Мы поздние нотки на слабенькой ветке —
Пора нас судить беспощадней и строже.
Никто не спасется, расставлены метки,
и хоть бы скорее.. пускай не тревожат
Пустые надежды. Последние песни
поют дураки, оторвавшись от стаи.
Но небо закрыто, диагноз известен,
кто смог бы взлететь — тот давно уж летает.
А нам и пытаться теперь уже тщетно,
а нам — покружив, пополнять эти сонмы
шуршащих и мертвых, цветных и бесцветных —
осеннюю норму упавших и сорных
из прошлого года, из прошлого века
— мы ляжем слоями, от нас не убудет,
мы смыслы без звука, мы ноты-калеки,
обычные души обыденных судеб.
Нас поздняя осень привычно зачистит,
а мы никого не зовем за собою...
Вот только немного сочувствуем листьям,
что станут надеяться новой весною.
Я пишу тебе письма — на каждом листке,
отправляю их в каждую новую осень.
Почтальон прилетает ко мне налегке
и всю стаю к тебе на крыльцо переносит.
И шуршат они там, и читаются вслух,
и трепещут, уснув на шершавом пороге,
но ты к шепоту этому, видимо, глух,
и спускаясь, не смотришь, наверно, под ноги.
Как выходишь из дома, является он
— твой усталый двойник. Подметает ступени
и ругает меня, и чихвостит сезон,
и стоит на подсвеченной золотом сцене,
подопрется метлой и глядит далеко.
Там блуждает по городу странный прохожий
и послания ищет — с моею строкой,
и найти их которую осень не может.
(к картине Е.Юшиной "Кленовые письма" - http://arts.in.ua/artists/ElenaYushina/w/410683/)
Дачные тени. Мы завтра уедем.
Вьется дымок с огорода соседей.
Светом янтарным ликует терраса,
Столько прождавшая этого часа.
Кресло замерзло под выцветшим пледом.
Кто там маячит? Не бабушка ль с дедом?
Ходят, согнувшись, в саду собирая
Яблоки-паданку. Пахнет сараем,
Жухлой листвой и подвязанной розой,
Мокрыми флоксами, детской глюкозой.
Старым комодом и ветхой салфеткой.
Дед нам за лето проставил отметки —
Всем по пятерке. Игрушки собрали.
Те, что остались, застыли в печали.
И стариковски-неспешно, вслепую,
Яблоки дед на крыльце сортирует.
Эти — в повидло, те — в лопнувший таз,
Эти — ребятам.
Съешьте сейчас.
Я напоить не в силах вас -
иссяк родник, пропали соки,
и только яда мой запас
на каждый день и каждый час
неисчерпаемо глубокий.
Вот, испарилась доброта.
Скребу по дну десертной ложкой,
Но и десертная - пуста.
А там, на стенках, - маета,
да сострадания немножко.
Я отменяю ваш приход,
Скорее приглашенья рвите -
Вам не войти -
не та, не тот...
Лишь ей, стоящей у ворот,
я открываю по наитью.
Пустой сосуд ей протяну,
она нальет туда с избытком
Победу, проигрыш, вину,
И молодость - еще одну...
И чуть помедлит у калитки.
экспромт к картине Елены Юшиной http://galinamarkus.ru/novoe/article_post/podokonnik-knizhka-chashka
Подоконник, книжка, чашка.
К мерзлому окну
Тонкой блеклой промокашкой
Зимний свет прильнул.
А за шторкою дремотной
День уже остыл.
Тянут время неохотно
Старые часы
И немодным циферблатом
Смотрят мне в глаза:
Ты-то, ты-то вино-вата,
Так-таки и знай.
Любопытная, рябина
Тычется в окно.
Клин не выбиваю клином,
Так что все равно.
Но глядят друг в друга окна,
Дотемна близки…
День твой был сегодня соткан
Из моей тоски.
Я немного посижу и улечу...
В эту зиму - неподъёмная работа.
Хоть нам крылья и даются по плечу,
но сегодня тяжело плечам чего-то...
Обвисают крылья, мокнут, тянут вниз,
Над обрывом мира - словно над порогом.
Первый снег... я повторю потом на бис,
я взлечу... лишь посижу ещё немного.
Чем пьянее, тем позднее,
Что теперь держать фасон?
Всё увяло. Зеленеет
Лишь искусственный газон.
Воздух серый, пеплом полон,
Трудно плакать и смотреть.
Начинает шоу клоун,
А заканчивает смерть.
Шут – он тоже не железный
И играет кое-как.
Все давно под стол залезли,
Веселится лишь дурак.
Чем позднее, тем пьянее...
Кто с пелёнок не привит,
Тот, как травка, зеленеет
И на солнышке блестит.
«Ну ладно, Ты за них умрешь.
А хочешь знать, что будет дальше?
Любви и веры — ни на грош,
но море фарисейской фальши.
Предвидишь тысячи святых
как оправданье человека?
Но ты пришел не ради них,
Они и так Твои от века.
О, христианство победит!
Гляди, готов костёр для Жанны,
А сколько до-... а впереди...
Всех, помолясь Тебе, зажарят.
А ты готовишься — на боль!
Вот гвоздь — насквозь, вот смертный ужас...
За что? Чтобы один король
грозил крестом другому.... Хуже,
Всё будет хуже во сто крат.
Людей опять сжигают люди.
Твой брат по крови — им не брат,
там страшно... слышишь: «Jude, Jude!»
И дальним откликом: «Жиды!»
А что? Тебя они распяли.
Так пусть же превратятся в дым
или отвалят... то детали.
А вон писатель от казны
нарисовал — кого? — в икону:
антихриста, что полстраны
отправил загибаться в зону.
А вот, смотри: вот тоже крест,
Не деревянный, для начала,
а золотой, на животе,
что так несется величаво!
Живот садится в лимузин
(есть бог иной у этой касты)
и грешникам другим грозит
он именем Твоим напрасно.
Скажи, где любят тут врагов,
отдав последнее кому-то?
Здесь надо зазубрить стослов,
и Ты у них в кармане — круто?
А автор этих наглых строк?
Как лихо он других порочит!
А между прочим сам он… стоп.
Он про себя писать не хочет.
Теперь Ты видишь хорошо:
нет смысла умирать за этих».
«Но Я на час сей и пришёл.
Для них. Для всех. Вставайте, дети…»
Осенняя птица заходит в чужие дворы,
Легко семенит по изъянам чужих тротуаров,
И есть у неё ещё пара не сношенных крыл,
Но птица не помнит, что смела летать и летала.
Не может представить, а как это? - город внизу,
Квадратные шапки дворов застывают бетонно,
Машины по кругу своих заключенных везут,
И чахло герани глядят из проёмов оконных.
Цепляясь за воздух, слепые деревья себе
Карябают спины, шарахаясь к серым заборам,
И ищут проходы, и гнут сколиозный хребет.
И листья теряют, ведя бесполезные споры.
А сверху… наверно, по-разному, как повезёт:
Бездонно и купольно, и восхитительно страшно,
Но это полёт. Это долгий свободный полёт,
И это не каждый… Да, это сумеет не каждый!
…Осенняя птица сновала по мокрым дворам:
Помойки, коты, столько сложного долгого дела...
Пока не услышала: «Хватит, подруга. Пора».
И птица очнулась. И вспомнила. И улетела.
Я рассыпала бисер смеха,
Нахожу по углам случайно.
Здесь без смеха идёт потеха,
И сажусь я на трон молчанья.
Мой народец! На разной ноте
Все молчат, только болен каждый:
«За» молчат, но молчат и «против»,
В лоб молчат или глаз не кажут.
Кто-то гордо, а кто невольно,
Кто стыдливо, а кто жестоко.
Но им больно... Как всем им больно!
Даже в казни не будет прока.
Пусть палач инструмент заточит,
Хочет – тупо, а хочет – остро,
Но казнит он молчанья молча,
И во мне он разбудит монстра.
Встану с трона, скажу: не надо
Подчинённых таких мне вовсе.
Но с другими – не будет сладу,
Их опять переманит осень.
Бросив трон, собираю бисер –
Не метать, а подальше спрятать.
Мир творился не слишком быстро.
Рыбы, птицы. И день был – пятый.
Свернувшись в позу эмбриона
Мы ждём, мы терпеливо ждём:
Вот примет роды дом казённый,
Вот нас оставят под дождём.
Пелёнки под собой марая,
Беззвучным криком заходясь,
Лежим, подкинутые раю,
Лицом к двери, ногами в грязь.
А кто-то что-то тащит дальше
И грубо ходит по ногам,
Но всякий мимо проходящий
Надежду оставляет нам.
А те, которые – да в двери,
А те, которых пустят в рай,
Нам говорят: здесь всем – по вере,
Марай пелёнки – не марай.
И нас никто не подбирает,
Мы ни туда и ни сюда,
Мы не доношены для рая,
Мы и для ада – ерунда.
Но из дверей выходит некто
И нас находит на крыльце,
И поцелуем ставит метку
На каждом вымокшем лице,
И лба коснувшись, смотрит нежно,
Стоит печально под дождём…
Но мы упрямо- безутешны
И этот взгляд не узнаём.
Он уместен, прохладен, чист.
Я вторгаюсь в его пространство.
Он считает, что мы - о разном
И, не глядя, мне в зонт стучит,
Не жалеет моих идей,
Туфель новых, натерших ноги.
Может, он потому жестокий,
Что и сам проходил весь день?..
С ним промокну - пускай насквозь,
Раз нам вместе идти так долго,
И плевать мне на форму чёлки,
Раз нам встретиться довелось.
Но упорен холодный труд,
Долог, скучен, природе нужен.
И ему - глубоко по луже,
Если туфли мне вечно трут.
Он не хочет моих присяг,
Не простит - мол, бывает всяко...
Он считает, что я иссякла.
Нет... Он сам без меня иссяк.
Тапки на босу ногу,
Куртка сползает с плеч.
Хватит курить, ей-богу,
Спички в подъезде жечь.
Тоже, подумать, драма!
Лучше ложись и спи.
Дочку качает мама,
Муж постирал носки.
Всё у тебя в порядке,
Строй из себя – не строй.
Тапки протри о тряпку,
Грязь не носи домой.
Вон и подружка с пивом,
Тоже, наверно, стресс…
И у нее всё криво.
И у неё всё – без…
Больно так, что нету боли,
нету больше чувств.
Небо, Ты не видишь, что ли:
у земли нет больше соли,
есть зола, но нету соли... Пуст -
- се, и ваш дом остаётся пуст.
Больно так, что нету больше чувств.
Если вздрагивать при стуке,
Значит, будет дым…
Небо, на каком же круге
Ты возьмёшь нас на поруки?
Мир упорен. Помнишь это Ты? -
- Моет руки: кровь вместо воды.
Ты ведь помнишь: кровь вместо воды.
А мы хотели тоже быть… под этим небом.
А мы хотели бы без «бы», но это «бы» - наша быль… и судьбы
не миновать:
Голо тело, сердце голо,
правда без прикрас.
Голым не до разговоров,
виноватых нет средь голых,
не до споров… Мир, смотри на нас.
Мир, не прячь глаза, смотри на нас.
Мир, смотри: мы - правда без прикрас.
Нас, как прежде, пролистают
и забудут, но
мы ведь истина простая,
мы-то верим, мы-то знаем:
мир спасает спасший одного.
Мир прощают только за него.
Мир прощают только за него.
https://www.youtube.com/watch?x-yt-cl=84838260&v=L629Yy3VbB8&x-yt-ts=1422327029
Джон Уильямс, музыка из кинофильма "Список Шиндлера", исполняет Luka Sulic
Опять зловещая луна
Найдёт в стогу свою иголку -
Так наступают времена
Кровавых мальчиков и долга.
И беса нового рука
Не дрогнет бросить те же карты,
Чтоб из окошка кабака
Увидел Принцип Фердинанда.
Ну вот, пожалуй, подытожим,
(Пусть будет ямб, а не хорей):
Теперь все девушки - моложе,
И только бабушки - старей.
Я позабыла время года
И перепутала листы:
Работа, дом, метро, работа,
Посты... да в соцсетях посты...
Из позабытого романа
Леплю сценарий по ночам,
Лечу придуманные раны,
Пока свои кровоточат.
Холодный дождь накроет трассу,
И чудится, что финиш смыт.
В потоках утекает праздник,
А по спине струится стыд.
В упор не вижу конкурентов,
Не распознать, где дождь, где пот.
Ни зги, ни рефери, ни ленты…
Всё через…
задом наперёд.
В балансе – пусто...
zero...
нечто...
Позор залез на пьедестал.
Бежала я - но всем навстречу.
Народ с трибун рукоплескал.
Так что – опять? Так что мне – снова?
А мой рекорд, а результат?
Брык – на коленку…
всё… готова…
На ста-а-арт…
Грузное небо провисло
И насадилось на лес.
Разом обрушились листья,
Клён потерял ирокез.
Вспоротым брюхом елозя,
Серою мутью сочась,
Небо лежит в коматозе
И у меня на плечах.
Ниже и ниже под небом
Гнётся безвольно спина.
Мне прописали плацебо,
Небу - предзимнего сна.
Мне бы поднять, а не бросить,
Мне б дотащить до весны.
Скоро скукожится осень,
Мир станет бело-простым,
Я предъявлю свою ношу,
Мне подмахнут: проходи.
Небо, ты станешь хорошим.
Спи у меня на груди.
Затянулся этот день,
Затянул в слепые лужи.
Складки на земле утюжит
Вечер — скучный телепень.
Мир внутри и мир снаружи
Чаще сходятся теперь.
Завтра, угадаю — снег,
Белым тестом все слепляя,
Ноты, провода, сараи,
Щелки между сонных век,
Край вселенной с дома краем,
— Снова выпадет — навек.
Все мы, знаешь, за окном,
Кто — внутри, а кто на ветке,
И у нас теперь не редки
Снега ком и в горле ком…
От всего дают таблетки
В мире белом и простом.
Залетев в свое гнездо
И укрывшись с головою,
Слушаем, как ветер воет:
Ми-ре-соль… соль-ля-си-до…
И живущая с живою
На два такта — заодно.
Ты меня не ищи. Я по узкой лыжне проводов
Ухожу мимо окон слепых, замороженных разом
Только фразой одной… Той негромкой и будничной фразой,
Погасившей огни всех идущих навстречу домов.
И дома, растворяясь в картонной тоске позади,
Бестолково таращатся в небо пустыми глазами.
Этот город написан в коричневом цвете гризайлью,
И на плоскость его никому вслед за мной не взойти.
Это вовсе не дождь, это белый густеющий клей.
Он стекает с зонта, обливает покатые крыши.
Если я не уйду – ты меня никогда не услышишь,
Ты меня не ищи… не ругай и не слишком жалей.
Ты меня не ищи, раз найти до сих пор не сумел.
Далеко на краю под названием «там, где нас нету»
В автомате кофейном налью себе крепкого цвету,
Пожую, запивая, зефирный рассыпчатый мел.
Клей застывший на зонтике треснет, пойдет кракелюр.
Может быть, я найдусь - только если ты правда захочешь
Не оставить меня навсегда в нарисованной ночи,
В тот момент, как художник закончит картину свою.
Я вхожу – неуверенно, робко, смущенно.
Прикоснувшись едва, отступаю назад.
О, безжалостно мною сегодня прощенный,
Вот и год миновал. Ты как будто не рад?
Принимал без меня и веселых, и свежих,
Нежных, жарких и страстных, и будешь о них
Грезить в красочных снах - но все реже и реже,
Засыпая лишь в жгучих объятьях моих.
А они с каждым разом становятся крепче:
Я всем телом прижмусь и губами прильну,
Навалюсь на твои отдохнувшие плечи.
И ты примешь меня. И искупишь вину.
Пусть любовницы носят одежды цветные,
Но невеста – простой чистоты образец.
Платье белое шьют мне прилежно портные,
Не иссякнет запас драгоценных колец.
Ну а будем женаты не день и не месяц –
Отыщу свой замызганный серый халат;
То поплачу, то снова начну куролесить,
Так начнется привычный и долгий разлад.
А когда подвернется хмельная шалава,
Позабудешь опять – не нужна, не мила...
Но ты мой – если я на тебя подышала.
Помни, город, и жди.
Я – жена.
Я зима.
Ни покоя, ни воли. Но радость и отдых бывают.
Пусть неполные даже, они остаются собой.
Но не скрещивай веток – чем меньше желаний в трамваях,
Тем надежней они доставляют заблудших домой.
Не гниют и не сохнут упавшие вовремя листья,
Чуткий мистик мазками украсил сухой тротуар.
Я, наверное, сплю, но решаю задачи - по Пристли
И сюжеты пишу для гуляющих осенью пар.
Вот садятся они на скамью и не знают, бедняги,
От кого разговор их зависит, куда их пошлют.
Я сегодня добра, как все в отпуск сходившие маги,
И надрыва не будет – шлифуйте свою колею.
Ни покоя, ни воли – ни вам, и ни мне. Все мы дети
Той суровости места, той нежности строгой небес.
Но ведь отдых бывает на этой печальной планете.
Я бы вас отпустила – вот честно! – на радость себе.
Но увы, не могу - вы так грезите счастьем кольцовым,
Это - пошлый сюжет. Поднимайтесь, закончен привал.
Бросьте, я не злодей, а любитель хороших концовок.
Ни покоя, ни воли! Но все, что останется – вам.
Нам Оле-Лукойе вручает с утра по зонту –
Зеленому или в цветочек, с погнувшейся спицей.
Тому, кто ночами не спит - вот и сказка не снится,
И птицам, которые могут устать на лету –
Всем тем, кто пытается как-то набрать высоту,
Вручает с утра по смешному цветному зонту.
Мы кнопками щелкаем, прыгаем, делаем взмах,
В полете стихи сочиняем и мысленно спорим,
И точно к крыльцу приземляемся к нашей конторе,
С трудом привыкая к опоре при первых шагах.
Но мы на земле ощущаем беспочвенный страх
И ждем, когда кнопкою щелкнем и сделаем взмах.
...А есть у него еще черный и будничный зонт
Для тех, кто летать не умеет и сказок не любит.
И мрачные люди бредут по болотистой хлюпи,
И думают, как бы скорее закончить ремонт –
Всем тем, кто склонился под грузом нелегких забот,
Вручает волшебник надежный брезентовый зонт.
Бывает, зонтами случайно меняемся мы,
И вот надо мною – бесцветный, бескрылый, убогий.
И я черепахой горбатой ползу по дороге,
В толпе посреди деловитых слепых горемык,
И хоть спасены от дождя, от тюрьмы и сумы,
Но там, под зонтами, бывает, меняемся мы.
А может, тогда попытаться совсем без зонта?
И полностью вымокнув, вдоволь заляпавшись грязью,
Подняться хотя бы чуть-чуть. Ведь когда-нибудь разве
Мы сможем забыть, что умели немножко летать?
Ах, Оле-Лукойе, ответь, ты научишь нас - да? -
Взмывать над дождем без цветного смешного зонта?..
Белый снег и черные стволы.
Голо и стерильно, как в больнице.
Новые реальности малы,
Не хочу ни плакать, ни лечиться.
Лампа за спиной, окно без штор.
Вот, стою – мишенью черных улиц.
Тьма слепит, в упор глядит Ничто -
Где-то я с собою разминулась.
Нет, там кто-то целится, молчит.
Может, обозналась – вечер, тени…?
…Не спасут врачи и палачи,
Если убивает отраженье.
От хрустальной зимы замирая в восторге,
И рыдая от сломанных веток рябин,
Шла она в синеву и, скользя на пригорке,
Так хотела, чтоб он ее больше любил!
Чтобы ей не завидовать глупым сюжетам,
И парить над житейским цинизмом подруг,
Чтоб любовь не казалась похожей на смету,
А была бы похожей на «взгляды» и «вдруг».
Но какие же взгляды, когда уже поздно,
Когда титры идут, свет включают в кино.
И он рвется к прохладе, стремится на воздух,
Ну а ей остается, как прежде – одно:
То ползти, то лететь – в пустоту… до предела.
Экономя желанья, сжигать их дотла.
Он любил – но не так, как она бы хотела.
А лишь так, что мечтать о других не могла.
Всё у нас хорошо! Но увозят осенние листья,
Собирая, бесправные, в пыльный казенный мешок,
По этапу, в расход, без надежд и грядущих амнистий...
Инквизитор с метлой, свой участок жестоко зачистив,
Смотрит в землю и помнит, что всё у нас тут хорошо.
Хорошо всё у нас. Этот дождик по капле опознан,
По манере письма, по рифмовке и ритмике фраз.
И стихи у него получаются лучше, чем проза,
Верный признак таланта – неверность погодным прогнозам,
Значит, тоже не врет... бьет и льет: «Хорошо всё у нас».
«Хорошо у нас всё, - говоришь ты, не ведая фальши. -
Вот придет новый день – облегчение он привнесет.
С каждым словом точней, с каждым небом все глубже и дальше...
Потеплее оденься – и так вдохновенно не кашляй,
Не пиши, не ругайся... Не плачь! Хорошо у нас всё...»
Какие там стихи о будущей весне...
Чем стану я дышать в загаданном апреле?
Быть может, утеку, как надоевший снег,
Цепляясь за стволы безмолвных черных елей.
А может, повезет, и все-таки прорвусь,
Как новый клейкий лист из криворукой ветки,
И солнца тихий луч меня коснется - пусть
На краткий только миг, нечаянной пометкой.
А может, я очнусь от запаха земли –
Тревожно заскрипят мои больные корни.
По жилам потечет древнейшая, как мир,
Та сила, что из тьмы на свет живое гонит.
А может, разольюсь – границы позабыв,
Покинув берега, разбив зеркальный панцирь,
Прогнившие мостки вскрывая, как нарыв,
Чтоб вновь, оставив стыд, у ног твоих плескаться.
Прогорклым летним днем сквозь мути пелену
О будущем, ты прав, загадывать без толку.
Ах, как бы проскользнуть в еще одну весну!
...По краешку, тайком... продрогшей богомолкой...
Бабье лето. Сентябрь. И туман по утрам.
Доставать или нет снова летнее платье?
Если верить глумливым кривым зеркалам,
Лоск мой только годам набегающим кратен.
Нарушая все правила, скачут листки,
Под колеса, на красный – за осенью новой.
Как мышата веселые, прочь от тоски,
Друг за другом, смешинками, слово за словом.
Их недолгая резвость, бессмысленный фарт,
Все не впрок. И устав притворяться живыми,
Затихают, уткнувшись носами в асфальт,
На обочине, в сизом забвении, в дыме.
Ну и ты, разумеется, не виноват.
Мне самой не нужны - ни закваска чужая,
Ни шутливый намек, ни настойчивый взгляд.
...Просто зря ты сказал: «Я тебя уважаю».
Две ладони сложены ковшиком,
Но дырявы они, увы.
Что ни сыплется в них хорошего,
Все сквозь пальцы - ну впору выть...
И не собрано, не засчитано,
Не упрятано в закрома...
Знай, сокровища беззащитные
Попадают в чужой карман.
Сколько было тебе отпущено,
А осталась-то - горсть трухи!
...Не роняй же из рук опущенных
Мне под ноги свои стихи...
Он занимал немаленький метраж,
Не соблюдал помывочные смены,
Не замечал из сахарницы краж,
Но главное – пытал весь дом Шопеном.
Рояль бренчал и утром, и в обед -
Большой рояль – блестящий, старый, черный.
И утомленный музыкой сосед
Решил прибегнуть к "помощи закона".
Вот время было – так легко вопрос
Решить… И пианист исчез навечно.
Сосед его вещички перенес
В кладовку, а в рояле спрятал гречку.
Менялись мода, власть и города.
Хозяин не завел, увы, семейства.
Он жил и жил. Ни бедность, ни беда
Покоя не нарушили злодейства.
Туманом серым – брёл себе в киоск
И стлался возле дома тенью тусклой.
Шуршал в тиши. Сутулый, как вопрос,
А где же наказанье за "искусство"?
Но Бог не забирал его с земли:
"Anonymus? Без подписи не примем!
Ворота во владения Мои
Открыты лишь тому, чьё знаю имя".
Ну, а чего не жить? Как хорошо -
На личной кухне чай гонять с печеньем…
Но кто-то к деду в голову вошел
И твердо застолбил свои владенья.
И что давно сгноенному за блажь,
Селиться здесь – с роялем непременно?
…Но занял он законный свой метраж
И по ночам играет там Шопена.
Она в переходе не просит подачек.
Тележку толкает упрямо вперед,
В которой когда-то возила на дачу
Рассаду. (Кормилец, зарос огород...)
Всегда деловито-ворчлива. Пальтишко
Почти что по моде, пускай велико,
И даже кроссовки порвались не слишком,
Зато ведь и пара нашлась целиком!
Чуть свет на работу спешит, как и прежде,
Дебелым развалинам - вечный пример.
Годков пятьдесят отпахала прилежно,
Назначили пенсию: тысяча рэ...
"А вы, современные, жить разучились,
С одежкою вместе кладете еду
В пакете одном... Мне на барскую милость
Рассчитывать глупо - сама все найду!"
Контейнер у ЖЭКа, помойка у дома...
Прошляпишь - и дворники все уберут!
Топ-топ... Семенят, семенят по району
Костлявые ножки. Продуман маршрут.
***
Ко мне обернулась она неохотно,
Насквозь ее взгляд подозрительный жег.
Но стольник взяла. Как налог подоходный.
Ступай, мол, себе. За тобою - должок.
(прошу прощения, что стих размещен повторно после удаления)
Акварельные краски впитал желто-серый картон,
И от цвета почти ничего не осталось у неба.
Черный джинн из трубы расползается кляксой, зато
На земле все закутано в теплую липкую небыль.
Вытекающей влаге какой-нибудь нужен исход,
И сочится картина слезами московских депрессий,
Что на дне наших глаз появляются снова, имхо -
Это сырости местной причина... Весенняя плесень
Вылезает на свет, разъедая с обочины снег,
Разрушая зимы благолепный покой и статичность...
Угревато-рябой в заворожено медленном сне
Подноготная грез обнажается вдруг неприлично.
Каждый ствол оголен, каждый нерв... Отдирается скотч
От заклеенных окон. По правилам всех обострений
Выпускаю истерики в форточки, на люди... прочь...
Да изношенных дней отрясаю нелепое бремя.
Как дальтоник, не верю, что в душу когда-то придут
Убежденность зеленого, синего звонкая радость.
Кисти - под воду, мыть. Кроме долгих запойных простуд,
За краями листа - что сбылось, что стряслось... что осталось?
Но закончен рисунок. Повесим на стену? Постой...
Разведу по наитию краски, плевать на приметы!
Опрокину палитру - ручьями прольется на стол
Мир безумного цвета -
- на счастье... на время... на лето.
Собираю тревоги в дорожную сумку весной,
Чтобы вновь укачать их, созревшие, сонные, летом.
Сколько помнит поездок помятый билет проездной?
Всякий раз замираю у пасти стальной турникета.
Повезло? Так скорее - в подзимние долгие сны,
Эскалатор-лыжня мягко спустит туда интегралом.
Пусть тревожно - allegro non molto... два дня до весны...
Лишь бы скрипка опять в переходе Вивальди играла!
«Закрывается время! Так будь осторожен, держись
И не пробуй к нему прислоняться – здесь все по закону.
Даже если объявит внезапно на станции жизнь:
«Не идет дальше поезд, покиньте, ребята, вагоны», -
Совпадая на схеме с другими - отрезком на миг,
Соблюдай этот кодекс, набивший оскомину, вещий:
Уступай тем, кто слаб. И того пожалей, кто хамит.
Не забудь про багаж, но не трогай бесхозные вещи».
Длинный скучный прогон, как всегда, по кольцу и на юг.
Выбираться наверх по любому придется... И ладно!
От кружка до кружка – все шлифую свою колею,
Расплатившись за вход. Ну, а выход покажут бесплатно.
Может, снова ошибка? Маршрут был назначен иной?
«Соблюдайте спокойствие. Скоро отправимся». Трогай!
Что бояться? Все страхи давно - в рюкзаке, за спиной.
Но конечен туннель, а в конце его свет... слава Богу.
Обглодали вороны рябину -
В эту зиму мороз был жесток...
Из окна кто-то по ветру кинул
Густо-желтый, без ножки, цветок.
Неестественно-яркою точкой
Он на ветках тоскливых повис
И вцепился в них жадно и прочно,
И не смотрит, бессовестный, вниз.
Как серьгою дешевою в ухе
У монашенки сирой горит,
Придавая иссохшей старухе
И комичный, и жалостный вид.
Инородный – висит и не вянет,
Притворяясь, что тут и зачат.
Но стыдится его притязаний
Это дерево. В цвет кумача
Наряжалась недавно гордячка,
Горьковатым и тонким был вкус.
Ей не нужно нелепых подачек
И обиден под старость конфуз...
Но судьбой и ветрами прибило,
К ней насмешливый желтый цветок...
Он завянет... любимый… постылый...
В эту зиму мороз – так жесток...
Две тонкие руки – как слезы с глаз
Размазывают грязь по лобовому.
Успев мигнуть тому, кто впереди,
Забыл про нас зеленый светофор.
А справа – удушающий КамАЗ,
И трасса, как обычно, впала в кому.
И слева кто-то учится водить,
При этом матерясь – не «комильфо».
В плену у вечных ретро-дискотек
И музыкантов, в возрасте преклонном,
Как остров, от других отделены,
Но заперты в неведомом строю,
У собственной машины в животе
В мирке зеленых лампочек салона,
Растратчики – из времени казны
И нищие просители краюх...
Мы остро ощущаем этот миг,
Но быстрорастворимы на дорогах
Лишь фарами цепляясь за туман,
Себя обозначаем в пелене.
И свечками зажженные огни
На встречной – чтоб видно было Богу.
И беды-то у нас не от ума,
А истину нашли в чужой вине...
Ведь за рулем сосед соседу – жлоб.
Но тот, кто нынче в форме и при жезле,
Шлагбаум жизни, сжалившись, открыл,
В пространство и во время пропустив...
Паркуется – чей в стойло, чей в сугроб
Беззлобный и невинный конь железный –
Без нас он не испытывает стыд.
Автовладельца, Господи, прости...
У встреч случайных – сложные мотивы,
И скользкий смысл, и снов обманный вкус.
Судьба моя – хитрюга-воротила,
Твоя – мошенник, ябеда и трус,
Вдвоем они отправились на дело:
Пусть красть грешно, но - жизнь, мол, это жизнь.
Кривую закруглили неумело,
С наваром пустяковым разошлись.
Моя судьба – до щедрости богата,
Твоя - тряслась над каждым пятачком.
Одна из них призналась: «Виновата»,
Другая отреклась: «Я не при чем».
И золота отсыпав напоследок,
Да попросив полстрочки написать,
Моя ушла по собственному следу,
Твоя – кралась и пряталась, как тать.
...У встреч случайных – странные задачи.
Ляп, клякса, опечатка? Вырван лист...
Но если нота сыграна иначе -
Сфальшивил не рояль, а пианист.
Чтоб люди не заметили – быстрее
По клавишам персты его бегут...
...Ты – первый уходи. Я не умею
С брезгливостью вымарывать судьбу.
Сливалась с морем гладь небес –
Атласом черным.
И лунный отражая блеск,
Струились волны
К моим ногам. Прохладный шелк
Ласкал, играя.
Не знаю, послан был за что
Нам отзвук рая...
Прорехами сквозь палантин
Светили звезды...
Но, как всегда, благодарим
Мы слишком поздно.
Да что есть грешный отпускник
Пред этой бездной!
Ведь какова цена за миг –
Нам неизвестно...
Сливалась с небом моря гладь,
Ни дна, ни края.
И мы учились принимать,
Не понимая.
А нынче – купол шерстяным
Платком связали.
Мы скомканы и стеснены
Его узлами.
И дырки звездные, увы,
Портной заштопал,
Дожди лишь только через швы
Сочатся – что б им...
***
Укрытый плотно, мир молчит.
Но там, за Млечным
Сияют жгучие лучи,
И радость – вечна!
Что мне в этой улыбке? Смущенья напрасный итог.
Все чужое в тебе, все ненужное, все – под запретом.
Ни закон обойти, ни поверить невнятным приметам:
Что не путь – то тупик, все неправильно, больно, не то…
Чей-то профиль мелькнет за автобусным темным стеклом.
Кто-то мимо пройдет, кто-то глянет в глаза ненароком…
Что мне в этой улыбке? Сомнений сплошная морока,
Будто что-то могло… Не могло… Не могло, не могло!
Твой растерянный взгляд: самому непонятно, на кой
Я мерещусь тебе на дорогах ненайденных общих?
-То досадливо лоб так серьезно, по-взрослому, морщишь,
То не можешь сдержать этой детской улыбки нагой.
Словно брошен пятак в постоянно пустую казну…
Но к улыбке твоей никогда не бываю готова.
Даже если локтем прикоснемся нечаянно снова -
Проходи… Я сама, словно тень по стене, проскользну...
Будь же щедрым пока и разменных монет не жалей.
Путь истрачу их все, не найдя очевидной разгадки,
Не подсовывай сердцу украденным золотом взятки –
Лишь умножит печаль то, что скрыто в улыбке твоей.
"Евангелисты не называют Веронику. Но она, несомненно, существовала. Могла ли женщина устоять перед желанием отереть это лицо?" (Франсуа Мориак, "Жизнь Иисуса")
Беснуется, орет, смердит толпа,
Пуста – от скуки, и страшна - от страха.
Когда кресты чужим нести плечам,
Любая казнь – вот зрелище! Аншлаг…
«Распнут Его сегодня, как раба!»
«Дойдет ли сам? Упал, гляди, бедняга!»
«И этот обещал разрушить храм?
Туда Ему дорога!»
… Каждый шаг
Дается с мукой - сквозь кровавый пот
Не видно ничего Ему, наверно.
«А кто это?» «Да просто шарлатан!
Посмел себя Мессией называть».
«А женщины, что плачут у ворот?»
«О, эти ему верили безмерно!
Видала стражу? Видно, неспроста,
Согнали нынче конников и рать».
Людской волной сюда принесена,
Ты смотришь на ужасное закланье.
О, как истерзан этот Человек,
Какие раны! Да плевки летят
В лицо… Наверно, страшная вина
на Нем, раз нет предела поруганью.
Из-под залитых кровью темных век
Не видно глаз. Вот третий раз подряд
Он падает, а сверху - крест. «Вставай!»
-Удар. Тебя влечет к Нему навстречу.
И вы - лицом к лицу. Теперь - держись…
У грешников такой бывает взгляд?
Да что с тобой? Как будто бы на край
Земли попала ты и видишь вечность.
И ты могла б свою поставить жизнь
На то, что Он ни в чем не виноват.
Да что – невиноват!? Вдруг шум умолк,
А может, просто стал тебе не слышен.
Один перед тобой сияет лик,
Но чем облегчить страшный этот путь?
Срываешь с головы своей платок
И снова продираешься поближе.
В запасе есть короткий только миг,
Чтоб кровь и пот с лица Его смахнуть...
Подтеки, грязь и мерзкие плевки
Стираешь...
…Средь толпы ты потерялась
Давно, обыкновенная из жен.
Ушла в преданье и кому-то - в стих.
Пусть подвиги твои невелики:
Всего-то состраданье, просто жалость.
Но на земле по-прежнему блажен,
Кто встретит Его взгляд в глазах чужих.
А рябины моют в лужах ноги,
И густеет грязи темной каша.
Но земля вечерняя, о боги,
Не грустна – наивна и бесстрашна.
Не набухли почки - подождите,
Будет все чудеснее, чем прежде.
И деревья тянут руки-нити
В небо, словно люди, за надеждой.
Низко потолок. Сырой и сладкий
Воздух. И давно привычен насморк.
Даже если что-то не в порядке,
То, наверно, тоже не напрасно.
Не до звезд… Но будто бы свеченье
Где-то между туч и крышей мира.
Нет земли прекраснее вечерней,
Если ты саму себя простила,
И народу в храме было мало,
И ты вышла, зонт не открывая,
И с любимой музыкой совпала
Тишины мелодия живая,
И невольно попадая в ноты,
Повторяя шепот у престола,
Вторила в согласии с природой:
«Господи, скажи мне только слово».
(первая строчка из стихотворения Людмилы Шкилевой "Не велено": "Охальник ветер птицей золотой...").
Охальник ветер птицей золотой
Гоняет лист по мокрым тротуарам.
А мне сегодня все дается даром –
Твой долгий взгляд, мой призрачный покой.
Не плачу! И не жди, не заплачУ.
На сдачу у тебя – одни разлуки
И мелочь ссор. Отдамся на поруки
Надежде – тонко лгущему врачу.
Идешь - как глупо! - сразу напролом.
Но ветер переменится, наверно.
Он бросит, наигравшись, олух скверный,
Ту птицу – с переломанным крылом.
Как ловкий вор, уходит от расплат
Скиталец, обходящийся без крова.
Он жертвою своей не очарован,
В беде ее ничуть не виноват.
Ты хочешь отомстить мне: боль за боль!
И, жадный, не смиряешься с убытком.
А листик тонкий – птица-инвалидка,
Безжалостно растоптанный тобой,
Лежит в грязи. Тому, кто о цене
Готов забыть – урок. Увы, напрасный.
Послушай... Я на все давно согласна...
Но что ты предложить посмеешь мне?
Черный пруд. Аппликация елок на небе закатном.
Мне не страшно совсем, хоть дорога темна и пуста.
Мы с тобой не спешим уезжать к нашим будням обратно,
- В свете фар не опасно пейзажи чужие листать.
К темной глади воды не притронусь рукой – нереальность
Нынче слишком важна. И в полуночный призрачный час
Я нащупаю в воздухе новой истории тайну
И привыкну к ее очевидной весомости фраз.
Значит, снова творить, создавая нелепые жизни,
Рисовать им пути, приготовить опасный кульбит…
Тот, кто дал эту власть погружать их по прихоти чистой
В радость или беду, – тот потом, может быть, не простит?
И конечно, они не горят вместе с рваной бумагой,
Лишь наивный решил, что живут они только на ней.
Оседают на дне наших душ, в бесконечную сагу
Погруженные так, как и мы - в карусель этих дней.
Треугольником кто аккуратно так вырезал елки?
Ты заводишь мотор, ну а я со звездой в вышине
Поплыла... День закрыт, и все звуки до завтра умолкли…
В чьей судьбе я живу? В чьем сюжете? В которой вине?
Перед ними беспомощны полностью мы
И теряем слова, и теряемся сами.
Но приходят с какой-то иной стороны
Люди с тусклыми темными, злыми глазами.
Они бродят средь нас, они смотрят на нас,
Словно видят насквозь, и мы им не по нраву.
А на дне их бездонных таинственных глаз
Есть неведомый яд, колдовская отрава.
И отводим мы взгляд, натыкаясь на них,
Но умеют вылавливать нас зеркалами…
И тогда - пролезает в мой сон и в мой стих
Кто-то с темными, злыми… моими! глазами.
В этом голом пейзаже какое-то есть облегченье.
Словно выбора нет, и бесчисленных смыслов не надо
Узнавать, и слова подбирать, что расскажут точнее
О природе вещей... И тобой отведенного взгляда.
Все так пусто и ясно. Не будет других примечаний.
Разветвленье дорог затерялось в одном из сугробов.
Если это печаль… Нет причины у нашей печали.
Если это довольство… то чем мы довольны так… оба?
Для чего тосковать? Позади белый город и вечер,
И ветрище - такой, что казалось, обрушатся крыши.
Но – прошел стороной, и мне сравнивать, стало быть, не с чем,
Разве только с надеждой, что ты меня все еще слышишь.
Застарелой лыжней время тащится дальше по кругу.
И как небо в мороз, моя совесть чиста. Но водою,
Подо льдами укрытой, застынет судьба… По заслугам…
С этой совестью чистой, мой милый, тебя я не стою.
Серым небом, как грязным платком шерстяным
Грустный город укрыт. Но, бодрясь, мы не ропщем.
Фонари зажигаем, продравшись сквозь дым
Непрозрачности, взглядом становимся жестче.
Есть полезные вещи, хранящие нас:
Телевизор, компьютер и новый мобильный.
А без них – мы в тумане, на дне наших глаз
Что-то странное точкою блеклой застынет.
И не выбраться нам сквозь навязчивый сон,
Мы не помним, как выглядит солнечный лучик.
Занавесим окошки и двери запрем,
Полагаясь на крепкие стены и случай.
Все нормально, по крупному счету. Прожить,
Между прочим, спокойно без солнца мы сможем.
Но порвался платок. Золотистая нить
Просочилась в окно…
…Как темно у нас, Боже!
"...возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко".
(Евангелие от Матфея 11:28-30)
Есть забота, как стая крикливых ворон.
Раздраженная, мечется мысль суетливо.
Ночью мучает, вдоволь издергает днем
И морщиной заляжет на лбу некрасивой.
Есть тоска, словно жало уснувшей змеи.
Приоткроется глаз – и – не слышно, не видно…
Поджидает момента. Почти не болит,
Но проснется – скорее читайте молитву…
А еще - непонятная боль пустоты,
Что осела в глазах чужеродным туманом.
Тупо давит. Заломит – и мир опостыл,
Всё не нужно и горько, всё блекло и странно.
Снова вороны каркают, шепчет змея,
И в тумане не сделать мне верного шага…
Но есть бремя Твое, что легко для меня,
Но есть иго Твое - и свобода, и благо.
Райгардас - самая загадочная долина в Литве, рядом с Друскининкаем, родиной М.Чюрлениса. Об этих местах сложено много легенд.
Даже в солнечный день здесь клубится лиловый туман.
Преломление света и красок оттенки – иные.
Может, в этих местах обитает таинственный пан,
И, деревья покинув, танцуют дриады лесные?
Забавляясь, минуют они пограничный кордон,
Из лесов Балтаруссии выйдут к литовской долине.
А таможенник рыжий уснет под тенистым кустом,
И причудливый сон его будет, как в детстве, невинен.
Ну а ночью, прохожий, сюда забредать - берегись!
Пропадали здесь овцы, в Швяндубре пастух не вернулся.
Тянет город подземный к себе в затонувшую жизнь,
И выносит ручей колокольчики, кольца и бусы.
Только силе нечистой долиною нет, не владеть.
Видишь – камень лежит посреди – будто мамонт уснувший?
Ночью черт плел над городом злобного замысла сеть,
Но не спавший звонарь его планы навечно разрушил.
Дух литовской земли, дух сосновый - сегодня мой сон
Охранит, как и прежде, простит мне былое кокетство!
Самый щедрый подарок тому, кто в долину влюблен –
Возвратить, что оставлено в сказке далекого детства.
Подарить тебе то, что, не помня, имеешь давно…
Здесь виденья долины Миколас впитал, преумножив.
И мерещится мне – он, с Ядвигой гуляя, в блокнот
Что-то быстро заносит.
… И я, разумеется, тоже.
Черный мир вверх ногами – сквозь мокрый асфальт
Так и тянет в свою невозвратную темень…
Невозможно молчание наше прервать -
- Мы страдаем с тобой, но опять параллельно.
Охраняя усталый вечерний покой,
Ты ответишь – но мельком, расспросишь – но вкратце.
Ведь иначе с моей невозможной тоской
Ты рискуешь, слова зацепив, повстречаться.
Из бесцветных и страшных туманных миров
Себя вытяну, будто Мюнхгаузен… Жажду
Возвращения к норме из действий и слов,
Заглянув в эту бездну лишь мельком, однажды.
Ты не видишь? – Живу от одной до другой
Только мною придуманной даты, а вИны
Подсчитала давно. Засыпаешь? Постой…
Можно, просто к тебе я поближе придвинусь?
Ты прости, что опять о себе, о себе...
Тусклый свет фонарей – отражаться не хочет
В темном мире асфальта, в душе, в октябре…
Потому не гашу электричество ночью.
...Словно тень острых крыльев – пропал позади
Этот час… В воскресенье схожу до обедни!
Слава Богу, не хочет пока уходить
Та, что всех покидает обычно последней…
Все осыпалось, все истратилось…
И мой праздничный яркий лист,
Обманув, улетел предателем,
Безнадежно сорвался вниз.
Каблуками небрежно втоптанный,
Превратился в простую грязь.
Между нашими с ним природами
Неразрывная, видно, связь.
Я рядилась в одежды новые,
Забывая о ноябре,
А рябины листы багровые
Покрывали унынья грех.
Увяданья распутны шалости.
Фейерверком взвилась опять
Эта осень. Но только жалости
Можно ей, облетевшей, ждать…
Ничего. Наберемся гордости,
Поменяемся - цвет за смысл…
…Почему так печально, Господи,
Тонет в луже осенний лист?!
1. Сказание об эльфе.
Что есть преграда, что – предел?
Где – лишь обычай, где – закон?
За сто ветров ты разглядел
Звезды звенящей дивный сон.
На белой башне вековой
Всей мыслью устремляясь в след,
Она стояла подо тьмой
Ночных небес и страшных лет.
Твой острый взгляд ее нашел…
Не в силах повернуть коня,
Как уезжал ты тяжело,
На битву счастье променяв!
Слова с ее сорвались губ…
Но далеко твой конь уже,
Он мчит на зов военных труб
На пограничном рубеже.
Как точен глаз и быстр лук!
Посадка как твоя легка!
Прикосновенье теплых рук
Хранит разящая рука…
«Наш друг, не стоит хмурить лоб!
Забудь о деве роковой.
Пей за победу без забот,
Ужель тебе дороже боль?»
Но звонок голос, полный слез.
Вы не равны... Но тем сильней
И крепче связь. Ты что, всерьез,
Встал на колени перед ней?!
Безумный эльф! Даешь обет…
Цена? Она не высока:
Вдвоем – десятки кратких лет.
И одиночества – века.
Беспечно родичи поют,
Что неподвластные годам.
А ты обрек себя на труд,
Ее – ждет тлен, тебя – беда.
Но лучший миг - недолгий миг.
И смерти нет, и тлен – пустяк!
Ты – радость тайную постиг,
А эльфы…пусть тебя простят.
2. Музыка осени.
Только яркие блики и света игра,
Где-то с краю от зрения… Слышишь? Молчи.
Я эльфийские танцы видала вчера,
Угадала их музыку в тихой ночи.
Так бывает… но редко. Быть должен октябрь,
Теплый день, и повсюду – цветная листва,
И прозрачность такая, что кажется – дай
И легко поднимусь над землей. Раз и, два…
Танец эльфов не виден тому, кто весом.
Надо вес потерять, или снять, как пальто,
Всякий груз. И найти эту грань – то ли сон,
То ли явь, и оставить заботу… Не то…
Вот смотри… Три звезды, рядом девять планет.
Но над лесом – еще не темно, как тогда.
Они скоро придут. Кто боится? Да нет,
Им нельзя причинить никакого вреда.
Нужно звездную ночь. Да, они собрались,
Видишь там (не смотри), не верти головой,
Прикоснись, да не трогай, почувствуй их близь,
Ну, хоть просто поверь! Что, не хочешь? Отбой...
Нет, немножко еще постою и приду…
Эту музыку слышит лишь тот, кто устал,
Тот, кто с осенью в вечном и тесном ладу,
И чей камень – туманный и серый опал.
Что ты, я не грущу. Меланхолия? Брось.
Ты иди. Я весь год так ждала этот час!
Дождь пойдет? Я - как эльфы, до нитки, насквозь…
Заиграли! Ты слышишь? Ведь это – про нас.
Я на большом Твоем пиру
Черпала ложками икру,
А прибеднялась – нищенкой с вокзала.
Вела продуманно игру,
Слова, как мусор на ветру,
На все четыре стороны бросала.
И кто-то даже слушал их
И говорил: «Хороший стих»,
Я – тьфу, тьфу, тьфу, - и пряталась в сторонку.
Но Ты меня разоблачил,
Ты знал - без видимых причин
Молитвы не читаю и иконки
Не достаю. Жую-плюю,
Смеюсь, шлифую колею,
Но хмурю лоб, зайдя в святое место.
А со стола кладу в пакет
Остатки пира – на обед,
В Твои глаза посматривая честно.
А там, где пир – там и скандал.
Да кто б меня перекричал!
Про совесть, про Тебя и покаянье.
Но завершится пир, и свет
Погаснет. Мнений больше нет,
И мне Ты про меня раскроешь тайну.
Ну а пока – я ем и пью,
Меня пускают, как свою,
Сажусь за стол и скромно прячу глазки.
Нет, нет, плясать я не пойду.
Я не люблю быть на виду,
Мне – угощаться, им – пускаться в пляски.
Но я в сомненьях – веришь мне?
Боюсь с Тобой наедине
Остаться в тишине, звенящей грозно.
Одежды нет, слова не те,
Лишь мысли явны в темноте,
А их менять, наверно, будет поздно.
Ну а когда зажжется свет –
Пойму – меня, должно быть, нет.
А может, и останется немножко.
Мое «немножко» в эти дни
Во тьму обратно – не гони –
Ведь мне теперь достаточно и крошки…
Нового дня нераскрытая тайна
Выльется к ночи в усталую грусть.
День начинается чашкою чайной,
Чайною чашкой закончится пусть.
Мне не нужны сигареты и кофе,
На ночь не стану читать детектив,
Снов неспокойных - бывалая профи,
Профи бывалая вскриков ночных.
Горло скребет, предвещая простуду,
Утром - как ночью, а в ночь - как с утра.
Так хочу спать… что ложиться не буду,
Буду писать, что ложиться пора.
Слиплись глаза и стихи доконали,
Голову держит упрямство одно.
Может быть, тайна – на дне у печали,
Если в печали имеется дно?
Может быть, в радости тихой щемящей
Первой вечерней звезды – мой секрет
Спрятан? И кто эту тайну обрящет,
Тот улыбается после во сне.
В муках напрасных засну. Посылает
Отблеск отгадки, сочувствуя мне,
Снов властелин. Что там тайна былая?
Завтрашний день - вот загадка вдвойне.
(Подруге)
Ну и чем тебе не в радость
Этот день, хоть он дождлив?
Наступает новый август,
Превращая лето в миф,
Полусбывшийся, но все же
Только сон, короткий сон.
Душу толком растревожить
Не успеет даже он.
Может, просто ты устала
Этот праздник отмечать?
Может, дело только в малом –
Осень твердую печать
Налагает, как хозяйка
На деревья и сердца
Слишком быстро? Грустно, жалко?
Но повсюду - во дворцах,
И в квартирах, и в скворечнях
Солнце дарит тихий свет
После ливней бесконечных
В час вечерний. В интернет
Ты войдешь, домой приехав.
За тобой крадется в след
Ну, послушай, кроме смеха –
Мой из августа привет.
У тебя гостила даже дома.
Боли нет. Мы больше не враги.
Так смешны – один подстать другому -
Старые любовные стихи.
Не нужны ни встречи, ни сближенья,
Ни причем страдания и месть.
Нынче день холодный, дождь осенний.
Хватит мне с избытком, что ты есть.
Нет мечтаний грешных и ненужных,
Долгих взглядов помнить не хочу.
Я варю обед, готовлю ужин,
Знаю, что ты есть, без всяких чувств.
Не разбередишь мне больше душу,
Я теперь – полено, я - бревно.
Да, ты где-то есть, но нежной чуши
Весь запас закончился давно.
Не пишу стихов любовных глупых,
В сердце - неприступная броня.
Помнить и любить – не надо путать…
… Ты ведь тоже… помнишь про меня?
Облегченье мое Ты прими как молитву
Благодарности трепетной. Нового дня
Проиграть я боялась жестокую битву,
Но беда и судьба не настигли меня.
Я, конечно, сильней бы себя наказала…
Где ущербностью мне милосердье понять!
Я привыкла давно начинать все сначала,
Всякий раз заводя чистовую тетрадь.
И нельзя же сказать, что была я нечестной,
Но решимость моя – до ближайшей строки…
Завернула к метро – и как плоско и пресно
Показалось, звучат на листочке грехи.
Лучший способ соврать – отложить все на вторник,
Лучший способ забыться – в глаза не смотреть.
Свежевыдранный лист уже выбросил дворник,
Вот работка! Да в нем - тонна мусора ведь…
Но и вовсе расслабиться я не умею…
Не приду – приползу… как обычно, в слезах…
Я боюсь оказаться потерей Твоею,
И боюсь, что захочешь меня наказать…
И никак мне не выйти из этого круга,
Не умею Любить, чтоб иначе не смочь.
Снова сердце мое замирает с испугом…
А в руке Твоей – хлеб… вот я – блудная дочь,
И, конечно, ни каплей души не достойна
Твоей чистой Любви, но нуждаюсь так в ней…
Но посмею просить - прикоснуться позволь мне
Лишь до краешка белой одежды Твоей.
Я сплю под звездным покрывалом,
Перина – темная трава.
Меня сегодня укачала,
Едва толкнувшись от причала,
Земля и глупая молва.
И до утра бы я спала…
Но просыпаюсь среди ночи,
Тревожно слушать тишину.
Здесь ветер по ночам пророчит,
Сегодня тоже, знаю точно,
Он напророчит мне луну.
А при луне я не засну.
И что за красное светило?
Луна, а может, ты больна?
Я как ночник бы отключила
Твой свет холодный и немилый
И полнолунья времена,
Когда ты чересчур… полна.
Земля, от старого причала,
Вертись и дальше. Сделай круг.
Сосна мне тайну рассказала
- коль выпью я водицы талой,
То мне приснится старый друг.
И я все сразу вспомню вдруг.
Он на другом конце постели
Земной. Меж нами все леса…
Березы, сосны, липы, ели…
Так тихо-тихо – еле-еле,
Чуть намекая, ветер сам
Мой сон вплетает в голоса
Ветров чужих… Но лунным взглядом
Разбужен, вздрогнет в свой черед
Мой друг. Напоен тем же ядом,
Не скажет, знаю я, «не надо»,
Давно мое посланье ждет…
Земля! Продолжи свой полет.
Но мы вовеки не догоним
Друг друга. Можем передать
Слова лишь соснам – рыжим соням,
Или ветрам – неверным коням.
У каждого – своя кровать…
Луна погасла… Будем спать.
Надо шкаф разобрать – обнаружить забытую шмотку,
И никто не узнает, что это, конечно, старье.
Вместо зеркала жаль, не повесишь давнишнюю фотку,
Чтоб, любуясь собой, поглядеться наутро в нее.
Я теперь в зеркала разлюбила, как прежде, смотреться.
Отраженье свое в темных стеклах вагона метро
Принимает спокойней немного ревнивое сердце,
А колеса стучат: нет, не то, ну почти, да не то…
Да, конечно, не то! Что ж ты раньше, глупышка, не смела
Доверять зеркалам, подозрительно щуря глаза?
А теперь и гляжу, и хожу – я так быстро и смело,
Что готовы меня даже те, кто не хочет, признать.
Для чего мне признание это? Совсем не нужна мне
Злая трезвость. А тяжесть во взгляде? Не ту высоту
Покорить я хотела. В святые я выбрала Жанну…
…Но быть Жанной нельзя, отказав в утоленьи костру.
Не начав восхожденье, ступеньками ниже и ниже
Потихоньку скользишь, за перила цепляясь с трудом.
Еще пару шагов – и меня сразу примут в Париже.
Но, взглянув мне в глаза, Карл зашепчет: «Прошу Вас, потом…»
Из реки ракушка? Не морская,
Мелкая… не блещешь красотой
И чуть-чуть обломанная с краю…
Ты откуда – вспомнить бы… Постой,
Дело было, кажется, на Волге…
Мусор, мною собранный в реке
В детстве, гордо сложенный на полке
С кучкой белых камушков… Тоске
Захватить меня удастся снова,
Не сдержать… Однажды невзначай,
Я тебя смахнула, и – готово,
Потерялась… Странная печаль
Протянулась - ниточка прямая
Прошлого. О чем бы море слез?
Из-за ерунды… опять сжимает
Мне сегодня сердце – да всерьез…
…Мама принесла замену вскоре:
"Видишь – настоящая! А вид!
Дядя твой нашел на Черном море
К уху поднеси ее – шумит!"
…Отодвинут шкаф сегодня старый
Ты нашлась – спустя – что? двадцать лет?
А с тобой – носок один, без пары
И бубновый карточный валет.
Что за тайна памяти? Казалось,
Позабыт навеки этот день.
Сор, ракушка… этакая малость…
И кусочек жизни вместе с ней.
Насыщенность - ни буйства, ни восторга.
Истомой зрелой полон лист резной.
Открытое окно - надежды створка.
А лето переспелое настолько,
Что лопнет скоро бешеной грозой.
Глаза от солнца прячу за очками,
И темною поверхностью стекла
Защищена от чьих-то примечаний
К моей душе, в той части, что глазами
Себя невольно выдать бы могла.
Самодовольство летнее в избытке,
И жаркие лучи - все напрямик.
Я жду дождя - работы над ошибкой,
Хочу промокнуть до какой-то нитки,
Чтобы совпасть с июлем хоть на миг.
Но кажется, несутся мимо тучи,
И снова дождь проходит стороной…
Наш город, очевидно, невезучий,
Которую неделю солнце мучит,
Ни капли не считается со мной…
"И все...начали роптать, и говорили, что Он зашел к грешному человеку; Закхей же, став, сказал Господу: Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо. Иисус сказал ему: ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама, ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее".(Лк. 19,1-10).
"Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится" (Лк. 18; 10-14)
Я – мытарь. Римский прихвостень, изгой…
Кормлюсь на разграблении народа,
Презренный и властями, и толпой,
Всё ниже опускаюсь год от года.
А совесть заливается вином
В кругу блудниц и пьяниц беспробудных
Семь бед – один ответ…Мне все равно,
Ведь сердце очерствело…
Неподкупный
Суровый Бог, наверно, на меня
Давно уже не смотрит. Я богатство
Неправедное нажил. Как огня
Со мной общенья книжники боятся …
Я вслед за фарисеем в храм зашел,
В нарочно отведенное здесь место –
Другим на поученье: «Хорошо,
Что мы не из такого, люди, теста…»
«О Боже, будь же милостив ко мне!» –
Молился я, глаза поднять не смея.
Ведь знаю, что прощения мне нет,
На что теперь надеяться Закхею?
Я слышал – Человек явился вдруг …
Пророк? Воскресший Илия? Креститель?
Вокруг Него – народа плотный круг,
Что я Ему … Зачем меня тесните?
Да ведь могу я просто посмотреть!?
В отчаяньи на дерево взбираюсь -
- Его мне не судьба увидеть впредь!
Но голову Он поднял, и встречаюсь
С Ним взглядом… Суета и толчея…
Кому Он говорит? «Сойди скорее,
В твоем хочу быть доме нынче Я,
Обедаю сегодня у Закхея».
Я с дерева скатился… К небесам
Вознесся в тот же миг, послушный зову…
«Что ропщите? … О Господи, воздам
Я всем, кого обидел»…
«Ныне дому
Сему спасенье. Надобно врачу
К больным, а не здоровым. Я не жертвы,
А милости, запомните, хочу,
А тот, кто был последним, станет первым…»
Мы вновь меняемся местами,
Не совпадаем настроеньем,
И разминемся поездами,
на наших встречных направленьях.
У нас маршрут один и тот же,
Я еду в ночь, вернусь лишь утром,
Но на вокзале на день позже
Чем ты, гудок даю кому-то.
Мы знаем наизусть пейзажи,
И общие у нас вокзалы.
В депо на том же месте даже
Ты отдыхаешь, мой усталый.
Союз наш очень крепко спаян,
Хоть не открыт чужому взгляду…
Мы каждый день с тобой бываем
Так долго – полминуты – рядом!
Довольство дня в тревогу сумрака
Так быстро превратилось нынче…
Я новых бед не напридумала,
Мне просто стало безразлично…
Мы едем вглубь на эскалаторе,
За нами следом – тени, тени…
Вот–вот догонят… виновата я,
Но прощена - как неврастеник.
Так, значит, пальцы надо скрещивать,
Не накликая новых страхов…
Но все течет, все переменчиво,
Все не решить одним лишь махом…
Как Каю, мне под сердце - льдинкою,
Как в пальце - маленькой занозой
Застряла мысль… Дрожит осинкою
До новой милосердья дозы.
Неблагодарных – что одаривать,
Унылых – радовать, неверных –
Хранить? Не свет - сплошное марево
Вокруг меня… Да просто нервы…
Не превратить бы сумрак в полночь мне,
Ни глупой быть, ни слишком мудрой,
А с места рвать машиной гоночной –
И сразу – в утро, только в утро…
Разве это счастливый исход?
Дальше – вечность. И вечна тоска…
Позади – и роман, и полет…
Да, покой… всё, что в сердце живет
Не удастся уже расплескать…
Но к чему устремляется дух
В этой жизни? К кому воззовем
Мы в страданьях и в радостях? Глух
Тот покой. Свет лампадки потух,
И никто нам не явится в нём.
Для кого и о чём будет стих?
Слушать музыку? Гений в ней жив,
Если Света божественный лик
В человечье творенье проник,
Как история древняя - в миф…
Звать к Нему – назначение муз!
Что осталось? Земная любовь
В царстве духа, вне органов чувств?
Мир вдвоем – удивительно пуст
В повтореньях обманчивых снов...
Раз живая Любовь – не со мной,
Всё не через Него, и не в Нём,
Что зовется тогда добротой,
Милосердием? Страшный покой…
Что не дарено – то мы крадем.
Разве нужен мне домик и сад?
Ни свечей, ни друзей не хочу...
Рай без Бога - всего только ад...
Нет, не Мастер, а Понтий Пилат
Счастлив, с Ним уходя по лучу...
Для чего подметаете листья? Оставьте, оставьте…
Этот запах осенний мне слаще, чем роз аромат…
На душе у меня и узором на мокром асфальте
Все оттенки тепла разноцветной палитрой лежат.
Листьев чУдных кленовых мозаика… Цвета нюансы
Не назвать именами. В восторге на месте замру…
Гляну в даль – там сиреневый, нежно-оранжевый, красный,
И шуршащую песню деревья поют на ветру.
Он, как в детской игрушке, цветные стекляшки вращая,
Чередует картинки в осенней «волшебной трубе».
Птицы памяти давней взовьются безудержной стаей,
Не инстинкта рабы, а по тихой лесной ворожбе.
У малышек кленовых – по паре огромных листочков,
Как на детском рисунке – фломастером черным – стволы.
Счастья миг мимолетный… Ничто не болит, не морочит…
Я бреду, не спеша, прямо в небо читаю псалмы…
… Не метите листву, упуская случайную радость…
Краски скоро исчезнут, их скроет зимы белый сон.
Но стараются дворники, сморщивши лбы от досады,
Что листам, как стихам, ни конца и ни края …
…Сезон.
На теле остывают поцелуи,
От страсти не опомнилась еще…
- Позора ледяные льются струи
Тебе на обнаженное плечо…
Накинуть шаль успеть бы…мысли странны
- как стыдно … ты не очень-то стройна…
На травлю, на кошмар, на поруганье
Законом и людьми обречена.
Сочувствия не жди… А как ты долго
Пыталась удержать слепую страсть
К чужому мужу! Только все без толку,
И нынче суждено тебе пропасть…
Как им понять? Такие есть мужчины
На свете, что сама себе ты враг,
Но воля беззащитна перед ними…
Как было устоять, скажите, как?
Куда тебя приводят фарисеи
и книжники - ученые мужи?
Кто этот Человек? Он в самом деле
Злосчастную судьбу твою решит?
«Вот женщина – взята в любодеяньи, -
- Учитель! - фарисея голос льстив, -
таких закон велит побить камнями».
…Он пишет что-то, голову склонив.
Но… над тобой одной ли - обвиненья?
Быть может, это кажется, но все ж…
У праведников алчных - фарисеев
В глазах - расправы жажда, в пальцах – дрожь.
…Он все молчит, и дальше что-то пишет
Перстом, склонившись низко, не глядит…
Они не отступают… Ну, скажи же!
Закон ведь ясен, вынеси вердикт!
Он, глаз не поднимая, тихо молвит:
«Пусть выйдет тот из вас, кто без греха,
и первый бросит камень…» В миг умолкли
В толпе людской, лишь только услыхав…
Есть похоти духовные – сильнее
Простых грехов… Тому, кто их постиг
Что жалкое телесное растленье?
А вдруг Он знает все и в этот миг
Читает в душах? Как же быстро тает
Вокруг народ. Одна ты, посреди…
«Никто тебя, гляди, не осуждает?
И я не осуждаю. Так иди
И больше не греши…» Где сила страсти?
Сей океан навеки усмирен.
Свободна! Над тобою грех не властен…
Что есть любовь, когда Любовь - есть Он?!
Мысль сказанная – ложь. В моей душе
Стихи трепещут, но лишь станут словом,
То чувств живых несчастные фантомы
Зависнут в мире нужных падежей.
Распластаны, в пределы словаря
Уложены. Их образы померкли,
А голос глух. И критик ходит с меркой,
Ему на слово сразу верю я.
Но вот порой… бывает – странный свет,
И удивленно я на них взираю –
В них то живет, чего в себе не знаю,
И в том, что есть, моей заслуги – нет.
Август в самом деле нынче август,
И тактично осень не спешит.
Мягко, соблюдая аккуратность,
Тронет только краешек души.
Дерево всего два-три листочка
Пожелтевших прячет, застыдясь.
Словно ничего не зная точно,
Лето прорежает свою вязь.
Лето-осень… В августе их встреча
Не горька еще, но ждет разлук.
Да и я прощалась в этот вечер,
Не задумав горечи и мук…
Боль еще нахлынет,
Пожелтеет каждый лист.
Всю зелень оборвав,
Осень скинет маску. Перед нею
Души обнажатся для расправ.
Праведен вердикт – пора в изгнанье!
Хватит баламутить! Из простуд
И дождей – назначит наказанье,
Наведет без спросу чистоту…
***
Было или не было то лето?
Жизнь корнями в осень проросла.
… Ты не жди, я больше не приеду,
В мире без того хватает зла…
Мужичок тихонечко пил пиво.
Маленький кургузый мужичок,
От домашних баб своих сварливых,
Спрятавшись под деревом –
он мог
Задержаться?! Всё-таки – работа,
Служба! При охране гаража.
Право он имеет… Да чего там,
Просит каплю роздыха душа!
Легкая дешевая награда -
- Медленно, со вкусом, из горла…
Надо человеку! Очень надо!
Парочку минуток – и пора…
Жизнь – жестянка!.. Хорошо в тенёчке…
Витьке завтра должен сто рублей...
Дочка-переросток рожу корчит,
Выкинула… Как его? – фортЕль!
«Мерседесы», «Жигули» и «Форды»...
В должности, известно, мы не пьем…
Нет, по-русски верно будет – фОртель…
… Молодые девки - за рулем!..
Нет, ему ни капли не завИдно!
Тоже мне, крутые, твою мать!
У него, быть может, инвалидность,
Нет, иди… работать… Охранять
Без толку, он спрячется, ей-богу!
Кто там испугается, да брось!
Ну, нажмет на кнопочку-тревогу,
Все живут сегодня «на авось»…
Брюки постирать жена не может,
Кормит черте чем, он исхудал!
Иногда на утро так корёжит,
Силы больше нет, не те года!
А сама-то – толстая корова,
Молодая – стройная была!
Тоже ведь, конечно, не здорова,
Любит по орать… Да не со зла…
Надо ей с получки – хоть колготки,
Только вот с долгами … разберусь…
Да и дочке…эти… как их… ботки…
Эх, ты, мать Россия, матка Русь…
Что так человеку ныне худо,
Что так на душе темным- темно…
Продали все, вывезли иуды,
Им-то, окаянным, все равно…
Вот сейчас бы воблы! Рупь, пятнадцать…
Иль шабаш? Иль все-таки, хорош?…
Ничего, одну всего…
Эх, братцы!
Нас за три копейки не возьмешь!
«Представьте, люди, можно исцелиться!
Тот Человек сумеет нам помочь!»
«Но, говорят, не смотрит Он на лица,
А видит всех насквозь. Что, если прочь
Прогонит нас?»
«Наверно, не прогонит…»
Толпа растет, не протолкнуться в дом…
Бог шанс дает взыскующим сегодня,
Но не дает попасть в дверной проем!
Ах, старый друг, лежащий без движенья
Который год… Рука висит, как плеть…
В дверь не внести – там светопреставленье,
Но отступить – всю жизнь потом жалеть!
«Что смотришь так задумчиво на крышу,
Приятель мой? Да ты сошел с ума!
А впрочем… Коли в дверь у нас не вышло,
Попробуем… ведь кровля – не стена…»
Под крики возмущения и ропот
Незваные, не жданные никем,
Спускаются: больной на тонких стропах
И небо - через дырку в потолке.
Постель его лежит посередине,
А бедная душа – перед Христом.
«Вот вера у друзей твоих! Отныне
Прощаются грехи твои …»
… Кругом
Стоят и злопыхают фарисеи:
«Кто Он такой? Прощает Бог один!
А этот – богохульствует! Как смеет?!»
«Что легче – говорить «Встань и ходи»
Или прощать грехи? Так знайте, люди
Что власть имею эту на земле!
Я тот, кто мир спасает, а не судит…
Вставай же, говорю, бери постель
И в дом твой возвращайся».
… Ждал предлога
Расслабленный? Он тотчас же встает,
Берет, на чем лежал, и славя Бога,
Идет сквозь расступившийся народ…
Ой, бабушка, что же вы спите-то на ходу? Народ уже вовсю входит, а тут вы со своей тележкой потихонечку, двери сейчас закроются! Да пропустите старого человека, люди! Раздавят, и скажут, так и было… Предложить помочь? Опоздала, мужичок помог, слава Богу. Хорошо, не сижу, а то уступать пришлось бы… Только что-то никто и не думает уступать… Начало часа-пика, повезло мне, успела занять местечко в углу между перилами и входными дверьми. Всегда стараюсь утром на это место встать, поближе к выходу, ехать недалеко, и не надо висеть на одной руке, держась за поручень, есть, к чему прислониться, читать удобно. Да, осталось всего несколько строчек, но и их не хочется второпях… Читая Довлатова, как будто прикасаешься к реальной, хотя и параллельной тебе жизни, только этот автор может так писать, просто разговаривать, рассказывать на пределе откровенности про себя и других, так, как оно и есть в нас и вокруг нас. Ну, вот и все. Жалко. Еще четыре остановки ехать. Уберу в пакет. Надо сосредоточиться на работе. Итак, что же меня сегодня ждет? В общем-то, день не должен быть слишком тяжелым, договора состряпала еще в пятницу, надо только сделать несколько звонков. Главное, чтобы начальство не придумало чего-нибудь нового, пакостного…
Народу еще не так много, а если бы позже чуть-чуть… Почти все сидят. О, какое яркое пятно – на весь вагон, как светофор - рыжеволосая женщина, в самом углу в конце вагона. Ярко-крашеные волосы – пышная, претенциозная прическа, такой же яркий, но как будто не слишком опрятный маникюр, красная блестящая сумочка и красные лакированные туфли на высоком каблуке, журнал «Гламур» в руках. На вид – лет 48-50, а может быть, меньше, просто на лице отобразилась… Как бы не обидно выразиться… Ну да ладно, некоторая потасканность. Довольно определенный женский тип, безвкусная одежда, слащаво-приторный рекламный журнал. Несоответствие возраста - образу жизни… Почему-то не раздражение вызывает, а скорее, жалость. Смотрит не в открытый журнал, а куда-то сквозь стекло соседнего вагона, тоска и пустота в глазах… Даже самой стало тоскливо… Ой, как будто почувствовала, на меня смотрит, да так высокомерно, даже полупрезрительно. Во взгляде – явный вызов. Опущу глаза, не тот случай, не буду я с ней соревноваться, кто наглее посмотрит, нет, сейчас не буду… А не забыла ли я отдать секретарю письмо в Управление? Надеюсь, что нет, а то шороху будет…
***
Ну, что уставилась на меня? Завидно? Интересно, какая ты будешь в сорок два года? Ты и сейчас-то никакая… Серая мышка. Глядите-ка, кольцо на руке. Замужем, значит… Да ладно, небось мужик гуляет, женятся все на скромницах, а самому-то не такой постнятины хочется. Даже не удосужилась маникюрчик сделать. Посудомойка, что ли? С книжкой… Бежевая кофточка, брючки коричневые. И мне-то неинтересно глянуть, не то что мужчине. А смотришь-то как свысока. Тоже мне, леди! Да фиг с тобой. Как же мне спать хочется… Нет, стоп, не засыпать, а то тушь размажется. Франция-то Франция, а все равно сыплется. Почитаю-ка лучше. А, какую я страницу-то читала? Статейка забавненькая – баба пишет про белье, какое мужикам больше нравится. И без тебя известно, какое. Чтобы ткани поменьше. Надо Вовке сказать, чтобы купил мне тоже…что-нибудь этакое… Из «Дикой орхидеи». Да вот этот комплектик хотя бы… Надоело уже, что он на мне экономит. Все только сама и сама. А что, чем я хуже той телки на картинке? И фигурка еще ничего, и целлюлитом даже и не пахнет, как у Наташки. Если бы у меня так же кожа висела, как у нее, я бы в баню тогда в субботу не пошла, позориться перед ребятами.
Почему такое настроение мерзкое, ну почему? Да и голова тяжелая. Ведь вчера, даже Вовка смеялся – кроме «Мартини» ничего и не пила, а голова нехорошая. А иной раз и с водки – как огурчик. Что там Вовка про свою-то говорит – рюмку выпьет – и уехала… А, да. Вот почему настроение-то на нуле… Вовка утром уехал – даже до-свидания не сказал, злой такой, как бы вообще… Ничего, прибежит, никуда не денется, допечет его грымза… И еще – что Николаевна скажет – «опять в воскресенье не вышла, всем неохота пахать было, а ты одна на работу плюешь…» Блин, как в Новый Год до девяти пахала, маникюр насабачивала, а девчонки уже за столом сидели, так это ничего… «Салон», понимаете ли. Репутация! Салон задрипанный… Поискать что ли еще чего? Маникюрши везде нужны. Что-то частники мои поразбежались, давно никто не звонит. Ой, а на свои-то ногти уже и глядеть не хочется, надо Маринке сказать – пусть переклеивает, туфту наворотила ... Я ей никогда такой порнухи не делала. Надо под журнальчик руки спрятать, а то перед мужиком напротив стыдно. Вон, как поглядывает. Мамончик такой ничего наел. И морда лоснится. Одет опять же… А какие туфли! При бабках, сто пудов при бабках. А чего тогда на метро едешь? Где твой лимузин? Отвернулся. Очень ты мне нужен… Как же спать охота…
***
Ишь, старая кошелка, вырядилась! Глазками так и стреляет. Хотя фигурка еще ничего даже. И грудь в вырез подглядывает… А вот личико-то уже не то, яблочко сморщенное, подтяжечку бы не мешало. Только она тебя уже не спасет. Думаешь, я на такую посмотрю? Видела бы ты мою девочку! Молоденькая, тоненькая, свеженькая… Бутончик просто. И покапризничает – ничего для нее не жалко. Вот сегодня, например, говорит, «хочу на твоей поехать». Милая, да не поеду же я на женской машине, меня пацаны засмеют. Губки надула. Ладно, киска, езжай, мне тут рядышком, сегодня на метро доберусь. Что только не сделаешь для любимой крошки… Смешно, пришлось у бабки спрашивать, как через турникет проходить… Как будто с Урала приехал. А вообще-то пора бы уже мне мою Ауди-80 менять. Может, и пускай котенок ездит на ней. А я себе что-нибудь покруче куплю. Зарулю-ка сегодня к Мамеду в автосалон, пусть мне приглядит что-нибудь. Мерс взять? Не, на шестисотый не хватит пока, а как у Владика, универсал, кузовС-180, не хочу. Скажет, собезъяничал. Вот Лексус бы, это да, Тимоха продает, но трехлетний опять же не потяну… Ладно, может, Мамедик что и посоветует. Если бы вчерашняя сделка не сорвалась, то, может быть, и потянул бы… В Реутов завтра заеду, что там у пацанов – проверю.
Надо бы бухгалтера сменить. Что-то девка не шарит совсем, клиенты даже жаловались пару раз. И налогов заплатил больше, чем за прошлый год. Возьму штуки на полторы, но уж знающего человека. Да где его взять? Уже третий бухгалтер уволился. Пришлось ее брать, а опыта – ноль. Вообще-то она ничего, симпатичная. И ножки тоже. Когда в юбке. Ладно, возьму главного, а ее тоже оставлю – пусть помогает. Все равно объемы вырастут. Должно пойти с этим новым направлением, раскрутим, уверен. Ух ты, какая лапочка стоит, за поручень держится, маечка вверх ползет. А с ней – лох с плеером. Вот глупыш. Нашла бы себе нормального, солидного мужика, что от этих сосунков-то проку? Патлы грязные, штаны висят. Не, в натуре, мы так не одевались безвкусно. Помнится, на дискотеку соберешься, волосы намажешь, чтобы блестели, джинсики суперские, папа привез тогда еще из Венгрии. Хороша, хороша девчушка. Милая мода теперь – с этими пупочками голыми. Животики такие – уух. Но только когда у девочек таких юных. А не у толстых кошёлок, пузо висит, а туда же. Нет, хороша, хороша!
***
Вот пялится. Козел старый. Да пускай! Я с Димочкой, пусть только попробует подвалить! Димочка мой! Люблю, люблю, люблю! Как же я тебя люблю, малыш! Ты мне вчера два часа что-то вправлял про какие-то новые программы, а я делала вид, что это
та-а-ак интересно. Ни-ччего не поняла, честное слово! Какой же ты умный у меня. Только почему ты все время в метро слушаешь этих своих… Как их… Рамсштайн. Это не прикалывает уже, Костик говорит. Я тебе столько хотела рассказать, чё было-о, в смысле про предков своих. Хорошо, что договорились утром тоже видеться, а то сегодня вечером мои снова домой рано придут. Может, тогда к тебе? Ну, оторвись ты от своего музона на минутку, ну! В конце концов, я и обидеться могу. В институте на меня все ребята смотрят. Даже Петухов хотел Вику бросить ради меня. Но я так не могу. Вика – моя подруга. К тому же у Петухова, хоть он и крутик, такая неприятная родинка на подбородке! Я от этого не уезжаю. Фу. Димусик, лапусик мой, хорошенький… Только мамаша у тебя злая очень. Так посмотрела на меня. Что-то типа: «Дорогая, вы на пляж собрались? Как - в театр? В таком виде?» Мог бы и вступиться за меня, а то промолчал. В этом ее театре я была самая эффектная. Только лучше бы и правда на пляж сходили, только время зря потеряли, трагедии какие-то, тетки старые беснуются. Чушь.
Блин, курсовик надо сдавать, а я еще ни бум-бум. И Димусик тоже. Надо опять Евдокимову просить. А у нее снега зимой не допросишься. Завистливая потому что. С ней никто не гуляет. Вот она и учится. Ну и не надо. Попробую сама в интернете пошарить, пока братец с этими…толкиенистами тусуется. Пусть потом заплатит, хи. Дим, ну Дим!!! Тетка, не возмущайся, я до тебя даже и не дотронулась своей сумкой, нечего тут двигаться с брезгливым видом. Сидишь, и сиди, раз повезло. А нам еще девять остановок тут висеть… Тоже, что ли, плеер достать?
***
Ну что же она так нависла надо мной, вот бесцеремонная девица, третий раз своей сумкой чуть мне не по лицу! Итак никакой радости, думала, хоть села удачно. Ничего мне не хочется, ничего, совсем ничего. Что хорошего, ну что? Издергали всю – дома, на работе. И сейчас – такая нервотрепка, как я не люблю этих врачей. Им же все равно, каково тебе… А вдруг скажут мне что-то ужасное, что мне делать? Я ведь не перенесу этого… Да нет, все должно быть нормально. Подумаешь, это у каждого третьего, что может быть плохого? Все равно страшно. Эта поликлиника, эти стены, эти люди больные, врачи равнодушные. Господи, господи, только бы сегодня все обошлось. Я не буду ни жаловаться тогда, ни ныть. Я смогу по-настоящему радоваться жизни. И чего мне не радовалось раньше? Ну, прошу тебя, я знаю, что ничего не заслужила хорошего, но не наказывай меня сейчас… Я ведь еще пригожусь тебе. Мне же еще дочку вырастить надо. Кому она нужна без меня? И родители-старики. Муж, что ли, их содержать будет? Ему и мы-то не очень и нужны. Я молодая, интересная женщина. Вон, со мной даже финансовый директор все время заигрывает. А ему все равно. Лишь бы свое пиво и телевизор… Конечно, он тоже устает. Да и я дома – никакая. Может быть, он и любит меня еще… А может, и нет. Да он вообще об этом не думает. Каждый сам по себе. Кому я нужна? Дочке? Она уже и так мною интересуется, только когда деньги на новую помаду или какие шмотки нужны. А была такая ласковая, милая, как же она меня любила, обнимет меня ручками и не засыпает, пока я ей сказку не расскажу, причем только собственного сочинения. В первом классе сама стихи сочиняла. А теперь – подружки, шмотки. А ведь еще только девятый класс. Еще что за мужик ей попадется. Она же у меня глупенькая, наивная такая. В любовь верит. Хмырь какой-нибудь… Правильно говорили, надо было вовремя второго заводить. Сейчас было бы веселее. Да как заведешь – то жили с мамой, то денег не было. А теперь и квартира отдельная, и деньги есть. Ну, более или менее. Да поздно уже. А может, еще не поздно? Ладно, не смеши меня. Хотя… Вот посмотрим, что врач скажет. Вон мужчина напротив – наверняка, или врач, или профессор какой. С бородкой черной. Серьезный, интеллигентный, с портфельчиком. Как он мило смотрит на меня, как будто восхищается. Наверное, он бы ценил все то, что есть во мне, не то что мой…Только почему мне не нравятся умные, добрые мужчины, просто даже скучно думать о таком? И одет … Сандали какие-то… Ой, только бы пронесло, только бы удачно съездить сегодня. Помоги мне, Господи, я каждый выходной постараюсь в церковь ходить. Хотя, конечно, каждый вряд ли получится… Ну почаще постараюсь. Ну, пожалуйста…
***
Милая какая женщина, грустная, серьезная, начитанная… Замужем, конечно же… Где-то ходит в параллельном мне мире… И никогда, никогда со мной больше не пересечется… Из трех моих жен мне ни одной такой хорошей не попалось. Повезло же кому-то. Впрочем, что есть везение? Как сказал Шопенгауэр... Как там? Ну вот, уже память не та, раньше любую цитату мог сразу, дословно… Ну, как же там… Хорошо еще, что лекции свои наизусть помню. Слава Богу, уж в сопромате ничего не меняется. А вот Вольдемар Яковлевич наш незабвенный теперь старается из истории КПСС вычленить какую-то Новейшую историю. Бедняга. Студенты, правда, предмет мой не понимают. Впрочем, что тут нового? Они его и десять лет назад не понимали. Я и сам-то иной раз… Шутка, шутка…Студенты меня любят за то, что я умею разрядить обстановку, пошутить. Кто сказал, что молодежь плохая? Не знаю. Нормальные ребята. Конечно, мало читают. Ну, так они и не виноваты. У них Интернет есть. Это мы, под подушкой – Бердяева, Соловьева. Философию - как занимательный роман. Конечно же, идет нарочитое оглупление масс. Подсовывают безвкусицу, дрянь, и этим формируют… Да что там молодые, вон теща моя бывшая – ей Петросяна и Дубовицкую в любом количестве только подавай. А если в стране что не так – значит, жиды или кавказцы… 8% евреев среди населения – погубили Россию. Что же это за народ, который восьми процентами погубить можно! Сегодня понедельник, куплю «Новую газету», больше уже негде правду прочитать. И главное, думал раньше, у народа нашего уже аллергия на официоз и почитание власти. Ан нет, опять нового царька лижут. И все на веру принимают. Их лишают последнего, а они вслед за новостями с РТР – про пятую колонну и олигархов, которые нас ограбили. Люди! Разве вы не видите, кто есть настоящие олигархи и воры? Да не Ходорковский же, козел отпущения! Олигархия – сращения капитала и власти, это вам даже Вольдемар Яковлевич подтвердит. Посмотреть только – бедные вы мои, бедные. Вчера – в автобусе с турникетом – старушка пенсионный прикладывает, а он не пищит. Водитель молчит – не пропускает. И она, со всеми своими сумками, вся согнутая в три погибели, еще в четыре раза складывается и под турникетом проползает! Вылезает, вся красная, но довольная! Нашла выход! Вон, такая же точно стоит. Мешок заплечный, как до революции. Тележка на колесиках, чем-то набитая. Может, бутылки собирает. А может, весь свой скарб возит с собой. Господи, спаси же Россию!
***
Ух, какой сидит бородатый! Может, чеченец якой! Бомбу в портфеле везет. Так и зыркает, так и зыркает из-под портфелю-то. Совсем скоро от русского народу ничегошеньки не останется. И на рынке они, и везде они, и в поликлиниках. Только у нас в деревне пока нет. То есть - один, домище здоровенный отстроил. То же якой-то черный. Магазин купил. Раньше-то магазин совсем дурной был. А теперь – полные витрины всего выложил. Да разве ж мы столько видели когда! И надо будет, а не пойду к нему. Наживается на нас, на грошовой пенсии нашей. Работали-работали… Другое дело – мужчина тот, на моего Васю похож, симпатичный такой, видный. Ой, сыночек, спасибо тебе, милый! Дай Бог тебе здоровья, родимый! Помог с тележкой-то. У меня такой же сыночек, как ты. Добрый, хороший мальчик. Вот только нервный очень. И пьет…Ох, как пьет много. А что же ему еще делать, отец его пил, дед пил. Он у меня еще ничего, не злобный, а муж-то мой, царство ему небесное, мог и пристукнуть… И с работой у него не заладилось, и жена оказалась паразиткой, злодейкой – из квартиры выгнала. Ну и не выдержал. Да и подумаешь – драка, там все хороши были. А мой-то – уже и лысина, а все туда же. Хоть бы сыновей постыдился. Такие красивые уже, большие… Только злые растут, в мать наверное. Даже передачку отцу ни разу не собрали. Я уже старая-то из деревни каждый раз ездить. Что делать, что делать? Картошечку-то еще кое-как в этом году посадила, а уж будут ли силы на следующий – не знаю. Да и вырастет ли, какой год будет? Вот, Сергеевна говорит, будет засуха. Так разве ж сил моих хватит поливать? И сынок еще два года не поможет. Потом-то поможет, он у меня добрый, хороший. Я ему уже и дом отписала. А невестку, злодейку, не пущу – не пущу – ни-ни.
Ноги-то уж совсем никакие. Раньше сколько могла пройти – и в эвакуацию шли, и на работу потом – за 7 километров каждый день чуть свет, и все ничего. А теперь не те уже ноги-то. Ну, да ничего, выходить скоро. Только что-то заплутала я малость. Ничего не пойму – уж не проехала ли я Белорусскую? Все такими мелкими буковками тепереча пишут на этих схемах. Вот девушка стоит у дверей, добрая вроде бы, спрошу-ка у нее, подскажет, наверное. Хорошая девушка, сразу видно- порядочная, умненькая. Вот бы моему дуралею такую, как отпустят его. А невестку, злодейку, и в дом не пущу, ни за что не пущу, ни-ни...
Я в зиме еще, будто во сне.
Мне чужое - наставшее лето.
Я привыкла к скупой белизне
И на радость холодным запретам.
Мне не хочется даже мечтать
О прогулках лесных или пляжах.
Дождь и снег – мне бы были подстать,
А не душные эти пейзажи.
Нет веселой одежды. Бледна,
По сравнению с юными леди,
Что рассыпала всюду весна,
Ковыляю бесцельно по сети
Интернета, завесив окно…
Может быть, начинается возраст,
Когда лето- весна – все равно,
Если в сердце – дождливая морось?
- Иль уныние – это болезнь,
В чьей напасти сама виновата…
Может быть, все оставить, как есть,
А не рваться за жизнью куда-то?
Все равно мне уже не успеть
Ни за модой, ни за вдохновеньем.
Упадет безнадежно, как плеть,
Обессилев, рука на колени...
-Или стоит купить сарафан
Ярко-синего, смелого цвета?
И, предчувствуя самообман,
Устремиться вдогонку за летом,
Зажигая дурмана огни,
Навязав себе новых желаний?
Но попробуй, его догони!
Не ходить – избежать опозданий…
-Все урвать, лишь бы стать, как и все,
Загорелой, счастливой невеждой,
Или - съездить? С утра, по росе…
До обители той… за надеждой…
Без…
Рукавицею на пол упала беспомощно нежность…
Беззащитно- беспарной лежит на немытом полу,
Бессловесно безумной надеждой пока еще тешась,
Что потерю заметят, наклонятся и подберут…
Под…
Подберите ее – ну и пусть не составит вам пару,
Подберите ее – растоптать и испачкать нельзя!
Подберите ее – ни к чему не обяжет вас, даром.
Мир наполнен потерями глупых беспечных раззяв…
От…
Отряхните ее, положите, ненужную, в сумку.
Не утянет вам рук, она легче, чем пух тополей…
Она помнит еще чью-то близкую теплую руку,
Она грела ее, и еще пригодилась бы ей…
Но…
Но лежит на полу, цвет и форму так быстро теряя…
Как не совестно вам наступать?! Отодвиньте башмак!
Пусть хозяин ее навсегда на метро уезжает,
Не заметив потери… Он новую купит… Дурак.
Ветер, снег и метели – послушай,
Птичий след прочертил полосу
По сугробам два дня как минувшей
Нас зимы…Ты почувствуй весну!
Пряча в шарф подбородок – «бросает!»,
Как сказал тот малыш про пургу,
Ты дыхание близкого мая
Распознай на трамвайном кругу,
Где друг другу прозвонят трамваи,
притулившись в депо, как в гнезде,
Свое племя домой созывая
Доползти по одной борозде…
…Ты вздыхаешь про зимнее солнце,
И твердишь, что метель – не весна.
Но поверь – над зимою смеется
Все вокруг исподволь. Неспроста -
Наливаются скрытые соки,
Выпрямляют деревья костяк.
Оставляя свой сон неглубокий,
Под-сугробные корни кряхтят.
Ты послушай, я знаю, ты сможешь,
И в таинственных искорках глаз
Разглядишь мою тайну, прохожий,
Так уныло смотрящий сейчас.
Любое совпадение с чьей-либо творческой биографией является случайным... Или не случайным…
…Вот мама говорит гостям: «Потише»,
Творит ребенок днями напролёт!
Читаю с табуретки громко вирши.
Все хлопают: «Вот это рифмоплёт!»
…Вот в дальний ящик спрятана тетрадка,
чтоб только не увидела родня!
«Любовь» и «вновь» - так горестно, так сладко
рифмую в ней. (Теперь-то – чур меня!)
…Вот миг – какая шалая удача!
В единой точке – слово, чувство, мысль
По Божьей благодати, не иначе,
В моем стихотворении сошлись.
Но – кто прочтет?…А слог всё изощрённей,
И образы – не ведают оков.
Не дикий зверь мой стих, а прирученный,
Веду за повод. Повод для стихов
Любой я изыщу. Не от страданий
Рожденное дитя, - в пробирке клон.
Но все вокруг кричат: «оригинально»,
И вьются подхалимы, как планктон.
Плету, плету. В чащобах смысл утерян.
Ни дна нет, ни предела. Ныне сам
Ведет моей рукою чистый гений,
И вызовы бросает небесам.
Конечно, я теперь имею право
На истину свою, релятивизм.
А если небо против – на расправу!
Поэта украшает драматизм.
В программе школьной сыщется мне место…
Но зависть отравляет мой полет...
Захлопнет кто-то книгу: «Если честно,
Да, был - Поэт. А нынче – рифмоплет».
1.Картина первая
Потушен фитилек верхушки хрупкой ветки.
Свечою, вросшей в снег, в под-зимний слой земли
Еще горит ее счастливая соседка,
Холодною звездой, хрусталиком вдали.
Подсвеченных небес неярок и прозрачен
Замысловатый фон. Из ледяных глубин
Мерцание корней угадано. Задачей
смурного декабря - фонарь зажжен. Один.
2. Картина вторая
Кто-то мечет, швыряет горстями
Звезды колкие, кружит пургу,
Небо серою мутью затянет,
И засвищет, пускаясь в разгул.
Загибает светильники долу,
Гасит свет ледяным колпаком,
А затихнет – и лепит узоры
По ночам на деревьях тайком.
3. Картина третья
Все застыло, залеплено. Снами
ЗаворОжено и заморОжено.
И с поднятыми кверху перстами
Застывают деревья восторженно,
На резные колючие кромки,
Ловят снег, чуть заметным движением.
И послушные кисточке тонкой
Чуть дрожат. Стало быть, к потеплению.
4. Картина четвертая
Сплетено паутиною темною, синею,
Как полночною сказкой укутано, спрятано
Все вокруг. И ветрами закручено. Ватою
Перелеплено. Нитями связано длинными.
Все завьюжено, призрачно. Мрачными мыслями
Перепутано. В цепи ночные заковано,
Да недоброю силой лихой околдовано,
Да замазано желтыми грязными брызгами.
****
5. Картина седьмая
Из раскрАшенного
– свод.
Из раскрОшенного
– снег.
Из сверкающего льда
Небо
– сланец и слюда.
Будет замок - чистый лёд,
А весною - потечёт.
Но весну не угадал
Нерасчетливый стратег!
6. Картина восьмая
Но еще – монолиты весомые,
Утомленные, да высотные.
Словно трещины древнего зодчества
На их фоне кукожатся, корчатся
Силуэты деревьев калечные.
Перезрела зима долговечная.
Источится, растратится исподволь.
И исчезнет весною неистовой.
Какие тут стихи? Вернусь-ка к одам,
Составлю обязательный контракт.
Решительно прославив несвободу,
А жизнь проконстатировав, как факт.
Чтоб просто и легко, а если плохо –
То верить - изменить уже нельзя,
Оставлю лишь возможность чуть поохать.
Одноколейка - верная стезя.
Свобода… Скользкий дар, весьма опасный.
Что делать и как быть мне, кто решит?
Крадусь по жизни тихо, не причастно,
Вокруг всем задолжавший индивид.
Еще ведь навязали сверху совесть!
Но дали власть – не слушаться ее.
Свобода… непрочитанная повесть,
А что читать? Наверно, там вранье.
О том, что быть могло бы, – я страдаю,
Тихонько притулившись среди дней.
Пусть будет мне свобода выпить чаю,
Лишь если кофе нет… Вот канитель -
Мне замуж? Мне уволиться с работы?
Мне позвонить кому-то? Ну зачем
Вручили столько бешеной свободы,
Когда просила милых мелочей?
И пусто все вокруг. Звенит молчанье.
А знаков нет. Давали? Всё не в прок.
Хочу, чтоб в жизни был такой начальник –
Решать мою судьбу. Или комсорг.
Тот, Кто меня замыслил для чего-то
Не подсказал решенья и пути.
… Он думал, что достойна я свободы,
А может быть, сумею дорасти.
Но даже выбор мелкий, ежечасный
Мне взвесят точной мерой в небесах.
Что от свободы прятаться напрасно?
Мы все в ее безжалостных тисках.
Но наизусть мне правила известны.
Кого я собираюсь обмануть,
Пеняя на дороги? Бесполезно.
-Скажи, куда, идти нам?
-Я есть путь.
"По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самарянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился …"
(Евангелие от Луки, гл.10, 31-33)
Три вопроса, и пара заданий…
Дай мне справиться, Господи, силы.
В институте сегодня экзамен,
Время шесть, а трамвай упустила…
Опоздаю! Забыла билеты…
Попросить надо будет шпаргалки.
Вот ступеньки в метро, турникеты…
…Ох! Там плохо кому-то. Как жалко!
Человек прислонился к колонне,
А из сумки посыпались вещи…
Цвет лица совершенно зеленый.
Просто пьяный? Астматик? Сердечник?
Должен быть ведь в метро медработник!
Где милиция? Щиплет с нерусских?
Ну хоть кто-нибудь есть сердобольный?..
Подошел бы, привел его в чувство!
Спит давно у людей уже совесть…
Пьян он все-таки. Значит, разденут.
Пол-седьмого. Да где же мой поезд?
Буду там в семь-пятнадцать примерно…
***
…Хорошо-то как дома! С конфеткой
Выпью чая. Экзамен – отлично!
Отвечала я точно и метко
И декану понравилась лично.
Засыпаю. Ничто не тревожит.
Что мне снится?! Нервишки-то сдали…
Кто-то в белом… Ответит, быть может,
Как больной из метро – подобрали?
-Не спасли… - голос полон печали.
-Что же Вы?! Где же Ваш самарянин?!
Позабыли послать?!
– Посылали…
Но он очень спешил… На экзамен.
Каштан, тревожный пианист,
Я вижу, подбирает темы,
Перебирая на ветру
Кистями веток (вздох и взмах),
То притаившись, то пустив
Листву по клавишам. Но немы
Они опять. Напрасный труд
Шедевры строить на ветрах.
И вроде кажется, что звук
Вот-вот собой наполнит воздух,
Пройдет сквозь глухоту стекла,
Ворвется в теплый тихий дом.
Я вижу трепет длинных рук,
Его ветвей, и гордость позы,
Но музыки, что истекла,
Не слышно мне. Своим плечом,
Бессильно прислонясь к стене
Каштан, устав, роняет листья,
В плену безудержной тоски.
И так всю осень напролет.
Но остаются на земле
Его утерянные мысли.
Я подбираю - и в стихи.
Но он их тоже не прочтет.
Безумным закатным огнем подожженные тучи
Дымятся, клубятся, спасаются – прочь от пожара,
На землю слезают и гаснут в тумане ползучем.
Потушены в лужах, на черных блестят тротуарах
Последние искры – бордовые, желтые брызги,
Слетевшие с мокрых обугленных веток застывших,
Чья темная тайнопись, ранее скрытая, близко
Проступит сквозь свитки скукоженной кроны. Гляди же:
Послание шлет в октябре догорая, природа.
Причудливый шифр прочитать до конца не удастся,
Додумать до точки. Все наспех и вскользь, мимоходом,
Отрывки из фраз, в беспорядочной спешке. Но вкратце,
Я смысл ухвачу. А пропущенный текст исчезает,
Меняется с каждой секундой едва уловимо.
И вот наконец-то, в одной из последних мозаик,
Не осень увижу погасшую – белую зиму.
Исчезнут все краски – не будет ни охры, ни меди,
Нет смысла второго, подтекстов – дорога прямая.
Озябшие ветки повиснут - безвольные плети.
И только рябине – гореть и гореть, не сгорая…
И как недоставало вина, то Матерь Иисуса говорит Ему: вина нет у них.
(Евангелие от Иоанна)
Положено начало чудесам.
Вы позваны на свадьбу – в Кане праздник.
Еще вина! Пусть льется по устам!
Веселый люд ни капли не устал,
Когда-нибудь вина хватает разве?
Ну, где распорядитель! Поскорей!
Жених растерян. Жаль Тебе беспечных
Молодоженов. Все кричат: «Налей!
А вот и Сын в кругу своих друзей,
Скорее Ты спешишь ему навстречу
И молвишь робко: «Нет вина у них…»
Но, может, просто время не настало?
Хоть свадьбы шум немного поутих, -
До бед таких ничтожных и мирских
Ему, наверно, дела нет нимало.
И точно: «Не пришел пока мой час, -
Суров и строг ответ, - что нам с Тобою?»
Но… Жест? Кивок? Иль выраженье глаз?
И Ты даешь служителям указ-
Исполнить, что велит Он им... Водою
Наполнены сосуды до краёв.
Распорядитель, отхлебнув из кружки,
Пеняет жениху на недочёт:
«Хозяин то, что лучше, подаёт
Сперва, а как напьются – то похуже».
Ученики уверуют в Него,
Вот это чудо! (То ли увидать им!)
Хлеб превратится в Плоть, а в Кровь – вино;
- Пока Он только «пробует перо»
На шумной беззаботной Канской свадьбе.
С тех пор минуло двадцать сотен лет,
И сколько еще будет их, неважно.
Несешь к Нему Ты сонмы наших бед,
Берешь их все, и знаешь, что в ответ
Тебе Твой Сын и Бог Наш – не откажет.
Запотевшее стекло. Затуманенные взгляды.
Тянет щупальца фонарь сквозь ночную густоту,
Пелену не растопить. От бессилия досадно
Заморгает он, слезясь на заброшенном посту.
Но в оазисы тепла мы набились и укрылись,
Погруженные в себя, оказавшись не у дел.
Не поймав нас, упустив, там, снаружи, бродит сырость,
Залезая в воротник тем, кто смыться не успел.
Пустота – дремотный гул от несмазанной телеги -
Укачает, мысли дня уплывут за поворот.
И сознание в плену от нахлынувших элегий.
Но водитель тормозит слишком резко, обормот.
Мне осталось два шага. А как будто – бесконечность.
Изо всех стараюсь сил – не забыться, не заснуть.
Ангел мой, спеши ко мне, припоздавшей подопечной
Несуразной помоги одолеть до дома путь.
… иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его…
(Евангелие от Матфея, гл.13)
В этом тернии, душном, навязчивом, тяжком,
Беспробудно-глухом, там, где солнечный свет
Пробивается редко, в злословье и тяжбах
Проживаю, небесных не видя примет.
А здоровый и буйный сорняк-долгожитель
Все цепляет и тащит меня за собой.
Но снаружи, я помню, была ведь обитель,
Был мой дом. Может быть, до сих пор еще мой?
Кто его охраняет прилежно, упрямо,
Раз хозяйка застряла, погрязла в «делах»?
Открывает в нем окна и красит в них рамы,
Подметает полы, протирает в углах.
Там вокруг все прополото, сырость крапивы
Не коснется дверей, не окутает сад.
Плодовита земля. Если б я посадила
Твой подарок туда, он бы вырос стократ.
Но не вырваться мне и забыта дорога…
Сколько будет Хранитель упорный мой ждать?..
…Может быть еще жив, среди терний убогих
Драгоценный расточек – Твоя Благодать?…
Сменится осень сезоном бесцветным,
Под пуританским простецким платком
Спрячется красок безумие. Ветры
Снова забьются в стеклянный балкон.
Буду плестись, принимая на плечи
Тяжесть лохматую шубы и туч
Низких. Деревья застынут, как свечи,
Кем-то задутые. Темный сургуч
Зимних печатей – запрет на живые
Листья, травинки, на зелень и цвет
Будет наложен. И тусклы, и стылы
Дни в ожидании лучших примет.
Что же сегодня – в осеннее небо
Рвутся деревья последним броском,
Словно прозрачной их зелени небыль
Можно сберечь, удержать? Но ползком
К ним подбирается пресная стужа,
Мир в ее власти уснет и замрет...
Осень! Мотив твой отчаянно нужен,
Что же я все мимо нот, мимо нот? …
Я в платье длинном, темно-синем,
в руках рябины кисть, как символ,
Вхожу в осенний свет гостиной,
Ступая в золото ковра,
И шлейф от талии струится,
В своих рисунках-небылицах
Серебряным парчовым птицам
Даря движение крыла.
Какая тайна в днях рожденья,
Их цифр престранных совпаденьях,
Ну а особенно – в осенних...
Со шлейфа птицы упорхнут…
Усядутся почистить перья
В янтарно-изумрудных кельях,
Среди возвышенных материй
Найдя и пищу, и приют.
Я отпускаю их из плена
Октябрь каждый неизменно.
И как же я несовременна,
Но – как - одновременна Вам!
Я в платье длинном и не модном,
Но небесам опять угодно,
Чтоб я была одно-природной
Рожденным осенью стихам.
В просторных залах, в этом виде
Никто, я знаю, не обидит,
Увидев отблески открытий
В прищуре ироничных глаз,
Хранящих тайные подарки
И королевы, и товарки.
Я даже делаю ремарки
Ей на полях – из этих фраз.
Вы говорите: Где же платье?
Ну что за детское занятье?
Да и с какой, скажите, стати,
Дарить тебе такой наряд?
Мы видим джинсы и ветровку.
И ты идешь на остановку,
И как с такой экипировки
На ветки птицы полетят?
Я промолчу, я не отвечу,
Но чудо-ткань ласкает плечи,
И я уверенна, конечно,
Что знаю, как носить ее.
Хоть выдает порой походка
Или гордыня подбородка,
Но я инкогнито, и ловко
Скрываю звание мое.
Зло порождает зло. Огонь огнем не гасят.
Но слишком много зла, и мы зашли в тупик.
И хоть никто не ждет, что будет мир и счастье,
Не трогайте детей!!! Ни тех. И ни других.
Да разве может быть чужим любой ребенок?
Да разве можно месть обрушить на дитя?
За каждую слезу расплатится подонок,
Пускай на небесах такого не простят!
Здесь и сейчас. Глаза от ужаса закрыты.
Как параллельный мир, реальность и абсурд.
Мы дома и в тепле. Одновременно. Сыты.
А дети на полу, лежат, сидят и ждут...
Вы взрослые, в чинах, при должности... Спасите!
А взрослым лишь теперь на Бога уповать...
Коротенькая жизнь висит на тонкой нити,
За сутки почернев, снаружи - чья-то мать...
Я радость цвета первый принесу,
Веселый, яркий, свеженький, по маю.
Но желтый – лишь потеха, глубже суть
Не сразу перед вами обнажаю.
Не наглой белой ватой тополей,
А нежностью былиночек прозрачных,
Ранимых в эфемерности своей,
Раскроюсь для поставленной задачи:
Напоминая горестно о том,
Что мир недолговечен, рай утерян,
- Быть странным одноразовым цветком,
Развеяться от легких дуновений.
Создатель хрупкий нимб мне подарил
За то, что буду стоптан или сорван.
Среди творений дивных, знаю, мил
И я ему, простой, невзрачный, сорный…
…За то, что малым детям послужу
Любимою игрушкой, и признанью
Такому рад, и вовсе не стыжусь
Отдаться их невинному дыханью…
…За то, что разлетаясь, раздаю
Себя земле, пусть гол и неухожен
Останусь. Да за то, что в честь мою
Зовете вы беспомощного «Божий…».
«Ведь он же – избранник мироздания, вырван на краткий миг из темноты небытия! А он скучает!»
(не дословно - из к/ф «Влюблен по собственному желанию»)
Прикоснувшись тоскливо, страдая беззвучно
От бессмысленной яви реального дня,
К чьим-то струнам случайным, не знаю, что мучит,
Что уныньем таким заражает меня.
Быть счастливым избранником – в жизнь и бессмертье
Из пустой темноты извлеченным на свет! -
- И бежать – из вагона в вагон по планете,
Чтобы злой контролер не проверил билет.
Погружаться в усталость забот и проблемы,
Лишь бы нити натяг ощущать под рукой,
И бояться любой остановки вне схемы,
Потому что так страшен и странен покой.
Мне бы эти мгновенья наполнить молитвой -
И не станут провалами черной дыры;
В тишине слышать Голос. И смысл, и рифму
Обрести, разгадать в назначеньях судьбы.
Каждодневная жизнь – как игра, несерьезна
И придумана, чтобы не видеть исход.
Чтоб забыть про него, не смотрю я на звезды,
Заполняя на планинге новый листок.
И, не зная ключа, принимаю шифровки,
Вырастая из прежнего, - то, что новей
Не ищу, умудряясь с изрядной сноровкой
Через раз упускать знаки жизни своей.
Но мгновенье, в котором живу я всецело,
Как понять – осязанием, мыслью? – до дна…
Озареньем? - ведь что-то и я разглядела
В этот миг за распахнутой створкой окна…
Я зонтик не раскрою. Мелкий дождик
Закрапает на голову и плечи.
Мне верится, что он тихонько лечит,
Не требуя, не злясь и не тревожа.
Как рада я его прикосновеньям!
На губы, щеки, волосы – легонько
Он капает задумчиво, поскольку
Не раб тяжеловесного значенья.
Едва лишь тронув нитку разговора,
Случайные слова свои роняя,
Как будто между прочим, свежесть мая
Вплетает в мокрой зелени узоры.
Мой дождь – шагает рядом и под ручку.
Какой тут зонт - предательство и только!
Я повторюсь, скажу опять - поскольку
Хочу быть нынче тихой и плакучей.
И вместе мы печальны без причины,
И вместе мы светлы нездешней грустью:
Усталая, так медленно плетусь я!
Он - капает застенчиво – бессильно...
Свиданье наше тихо угасает,
И у подъезда близко расставанье.
Я здесь помедлю. Все ли он сказал мне?
Ведь мне домой. Ну а ему – не знаю…
…В стекло мое потеряно скребется,
Не выйду из тепла, в окно не гляну.
А он, не веря все еще обману,
Сильней затарабанит и забьется.
Назавтра, про его не вспомнив дружбу,
Прижавшись лбом к оконной белой раме,
Увижу, что ушел он утром ранним,
Мне тайнопись оставив среди лужиц.
Их обходя дорогой на работу,
Пройдусь я иероглифами грязи,
Но нет, не расшифрую - из боязни,
Что это просто горькие остроты…
Итак, Сихарь. Иаковлев колодец.
В ногах усталость – был далеким путь.
«Который час? Сходите в город…» Солнце
Еще печет нещадно… Отдохнуть…
Но нет, Ему назначена здесь встреча,
Он сам ее назначил до времен.
Да, час шестой. Слышны уже, конечно,
Вдали шаги беспечные ее.
Вот женщина – глаза – черны маслины,
А любопытны как… «Подай мне пить.»
«Ты Иудей?» - кокетливая мина…,-
-так что ж со мной решил поговорить?»
Ах, нивы к жатве белые поспели…
Преград условных нет – Он скажет ей!
Ответ на всё получит в полной мере
Она, а не ученый фарисей.
Что пить? …Он заполучит эту душу,
Вот здесь, сейчас… «Проси меня, я дам
Воды живой, такой, что всякий пьющий
Ее, уж не возжаждет никогда».
Еще смеется, но засомневалась:
«тебе ведь даже нечем почерпнуть…
Но дай такой воды хотя бы малость,
К колодцу ведь не больно близок путь!».
Нет времени… Но вере Он поможет:
«Нет мужа у тебя, и пять мужей
имела ты, и тот, что ныне - тоже
не муж тебе. Зови его скорей».
«Я вижу, Ты пророк… (как в горле сухо…),
Где поклоняться надо нам, скажи?»
«Бог – это дух. Лишь в истине и духе,
Поклонники теперь ему нужны».
«Придет Мессия к нам, и все откроет,
Христос, и Он-то все нам возвестит...»
«Что долго ждать? Он здесь, перед тобою,
С тобою у колодца говорит».
Идут ученики… Кувшин отброшен, -
Душа полна обещанной водой …
«Пойдите, посмотрите люди тоже,
Тот человек, Он говорил со мной…
…Не Он ли есть Христос?» … И люди вышли…
…А вот еда из рук ученика…
Но нет, не надо… «У меня есть пища,
Которой вы не знаете пока…»
Не вы, а Я посеял это слово,
Но вы со мной войдИте в этот труд.
Всё жаждет жатвы, всё давно готово.
Смотрите – самаряне к нам идут!
Я – черная тень угрожающих джунглей,
Неведом мне страх и бессилие жертвы.
Удар мой мгновенен, клыки мои жутки,
Кидаюсь внезапно, крадусь незаметно.
Я в дружбе верна и предательств не знаю.
Но – страшный я враг. Хоть и поступь кошачья,
И голос певучий, но целая стая
Волков не захочет со мной повстречаться.
Мне силы и мужества дали без меры,
Здоровый цинизм и гордыню без брега.
Не может одно лишь на свете пантера –
В глаза поглядеть своему человеку.
Когда, под кустом растянувшись лениво,
Как кошка простая, пригреюсь на солнце,
И страшная черная лапа Багиры
Пока не опасна, ее вдруг коснется
Легонечко крылышко бабочки глупой,
Порхающей в джунглях без всяких законов.
Ей место одно - на булавке под лупой,
Она ж мельтешит, и не видит препона!
Бессовестно-яркие крылья у крошки!
А мой человек, на нее заглядевшись,
Вдруг скажет, смеясь: а ведь ты так не можешь?!
И мой подбородок почешет небрежно …
Не осталось и следа
От сухой весенней пыли.
Пролилась с небес вода,
Чтоб ее деревья пили,
Теплой ночью опьянев,
Жизнь безудержно рождая
Чуть быстрей зазеленев,
Чем заметить успеваю.
Надо рваться и спешить,
Напитаться силой соков
Лета. Вырвать краткий миг
Из трясин зимы глубокой.
Ветки густо распустить
(К счастью птичьей своры шалой),
Спрятать голую их нить
Под зеленой нежной шалью;
И такой сплести шатер
Чтоб из стен, от листьев липких,
Ввысь стремящийся костел
Получился по ошибке.
В сентябре бы в нем листва,
Поражая буйством цвета,
Не скрывая торжества,
Провожала гимном лето.
Осень, силой колдовства
Запалив всю землю красным,
Стала б ночью у костра
Нас одаривать напрасно.
Самоцветов не храня,
Всем желающим прохожим
Раздавать до ноября
Знания, печаль умножив…
За окном в витражах потихоньку стемнело,
Краски стали насыщенней, гуще, и в них
Фон, вначале казавшийся тусклым и белым,
Посинел, потемнел. Свет погас, храм затих.
Полусумрак уютный. Возносятся к звездам,
Как в едином стремлении, линии стен.
С неожиданной ноты, тревожной и грозной,
Словно с купола рухнувшей; в трепетный плен
Захватив, наполняя собой наши души,
Пальцы - дрожью, а мысли – началом начал,
Заставляя рыдать, то безмерно, то глуше,
Властным голосом неба орган зазвучал.
Но вступила пронзительно белая скрипка,
Будто парус, что мечется в волнах штормов
Океанских, и нот невозможных достигнув,
Тишиной оборвала отчаянный зов.
Замер звук. Стали более четкими тени,
От святых, в свете маленьких кругленьких свеч
Чуть дрожа. И их профили дивным явленьем
Оживают, уже не пытаясь беречь
Отрешенность скульптур, растворившихся в звуке…
В ярких светлых кругах средь густой темноты
Их держащие посохи древние руки
Превращаются, тени отбросив, в кресты.
Я подхожу к воротам. Вот ступени.
Вот вход (я знаю точно, он открыт).
Привычно опускаюсь на колени,
Пытаясь вспомнить музыку молитв.
И эхо каблуков моих негромко
Вплетается в сонату тишины,
Как в общую гармонию – поломка,
Разлад души какой-нибудь струны.
Шуршит пакет – досадую на звуки.
Но наконец – замру и растворюсь…
Доверчиво в Твои отдавшись руки,
Я ничего на свете не боюсь.
Здесь свежий полумрак залечит ранки,
Я пью живую воду вечных слов, -
Ту, что Ты обещал самаритянке,
Не ведая условностей оков.
Средь тысячи светил и бесконечных
миров, средь всех песчинок на Земле
и всех людских тропинок скоротечных,
я верю, что Ты помнишь обо мне.
Ты знаешь мои помыслы пустые,
Ненужных фраз тупую злую мглу,
И что давно молитвы поостыли,
И что сама с собою не в миру,
Гордыню, что зачеркивает жирно
Хорошее, и страх перед судьбой
Ползучий, и унынье без причины…
Я сильно виновата пред Тобой…
Но стать я не хочу Твоей потерей!
Ужаснее не может быть пути…
Тебе я всей душой, всем сердцем верю,
Но грех порой сильней меня. Прости…
Встаю. Пора идти. И с сожаленьем
Бреду к дверям, глаза обращены
К Тебе. И, опускаясь на колени,
Услышу шелест крыльев тишины.
ПолнО всё существо ответом нежным…
Я выхожу к угасшим краскам дня,
И голос Твой звучит во мне, как прежде,
Он снова говорит: «Люблю тебя…»
Чем больше счастья мне, тем больше боли.
Любить и быть любимой – тяжкий крест.
Я не могу представить априори,
Что нету у меня того, что есть.
От страха я больна и не смешлива,
Отчаяньем грешу, во сне кричу.
Но я должна по вере быть - счастливой,
Довериться. Так что же я мечусь,
Забыв закон надежды, от унынья
Все новые грехи приобретя:
Роптанье, суеверие, гордыню…
А надо бы, как малое дитя,
Дать руку, полагаясь без сомнений,
Почувствовать защиту и тепло.
Накажут если – выпросить прощенье,
Любовь ведь никогда не помнит зло.
Мне – хлеб и рыба (не змея и камень).
Мне – утешенье, помощь и любовь.
Но есть ли тот на свете, кто не ранен,
Кто всё принять, всё выдержать готов?
О Господи, моя неблагодарность,
Язвит тебя, как гвозди на кресте.
Вина за муки крестной многократность
Лежит своею частью и на мне.
В глаза Твоей Любви смотреть мне сложно,
Мой эгоизм не выдержит Твой взгляд.
Я новый начинаю день тревожно,
Хоть надо – полагаясь на Тебя.
Придумав развлеченья и заботы,
Вся – с головой – в решение задач.
И полубессознательной дремотой
Душа моя наполнена, хоть плачь.
Но как же завершить стихотворенье?
Где ноту отыскать - в Твоей любви,
В законе – не судьбы, но – Провиденья?
Попробую: «O Jezu, ufam Ci*…»
*- «Jezu , ufam Tobie!» - Иисус, доверяю Тебе (польск.)
Как странно – но мне всё сегодня мило!
Лицо подставлю солнечным лучам!
Я радуюсь дорожкам и начать
Не побоюсь весенние стихи.
(Быть может, потому что сапоги
Себе демисезонные купила
И легче стало в курточке плечам?)
Не важно. Только зимняя печать
Снята. Свои меняя парики,
Смотри - лес примеряет, сбросив белый,
На лысые вершины солнца свет.
Топча ногами надоевший снег
Стоит, пока поджавшись, босиком,
И ждет, когда застелется ковром
Земля из свежей зелени несмелой.
Какие войны? Где парад планет?
На Марсе жизнь? Весенний человек
Не может думать только о дурном.
На Марсе жизнь…А в лУжах наших жизнь?!
В них мельтешат. В них плавают, роятся
В бессмысленном и оголтелом танце!
Нет, лужи – это песня, а не грязь.
В их водах, отразясь и растворясь
Купается кустарник. Растворись
И ты в весне, пытаясь не стесняться
Нахальных взглядов из-под детских ранцев,
И юной совершенно притворясь,
В трамвае предъяви билет студента.
Депрессией весенней не болей,
И запахи тревожные скорей
Смешай с духами резких ароматов,
Которые запрятала когда-то,
Не оценив подарка и момента.
И не включай вечерних новостей,
А ожидай безудержно апрель,
И насладись изменчивостью марта.
Я работник последнего часа.
Нет, работник последних мгновений.
Жизнью страшной, пустой и злосчастной
Доведенный до грани последней.
Принимая позорные пытки
на кресте, прерывая злословье,
ухватился за тонкую нитку,
и – впервые – был ранен Любовью.
Но откуда же вера явилась
В то, что Ты, умирающий рядом,
Есть Господь? А надежда на милость?
Разве просят о ней у распятых?!
Но цепляясь – уже за секунды,
Сердце вдруг совершает движенье.
Что со мной? И слова-то – откуда?
Я успел, на последних мгновеньях!
Годы ярости злобной и жажды
Примитивной и грубой наживы
Перечеркнуты. Стало неважно
Всё, что было. Дышал ли я? Жил ли?
Что есть я? Может то, что случилось
За секунду, за шаг лишь до смерти?
Солнце жизни навеки затмилось,
Но Любовь – ослепительно светит.
Претерпев свои крестные страсти,
Мир спасая, захватишь с собою
И меня. Твоей крови причастье
Принимает несчастный разбойник.
В том моей никакой нет заслуги.
У Любви – свой закон, и Ты судишь:
Мою душу берешь в свои руки,
Молвишь тихо мне: «Ныне же будешь…»
Я, лавируя ловко меж людей и меж судеб,
Спотыкаюсь случайно, натыкаюсь нелепо,
По какой-то неясной и странной причуде
Подчиняясь судьбе без раздумий и слепо.
Меня в угол поставят и скажут: видала? -
Ты считала себя очень умной и хитрой,
Ты держалась за принципы и идеалы,
Обучала других, создавая палитру
Из оттенков неярких и красок пастельных,
Говоря о своих чувствах вкуса и меры,
Никогда и ни в чем не дойдя до предела,
Не впадая во страсть и не веря химерам.
А теперь озадаченно встань и подумай,
Растеряв все свое превосходство во взгляде,
Кто назначил тебя слишком сильной и умной?
Может, ветер, который листает тетради
Со стихами твоими, смеясь над словами,
Превратив их весной в прошлогодние листья?
… И единственно, что ты отыщешь в кармане, -
Это чистый альбом… Это новые кисти…
Дорога живая, в асфальт не закована,
Не выстлана плиткой, не сыпана гравием.
Лесная, виляя, плутая, играючи,
уходит в незнаемое.
Вглубь, в горизонт.
Бетонными бровками не арестована,
Янтарная, желтая, с серой подпалиной,
То бегом, то шагом, то по лесу крадучись,
Веди меня в тайное,
За поворот.
Ты теплая, светлая, чистая, ровная,
Проложена кем-то, возникла ли магией?
А может, лишь мне нынче под ноги стелешься,
Исчезнешь капризно,
Коль я обернусь?
Что делаю я здесь, тебе незнакомая?
Гуляю, скрываюсь иль черпаю знания
В загадке лесной, там, где солнце расплещется
Лучами и брызгами
Прямо на грусть.
Листвою поймаются блики и искорки,
Попрыгают зайчики под ноги смелые…
Куда заведешь меня, в чащу, неверная?
И бросишь, сбежишь,
Не оставив следа?
Иль в поле, иль к морю, иль к маленькой пристани,
А я и не знаю, куда и хотела бы…
Но нет – не в болото, в трущобу иль в тернии,
Я верю – домчишь,
Не допустишь вреда.
У старого камня дороги расходятся.
Распутье – задача с тремя неизвестными.
Как было мне выбрать – без стрелки, без надписи?
Решила – ступив,
Полетела с тобой.
Бегу и стараюсь с собой не поссориться,
Бегу и пытаюсь с тобою быть честною.
Бегу и учусь быть открытой и радостной.
И помнить – мотив.
…И расслышать – прибой.
Мы, притворяясь дремлющими днём,
Выходим ночью из оцепененья.
Скрипим и разминаясь, спины гнём.
Затем читаем шёпотом моленья,
Поднявши ветки к звездным небесам.
А сок течет по жилам, согревая.
Мы по подземным взрЫхленным пластам
Свое движенье плавно начинаем.
Густой и сладкий воздух пьем ночной.
Ветвями ухватившись друг за друга,
Вступаем в предвесенний танец свой,
Плывем по заколдованному кругу.
Пусть всё - и полуявь, и полусон,
Осталось нам недолго ждать подмоги!
Затекший распрямляем гордо ствол,
Тихонько выползаем на дороги.
Корнями пережевываем снег,
Пьянеем от воды добытой талой.
Обратно на дневной плывя ночлег,
Зовем своих соседей запоздалых.
Но вот уже рассветный близок час,
Заученные позы принимая,
На старые привычные места
Встаем и неподвижно замираем.
За вами так смешно нам наблюдать,
Сутулитесь, не поднимая взгляда.
А наша окружающая рать
Готовит наступленье и осаду.
От запаха проснувшейся земли
Очнетесь вы, но только поздно будет.
Разрушим, полонИм, заполоним!
Смотрите, мы идем! Сдавайтесь, люди!
Кому вы протянули свои ветки?
Застыли в напряженном ожидании.
И в позе неудобной замирая,
Прислушались – не пахнет ли весной?
А я – опять негодные отметки
В дневник своей гордыни получаю.
Но, выходя с работы, доиграю
Привычную уверенную роль.
Снимаю маску, выйдя за ворота,
Опять упрусь глазами в эту точку.
Другим ее, конечно же, не видно,
Тем более, у каждого своя.
Да что работа – хобби, не работа,
Так что ж усталость поселилась прочно?
Нет, я достану краски и палитру,
Как только будет время у меня.
Когда просилась в детстве – чтобы взяли
Меня в игру: «Пожалуйста, возьмите!
Я научусь, я, может быть, сумею!»,
То даже принимали иногда.
Теперь меня повсюду принимают,
Но кажется, не на моей орбите.
Зовут – а я стучусь в иные двери.
В далекие чужие города.
А вот нашелся часик и на отдых!
Но тупо возлегаю на диване,
Смотрю всё в ту же точку – на экране?
Да нет, конечно, там какой-то фильм.
Всего пол-оборота - и иконы.
Но взгляда я на них не поднимаю.
На них Глаза - Они опять все знают.
Я не готова к разговору с Ним.
Я знаю, что Он ждет – так терпеливо…
И верю, Он не будет слишком строгим.
Но доброты Его не заслужила…
Ах, правда ведь, что лучше кирпичи
Таскать, чем сотворить одну молитву,
Предстать пред Ним – какой уж есть убогой.
Порыв, и воля, - нет, не хватит силы…
…Белье бы, кстати надо замочить.
…И пусть лежит. Потом и достираю.
Все терпит… Время есть, (как там) – «покамест».
Как говорил Безухов – жизнь проходит,
Покамест мы ее и проживем.
…Деревья – в странной позе замирают.
Как будто знают сроки. Я покаюсь.
Успею, может. Тишина в природе.
А я-то? Будто вовсе - ни при чём?
Нет, я снаружи. Не смогу, не вникну
Я в ребусы пророчеств, тени снов.
В стихах попытки новых изысканий,
-Все это для меня как будто блики,
Игра лучей с прозрачностью стекла.
Нет, я снаружи – мысли и дела.
В глубины мой рассудок не проникнет.
Внимать он только разуму готов
(Издержка всех моих случайных знаний).
***
Учиться слишком много – не тому?
Не может интуиция, наверно,
Проникнуть в подоплеку бытия.
Да я и не стремлюсь туда. Ко дну
Дорога приведет, коль только грезишь,
Не зная цель, к которой гордо лезешь,
Нет, в мистике я скоро утону,
И захлебнусь, ловя, как воздух, пену…
Нет, не встаю под этот чуждый стяг.
Не тот запасец сил, не тот костяк.
***
Не складывай ты мусор в свой карман
Духовное – еще не значит свет.
Насытиться и вдоволь откормиться
За счет таких любителей нирван
Духовность падших ангелов – стремится.
Слова предъявят счет, и дивный бред
Стихов, что мы упорно забиваем
В свою судьбу, забавный столь вначале,
На головы падет нам. О, поэт,
Не складывай ты мусор в свой карман.
В него полезешь скоро для расплат
По всем счетам. А если, притворясь,
Что сложная рифмованная вязь,
Уму чужому просто не доступна,
Смеешься сам над теми, кто нашел
В ней смысл и глубину, и этот фол
Тебя лишь забавляет; адресат
Найдется настоящий. В нужный час
Окажешься в болоте с ним ты мутном.
И вряд ли будет день и будет утро.
***
А если мой рассудок не готов
Понять – но тО, что выше, а не ниже,
Глазами своей веры посмотрю,
Сквозь призму своих личных убеждений,
Ведь подлинный стихов своих остов
Проверить можно, стоя на коленях.
Чего-то не пойму и не увижу,
И корень чьей-то мысли не узрю.
Но по плодам диковинных растений
Узнаем суть: посеял-то их кто?
Толкаемся снова локтями, плечами.
Но стало в глазах у нас больше печали.
Заложники ярости чьей-то безумной,
И щепки политики чьей-то преступной.
Что делать? Опять – на работу, учебу…
Кому бы сказать: «Ну ведь мы не причем тут…»?
Куда бы деваться от боли и страха?
И как бы забыть про топор и про плаху?…
Притихли. И свары в метро не вознИкнет.
Под грузом одним мы сегодня поникли.
Обычно метро - в человеко-тумане,
Людей рядом тьма, но глаза их не с нами.
А нынче – друг другу мы стали причастны.
Мы в связке одной, мы друзья по несчастью.
У всех напряжение – сердце и нервы.
Мы все – уцелели. Но все – под прицелом.
Считая минуты, я мимо тех станций
Поехала нынче, боясь приближаться
К дверям. И спросила соседку несмело:
«Выходите здесь?» И в глаза посмотрела…
«Да,да, выхожу», - так сердечно и тихо…
«Вход» есть. Дай-то Бог, что откроется «Выход».
Где выход?
Закроешь книгу. Со своих коленей
Ее не уберешь. Кругом ни вздоха.
Лишь нежной орхидеи–королевы
Звучит в тебе звенящий голосок.
И вечные проложишь параллели
С души к страницам этим. Пухом легким
Шаги ее и тихие напевы
Слышны еще. Ты так теперь далек
От песен мира этого. Конечно,
В реальность возвратишься ты, как прежде.
На скучную работу на подземке
Поедешь вновь, за поручень держась.
И сам-то ты ни в чем не безупречный,
Ни латы и ни шлем – твоя одежда.
В потертой и видавшей виды кепке
Не вызовешь высокую приязнь.
Оглянешься кругом – в метро так много
Красивых и приветливых. Но что-то
Во взгляде их давно тебя пугает…
Закроешь ты глаза, чтоб видеть вновь:
Зеленым шелком стелется дорога,
Таинственно уходит в повороты,
И все готов отдать ты, не считая,
За тонкую нахмуренную бровь.
Теперь ты не покинешь эту сказку,
Теперь ты не забудешь этих странствий,
И тени от сиреневых деревьев,
Из мира снов сородичей твоих.
Но ты и сам – в давно приросшей маске,
Никто и не узнает, что причастен
Ты к грёзе... Только легким дуновеньем
Твоей коснется тайны этот стих.
Боюсь смотреть в свои глаза.
Они из бездны зазеркальной
Всё норовят мне рассказать
Мои же собственные тайны.
Лишь мимоходом уловлю
В тревожном взгляде исподлобья
Не то, как сильно я люблю,
А как изранена любовью.
Из преломления глубин,
Теней загадок многократных
Мои глаза лишь ты один
Сумеешь выманить обратно.
В реальном мире на меня
Как смотришь ты? Одно скольженье.
Но – разбивается броня
Случайной встречей отражений.
Любовь во взгляде притушить,
Увы, не сложная уловка.
Но в зеркале -
Твоей души найду случайно расшифровку.
О, как же отшатнешься ты!
Посмотришь – холодно и жестко.
Не бойся...
...Я хочу спросить:
«Ты не видал мою расческу?»
Нетронутый ничьим нахальным следом,
Снег белый мой, мой чистый белый лист,
Подошв резных не знающий приметы,
Как нежен ты! Как первозданно чист!
Как жаль, но все изменится. Я знаю,
От белизны не будет и следа.
Покроешься ты грязными угрями,
Осядешь, посереешь. Коркой льда
Поверхность загрубеет очень скоро.
Я взгляд брезгливо стану отводить.
Сквозь черные уродливые поры
Тихонечко начнешь ты уходить.
И стаешь, и стечешь. В круговороты
Природные уйдешь до новых зим…
…Блестишь, искришься, празднуешь! Ну что ты, -
Сегодня ты бесспорный господин
Пейзажей. Новый замысел и сила
Предчувствий новизны. Ты оптимист!
Я все-таки сегодня наследила,
Простите – белый снег и белый лист.
Ну вот, мы разбираем снова елки,
В коробки утрамбовываем праздник.
И то, о чем мечтали втихомолку,
Теперь попросим с новою оказией.
Давно уже играем в эти игры:
Заказ услуги свыше – торг уместный.
За свечечку по пять рублей – привыкли
Оздоровляться полностью телесно.
А коли раскошелимся на двадцать,-
Будь добр, предоставь всего сверх меры.
А то, смотри, мы будем сомневаться
В Твоих, ну как их? – заповедях веры.
Грешны?! Мы не крадем, не убиваем,
Всё мелочи, а им виною – случай.
А если и чужого пожелаем –
Так что же Ты других снабжаешь лучше?
Мы совесть выключаем, как приемник.
А наши обещания и клятвы,
Как будто многоразовые елки
В коробках тесных спрятаны куда-то.
Ты слишком много хочешь. Дай свободно
Пожить немного. Сколько можно правил?!
Ну что Ты всё стучишься в наши окна?!
Ведь мы Тебя сейчас не вызывали!
И если б Ты тянул сегодня ручки
Из хлева, чтобы шли мы за Звездою,
Ты долго бы прождал. – У нас получка,
А нынче – скидки в «МЕтро» и в «Рамсторе».
Так ждать автобуса! Как будто он корабль,-
Последняя надежда Робинзона,-
От острова «Какой сырой ноябрь»
К родному континенту «Вот и дома».
Глядеть в пустой туманный горизонт,
Секундной стрелкой делая зарубки,
Боясь, что никогда он не придет,
Голодной болью мучаться в желудке…
Во всем ветрам открытом шалаше
Из битого стекла – нещадно мерзнуть
Без мыслей. И бесчувственно уже
Стихами разбавлять тоску и прозу.
Обманываться – сколько можно раз!
Чужое судно даже не заметит.
Дождаться! Неоправданный экстаз.
Автобус приплывет. Корабль приедет.
Бежать к нему! Цепляться – не уйдешь!
И видеть, как посмотрит обречено
К скамеечке примерзший грязный бомж,
На острове никем не прирученный.
Ну что нам говорить – что грязь месить,
В сугробах пробираясь еле-еле.
Ведь зимние плоды уже созрели,
Их держит только тоненькая нить.
Чуть-чуть еще, и с ветки упадут.
Рассыплется сухая мякоть снега.
И мы с тобою в поисках ночлега
Отыщем кем-то брошенный приют.
Свечу зажжем, растопится камин.
Устроимся в уютных теплых креслах,
И в этом уголке, таком прелестном,
Остаться до конца зимы решим.
Пусть зимних звезд холодный яркий свет
Прольется нам на пряничную крышу.
Но мы и не увидим, не услышим
Метелей, снегопадов и комет.
А если слишком сильный ураган
Решит, что нам пора бы и наружу,
Ну что же. Мы немножечко потужим
И новый путь проложим по снегам.
"Пока живОй – всЁ жив", сказал он вслух;
И паника немного отступила.
Рассветный луч – оранжевый петух,
Наполнил душу новой свежей силой.
"Боль-признак жизни, чем она сильней,
Тем жизни больше". Только что-то нынче
Ее уж через край. "Но не больней,
А даже с каждым разом и привычней".
Рассудок вычислял – откуда сбой?
Что это – испытанье? Наказанье?
Но день настал. Ушла обратно боль
Во тьму, в свое обычное изгнанье.
Раскаянье забылось в тот же миг
Вновь бутерброды просятся в желудок.
А то, что все сложилось в этот стих, -
Так это - диссиденствует рассудок.
За ниткой тонкой потянусь
Мелькнувшей мысли,- вдруг случайно
Пройдет в ушкО. Сошью слова
В костюм нелепый этих строк.
Скорее к зеркалу. Смотрюсь.
Ну пусть желанной гостью тайна,
Как золотистая канва
Украсит мой простой стишок!
Но нет. Как стали велики
Мои вчерашние порывы
Для этих серых будних лет,
Для отупевшего ума.
Ведь даже лучшие стихи,
Что я латала и кроила,
Всего лишь теплый мягкий плед,
Которым пользуюсь сама.
Никто не водит руку мне,
Никто не шепчет откровенья,
Ни дерзких рубищ, ни фаты,
Ни самобранки, ни ковра…
Я будто в полной тишине,
Работа минус озаренье,
Удачной вышивки – цветы,
Дожди, листва и вечера.
Не щурьте глаз: «мне не идет»,
Хотя на слово я и злая,
Обидеть трудно уж, увы.
И безразличья не тая,
Я мелом напишу отчет,
И на тряпье поразрываю.
Пусть рифмы не скрепляют швы.
Я не поэт. Но не швея.
Все будет черно-белым до весны.
Зима в России долгая, известно.
И рыхлое темнеющее тесто
Облепит и деревья, и кусты.
В химический состав московских зим
Подмешаны коричневые лужи,
Чья тайна неподвластна даже стуже,
Да желтый полусгнивший мандарин.
А тучи, проливая мокрый клей
Слезами фонарей в жилет асфальта,
Повиснут закопченной тусклой смальтой,
Ватиновой подкладкой серых дней.
Платком не слишком новым шерстяным
Накроет небо с края и до края,
Под корки ледяные подтыкая
Завязки, непогоды властелин.
Он, пасмурно чело свое клоня,
Посмотрит, так угрюмо нависая,
Что воробьев бессовестная стая
Притихнет на балконе у меня.
Меня ты узнаешь легко,
В сумбурно роящейся улице,
Людской меня схватит поток
И выплюнет, как несъедобное.
Пальто мне всегда велико,
Лицо мое складкою хмурится
От новых и старых тревог,
Да обуви неудобной.
Сквозь страны и через века
Судьбы предписанием сложным
Виляя в случайностях дня,
На ощупь ступая впотьмах,
Ведет нас друг к другу, пока
Не станет однажды возможным,
Что ты повстречаешь меня,
Узнаешь в бессчетных мирах.
В том месте, где треснут асфальт
И брошен пакет из-под сока,
Ты сделаешь двадцать шагов
На север. И сразу поймешь,
Что это действительно я,
Стою, тебя жду одиноко
Минуту и пару веков!
... Узнаешь.
...И мимо пройдешь.
Старушка - носочки в зайчиках,
Случайная, неформатная.
И как она здесь не смятая
Средь девочек и средь мальчиков?
Колготки зашиты детские.
И тОчно - она – не местная.
Москва ведь не верит старости,
Глаза отведет презрительно.
Быть слабым здесь унизительно,
Достойно одной лишь жалости.
Москва ведь не верит бедности.
Да разве же дело во вредности?
- Москва верит черным «Бентли».
Сердца у нас всех – добрые.
На каждом углу у нас – церкви.
А в каждой душе у нас - доллары.
Я тоже - невиноватая,
А деньги храню – в Ахматовой.
Мы сотканы – безразличием,
Мы рядом – окаменелые.
И это и есть – приличие,
А не носочки белые.
Как можно – к лежащему кланяться?
Упал – значит был – пьяница.
Брезгливо подвинется девочка,
Хорошенькая и ладная,
Колготочки стильной сеточкой,
А бабушка – дышит на ладан.
Да мы не такие уж снобы,
Самим бы дожить – хорошо бы.
Пусть хрупкую эту рАкушку,
Морскою волной выбросит.
Но Бог бОльше любит - бабушку,
И бабушка все вынесет.
А девочку модную… Что же…
Ее любит Бог – тоже.
Кто будет последним поэтом?
Ему надо много успеть,
Пока звездопадом несметным
Не рухнет небесная твердь.
Погаснет усталое солнце,
И черною льдиной зима
Налезет. А с неба сорвется
Ракетою белой луна.
Рожденные темной водою,
Чудовища мрачных глубин
Залижут кромешной дырою
Надземный ночной палантин.
Хозяин пронзительной скрипки
С последним аккордом порвет
Планетные струны-орбиты,
Рассыпятся ноты вразлет.
Но как мой поэт невезучий,
Лишенный стола и свечи,
Срифмует, уложет, изучит,
Прочтет, прохрипит, прокричит?
Успеть ему надобно много,
Забыв про перо и тетрадь,
Предстать перед Автором - Богом
И свой приговор прочитать.
За каждое лживое слово
В тетради своей и судьбе
Нам всем отвечать у престола.
Поэту, наверно, вдвойне.
"Да, я обычный дилетант,
Мои стихи, наверно, бред.
А кто-то, может быть, талант,
А кто-то, может быть, поэт.
Лежали в ящике стола,
Хранились в уголке души.
Я их взяла и отдала
Холодных судей насмешить.
Моих сравнений примитив,
Рассудочность моих идей,
Нечеткий слог, неверный ритм
Заметит строгий корифей.
Насмешливой строкой слегка
По графомании пройдет
И безупречно свысока
Меня возьмет и зачеркнет..."
-Боялась критики - всерьез -
Узнать, не грош ли мне цена.
Но дан ответ на мой вопрос.
Он прост и страшен - тишина.
Ну что ж. Я снова не у дел,
Бреду, как прежде, в темноте.
Хотя... Ещё вопрос созрел:
Не - "судьи КТО?"
А - "судьи ГДЕ?"
По тонкой кромке тротуара
Пройду чуть слышно, не дыша.
Я роль еще не отыграла,
И пьеса больно хороша!
В ней свежей зелени дыханье,
И ручки маленькой тепло,
И губ твоих одно касанье,
И может быть, еще одно.
Пускай не будет в ней веселья,
И праздника, и кутерьмы,
Пусть даже небо будет серым,
Но лишь бы только были мы.
Пусть режиссер не опускает
Устало рук, не гасит взгляд,
И скажет: "Пусть еще играет,
Хотя, конечно, не талант...
Но надо дать еще попытку,
Актеров долго не менял,
Я им с огромнейшим избытком
Свое терпенье отмерял.
Они ж роптали - не по нраву
Сюжет, и роль-то не для прим,
Слова не те, и снова справа
Артист не тот, костюм и грим".
Подскажет Он слова тихонько,
Перелестнет еще листок...
Ах, сколько вдохновенья, сколько!
Он сам родник и сам исток.
Мне в этой пьесе все по нраву,
Прости, прости мне ропот мой,
Начало - с мыслями о славе.
Не надо славы, Боже мой!
Антракт - и я опять на взводе,
В глазах пытаюсь прочитать...
Оставь меня хоть в эпизоде!
...Хотя бы сцену подметать...
Так тих и прозрачен октябрь - три дня,
И вымыто чисто окно,
И в воздухе краски застыли, звеня,
И все повторилось смешно.
Нежна и ярка - только гению дать
Такую писать акварель.
И глупо пытаться стихи сочинять,
Влезая в автобуса дверь.
А завтра - и слякоть пророчут, и дождь.
А мне и не жалко- пускай.
Ведь осени тоже я тайна и дочь
Шуршащих задумчивых стай.
Мои - пестрота, этот яркий огонь
И грусть - без причины напасть.
Капризное сердце тоскует - дозволь
Мне близкое сердце украсть.
Октябрь - три дня, и затишье. И сух
Каблук. И я скоро смогу
Молиться, ответ различая на слух
И вечным дыша на бегу.
1. Картина первая – «Покой».
Заворожил – чудовище – Покой
Огнями глаз. Лежит колосс безмолвный
Меж вод небес и твердью водяной.
Он полон всеми. Полностью пустой,
Безвременный. Не добрый и не злой.
И в сумерках замрет твой голос сонный...
Ничто не шевельнется – рябь воды
Не тронет, все сковало сновиденьем…
Нет, явью. И страданья, и мечты,
Века, года, недели и мгновенья, -
Все отдано Покою на съеденье.
А следующей жертвой будешь ты.
2. Картина вторая – «Сказка королей».
Игрушечкой нежное царство
Держали король с королевой.
Светились их лица любовью
Друг к другу – хрустальной и детской.
Так бережно, так осторожно,
Что даже постичь невозможно
Какою искусною нэцке,
Какою эльфийскою кровью
Художник по кончику нерва
Создал это тайное братство.
3. Картина третья «Симфония Сотворенья мира».
За это уж не знаю, как и браться.
Тому ли верю я, тому ли внемлю?
Все – ощущенья, лепет цветозвука,
Догадки музыкальной звукокисти.
Писать мог это только сумасшедший,
А он и был им. Гений, но повлекший
Чреду безумства красок, капель, листьев,
Проснувшихся зверьков смешных и стука
Дождей, что первыми омыли землю.
Но можно ли нам этого касаться?
4. Картина четвертая «Дружба».
Я тебе протягиваю чувство.
Пусть оно, увы, несовершенно
Ты мои протянутые руки
Не отвергни в гордости обиды.
Хоть его высокое искусство
Достижимо только для блаженных.
Но возьми меня ты на поруки,
За меня тебе не будет стыдно.
Не побрезгуй и несовершенством,
Ведь оно светло, а значит – светит,
Как умеет, белым чистым цветом
Искренней привязанности, честной.
Если нет, - отдай обратно в детство,
Чтобы наигравшиеся дети,
Бросили. Разбившись на конфеты
Упадет к ногам гордыни пресной.
…Я тебе протягиваю чувство…
Человек возле дома летал
(С виду, правду сказать, не Шагал).
Просто шел он вначале вдоль дома
По дороге до скуки знакомой
И ужасно, смертельно устал.
Человека преследовал страх
Наяву и в замучивших снах.
Он боялся удачи как знака
Бед грядущих, возможного мрака
И предчувствовал в счастии крах.
Он не мог больше и не хотел.
Он почувствовал - это предел.
Смотрит - в окнах закат золотится.
Неуклюжею толстою птицей
Головою мотнул и взлетел.
И качал серый воздух его,
Как туманная речка бревно.
Он тихонечко пел без мотива,
Это было не очень красиво,
Но, надеюсь, ему все равно.
Вот стемнело у самой земли,
И слезливо зажглись фонари,
Зажелтелись чужие окошки,
И ему стало легче немножко.
Так, денечка на два иль на три.
Он спустился на влажный асфальт,
Чтоб в кармане ключи отыскать.
Ноги вытер в прихожей о коврик.
Это, кажется, было во вторник.
Но ведь надо же нам отдыхать!
Прохладно на душе и в сентябре,
Легко морозит кожу час вечерний,
И словно в незажженном фонаре
Мечта в моих глазах закрыта тенью.
Но вот уже зажглись и фонари,
И небо стало чище и грустнее.
Но не зажгутся вновь мечты мои,
Одни лишь страхи сгрудились теснее.
Мне страшно, но чего бояться мне?
Вот спуск в метро, автобус и квартира...
Что выть и ныть, как волку при луне?
От этого стать можно некрасивой.
Морщина складкой ляжет меж бровей,
И губ углы опустятся уныло...
Но чтоб ей не придти - мечте моей,
За что она меня так не взлюбила?
Я сплю ведь, подложив ладонь к щеке,
Послушно поднимаю к звездам взгляды.
-Но не приходит даже и во сне,
Стихи мои ей больше не приятны.
Я знаю, что она мне не простит,
И знаю, чем ее я опошлила.
Душа моя грустит, а совесть спит,
Давно уже ее я не будила.
Ведь каждому дается по звезде -
- Не по размеру точно, а на вырост.
И чувствую я в этом сентябре -
- Не дорасти. А я и не трудилась.
Глаза твои – пожухлая трава,
Осенней влагой полные до края…
Листвою облетевшие слова
В случайностей гербарий собирая,
Ты бродишь по дорожкам октября,
С порывами ветров маршрут сверяешь,
Тебе одной лишь ведомый обряд
Из года в год зачем-то совершаешь.
Гримасой непогоды морщишь лоб,
Ногами разгребаешь листьев ворох
И более всего мечтаешь, чтоб
Не кончился их теплый чудный шорох.
Кружась средь всех невиданных миров,
В которых нынче осень, - четко знаешь:
Есть мир один. И ты в его альков
Из года в год опять не попадаешь.
Сочувствует тебе осенний лес,
Но жизнь его – всегда по расписанью,
Коснувшийся макушкою небес,
Без устали поет свою «Осанну».
Затерян где-то засланный связной,
Тебе на помощь посланный навстречу
Вручить билет бессрочный проездной
На долгий путь с названьем странным – «Млечный».
Но – дальше, дальше, не теряя нить,
Зарубки в своем сердце оставляя,
Ты будешь в октябре опять бродить,
А осень за тобою, догоняя.