, как, если бы мы тайком заглянули в кабинет хирурга, где больной, сняв бинты, показывал свою рану, причем, в скрытом от посторонних глаз, месте. Мы даже не договаривались о том, что не будем рассказывать, просто, когда Валя стала расспрашивать нас, Татьяна сказала, что ничего ни увидеть, ни услышать не удалось – окна высоко от земли, а я согласно кивала.

К вечеру совершенно неожиданно пошел дождь, который только утвердил нас в намерении молчать.
Более того, мы теперь старались защитить Женьку от необоснованных обвинений других девчонок, хотя, ей по большому счету было плевать на наше заступничество.
В тот вечер она пришла поздно, ела она что-нибудь днем или нет, неизвестно.

Только каждое утро, меняя футболки, но, одевая все те же, юбку и платок, она брала этюдник и уходила. Ее видели на территории церкви, но без этюдника.
А дней через пять над рощицей за храмом поднялся дым. Мы бы его не заметили, только священник, смешно путаясь в полах рясы, побежал в ту сторону с ведром воды. Парни, знающие о нашем восхищении им, искали повод, развенчать таинственного соперника, а тут он сам подставился, чем они не преминули воспользоваться и подняли его на смех. Только, когда он вернулся и, зачерпнув воды из бочки, побежал снова, мы поняли, что-то случилось и все, как по тревоге побежали в лес. Там, в сырой ложбинке лежали почти сожженные портреты батюшки, написанные маслом. Один, наименее обгоревший, был отброшен в сторону. Все воззрились на него. По мнению большинства, портрет был великолепен и никто не сомневался, чьих это рук дело, ясно - Женькиных. Только ее нигде не было.

Мальчишки хотели взять обгоревший холст, но батюшка сказал тихо, но повелительно:
- Не троньте.
Чувствуя себя неразумными детьми, веселящимися на пожаре, мы постояли еще немного и разошлись. Женька, которую мы с Таней хотели спасти от голода, а потому ставили ей в палатку железную миску с кашей или макаронами с тушенкой и чай, пришла поздно, нырнула под полог и не вышла до утра.

Утром, она опять разделась догола, и мылась в холодной речке, а потом ушла. Ела она или нет, мы не видели, может, выбросила - миска и кружка стояли снаружи рядом с палаткой. Мы уже хотели просить помощи преподавателей, но, прячась с Танькой в кустиках, туалет был только за церковью, вдруг услышали жалобное скуление брошенного щенка. Продравшись сквозь частый кустарник, мы оказались на небольшой полянке, в центре которой стоял Женькин этюдник, а сама она, съежившись в комок, и, закусив зубами палец, плакала. Этот жалобный плач поразил нас, мы ни разу не видели ее слез, но еще больше поразили акварельные наброски батюшки. Если бы сложить их вместе, а их было около десятка, и прокрутить как мультфильм, то из ангела, со смирением принимающего свою участь, он превращался в демона, чей взгляд был полон земной страсти и бессилия одновременно. Мы заворожено переводили взгляды с одного рисунка на другой, а потом на Женю. И, хотя, стояли мы тихо, она почувствовала наше присутствие. Ожидая какой-нибудь дерзости с ее стороны, мы готовы были ретироваться, но она вдруг села и начала говорить:
- Я люблю его, люблю. В первый раз я поняла, что, значит, любить одного единственного человека. Только там, на небе, распорядились по-другому.
- Он, что, женат? – Таньке хотелось понять, как он может отказаться от такой красавицы.
- Если бы? – Женька зло посмотрела на небо, - он вдовец. Пять лет назад, еще до рукоположения в сан, он женился, ему было двадцать три года.
А три года назад, жена при родах умерла. И, знаете, что? Он не имеет больше права жениться. Представляете, красивый молодой парень, ему бы детей подобных себе нарожать, а он не имеет на это права.
- Что так уж, прямо и нельзя? – Произнесла Танька с сочувствием.
- Иногда, но крайне редко, церковь дает разрешение: у батюшки может быть только одна жена, и только один брак.
- А, если он хорошо попросит, может быть разрешат, - не унималась Танька.
- Даже, если бы церковь пошла навстречу, то на мне он точно жениться не может: священники женятся только на девственницах, - она встала и начала собирать акварельные рисунки, явно намереваясь их порвать.
- Не надо, не рви, пожалуйста, - Татьяна умоляюще сложила руки, отдай мне, они такие замечательные.
- Бери, только здесь нет его души, здесь один разум.
- А он может уйти из священников? - я задала вопрос, который напрашивался сам собой.
- Я просила его на коленях об этом, только он, ведь, верит в Бога по-настоящему, а у меня даже портрета его не останется.
- Так не выбрасывай эти, - Татьяна протянула было, собранные ею акварели.
- Здесь нет его души, - взгляд ее принял обычное отсутствующее выражение, но она договорила, - только портрет у меня будет. Она перестала нас видеть и мы, потоптавшись еще какое-то время, ушли.
Женькина палатка стояла последней в ряду, а наша перед ней. Вечером, когда все угомонились, а ее все не было, я решила поискать ее на той поляне, вдруг ей стало плохо – ведь, она практически не ест.

Я увидела их раньше, они выходили из воды. Даже, сейчас, а, может быть, особенно сейчас, когда я сама ближе к Богу, я не буду утверждать, что это был священник. Рясы на нем не было, на нем ничего вообще не было, а двенадцатый час ночи в июле четко обрисовывал мужской и женский силуэты и только. Может быть, это был кто-то из деревенских. Но кто бы там, ни был, увиденное на берегу заворожило меня.

Если бы я была режиссером, то сняла бы обязательно эту красивую сцену, когда мужчина и женщина поклоняются любви: девушка - статуэтка стояла, подняв руки к небу, а мужчина, начиная с пальчиков ног, покрывал поцелуями ее тело. Я отвернулась, здесь, как и в церкви творилась тайна исповеди. Стараясь ступать тихо, я прошла по берегу, забралась в палатку и легла. Потом долго прислушивалась, но так и не услышала, когда приходила Женька.

Утром мы с Татьяной обнаружили сырой еще масляный портрет отца Прокла и записку. На портрете глаза батюшки сияли светом первозданной бесконечной любви, если бы мы не видели самого священника, то могли бы подумать, что это икона. Он буквально гипнотизировал нас, и мы не сразу прочитали записку, которая огорошила еще больше.

Женька велела передать портрет отцу Проклу, а еще она просила не искать ее. Мы передали записку преподавателям, а затем отнесли холст в церковь, дверь, как и в прошлый раз была открыта. Батюшки видно не было, Татьяна, неловко перекрестившись, поставила подрамник рядом с иконами.

Больше мы Женьку не видели. Кто-то говорил, что она ушла в монастырь, и пишет иконы. И, в самом деле, в одном из монастырей в этом крае был бум на писаные монастырские иконы. Но я склонна верить преподавателям, которые в начале следующего семестра сказали, что Женька перевелась в Академию Художеств, потому, что в холле университета долгое время висели ее архитектурные проекты, и нам, ее однокурсникам, они казались гениальнее творений Корбюзье. На встрече выпускников через двадцать лет мы увидели другие работы. Новые времена – новые кумиры. Только Женька на встречу не пришла.

Чужой веночек

Еще мне рано воду лить на мельницу,
Еще не поднят для удара кнут,
Но сорок бед в одну большую смелются,
За грех - любить, нелюбые распнут.
Палит тоска мне сердце уголечками,
Глаза горят сильней день ото дня:
Плету любовь я тайными веночками,
Да цвет чужой беру из-за плетня.
26.04.2012г

Тесны слова и строки душны

Тесны слова и строки душны,
Несвежесть мыслей и идей -
Уйти б подальше от людей
И только сердцу быть послушной.
Как часто бред умалишенных
Пугает ясностью ума,
Как тихой речки глубина
И дна в обрывах обнаженность.
Не дай мне, Бог!? А, может - дай
Прийти с самой собой в согласье.
Беда ли это? Или счастье,
Перешагнуть однажды край.
30.05.2013г.

По солнышку босиком

Маленький дождик

Дождик шел и перестал,
Потому что очень мал -
Захотел на ручки
В небо к маме тучке.
5.08.2013г.


Чем мерить глубину

Если море оказалось чуть повыше сапога,
То пробоину в подлодке сразу чувствует нога.
Ну, а чем, как не подлодкой можно мерить глубину -
Жаль, что мама у порога снова спросит: "Утонул"?
6.09.2013г.


По солнышку босиком

Бегу по солнцу босиком,
А, что же вы хотели?
За стрекозой, за мотыльком,
Аж нос и лоб вспотели.

С утра смешинка лезет в рот -
Трава щекочет пятки,
Мы с тенью задом-наперед
Весь день играем в прятки.

Хочу я спрятаться за ней,
Да как ее обманешь,
Она бежит еще быстрей,
Пока ты сам не встанешь.

Я от нее - она за мной
По кочкам и по лужам,
И даже в полдень, в самый зной
Ей только я и нужен.

Сейчас попью и снова в путь,
Дед говорит: "Упрямый,
Надень панамку, не забудь!"
Надел и тень в панаме.
16.11.2012г.

Что это

Уведите черного коня,
Отчего пусты его глазницы?
Холодно, темно - хочу огня,
Под плащом не видно глаз возницы.
Нет! Не этот мне к лицу наряд,
Почему меня вы не спросили?
Почему все тихо говорят?
А сейчас зачем заголосили?
Прокричал петух, и солнце вдруг
Мне теплом ресницы разлепило -
Ни возницы, ни коня вокруг!
Господи! Скажи, что это было?
26.05.2011г.

Путь к Олёне и Катьке

Островок ничейной суши
Под навесом козырька,
Дождь плотил чужие души
У стеклянного ларька.

Как назло: то в парк, то мимо
Мчались полные такси
И стоял люд нелюдимо,
Ливень пьяненько косил.

Потому, когда маршрутка
Встала сивкой у ворот,
Посчитав, что это шутка,
Продолжал стоять народ.

Бабка выбралась не сразу -
В жизни не было карет,
И от страха ум за разум
Заходил во столько лет.

Парень выставил корзины,
Ждал шофер, не матерясь,
Тощим задом из машины
Стряла бабушка в дверях.

Подхватив худое тельце,
Парень сделал все, что мог.
- А теперь куда мне деться,
Покажи рукой, сынок.

Но терпенье у водилы
Исчерпало свой лимит,
Парня дверь загородила -
Разбери, что говорит.

И у смелой бабы Дуси
Голос в горле стер испуг,
Кто бы смог ее науськать,
Отыскать жилье подруг.

Ведь не встать уже Олёне -
Сын к себе увез в весну,
А какой была ядреной -
Хворь поймала на блесну.

И у Катьки дело худо -
Соки выпиты до дна:
Враг в груди тощёй - откуда?
На ходу она одна.

Им бы яблочков из сада,
И лапши из петухов,
Да, просить последним взглядом
Отпущения грехов.

Ведь и ссорились порою,
Да чего теперь делить -
Пусть легко глаза закроют,
Оборвав у жизни нить.

Только б их найти до срока
В муравейнике людском -
Долго ль ей идти, далёко
В шумном страхе городском:

- Люди добрые, простите,
Кто из вас из этих мест? -
Подняла глаз добрых ситец, -
Где Нагановский проезд?

И толпа чужих, угрюмых
Вдруг воспряла на корню,
Будто выбралась из трюма,
Будто встретила родню.

- А какой Вам дом, бабуля?
- Ты к сынку, наверно, мать?
- Что ж Вы тапки в дождь обули?
- Надоело внуков ждать?

Закружилась в круговерти,
Отвечала невпопад:
- Берегла, мол, тапки к смерти,
Да пришлось надеть наряд.

Город - это не деревня,
Правда, худо без галош -
Мода сырости не внемлет,
А обувке этой - грош.

Вот попасть к подругам надо, -
Рассказала, что и как.
Оказалось, дом тот рядом,
Проводил один чудак.

И донес ее корзины:
- Сколь, сынок, со мной возни,
Сделай сердцу именины,
Яблок деточкам возьми.

Правда ль, каждому по вере,
И такой душе помин,
Но зажглось вдруг подреберье
Ожерельем из рябин.
12.09.2013г.

Про любовь

Сладко пишут про любовь на бумаге,
А ему, седому пню, вот не спится.
Он признался бы, набрался отваги -
Улетела мать к сынку за границу.

Горек чай, на хлеб не мажется масло,
Ну жужжала для порядка бы мухой,
Вроде зорька за окошком погасла -
Нет, не лезет в рот кусок, в горле сухо.

Оторвал ли он листок календарный -
Переспросит, как проснутся соседи,
Без нее проходит время бездарно.
Слава Богу! В воскресенье приедет.
13.12.2012г.

Обратная сторона любви

Он ей не лжет – спроси, открыться рад бы,
Но в тоне жалость смешана со льдом.
Он ей не лжет – она не хочет правды,
Закрыла уши, чтоб не грянул гром.
И что больней: раздельные постели
И долгий взгляд в ослепшее окно,
А может, фальш во взрослой колыбельной,
Что вместо рая бросит их на дно.
Сейчас она из-за угла воровкой
Следит как он кладет любовь в рюкзак,
И даже ласков – вновь командировка,
Он едет к той... темно сегодня как.
22.02.2013г.

Ряженые

Застив ликом напомаженным
Миру суетному вежды,
Мы годами ходим в ряженых,
Пряча душ своих одежды.
Кроем нечисть за иконами,
Цирк устроив в Божьем Храме,
Мы стыдимся быть посконными,
Но не знаем меры сраму.
8.01.2013г.

Украденные звезды

Два вечера, два вечера, два очень теплых вечера,
Мы собираем звезды в один и тот же час.
Им глупым делать нечего, хихикая доверчиво,
Они летят и тонут в шальных озерах глаз.
И мы невиноватые, что здесь трава помятая -
Прошли оркестром сводным веселые сверчки,
А звезды, с неба снятые, земною пахнут мятою,
Их, как ни прячь, вдруг выдадут горящие зрачки.
17.05.2013г.

За стенкой

Он слышал, как за стенкой плачет женщина,
Не как жена, в обиде - напоказ,
Когда не получала, что обещано.
Звук был другим - так падает фугас.

Ему хотелось от осколков спрятаться,
Дождавшись взрыва, осознать, что жив,
Но позывные стен включенной рацией
Кричали болью безо всякой лжи.

А через год был осуждён старухами:
- Своя красавица, а ты в другой подъезд, -
Седые совы возмущенно ухали,
- Дитя чужое быстро надоест.

Он не хотел однажды быть оплаканным,
Но, слушая в горах разрывы мин,
Вдруг понял, жизнь в песок уходит каплями,
А он на этом свете не любим.
7.09.2013г.

Причастье первой любви

Долгожданный дождь

В небе радуга - счастья вестница:
Ливень боль и обиду смыл.
Липка в бусах дождя невестится -
Сколько радости в слове "мы".
А на ветке забытой варежкой
Звонко пискнул котенок - "Ой!
Глупый рыжик, куда ж ты - свалишься,
Прыгай, вместе пойдем домой".
11.06.2014г.

И снова этот сон

фото (с)
И снова этот странный сон,
Набивший в памяти оскому:
Мой шаг в тумане невесом,
И смех вдали такой знакомый.
Я знаю, я могу летать,
Когда часы пробьют двенадцать -
В неспящем сердце маета
И страх вновь горько обознаться.
А смех все ближе и теплей,
И кто-то дует на ресницы,
Луны целительный елей -
Сон вещий: счастье может сниться.
26.04.2013г.

Письмо из старой книги

"Мой милый друг, июль - макушка лета,
В Санкт - Петербурге не сезон балов.
Мы вновь в именье, вдалеке от Света,
Где развлекает мужа птицелов.

Я ж в ранний час тропинкою знакомой,
Не понукая верного коня,
Пока Вас нет, бываю в Вашем доме -
Дворецкий слеп, но признает меня.

Он дружбой горд, и я держу в секрете,
Что по утрам он пьет не только чай.
Беседа с ним милее светских сплетен,
Когда о Вас мы вспомним невзначай.

Слепой свидетель юношеской страсти
И покровитель наших с Вами встреч
Сказал, что я - причина Ваших странствий,
Стрела в груди, которой не извлечь.

Мне очень жаль, о, если бы Вы знали:
Не по любви отведена к венцу,
И старый муж - залог моей печали,
Но дел поправка моему отцу.

Бог им судья, погубленная в цвете,
Пока Вас нет, брожу средь Ваших книг.
Прошу простить меня за строки эти -
Июль напомнил счастья краткий миг"
20.07.1813г.

Показалось

Она опять застыла у дверей
И уронила поднятую руку -
Другие и моложе, и хитрей:
Да, как в чужую душу и без стука.
Сошла, таясь, на цыпочках с крыльца,
Псу отдала печеную днем булку,
Увидела соседского мальца
И заспешила к дому переулком.
А дверь открылась, огоньком дымя,
Хозяин вышел, разогнав усталость,
Спросил охрипше: «Кто-то звал меня?
Кому, Дружок, я нужен - показалось».
10.02.2013г.

... давай поговорим

Не надо слов "давай, поговорим",
Когда весь вечер тишину качая,
Ты утром, пряча взгляд, давился чаем,
Чтоб растоптать молчанье у двери.

Она еще надеется - солжешь:
В прозекторской пока не вскрыты чувства,
Но эта фраза - по кости до хруста,
В коленях ватных вызывает дрожь.

Простынкой стынет на лице укор,
А ты не врач, чтоб говорить о смерти -
Она всю ночь была в постели третьей,
Сказать об этом - выстрелить в упор.

Охрипни вдруг, не возвращай ключи,
И пусть не будет выстрела дуплетом,
Оставь надежду ей на бабье лето,
Ты видишь, молит взглядом : "Промолчи"!
8.08.2013г.

Жили-были...

Воскресенье. Мою раму,
Настежь солнышку окошко.
Старики идут из храма:
- Погоди, вздохнем немножко.

Оба седы, оба стары –
Сразу видно, что семейка,
Будто чашка с блюдцем – пара,
Примостились на скамейке.

Бабка – в беленьком платочке,
Но по виду старше чином:
Дед в отглаженной сорочке
Рядом с ней сутулит спину.

Оба хмурятся упрямо,
Глядя в сторону куда-то,
На свету бликует рама,
Дед прокашлял виновато:

- Я тебе сказал – я первый.
Посуди, ведь я мужчина,
И не порть мне больше нервы,
Не выискивай причины.

- Ишь, какой нашелся мудрый,
Ты уйдешь, что хочешь делай -
И к чему вставать поутру,
Знаю я и так, что смелый.

- Да причем, тут смелость, Маня,
Не сготовить, не собраться,
И в деньгах любой обманет,
Караул, - кричать мне, - братцы.

- Не бывает пусто место,
Вон, хотя бы взять Татьяну,
Чем соседка не невеста,
И красива, и румяна.

-  Ох! Вот я же не ревную,
Унесут – подыщешь деда,
Только мне к чему  другую,
Кто меня укроет пледом?

- Кто малиновым отваром
Напоит, когда болею,
Не нужна другая даром,
Я тебя всю жизнь жалею.

Пропаду я, Маня, сразу,
Ты подумала про кошку,
Сдохнет с голоду, зараза, -
Я забыла про окошко.

Эти двое под балконом
Перешли от слов к угрозам,
Подавившись тихим стоном,
Я размазывала слезы.

Шум затих: - А знаешь, Петя,
Лучше б если оба сразу:
День отплакали бы дети,
Положили нас под вязом,

И опять мы  были б рядом.
Дед поднялся, скрипнув тростью:
- Надо б выковать ограду,
Да поставить на погосте.
24.04.2013г.

На дачном крылечке

На дачном крылечке всего две ступени,
На дачном крылечке прозрачные тени
От сплетниц осин, шелестящих без толку,
Что зря я твою надеваю футболку
И, что не понравится старой вороне
Сидящий со мной человек посторонний,
Но так хорошо поутру уколоться
О первые лучики летнего солнца.
29.07.2014г

Безумый день

Проснулся день безумным стариком,
Не помнящим ни имени, ни даты -
Все повторяется, и было все когда-то,
И каждый встречный, кажется, знаком.

Вчера ли вскормлен или век назад,
Он помнит вкус сосцов и племя тучье,
Ну, а сегодня по-щенячьи лучик
И щеки, и ладони облизал.

О, сколько детства в этом забытье:
Не помнить зла, льняно цвести глазами,
И мериться сияньем с образами,
Оставив память в старческом нытье.
21.06.2013г.

Незрячие

Что убогому? Богу - Богово,
Голос ангела высоко.
За грудиной клеть, а в ней логово,
Рвется зверь порой из оков.
Око застит мглой, разум - яростью,
На загривке гнев дыбит ость,
А взращенный зверь жив до старости,
Гложет помыслов черных кость.
Сколько трепета в детском лепете
У юродивых возле врат:
"Как же слепы вы, люди, слепы вы -
Светом манят вас - торно в ад".
8.10.2013г.

Мгновение вечности

Рейс транзитный. Подбородок колкий,
Кокон рук, расстегнутый бушлат.
В небе ватном лоскуточек шелка -
Боль непонимания ушла.
Тычусь носом в грубой вязки свитер,
Глажу пальцем прочных нитей шов,
Ты чуть слышно голубиной свите
Говоришь: "Все будет хорошо".
11.04.2014г.

Проводник

1.
Мы сидели с дедом на крылечке -
Я ждала хозяйку с молоком,
Разговор: копеечка - словечко,
Но прошла девчонка босиком.
До чужой красы род женский строгий,
Только ей сто раз посмотришь вслед –
Шла, касаясь палкою дороги,
Маревом разламывая свет.
Дед томил, травя нас папиросой,
Щуря веком выгоревший глаз,
Я ждала ответа на вопросы,
Он к себе привязывал рассказ.
2.
- Хворь ее известна медицине,
А лекарств еще пока что нет,
Я вот долго думал о причине,
Да не примут дедовский совет.
Мать ее все дни под образами,
Видишь дом с собакой у ворот?
Как ослепла Танечка глазами,
Так у Нюшки на бок съехал рот.
Я электрик, с докторской латыни
Все на свой перевожу язык:
Цвет у ейных глаз уж больно синий
И девчонка эта проводник.
Не смотри – не выжил из ума я,
Не ломай прутком ивовым бровь,
Жил подольше - больше понимаю,
Что с людями делает любовь.
3.
Сенька плут, цыган наполовину
Застил мир в семнадцать лет собой
И с тех пор по влюбчивой причине
У нее в глазах какой-то сбой.
Знали все, что он ее обманет,
А она не зрила в небе туч,
Все ей было в розовом тумане -
Отыскал ведьмак к Танюшке ключ.
Скажет: «Это облако», – летает,
По воде, как посуху пройдет.
Сколько бед от той любви бывает,
Если б знали люди наперед.
Он и сам любил ее безбожно,
Нешто мужику, как бабе врать,
Было Нюшке загодя тревожно
За дитя – на то она и мать.
Год, другой в селе нет пары лучше,
Все цветы окрест Семен скосил,
Видно было, жили, душа в душу,
За младенца на руках носил.
4.
Да в июне ягода – клубника,
Посылают мамки девок в сад,
Что как лютик головою сникла?
За товаром должен быть догляд.
И одна из них с ногами цапли,
Из одежды, Господи прости,
Ни стыда, ни совести, ни капли -
Попросила Сеньку поднести.
Ишь, от ягод тяжела корзина –
Не унесть, зачем тогда рвала?
А по мне так просто для причины,
Сколько от таких бабенок зла.
Раз, другой – протоптана тропинка
Сенькой ночью из села до дач.
Для кого-то ягодок корзинка,
А Танюшке с бремем горький плач.
Гад цыганский, ну, потешил тело,
Что глядеть на белый свет с тоской?
Только он, как все уже поспело,
Сорвался вослед за городской.
Вот с тех пор в дому у них ненастье,
Был калач, а ноне черствый хлеб:
Скинула младенца в одночасье,
Да и мир к Танюхе глух, и слеп.
Проводник он жив под напряженьем,
А попробуй только обесточь,
Мертвый провод – никакого жженья,
И в глазах одна сплошная ночь.
5.
По дороге сладко пахшей пылью,
В облаке нахальных комаров
Я с молочно-белою бутылью
Постигала главный из миров.
Мы глядим на жизнь через любимых,
Может, в самом деле, прав старик:
Ток любви он всем необходимый,
Кто я – генератор, проводник?
И сама себя, пронзив догадкой,
Под ресницы спрятала свой страх,
Лишь луна, взошедшая украдкой,
Слышала испуганное «Ах!»
6.
А вчера вернулась мысль синицей -
Дед с товаром: молоко, творог.
Новостей за осень вереница,
Он и рассказал мне все, что мог.
Оказалось: «Танечка прозрела,
Тьма сама исчезла в кой-то миг,
Сеньку хворь недужно одолела,
А она - его же проводник.
Враз очнулась, мамке – надо к мужу,
Та - зачем без пальтеца карман,
Только ей Танюшка слезно – нужен.
Присушил, наверное, цыган.
Привезла, наседкою хлопочет,
Двойню ждут, вот крест тебе, не вру.
Гребешок расправил черный кочет,
Выходить уж начал ко двору».
1.01.2013г.

Кофе

Счастье из комнаты вышло на цыпочках,
Выдала турки звенящая медь,
Шепот ругательства шелковой ниточкой
С губ не дает мне улыбку стереть.
Смолоты будни кофейною мельницей,
Повар с утра и взъерошен, и бос:
Кофе в постель – ущипни, мне не верится,
Кофе без сахара – сладко до слез.
22.12.2013г.

Улыбнись, пожалуйста

- Хочешь, в черный кофе взбитых облаков?
Нет? Ты на диете - лучше молоко.
Может, джем из зорьки на горячий тост
И глоточек сока  из остывших звезд?
Тоже не годится - просто, твердый сыр,
Улыбнись, любимый, прошепчи мне: "Мир".
Я всего лишь женщина, где же взять ума -
Можно, я хоть галстук завяжу сама?
3.05.2013г.

Мальчики не плачут

«Т-с-с, мой милый, мальчики не плачут,
Смажем ранку – это просто йод,
Ты, похоже, храбрый автоматчик,
Я подую, боль сейчас пройдет.

Посиди, куда – трава сырая,
Ах! Серегу немцы взяли в плен -
Вы в войну еще не доиграли.
Милый, пластырь не срывай с колен», -

Это в семь, а в тридцать лет другая
Ужаснется: «Если бы левей?!
С кем опять в войну не доиграли -
Не меня, хоть дочек пожалей.

Не молчи, ответь мне, ради Бога,
Что ты прячешь от меня в горсти –
Медальон, а чей? – погиб Серега…
Матерь Богородица, прости.

Знаю, милый, мальчики не плачут,
Дай согрею – жизнь, как чернозем,
Что посеешь, и никак иначе –
Мы сынка Сережкой назовем».
29.07.2013г.

Яшкин родник

Он жил бобылем на отшибе в сторожке,
Старухи пугали им глупых внучат,
Когда проходил мимо низких окошек,
О камни калёнкой в подошвах стуча.

Тогда он казался нам старым и страшным,
Заросший щетиной, с кудрями до плеч -
Еврей ли, цыган ли по имени Яшка,
А вдовы искали нечаянных встреч.

Но он не давал подойти очень близко,
Невидящим взглядом пронзая насквозь,
Шептались бабенки, привыкшие к риску:
"Знать, полною мерой хлебнуть довелось".

Вздыхали, томясь вечерами молодки:
"На десять девчонок - один инвалид,
Уж горло охрипло от песен на сходке,
Ну, кто Яше нас целовать не велит".

Болтали, зашел у него ум за разум -
Жену и детей немчура взяла в плен,
Другие во зле говорили: "Заразный,
Провалится нос и сожрет его тлен".

А третьи крестились, что он враг народа,
Что, дескать, не любит Советскую власть,
И сколь не таится, возьмет верх порода -
Он всех из нагана в рядок будет класть.

Шептали страшилки, но бегали к лесу
И обувь, и утварь несли на почин,
Пусть даже и знается Яшенька с бесом,
Но мало в деревне рукастых мужчин.

И сгинул бы он, ведь ни дома, ни сына -
Один в поле воин, кричи - не кричи,
Но только в овраге сквозь камни и глину
По воле небесной забили ключи.

Сначала к ним Яшка наладил ступени,
Потом перекинул дубовый мосток,
Поставил навес и для птичьего пенья
Воткнул чуть повыше кленовый росток...

***
Когда это было - сегодня здесь гость я,
Клен, знающий все, из сочувствия сник:
Исчезла деревня - родня на погосте,
Осталось название Яшкин родник.
31.08.2013г.

* Калёнка - гвозди, которыми подбивают обувь.

Баба Катя, я летаю

Ситец скромненького платья,
На подоле новь заплатки:
- Баба Катя, баба Катя,
Что-то чешутся лопатки.

- Вот, ужо, напомни старой -
Погляжу, как будешь мыться,
Видно будет после пара:
Отрастают, верно, крыльца.

- Может, крылья?

- Крылья редко,
Я вот так и не взлетела -
Не поставил ангел метку,
А теперь иссохла телом.
Ломит крыльца - мокрядь будет,
Вишь, на небе тучек стая.

- Баба Кать, скажи, а люди,
Прямо выше крыш летают?

- Выше крыш и выше неба,
Коль грехи не тянут в землю,
Дух нечистый ловит в невод -
Он, как Бог, совсем не дремлет.

- Баба Кать, я вру немножко,
Дух меня к себе утянет -
Свет оставь, закрой окошко,
Отвези обратно к маме.

- Ах, моя ты лихоманка,
Покаянье - тропка к Богу,
Не спасет от пекла мамка,
Коль черна твоя дорога.
Где стелить тебе, на печке?
Осени себя знаменьем,
Да, не хнычь - поставим свечку,
В церковь сходим в воскресенье.
***
Проросли сказанья былью.
- Баба Кать, я не святая,
Но Бог дал зачем-то крылья,
Не поверишь - я летаю.

Теплая осень

Сдернута с неба сырая холстина -
Где еще наши с тобой ноябри,
Кончики пальцев от радости стынут-
Счастье бранить тебя: "Снова небрит".
Пахнут сопревшие листья грибами,
Даль в октябре откровеньем ясна,
Ты прикасаешься к пальцам губами -
Сыплет иголки на ... сердце сосна.
24.10.2013г.

Привиделось

Не со мною было, только помнится
Разуму и возрасту в укор -
Пол скобленый в деревенской горнице,
Занавесок белый коленкор.
Молодого тела нега смутная,
А из-за плетня разбойный свист,
Одеяло сброшено лоскутное,
На погибель манит гармонист.
Спит ли тятя? Снова громко кашлянул.
А в окно, черемухой обдав,
Оставляя страхи дню вчерашнему,
Лезет вором сладкая беда.
Век не тот и снег, а не черемуха
Лепестками на моем окне.
Ангел спутал сон, и из-за промаха,
До зари теперь не спится мне.
24.11.2012г.

Заговор на весну

Что нам осени? Прясть до Зосима
Хлябь небесную - одеснуй!
Счастье росами, много ль просим мы -
Не оставь нас, Бог, дай весну.
Пусть неправые, не Вараввы мы,
Осень ранняя - ледостав,
Не спеши, Харон, с переправою,
Подожди чуток, лет до ста.
Попроси за нас, Савватеюшка,
Пожалей смурных, да не жаль -
Дети разумом, без затеюшки:
Прячем страх в себя - очи в шаль.