Таких не берут в космонавты
На сайте «Энциклопедия космонавтики» его судьба укладывается в десять строк, а вместо фотографии – черный квадрат.
Журавль колодезный, такой неожиданный, непривычный для глухой сибирской деревни стоит у околицы на одной ноге, словно вечный часовой. Что стережет? Восемь дворов, что остались в деревне Малиновка, где хозяева – один старше другого? От кого? Чужие здесь не ходят, и свои-то по разбитой дороге не сразу доберутся – летом на машине, тихоходом, минуя на малой скорости ухабы да рытвины, а зимой – только пешком, протаптывая тропинку по обочине, рискуя сорваться в колею и застрять в ней надолго, пока не хватятся, не выйдут на подмогу. Малиновка ( с ударением на «о») умирает – вот уйдет последний старик, и вместе с ним окончит свой век деревня, основанная ссыльными поляками ещё в конце ХIХ века.
Здесь, в деревне Малиновка Ишимского района, 21 января 1930 года родился Валентин Игнатьевич Филатьев. Широкой публике ничего не говорит это имя. О нем не писали в газетах, Левитан не сообщал о нем в сводках новостей. Ему не рукоплескали многотысячные толпы советских людей и не лобызали, вручая награды, вожди. Не познав славы, он в полной мере познал забвение...
Тема №6.
В начале 1959 года в кабинете академика Келдыша, теоретика космонавтики, в обстановке совершенной секретности состоялось совещание, на котором присутствовали всего несколько человек. Одним из них был генеральный конструктор Сергей Павлович Королев. Единственный вопрос, который обсуждался на этой встрече, касался будущего полета человека в космос.
Кто должен сесть в кресло управляемого космического аппарата? Летчик? Инженер? Сергей Павлович предложил остановиться на летчике-истребителе. По его мнению, это тот универсал, которого требует полет в космос: он летает в стратосфере на одноместном скоростном самолете и потому не может не совмещать специальности пилота, штурмана, связиста и бортинженера.
Критерии отбора в отряд были очень жесткими: возраст – около тридцати лет, рост – не более 1710 см и вес – до 70 кг. Сверхсекретную работу по поиску отвечающих всем требованиям летчиков назвали «Тема №6». Медики, принимавшие в ней участие, получили данные на три тысячи человек! После отсева остались лишь несколько сотен, подходивших по всем параметрам. С каждым из потенциальных кандидатов беседовали индивидуально. О космосе с ними не говорили. Речь шла о «новой испытательной работе», о «полетах на принципиально новой технике». Отказывался каждый третий, даже не подозревая, от чего в действительности он отказывается.
Уже к лету 1959 года в списке осталось около двухсот человек. Теперь они должны были пройти жесточайший медицинский отбор. Представьте. Каким он был, если медкомиссию не проходили молодые, абсолютно, стопроцентно здоровые летчики! Малейшее отклонение даже не от нормы, а от заданных строжайших параметров, и кандидат уезжал обратно в часть. Возможно, были обиды. Возможно, врачам было кого-то жаль. Но все понимали, что вслед за отбором начнутся тренировки, нагрузки увеличатся кратно, и выдержит их далеко не каждый.
Из двухсот человек в конце концов осталось двадцать – тех, кого позже Герман Титов назовет «отрядом Мечты»: Юрий Гагарин, Павел Попович, Валерий Бычковский… В первой «космической двадцатке» был и наш земляк Валентин Игнатьевич Филатьев. 25 марта 1960 года Валентин Игнатьев, военный летчик первого класса, был зачислен приказом Главкома ВВС № 363 на должность слушателя космонавта ЦПК ВВС. 9 мая 1960 года ему присвоили звание капитана, а 16 декабря 1961 года перевели на должность космонавта ЦПК ВВС. Впереди его ждал полет в космос, мировая слава и место в истории человечества.
Из гармонистов – в летчики
Он родился в семье переселенцев, бежавших в конце двадцатых в зажиточную Сибирь из голодной центральной России. Разумеется, в детстве ничем не отличался от других мальчишек, выросших с ним на улице. Разве что на вечерках играл, а гармонист, как известно, – первый парень на деревне. Мечтал выучиться на киномеханика.
Нина Игнатьевна Долганова, в девичестве Филатьева, старшая сестра, - она и сейчас живет в Малиновке, – не может вспомнить ничего примечательного из детства брата. Учился нормально, хулиганом не был, тихий такой. Скромный, на всех сохранившихся фотографиях – в последнем ряду. В войну работал, как все, в колхозе – на лошадях, на сенокосе: отец и два старших брата воевали. В соседней деревне Шаблыкино Валентин закончил 7 классов. Отец и один из братьев так и не вернулись с войны, и два года – с 45-го по 47-й год младший сын помогал матери по хозяйству. А потом уехал в Ишим и поступил в педагогическое училище.
Получив диплом учителя начальных классов, Валентин не стал работать по специальности: «Характер, – сказал, – не позволяет!» И в 1951 году поступил в Сталинградское высшее авиационное училище. В последний раз сестра видела его в 1956 году – Валентин, тогда еще лейтенант, приехал проведать больную мать. До начала 63-го года весточки о нем лишь с оказией долетали до родной деревни. Знали, что служит. Знали, что переведен в Москву. Старшему брату он писал: «Я не буду говорить, где нахожусь. Это секретно. Потом узнаете из газет».
Они ничего не узнали из газет, впрочем, как и от него самого: Валентин исчез из их жизни.
– Мы решили, что он погиб, – говорит Нина Игнатьевна, – и не удивлялись, – он же был летчиком, летал на реактивных самолетах.
Падение на взлете
Что же произошло? Почему молчали газеты, и радио ничего не передавало о капитане Филатьеве? Ответ прост: 17 апреля 1963 года «за нарушение воинской дисциплины и режима космонавтов» приказом Главкома ВВС №89 Валентин Филатьев был отчислен из отряда космонавтов. Такова официальная формулировка. А за ней – человеческая трагедия.
Одна из версий причин отчисления гласит следующее. 27 марта 1963 года члены отряда космонавтов Иван Аникеев и Валентин Филатьев, одетые в военную форму, сидели в буфете на станции Чкаловская и пили пиво. К ним присоединился Григорий Нелюбов. Перед закрытием буфета летчиков стали выгонять на улицу. Возникшая перепалка (кто стал её инициатором, так и не удалось установить) переросла в скандал. Вызвали военный патруль, летчикам пришлось объясняться в комендатуре. По другой версии, у Нелюбова был день рождения. Он угостил друзей шампанским, а на платформе космонавтов остановил военный патруль. Не буду ничего утверждать, но в ряде источников говорится, что именно Нелюбов, возмутившись, бросил фразу «Да мы же космонавты!». Этот инцидент и стал причиной отчисления всех троих из отряда.
Но вот, что интересно. По мнению руководителя Центра подготовки космонавтов, легендарного летчика Н.П. Каманина, Иван Аникеев и Валентин Филатьев не представляли никакой ценности «из-за пьянок (?!), слабоволия и низких успехов в учебе». Так сообщил мне информированный источник: мол, не жалейте, выгнали – и было за что.
Однако эти слова никак не вяжутся с основными вехами жизни Валентина Филатьева. Судите сами: парень из глухой сибирской деревни окончил авиационное училище, был летчиком 1-го класса, капитаном, имел на счету 250 прыжков с парашютом! И это слабовольный человек?! Он прошел жесточайший медицинский отбор, попал в число двадцати избранных, находившихся под неусыпным медицинским контролем, каждый день выдерживал колоссальные медицинские нагрузки. И этот человек злоупотреблял спиртным? И ещё одно: в 1961 году Валентин Филатьев был награжден медалью «За трудовое отличие» – «За успешное выполнение задания правительства по подготовке и осуществлению первого в мире полета человека в космическом пространстве». И у этого человека были низкие успехи в учебе?!
Так почему же Валентин Филатьев, несмотря на заступничество некоторых товарищей, в основном тех, кто уже побывал в космосе и для кого не был конкурентом, был отчислен из отряда космонавтов?
Ответ прост и сложен одновременно. Их было двадцать. Полетел первым только один. Остальным предстояло жить в тени его славы – кому-то, как Титову, всю жизнь мучиться комплексом «второго», кому-то на годы застрять в дублерах. Естественный отбор должен был произойти, и он происходил – одни сгорали в барокамерах, другие – калечились, третьи – ломались психологически и сходили с дистанции. В конце концов, они были просто люди – со своими слабостями и страстями, а не автоматы для космических полетов, какими их хотели сделать.
Кроме того, провинившихся, а они своей вины и не отрицали, следовало примерно наказать – в назидание всем остальным, чтобы не думали, будто они неприкасаемые. Чтобы не считали себя элитой. Чтобы знали свое место. А наказать так, чтобы запомнилось, и другим неповадно было, можно было только одним: вычеркнуть из списка космонавтов. А те, кто оставался, прекрасно понимали: чем меньше их, тем больше у каждого шансов полететь в космос. И они молчали. Молчали, несмотря на то, что шестерка побывавших на околоземной орбите космонавтов хлопотала за отверженных. Но путь в космос для Филатьева, Аникеева и Нелюбова был закрыт навсегда.
Что же происходило с Валентином Филатьевым дальше? А ничего. Семья распалась, – говорят, после отчисления из отряда он, действительно, стал выпивать. Правда, потом женился во второй раз и пить бросил. Служил в различных частях ВВС. И неплохо служил: был награжден медалями «За безупречную службу» трех степеней (Это к вопросу о слабоволии и низких успехах!). При этом семь лет ждал очередного звания – стал майором только в 1967 году. Не любят у нас оступившихся. В 1969 году ушел в отставку.
Нина Игнатьевна услышала о брате только в 1988 году, спустя четверть века после того, как семья зачислила его в погибшие: «Я жив, надо встретиться!» - прислал он письмо. К тому времени Валентин Игнатьевич уже был на пенсии, болел и, по всей видимости, хотел в последний раз увидеться с родными, с которыми не решался встретиться в течение 25 лет после отчисления из отряда космонавтов. Как же у него болела эта рана, если столько лет он не мог о ней говорить! По словам брата, в Орел, где он жил в последние годы, приезжали друзья по «отряду Мечты», жалели о том, как несправедливо обошлось с ним начальство.
17 сентября 1990 года Валентина Игнатьевича Филатьева не стало. Он умер от рака горла и похоронен в Орле на городском кладбище. Жена, тоже Валентина, рассказывала, что перед смертью ему все мерещилось, будто его приехал навестить Герман Титов.
Сказки нынче в почете
«Сибирское богатство» №4, 2008 г.
Третью весну Ишим встречает в компании с детскими поэтами и писателями – в эту пору традиционно проходит вручение Всероссийской литературной премии им. П.П. Ершова за лучшие произведения для детей.
Надо отметить, что Ершовская премия стала первой в России «детской» наградой. Уже после ее учреждения появились такие литературные премии, как «Алые паруса» и «Волшебные мечты».
– Ишимская «фишка» – ее «сказочность», – говорит Геннадий Иванов, первый секретарь Союза писателей России, одного из учредителей премии. – К сказкам у нас в стране отношение ироничное – мол, это не настоящая литература. Ишимцы переломили ситуацию: теперь сказки в почете. Но самое главное достижение в том, что авторы сказок для детей поверили: их заметят и обязательно отметят, если их книги того стоят.
В этом году в номинации «Лучшая сказка» стал Михаил Каришнев-Лубоцкий, детский писатель из Саратова. В номинации «Детская поэзия» - поэтесса из Омска Татьяна Четверикова. В номинации «Лучший детский журнал» – старейший, но не стареющий журнал «Мурзилка». Была и дополнительная номинация: «Миссионер русской культуры». В этой номинации премий удостоились поэт из Дагестана Магомед Атабаев, который перевел сказку «Конек-горбунок» на кумыцкий язык (кумыки – одна из народностей, проживающих в Дагестане), и Татьяна Сивиллова, уроженка Ишима, проживающая в Аргентине: она перевела сказку на испанский язык.
Среди гостей Литературной премии – Н.И. Михайлова, доктор филологических наук, академик, сотрудник музея А.С.Пушкина (г.Москва) и Д.М. Климова, исследователь творчества П.П.Ершова, сотрудник Института русской литературы (Пушкинский дом, г.Санкт-Петербург).
За три года существования Литературной премии им. П.П. Ершова у организаторов и участников сложился определенный ритуал: после официальной церемонии лауреаты и гости едут в деревню Ершово, где родился автор «Конька-горбунка» и где традиционно проходит встреча детских писателей и поэтов с маленькими читателями.
Высокого седого человека в очках встречали на «ура». Слушали, открыв рты, и живо реагировали на стихи про строгого папу и непослушного сына, которые весело, с детской непосредственностью читал московский гость.
Виктор Лунин – лауреат премий «Мурзилки», «Артеада России», обладатель диплома им. Г.Х.Андерсена (выдается раз в четыре года ста лучшим детским писателям мира) за книгу «Любимые стихи», обладатель диплома за лучшую сказку о кошках «Приключения сдобной Лизы» Библиотека иностранной литературы; обладатель детской литературной премии «Алые паруса» и премии «Лучшая книга года в России».
– Как давно вы «впали в детство»?
– В 1971-м году. А в 73-м начал печататься. Впал в детство неслучайно. У меня предвиделась дочь – я почему-то сразу думал, что у меня будет дочь, и я начал писать детские стихи. До этого писал только взрослые, которые нигде не публиковал, был научным работником – математическим физиком. У меня были изобретения, все они связаны с космосом.
– Вы помните что-нибудь из своих первых стихотворений?
– Я вам могу прочитать стихи, которые сочинил в три года, их записал мой дедушка. Первое стихотворение было такое: «Деда лезет под кровать, будет валенки искать». А второе: «Деда едет в институт, там его студенты ждут». Дедушка у меня был профессором по начертательной геометрии.
Я пишу сказки, стихи, перевожу английскую и американскую стихотворную и прозаическую классику. Сейчас больше занимаюсь прозой, спектаклями – пишу пьесы. Кроме того, у меня много песен в мультфильмах. Из взрослого пока опубликовал только свои воспоминания о наших великих детских классиках Борисе Заходере и Валентине Берестове.
– Вы в разговоре упоминали фамилии таких людей, о знакомстве с которыми большинство может только мечтать…
– Моя мама была очень известная пианистка, и у нас дома бывали Мстислав Растропович, Давид Ойстрах, – она проработала с ними 25 лет. С Мишей Козаковым мы познакомились в компании у моих друзей-музыкантов, сразу пришлись друг другу по душе и три часа говорили о Пушкине. У нас завязались теплые приятельские отношения. С Люсей Улицкой когда-то вместе начинали ходить на один семинар мультфильмов. Она хотела писать мультфильмы, и я хотел. Она сделала один маленький мультфильм, и я сделал. Моя книжка и ее вышли в одном издательстве в один и тот же месяц: ее – «Бедные родственники» и моя – «Сдобная Лиза». Она – прекрасный писатель! На мой взгляд, один из лучших наших прозаиков. У нее особая проза. Это не женская – это настоящая проза.
– Как давно вы сотрудничаете с журналом «Мурзилка»?
– В конце 1972-го года я пришел в «Мурзилку» с улицы и сказал, что хочу показать им мои первые стихи. Они сразу понравились, их взяли, и во втором номере за 1973-й год вышли два моих первых стихотворения. «Облетели лампу мошки, греют тоненькие ножки. Осторожней, мошки! Обожжете ножки!». И с тех пор я с эти журналом дружу. Я для них – родной, и они для меня – родные. Это один из самых лучших детских журналов, самый последовательный, самый яркий.
– Я имела возможность видеть, как вы общаетесь с детской аудиторией. Потрясающе профессионально! С детьми это сложно…
– Я когда-то пытался учиться театральному искусству. В МИИТе у нас был театральный кружок. Я был среди самых слабых актеров. Потому что всю жизнь боялся тех, кто сильнее меня. Мне сразу хотелось уступить им место. Но, когда стал заниматься детской литературой и писать детские стихи, а читать их я всегда любил, то понял, что это очень легко. Я боялся взрослой аудитории, а детской – не боялся. Считаю, что дети – самые искренние существа. Если им нравится, значит – нравится. Если нет, то нет.
– Как приходит в голову детский сюжет?
– У каждого внутри свой собственный возраст. И в разные годы – разный возраст. Было время, когда мне было 30 лет, а внутри – 12, 10 или 5. Желание писать приходит само собой – я не задумываюсь над этим. И сюжет приходит сам собой. Другое дело, что он окрашен моими знаниями и опытом. Вещь получается одновременно – взрослая и детская. И это самое лучшее. Я всегда старался писать так, чтобы мои книги были для людей всех возрастов – от 2-х до 80-ти.
Лауреатом премии в номинации «Детский журнал» стало старейшее детское издание «Мурзилка», в компании с которым выросло не одно поколение советских, а теперь и российских детей. «Мурзилка» выходит с 1924 года и до сих пор остается очень популярным.
В Ишиме «Мурзилку» наряду с поэтом Виктором Луниным представлял детский писатель Сергей Георгиев, на протяжении 30 лет бывший главным редактором киножурнала «Ералаш». Между прочим, мой земляк: как и автор этих строк, он окончил философский факультет Уральского государственного университета и сотрудничал с журналом «Уральский следопыт».
– Насколько сложно в наше время быть детским писателем и чем «такая жизнь» отличается от жизни взрослого писателя?
– Мне уже выбирать не приходится, я давно выбрал такую жизнь. Я ничего другого не умею. Живу в том мире, который мне интересен. Все делаю для себя, а для себя хочется хорошего, поэтому и живу в мире, который для меня уютен. Взрослый же писатель должен писать жизненную правду, как мне представляется, а жизнь-то у нас не очень уютная.
– Вы, как детский писатель, выдумываете себе детскую жизнь?
– Нет, я ее не выдумываю. Я придумываю настоящую жизнь, но она радостная и романтичная. Там настоящие замки, настоящие моря… Это настоящая полнокровная жизнь.
– Я пытаюсь понять: сегодня детская литература пребывает в упадке? А если нет, то на какой точке развития она находится по сравнению, скажем, с 80-ми годами ХХ века, когда детская литература была в почете?
– С осторожным оптимизмом я говорю, что происходит качественное улучшение детской литературы. Если зайти в книжный магазин, там можно найти все, что душе угодно. Лет 10 назад было гораздо сложнее. 90% книг детского отдела тогда занимали ужастики и страшилки. А сейчас я прихожу и обязательно нахожу то, что мне надо. Проблема не в том, много читают или мало. Например, читают много, но мерзкой литературы. Хорошо это? Это плохо!
– А вам не кажется, что сейчас детская литература, т.е. детские писатели и поэты, сосредоточена в основном в Москве?
– Литература сосредоточена там, где читают книги. Да, проще опубликоваться московскому автору, даже плохому, чем хорошему провинциальному. Но издательства, на мой взгляд, начинают понимать, что ситуация ненормальная, и начинают искать новых авторов. Я – оптимист, в литературе и в книгоиздании вижу много положительных моментов.
Татьяна Четверикова – лауреат ершовской премии в номинации «Поэзия для детей». Родилась и выросла в Омске. Начала печататься в 16 лет в местной молодежной газете. Окончила Литературный институт им. Горького. Тринадцать лет отдала журналистике. Еще пятнадцать отработала в Омском книжном издательстве, а когда началась перестройка, и государственное книгоиздание рухнуло, ушла работать в Книгу памяти жертв политических репрессий.
– Чем занимаетесь помимо основной работы?
–Я очень люблю редакторское дело. У меня немало выходит книг под моим редакторством – и поэзия, и проза. Кроме того, делаю свои проекты. Мы собираем и издаем стихи омских поэтесс. И не важно – члены они Союза писателей или нет, главное, чтобы это были талантливые стихи и чувствующие женщины. В наше время более тонко говорят женщины, хотя мы видим на экранах головы говорящих мужчин. Этот проект родился как своеобразный протест. Мы уже выпустили четыре книжки. Сами собираем деньги, а книги затем продаем, так что издание себя оправдывает. Есть пенсионерки, есть девочки-старшеклассницы. Сборник очень демократичный, все выстраиваются по алфавиту, несмотря на регалии. Каждый автор получает одинаковую площадку – разворот и на ней себя представляет.
– Как родилась идея такого сборника?
– Первый я делала, разозлившись на то, что женщины не прошли в областную Думу. Он был остросоциальный. Боль у женщин в душе так и вскипела, и я думала: ну, когда же услышат женский голос? Хотя бы в отдельно взятом регионе… Во всяком случае, мужчины на нас посмотрели по-другому. Уже появились композиторы, которые пишут песни на женские стихи, появился проект «Созвучие нот и слов», и сейчас мы готовим презентацию второго диска.
Первых авторов я знала – очень многих. А потом ко мне пошли женщина, буквально прижимая рукописи к груди. И мы увидели, сколько у нас интересных женщин! Каждый сборник открывает десять новых имен.
– Вы рассчитывали на победу в конкурсе?
– Честно говоря, нет. У меня есть две региональные премии, но всероссийских еще не было. И вдруг за последний год – сразу две: ишимская и премия Бажова. Там Павел Петрович, здесь – Перт Павлович. Это просто счастье! Чем же я буду теперь за это рассчитываться?
Послесловие
Дело Ершова живет и побеждает. В Ишиме полным ходом идет реконструкция Литературного музея, в селе Ершово возводят храм Петра Столпника, этнографический музей и постоялый двор, а в Союз писателей России уже сейчас присылают рукописи авторы детских сказок и стихов. И кто знает, может быть, Ершовская премия станет одной из движущих сил развития детской литературы в России.
Еще раз о любви к поэзии
Там, где стынут ночами болота,
Где снегами засыпаны мхи,
Мужики, позабыв про охоту,
Вслух читают друг другу стихи.
На столе остывают котлеты,
Загрустил самогонки стакан,
А в лесу добрым словом поэта,
Может быть, вспоминает кабан.
Ветер в окна скребется неловко.
Утро – только еще на порог.
– Ну и складно же пишет, чертовка!
Не обидел талантами Бог...
Как она про рыбалку! – послушай!
Вроде – баба, а тоже ... поэт!
Согревает суровые души
Незатейливых строчек дуплет.
Это ж надо! Морозною ранью,
Позабыв про земные грехи,
Мужики средь лесной глухомани
Вслух читают друг другу стихи.
Из окна многоэтажки –
Небо, пыльное слегка.
Словно сонные букашки,
Копошатся облака.
Утро серое уныло
Чахнет в городских дворах, –
Видно, бедное, простыло
На семи сквозных ветрах.
Как-то маятно и смутно –
На душе и за окном…
Трубы кашляют простудно –
На рассвете будят дом.
Шум воды, шаги и глухо –
Голоса… Не спят уже…
Заскрипела, как старуха,
Дверь на верхнем этаже.
Значит, кто-то ранью хрупкой
Скоро выйдет на крыльцо.
А февраль колючей крупкой
Обожжет ему лицо.
И в предчувствии исхода
Заметелит, заблажит…
И в последних хороводах
Пешеходов закружит.
"Мои следы метель не замела.
... Меня и здесь моя сыскала Муза".
Владимир Герасимов
Влюбленная Муза
Ты убегал, меняя города,
Меняя адреса и даже лица.
В слезах кричал, что больше никогда
Ты не напишешь ни одной страницы!
Что новым книгам ты уже не рад,
Что стала слава – тяжкою обузой...
И ты, в конце концов, не виноват,
Что лишь к тебе так благосклонна Муза.
Ты отбивался от нее, как мог!
Сопротивлялся – по-мужски, упорно.
Ты, словно Гоголь, рукописи жег,
Спуская пепел в унитаз в уборной.
Ты так лечил писательский недуг,
Чтобы навеки стало неповадно:
Швырнул в окно любимый ноутбук
И растоптал свой "паркер" беспощадно!!!
И вот ушел – туда, где даль светла,
Взломав тиски порочного союза...
Но нет, метель следы не замела –
Тебя и здесь твоя сыскала Муза.
Ну, что с нее, влюбленной бабы, взять?
Теперь тебе такой удел отмерян:
Ты осужден пожизненно писать,
Как верный раб у Музы на галере.
Домой...
Домой! Всему свой срок.
Нам семафор даёт отмашку.
Состав "Москва – Владивосток"
Вздыхает у перрона тяжко.
В его вагонах – целый мир,
Не на китах, а на колёсах.
Вот беспокойный пассажир
Спешит, роняя папиросы.
Куда? Стоянка – полчаса!
Вот, игнорируя соседей,
Выгуливает дама пса,
Который с ней куда - то едет.
Вот полупьяный вахтовик,
Не первый день на подогреве,
В окне, как солнышко, возник
И вновь пропал в вагонном чреве.
Чем удивит плацкарт меня?
Он зыбок, как любовь без брака.
О, это братство на два дня!
О, это царство "доширака"!
Здесь все смешались племена:
Абхазец, армянин и греки...
И едет по стране – страна.
Текут, текут людские реки,
Минуя мир снегов и льдов,
И деревень – больших и малых,
И незнакомых городов
Неугомонные вокзалы.
Домой! Прощай, Сибирь! – увы…
Мы – больше не твои вассалы.
Мы нынче – пасынки Москвы,
Вчерашние провинциалы.
Домой! Луна висит в окне
Ватрушкой из ночного теста.
Домой! И так по нраву мне
Моё тринадцатое место.
Баба Рая
Ирине Ф.
Бежим. Мелькают дни и лица.
Жизнь коротка, как птичий крик.
Но хочется остановиться
И оглянуться – хоть на миг.
Я, прошлое перебирая,
Достану из небытия:
Мне десять лет. И баба Рая
Все учит музыке меня.
Конечно, я играла скверно –
То польку, то какой-то марш.
И, слушая, на кухне нервно
Крутила баба Рая фарш.
Но, бросив на плите "котлетки",
Не выдержав в один момент,
Шла в комнату: а ну-ка, детка,
Пусти меня за инструмент!
На клавиши бросала руки...
И вдруг... Как будто первый гром!
Грозой обрушивались звуки
На скучный полусонный дом.
Волной – без берега, без края...
И не спастись, не убежать!
И кажется, услышав Раю,
Бетховен мог из гроба встать.
Метались пальцы птичьей стаей,
Летела музыка в астрал.
И даже стул под бабой Раей
Кряхтел, бедняга, и стонал.
Сковорода плевалась жиром.
Басы звучали, как набат.
И плыл под потолком квартиры
Котлет сгоревших аромат.
Ах, жаль! – давно упали в Лету
Тот светлый мир и годы те,
Где Рая жарила котлеты
На старой газовой плите.