1
Море станет литься в тучи,
замыкая сферу клетки.
Ночью волны голышами
обернутся, влажной твердью.
Адорай на узкой ленте
перевёрнутого брега
полон звёздными огнями -
это истинное небо,
где единственная пристань,
где молитв не гаснут искры...
Разрывая сна монисто,
мнимой суши тянет
бездна...
2
Луна, пугая полнотой,
съедает звёздный свет.
Окрест над бездною морской
в помине ветра нет...
На палубе играют вальс.
Невыносимый штиль.
Бездвижен вымпел, ни волны
во мраке долгих миль.
Не ропот вальса - рок скользит
в покорности воды
под мёртвый саван парусов
в преддверии беды.
3
Морская душа прохудилась, не греет
и тело не может покинуть никак.
Висит на плече, как на сломанной рее,
на ладан дыша, полосатый флаг.
От моря до неба - времени бездна.
До сердца дойдёт погибающий барк.
А на воде предначертано место -
от света спускаться к чёрту во мрак.
Моряк настоящий плавать не может
и если крушенье - идёт ко дну,
навек обретая брачное ложе
и проклиная сердец глубину…
4
Вверху - лазоревый пожар.
Растерян свет, размыт на дне.
Смертельной тенью пробежал
девятый вал, бесясь извне.
От удивлённого лица,
хлебнувшего навек гребца,
стремится медь креста в песок,
а несгибаемый шнурок
дерётся с бездной до конца...
5
С грот-мачты режет крик: „Глупыш!“
Мучения не зря.
Неверие себе простишь
и молишься - земля...
И штиль, и шторм как прошлый сон,
явь обретает твердь.
Морской владыка - Посейдон
на дно отправил смерть.
Малюет дьявол на песке
твой ангельский портрет.
Вода в прозрачной синь-тоске
бормочет как поэт...
Володе Георгиевскому
Подышу я в затылок форточке,
открывая небо пресинее.
У берёзок - серёжки стильные,
а весна носит солнца кофточку.
Побегу за трамваем мысленно
к перекрёстку судьбы и улицы.
Медсестричка целует искренне -
шар земной с остановкой крутится.
Зайчик солнечный прыгнул на градусник.
Мухи пьяные ходят по стеночке.
Тереблю прутья йодовой клеточки
и весне - умираю - радуюсь...
***
Хрустальны
звуки лесных сирен.
Колонны мёртвых сбивают счёт.
Тоски ольховой весенний тлен,
и время пухом - к земле полёт.
Там россыпь пепла - смертельный клад.
Дорожка дыма несёт звезду
одну на всех, покидая ад.
И кровью пишется на роду…
***
Расстарается время-чёрт
и очертит хвостом своё.
За колючкой двадцатый прёт
и горланит о счастье гот.
Человеку всё мало - сверх
он имеет свинью и грех,
пиво, шпек, замутнённый Рейн,
а его поимеет Рейх.
Самогонит мотор живой
и урчит до пинка в живот.
Милость каждому - Бог её,
от себя отрывая, даёт...
***
...и не справиться
с выживающей волю тоской.
Сбросил платьица
заовражных берёзок конвой.
Кара катится
от затмения выжженых лет,
каракатицей
расплевавшись вослед...
Свет преставится.
И не первый - единственный раз
смерти матрица
повернётся анфас.
1
Леониду Левину
Умираю во сне, засмотревшись на прошлого лихо.
За порог пробужденья уже перейти не дано.
Паркинсона мотор, родедормом подавленный, стих. Я
тихий стих запускаю в остывшее крови вино.
Умираю во сне под ноябрьский всхлип листопада,
за него милой мовой последний напев шелестя.
Мне в подарок судьба отпустила мгновенного яда,
а могла бы добавить недельку-другую, хотя...
2
Геннадию Шульгину
Улыбайся, в затейливость байки проникай, осушая стакан.
Отстают - твой кипящий Чернобыль, мой насквозь леденящий Афган.
Уплывающий в вечное вечер, вносит главное в наш разговор,
что мечтали о мире предтечи, устремляя к Медведице взор.
Час такой - не беспечен, но весел и как спирт исчезающий чист.
В тоже время продажная плесень очерняет истории лист.
Впереди столкновенье империй, отчужденье и смерти стена.
Мы чутьё на грядущее мерим. Мы не верим, что рухнет страна.
3
Евгению Шеховцову
Белая
ночь перемешана с чёрной водою.
Тих ледокол - он сегодня тупой душерез.
Черпает месяц чифирь океана. Крутою
сопкой спускаюсь к Полярному кругу с небес.
Если не сон - это просто везенье и мука:
просятся в руки и призрачно тают цветы.
Ветер завыл, как щенят потерявшая сука,
и почему-то расплакались тундра и ты...
4
Михаилу Михлину
Ветки
трещин на паперти
расцветают окурками.
Слабый кофе, заваренный
не по-чёрному турками.
А минуты на ратуше
и на кирхе расходятся.
Звон на площади имени
твоего, Богородица.
Опускаются тугрики
в кружку вслед за вопросами:
"Собираешь для Родины -
мусульманского Косово?"
Высоченный типаж,
не шверинский - коломенский,
нагоняет пургу
на евреев житомирских.
И, кидаясь в лицо
пепсикольными банками,
готы спорят за жизнь
с полупьяными панками.
Рождество как всегда -
наше с вашим не сходится.
Крест на площади имени
твоего, Богородица...
1
После сумасшедшей порки,
пальцами рубцы слюнявя,
засыпая, шепчет мальчик:
"Мне бы саблю из картона
и мустанга-иноходца
на пластмассовых колёсах
и палить из револьвера,
не жалея лент пистонных,
в этих ябедных соседей,
у которых сын - "ботаник"
потерялся на войне..."
2
Откровения боль через край не пролей,
даже если туман перемешан с тобой.
Растворяй "Абсолютом" липовый клей,
отдирая от сердца ржавый подбой.
Позакидывай в душу нехитрую снасть.
Чёрным хлебом занюхай спирта крючок.
Где-то в детстве, куда нам уже не попасть,
разгоняясь гудит разноцветный волчок…
3
Зелёное платье в июльском лесу,
пристёгнута сладость малиновых брошек.
Стыд раннего утра ещё не отброшен,
краснеет росою в сетях на весу.
Миг истины прост в муравьином миру:
замрут - на восход - и бегут муравою.
Крот, мордой наткнувшись на солнце слепоё,
ушёл в подземелье. И я не совру...
К себе самому - беспощадней и злее.
На суд чистоты - паутину нутра.
Рвать липкие нити - пустая затея.
Кипит ярлыковая капелька клея,
шипит исчезая в зеве костра.
4
Преставиться легко,
представить счастье трудно.
Бежит ребёнок
по пружинящему грунту.
Жжёт под ногами.
Кажется, жучок
расправил крыльев
ржавый огонёк.
А если кажется - крестись.
Ребёнку невдомёк -
несись себе, несись
с коровкой Божьей
в рыжих волосах
навстречу счастью.
Под ногами - Ах...
И боль, и стон, и вздох -
давно убитый страх.
Рыжины кирпичей
от дьявольских печей.
Бежит ребёнок.
Радость неподсудна.
Ему и невдомёк -
век прошлый недалёк.
Пружинит пепел,
и бежать нетрудно.
***
Птица парила
с верёвкой на шее,
слепая...
Ветру навстречу
радостный крик.
...Ветер верёвкой
играл, озорник,
пыль в бездну глаз
задувая...
***
Никакого тумана - вёдро.
Солнце, взором врага разбив,
нарумянило лодок бёдра
и скелеты прозрачных ив,
и вгоняет за милую душу
в холод глаз журавлиный клин,
невесомое утро обрушив
на пустой и тяжёлый сплин...
***
В бутылке волн зелёных вино бордовых листьев.
В пустой бутылке ветер свирелью нежно свистнет.
Подхваченным волною, вином упиться донным,
и обнимаясь с ветром, стать звуком однотонным,
в глубоком резонансе сливаясь с песней неба,
явиться светотенью туда, где жданным не был.
Задумчиво коснутся небритых щёк фотоны,
и удивятся тени: „Они, как мы фантомы...“
***
И время - только полпервого,
а я такая счастливая...
Всего-то - веточки вербные
глазастые, терпеливые -
подарок родного солдатика,
скрестились на подоконнике...
Наладила ладанка гладенько -
война не взяла в покойники.
***
На губах молчанья сжатая полоска,
талые минуты оплывают воском.
Струганые доски - в паутине тени.
На прощанье - танец мартовской метели.
Точно как при жизни медные глазницы
колют сумасшедше подающих лица...
Заполночь, под утро - трубная молитва.
На пуху опилок не стезя - трясина,
затянулась битва...
***
В голом голосе воздуха мягкого -
перелив из пустого в порожнее.
Сколько сердцу отмерено тактиков?
Стрекоза по стеклу - осторожнее...
В паутине непрочного времени
синева непорочна - без облачка.
Стрекоза - одуванчика семенем.
Надорвалась небесная корочка...
С голым голосом воздуха мягкого
стрекозе по стратегии-тактике
из пустого в порожнее - вечное
что забрать? - не успеть, да и нечего.
***
В горечь света добавится слёзная соль.
Глотку прошлым повяжет хурма.
В самолётик сверну напряжение слов,
запущу от грудного холма.
Самолётик - не голубь, и текст неживой
отпечатан на мятом крыле.
Запах мяты. Ютится букет полевой
на расшатанном болью столе...
***
Осыпав печально-жёлтым,
октябрь опоит красным.
Но пьян без того и гол ты,
как вера в глазах у паствы.
Тупою иглою песен
в день смерти
и в день рожденья
корябнет десятый месяц,
и стану похож
на тень я…
***
Ветки трещин на паперти
расцветают окурками.
Слабый кофе, заваренный
не по-чёрному турками.
А минуты на ратуше
и на кирхе расходятся.
Звон на площади имени
твоего, Богородица.
Опускаются тугрики
в кружку вслед за вопросами:
"Собираешь для Родины -
мусульманского Косово?"
Высоченный типаж,
не шверинский - коломенский,
нагоняет пургу
на евреев житомирских.
И, кидаясь в лицо
пепсикольными банками,
готы спорят за жизнь
с полупьяными панками.
Рождество как всегда -
наше с вашим не сходится.
Крест на площади имени
твоего, Богородица...
***
Анвару Рашидову
В предгорье Cолнце катит пятым колесом
в обход, закрыты перевалы снегом.
А я на Гиндукуш смотрю бойцовым псом.
Туда, где Мазари-Шарифа купола
качаются не в мареве, но в неге,
с брони простой задрипанной телеги
стволом-оглоблей бью. А совесть проспала…
Въезжаю в грязь на долгие года.
Чинушам и буграм - тараном и бараном.
Захватчик звёзд, я не по штату пьяный -
ещё не сталь, но красная руда.
***
Убежищ глиняные маски,
мазки зелёнки,
сколы скал.
Гор купола, мечетей пики,
песок и воздух - многолики,
и солнце фарсом
после чарса -
то треугольник,
то овал...
С бачой болтаешь -
бычья шея,
но розой чайной пахнет пот.
И мусульман и иудеев,
балдея,
смерть не подберёт.
***
Не мути, детка, воду
распрекрасна она.
Страхи Чёрного леса
и людская вина
проплывают извечно
по могучей реке
опьяняюще-млечной.
На убитом песке
в мимолётном угаре
оживляю этюд.
...замутнённые волны
боль земную несут...
***
Горько черны колосья
короткозамкнутых строк.
Щедро флюиды злости
льёт извернувшись рок.
Тронуты прелой завистью
спелые льдинки губ.
Лжёт, искажённое записью,
золото медных труб.
Солнце ложится хною
под суету мазка.
Мёртв отпечаток строя
на полотне песка...
***
Раздирают еловые лапы
гимнастёрку - несносный наряд.
Новый год - серпантиновый гад
пробирается тихой сапой.
Фейерверк, как огонь "калаша".
Что готовит на закусь Харон? -
заполняет гнилая лапша
пустотелость сырых макарон.
Выпил мутную песню дарьи.
В плен забрал новогодний первач.
По убитым - вздохни и заплачь,
русским матом весь мир одари...
***
Просим
Бога о милости,
о такусенькой малости -
Дай нам, Боже, терпения,
чтоб пройти через тернии.
Не на звёзды мы просимся,
нам на землю бы броситься,
к нашей Родины камушкам
и обнять её, матушку...
Но ответил нам Боженька:
„Больше нет вашей Родины...
Растащили по косточкам.
Разобрали по камушкам.
Потерпите немножечко,
лишь до смерти всего лишь-то,
заберу ваши косточки
и рассею по звёздочкам...“
***
Полетели серёжки
вниз, ну а мы под берёзой - ниц.
На чужбине давно растут частоколы родных гробниц.
Ни попавших нежданно в цель, ни клянущих себя мазил
не спасают ни сладкий спирт, ни любимый тобой кизил.
Свет, распавшийся на цвета, не поделит - кому цветы
поправлять, а кому в речах по мосткам перейти на "ты".
Разгадал на берёзе код - невзначай, за серёжкой влёт,
и меня за тобой ведёт эта кода последних нот...
***
Даже ковыль не
курится в степи,
как ни вздыхай и во сне ни сопи.
Будто в обойму набит "Беломор" -
щёлкает, дразнит, смакует затвор.
Солнышко -
...........кровью сдобренный шарик
тянет на жалкий тухлый чинарик,
но перед смертью нежности дыма
хочется просто невыносимо.
Воздух, цветами пропахший дурак,
в лёгкие рвётся - дело табак...
***
__Здравствуй,
отец! Мы теперь живём с тобой по разные
стороны
Моря Времени. И когда я вижу, что Солнце падает в него, знаю, что
оно там у тебя греет твои кости, и, наверное, тебе спокойно.
А здесь в это время появляются Луна или Месяц с белокурой Венерой,
и тогда мы с Лорой выпиваем по рюмочке памяти.
__А помнишь, на Угаме мы ловили солнечную маринку
и лунных пескарей? Я засмотрелся на рыжую Венеру
и упал в родник. Так холодно, как тогда в июле, мне было только
ещё раз в жизни - через двадцать лет, когда я, встречая Новый год,
лежал на снежном хлопчатнике, неосторожно проклиная свою страну.
__Ты хлебнул из чекушки, крякнул на пролетавших уток и остатком
водки стал растирать мои прозрачные ножки. А потом был потоп.
Гром не грянул - ревел не переставая. Как испуганные утки мы взлетели
на горку, и застенчивый Угам превратился в пугающего зверя. Ты сказал:
"Не ной, Серёжка, есть в жизни вещи и поважнее наших потерянных."
__Обдирая виноградные кисти, мы шли вдоль полотна к накрытому
акварельным облаком посёлку. Мальчик, хитро, по-лисьи улыбаясь,
лаял на встречных девчонок, собака! Ты был пятидесятилетне молод,
я счастлив так, как это бывает, наверное, только в самом начале жизни.
__Иногда мне кажется, что живу слишком долго и времени у меня уже
было море. Вот и опять сижу, жду хорошей погоды, чтобы увидеть,
как Солнце идёт к тебе...
***
Солнце вводит небо в краску
вечно первым поцелуем.
Всем достанется вниманья:
равнодушной водной глади
и взъерошенному лесу,
подстелившемуся полю -
утро ветреного дня.
***
Обниму одинокую статую:
безобразие ржавых грудей,
металлический смех, конопатая,
раскалю и добавлю страстей.
И щекою небритою, мятою
по плечам - ей и нужен наждак,
и на ушко слова непонятные,
как с живою распелся, дурак.
Ну, прощай... и по жилам холодная
прошипела, сковала волна -
доигралась моя сущность подлая,
то не статуи бедной вина...
***
Губами губы раздвигая...
Нет действа глубже поцелуя.
По рёбрам пальцем как по струнам...
Нет музыки красивей смеха.
И сердца лёд топить холодный...
Нет пламени теплей улыбки.
***
В доме, где мыши прогрызли лепной потолок,
где портреты чаще повёрнуты фейсом к стене,
плачет рыжий рассвет, а художник ставит урок
юной Венере, сидящей на старом веретене.
Они далеки друг от друга, как полюса Земли.
Сердца гордецов не колышет чужая струна.
И каждый мнёт свой мозговой пластилин
и мнит, что ему одному ошибка природы видна.
Два любовника сходятся взглядами только в одном:
окне, где ещё не смеётся кирпичный закат.
Но куражится свет на стене, добавляя в панно
то ли желчь, то ли солнечных пятен агат...
***
Просится... Бросится ночкою белой.
Горы стоят цвета тёплого мела.
Вишнями зрелыми пики увенчаны.
Тонкой материей под деревенщину.
Тенью навалится дымною, пьяною.
Губы сгорят от стыда деревянные...
***
Снегирь
Мне мороза не страшны
никакие шутки
потому, что я ношу
солнышко на грудке.
Утро красное теплу
открывает дверцу.
Песню радостно пою
для души и сердца.
Тают тихо на траве
звёздочки-снежинки.
Полетаю, поклюю
ягодки-рябинки.
***
царица пен-клуба а я просто член
к тебе иногда захожу
когда ты встаёшь предо мною с колен
в душе у меня всёважур
наполнил насытил своё естество
впитал вдохновения мир
и буду не раз приходить божество
стрелять в поэтический тир
***
Ломится стая клином
на юг - там добры демиурги,
а ты убиваешь осень
в затурканном Санкт-Петербурге.
Страхом замазаны губы -
губительная помада:
не выдавить звука против
общего крестопада.
Веры потерянной шелест,
закатная дрожь рисунка.
Сорваны клапаны сердца
сдавленным криком Мунка...