Пародия не на всех! Но - на многих...
Светло и немо, плача и ликуя,
Гляжу на шляпу новую свою –
И вижу в ней буденовку лихую,
Насквозь изрешечённую в бою.
Бросая взгляд веселый и довольный
На шубу с шалевым воротником,
Я замечаю сходство в ней невольно
С шинельным, виды видевшим, сукном.
Когда ж, с полсотни сдачи взяв пятерку,
Несу домой лимоны и коньяк, –
Под скромную играет гимнастерку
Мой элегантный импортный пиджак.
Отец и мать, работая ударно,
Меня родили в тракторном цеху.
От шарма, командарма и плацдарма
Веду я родословную стиху.
Безвестный конармеец! Не тебе ли
Была вся жизнь моя посвящена?
От Переделкина до Коктебеля
Лежит моей поэзии страна.
Плету, плету рифмованную пряжу,
Мечтать по вечерам хожу на пирс,
И с юрмальского солнечного пляжа
За вдохновеньем езжу в Саласпилс.
И, может быть, подняв завесу мрака,
Узнает мир чем ярче, тем верней,
Что мне принадлежащая собака –
Буденовских потомок лошадей.
На поводке прогуливая гордо
Светло и немо лающего пса,
Горжусь, что не от пана, не от лорда, –
Что я от папы с мамой родился.
Что я – могучий малый, бравый, видный,
Рубака в поэтическом полку...
Мой гонорар, округлый и солидный,
Сродни красноармейскому пайку.
Харьков, 1976 г.
Н.М.
Твоё сиянье не померкло
Назло громам.
Какой красивый, на поверку,
У нас роман!
Мы рано встретились: по сути,
Ещё детьми.
И пламя вспыхнуло в посуде
Моей ладьи.
Я верил пылко и наивно,
Что ты – моя,
Но не любила ты – Наина! –
Тогда меня.
И жизнь понадобилось в целом
Прожить нам врозь,
Чтобы мечта вдруг стала делом,
И всё сошлось.
Мы жили врозь, но были рядом,
И ты меня
Всю жизнь одаривала взглядом –
Лучом огня.
Поддержкой нежной, но упругой
Была ты мне
И стать сумела ты подругой
Моей жене.
В часы ненастья и утраты,
Назло беде,
Ты стала мне сестрой, и братом
Я стал тебе.
Но рассусоливать не буду –
Скажу я вновь:
Ты – моё счастье, моё чудо,
Моя любовь.
Ликуй ли, душенька, заметней
Или горюй, -
Но ты – и первый, и последний
Мой поцелуй!
Бессильна, беспощадна старость.
Её терпя,
Мне всё же многое осталось:
Любить тебя.
2015
С.А.Луговцеву – инженеру из Одессы,собравшему коллекцию из более 5000
сонетных венцов более 2000 авторов.
1.
Cын Иерусалима – Тель-Авив
Сиона град! В сиянье золотом
Ты – мать градов Израиля святая.
Они живым воздвигнуты трудом –
Средь них столица новая – вторая,
Как Б-жьих Сочинений новый том…
Нет, он – не образ призрачного рая,
Но лет уж сто, горя и не сгорая,
Бушует пламя в сердце молодом.
Цветёт он, древность Яффы поглотив,
Здесь небоскрёб сдружился с «баухауз»,
А старый быт ужился с ноу-хау…
Нам Холм Весны поведает о многом,
Контрастов город – новый Тель-Авив,
Взлелеянный самим бессмертным Б-гом.
2.
Хайфа
Взлелеянный самим бессмертным Б-гом,
На севере страны есть в бухте порт.
В Израиле им каждый житель горд –
Здесь старт и финиш всем морским дорогам!
Залив глубокий изогнулся рогом,
Над ним Кармель – вечнозелёный торт,
Пристать сюда стремится каждый борт –
Есть место хоть корветам, хоть пирогам…
Здесь технион и университет,
Гордится город мира и побед
Профессором, рабочим, педагогом…
Минуты – кайфу, и часы – трудам!
Влюбился, Хайфа, в твой Бахайский храм –
Едва предстал я пред твоим порогом.
3.
Бней-Брак
Едва предстал я пред твоим порогом,
Мой первый дом в Израиле, Бней-Брак, –
В метаниях меж Гогом и Магогом
Я твёрдо понял: нет, ты мне не враг!
Школярского старания итогом,
Венцом моих студенческих атак,
Так стало (к сожаленью только так!):
В иврите я на уровне убогом…
С тобой, Бней-Брак, хранителем традиций,
Весь день готов молиться и трудиться,
Заучивая: «баит» - это дом» -
Дом веры праведной ! «Тиру»! (Смотрите!)
О, мой Бней-Брак (не врите на иврите)! –
Ты в сердце обозначился моём!
4.
Ришон-ле-Цион
Ты в сердце обозначился моём,
О, Ришон-ле-Цион - к Сиону первый!
Пятнадцать городов – пятнадцать перлов,
Ты – первой из жемчужин в сонме том.
Страны едва ль не первый агроном
Здесь виноделья путь наметил верный,
Оркестра первого аккорд здесь мерный
«А-Тиквой» прозвучал, как вещий гром.
Здесь многое произошло впервые,
И жёсткие здесь выпрямились выи,
Когда в сиянье неба голубом
Взметнулся флаг наш, белый и лазурный,
Благословляя в жизни этой бурной
Изгнанников предвечных общий дом.
5
Ашдод
Изгнанников предвечных общий дом,
Созданье давних предков филистимлян, –
Ты – украшенье древней Палестины,
Упорным возрождённое трудом.
Твоей красы не описать пером,
И вольным зодчим щедро не простим ли,
Что разные в тебе смешались стили, -
Лишь скуки не найдём в смешенье том!
Ашдод ! Аж горд, в солёном «аш-два-о»,
Я так люблю сияние твоё,
И славлю я тебя высоким слогом,
Ты сам собой веков уж сорок горд,
С рождения наш древний южный порт,
Ещё возникнув на горбе отлогом.
6.
Рамат-Ган
Ещё возникнув на горбе отлогом,
Разлапистый красавец Рамат-Ган,
Чудовищем. пластичным осьминогом,
Отважно и нахально вполз в Гуш-Дан.
На торжества страны он не был зван,
И всё ж, назло соседям-недотрогам:
Бней-Браку с Тель-Авивом, – с миром строгим
Затеял увлекательный роман.
И, притворясь сперва простой деревней,
На сей земле, непредставимо древней,
Алмазной биржи вдруг отгрохал дом!
Потом – зверям дал вольное сафари,
И бывший спрут стал словно львом в Сахаре,
Раскинувшись под голубым шатром!
7.
Петах-Тиква
Раскинувшись под голубым шатром,
Врата надежды нашей, Петах-Тиква,
Прожарилась на солнце, словно тыква,
И стала жарко пышущим костром.
В предместье Тель-Авива городском
Услышите подчас звериный рык вы.
Плесканье очистительное миквы,
Как бы извечный спор добра со злом.
Не сладостные сени райской рощи –
Болото малярийное сам Ротшильд
Здесь осушить затеял, чтоб итогом
Стал ты, который нам теперь так дорог,
Врата надежды, долгожданный город!
Уже застыл ты в ожиданье строгом…
8.
Холон
Уже застыл ты в ожиданье строгом,
О город, что построен на песке.
Ты вспоминаешь с гордостью о многом,
Задумавшись в волненье и тоске.
И у тебя, как жилка на виске,
Пульс бьётся в переулочке убогом.
И по твоим асфальтовым дорогам
Машины мчат в неистовом броске.
Но главное твоё богатство – дети.
Для них в твоей округе солнце светит.
И море Средиземное – для них.
Для них – твои сады, бульвары, зданья,
Для них живёшь, Холон, ты в ожиданье
Событий и открытий мировых.
9.
Беэр-Шева
Событий и открытий мировых,
Библейская Вирсавия, премного
Случилось в жизни на глазах твоих, -
Полна земных чудес твоя дорога.
О кладезь клятв, тебе – моя эклога,
Твой благородный профиль смел и лих,
И ты высокого достойна слога,
Восторгов и желаний молодых.
Тобой гордиться я не перестану.
Здесь Рена Муха, Юра Арустамов
И Феликс Кривин песенок своих
Создали много, высоко их ставит
Молва, но не она их громко славит,
А мой весьма несовершенный стих
10.
Нетания
А мой весьма несовершенный стих
Воспеть тебя не сможет - не осилит
Задачи сей, - он слишком вял и тих…
Нетания, ты с каждым днём красивей!
И ты меня, пожалуйста, прости
За то, что из курортов всей России
Лишь Геленджик тебе собрат… Проси я
Хоть век, - других, ей-богу, не найти!
Да длится век твой, как твой длинный пляж
Нетания, курорт прекрасный наш,
Сверкающий в святого солнца свете,
Сама ты, как твоих алмазов горсть,
И каждый званый и незваный гость
Любовью нежной пусть тебя отметит
11.
Бат-Ям
Любовью нежной пусть тебя отметит
Сам Б-г, Дочь Моря, нежный мой Бат-Ям.
Но, как известно всем твоим друзьям,
Ты также Дочь Столицы (по примете)…
Ты мокрою зимой – в мечте о лете,
А летом – грёзой о прохладе пьян,
Но бредни климатические эти
Вовек не осознать иным краям.
А жители твои – потомки йеки,
«Румыны» - человек на человеке,
И магрибинец, и наш брат «а-ид» –
Простые замечательные люди –
Твою историю и душу любят
И твой великолепный, гордый вид!
12.
Ашкелон
И твой великолепный, гордый вид,
С мятежными волнами гордо споря,
Со стороны бушующего моря
Столетий сорок всем гостям открыт.
Как много раз бывал с камней ты срыт
И стёрт с лица земли, познал ты горе
И муки, но судьбе. как воин, вторя,
Воспрянул, ладно скроен, крепко сшит.
Царь Ирод здесь родился не напрасно –
И землякам его должно быть ясно,
Зачем достался им и меч, и щит.
Я знаю: этот город полной мерой
Своим примером, доблестью и верой, –
Меня не златом щедро наградит.
13.
Реховот
Меня не златом щедро наградит
Вс-вышний, дав мне в дар твои просторы,
О, Реховот, любой на свете гид
Об имени твоём затеет споры.
Но я недаром в спорах часто бит,
И вот, не начиная разговора,
С красы твоей, как истинный семит,
Не отвожу я пламенного взора.
Ты был деревней – а теперь ты град,
Скопленье стройных каменных палат,
По улицам твоим гуляет ветер…
Ты – центр наук, ты – разума оплот,
Дух Вейцмана не славу нам споёт,
А голосом признанья пусть ответит.
14.
Афула
А голосом признанья пусть ответит
Афула-град поэту своему.
В Леванта захолустье пусть мне светит
Её фонарик сквозь туман и тьму.
Амбиция лягушки потому
Ей стать волом советует, что метит
В столицы город вырваться, и эти
Мечтанья кружат голову ему.
К концу столетья счастье громом грянет –
Стотысячником этот город станет,
Удвоив население. Шалом!
Шалом, Афула, символ захолустья!
Даст Б-г, тебя в столицы скоро впустит
Сиона град в сиянье золотом!
15
Свет Иерусалима (акростих)
С иона град - в сиянье золотом
В злелеянный самим бессмертным Б-гом,
Е два предстал я пред твоим порогом –
Т ы в сердце обозначился моём.
И згнанников предвечных общий дом,
Е щё возникнув на горбе отлогом,
Р аскинувшись под голубым шатром, –
У же застыл ты в ожиданье строгом
С обытий и открытий мировых,
А мой весьма несовершенный стих
Л юбовью нежной пусть тебя отметит.
И твой великолепный, гордый вид
М еня не златом щедро наградит,
А голосом признанья пусть ответит!
==============
*По статистике в Израиле есть 14 городов, население которых исчисляется шестизначной цифрой, то есть насчитывает не менее 100000 человек. Но в сонетном венке должно быть 15 стихотворений… Город Афула, в котором живёт вот уже около четверти века автор венка и где проживает сейчас немногим более 40 тысяч жителей, в этом году отмечает своё 90-летие. С недавних пор здесь поставлена задача до конца нынешнего столетия войти в пул городов-стотысячников! Это и дало мне основание ввести наш город в данный венок. Надеюсь, читатель заметил, что последний, заключительный сонет, так называемый замковый, или магистрал, посвящённый, конечно же, столице Израиля, является не только сонетом, но ещё и акростихом.
О С.А.Луговцеве, которому посвящён весь этот венок, и о его уникальной коллекции сонетных венцов желающие могут прочесть по ссылке: http://www.proza.ru/2013/05/10/1427 – Прим. автора.
ОБЪЯСНЕНИЕ НЕКОТОРЫХ ИЗРАИЛЬСКИХ РЕАЛИЙ, УПОМИНАЕМЫХ В СОНЕТАХ ВЕНКА (цифры - это номера комментируемых сонетов венка):
1. Баухауз - один из стилей архитектурного модерна ХХ в., характерный для Тель-Авива. Ноу-хау (англ. - "знаю, как) - "секрет производства". Тель-Авив (ивр.) - холм весны.
2. Кармель - гора, на которой расположен г. Хайфа. Бахайский храм - одно из примечательных зданий Хайфы - культовое сооружение бахайской религии, сочетающей в себе верования ряда мировых религий. Технион - название одного из высших учеьных заведений Хайфы.
3.. Бней-Брак - один из городов-спутников Тель-Авива и один из религиозных центров Израиля.
4. А-тиква (ивр.) - надежда (краткое название государственного гимна Израиля.
6. Гуш-Дан - название агломерации Большого Тель-Авива.
7. Врата надежды - буквальный перевод с иврита названия города Петах-Тиква. Миква - ритуальный бассейн у иудеев.
9. В сонете приводятся варианты перевода древнего названия города Беэр-Шнва., в том числе и его русское библейское название Вирсавия. Беэр-Шева является городом, где поселились многие русские поэты - в частности, названные в сонете.
10. Побратимом города-курорта Нетании в России является Геленджик.
11. Бат-Ям в переводе с иврита буквально Дочь Моря. Но "Ям", записанное еврейскими буквами (юд-мэм), - это, вместе с тем, окончание слова Иерусалим. И этими двумя буквами принято записывать сокращённо название Святого Города. Так что Бат-Ям часто переводят и как "Дочь Иерусалима".
Магрибинцы - выходцы из Северной Африки, здесь - евреи из Марокко, Алжира, Туниса. Йеки - шуточная кличка евреев из Германии. "А-ид" - еврей (в переводе с языка идиш).
13. В городе Реховот находится всемирно известный научно-исследовательский институт им. Вейцмана.
14. Название города Афулы ещё недавно использовалось как синоним израильского захолустья. Левант - общее название земель восточного Средиземноморья.= Автор.
Моисей простёр свою руку.
Море расступилось, как толпа.
Покрытое коралловыми рифами дно
обнажилось, заиграло на солнце яркими красками.
Моисей пошёл босиком.
Острия кораллов пробивали ему стопы.
Кровь его сливалась с водой,
стоявшей по обе стороны торчком.
То были живые красные скалы,
они шатались от ветра, но не падали.
Израэлиты шли позади,
Громко хохоча над своим вождём,
Так как все были обуты в сандалии.
На противоположном берегу Моисей сказал:
– Вы смеялись, не зная, что моя кровь
Удерживала водяные скалы, чтобы они не упали на вас!
Но почему ты не сказал нам
идти за тобой босиком?
– А потому не сказал, что хотел
Сделать вас счастливее меня.
Пусть свидетелем моим будет Красное море -
мне удалось перевести вас по его днищу,
но не удалось сделать из вас
умных и добрых людей!
7. ХII. 2002
ОРИГИНАЛ:
ЧЕРВОНЕ МОРЕ
Мойсей простягнув руку.
Море розступилося, як юрба.
Вкрите кораловими рифами дно
відкрилося,
заграло під сонцем яскравими кольорами.
Мойсей пішов босоніж
Гостряки коралів пробивали йому стопи.
Кров його зливалася з водою, яка стояла обабіч сторчма.
Це були живі червоні скелі,
що хиталися од вітру, але не падали.
Ізраеліти йшли позаду,
голосно реготали зі свого вождя,
бо всі вони були взуті в сандалі.
На протилежному березі Мойсей сказав:
– Ви сміялися, бо не знаєте, що моя кров
стримувала водяні скелі, щоб вони не впали на вас!
– А чому ти не сказав нам
іти босоніж за тобою?
– А тому не сказав, бо хотів
зробити вас щасливішими за мене.
Свідком моїм хай буде Червоне море –
мені вдалося перевести вас по його днищі,
але не вдалося вчинити з вас
розумних і добрих людей.
7. XII. 2002
Дмытро Павлычко
Йегошу’а*
С украинского
Вернёмся же на Нил, под флаги и гербы
Египетские, - вновь в объятья фараона!
Непослушанья дух, магнит чужого трона
Влечёт нас в прежнее. И в рабство прут рабы.
А где Мойсей? Быть может, от судьбы
Ждёт драгоценностей святого перезвона,
Иль антикварного он хочет махаона
Поймать, и бегает за ним через горбы?
Я ж – Йегошу’а. Я – пастух. Мне часто снится
Зелёный Ханаан. Зову я вожака:
Откликнись! Говори! И вспыхни, как зарница!
А нет – змея сожрёт тебя в пыли песка
Или убьёт тебя предателя рука,
А богоданный жезл сгниёт – не возродится.
12.VII/ 2006, Киев.
* В Украине и России это (до сих пор бытующее в ивритском именословии) имя произносят с ударением на О, что не соответствует принятому в иврите. В переводе сохранено ивритское ударение (на У). На русский язык это имя переводится как Иисус, на украинский – Ісус. В стихотворении речь об Иисусе Навине – Йегошуа бин-Нун. В Новом завете – об Иисусе Христе. – Прим. переводчика.
ОРИГИНАЛ:
ЄГОШУА
Вертаймося на Ніл, під прапори й герби
Єгипетські! Назад – в обійми фараона!
Вогонь непослуху, мов гадина червона.
Сидить між дюнами. У рабство пруть раби.
А де ж Мойсей, скажіть? Можливо, у торби
Збирає камінців дорогоцінні грона
Чи антикварного він хоче махаона
Піймати й бігає поміж сипкі горби?
А я – Єгошуа. Пастух. Мені вже сниться
Зелений Ханаан. Я кличу вожая:
Озвися, говори, світись, як блискавиця,
А ні, то пожере тебе в пісках змія,
Чи зрадники заб’ють, і зогниє твоя-
Тобі дарована Всевишнім патериця.
12. VII .2006, Київ
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА: Адекватный перевод стихов с языка на язык невозможен по определению. Отступления от оригинала неизбежны в силу несоответствия присущих каждому из двух языков изобразительных средств, разнородности версификационных систем, неизбежного следования за другим ассоциативным рядом при подборе рифмовки. Каждая рифма способна увести переводчика за собой, - совсем «не в ту степь», по которой передвигался автор оригинала.
Все эти трудности многократно возрастают при переводе сонета. Особенно сонета итальянского. Ведь в нём на его 14 строк всего лишь 4 рифмы, при этом каждая из них «заведует» сразу четырьмя или тремя строчками. Подбор одной рифмы влечёт за собой смысловые ассоциации сразу на три – четыре рифмующиеся строки. Очень легко и соблазнительно, оторвавшись от логики оригинала, «колебнуться» (как говаривал т. Сталин) куда-то в сторону.
Однако иного способа изложения чужой литературы, как её переводы на данный язык, попросту не существует. Понимая заведомую невозможность создать перевод равноценный, но очень желая познакомить русских читателей со стихами украинского (да притом западно-украинского по происхождению ) поэта - с его стихами о евреях и против юдофобии, я, наконец, попытался переложить на русский и его «Библейские сонеты» При этом всеми силами старался сохранить их основное содержание, даже если в некоторых случаях был несогласен с трактовкой христианином положений и особенностей иудаизма.
Начиная (что предусмотрено правилами сайта) размещение цикла из 12 стихотворений как одного цельного произведения, я ещё не знаю, поместится ли он ( вместе с украинскими оригиналами в технически допускаемые рамки весь целиком. Если не поместится – придётся разбить текст на две - три подачи и выдержать между ними положенное время . =Ф.Р.
СООБЩЕНИЕ от 29.10.2014 г.
В Харькове, в издательстве "Права людини" выходит в свет книга "Дмытро Павлычко. Еврейские мелодии" в русских переводах Феликса Рахлина". В ней впервые собраны до настоящего времени не переводившиеся на русский язык три цикла и отдельные стихотворения украинского поэта на темы еврейской истории, против международной юдофобии и расизма. Переводы представлены в книге параллельно с текстом оригиналов.Редактор Леся Лысенко.
В опубликованные ранее на данном сайте тексты переводов их автором внесена правка соответственно тексту названной книги - по её сигнальному экземпляру. = Феликс Рахлин.
1.
Всё то, что создал Бог, пребыть стремится в слове:
Ведь слово сделалось творцом добра и зла,
И в имени своём душа себя нашла,
Отражена , как плоть Господня на покрове.
Чтобы убрать печать у Каина с чела,
Философы совка застыли наготове.
Но назови его – и снова капля крови
Там полыхнёт огнём, где кожу враз прожгла.
Прародичи в раю отведали от плода
Познанья зла с добром по зову Сатаны,
И свет открылся им от свода и до пода,
И помнят до сих пор Адамовы сыны
Ту правду, что в словах мы прозревать должны,
И в речи Божий дух нисходит в дух народа.
ОРИГИНАЛ:
!.
Усе, що Бог створив, жадає бути в слові,
Бо слово сталося творцем добра і зла.
І в імені своїм душа себе знайшла,
Відбилася, як плоть Господня на покрові.
І Каїн – це той брат, що із його чола
Вже стерли Божій знак філософи совкові,
Та лиш назви його – і знову пляма крові
Там спалахне вогнем, де шкіру пропекла.
Прародичи в раю покуштували плоду
Із дерева знання з намови сатани –
І світ одкрився їм аж до самого споду.
І досі спізнають Адамові сини
Ту правду, що в словах шукає явини,
І в мові Божий дух приходить в дух народу.
2003
2.
Был старым Авраам, но девочку Агарь
Он полюбил, томим неутолимой жаждой.
Всё видела жена, и ревность не однажды
Подсказывала ей: чуть выжди – и ударь!
И слушала она, таясь от всех сограждан,
Как сходятся они: раба и «государь».
Как стонет старый муж, - так с нею было встарь, -
И месть в своей душе лелеяла миг каждый.
Рабыня родила. Для вида погрустив,
Её с дитём в пустыню выгнали из дома.
Обоих спас Господь и, грешницу простив,
Другой народ создал из грешного разлома,
И войны родились, и начались погромы,
И месть, и злость, и корчи зависти вместив.
ОРИГИНАЛ:
2.
Старий був Авраам, та дівчину Агар
Любив – його пекла жага непощадима.
Все бачила жона ревнивими очима,
Суперницю свою вела на той пожар.
І слухала вона, сховавшись за дверима,
Як сходяться вони – рабиня і владар,
Як стогне муж її, немов несе тягар, -
І помсти прагнула вся плоть її незрима.
Коли в її раби вродилося дитя,
Їх виставили геть – в жахну пустелю з дому,
Та гнаних врятував Господь од умертя.
Постав новий народ з гріховного розлому,
І війни почались, і перейшло в судому
Всієї людськості помстливе почуття.
2003
3.
Когда исчислил Бог преступников в Содоме
И город этот сжёг – греховности оплот, -
В живых оставлен им был только старый Лот
И дочки две его – святоши в отчем доме.
Но поселился грех в семейном том альбоме:
Забыв девичий стыд для собственных красот,
Подлезли под отца, чтоб множился народ, –
Ведь пали все мужи в Божественном погроме.
И дети выросли - греха шальная дань…
Какие же они: красавцы иль уроды?
Молчи, не отвечай, - вокруг себя лишь глянь –
И думай: почему недели, дни и годы
Огонь вражды и зла сжигает все народы,
Хоть малые костры гасила Божья длань?!
ОРИГИНАЛ:
3.
Як Бог порахував злочинців у Содомі
І знищив місто все – гніздовище підлот,
Зостались при житті один-єдиний Лот
І дві його дочки – побіжниці відомі.
Та оселився гріх у їхнім новім домі:
Позбулися вони своїх дівочих цнот –
Під батька підлягли, щоб множився народ,
Бо впали всі мужі в Господньому погромі.
І діти виросли з гріховних тих злягань…
Які вони були – прекрасні чи почвари?
Нічого не кажи, а навкруги поглянь –
І запитай: чому від праведної кари
Все гіршим світ стає, гудуть страшні пожари,
Де вогнища малі згасила Божа длань?!
2003
4.
Бог Якова любил, любил и Яков Бога
Ночь напролёт они боролись , как мужи.
Их силы неравны, как розны две души,
Хоть Яков был слабей, а всё ж не звал подмогу.
Но сильный слабого напрасно не круши,
И был кулак тяжёл, - упал горы отрогом,
Победы Божьей знак как бы сигналит рогом
О том. что предстоят иные рубежи.
Что ж, мы боролись все – и все мы охромели,
Ушиблены в бедро, как праотец-пастух,
Тот, кто во тьме Его провидел еле-еле,
Но, утешения прося в уме и вслух,
Молясь в соборах всласть и позабыв о теле –
С Ним будет до конца людской бороться дух.
ОРИГИНАЛ:
4.
Бог Якова любив, любив і Яків Бога,
Та цілу ніч вони боролись, як мужі,
Нерівні сили дві, нерівні дві душі,,
І Яків опиравсь Всевишньому щомога.
Втім дужчий слабшого ударив по кульші,
Кулак тяжкий упав, немов гори відрога,
Та був це тільки знак, що Божа перемога
Ще може статися на іншім рубежі.
Ми всі боролися і стали всі кульгаві,
Ударені в стегно, як праотець-пастух,
Що став з Ним до чола в зрадливій, злудній мряві.
Але, благаючи у Господа отух,
Будуючи Йому собори величаві,
До скону буде з ним змагатись людський дух.
2003
5.
Всех сосчитал Давид, с Йордана по Синай,
Учёл он все мечи, все копья, колесницы
Чтоб силу сохранить державы и столицы,
Но их не возлюбил Всевышний Адонай.
Господь сказал царю: «Сам кару выбирай:
Чтоб голод на семь лет - иль мор два дня продлится
В твоём народе всём, – но можешь от десницы
Ты вражеской бежать на год в пустынный край».
Давид не отвечал. И кара наступила:
За два лишь дня легла народу тьма в могилы,
Израиль зарыдал, а Бог явил своё,
Всем людям знание на все века пророча:
Что малое число мечей расти захочет,
Большое – возъярясь, само себя убьёт!
ОРИГИНАЛ:
5.
Давид злічив народ з Йордану по Синай,
Розрахував мечі, списи і колісниці…
Сохранні наміри державної столиці,
Та їх не возлюбив могутній Адонай.
Господь сказав царю: «Сам кару вибирай:
Чи голоду сім літ, чи два дні моровиці
Нашлю на твій народ, чи, може, від десниці
Ворожої втечеш на рік в пустельний край?»
Давид не відповів.: і кара наступила,
І за два дні лягла в гроби народу сила,
І плакав Ізраїль. А Бог являв своє
Знання, для людськості на всі віки пророче:
Мале число мечів побільшуватись хоче,
Велике – в лютості само себе заб’є!
2004
6.
Иеремия, плачь! Печаль твоя жестока -
Падёт на Вавилон, как непрощённый грех.
Страшусь я слёз твоих, пророк, рыданий тех, -
Хотя я сам – слеза из маминого ока.
В неволе каменной я твёрдым стал до срока,
Не жалкие мольбы я выбираю - смех,
В нём месть играет, это кнут для всех…
Победа, как и месть, - вот азбука пророка.
В себе похоронив, не выплакал я боль,
И скорбь свою загнал в глухую оборону,
Но всё же плачется, как сердце ни неволь…
И всё-таки приди - край вызволь из полона,
Из горя и стыда служенья Вавилону,
Как ты Израиль звал - всех нас призвать изволь.
ОРИГИНАЛ:
6.
Плач, Єреміє, плач, твоя печаль жорстока
Впаде на Вавилон, як непрощенний гріх.
Боюсь твоїх ридань і віщувань твоїх,
Хоч сам я – мов сльоза із маминого ока.
В неволі я затверд, зробився, як опока,
Від немічних благань мені дорожчий сміх,
Що грає помстою, рве серце, як батіг,
Бо перемога й мста – це азбука пророка.
В собі я поховав невиплаканий біль,
Загнав свої жалі в камінну оболону,
Щоб не заплакати на людях мимовіль.
Та все ж таки прийди, поклич мій край з полону,
З ганьби прислужувань новому Вавилону,,
Як покликом страшним ти кликав Ізраїль.
2003
7.
Теряю разум я от песни Соломона,
Вдыхая аромат девичьего венка,
Когда слетает с плеч одежда, так легка,
И туго входит плоть в глубь золотого лона.
А ты ко мне пришла, так трепетно близка,
Смотрела на меня,как кроткая икона,
О Суламифь, узнай: небесная златая крона –
Шумит и нежит, опьяняя, как река.
Наложниц я не знал, и все любви на свете
Стекли по желобку между грудей твоих -
Одна была ты, словно зорька на рассвете.
В Гущанках ты росла на песенках простых.
Как жалко, что не я, а царь вписал вот эти
Приметы красоты и чкда в вечный стих.
ОРИГИНАЛ:
7.
Я непритомнію від пісні Соломона,
Немов од пахощів дівочого вінка,
Коли злітає з пліч сорочка боязка,
І плоть тужава йде вглиб золотого лона.
До мене ти прийшла, мов сарна трепетна,
На мене злякано дивилась, мов ікона;
О Суламіто, знай, що неба ополона
Залоскотала нас, немов хмільна ріка.
Наложниць я не мав, та всі мої кохання
Спливли по жолобку поміж грудей твоїх,
Бо в мене ти була одна, як зірка рання.
В Гущанках ти зросла під співи рідних стріх,
Як жаль, що це не я, а цар з подивування
Навік твою красу в поезії зберіг.
2003
8.
Страшны и глубоки слова Экклезиаста:
Всё суета сует, и не для чего жить,
Смерть лучше, нежели из детства вдруг вступить
В мрак человечестваа - под власть преступной касты.
И злая эта мысль меня терзакт часто,
И вновь от боли вечной рвётся мыслей нить.
Мне на земле дано лишь миг один прожить,
И этот миг, как ночь: темна, но и прекрасна...…
Любил я и горел. В своих детей, в слова
Я жажду перелил к свободе вечно новой...
Истоптанный, вставал, как по весне трава.
Я ветра не поймал, но мне открылось слово.
М в мой язык и стих оно войти готово:
Умру, но будет в них моя душа жива.
ОРИГИНАЛ:
8.
Глибокі і страшні слова Еклезіаста:
Все марнота! Нема для чого в світі жить,
Смерть краще, ніж іти з дитячих оповить
Між людство, що його веде злочинців каста.
Нещадно б’є мене ця думка мускуляста,
Неправедна, але така, що вік болить.
Хоч на землі я жив одну коротку мить,
Та мить була – як ніч: і темна, і звіздаста.
Кохав я і горів. В моїх дітей, в слова
Переливав жагу свободи та обнови,
Потоптаний вставав, як по весні трава.
Я вітру не піймав, хоча ходив на лови.
Помру, але в житті моєї пісні й мови
Незримо увійде моя душа жива.
2003
9.
Не сдохнут подлецы, не вымрут фарисеи,
Палаты вырастут на огнищах палат,
И будет каждого из нас судить Пилат,
Неведенье вины ударит нас больнее.
Но будут жить в веках повстанцы Маккавеи,
Всех судей и царей живее востократ,
И с нами будет жить всегда их кровный брат,
Распятый на кресте за вольные идеи.
Освобожденья нет. Не в глубине эпох, -
СЕЙЧАС с людей сдирают кожу, и потеря
Той кровью вписана опять в мартиролог.
Рождается, растёт и пропадает вера
В дух человечества: там ангела и зверя
Вселил, как будто в клеть, неосторожный Бог.
ОРИГИНАЛ:
9.
Не зникнуть підляки, не вимруть фарисеї,
Палати виростуть на згарищах палат.
І кожного із нас судитиме Пилат,
І ми не знатимем судьби й вини своєї.
Та вічно житимуть повстанці Макавеї,
За суддів і царів живіші устократ,
І завжди житиме між нами їхній брат,
Розп’ятий на хресті за визвольні ідеї.
Та визволу нема. Не з далини епох,
А тут-таки горить з людини здерта шкіра,
І кров’ю пишеться новий мартиролог.
І родиться, й росте, і пропадає віра
В натхнення людськості, де янгола і звіра
Вселив, неначе в кліть, необережний Бог.
2004
10.
Страдалец мой народ был И’ову подобен
Его испытывал и Бог и Сатана.
Детей повыбили, в руинах вся страна.
И язвы рабства жгут, язык почиет в гробе.
Добро раскрадено. Орёл терзает, злобен.
И саранча посевы наши жрёт, страшна,
Империя гниёт - вонь за сто вёрст слышна,
И список палачей бессчётен и подробен.
Он выстоял, народ Но в песнях – тот же плач,
И гниль в костях его, лицо, как ночь, уныло,
Проситель жалкий он под грузом неудач…
Народ мой, содрогнись! Налейся свежей силой!
Не плачь, а отомсти за детские могилы,
Страданий не прости, а жизнь переиначь!
ОРИГИНАЛ:
10.
Стражденний мій народ подібний був до Йова,
Його на спит взяли Господь і Сатана.
Дітей повбивано. Оселя – як труна,
І рабства виразки, і напівмертва мова.
Майно розкрадене. І на душі – окова.
Чорноземи жере азійська сарана.
Імперія гніє, мов яма вигрібна,
І душить, горло рве потвора двоголова.
Він вистояв. Але в піснях зостався плач,
Гнилизна у кістках, лице сумне, похиле
Показує, що він – не владар, а прохач…
Народе мій, здрігнись! Вдягнися в свіжі сили,
Не плач, а відомсти за всіх дітей могили
Молись, та сатані нічого не пробач.
2004
11.
Взялись строители державы модерновой,
Где в рабстве жил народ, голодный, словно волк,
Всех накормить, дабы извлечь при этом толк:
Вселить свободы дух в его характер новый.
И напекли хлебов, отщёлкнувши засовы
Всех кладовых, - корми весь день хоть целый полк
На каждой площади. А люд – зубами щёлк –
И власть бранит опять: к свободе не готова!..
Не ведали вожди, что у рабов тех нет
К свободе, к счастью внутреннего зова,
Что угощеньем их не вызволить из бед.
Но ведь и те вожди – пустые славословы –
Державу видели лишь в вымени коровы ,
За дойки дёргать – вот мечта их и секрет.
ОРИГИНАЛ:
11.
Взялись будівники новітньої держави,
Де в рабстві жив народ, голодний, наче звір,
Нагодувати люд судьбі наперекір,
Вселити волі дух в його єство лукаве.
І хліба напекли, понаставляли страви
На площах, – їж , бери добро на власний двір.
І їв народ, і пив, і лаяв, як блюзнір,
Свободу, що дала замало пива й кави.
Не знали вожаї, що в тих людей нема
Своєї гідності, історії та мов,
Що їх наїдками не визволиш з ярма.
Але й самі вожді – нікчемні славослови –
Державу бачили у вимені корови,
Доїли й билися за дійки тишкома.
2004
12.
«Мы избранный народ, зерно, а не полова,
Соль вечная земли, движенья бодрый круг,
Застрельщики кровавых, страшных вьюг,
В которых жизнь кипит, грядёт судеб обнова!»
Но отозвался Он, изрекши правды слово:
«Народы все равны, а революций дух
Рождает лишь вражду и огнища вокруг,
Из крови с пеплом не восстанет vita nova!»
Он мудро говорил, но месть и маета
Объявлены там вдруг законами природы,
Сын человеческий стал жертвою креста.
И если гнев, и злость, и Каиновы коды
В себе не изживут ведущие народы,
Их ожидает смерть. А Бога – пиета*!
=======
* Пиета - от итальянского pieta - милосердие, оплакивание - в изобразительном искусстве сцена оплакивания Христа богоматерью.-Прим. переводчика.
ОРИГИНАЛ:
12.
«Ми – вибраний народ, зерно, а не полова,
Одвічна сіль землі, думок болящий рух,
Натхненники жахних, кривавих завірюх,
Де твориться життя, йде людськості обнова».
Але озвався Він од істинного слова:
«Народи – рівні всі, а революцій дух
Лишає ворожду і згарища навкруг,
А з крові й попелу не встане vita nova!»
Він мудро говорив, та гордощі і мста
Були об’явлені законами природи,
І людський син помер, прибитий до хреста.
І якщо гнів, і лють, і Каїнові коди
Не вигублять в собі пануючі народи, –
Їх жде повільна смерть, а Бога – пієта!
2004
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МОЕЙ ЖЕНЫ ИННЫ, СКОНЧАВШКЙСЯ ОТ НЕУМОЛИМОЙ БОЛЕЗНИ В ОДИН ИЗ ДНЕЙ МОЕЙ РАБОТЫ НАД ЭТИМИ ПЕРЕВОДАМИ. = Ф.Р.
Дмитро ПАВЛЫЧКО. Стихи из Иерусалима. Цикл стихотворений 1993 года..
С украинского.
ПЕРЕВОД:
В Гефсиманском саду
Серебролистым этим древом
Гордится Гефсиманский сад –
Таким непредставимо древним,
Что Бога старше востократ!
В молчаньи слушала олива,
Его не в силах убероечь:
«Отец небесный! Знаю Вашу
Решимость, но, любовь храня,
Коли возможно, злую чашу
Вы отведите от меня!»
И Он,коленопреклонённый,
Ждал, но молчали небеса,
Слеза на дереве зелёном
Засеребрилась, как роса.
В стволе отверстия возникли,
Как от мечей … Идут, идут
Солдаты… Кто-то зычно крикнул:
«Скорей сюда! Он тут! Он тут!»
Толпа апостолов пугливо
Исчезла. Он один, как перст.
И горько плакала олива
О Сыне, что пошёл на крест.
ОРИГИНАЛ:
У Гетсиманському саду
Ця срібнолиста деревина
У Гетсиманському саду
За Бога старша! Як дитина,
Передчуваючи біду,
Молився Він під нею ревно
Перед арештом в скорбну ніч,
І чуло це маслинне древно
Гарячу та благальну річ:
«О Батьку Мій! Я знаю Вашу
Несхитну волю, мудру твердь,
Але, якщо можливо, чашу,
Вготовану Мені на смерть,
Відсуньте, одведіть од Мене!»
Але мовчали небеса,
І вкрила дерево зелене
Сльоза, як срібляна яса.
І в стовбурі з’явились діри,
Немовби од мечів сліди…
А вже надходили жовніри,
І хтось кричав: «Він тут! Сюди!»
Апостолів юрба ляклива
Розбіглась. Він – один, як перст.
І гірко плакала олива
За Сином, що пішов на хрест.
1993
Via dolorosa*
Ты ступал последней дорогой,
Крест неся для вселенских мук,
Ты Себя не чувствовал Богом,
Завершая земной Свой круг.
На Голгофу ты шёл, спотыкаясь,
Чтобы род наш очиститься смог.
Только мир, не печалясь, не каясь,
Так же злобен, лют и жесток.
Бьют, как колокол, тысячелетья,
Невидимкою для толпы
Ты шагаешь, а сзади – плети,
Впереди – немые рабы…
На вершине – одни солдаты,
А внизу, куда только глянь,
Торгаши, умом тароваты,
С твоих мук собирают дань.
Наверху им всё что-то мнится,
А внизу, куда ни ступи,
Камер газовых дым клубится,
Всюду тюрьмы и вой толпы.
Наверху - смерти призрак грозный,,
А внизу во всю мощь и ширь
Рыщет зверь по тропе морозной
Вся в колючке лежит Сибирь.
Опусти же ты долу очи,
Кроткоо мужествуй на заре,
Помни ласку ладоней Отчих,
Мать родную и Назарет.
Подходи к палачу с любовью -
И на мир, как задумал Ты,
Да прольётся, с Твоею кровью,
Капля света и доброты.
*Via dolorosa - дорога боли. Так называется "улица" в Старом Иерусалиме, по которой прошёл на Голгофу Иисус Христос. (Прим. автора).
ОРИГИНАЛ:
Via dolorosa
Це остання Твоя дорога,
Де обличчям ти падав на брук,
Ще не маючи сили Бога,
Тільки – хрест для надлюдських мук.
Ти, вмліваючи, йшов на Голготу,
Щоб наш рід од печалі спасти,
Але світ не змінивсь ні на йоту,
Повен люті й злобивої мсти.
Б’ють, як дзвони, тисячоліття,
Йдеш, невидимий для юрби.
Що позаду? Скорботне сміття.
Що попереду? Німі раби.
На вершині – кати й жовніри,
А долиною, де не глянь,
Продають гендлярі сувеніри,
Злотом злиті з твоїх страждань.
На вершині – тривожний гамір,
А долиною , де не ступи,
Чути дим із газових камер,
Видно тюрем страшні струпи.
На вершині – примара смерті,
А долиною виє звір,
І живцем у могилах заперті,
І обсотаний дротом Сибір!
Опускай же додолу очі,
Не дивися назад, ні вперед.
Тільки згадуй долоні отчі,
Рідну матір і Назарет.
І до ката підходь з любов’ю –
Хай на всі океани й світи
Упаде із твоєю кров’ю
Крапля світла і доброти.
1993
Он – здесь
На небе Иерусалима
Меж кипарисами, в ночи,
Зажглась фигура, еле зрима,
Сияя, как слеза свечи.
«Ты ль это?» - я cпросил в смятеньи
Того, Кто шёл навстречу мне.
Как в ночь кануна Воскресенья,…
Он был таким же в тишине.
Он не вознёсся? И в железной,
Во человеческой плоти,
Чужой, страдающей, болезной -
Он продолжает к нам идти
Через века и все границы?
Он ждёт посыльного с небес,
Что должен был за Ним явиться,
Когда из гроба Он воскрес?
О радость! Да, Он здесь, меж нами.
В долине слёз, где вы и я,
Где. муки претерпев, крестами
Покрылась вся земля моя.
ОРИГИНАЛ:
ВІН – ТУТ
В небеснім тлі Єрусалима,
Між кипарисами вночі
З’явилась постать ледве зрима,
Сяйниста, як сльоза свічі.
«Це Ти?» – і я назвав імення
Того, Хто йшов мені навстріч
Напередодні Воскресення
Він був таким – в ту давню ніч.
Невже на небо не вознісся,
Як це написано? Невже
Він плоті людської заліззя
Тверде, боляще і чуже
Несе через віки та скрути,
Ждучи посильного з небес,
Що мав за Ним в ту ніч прибути,
Коли із гробу Він воскрес?
І я зрадів! Він тут, між нами,
На цьому падолі, де й я,
Де мученицькими хрестами
Накрилась вся земля моя.
1993
Праведница
В местечке- фашисты. Облавы.
В лес сгоняют евреев.
Дома наполняет ветер
Липким запахом крови,
Шопотом на пороге
Мать беседует с сыном.
Они говорят глазами
Более, чем словами.
Сын леденеет от страха:
Спрятала мать в подвале
Семью еврейских соседей,
У него не спросив согласья.
«Вы знаете, мама?» - «Знаю», –
«Немцы стреляют!» - «Знаю». –
«За помощь евреям!» -«Знаю». –
«Убивают на месте!» - «Знаю».
А там,под полом, во мраке
Приникли к камню ушами,
Ладонями и локтями,
Врастают в своды подвала,
Словно ростки картошки,
Порезанной перед посадкой…
Семейство еврейское слышит,
Как сына мать наставляет:
«Чтоб не было подозрений,
Устройся к немцам на службу!»
И матери сын отвечает:
«Уж лучше, мама, закроойте
Меня с евреями вместе,
Чем посылать на службу
К палачам, гнобителям нашим!»
Но всё же пошёл он, лишь бы
Не быть в той хате,где в мёртвой
Ночной тишине услышишь
Всхлипыванья и видишь
Сквозь пол в темноте подвальной
Кровавые очи евреев.
Да, всё же пошёл он… Не знают
В печальном Иерусалиме
Подвижниеи Яд ва-Шема,
Праведницу поздравляя,
Поздравляя и прославляяЮ
Высадив в честь её древо,
Отчего она горько плачет,
Закрывая лицо руками.
Но, страшную помня судьбину,
Семья еврейская знает:
Мать горько плачет о сыне,
Который в немецком мундире
Вернулся, мёртвого тленней,
И пустил себе пулю в голову,
Чтобы не было подозрений.
ОРИГИНАЛ:
Праведниця
В містечку фашисти. Облави.
Зганяють євреїв до лісу,
Вітер наповнює житла
Липучим запахом крові.
Пошепки на порозі
Мати говорить із сином.
Очима вони розмовляють
Більше, аніж словами.
Син крижаніє від жаху:
Мати єврейську родину
Потай сховала в пивниці,
А згоди його й не питала.
«Ви знаєте, мамо?» - «Знаю».–
«Німці вбивають!» – «Знаю». –
«За переховок!» – «Знаю». –
«Розстріл на місці!» – «Знаю». –
А під підлогою в мряві
Припадають до каменя вуха,
Долоні, лікті, зіниці
В склепіння вростають, мов гони
Покільченої картоплі.
Чує єврейська родина,
Як синові каже мати:
«Щоб не було підозріння,
До німців підеш на службу!»
А син їй відповідає:
«Вже краще замкніть мене, мамо,
З євреями в тій пивниці,
Ніж мав би я йти служити
Катам та гнобителям нашим!»
Та все ж він пішов, щоб не бути
В тій хаті, де з мертвої тиші
Хлипання чути ночами
І видно крізь піл в темнотах
Криваві єврейські очі.
Та все ж він пішов… Не знають
В печальнім Єрусалимі
Достойники з Яд ва-Шема,
Що праведницю вітають,
Вітають і величають,
На честь її древо саджають:
Чого вона гірко плаче,
Закривши обличчя руками?
Та знає єврейська родина,
Пройшовши могильну содому:
Оплакує мати сина,
Який повернувся додому.
Прийшов у німецькім мундирі,
Обернувшись на службі в тління,
І пустив собі кулю в голову,
Щоб не було підозріння.
1993
К ЕВРЕЯМ
Евреи! Вера вечно с вами.
Израиль крепок, как скала,
Хоть ваша кровь текла ручьями,
В печах горела, как смола.
Сотворены бессмертной книгой,
Вступили с Богом вы в союз,
И на крыле архистратига
Писались песни ваших муз.
Карал вас тяжко Иегова
За грех гордыни, жадность, лень,
За жажду к золоту и слову,
Рождающему новый день.
В эпоху злую мглы кровавой,
Когда, казалось, предал Бог,
Воздвигли вы свою державу,
Давида солнечный чертог.
Избитый подлым сатаною,
Из сердца вырвав груз забот,
Я перед вашею Стеною
Молюсь за собственный народ.
ОРИГИНАЛ:
До євреїв
Євреї! Вічна віра з вами,
І міць Ізраїлю зросла,
Хоч ваша кров текла ровами,
Горіла в печах, як смола.
Створила вас безсмертна книга,
Де з Богом ви взяли союз,
І на крилах архистратига
Писались твори ваших муз.
І тяжко вас карав Єгова
За гордощі та ненасить –
Жагу до золота й до слова,
Що в небі зорями горить.
В епоху темну і криваву,
Коли, здавалось, зрадив Бог,
Ви здвигнули свою державу,
Давидів сонячний чертог.
Побитий підло сатаною,
Зриваючи із серця грузь,
Я перед вашою Стіною
Стою й за свій народ молюсь.
1993
Хлеб
О Израиль, каков твой удел?
Где, скажи, твоя пашня?
Всюду каменный, злой беспредел,
Сушь такая, что страшно.
И не сыплется манна с высот,
И пророка нет ныне.
хоть паши этот гиблый песок
В каменистой пустыне.
Но родит каменистая степь
И арбузы, и дыни,
И пшеничный волнуется хлеб
В Иорданской долине.
И сиянью небесному рад,
Раздавая улыбки,
Непорочно-златой виноград –
Как ребёночек в зыбке.
А ко мне в мои вещие сны
Входят жёстко, как проза,
Остро, словно зубцы бороны,
Два суровых вопроса:
Разве, сын чернозёмной страны,
Свет над ней не лучится?
Где богатства твоей стороны –
Океаны пшеницы?
Стала скудной, как камень глухой
На пути бедуина.
Ведь державный твой дух – чуть живой,
Сердце – словно руина.
Ты сегодня уже не раба,
Твой удел не бесплоден,
Изменилась прислуги судьба,
И народ стал свободен.
Разогнёшь свою спину, и вот
Дар земля возвращает:
Лишь державный и вольный народ
Камень в хлеб превращает!
ОРИГИНАЛ:
Хліб
О Ізраїлю! Чим ти живеш?
Де твоя ораниця?
Навкруги кам’яна безбереж
І земля, наче криця.
І не падає манна згори,
Бо немає пророка.
Хоч бери та пустелю ори,
Де пісок та опока.
Але родить Мойсеєва рінь
І хлібини, і дині,
І клекоче пшенична ярінь
При Йорданській долині.
І сміється, немов водоспад,
Розкидаючи бризки.
Непорочно-сяйний виноград,
Як дитина з колиски.
І приходить до мене у сни
Запитання суворе,
Гостре, наче зубок борони,
І, як блискавка, скоре:
Чорноземна моя стороно,
Мозоляста долоне,
Де твоє океанне зерно,
Наче злото червоне?
Ти бідніша за камінь глухий
На шляху бедуїна,
Бо державний твій дух ледь живий,
І під серцем – руїна.
Та сьогодні ти вже не раба,
Не московська служниця,
Твоя скиба – не жаль і тужба,
Не підстрелена птиця.
Будь щаслива і вільна стокрот,
Розігни свою спину –
Обертає державний народ
Навіть камінь в хлібину!
1993
Монолог Алтуняна*)
Я, Алтунян, - рожденьем армянин,
Но обликом похожий на еврея.
Что ж, наций много – человек один,
И в нём важна не плоть, а дух, идея.,
Моя идея – правда. Я готов
Был мучиться в тюрьме, в аду Гулага
Не за армян и – нет, не за жидов
(Прости за кличку, ашкеназ-бедняга!)
Страдал за человека. А ещё
Болел душой за у к р а ї н с ь к у м о в у,
Растоптанную, битую не в счёт, –
Короче, я солдат святого слова.
Я украинство ощутил своё
Как совесть подневольного народа,
Как жажду, что покоя не даёт,
Как зов сопротивленья и свободы.
Как это получилось? – Был я мал,
Когда такая сценка разыгралась:
«Ты – жид!» – какой-то из дружков сказал.
Мне только лишь заплакать оставалось…
Я – к матери. Она сказала: «Нет!
Ты – армянин!» - Ах, матушка, уж лучше
Неправдой оказался б твой ответ:
Я болью переполнился пекучей!
Мне в сердце детское вонзилась боль
За то, что иудею жить труднее,
Чем всем другим… Я стал вживаться в роль –
Я стал гордиться внешностью еврея!
Не ждал я платы за труды свои,
На стылые укладываясь нары.
О Господи! – просил я, - не таи
Зла на меня – и не ввергай в кошмары!
А коль меня сломает их режим,
И эта глина станет мне нирваной, –
Во сне яви ты Иерусалим –
Хоть не родной мне, а такой желанный!
Но град святой предстал мне наяву –
Весь солнечный, как вещие приметы,
Там ветер дул, там думал я: «Живу?!»,
Там жизнь свою всё спрашивал я: «Где ты?!»
ОРИГИНАЛ:
Монолог Алтуняна
Я, Алтуяян, від роду вірменин,
Але подібний зовні до єврея.
Що ж, кожен з нас – із суміші кровин,
Людина – це не плоть, а дух, ідея.
Моя ж ідея – правда. Я сидів
В радянських тюрмах, мучився в Гулазі
Не за вірменів і не за жидів
(Пробач мені це слово, ашкеназі).
Страждав я за людину. Звісна річ,
Мені боліла українська мова,
Потоптана і бита зусібіч…
І став я в захисті святого слова.
І українство я відчув своє,
Як спрагу підневільного народу,
Як совість, що заснути не дає
І не змовкає, владі навдогоду
А звідкіля та правда? На зорі
Мого життя зігралась прикра сцена.
«Ти жид!» – сказали друзі-школярі,
І опекла мене сльоза шалена.
До матері. А мати каже: «Ні,
Ти – вірменин!» О ненько рідна, краще
Було б неправду мовити мені,
Ніж поселити співчуття боляще
В дитяче серце! Я в скорботі жив,
Та жить було ще важче іудею.
Тавро єврея гордо я носив,
Та ще й пишався схожістю своєю.
Не ждав я плати за мої труди,
Вкладаючись на нари прохололі.
«О, Господи, – молився я, – пожди,
Не відбирай мені життя в неволі.
А як мене зламає цей режим
І покладе навік в мерзлотній глині,
Яви мені хоч в сні Єрусалим, –
Нерідній, але все ж Твоїй дитині».
І ось це місто у моїх очах
Біліє, як незаймані замети,
Де вітер був і в в тишині прочах,
Де я свого життя питаю: «Де ти?»
1993
*) Генрих Ованесович Алтунян (24 ноября 1933 — 30 июня 2005) — народный депутат Украины 1-го созыва, диссидент и политзаключенный советских времен. (Википедия).
ПЕРЕВОД
. С украинского перевёл Ф. Рахлин.
В те ранние, весенние года
Я выбирал свой путь под небесами.
Сорочку мать мне вышила тогда
Червонными и чёрными,
Червонными и черными стежками.
Два цвета вы мои! Мои цвета!
На ткани оба вы, душе обоих жаль.
Два цвета вы мои! Мои цвета!
Червонный, как любовь,
А чёрный, как печаль.
Меня мотала жизни маета,
Но возвращала к моему порогу.
Переплелись, как те мои цвета,
Счастливые и грустные,
Счастливые и грустные дороги.
Два цвета вы мои! Мои цвета!
На ткани оба вы, душе обоих жаль.
Два цвета вы мои! Мои цвета!
Червонный, как любовь,
А чёрный, как печаль.
Виски мои покрыла седина,
Но ничего не нажил я, поверьте,
Храню я только свёрток полотна,
Там вышита вся жизнь моя,
Там вышита вся жизнь моя, до смерти.
Два цвета вы мои! Мои цвета!
На ткани оба вы, душе обоих жаль.
Два цвета вы мои! Мои цвета!
Червонный, как любовь,
А чёрный, как печаль.
ОРИГИНАЛ:
Дмитро Павличко.
Два кольори
Коли малим збирався навесні
Іти у путь незнаними шляхами
Сорочку мати вишила мені
Червоними і чорними,
Червоними і чорними нитками.
Два кольори мої, два кольори,
Оба на полотні, в душі моїй оба. .
Два кольори мої, два кольори,
Червоне – то любов, а чорне – то журба.
Мене водило в безвісти життя,
Та я вертався на свої пороги, .
Переплелись, як мамине шиття,
Щасливії, сумні мої,
Щасливі і сумні мої дороги. .
Два кольори мої, два кольори,
Оба на полотні, в душі моїй оба.
Два кольори мої, два кольори,
Червоне – то любов, а чорне – то журба.
Мені війнула в очі сивина,
Та я нічого не везу додому,
Лиш згорточок старого полотна
І вишите моє життя,
І вишите моє життя на ньому.
Два кольори мої, два кольори,
Оба на полотні, в душі моїй оба.
Два кольори мої, два кольори,
Червоне – то любов, а чорне – то журба.
1964
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА:
Месяца два-три назад мне прислали оригиналы всех 20-ти стихотворений цикла выдающегося украинского современного поэта Д. В. Павлычко "Еврейские мелодии", которые мне давно хотелось перевести на русский язык. С увлечением взявшись за работу, за 5 дней перевёл 5 стихотворений и ежедневно по одному помещал на данный сайт, совершенно выпустив из виду, что нарушаю установленную Правилами квоту.
Самый доброжелательный из коллег во-время остановил моё рвение. Внимательно изучив Правила, я обнаружил, что в них предусмотрена для переводов возможность поместить единовременно сразу весь цикл, независимо от размера и количества входящих в него стихотворений. Что я и делаю теперь по окончании работы над переводами, с моей точки зрения,замечательного по своему гуманистическому содержанию и разнообразного по поэтической форме произведения украинского поэта. Во избежание повторов пять первых стихотворений, выставленные ранее, мною удалены (но есть в новой публикации). Пытался ввести и текст оригиналов, но получил сигнал о том, что "произведение слишком большое".
За сделанные уже или предстоящие конструктивные замечания приношу глубокую благодарность, а за допущенное мною нарушение винюсь перед Администрацией и товарищами. = Ф.Р.
СООБЩЕНИЕ от 29.10.2014 г.
В Харькове, в издательстве "Права людини", в эти дни завершается подготовка к выходу в свет книги "Дмытро Павлычко. Еврейские мелодии. В русских переводах Феликса Рахлина" (редактор Леся Лысенко). В книге впервые объединены поэтические циклы этого выдающегося украинского поэта на темы еврейской истории, а также против международной юдофобии и расизма. Это циклы "Еврейские мелодии", "Стихи из Иерусалима", "Библейские сонеты", а также отдельные стихи на ту же тему из других его циклов и книг. В связи с этим автор переводов произвёл правку их на данном сайте, сверяя его с сигнальным экземпляром указанного издания. На русский язык эти стихи переведены впервые, за исключением четырёх из 20-ти стихотворений цикла "Еврейские мелодии".
---------------------------------------------------------------------------------------
МОИСЕЙ
Он им сказал тогда: «Разносчики заразы!
Послушные шуты, пустые торгаши,
Из рабства вышли вы, но в глубине души
Избавитесь навряд от порчи и проказы.
Вы любите комфорт и блюда на столах,
Египетских вельмож презренные лакеи,
Иерихон вам нужен снова, чтоб скорее,
Родные торжища держать в своих руках.
Оглохли в злате вы, исчадия Ваала!
Стыдитесь матерей и собственных имён,
Под пирамидами ваш дух испепелён,
Честь ваша тайная блудницей гнусной стала.
Сознанье дал вам кнут, а воспитал вас бич,
Как крысы, жили вы в засеках фараона,
Пустыня красная поглотит вас без стона,
Земли обещанной вам не дано достичь!
Мы будем сорок лет брести в тиши пустыни,
Оазисы дадут нам свой убогий злак,
Пока не погребём вас всех в песок, да так,
Чтоб прежде - стукачей, а ренегатов - с ними!
Мы будем сорок лет лелеять код свобод
Ещё в зародышах, лечить бесчестья раны,
И вступим лишь тогда на земли Ханаана,
Когда взрастёт близ них без подлости народ!"
И, пенясь злобою, Датаны-Авироны
Тут молвили ему: «Ну, ладно, мы – рабы,
А что ответишь ты, о, баловень судьбы:
Не ты ль был некогда прислужником короны?
И разве не тебя узрела дочь царя,
В корзинке из лозы средь камышей на Ниле?
В палатах нежился - а нас-то плетью били,
Ты ж утопал в добре, как в синеве – заря!
Фальшивые хвалы воспел ты фараону,
Ты целовал следы прислужников его,
Не знал ты ни нужды, ни горя, – ничего
Того, что твой народ хлебнул во время о'но/
Да, за Израиль ты вступался, спору нет,
Вершил на улицах убийства и скандалы,
Но ведь от этого ещё сильней страдала
Cемья народа твоего средь мук и бед.
От наказаний, наш пророк, бежал ты ночью
К мидянам, и с одной из них вступил там в брак,
Евреелюб - с чужой по вере... Вот так так!
И ни одно из ваших чад нас знать не хочет.
Какие сорок лет? Народ наш ЗАВТРА весь
Умрёт: здесь на сто вёрст – ни речки. ни колодца.
Как птицам или гадам, нам придётся
Одну росу лишь пить под бременем небес!..».
"Паяцы, радуйтесь, - им Моисей ответил, -
Я тоже не вступлю в желанную страну,
Но нашей детворе я силу дам одну -
Бксстрашно стену лжи сломают эти дети.
Я знаю: звонкий ключ таит в себе скала -
Не дам вам умереть в краю глухом, безводном!" -
И в камень жезлом он ударил путеводным -
И вдруг струя воды из камня потекла.
-----------
* * *
«Господь, кого любит, того наказывает…»
Послание апостола Павла к евреям 12:6
Он рек им: «Вас люблю и потому
Ккрать вас буду страшно!» - «Иегова!
Карай, но не давай нам впасть во тьму
Беспамятства – оставь родное слово!
Оставь народом нас, пускай больным,
изгоем под чужими небесами,
А станут нас сжигать – пусть будет дым
Глаза Твои переполнять слезами!»
Давид и Голиаф
Давид, увидев Голиафа,
Сомлел от страха, как чумной:
Грудь у гиганта шире шкафа,
Вся медью кована сплошной.
Плечищи – словно два амбара,
Дубина в космах – голова,
Столбы - ножищи у амбала,
Глазища – тёмные хлева...
Взгляд палача, залитый гноем,
Как мох, щетина на щеках,
Копьё тяжёлое, стальное
Как пёрышко, в его руках –
Он им играет...
О Давид мой!
Уйми предательскую дрожь!
Ты гневом, правдой и молитвой
Свой дух, как плетью, растревожь!
Сперва, мой мальчик, для начатка
Восстань в себе! Убей свой страх –
Спокойно заложи в рогатку
Не камень - угли из костра,
Слезу окаменелой боли,
А с ней – две пригоршни земли, -
Той , по которой здесь в неволю
Твои отцы и деды шли!
Не бойся, пастушок мой милый!
Не отводи от палача
Свой взгляд, зажжённый высшей силой,
Как Богом данная свеча!
Ведь защищаешь ты больную
Отчизну в праведном бою,
Так поднимай, душой ликуя,
Пращу' – игрушку ты свою
Пастушью! Целься! Свистнет гравий
Во мглу, как молния в песок, -
И великан, твой враг кровавый,
Падёт, ужаленный в висок!
В школу
Через ворота гетто в Коломые
Текут потоки страшные людские –
Под равнодушным пологом небес
Идут евреи в Шипарёвский лес.
Смиренно, в парах, по привычке щкольной,
И каждый - со звездой шестиугольной,
В одеждах длинных, чёрных, как смола,
С глазамми слёзными колонна молча шла.
Несчастных девушек босые ноги
Ступают по заснеженной дороге,
Внучат старухи за руку ведут…
Я а школу шёл - мне по дороге тут!
Нет, не стою, - иду я вдоль колонны.
Я слышу их сердец больные стоны.
Но мир наш – глух. Назло страданьям всем, -
Притворщик мир! – он слепо-глухо-нем!
И я, и я молчу: боюсь конвоя,
Готового, как зверь, на дело злое.
Я – в школу… Но мой чувствует язык,
Что в горле – пепел… как безмолвный крик!
Тут не до школы… На доске на классной
Мне мнится тех несчастных вид ужасный,
На мёртвых лбах – извёсткой – белый мел,
И я скатился в яму, еле цел,
И выползаю ночью из могилы,,
А утром я опять в колонне стылой,
Она трясиной вязкой, среди дня,
В свою молитву засосёт меня...…
И вот я, весь охваченный слезами,
Бреду в бреду меж чёрными рядами,
Со школьниками - школьник, в тёмный лес,
Где ждёт «учитель»*: автомат СС.
Примечания переводчика: В урочище Шипарёвский лес невдалеке от г. Коломыя, Ивано-Франковской области Украины, немецкими фашистами во время оккупации времён Второй мировой войны, было расстреляно всё еврейское население этого городка и окрестностей - десятки тысяч мирных людей. Уцелели единицы.
*В оригинале - "профессор": так в школах Западной Украины называли учителя. На просторах бывшего СССР представление о профессоре связано с ВУЗом, этим и объясняется то, что в переводе употреблено слово, более привычное большинству русскоязычных читателей применительно к описанным обстоятельствам.
Мария
Выходит из церкви Мария,
Становится в страшный строй.
Ореол – над чёрным платочком,
Колье – на груди худой.
Идёт - и молится тихо
На распятия вдоль дорог.
Но Сын её взор отводит,
Глаза опускает Бог…
Она стоит над оврагом,
В сердце ненависть, а не плач.
Прямо в висок лучистый
Долго стреляет палач.
«Падай!» - кричат ей. Не падает.
Смотрит им гневно в глаза.
Оружие вынимает,
Слепящее, как гроза.
Убийцы пали на землю,
Кровь пылает, как медь.
«К оружию, люди! Вставайте,
Над вами не властна смерть!"
Никто не встаёт. «О Боже!
Воскреси Ты их! Подними!»
Пусть не стонут в земле, а громко
Заговорят они!".
Никто не встаёт. Не выбраться
Им из ямы: ослабла плоть.
Мёртвых будить не желают
Ни Сын, ни Отец Господь.
Может, кто и проснулся,
Да прикинулся мертвецом.
За оружье он не возьмётся,
А вернётся домой ползком.
В ночи к притихшему лесу
Пречистая вышла вновь.
Оружья немецкого связку
Несла, как охапку дров.
Жид
Зима. Сочельник. В окнах – свечи.
Поднявшись бодро на порог,
Колядники в тот сельский вечер
Снег cсизый струшивают с ног.
Цари и Пастыри – по трое,
И Жид, и Смерть, и Сатана…
Но вдруг во двор фашисты строем…
Облава. Крик! И – тишина.
Фриц к детям с хохотом подходит:
«Театр народный! О. зер гут!
А ты, жидовское отродье,
Иди сюда! Зачем ты тут?!»
«Но я – не жид, я – в роли Жида…
У нас вертеп… Мы не враги!»
Но немец – грозно: «Ах ты, гнида!
Шнель-шнель! – командует. – Беги!»
Стремглав бежит мальчонка в поле,
Бежит – и падает в сугроб,
А гад смеётся, он доволен
И целится ребёнку в лоб…
Три Пастуха, Цари – все трое,
И Сатана, и Херувим,
И Бог, рождённый под звездою, –
Все – на колени перед ним:
«О, не стреляйте! Он – ребёнок!
Клянёмся вам- он не еврей!»
А мать спешит из всех силёнок
На помощь сыну поскорей…
Она берёт его на руки –
Он весь в крови… Конец! Конец!
И, ошалевшая от муки,
Кричит : «Не жид он, а – мертвец!»
Хватая немца, воет, плачет,
Моля его на все лады:
«Стреляй, стреляй же, раз уж начал!
Он – Жид! И все мы здесь – Жиды!»
Перед картиной А. Иванова
«Явление Христа народу»
Христос – в немой дали, в лазоревом тумане,
А здесь гудит толпа – пророки, резники;
Меж них и мой дружок – вот, на переднем плане,
Тот голый мальчуган, что вышел из реки.
Купались вместе мы в Днестре, в зелёном Пруте,
Мы с ним братались – украинец и еврей,
И отблеск детских лет, трагических по сути,
ВС печаалью вижу в глубине его очей.
Мой друг сощурился, водою окроплённый,
Куда же он глядит? – Во глубину веков…
Всё ближе Бог к толпе, явленьем поражённой…
Брат, отчего к нему спешить ты не готов?
Проворен ты и смел,как ласточка в полёте –
Лети к Христу и сядь на верное плечо:
Пускай во глубине его небесной плоти,
Как ласка ветерка, смех счастья потечёт!
Пусть улыбнётся Бог – ведь пройдены все муки,
Голгофа – позади, и раны от гвоздей
Все зажили, и Он сейчас протянет руки,
Чтоб пламя истины возжечь в сердцах людей.
Но друг мой весь дрожит, как будто в лихорадке,
И будто он один, на весь людской базар,
Уже осведомлён, что завтра, утром гадким,
Их кровью будет весь заполнен Бабий Яр!
А Бог издалека яры переступает,
Внимая, как немой родится в сердце стон,
Пробитые гвоздём ладони закрывает,
Как будто от стыда, его земной хитон.
Ведь что там крест Его, и что венец терновый,
Что Божьей правды соль, и сила, и Завет
Пред ужасом печей, пред нечистью, готовой
Засыпать пеплом весь живой и ясный свет?!
* * *
"..Кудв я убегу
от лица Твоего?"
Псалом 139:7
Был это мальчик тощ, как палка,
Стоял тихонько в стороне
В ограде гетто, и так жалко,
Так горько улыбался мне...
Была улыбка так убога...
Живёт в душе уж много лет
Как образ немощного Бога
И как предсмертных знаний свет.
Хлеб
Дождь всё падал, исчезая где-то
В хляби окровавленых болот.
За колючую ограду гетто
Хлеб кидал я ночью у ворот.
А чтобы стремительней и лучше
Он преодолел ночную тьму,
Чтоб не оказался в смрадной луже –
Камень я привязывал к нему.
Мог убить кого-нибудь в минуту
Этот незатейливый снаряд…
Ну, а если он помог кому-то –
Этому я был бы очень рад!
Сам ведь позже каменного хлеба
Ждал я от спасителей своих.
На меня он падал, будто с неба, –
Выручал, свободен, крут и лих…
Только иногда и с ног сбивало
Этим хлебокаменным дождём,
Кровью, как порфиром, окропляло
Добрый хлеб, дробило кости в лом…
Кисли те дары в сплошном мазуте,
Ссадины себе я заживлял.
Камень – камнем пребывал по сути,
Хлеб – обыкновенной грязью стал.
Да, добро со злом слилось навечно –
Дух камней – с живучестью краюх.
Почему не в силах человечьих –
Камень превратить в спасенья дух?
Может, Тот, Кто сотворил Адама,
Возжелал коварно, чтобы он
Состоял бы, поровну, из камня –
И из чёрной грязи сотворён?..
Нет! Через забор бросал я смело
Буханцы, что мама напекла.
Хоть добро с булыгами летело,
Не таилось в нём ни крохи зла!
Весь в слезах, я возвращался к маме,
А она твердила мне: «Не плачь:
Камень, что отправил ты с хлебами,
Бог тем людям превратит в калач!»
Дети
Местечко Снятин. Немцы. Время страха.
Супруга Черемшины*, Семанюк
Наталья, всей Галиции известна,
Еврейских деток двух берёт к себе,
Двух малышей (их выкрали из гетто),
И в церковь с ними ходит, объясняя
Знакомым, и соседям, и родным:
Чему дивиться, мол? «Они – мои!»
Приходит полицейский чин. О Боже!
Она уже его встречала где-то…
Да, он известный в Снятине ворюга,
Орудовал на ярмарках, на рынках,
Подучивался в тюрьмах ремеслу,
Как среди дня обманывать и красть…
Пройдоха, безотцовщина, жульё!
Хоть он и вырос в хате украинской,
Себя в поляки записал, а нынче
Опять русином сделался… Фашисты
Сор подбирают! –
«Пани Семанюк!
Ваш муж давно скончался. Извините,
Что я о грустном вам напоминаю.
Он был писателем, и, люди говорят
Что бедноте сочувствовал. В делах
Научных я не дока, и, по мне,
Все книжки – лишь пожива для мышей,
А людям – тем довольно хлеба с салом,
И вся литература да культура
Лишь баловство души… Уж извините,
Беседую я с вами откровенно;
Так вот, ваш муж давным-давно скончался,
А вы двух новых деток заимели.
Не вяжется тут что-то. Вы признайтесь
Открыто, честно: это – жиденята!»
Красавица Наталья Семанюк
(Её за очи чёрные и кудри
Турчанкою в народе называли)
Тех мальчиков еврейских подзывыает
И полицаю говорит: «Смотрите!
Неужто непохожи на меня?
==============
*) Марко Черемшина (псевдоним; настоящее имя и фамилия — Иван Юрьевич Семанюк) [1(13).6.1874, с. Кобаки, ныне Косовского района Ивано-Франковской области, — 25.4. 1927, г. Снятин, ныне Ивано-Франковской области], известный украинский писатель, особенно популярный на западе своей страны. (Примечание переводчика).
Да! Я вдова уже семнадцать лет,
Но что же пан тут странного увидел?
Случается, Бог посылает деток
Девицам непорочным, а не то что
Вдовице грешной».–
«Пани Семанюк!
Я не такой дурак, каким кажусь вам!
У нас тут Снятин, а не Вифлеем,
Здесь будет очень трудно доказать,
Что вас Господь увидел и избрал
И смастерил вам двух жидков пархатых,
Что Дух Святой сошёл на ваше лоно,
И вы их родили в русинской хате
Или в хлеву, в овчарне, в скотских яслях…
Ну ладно, объясненье принимаю!
Но их, куда положено, доставлю:
На крест, ну, то есть, в гетто и так дальше…» –
«Неужто вы б могли так поступить?
И не боитесь вы, что кровь безвинных,
Безгрешных малышей на вас падёт,
На весь ваш род до сотого колена,
Что внуки проклянут вас?!!» –
«Пани, пани!
Зачем кричите? Ради Бога, тише!
А то перепугаете малышек…
Ещё заплачут… Я ж не выношу
Ребячьих всхлипов… Что хотите знать?
Боюсь ли я греха? – Смешно, ей-богу,
Такое слышать от интеллигентки:
Что правит сила высшая на небе,
Карающей десницей пригрозите
И прочей дурью…Вам скажу по правде:
Сильней всего и злит, и удивляет
Что вы, сознательная украинка,
Так начисто забыли, в чьей неволе
Мы родились и выросли: в жидовской!
Как оводы коня в июльский день,
Так корчмари наш бедный люд обсели –
Сосали кровь. И вот настал момент
Освободиться нам от тех слепней,
А вы за них горой!»
– «Мой господин! –
(Наталья как вояжами осадила
Слова, что вдруг от гнева огрубели –
Не хочет дать им слишком разогнаться,
Чтоб не сказать: «Молчи, паршивый хам,
И вон из дома моего!») –
«Пан полицай!
А кто того коня захомутал?
Кто в плуг забил? Кто плетью бьёт нещадно
Убогую скотину? Кто глаза
Ей шорами закрыл? Ведь не евреи!
Цари да короли в свои фиакры
Впрягали наш народ, а вы узрели
На лбу у этой клячи комара
И целитесь в него из карабина!
Вы в свой народ стреляете… А впрочем,
Стреляйте! Вы на это мастера!
Нет, дети – не жидовские,– мои !
Берёте их – берите и меня!»
Пан полицай растерян. Он-то знает,
Что если фрицам женщину продаст –
Его распнут гуцулы: Черемшина –
Их бог! Да ведь и то не факт,
Что немчура детей отнимет силой, –
Должно быть, суд устроить захотят,
Но в целом Снятине нет человека,
Который бы свидетельствовать стал
Во зло сей гордой женщине…
«О, пани,
Вы правы, я и в самом деле вижу:
Они на вас похожи, как две капли
Воды… Но вы, прошу , меня простите,
А должен я спросить: где их отец?
И кто он? Знать об этом надо нам,
Чтоб, в случае чего, вас оградить
От всех нападок…»
Госпожа Наталья
Перебирает в памяти знакомых,
Друзей далёких, даже подзабытых,
И выбирает одного… Наивно
Она решает, что во Львов быстрее,
Чем служба полицейская, доедет –
Предупредить…
Как паровоз пыхтит!
Ей кажется: не паровоз, а кляча
Печально ржёт, едва влача вагоны,
И вместе с ними валится под насыпь,
И каждый раз несчастную опять
Кнутом охаживая, припрягают
К вагонам этим, и она их тащит,
И кашляет, чудовищно хрипя,
И выпускает изо рта, как искры,
Ошмётки, сгустки крови недожжённой…
Они ж по ветру тянутся…
В вагоне
Сидит Наталья и молитву шепчет
И просит Господа за тех детей,
Оставленных с работницею дома,
И за того профессора Михайло
Посадского, который там, во Львове,
Латынь преподаёт… Какой он хрупкий
И деликатный! Что ж он скажет, книжник,
Листок, засушенный в Лукрециевом томе,
В ответ на ту нелепость, что ему
Она в сумятице душевной припасла…
Стремглав взлетает к другу по ступенькам,
И плачет, бедная, а он – навстречу:
«Наталка, успокойся, всё в порядке!
Ко мне сегодня в гости приходил
Немецкий офицер с таким вопросом:
Случалось ли мне в Снятине бывать,
Знакома ли ты мне и не имею ль
Ублюдков в мире… Злое это слово
Пришлось ему по вкусу почему-то,
«Творить ублюдков – удалое дело!» –
Подмигивает мне. Я догадался
И говорю: “Hеrr oberst*, да, был грех!”
Напропалую шпарю по-немецки,
Как после лекции студенту на вопрос
Я отвечаю… Он же вдруг хохочет,
Я – вместе с ним, тем смехом волокиты,
Паскудника, лихого женолюба…
И он, довольный, от меня ушёл,
Как будто этим хохотом подлейшим
Его паскудство узаконил я!» –
«Но как ты догадался?» – «Ах, Наталка!
Ведь двое деток есть и у меня…
Но эти двое заперты в темнице,
Под сводами тюремного подвала,
А ты своих соседям показала
И в Божью церковь водишь… Вот и всё!»
1988
==========
*) Господин полковник (Прим. автора).
Погост
Погост еврейский. Каменные плиты
Зашиты в мох седой и в лишаи.
Сам Cущий будто спрятал для защиты
Здесь от забвенья письмена Свои.
Покрыто всё сплошным ковром зелёным
Боярышника, тёрна, дерезы,
Не видно над народом погребённым
Ни лучика на камне, ни слезы.
Потомков – нет! Освенцимские печи
Всех поглотили. Сирота погост
Один под солнцем коротает вечер,
А ночью спит под тихим светом звёзд.
И некому прочесть на плитах грязных,
Где тут лежит торговец, где – портной.
Лишь крестятся, как бы у места казни,
Седая бабка да старик больной.
В их памяти - живые Ицко, Берко
И Пинхас-Козлик (так народ прозвал):
Глядел на христианок через дверку
И зеркальца девчонкам раздавал.
Дед с бабкой помнят Янкеля и Мошку –
Резник-меняла добрый был сосед,
Умелш "всё в этой жизни понемножку",
Детей же натворил на двести лет!
Но нет детей! Все сожжены, убиты, -
Зато гробницы живы их отцов
И матерей, – шиповник и ракита
Покойников скрывают от врагов.
Взметнулись к небу каменные руки –
Мессию ждут и страшного суда.
Но кто там в темноте и что за звуки?
Кто на моторе движется сюда?
Кто там киркой бьёт лихо и сердито
По тем надгробьям в зарослях кустов?
Кто грустные кладбищенские плиты
В дорожный гравий превратить готов?
Он мыслит глупо, скудно и убого,
Не ведая, средь мелочных забот,
Что кладбищем мощёная дорога
Лишь к кладбищу в итоге приведёт.
Янкель
«Поедем, брат, с тобой в Варшаву» –
Сказал Тарас, и вот еврей
Свой шумный выводок кудрявый
Покинул на чужих людей,
А сам в извоз подался дальний...
Погиб Остап. Сожжён Тарас.
А Янкель что? В свой дом печальный
Он с поля боя дёру даст?
Нет у него родного дома:
Всё злые шляхтичи сожгли,
Детей же косточки соломой
По свету ветры разнесли.
Толчётся бедный балагула
Меж кунтушей и меж кирей.
В толпе, как птица, весть мелькнула:
Стать хочет казаком еврей.
«Ты что, сдурел? Таких-то новых
Не надо нам, и не смеши!»
Он им в ответ: «Нет безголовых
Средь нас, и мы – не без души!
Для вас мы пьявки да вампиры,
Сосущие народа кровь,
Но поищите в целом мире:
Растут ли розы без шипов?
Есть пчёлы среди нас, есть трутни,
И сладок мёд, да горек хрен:
И казакам бывает трудно
Из-за казачьих же измен!
А мы – простые бедолаги,
Чей слышен вам то смех, то плач,
Мы – балагулы, за овраги
Своих гоняющие кляч,
В обносках= бедные портные
(Там видно тело из прорех),
Ещё сапожники босые -
Толкут зимой и лёд, и снег.
А есть и знатоки Талмуда,
И книжной мудрости столпы...
Пусть казаком теперь я буду
Средь разношерстной той толпы...
"А где ж семья твоя?» - Как рана,
открылась повесть - в горле ком...
И он - не фурман у Богдана -
Стал Янкель храбрым козаком.
Мене, текел, фарес*
Над Чернобылем до неба
Столб стоит - горит огнём,
Загибается в лазури
Титаническим пером.
Тем пером спокойно водит
Неизвестно чья рука,
Не видна ни с самолёта,
Ни с земли она пока.
Но видна она из дома,
Там, где местный Валтасар
Пригласил гостей сановных
На вино и на узвар.
Чей-то череп, словно чашу,
Поднял с хохотом легко:
«Это череп атамана!
Звался, каатца, Серко!»
================
*Мене, текел, фарес – согласно Библии (Книга пророка Даниила 5:25_ - надпись, появившаяся на стене дворца вавилонского царя Валтасара во время пиршества, когда царь и его гости пили вино из священной посуды, награбленной отцом Валтасара, Навуходоносором, из еврейской святыни. По Даниилу, эти слова означали падение и смерть империи Валтасара. (Прим. автора)
Верещат вельможи: «Браво!»,
И куражатся, и пьют.
Череп батьки кошевого
По рукам передают.
Но увидел кто-то: в небе
Загорелись письмена:
«Мене, текел, фарес…» - «Хлопцы!
Это что? Никак, война?»
Все – на улицу! Задрали
Кверху головы: «Ха-ха!
Чья-то глупая затея!»
«Это что за чепуха?»
«По-каковски? – Маня, Текля,
Фаллос? Тьфу, господь прости…
Кто позволил чушь такую
Столь высо’ко вознести?
Наш язык – общепонятный,
А на небе, вишь, жаргон!»
И вернулись на гулянку –
В свой господский, барский схрон.
Пьянь, смеясь, на стенку лезет
От неясных слов и дел…
Но в дверях вдруг вырос Цезий!
Сонм от страха побелел…
Цезий встал с мечом булатным,
Стронций – со стальным мечом!
Кто-то – с воплем многократным –
Прыг к окошку: «Удерём!»
Не удрать… Пылают сосны,
Пламя чёрное встаёт …
Сдохнешь в чаде гангренозном
Ты – и царствие твоё!
Испугались, жмутся глупо,
Как на бойне гурт овец.
Что дрожать? Уже вы – трупы,
Вам теперь пришёл конец.
Просто так в дыре бетонной
Ваша смерть уже близка.
Вам понятно ль, что Плутоний
Не прощает вам "Сирка"?!
Лазарь
В могиле покоится Лазарь –
Смердит, разложился, - но вот
«Ой-ой! Караул!» - он вылазит! –
Пугает честной народ.
Вылазит из гроба, натужась –
Червями не съеден едва…
Лазарь Моисеевич*. Ужас.
Поворачивается голова.
К жизни его по ошибке
Вернул бессмертия дух:
«Восстань!» - Встрепенулся шибко
Труп, отряхнувшись от мух.
Но в нём не прибавилось жизни –
Смерть душу свела на нет.
Он не помнит родной отчизны,
Ни семьи, ни счастья, ни бед.
Смерть сожра’ла совсем его разум,
Как бумажку сгрызает мышь.
Он воли лишился разом,
Затуманились чувства и мысль.
===============
* В стихотворении имеется в виду Лазарь Моисеевич Каганович (1893 - 1991), долгое время входивший в круг ближайших сподвижников И. В. Сталина и вместе с диктатором ответственный за многие преступления тоталитарного режима в СССР. - Прим. переводчика.
От Лазаря смрад, как от морга,
Фигура его страшна.
На солнце, на горы гордо
Он взирает, как сатана.
Всё ликующее ненавидит, –
Всё, что движется и живёт,
Всё, в чём радость и счастье видит,
Всё, что смертные цепи рвёт.
Ненавидит людские порывы –
Те, что сонных будят от сна;
Ненавидит сосны да ивы,
Ненавистна ему весна.
В этом призраке – дикость и злоба,
Он не мог состоять ни при чём,
Пока император Коба
Не назначил его палачом.
Тут пришло везенье к уроду –
Содрогнулись и стар и млад!
Им замученные народы
В ледяной пустыне лежат.
Обратимся к живящему Духу:
«Отвори в грядущее дверь
И народам, попавшим в проруху,
«О, восстаньте!» – крикни теперь…
Что молчишь? Ты утратил силу?
Не видать на тебе лица?
Так хотя бы верни в могилу
Ненасытного мертвеца!»
ЧЕМОДАНЧИК
На дальней улочке Нью-Йорка
Торгует бойко черноморка –
Одессы звёздочка. В «раю»
Мне чемоданчик предлагает.
Хочу платить – брать не желает:
«Земляк! Я вам его дарю!
Все забирайте чемоданы.
И эти сумочки отдам вам
Берите: новые вполне!
За то, что вспомнили те дачи:
Люстдорф, Аркадию…» И плачет,
И весь товар пакует мне.
Но тут внезапно муж подходит
И злыми беньками обводит
Всю лавку: «Бес тебе в ребро!
Я слышал всё: чужому дяде
Отдать ты хочешь, блажи ради,
Бесплатно всё моё добро?!»
«Ну, что ты? Это просто шутка!» -
Утёрла слёзы за минутку,
Мне шепчет: «Ладно, заплати…
А завтра тихо, чтоб без свары,
Зайди – отдам тебе долляры…
Не сдохнет, чёрт его верти!»
Мечтательница из Одессы!
Как бизнес твой хитёр и весел!
Поклон отваге и уму!
Но я за щедрость чем отдатчик?
И тяжек, тяжек чемоданчик, -
Не подниму, не подниму!
Суламифь
Ты была послушно гола, -
Глина, но ещё не плоть.
Вся нежна и смуглочёла, -
И тебя из искр шеола*
Сотворил я, как Господь.
То есть, в глину я засеял
Этот адский жар и дым,
А потом, как Галилею,
Я накрыл десницей всею,
Словно духом молодым.
Перси я накрыл, как горы,
Между них ложбинка есть…
Через жаркие просторы
Я дошёл до мандрагоры **–
В ароматный, знойный лес.
Там в цветок я медоносный
Впился жадно, как пчела;
Ты звездою високосной,
Нежной, пламенной и росной
Для меня теперь была.
Суламифь, но, может, Ксеня?
Имя я твоё забыл.
Ты – восторг и вдохновенье,
Ты – и смерть, и воскресенье,
Мой животворящий пыл.
Ты всегда растить желала
Виноградники царю,
А душа моя страдала,
Только дерзостно мечтала,
Будто я тебя творю.
Ты была тиха и строга,
Вся – для ласк и похвалы.
Тайна тайн – твоя дорога:
Сотворять пчелу из Бога,
После – Бога из пчелы!
===•
*Шеол – в иудаизме обиталище мёртвых, «тот свет». – Прим. переводчика.
**Мандрагора – растение, корням которого с древности приписывают магическую силу. – Прим. переводчика.
* * *
"Освобождаю тебя от твоего народа!.."
Голос Бога, услышанный апостолом Павлом.
Но кем ты завтра станешь, скинув цепи
Родного слова, песни и золы?
Чужой народ в кебе тебя прилепит,
И не избегнешь новой кабалы.
И снова возжелаешь ты свободы,
И слезет кожа заново твоя,
И с Божьего согласья, в злые годы,
Растоптан ими будешь, как змея.
Жидовка
Ребятишки взрослым подражали:
Разделялись на «своих – чужих»,
А малышке девочке сказали:
«Ты – жидовка! Не берём таких!»
Говорили, вроде бы, беззлобно,
Только едкость в слове том звучит,
И она их объяснить подробно
Попросила: «Что такое “жид”»?
Разбегалась детвора дворами:
Не ответив, были таковы!
Девочка, конечно, к папе-маме:
«Я – жидовка? Что ж молчите вы?
Папа отвернулся, мама плачет…
Боль глуха, а истина нема.
Доченька, пока трудна задача,
Подрастёшь – узнаешь всё сама.
Будешь знать, что это за короста,
И какая злость в сердцах людей,
Почему отец твой, как Акоста,
С гордостью не скажет: «Я – еврей!»
Ты узнаешь, как горька отрава,
Как тавро позора – слово «жид»,
Своего народа честь и славу –
И проклятье, что над ним висит.
Ты поймёшь, какая это драма,
Как громами отзовётся тишь,
Когда дочка тебя спросит: «Мама!
Я – жидовка? Что же ты молчишь?»
* * *
«Если я молюсь на языке, то дух мой молится, но разум мой бесплоден»
Первое послание апостола Павла к коринфянам 14:14.
О, мой народ, ребёнок ясноглазый,
Владей любым наречием земли:
Ищи свой дух и школу в чуждых фразах,
И чутко правде золотой внемли.
Благоговей под мира небесами,
Отвергни сердцем клевету и ложь, -
Но не молись чужими словесами:
Так, на коленях стоя, и умрёшь.
Прощанье
В душе твоей, печальная еврейка,
Ещё жива Украйна, как мечта.
Щебечет в ней днепровский соловейко,
Видна гречихи белая фата.
Тебе сжимает горло ностальгия,
Хотя Днепру не сказано «Прощай!».
Ты плачешь? Плачь! Но не созрел внутри я
Спросить, зачем родной бросаешь край.
Ты – мать, а не изменница, я знаю,
Ты хочешь дать народу своему,
Не только речь. но и дыханье мая,
И это ясно трезвому уму.
Народ – младенец , только что рождённый:
Принять родной язык – его успех..
Не спрятать речь родную в ящик сонный
Иль в душу, словно первородный грех.
На языке родном без разрешенья
Чужих людей заговорит народ,
И матери родимой песнопенье
Весь мир на чашу дружбы созовёт.
Отчизна – хлеб, но ведь она – и слово,
И не поставлю я тебе в вину
Того, что петь ты хочешь васильково
В том Гефсиманском памятном саду.
Душа печали неисповедима,
Но ты за реки, горы и мосты
Идёшь к вершинам Иерусалима, -
Неся туда и песни, и цветы.
Так будь же счастлива, твой путь нетленен,
Но грусти я не в силах превозмочь:
Здесь твоих предков – двадцать поколений,
Ты, плоть от плоти, Украины дочь!
И ты, и ты должна бы с сыновьями
Нести труды и пожинать плоды,
Когда бы не воздвигли между нами
Стену пренебреженья и вражды.
На той стене базальтовой до срока
Застыла соль слезинки вековой,
Но я скажу и Богу, и пророку:
«Не там, а здесь Израиль Твой родной!
Нет, я не буду плакать, я ведь родом
Из тех, кто скалы рушит*… Я вздохну –
И со своим, да и с Твоим народом
Разрушу эту подлую стену.
1988
Дмитро Павличко – Твори в 10 т, - К., Основи, 2010
Том 2, стор. 18 – 36
*В оригинале: «З тих, хто луп’ють скелю кам’яну»: намёк на революционное стихотворение Ивана аФранко «Каменярі» - на строки «Лупа’йте цю скалу! Нехай ні жар ні холод не спинять вас… бо вам призначено скалу оцю розбить!»» - Прим. переводчика.
=================================
ПЕРЕВОД: С УКРАИНСКОГО
Дмитро Павлычко
* * *
Отверг ты речь родную. И тебе
Родить земля родная перестанет,
Живая ветка на лесной тропе,
Лишь прикоснёшься к ней, завянет.
Отверг ты речь родную. И зарос
Твой путь, исчезнув в безымянном зелье…
Не будет у тебя для тризны слёз,
Ни песни в свадебном веселье.
Отверг ты речь родную. И твой дух
На костылях не спляшет – не сумеет.
От ласк твоих окаменеет друг
И мать родная поседеет.
Отверг ты речь родную.. До конца
Ты обречён на осень и на слякоть.
Тебе вослед и звёзды, и сердца,
И даже камни станут плакать!
Отверг ты речь родную.. И позор
Тебе заступит путь на узкой стёжке,
Печаль, как снег, тебе залепит взор –
Её не бросишь на дорожке…
Отверг ты речь родную.. И теперь,
От чужака похвал не жди – не мешкай:
Он в спину наградит тебя - поверь –
Одной презрительной насмешкой!
Отверг ты речь родную.…
ОРИГИНАЛ:
Дмитро Павличко
* * *
Ти зрікся мови рідної. Тобі
Твоя земля родити перестане,
Зелена гілка в лузі на вербі
Від доторку твого зів’яне.
Ти зрікся мови рідної. Заріс
Твій шлях і зник у безіменнім зіллі...
Не маєш ти на похороні сліз,
Не маєш пісні на весіллі!
Ти зрікся мови рідної. Твій дух
На милицях жадає танцювати.
Від ласк твоїх закаменіє друг
І посивіє рідна мати.
Ти зрікся мови рідної. Віки
Ти йтимеш темний, як сльота осіння.
Від погляду твого серця й зірки
Обернуться в сліпе каміння.
Ти зрікся мови рідної. Ганьба
Тебе зустріне на шляху вузькому...
Впаде на тебе, наче сніг, журба —
Її не понесеш нікому!
Ти зрікся мови рідної. Нема
Тепер у тебе роду, ні народу.
Чужинця шани ждатимеш дарма —
В твій слід він кине сміх-погорду!
Ти зрікся мови рідної...
С. Бейдер-Сазоновой
Светочка, Светлана,
свет далёких лет!
Из-за океана
шлю тебе привет!
Девочка, старушка,
мужняя жена,
давняя подружка, -
как ты там жива?
Как твой друг по жизни,
по слиянью душ -
славный и капризный,
с ямочками, муж?
Как там ваши чада:
тешат или злят?
Как твои внучата -
“семеро козлят”?
Вот уж лет двенадцать,
лишь сомкну глаза,
ваши лица снятся,
ваши голоса.
Как давно не пелось,
вместе не пилОсь...
Экая нелепость -
всё, что вдруг стряслось!
Светочка, Светлана,
свет моей тоски!
С веточки ветрами
сорваны листки...
разнесло по свету
в разные края...
Что ж поделать, Света,
светлая моя?!
Но звучит, сестрёнка,
средь моих дорог
твой весёлый, звонкий,
ясный голосок.
Светочка, Светлана,
свет моей души!
Полечи мне рану -
сядь и напиши!
25 февраля 2002 г.
Памяти рядового Михаила Фрейдина
Молодой еврей погиб под Старой Руссой.
Был он горбонос, курчав, черноволос,
не был он, как все, курносый, не был русый,
Но погиб, как прочие, раз уж довелось.
Пал в бою, как многие, он двадцатилетним,
Но отметить стоит лишь один момент:
гибелью своею подтверждая сплетню,-
он под Старой Руссой защитил Ташкент!
2014
(Твёрдая позиция)
Вот нахальство: иудеи
Захватили Иудею!
Что за странная идея
Обуяла сей народ?!
Станет вдруг Париж – французским,
А Москву подарят русским,
Рим достанется этрускам, -
Если дальше так пойдёт!
Мы ж на мир взираем просто:
Аравийский полуостров –
Вот надёжный мира остов,
Халифата колыбель!
Что за дикая затея:
«Иудеям – Иудея!»
Мы, о будущем радея,
Сбросим в воду «Исраэль»!
В два прихлопа – три притопа
Иудеев перетопим
И - галопом по Европам! –
Континенты покорим.
Смерть злодеям иудеям!
С каждым днём мы всё лютеем…
Всей планетой овладеем –
Вот тогда поговорим!
Афулей Первый
(город Афула, Израиль)
Благодарю тебя за взгляд,
Блеснувший много лет назад!
За треволнения любви,
За губы гордые твои!
За те подъезды и дворы,
За прелесть молодой игры,
За сердца сбивчивую речь,
За боль разлук, за радость встреч!
За счастья горького исток:
И упоенье, и восторг
Того единственного дня,
Когда любила ты меня!
Благодарю тебя за ту
Нетронутую красоту,
Что утверждает связь времён
И торжествует над враньём!
Благодарю за чистоту
Незамутнённую, – за ту,
Что так и не была моей
И оттого стократ милей!
За смутную меж нами даль,
За то, что прошлого не жаль,
За чистой дружбы ясный свет –
И за любовь… «которой – нет"!
Стихи положены на музыку двумя авторами - послушать одну из мелодий можно по ссылке:
http://www.weebly.com/uploads/1/1/9/0/11902497/blagodoru.tebia.mp3 - исполняет автор мелодии Аркадий РАБКИН (1939 - 2011).
ALLELUIA!
Славлю Бога: аллилуйя!
Что тут делать? Как тут быть? -
Молодого поцелуя
Мне вовек не позабыть
Злое счастье человека –
В этой страсти огневой…
Жаль, что только раз в полвека
Мы целуемся с тобой…
Но зато какое чувство –
В позднем зове губ твоих,
Целоваться так – искусство,
Чудный ужин на двоих!
Сколько нам с тобой осталось? –
Год ли, два ль – и все дела…
Лишь прости меня за старость:
Так ужасно подвела…
Не сердись, моя отрада:
Восторгаясь и любя,
Напоследок сердце радо,
Что дала обнять себя!
Живёт в Одессе славный газовщик.
Раз возжелал он отдохнуть от газу –
Но подцепил Поэзии заразу…
С ним нас теперь ничто не разобщит!
От цепких глаз «больного» нет защит:
Сам ни стишка не сочинив ни разу, -
Со Стихиря и Пру, с обоих сразу,
Венки сонетов молча он тащИт…
Один был мой – он и его зацапал…
Из тех венков коллекцию нахапал!
Решил я взять у дядьки интервью,
Взял, накатал и бережно и нежно,
На «прозе-ру» расположил прилежно -
И вот теперь сонет про это вью!
Каюсь: как раз совет в мой сонет не уместился! Помещаю его в этом пост-скриптуме: полный текст моего интервью с одесским собирателем коллекции сонетных венков и корон пользователи сайта poezia.ru найдут по ссылке http://proza.ru/2013/05/10/1427
Спасибо и пожалуйста!
Это ж надо так суметь:
Век без малого продлиться!
Это ж надо так пропеть:
Не сфальшивить и не сбиться!
.
Знаем: если кто продрог –
Ты теплом делиться станешь!
Ты – подруга из подруг:
Не предашь и не обманешь!
(Из сочинений Афулея Первого)
Наше книгоиздевательство
предназначено для масс.
Приглашаем всё писательство
издаваться лишь у нас!
Мыприкрастноридактируем,
коректируем на "пять",
беспрестрасно рицэнзируем
и пичатаем на-ять!
Деньги примем по квитанции
стиль поправим - Вы правЫ:
подъезжая к этой станции,
наши шляпы - это вы!
Цены наши - подходящие,
страшно дёшево у нас,
мы - дешёвки, в даль смотрящие,
не замылился наш глаз!
Если ж будут к нам претензии,
наш умелец адвокат
вас же, с помощью лицензии,
без штанов оставить рад!
Из Спенсера Стэнли Грэя
ПОЭМА ПРОЩАНИЯ
Саморазоблачение
Такого поэта, Спенсера Стэнли Грэя, на самом деле никогда не было. Это имя выдумал я в 1978 году, под впечатлением выезда за рубеж по израильской визе моей приятельницы, с которой у меня в течение некоторого времени был в юные годы увлекательный и пылкий роман. С течением времени наши пути разошлись, сперва женился я, потом вышла замуж – и быстро развелась она, потом у неё заново сложилась, в её родном городе, семья, родился ребёнок… С годами мы стали переписываться, и однажды она пригласила меня с женой и сыном приехать в их большой и красивый город у моря и пожить в их квартире целый месяц, пока она со своим мужем и сыном отдыхает на загородной даче. Мы воспользовались любезностью, а живя в городе, бывали у них в дачном посёлке как гости. Словом, дружеские отношения продолжались, и такое общение могло бы длиться ещё долго, как вдруг…
Нынешним молодым людям уже и на просторах бывшего СССР трудно понять, чем был выезд за границу на постоянное место жительства для советских людей того времени, - как для отъезжающих, так и остающихся. Сами эти два причастия-антонима, в ставших знаменитыми стихах поэта Бориса Чичибабина, звучали по-особому веско:
Тот, кто слаб, и тот, кто крут,
Выбирает каждый между:
уходящий – меч и труд,
остающийся – надежду.
Но в конце пути сияй,
по заветам Саваофа,
уходящему – Синай,
остающимся – Голгофа.
Эмиграция не предполагала ни возврата, ни даже пребывания обеих сторон друг у друга в кратковременных гостях. Вот я сегодня слушал передачу о предполагаемом полете на Марс: имеется в виду, что обратного пути не будет. Так и в то время выезд в эмиграцию означал отъезд навсегда.
Но писать об этом, сочинять стихи или прозу, рассуждать, возмущаться установившимся порядком – было не только не принято, но и опасно. А между тем, молчать было невозможно. По крайней мере, у меня тогда возникла необходимость откликнуться на расставание с этой женщиной стихами.
Но как напишешь? А, главное, кто напечатает? Того же Чичибабина за цитированные выше стихи (не только за них, но и за них тоже) изгнали из Союза советских писателей и 20 лет после этого, вплоть до «перестройки», не печатали вовсе, - ни одной строки…
К этому времени я уже сочинял желчные и по существу антисоветские сатиры, но держал их в строгом секрете, делясь лишь с очень узким кругом друзей. Такие стихи я помечал «макароническим» псевдонимом «Шлёма Иванов», разумея две стихии моего естества: русскую культуру – и еврейское происхождение.
Вот мой «Шлёма» и сочинил публикуемую сегодня впервые поэму, придав ей вид перевода с английского. Как раз тогда мне довелось прочесть о королеве Марии Стюарт, чуть ли не у С. Цвейга, и я воспользовался некоторыми историческими обстоятельствами для современных аллюзий. С самого начала я не намеревался всерьёз мистифицировать читателя, - скорее наоборот: иносказание сделал заведомо прозрачным, нагромоздив, в истории создания поэмы, одну нелепость на другую… Но и публиковать было решительно негде и невозможно..
Показываю плод своего давнего творчества как «артефакт» минувших времён. Как отнесутся к этим стихам сегодняшние читатели?
Была – не была !..
Что касается реальной героини этой поэмы и её семьи, то они благополучно прибыли в США, успешно там работали… Когда встал вопрос о выезде нашей семьи, они помогли нам с получением вызова из Израиля (мы, правда, воспользовались совсем другим), а потом все годы переписывались-перезванивались…
Но переводчик никогда не существовавшей поэмы оказался прав: после прощания мы так никогда больше и не увиделись.
* * *
Из Спенсера Стэнли Грэя
Поэма прощания
Перевод с английского Шлёмы Иванова
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА:
Эти стихи обращены к Марии Стюарт. Они написаны от имени безвестного шотландского дворянина Роберта Хепберна, у которого в 1562 году был с этой шотландской королевой мимолётный роман. Молодая вдова одно время даже дарила пылкому юноше не слишком обязывающие поцелуи, однако по соображениям династическим не могла отнестись к нему достаточно серьёзно. Более того, спасаясь от гнева не так самой королевы, сколько её брата – управителя Меррея, капитан Хепберн вынужден был бежать на время из Шотландии.
Он присягнул на верность Елизавете Английской, перешёл в протестантскую веру и стал, в глазах окружающих, добропорядочным пуританином, хотя, как видно, сохранил в душе тайную приверженность католичеству.
Вернувшись, уже в отсутствие там Марии, в Шотландию, он счастливо женился, прожил свою жизнь спокойно, достойно и незаметно и, возможно, так бы и не оставил следа, если бы в 1586 году, всего за год до казни своей бывшей возлюбленной, не поверил в слухи о том, будто она собирается променять свою неволю на вечное изгнание. (Напомним, что Мария Стюарт по приказу Елизаветы много лет находилась под строгим домашним арестом)..
Под впечатлением этой версии (впоследствии оказавшейся чистейшим вымыслом), Хепберн написал Марии письмо, которое было перехвачено стражей и до нас не дошло. Однако в ХVIII веке оно стало достоянием гласности и послужило основой для создания великим Спенсером С.Грэем его единственного произведения.
Поэма известна лишь в данном переводе: оригинал безнадежно утрачен.
Ш.И., Харьков, 1978.
I.
Э Л Е Г И Я
Четверть века назад, в том далёком-далёком июне,
Я спешил на свиданье с тобой, быстроокий и юный.
А сегодня разлука мне душу сжимает и студит…
Д о с в и д а н ь я !
До – свиданья … которого больше не будет.
До свидания, женщина!
Улюлю, не моя королева!
Вон из нашего хлева,
О, Ева
С лицом, потемневшим от гнева!
Мне положено клясть? – Превосходно: ату, проклинаю!
Проклиная – рыдаю.
Я прожил свою жизнь двоедушно, двурушно, двулюбо:
Обожая жену – вспоминал твои гордые губы,
Двум богиням молюсь я, двух женщин молитвенно славлю…
Только родина в мире одна – я её никогда не оставлю.
НИКОГДА... О, какое морозное, злое, ледянящее слово!
Сердце рвётся к тебе – улететь за тобою готово.
Сердце рвётся на части! – об этом не скажешь иначе…
Я жалею тебя и себя. Я обоим желаю удачи. И плачу, и плачу…
В нашей Скоттской стране*) быть католиком – скверная участь.
Мы живём, как во сне, ежедневным мытарством измучась.
И такая судьба измениться, как видно, не может…
Но не это сегодня меня угнетает, снедает и гложет.
Понимаешь ли ты, отчего я так страшно волнуюсь? –
Уплываешь не ты – улетает моя быстроокая юность.
Что же может на свете стрястись и больнее, и горше? –
Мы с тобой никогда, н и к о г д а , НИКОГДА не увидимся больше!
Вспоминаешь ли ты? - В том году, невозвратно счастливом,
Мы стояли вдвоём, обнявшись, над высоким обрывом,
Огоньками далёкими, словно огнями надежды любуясь…
Сиганула с обрыва во мглу наша глупая, чистая юность.
Вспоминаешь ли ты, на минуту смежая ресницы,
Как от вольного моря к нам примчала тебя колесница?
Время мчит нас в разгон и в разлёт, унеслись мы далёко от старта:
Персефону сожрала взаглот ненасытная шлюха Астарта.
Невозвратные годы… И всё же, себя не калеча,
Мы могли их вернуть хоть в мечте, пока были хоть шансы на встречу,
Но судьба протрубила в трубу. Ты уходишь, Regina**), куда-то
В неоглядную даль, из которой не будет возврата.
------------------------------------
*) Т.е. в Шотландии (Scottland). – Здесь и далее – примечания переводчика.
**) Королева (лат.).
II. М А Д Р И Г А Л
Не любила меня – и не надо:
Пусть мечтами пребудут мечты, -
Мне достаточно ясного взгляда
И лучистой твоей красоты.
Не нужны мне ни пылкие речи,
Ни сверканье волшебных очей:
Жив я только надеждой на встречи
С мимолётной улыбкой твоей.
Хоть не дашь поцелуя мне снова,
Но от этого день мой не пуст:
Мне хватило бы тихого слова
Королевских коралловых уст.
Пусть объятья твои и слиянья –
Привилегия лишь королей:
Мне довольно простого сиянья
Венценосной головки твоей.
На замызганном теле эпохи
Ты – как отблеск весеннего дня…
Но и эти случайные крохи
Отбирает судьба у меня.
III. С Т А Н С Ы
1.
Я сердцем истину познал –
Болит оно и стонет:
Лукавы те, кто нас позвал,
Но паче – кто нас гонит;
Когда бы некому позвать,
Так было б некуда прогнать,
Но эти б не погнали –
И те бы не позвали!
2.
Я к сердцу истину прижал –
И тут же вставил в стансы:
Беда тому, кто убежал,
Но паче – кто остался:
Кто убежал, того уж нет,
Кого уж нет – простыл и след,
Но прочие пейзане
Живут, как на вулкане.
3.
Я в сердце истину ношу:
Пока умом не тронусь,
Пока живу, пока дышу, -
Я никуда не тронусь;
Но всё слабей и тоньше нить,
Но всё трудней дышать и жить,
И я, Regina, каюсь,
Уже не зарекаюсь…
IV. Л А М Е Н Т А Ц И Я
Наверное, мы старомодны,
Что так тяжело нам дышать,
Что тягостно и несвободно –
Родимый порог покидать.
Ведь был же когда-то безнравствен
В чужие места переезд –
В соседнее, ближнее графство
Из милых, насиженных мест.
Наверное, мы старомодны,
Что любим берёзки и снег,
Что делаем грустные морды,
Друзей оставляя навек.
Должно быть, мы все – ретрограды,
Что дрожи не можем унять –
На чуждые нам вертограды
Родную пустыню сменять.
Наверное, мы старомодны,
Мои дорогие друзья,
Наверно, теперь стало можно,
Что раньше считалось нельзя.
И можно, не дрогнув ресницей,
Слезиночки не пророня,
На вечные веки проститься
Со всеми, кто любит меня?
А после, не пряча лица там,
Смеяться на том берегу?!
Наверное, веке в Двадцатом
Так смогут.
А я – не могу.
V. И Н В Е К Т И В А
….……….…
Величайшие мерзавцы
Всех народов и времён!*)
…………….
-------------------------------------------------
*) От данной главы сохранились лишь эти две строки. Установить, против кого они направлены, не удалось.
VI. Ф И Н А Л
Четверть века прошло. Не серебряной свадьбой отмечен
Нашей дружбы серебряный вечер.
Поцелуй меня, Мэри, - авось нас Господь не осудит…
Поцелуй напоследок: свидания больше не будет.
Королева Шотландии, Англии, Франции, - хоть на миг стань девчонкою снова!
Вспомни пылкого мальчика – и скажи ему нежное слово!
Пожалей ты его на прощанье – ну, право, тебя не убудет,
Подари безопасную нежность – свидания больше не будет.
Будь же счастлива, Мэри! Уплывай, моя гордая леди!
Уж не много отмерено времени: лебедю плакать о Леде…
А потом – суп с котом (о таком ли мы грезили блюде?)
Дорогая,
Прощай навсегда.
Потому что свидания больше не будет.
----------
Я люблю, когда мне снятся мама, папа и сестра.
Словно тени шевелятся в тусклом отсвете костра.
Вся семья сомкнула вежды – только я ещё живу.
Что ж поделать? – Нет надежды их увидеть наяву.
Так пускай хотя бы ночью в сновидениях моих
Я увижу их воочью – милых, тёплых и живых,
Пусть минуты эти длятся яркой лентой до утра…
Пусть, пока я жив, мне снятся папа, мама и сестра!
* * *
Не учи меня, подруга,
Родину любить:
Я и так не сбился с круга,
Не обрезал нить
Я не предал и не продал,
Не прос.ал в бою,
За больное я не трогал
Родину свою.
И когда в болоте вязну,
Кончиться готов, -
Не в неё бросаю грязь я,
А в её врагов.
Тех, терзавших всю Расею
И мою семью,
Тех, кто по сей день обсели
Родину мою.
Тех, из-за кого полвека
Мучалась родня,
Кто в духовного калеку
Превратил меня.
Так уйми ж свою, средь Юга,
Северную прыть:
Не учи меня, подруга,
Родину любить!
ДОРОГОЙ ТАЛИЧКЕ-
К 18-ЛЕТИЮ
Пояснение: моя младшая внучка родилась в Израиле, то есть она (как в стихотворении Б. Окуджавы), "сабра", только не смуглая, как у него, а светленькая (как у нас...). Но вскоре по совершеннолетии, как и его "сабра", стала солдатом. Так мы вынуждены жить.
Имя Тали на иврите означает "роса, моя роса"... Внучке - 18, дедушке, наоборот, - 81.
Нам нынче дали нашептали
Один таинственный секрет:
Что будто нашей внучке Тали
Сегодня восемнадцать лет.
Какая это Тали: та ли,
Кого всегда, любой порой
На всех заборах мы видали
Висящей книзу головой?
Та белокурая малышка.,
Что с тумб афишных (вот дела!)
И объявленья. и афишки
С остервенением драла?
И та ли Тали, что едва ли
Забыть когда-нибудь могла,
Как с нею вместе мы певали
Ту песнь «Пло сизого олла»?
Ужель она просила: «Си-лю!»,
(Любя душой голландский сыр!)?!
И вот в очах – девичья сила,
И вот в душе – огромный мир!
Так будь же счастлива, родная!
Тебя без памяти любя
И с юбилеем поздравляя, -
Мы верим, милая, в тебя!
Бабушка Инна и дедушка Феля.
21 ФЕВРАЛЯ 2012 ГОДА
Безусловно, кабы до ночи
пир прощальный не утих,
Одиссею Капитонычу
никуда бы не уйти.
Но, сознательно не лопая
на дорогу кулебяк,
он с женою Пенелопою
распрощался натощак.
Удалого Одиссея нам
всем известная жена –
Пенелопа Алексеевна
стала дома ждать одна.
Ухажоры – жоры, вадики –
атакуют на скаку…
И она, чтобы отвадить их,
стала к ткацкому станку.
Море брызгами усеяно –
и сверкает, и горит…
Пенелопа Алексеевна
ткёт - и на море глядит…
Было сладко дожидаться ей,
а вернулся капитан –
Пенелопа в ажитации
перевыполнила план!
Тут, как видите, существенно
(знаю: верите вы мне)
то, что личное с общественным
сочетается вполне!
………………………………..
В магазине на прилавочке
Разных тканей – много мер.
А торгует в этой лавочке
Хаим Лейбович Гомер.
1950.
Стихи начертаны мною – тогда студентом-первокурсником филфака – на полях учебника И.М.Тронского «История античной литературы». Никакой идеи, кроме чистого озорства, они не содержат изначально, - клянусь всеми своими 80-ю + одним годом! Учебник я вскоре загнал на чёрном рынке в голодную минуту вместе с маргиналиями – может, кто-то хранит, прошу передать в литмузей!
По иудейскому религиозному обычаю,
в знак траура по усопшему близкому
мужчины обязаны 30 дней не сбривать
бороду.
Говорят, мне к лицу борода,
Не сбривай, говорят, покрасуйся!
Я б ответил решительным «Да!»,
Только руки с чего-то трясутся.
Как же бороду мне не сбривать?!
Вдруг из вас кто помрёт, хоть не надо…
Нужен траур! Попробуй спровадь
на тот свет просто так, без обряда.
Как же бороду я отпущу?!
А потом всё ходи лишь да бойся…
Нет, ребята: грущу и ропщу –
Но сбриваю… для вашей же пользы!
Пользователя Татьяна нет на месте.
(Надпись в программе Skype)
Пользователь Татьяна
на свидание не явился…
Пользователь Татьяна!
Где ж Вы застрял, мой друг?
Ах, да! я вспомнил, вспомнил:
Вы ведь нынче родился!
Этим Вы и воспользовался:
пользователю – недосуг!
Что ж, мы даже из этого
ухитримся извлечь свою пользу:
Пользователя – попользуем:
да будет вечно здоров!
Мы ему нагадаем на картах,
на кофейной гуще, на кольцах,
Чтоб выпали, ему с пользой,
вера, надежда, любовь!
Да будет наше гаданье
пользователю на пользу!
Пусть этому свет-Татьяне
будет светло весь год,
И чтобы он почувствовал
нашу радость, волненье, боль за
Всё, чем с пользой для ближних
наш пользователь живёт!!!
(Из старой тетради)
Вонзил кинжал убийца нечестивый
В грудь Деларю, -
Тот, шляпу сняв, сказал ему учтиво:
- Благодарю!
Алексей К. Толстой.
Одну молитву чудную
твержу я наизусть.
М. Лермонтов.
1.
Отец мой был герой “гражданки”,
потом “Магнитку” подымал...
Перед расстрелом на Лубянке
Он спел “Интернационал”.
Он мне прислал записку тайно,
а в ней - бессмертные слова:
“Я пал нелепо и случайно,
но правда высшая - жива!
Ну, что ж: в пылу кровавой сшибки
своими выбит из седла, -
я не виню их за ошибки
но прославляю за дела.
И, сколько б клевета ни длилась,
пусть сердце истину хранит:
ПУСТЬ ЧАСТНАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
ВАМ ОБЩЕЙ ПРАВДЫ НЕ ЗАТМИТ!”
2.
Прочесть о маминой судьбе
В “Каховке” можно у Светлова -
и в протоколе у Грязнова
из Управленья МГБ:
Бои... дискуссии... партвзносы...
промплан... Осоавиахим...
Лагпункты, БУРы и допросы,
стукач, и опер, и режим!
Она скончалась от инсульта.
Как раз гремел Двадцатый съезд!
Ей сгоряча, как жертве “культа”,
поставил памятник собес.
На камне золотом пробилось
и завещанием звучит:
ПУСТЬ ВСЁ,ЧТО С НАМИ ПРИКЛЮЧИЛОСЬ,
НАМ СВЕТЛОЙ ПРАВДЫ НЕ ЗАТМИТ!
3.
Мой брат, рождённый музыкантом,
мечтал свою потешить страсть
и, руководствуясь талантом,
в консерваторию попасть.
На Украине сдать экзамен
мешала "пятая графа",
так он сдавал его в Казани -
и в этом вовсе нет греха:
у нас без "ксивы" и на рынке
порой не купишь ни черта,
а там татаре, по старинке,
не слишком смотрят в паспорта.
Он был упорен и настойчив,
и вот - попал! И вот - окончил!
И вот - с дипломом музыкант!
Ура! Да здравствует талант!
Своим возвышенным примером
Он колет очи маловерам.
Он постоянно говорит:
“АХ, ЧТОБ СО МНОЮ НИ СЛУЧИЛОСЬ,
НО ЧАСНАЯ НАСПРАВЕДЛИВОСТЬ
МНЕ ОБЩЕЙ ПРАВДЫ НЕ ЗАТМИТ!
4.
Меня толкали на Байкале.
В Майли держали на мели.
А на Урале - обобрали.
А на Арале - наорали.
А в Обояни - об...гребли.
Но что бы ни было при этом
и как бы круто ни пришлось -
отца и матери заветы
и брата вещие советы
храню надёжно и всерьёз.
5.
Меня подвесили за … шею.
С другими рядом я вишу
и с правоверностью еврея
(ВАРИАНТ: и с убеждённостью китайца)
молитву чудную вершу:
«Ах, что б со мною ни случилось, -
пускай хоть каждый так висит, -
НО ЧАСТНАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
МНЕ ОБЩЕЙ ПРАВДЫ НЕ ЗАТМИТ!
1973
.
...И был таможенный чиновник.
Внимая ропоту молвы,
он шёл, взволнованный паломник,
от Петербурга до Москвы,
он слышал стоны, видел лица
в морщинах горя и нужды...
Прочла, прочла императрица
страницы гнева и вражды!
Когда ж к медведям и тунгусам
был сослан "дерзостный пострел", -
себя сравнил он с Яном Гусом,
испепелённым на костре.
1951
Собирать землянику надо так. Станьте на колени, голову приклоните к самой земле, а ещё лучше – лягте на неё пузом и глядите под листики. В зелёной траве заметите нежно-розовые и кровяно-красные капельки. Их брать и – в рот!
Я так и делал, отчего дно моей кружки закрывалось крайне медленно. Трудолюбивая Зоря уже набрала ягод полкружки, а в моей всё ещё светилась между алыми катышками ягод голубоватая эмаль
Земляничный сезон миновал стремительно, а потом пошли черника с голубикой, малина, а уж ближе к осени – брусника… Взяв у хозяйки «бураки» (так называлась в этих местах отнюдь не свёкла, а берестяные ведёрки с крепко пригнанной деревянной крышкой, сидевшей в «бурачке» так плотно, что за рукоятку крышки эту посудину и носили), а то и просто захватив вёдра и корзины (под бруснику – бельевые), шли мы с сестрёнкой в лесную глубь.
Дорога вела через лес к порубке (месту, предназначенному под лесоповал), её территория была обнесена серым от времени «огородом». При въезде на порубочный участок стояли ворота из таких же серых жердей,. что и ограда. Назывались они почему-то Холмовскими, хотя никаких холмов там не припомню. Впрочем, соседняя поляна носила ещё более загадочное и поэтичное название: …Бабья Жопа.
Топоним этот – вовсе не шутливый. Местные жители произносили его без малейшей улыбки, тоном будничным и деловитым, как если бы это была, например, Старая Русса или Ясная Поляна.
Означенное место поросло дурманом; побыв там немного и надышавшись запаху, похожего на очень резкий ландышевый, человек начинал ощущать головную боль и дурноту. Всё-таки секрет названия, как видно, не в этом – может быть, всё дело в сосне, которая росла как раз посреди поляны. Ствол её был тройной, и, возможно, эти очертания когда-то кого-то навели на игривые мысли…
Однажды, довольно далеко от дома, мы с Зорькой набрели на ягодное место, принялись наполнять корзины и не заметили подкравшейся тучи. Спохватились, когда в лесу стало вдруг темно, хотели где-нибудь укрыться, да уж поздно было: воздух дрогнул, трава затрепетала, налетел шквал… Гроза настигла, обрушилась и вымочила нас до последней нитки.
Когда ливень кончился, мы хотели идти домой, но тут выяснилось, что дороги назад не знаем. Долго пробирались по заболоченному лесу, ступая по нижним жердям лесного «огорода»[*] , руками держась за верхние, и кое-как выбрались на сухое место. Тут неожиданно опять наткнулись на заросли чудесной голубики, и снова нас обуял азарт. Уж мы её и ели не переставая, а всё равно через каких-нибудь полчаса корзины были полны до краёв.
Еле-еле, да и то чудом каким-то, вышли мы в тот день из лесу – исцарапанные, перемазанные, изрезанные осокой, искусанные комарами, но счастливые до небес!
Северные ягоды: черника, голубика, а уж брусника тем более - мне на Украине не встречались. Прошли десятилетия с тех дней, и вот однажды в Таллинне, по дороге в Вабаыхумузеум – эстонский этнографический музей под открытым небом – я почуял доносившийся из лесу полузабытый запах черники.
- Давай свернём в лес на минутку, - предложил я сыну и немало его удивил, согнувшись над землёй и всматриваясь в курчавую зелень. Ну да! Конечно, вот она, родненькая, под мелкими, плотненькими листиками, от которых низенький кустик черники кажется кудрявым. Место не было по-настоящему ягодным, но сама ягода была вполне всамделишная! Я ел сам и дал попробовать сыну. Он похвалил, но, как видно, из вежливости. А для меня это был вкус детства и, если хотите, родины.
«Скажи мне, ветка Палестины…»
………… Израиль, долина ИзреЭльская, 2009
[*] В тех местах (Кировская область, Свечинский район, деревня Содом) "огородом" называли ограду из двух-трёх рядов горизонтальных жердей. А огород, где овощи растут, - это "осЫрок"...
В от какая кутерьма:
И стина - в бутылке!
К рай родимый - не тюрьма,
Т ост - не за Бутырки.
О сень жизни далека.
Р езво, деловито
И с волненьем старика
Я гляжу на Виту:
С е -бедро, а се - ребро...
Е ле разобрался!
Р ад я: в Вите Серебро
Е сть весь шарм! Остался!
Б удь же счастлива во всём,
Р усским радуй нас стихом!..
О х как я старался...
А жизнь всё тащится, и теша, и разя
воспоминаньями то злыми, то щемящими…
Как я любил вас, бывшие друзья...
когда ещё вы были настоящими!
2008
Сонет-акростих
(К 93-летию литературного переводчика)
Ш алишь, судьба, - но нас не проведёшь:
Л юбя свой путь и горестную землю,
О тстав от звёзд, но будущему внемля, -
М ы знаем, что такое молодёжь!
О на не только в цвете юных лет:
Э тапы жизни долгой, многомудрой,
В пример поре весёлой, златокудрой,
Е сть чудо вечно юное побед.
Н а счастье детям, внукам и семье,
Шломо, живи и верен будь себе,
Оставшись тружеником и поэтом.
Шалишь, судьба: всё злобствуешь, грозишь?
А мы тебе покажем славный шиш:
Не рвёмся на тот свет - нам хорошо на этом!
10 февраля 2003 года
Литературная справка
Шломо Эвен-Шошан (1910, Минск - 2004, Сдэ-Нахум) - видный израильский общественный деятель, агротехник, литературный переводчик. Сделал достоянием израильтян, читающих на иврите, огромный пласт русской прозы ("Господа Головлёвы", М.Салтыкова-Щедрина, "Волоколамское шоссе" А. Бека, "Бабий Яр" А. Анатолия (Кузнецова), "Мой класс" Ф. Вигдоровой, поэзии (стихи и поэтические сборники А. Ахматовой, М. Цветаевой, О. Мандельштама, Б. Пастернака, Е. Евтушенко, А. Вознесенского, М. Алигер, Б. Окуджавы, Б. Ахмадулиной, Б. Слуцкого, Б. Чичибабина и множества других. Был связан личной дружбой и перепиской с В. Некрасовым, А.Беком, А.Кузнецовым и др. Один из основателей кибуца Сдэ-Нахум ("Наумово Поле"), где и скончался, не дожив немного до 95 лет. Работал накд переводами почти до конца дней.
Вот-вот уйдём в легенду
в густую мглу времён
Но этот мир не кем-то,
а нами сотворён.
И коль изъянов много -
не плачься небесам,
не сваливай на Бога –
умей ответить сам.
* * *
Трудные слова,
долгая тоска
оставляют во мне пустоту.
Словно солнце, жёлтый, гиацинт я искал ,
А нашёл лишь колючку-мечту
Белой пеленой,
сонной тишиной
я укутан в больнице пустой.
Ухватить лазурь я хочу, но со мной
только время, как мой часовой.
«Времени – своё», -
люди говорят, -
«Время лечит», - слыхал я не раз.
Выпускаю я мечту из больничных палат –
и бегу в мечте я, резвясь.
А наутро – я
пробую разбить
эти стены - экран из песка…
Только сил уж нет, рвётся счастья нить,
слово давит, гнетёт тоска.
11. 11. 1980
Ночью, в постели
Живёт во мне боль
тяжкая боль
Не режет, не колет,
не давит, не жжёт
а просто живёт и гнетёт.
Она не даёт ни минуты покоя,
и чувство такое,
что боль эта слабость рождает во мне,
и бесит, и крутит, и душит во сне,
и горечью злой отравляет мне жизнь,
и вечно грозит: «Ну, держись!»
11. 1980
* * *
Когда все покинули комнату,
остался лишь дым сигарет,
да – мыслями грустными скомканный –
лишь я, одинокий поэт…
Когда все ушли, то неслышными
шагами ушла и она
И дума, стремясь ко Всевышнему,
осталась одна…
Когда все ушли, и в подсвечнике
последний угас огонёк,
вдруг тьма наступила предвечная,
и в горле сгустился комок…
О, Боже, как я одинок!
19. 2. 78
Мама моя –
это она
жизнь мне дала
Это она
одарила меня
способностью плакать от боли
и ликовать от счастья.
Мама моя –
источник света,
добра и тепла.
Пока был я мал –
не понимал,
лишь повзрослев,
себя осознал
её неотъемлемой частью.
Став мужчиною, понял я:
какая бы ни стряслась беда -
она будет рядом, мама моя,
мама будет всегда!
11. 02. 1976
* * *
Первой любовью моей стала родная земля –
горы её и поля, дерево, борозда,
люди её простые – пахарь, мастеровой.
Первую в жизни любовь никому, никогда не забыть.
Первую в жизни любовь сердце навеки хранит.
Первая в жизни любовь – в нём, как бессмертья печать.
Родина! Комья земли, горные тропы мои,
склоны оврагов и скал – всё, что встречал по пути,
милые сердцу места – в сердце моём навсегда.
29. 5. 1976
От переврдчика.
Рони (Аарон) Лейвик - уроженец Израиля. Работал в школе учителем географии. Находясь в Ливане как воин-резервист, трагически погиб при исполнении служебных обязанностей. Семья издала книжку его стихов "Из глубины сердца" - 100 стихотворений: лирический дневник, который Рони вёл в течение своей короткой жизни. Мною переведено десять из них.
К сожалению, по техническим причинам не могу сопроводить переводы оригиналами. Хочу, однако, предупредить, что стремился отразить не формальные их особенности (все стихи этого автора написаны верлибром), а эмоционально-художественный строй, потому позволил себе переводить белыми стихами и даже элементами метра, в ряде случаев вводя рифму, которой автор вообще не пользовался. При этом содержание и лирический сюжет сохранены.
МИРЫ
У каждого – свой мир, и в каждом мире
Во всю сверкает небо. Солнце. Море.
И в каждом мире моря цвет – иной:
Для одного – как небо голубое.
Другому оно мнится только серым.
Но ясно вижу розовым его.
Мир розовый всегда цветёт улыбкой,
Мир серый – вечно грустен и суров.
Но оба просыпаются с рассветом,
Едят и пьют, знакомятся с людьми –
И всё-таки в себе скрывают чудо,
И каждый мир по-своему окрашен.
Мы родились, чтобы любить друг друга
И радоваться небу, солнцу, морю.
Мы в жизнь пришли – чтобы прожить её,
И каждый в жизнь явился чист и розов,
И, выйдя в путь, мы много испытали,
Но, радуясь, грустя, - мы выбирали –
И выбрали различные пути
На тех земных развилках-перепутьях.
И в каждой тропке есть своя печаль,
И каждый выбрал цвет себе по вкусу.
Я выбрал розовый: цвет утра, цвет зари.
Нам говорили в садике и школе,
Что во Вселенной жизнь – в одном лишь мире.
Но мне знакомы тысячи миров –
И в каждом – жизнь своя…
29.5. 1976
.
Народ еврейский! Славный! Утешать
тебя не стану: слишком час неистов…
Когда пришла минута погибать
сынам твоим от обуха фашистов, –
хочу твою я силу воспевать –
твой дух бессмертный, мужественный, чистый!
Он родился давно, – ещё когда
рассеянье тебя не расселило,
цветным ковром стелилась, молода,
и в путь звала неведомая сила.
Но враг подкрался, грянула беда, –
ты голубем забился сизокрылым.
Ах, голубь, голубь… Образом души
твоей он был когда-то. Как же сталось,
что враг топтал твой хлеб и спорыши,
но сердце голубя ему не покорялось
и под призывный клич: «Врага – круши!»
голубка в сокола мгновенно обращалась?!
О, сколько раз в средневековье вы,
евреи, королям не покорились!
Вас вдохновлял Иуда а-Леви,
стальные голоса сквозь тьму пробились
Ибн-Эзры, Ибн-Гвироля, - эти львы
за вас стихами звучными молились.
А в девятнадцатый суровый век,
народ еврейский, как ты настрадался!
«Еврей? – смеялись. – Он ни человек,
ни зверь…» И злыми терниями стлался
твой тяжкий путь, - путь нищих и калек…
Но смех Шолом-Алейхема раздался!
Тот смех, как не разгрызенный орех,
на всех царей накатывал-катился
по перепутьям, среди вёрст и вех –
и в гуще он народной очутился…
Цари тревогу подняли… Но тех
Не укротить, чей дух не покорился.
Как наша жизнь привольно расцвела
в бессмертном Октябре! В сердцах раздался
свободы клич, когда тиранство зла
низверглось, и еврей в тот час назвался
бойцом. Их тьма за волю полегла,
и Ошер Шварцман среди павших оказался.
Его мы чтим поныне. И в тиши
звучит нам: «Югенд, югенд» неуклонно.
О молодость! Ты молодость души
еврейского народа! Он в колонны
стальные строится. Как хороши
серебряные мощной правды звоны…
Но ведь на Западе – в руках зверья
твоё родное племя: сёстры, братья… …
Им тяжелей… Найти не в силах я
Спасительных, разящих слов проклятья,
но знаю: власть отвратного гнилья
побеждена пребудет правды ратью!
Поборет правда! Правда восстаёт!
И там, где греки, сербы и хорваты,
куётся гнев священный. Чу, зовёт
труба к священной мести. Звонки латы!
Не ждать же, когда ворог всех убьёт:
повстанцам время выступать в защиту брата!
В согласьи со стратегией своей,
повстанцы то в бою, то в лес уходят…
Кипи, наш гнев! Грозою пламеней
за гетто дикое в Европе! Вроде,
не ведают немчонки, что страшней
на свете мести не было в природе?!
И мы – под озарением зарниц,
под гром грозы народов - тяжесть мести
с евреев снимем. Хватит им стелиться ниц
пред глупым Гитлером! Пусть доброй вестью
на них дохнёт с газетных всех страниц
Страны Советов мощь и верность чести!
Мы слышим из Европы плач: Рахиль
скорбит о детях собственных, рыдает…
О, слёзы материнские! Не вы ль
взываете к расплате? Ожидает
она ту немчуру, для коей пыль –
любой еврей… Слов больше не хватает!
Народ еврейский! Славный! Утешать
тебя не стану: слишком час неистов…
Когда пришла минута погибать
сынам твоим от обуха фашистов, –
хочу твою я силу воспевать –
твой дух бессмертный, мужественный, чистый!
15—16 августа 1942 г.
Оригинал:
ЄВРЕЙСЬКОМУ НАРОДОВІ
Народ єврейський! Славний! Не втішать
тебе я хочу. Кожен хай тут слуха:
в цей час, коли синам твоїм вмирать
прийшлося від фашистського обуха, –
я хочу силу, силу оспівать –
безсмертну, вічну силу твого духа!
Вона родилась ще давно – тоді,
як був ти нерозсіяним і цілим.
Буяли в тобі сили молоді!
І розцвітав цвітастий шлях, як килим...
Та ось підкрався ворог – і в біді
ти голубом забився сизокрилим.
Ах, голуб, голуб!.. Образ він душі
твоєї був колись...Але як стався
той злам, коли і ниву й спориші
тобі стоптали й ти не покорявся
врагу, а кинув поклик «сокруши!» –
то образ голуба на сокола змінявся.
О, скільки раз в середньовіччі ти
скорятись не хотів ні королеві,
ні героцогам! Й було не страшно йти,
коли звучали голоси сталеві
і Ібн Габірола з темноти,
і Езри, й Іуди – мужнього Галеві!
А в дев’ятнадцятий суворий вік –
ой, скільки від цірів ти настраждався!
«Єврей? – сміялись: – це ж не чоловік
і не людина». І в колючках слався
твій шлях, – і шлях, здавалось, вже заник...
Аж тут Шолом-Алейхем засміявся!..
Цей сміх, мов нерозгризений горіх,
все на царів котивсь, котивсь... Лиш згодом,
як розкотився він по стежках всіх
далеко й опинився між народом, –
царі тривогу вдарили. Та тих
не вбить, в яких життя кипить підсподом...
Життя усіх нас красно розцівло
Лише в безсмернім Жовтні. Вічно слався
свободи час, коли тирана зло
повержено! Й єврей тоді назвався
бійцем. За волю скільки їх лягло! —
між них і Ошер Шварцман красувався....
Красується ж і зараз він. Слова
його нам: «Югенд, югенд»» — так потрібні!
О молодість! Ти молодість нова
єфрейського народу! Непохибні
шляхи твої тепер. Душа жива
за правду дзвонить людям в дзвони срібні...
Але ж на Заході! – твої брати
і сестри в кігтях звіра-людоїда
ще тяжко мучаться. О, де знайти
тих слів, щоб висловить: яка огида
проймає нас до нього! Не гніти,
проклятий! Правда встане вогневида!
Вона поборе! Правда вже встає!
І там, де греки, серби і хорвати,
виковується гнів. Вже виграє
сурма для помсти. Доки ж, доки ждати?
Чи мо хай душогуб усіх уб’є? –
Повстанцям час до битви вирушати.
Й повстанці йдуть, в стратегії своїй
то появляються, то в ліс зникають...
Кипи, наш гнів, грозою пломеній
за дике гетто у Європі! Знають
хай німчики, що є відплата: – Стій!
По всьому світу грози наростають...
І ми – від переблиски блискавиць,
під грім тих гроз народів – тяжкість грузу
з євреїв скинемо. Доволі ниць
лежати їм! Доволі мук і глузу
дурного Гітлера! Залізна міць
підниметься з Радянського Союзу!
Ми чуєм із Європи плач: Рахіль
за дітьми за своїми тужить, - мати
вбивається... Ах, сльози ці і біль
в віках обвинуваченням звучати
проти німоти будуть! Їй як сіль
в очах єврей. Ну, що на це сказати?
Народ єврейський! Славний! Не втішать
тебе я хочу. Кожен хай тут слуха:
В цей час, коли синам твоїм вмирать
прийшлося від фашистського обуха, -
я хочу силу, силу оспівать, –
безсмертну, вічну силу твого духа.
15—16 серпня 1942 р.
П.Г.Тичина. Зібрання творів у 12 томах. Т.2. Поезії 1938-1953 років.
Київ, „Наукова думка”, 1983
Перевод Феликса Рахлина
Арфами, арфами
Золотыми, громовыми откликаются леса,
самозвонными:
не до сна –
мчит весна -
жемчуга и цветы
в косах девичьих.
Думами, думами,
словно море кораблями, переполнилась лазурь
нежнотонными:
грянет бой
огневой,
смех будет, плач будет
перламутровый…
Стану я, гляну я —
cквозь ручьи – как бы ничьи, золотистым переливом
песни жаворонка:
не до сна –
мчит весна,
жемчуга и цветы
в косах девичьих.
Славная, милая, —
опечалена ли ходишь или счастьем ты полна.
Там за нивами:
вскинь на нас
колос глаз!
Смех будет, плач будет
перламутровый…
1914
Оригинал:
Арфами, арфами —
золотими, голосними обізвалися гаї,
самодзвонними:
йде весна
запашна,
квітами-перлами
закосичена.
Думами, думами —
наче море кораблями, переповнилась блакить
ніжнотонними:
буде бій
вогневий!
Сміх буде, плач буде
перламутровий...
Стану я, гляну я —
скрізь поточки, як дзвіночки, жайворон як золотий
з переливами:
йде весна
запашна,
квітами-перлами
закосичена.
Любая, милая,—
чи засмучена ти ходиш, чи налита щастям вкрай.
Там за нивами:
ой одкрий.
колос вій!
Сміх буде, плач буде
перламутровий...
1914
...Но иногда попадалась строка..."
Евг. Винокуров
Не ведал ни духом, ни сном бы
я этих тревог и забот,
но лезут с расспросами снобы:
"Зачем тебе эдакий сброд?
Не знают ни рифмы, ни ритма,
несут несусветную чушь.
Нисколько они не элитны
и неэстетичны ничуть!
Вот мы - генераторы духа!
Вот мы - инженеры идей!
Князья изощрённого уха!
Герольды больших площадей!
Всё знаем, умеем и судим,
дерзаем, парим и вершим!
А этим ничтожнейшим людям
вовек не дойти до вершин"...
Такие хвастливые речи
я слышу который уж год,
м крыть мне, действительно, нечем,
м, право, сомненье берёт:
пролезет - и в душу вонзится,
вонзится - и ноет: "Вонми!
Брось, в самом-то деле, возиться
с не крупного дара людьми...
На кой тебе эти игрушки -
решительно в толк не возьму.
А платят - четыре полушки
за эту дурную возню..."
Мне крыть эти доводы нечем,
мой вывод печален и груб -
и вот на последнюю встречу
плетусь в опостылевший клуб.
Но здесь и берёт меня совесть:
они меня помнят и ждут,
плоды своих трудных бессонниц
читают и даже поют!
И я с удивлением слышу
сквозь шорох и шум чепухи,
как бьются, и грезят, и дышат
сказанья, страданья, стихи...
Гадания - чёт или нечет? -
оставим врагам и шутам.
Слова, что калечат и лечат,
и чёрту в обиду не дам!
И ясно мне снова и снова,
и правда предельно проста:
стремленье к прекрасному Слову -
само по себе Красота.
Ефрейтору Петру Поповичу
Устал КП* копать я –
вгрызаться в грунт горы…
Петро из Закарпатья
отсыпал мне махры.
– Кури, – говорит, – Рахлин, –
и рядышком подсел. –
А ну его, – говорит, – на хрен:
замаялся совсем!
Спасенья нет от пота… –
(Он вытер мокрый лоб). –
Поганая работа –
без нашего «Э-гоп!»
– Опять ты, чёртов Петька,
Загадки задаёшь!
Что за «Э-гоп!»? Ответь-ка!
– Послушаешь – поймёшь.
У нас на перевалке,
огромны и круглы,
хранятся «ёлки-палки»:
древесные стволы.
С верховьев плотогоны
их сплавили сюда,
а тут их ждут вагоны,
вздыхают поезда…
Одну такую дуру
душ двадцать волокут!
Видал мою фигуру?! –
Не жалуюсь! Но тут…
Тяжёлая, зараза…
Да как ни называй,
а двигать надо разом,
и рта не разевай!
Попробуй опоздать-ка:
всю смену напролёт
нам с вышки дюжий дядька
команду подаёт.
И слышат Хуст и Тячев,
Мукачево и Чоп
пронзительно-чертячье,
весёлое «Э-гоп!»
– Э-э-э-гоп! – и словно силы
втройне тебе дано!
– Э-э-э-гоп! – и покатило
громадное бревно! –
– Э-э-э-гоп! – и на платформе,
сучком не шевеля,
рядами, как по форме,
застыли штабеля!
…Не пыльная работа, –
сказал сержант Одод. –
Весь день ишачит кто-то,
а он весь день орёт…
Петро ладони вытер,
прищурился хитро…
– Пойдите поорите, –
сказал ему Петро: –
иметь такую глотку –
тут надобен ТАЛАНТ!
Ну, братцы, за работку…
– ДАВАЙ, – сказал сержант.
Взмахнули мы кирками!
О гравий бил металл…
Сержант, присев на камень,
советы подавал.
*КП - командный пункт.
«Такова c’est la vie – как сказал бы Ноах
Марголин - cамый грамотный балагула на
нашей улице...Ещё он любил выражаться так:
“ Entre nous,. но между нами”».
Эфраим Севела, «Почему нет рая на земле».
Ах, Севела, се ла ви!
Соловели соловьи,
соло пела скрипка,
мы совели от любви,
но признаться не могли
и страдали скрытно...
Ах, Севела, се ля ви!
Внуки спросят: «Все ли вы
разума лишились? –
Сели, ели, спать легли,
встали – песню завели,
за кордон ушились..."
Ах, Севела, се ла ви!
Что-то слишком веселы
бродим по вселенной:
отлепились от Литвы,
отмостились от Москвы –
воем под Селеной.
Ах, Севела, се ла ви!
Страны мира все в крови –
так мы в мир играем.
Каждый крут и каждый прав,
каждый рушит в пух и прах –
антр ну, Эфраим...
Ах, Севела, се ля ви...
***
Щедро, без корысти любящий людей,-
что за бес, Борис, ты! Что за чудодей!
Действуешь - сторуко, с силою пророка!..
Но и на старуху тоже есть проруха:
“Добрый и весёлый,
с торбой и веслом,
я ходил по сёлам
города послом”
...Ну, добро бы - с посохом... Нет ведь, - понесло
парня шляться посуху именно с веслом!
Будь же точен, вечен! Мужествуй, борись, -
с вечностью повенчанный чудодей Борис!
1963
***
Неуступчиво мечется
по базару калека.
Возлюбил Человечество.
Разлюбил человека.
Прорицает кликушею,
как пророк, выкликает.
Только люди не слушают:
продают-покупают.
Им пожрать бы, да выпить бы,
да казала-мазала...
Горб от гордости выпятив,
он уходит с базара.
Сквозь раздоры полтинные,
сквозь романсы о мясе
он стремится в рутинные,
голубые свояси.
Там, витийствуя сдавленно,
проклинает невнятно...
Ну, добро б себе – Сталина;
а за что же – меня-то?
1971
ЧИЧИБАБИН В ЧЕЧНЕ
“Борис умер, узнав о Чечне. И
нечего гадать, пост хок
или проптер хок (после того или
по причине того). Беда в том,
что никто не напишет стихов,
от которых труп цензуры
встанет, чтобы уничто-
жить живое слово из самых
народных глубин. Нет Бориса
Чичибабина”.
Владимир Леонович.
***
Вспоминал о Востоке,
в чеканные строки
огранив свою память,
как будто хрусталь,
и летели стихи,
величавы и строги,
в неизвестную даль.
Он солдатом служил
за горами Кавказа,
хоть не в ближнем бою,
но в дыму и огне...
В Карабахе, в Евлахе...
Но не был ни разу
Чичибабин в Чечне.
Ныло болью Армении
сердце поэта,
болью скромной Эстонии,
древней Литвы...
Со стыдом, но и с гордостью
слал им приветы
сын Днепра и Москвы.
Он душою болел
за татар и евреев,
Мир Абхазии с Грузией
видел во сне...
Он заплакал бы кровью
в новейшее время, -
Чичибабин в Чечне...
Обнялись мы по-братски
в Иерусалиме,
он стихи о еврейском народе читал...
Шестистишья,
слезами поэта солимы,
слушал трепетно зал.
Русский кровью и сердцем -
Россией болел он,
русским обухом бил он
по гнусной клешне.
Не пошёл бы в костёр
бессловесным поленом
Чичибабин в Чечне.
Потому-то не мог
пережить весть о бойне,
потому-то и слёг,
что от горя темно.
А денька через три
сердцу так стало больно,
что замолкло оно...
Нет поэта! Но слышу я
снова и снова:
Над планетой, где тучи
всё злей и мрачней,
“Образумьтесь!” –
разносится вещее слово:
Чичибабин - в Чечне!
2001
ПАМЯТЬ
1.
Нас ограбило рабье время.
Нами правило жабье племя.
К дыбе наши отцы призывались –
и с отвращением признавались...
О сумасшедшая формула века:
“Был человек - и нет человека!”
Засыпал - Косиором! Эйхе!
Просыпался - шпионом рейха,
Гитлера-Геринга платным агентом
или, там, Генрихом
Плантагенетом...
2.
В доме, хоть плачь, ни огня, ни души...
Память-палачка! Пусти, не души!
Выйди, постой хоть минутку за дверью,
Дай на мгновенье хоть каплю забвенья!
Дай отпугнуть эти зыбкие тени!
Дай отдохнуть от навязчивой темы!
Дай сочинить о весне, о любви...
Память-палачка! Пусти, не дави!
3.
.
Нет! Не даёт, не пускает, не хочет!
То вдруг заплачет, а вдруг захохочет...
В горло вцепились немытые пальцы,
В очи несытыми беньками пялится,
В уши мне шепчет зловещее:
- Помниш-ш-шь? –
Только о том. Всё о том же. О том лишь...
4.
Помню!
И в этом – мученье моё.
Помню!
Обходит меня забытьё.
Помню!
Ступить я не в силах ни шагу,
чтоб не увидеть
дыбу
и жабу...
1967
ОДА АНКЕТЕ
О, дар небес благословенный,
Источник всех великих дел,
О, Вольность, Вольность,
дар бесценный,
Дозволь, чтоб раб тебя воспел!
...............................................
Седяй во власти, да смятутся
От гласа твоего цари!
Александр Радищев.
Эпохи жанр окровавлЕнный,
источник многих пухлых “Дел”, -
дозволь, Анкета, жанр бесценный,
чтоб подлый кадр тебя воспел!
Тот, кто в тебе не колупался,
кто у кормила не стоял,
кто привлекался, колебался,
и пребывал, и состоял,
тот, кто в тебе имеет пятна
или неясные места, -
тому, Анкета, непонятна
твоя святая красота.
Но вы, но вы, седяй во власти,
вы, картотеки шулера,
но вы, начальники спецчасти,
подбора кадров мастера,
но вы, режимники лихие,
пред кем склоняются стихии, –
вы все в Анкету влюблены!
Молитву вы ей все творите,
приказано вам бдить – вы бдите,
о, благонравия... бдуны!
И то сказать: как знали б люди,
что с ними было, есть и будет, -
не будь десятка чётких граф,
не будь волнительной бумажки,
пред коей равен замарашке
и пышный зав, и бывший граф.
Придёт любой Ванюха Падлов,
Возьмёт “листок учёта кадров”,
проставит в нём то “да”, то “нет”, -
и вот - лови момент в натуре! -
сей элемент - в номенклатуре,
уже у чёрта - кабинет!
Зато талантливый Василий
от напряженья станет синий,
стремясь пробиться, не пролезть, -
но нет несчастному доверья -
и он останется за дверью,
зане пятно в Анкете есть!
(Не говорите про Абрама:
там вообще не жизнь, а драма!
Тебе простят, что ты - пират,
что ты - дебил, что ты - дубина,
что ты убил родного сына,
но что Абраша - не простят!)
Эпохи жанр окровавленный,
незаменимый, неизменный
(и, несомненно, основной), -
так позволяешь ты, Анкета,
судить премудро то и это,
вершить народом - и страной!
1972 – 1979
УБЕЖДЁННОСТЬ
Вонзил кинжал убийца нечестивый
В грудь Деларю, -
Тот, шляпу сняв, сказал ему учтиво:
- Благодарю!
Алексей К. Толстой.
Одну молитву чудную
твержу я наизусть.
М. Лермонтов.
1.
Отец мой был герой “гражданки”,
потом “Магнитку” подымал...
Перед расстрелом на Лубянке
Он спел “Интернационал”.
Он мне прислал записку тайно,
а в ней - бессмертные слова:
“Я пал нелепо и случайно,
но правда высшая - жива!
Ну, что ж: в пылу кровавой
сшибки
своими выбит из седла, -
я не виню их за ошибки,
но прославляю за дела.
И, сколько б клевета ни длилась,
пусть сердце истину хранит:
ПУСТЬ ЧАСТНАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
ВАМ ОБЩЕЙ ПРАВДЫ НЕ ЗАТМИТ!”
2.
Прочесть о маминой судьбе
В “Каховке” можно у Светлова -
и в протоколе у Грязнова
из Управленья МГБ:
Бои... дискуссии... партвзносы...
промплан... Осоавиахим...
Лагпункты, БУРы и допросы,
стукач, и опер, и режим!
Она скончалась от инсульта.
Как раз гремел Двадцатый съезд!
Ей сгоряча, как жертве “культа”,
поставил памятник собес.
На камне золотом пробилось
и завещанием звучит:
Пусть всё, что с нами приключилось,
нам светлой правды не затмит!
3.
Мой брат, рождённый музыкантом,
мечтал свою потешить страсть
и, руководствуясь талантом,
в консерваторию попасть.
На Украине сдать экзамен
мешала пятая графа,
так он сдавал его в Казани -
и в этом вовсе нет греха:
у нас без ксивы и на рынке
порой не купишь ни черта,
а там татаре, по старинке,
не слишком смотрят в паспорта.
Он был упорен и настойчив,
и вот - попал! И вот - окончил!
И вот - с дипломом музыкант!
Ура! Да здравствует талант!
Своим возвышенным примером
Он колет очи маловерам.
Он постоянно говорит:
“Ах, что б со мною ни случилось,
но частная несправедливость
мне общей правды не затмит!"
4.
Меня толкали на Байкале.
В Майли держали на мели.
А на Урале - обобрали.
А на Арале - наорали.
А в Обояни - обгребли.
Но что бы ни было при этом
и как бы круто ни пришлось -
отца и матери заветы
и брата мудрые советы
храню надёжно и всерьёз.
5.
Меня подвесили за... шею.
С другими рядом я вишу
и с правоверностью еврея*)
молитву чудную вершу:
“Ах! что б со мною ни свершилось, -
пускай хоть каждый так висит! -
но мелкая несправедливость
мне крупной правды не затмит!”
1971
*) Вариант рифмы: “с убеждённостью китайца”. - Авт.
----------------------
* * *
Но, честное слово, ведь это ещё не всё:
не смылилось мыло, и жар не остыл душевный,
и сон не прервался, заманчивый и волшебный,
и смех не умолк, раскатистый и весё-
лый смех, и жизнь продолжается, сложная и простая,
и проектируют правнуков дети наших детей,
и вдруг да удастся добраться – без роздыха, без простоя –
до нового мира потомков, до их правнучатых затей?!
2005
Марлене Рахлиной, моей сестре
(по поводу новой книги её стихов)
Ну откуда, ну зачем такая грусть?
Вечер жизни, время тризны, – ну и пусть!
Разве мы любили мало, разве нас
Жизнь жестоко не помяла, раъярясь?
Но каких детей в награду дал нам Бог?!
Им навеки сердце радо, - вот итог!
Что ж твердишь ты лишь о грустных о вещах?
Будто кто-то нам бессмертье обещал…
А к тому ж – зачем спешить? куда спешить?
Надо петь, пока поётся, - пкть и жить.
Умереть всегда успеем, но в конце -
лишь с улыбкой, лишь с улыбкой на лице!
2005
Шагаю спозаранку
по розовой траве:
фуражечка-щаранка
на умной голове;
сорочка-авигдорка
с Иветова плеча...
Иду, прищурясь зорко,
дорогой Кузьмича;
как Юлий Кошаровский -
с идеей в голове,
в будённовско-шароновских
крылатых галифе;
в ликудном сапоге я
с гвоздями Аводы,
сорвался с апогея
неведомой звезды.
Моей душой и телом,
кровиночкой любой,
всецело овладела
к политике любовь,
И аналитик Хаим,
и паралитик Цви, -
мы все, “политикаим”*,
икаем от любви!
---------
*"Политикаим" (ивр.) - политики.
Старина была недавно:
эти древние холмы,
над долиной рея плавно,
юной прелести полны.
Между мной и Первым Храмом –
только тридцать кровных “пра-“:
“пра-”, чей прах - по разным странам...
Старина была вчера!
Старина живёт сегодня
то мечтой, а то нуждой,
яркой свечкою субботней,
дикой, варварской враждой...
Свой дисплей, с модемом купно,
как старьё отправить рад
я на свалку, хоть он куплен
только десять лет назад.
Ах, имей хоть кучу евро:
те стихи, что хвалят нам
как бессмертные шедевры, -
завтра тоже будут там!
Третье послание Мухе*
“Ты станешь старою калошей,
я стану старым сапогом”.
“Первое послание” - ей же. 1948 г.
“Дорогому старому сапогу - от старой
калоши. Р. Муха. 5.11.2001”.
Дарственная авторская надпись
на книге стихов “Гиппопопоэма”
автору посланий.
"Калоши настоящие,
весёлые, блестящие...”
Из песенки.
Как сладко на сердце стало
от антитезы такой:
сапог я хотя и старый,
а всё-таки - дорогой!
Но вот что всего дороже:
хоть нынче не та пора -
не дешева и калоша,
а главное - не стара!
Пусть в обуви и одежде
иная мода теперь -
Калошенька! Ты, как прежде,
хорошенькая, поверь!
Не смяли нас годы, не сплющили,
и - пусть не в гладь и не в тишь,-
но я, Бог даст, поскриплю ещё,
а ты ещё поблестишь!
2001.
-----------
*Рената Муха - лингвист, поэт.
Ах, как везло мне в жизни!
Как сказочно везло!
Ни в Каменке, ни в Жиздре
не утопил весло,
ни в лагерь, ни в кутузку
ни разу не влетел,
под праздничную музыку
рабами не владел,
не числясь “как бы в нетях”,
на службе не скучал
и в “кума” кабинетик
ни разу не стучал,
бомбёжника гугнявого
не стискивал штурвал,
Софронова - Куняева
не снискивал похвал,
не врал я в жизни, вроде бы,
ни в стынь, ни на жаре,
ни женщинам, ни родине,
ни другу, ни жене,
а, говоря конкретней,
не бегал по бялдям,
и не писал портрет мой
художник Налбандян.
И что ж у нас в итоге?
Каков прощальный блюз?
С чем к чёрту я в чертоги
торжественно явлюсь?
Я жил не как мерзавец,
а как бессмертный Бог.
За что ж меня терзает
неумолимый рок?
И лавочник ничтожный,
мне сбыв с гнильцой морковь, -
грозит, подлец, безбожно
мою же выпить кровь...
Карл и Фридрих, споря с веком,
вывели в два счёта:
«Человека человеком
сделала работа».
Нет – ответил толстый Ротшильд
вежливо, но круто. –
Что мудрить, коль дело проще:
главное – валюта!
Тех и этих раскумекав,
шар кладу я в лузу им:
- Человека человеком
делают... иллюзии!
«В лесу раздавался...»
Н. Некрасов.
На далёкой планете бушуют шальные леса,
по полянам разбрызгана алая кровь земляники,
серебром расцветают непуганых птиц голоса,
и нестреляной дичи звучат беспокойные клики.
Там встают над морями четыре квадратных луны,
треугольное солнце беспечно сияет над лугом,
плеском рыбы раздольным бурливые реки полны –
только некому всё это чудо воспеть по заслугам.
Но грядет Астронавт, чья задача предельно проста:
бросить влево да вправо хозяйственный взгляд человека,
и вздохнуть глубоко, и с восторгом сказать: «Красота!!!» –
и... вонзить в древеса беспощадный топор дровосека.
«...чтобы запомнить иностранное слово, нужно создать
подходящую ассоциацию (...) Слово «реафим» значит
«черепица». Мало сказать, что граф. которого зовут Фима,
залез на черепичную крышу. Нужно подробно представить себе,
что я сам укладываю черепичную крышу, причём каждая
пластинка – это высушенный до красноты граф по имени
Фима, и все они накурились фимиама».
Из методических советов Эзры Белкина по изучению иврита.
Газета «Вести», 1992, Тель-Авив.
Ну, метод!!! Мыслей – бездна.
Трудился ты не зря,
но мне, любезный Эзра,
нужна твоя эзрА*:
не можешь расстараться ли,
во имя графа Фимы,
найти ассоциации
к таким словам, родимый:
зхуёт, писга и сЕрет,
ибуд, ябша, сарак,
эхпоц, ахер, НацЕрет,
а главное – мудаг **?
Афулей, директор ульпана.
* Эзра (ивр.) – помощь, подмога.
**Права, вершина, фильм, потеря, суша, расчёска, пожелаю, другой, Назарет, -
а главное – озабочен, что вполне характеризует состояние как методиста, так и
всех изучающих благозвучнейший (особенно для «русскоязычного уха») язык
иврит.
(Из книги «Записки без названия» - http://zhurnal.lib.ru/r/rahlin_f_d/)
Мама и папа!
В тесной своей могиле
Вы – бок о бок, вы – рядом, вы – вместе: как страдали, как жили.
Вы навек неразлучны! Не об этом ли счастье мечтали
в арестантском вагоне, под столыпинский стук проносясь в неоглядные дали?
Вам не страшен теперь ни донос, ни допрос. ни навет:
вы свободны навек и спокойны навек.
Папа и мама!
Разве было вам лучше на койках железных в тюрьме?
Разве не была ночь воркутинская и холодней, и темней?
Разве нары в вонючем бараке были мягче соснового гроба?
Отчего же вы оба молчите? Отчего не поёте? Отчего вы не пляшете оба?!
Мама и папа!
Повезло вам в жизни, да так, что только держись!
Распрощавшись с вами до срока – грустят Воркута и Потьма,
и безумно тоскует, вас не дождавшись, Магадан ли, Тайшет или какой-нибудь Бийск...
Папа и мама!
Если б вы только знали, какая бушует над вами прекрасная жизнь!
На ваших костях.
Для ваших убийц.
1983
1.
Годы, годы... От вашей нагрузки
становлюсь не мудрей, так хитрей:
на вопрос – вы еврей или русский? –
отвечаю: я – русский еврей!
Да! Мне стали родными навеки
этот, вяжущий душу, простор,
эти сильные, гордые реки,
разноцветье полянки простой...
От сердобской бобылки Маруськи
говорок перенявши едва –
я сказал по-сердобски, по-русски
свои первые в жизни слова.
И пускай не потомок венедов,
пусть иных и корней, и кровей, –
жил-дышал я, не знав и не ведав
о проклятой породе своей.
Но неведенье длилось недолго...
Только честное слово даю,
что не Бен-Гурион и не Голда
сокрушили невинность мою.
Не в заморской приманке и ласке
корешок затаился-лежит,
а в соседском веснушчатом Ваське,
после драки мне крикнувшем: «Жид!»
Ах, не вашим ли, годы, коварством
нам обоим – по сорок с лихвой?
Стал Василий мордатым начальством,
бдит усердно над пятой “грахвой”,
совершает, вершит и решает –
и наглеет он день ото дня.
А коль так – что ему помешает
новым Бейлисом сделать меня?
«Что ты?! – слышу. – Ну где же резон-то?
Годы, годы – другие, не те...
Не такие теперь горизонты,
чтоб народ пребывал в темноте;
в Лету канул твой Бейлис навовсе,
время ль нынче для прежних затей?»
...Но смеётся истерзанный Вовси.
манит пальчиками
без ногтей...
Та жаровня ещё не остыла,
уголёк не сгорает, чадит...
Это – было. И многое – было.
Что ж наш Вася ещё учудит?
И на дверь я взираю в опаске:
вдруг она загремит, задрожит –
и ворвутся нетрезвые васьки
с оголтелыми воплями: «Жид!»,
и объявят меня людоедом,
предадут всевозможным смертям...
Надоело! Завеюсь! Уеду
к старой Голде, к «нерусским чертям»!
Хлопну дверью – и плечи расправлю!
Для меня ли не сыщется дел?
...Но неужто взовьюсь – и оставлю
милой родины скорбный предел?
Не позволят овраги, опушки,
не отпустят, хоть как ни перечь,
Блок, Булгаков, и Чехов, и Пушкин *,
и родная сердобская речь.
Вот и всё. Решено: остаюсь я!
(...но в тревоге застыл у дверей...)
Потому что я всё-таки русский!!!
(...потому что я всё же – еврей...)
1976
2.
“200 лет вместе”
А.Солженицын.
“И потому я настоящий русский!”
Евг. Евтушенко.
“Нельзя быть бывшим
сенбернаром,
Нельзя быть бывшим
ленинградцем” **
Назло и в пику всем баранам
я русский даже в эмиграции.
Евреем быть не перестав
(я -жид, “а-ид”, a jew и jude),-
пускай меж нами борозда,
но русский есмь, и был, и буду!
В тебе, о город на Неве,
зимой повесился Есенин.
Да, “жить, конечно, не новей”, –
но я рождён тобой – весенним!
Я брежу солнцем и Москвой,
Сибирью, лесом, Русью, Римом,
Полтавой, Иерусалимом
и далью призрачной морской.
Хоть ты дубьём меня огрей,
не выношу я жизни узкой.
Совсем как настоящий русский!
Совсем как истинный еврей!
2001
-----------------------------------------------------
* Ср. у Б. Чичибабина:
«Прощайте ж навеки и знайте, уехав,
что даже не Пушкин, не Блок и не Чехов,
не споры ночные, не дали речные,
не свет и не память – ничто не Россия (...)
Вы сами – Россия, вы – семя России,
да светят вам в горе веселья простые».
Мне хотелось бы видеть в этих строках ответ на моё стихотворение, которое
он знал.
** Евг. Рейн. Из интервью Татьяне Бек.
Мы входим в возраст смерти,
нам скоро быть в аду.
Уже готовят черти
для нас сковороду.
Но в тине полутлена
младенчески дыша –
душа не помутнела,
не скурвилась душа.
Судьба нам козни зиждит,
скудны её гроши.
Но на остаток жизни
достанет сил грешить!
Хвала вам, грех да шалость,
да сгинут спесь и злость –
чтобы легко дышалось,
писалось и жилось,
и чтоб не лезла в уши
родная ерунда...
Ну, где там, Вельзевуша,
моя сковорода?!
* * *
Юрию Арустамову –
после прочтения книги его стихов
«Вкус полыни»
Не горбатясь, не калымя,
а бездельничая всласть,-
я отведал "Вкус полыни"...
Проба очень удалась!
В этой горечи духмяной -
поля жизни весь букет:
запах доли окаянной,
душный смрад чугунных лет...
Но и в мороке угрюмом
аромат надежды есть:
свежесть чувства, гордость думы,
мысль, достоинство и честь!
Счастлив я и той страничкой,
от которой в жаре дня
"чичибабинской сестричкой"
вдруг пахнуло на меня!
Входит с трепетом и болью
в поры старые мои
вкус полыни, дух приволья,
разнотравья и любви...
4 мая 2007
Пора выходить из подполья
на всполье, на сшибку с людьми:
в охваченный смехом и болью
нелепый и призрачный мир.
Беспёрые крылья расправить,
бесплотную ношу поднять,
друзьям своё горло подставить
и недругов нежно обнять.
Незначащих слов переброска,
рассудка слепая игра –
приходит пора парадокса,
сыпучего пара пора.
Пора среди толп миллионных
во что бы ни стало успеть
оплакать несчастных влюблённых,
банкиров голодных воспеть...
Пора поразить нам, однако,
столицы, станицы, скиты...
В больнице, худея от рака,
писать молодые стихи...
Пора собираться в чертоги
извечной царицы людей,
пора поразмыслить о Боге.
Пора перечислить итоги
несбывшейся жизни моей.
"...и быть собой. Собой - и только"
Борис Пастернак
Собаке – что? – Собака есть собака.
Свинья – свиньёй останется вовек.
Как сложно человеком быть, однако:
кем только не бывает человек!
Полковником. Раввином. Педагогом.
Свиньёй. Собакой. Трусом. Храбрецом.
А одному случилось – даже Богом!
И – ничего: держался молодцом...
Но в вихре дней, но в поединке с веком
всего трудней не потерять лица –
и оставаться просто человеком.
И – только человеком.
До конца.
«Погибоша аки обре...»
Древнерусская пословица.
« Быть может, юноша весёлый
В грядущем скажет обо мне...»
А. Блок.
Кто такие были обры? –
Ни кострища, ни стерни...
Лишь в пословице недоброй
упомянуты они.
Инки, майя и ацтеки,
весь и меря, чудь и жмудь
в Лету канули навеки, –
в дымный сон, в глухую жуть...
Говорят, и нам, евреям,
к той же участи брести –
если пейсы мы обреем,
плоть же крайнюю – взрастим.
Только в это я не верю:
всё же, Господи прости,
мы – не обры, мы – не меря,
нас вовек не извести.
Ежли даже все исчезнем –
нас не медля расплодит
силой логики железной
господин Антисемит.
Был же Сахаров нам явлен
«Цукерманом-хитрецом»,
Был же Яковлев объявлен
«сионистским мудрецом».
А потом – в Москве, в Кулябе ль –
продолжали этот счёт
«Беня Эльцин», «Чичибабель»,
«Солженицер»... – кто ещё?
Друг! Не бойся – и засмейся:
нас вовек не побороть.
Песня – лейся! Брейся - пейса!
И отращивайся – плоть!
Пусть, кончины нашей ждущий,
враг и злится, и брюзжит –
скажет юноша грядущий
обо мне:
«Живуч, как жид!»
-----
*
ЛЮБОВЬ БЕЗ ВЗАИМНОСТИ
Покинул Хаим свой «мицраим»*.
Теперь он «турок – не казак»!
Поём, смеёмся, загораем –
не наиграемся никак.
Я сладко ем, я быстро езжу,
я лихо улицы мету.
Стихи слагаются всё реже,
всё злей оскомина во рту.
В ушах – обрывки из Россини,
в мозгах – вопрос: «Да есть ли Б-г?!»
А в сердце – к нищенке России
неразделённая любовь.
1992
* Мицраим (ивр.) – Египет. В переносном смысле –любая страна Исхода.
Исполать тебе, Россия,
что зело на брань добра
и щедра, хайло разиня,
на клейма да на тавра.
О, клеймёных муз обитель, –
цап их враз за воротник:
вот вам Пушкин
(в о з м у т и т е л ь),
вот он Гоголь
(о ч е р н и т е л ь),
вот и Герцен
(к л е в е т н и к)!
Удалая раскоряка
всех сумела покорить:
р а з а х м а т и т ь Пастернака
и Марину уморить...
Мчится век, мелькают лица –
на подбор лихой народ:
о т щ е п е н е ц
и б л у д н и ц а,
п е р е в ё р т ы ш
и ю р о д...
Ярлыков у нас немало,
новых - нет, и не проси.
Так уже не раз бывало.
Так бывало на Руси
от времён пустых и нищих,
как боярам топоры
посулил б у н т а р ь Радищев, -
до канунной той поры,
до того ль святого места,
где стучался на постой
в дом начальника разъезда
п р о х о д и м е ц Лев Толстой.
Лев – а н а ф е ма! – Толстой...
1966, в дни процесса А. Синявского - Ю. Даниэля
Дорогая Людочка,
спасибо за поздравление с Днём Победы. А у нас (в этом году - 8 мая: каждый год в другой день, из-за особенностей иудейского календаря!) отмечается ещё и День Независимости - 60-й с 1948 года, когда было провозглашено Государство Израиль. Конечно, второй из этих праздников - прямое и безусловное следствие первого.
Как чётко мне запомнился тот день 9 мая 1945 - вернее, ночь! Мы вернулись в Харьков примерно за год до этого - в апреле 44-го, город лежал в руинах, ещё действовало затемнение (светомаскировка)... Но через несколько месяцев она была отменена. А я уже тогда знал наизусть стихи Маргариты Алигер из её героической поэмы "Зоя", где поэтессе мечталось о будущем Дне Победы:
"Каким он будет, день чудесный тот? / Конечно, солнце/ Непременно лето!/ И наш любимый город расцветёт/ Цветами электрического света..." Так оно и произошло - с той оговоркой, что освещение в израненном городе было очень скудное: мало где светили уличные фонари, а целые кварталы, сгоревшие и разбомблённые, были скрыты во тьме.
Люди уже знали из передач западных радиостанций о капитуляции Германии (ведь во всём мире Победа отмечается 8 мая, и уж Бог знает, зачем Сталин на сутки опоздал с объявлением радостного известия...) Кажется, во втором часу ночи, наконец, последовали московские позывные "Широка страна моя родная", загремел на всю страну бархатный, единственный в мире голос Левитана... И небо над городом вспыхнуло тысячами ракет, пунктирами пулевых трасс, загремело выстрелами - кто из чего только мог, все стреляли!
Народ выбежал на улицы, многие устремились в центр, целовались, обюнимали друг друга - незнакомых в ту ночь не было!
Если бывали в Харькове, то знаете Сумскую: на этой, как считалось, главной, парадной улице (кажется, в доме № 54) до войны, примерно до 1938 г., помещалось консульство Германии, и хорошо помню нацистский флаг с чёрной свастикой в белом круге на его красном полотне... А в 1944 - 45 здесь были редакции областных газет, и у фасада - карта театра военных действий, на которой очень пунктуально была представлена ежедневно менявшаяся, сжимавшая врага линия фронтов: нашего - и союзников. На другой день я видел эту карту - кто-то перечёркнул её меловым крестом! Помню и фразу в газете "Соц. Харкiвщина" по этому поводу: "...Аж ось прийшла невідома радянська людина й єдиним рухом закреслила контури ворожого лігва"...
Утром или ещё ночью 9-е мая было объявлено нерабочим днём, а вечером, казалось, весь город собрался на площади Дзержинского, освещённой мощными "авиационными" прожекторами. Они снопами света гуляли по толпе, "ослепляя" людей и тем ещё увеличивая всеобщее радостное возбуждение и ожидание. Чего ждали? Конечно же, итоговой речи Сталина.
К 8-ми часам вечера послышались позывные, прозвучало обычное для победных военных вечеров предупреждение о "важном сообщении"... И оно последовало: БУДНИЧНОЕ, уже ПРИВЫЧНОЕ и даже ("Приедается всё", - сказал поэт!) поднадоевшего типа сообщение: приказ Верховного Главнокомандующего к освобождению Праги... Не могу передать этого дружного, разочарованного гула толпы: как?! значит, ничего не кончено??? Всё продолжается?..
Ещё час ожидания - и, наконец-то, зазвучал знакомый голос - глухой, с характерным грузинским акцентом... Могу засвидетельствовать: этот человек, принесший так много горя стране (только в нашей родне, сплошь прокоммуняченной, было репрессировано (потом реабилитировкано!) 11 человек, из них двое расстреляно! Под занавес сталинских лет были отправлены в лагеря мои мать и отец!...) - но теперь этот человек в вечер Победы искренне воспринимался народом как мудрый и человечный вождь. Когда он заговорил о том, что лишь одна пражская группировка противника не подчинилась приказу о капитуляции, и сказал по этому поводу (с явно насмешливой интонацией, неторопливо и с паузами произнося слова): "Но я надэюсь... что наша доблэстная Красная Армия... сумэет... привэсти их в тшувство", - вся огромная площадь ("самая большая в Европе!" - до сих пор хвалятся харьковчане) разразилась гомерическим хохотом...
Людочка, извините, во мне заговорил мемуарист. Мною написано СЕМЬ книг воспоминаний, из коих две изданы, несколько есть в Интернете, множество фрагментов публиковались в газетах, журналах... И кое-кто считает, что о том-то да о том-то не надо было писать - "слишком жмёт в шагу"... Но, как видите, мне помнятся и светлые моменты народной жизни, они были у нас общие, и забывать их тоже нельзя, - "не совсем правильно", как дипломатично выражаются некоторые...
Будьте здоровы! Радости Вам и праздничного настроения! = Ф. Р.
1.
Вы приехали?! – Нет, не снится...
Мне теперь и осень – весна!
Современная колесница
на рассвете Вас привезла.
И сошла с подножки вагона,
и по нашей земле пошла,
и с собой весну принесла
современная Персефона.
... Я готов подниматься рано,
Я готов по ночам не спать,
день-деньской таскать чемоданы –
только б Вас что ни день встречать!
2.
Грустна по-старчески – мудра
по-детски повесть:
приходит в семь часов утра
одесский поезд...
Вот снова он тебя примчал,
пыхтя от жажды;
когда-то я уже встречал
его однажды:
редела утренняя мгла,
светлели реки,
с подножки вдруг ко мне сошла
«любовь навеки».
О, память! Мужествуй, держись
достойно, стойко:
что было дальше? – только жизнь.
Вся жизнь – и только!
Прошла, промчалась, как во сне,
в мечте про счастье,
и вот ты вновь сошла ко мне –
навек прощаться.
...........................
И вот – опять: вокзал, перрон...
Ты так прекрасна!
А проводница – маскарон:
как для контраста...
И, поглощённый без следа
осенней мглою,
тот детский поезд навсегда
ушёл в былое.
-----
А. С. *
Какие судьба завивает колечки
из золота русской речи!
Уж если Поэта убили на речке,
то это – на Чёрной речке...
Тех чёрных меток века не смоют,
в них – знАмение прямое.
И если Поэта ссылали к морю,
так это – к Чёрному морю...
Вот вам душа, а вот оно - тело,
а вот что сердце задело:
когда на Поэта заводят «Дело»,
то это – чёрное дело!
1973
* Написанные по поводу преследований А. Солженицына, эти стихи нарочито двусмысленно адресовались «как бы» А. С. Пушкину. Ухищрение, должно быть, наивное, но именно благодаря ему автор ухитрился опубликовать стихотворение в своей многотиражке по случаю одного из пушкинских юбилеев в 80-х гг. .
----
Сейфун – китайское название текущей с гор реки в Приморье,
в переводе вроде бы, означающее «воды смерти».
А помнишь, помнишь эти ночи? –
Не Крым, не Сочи, не Сухум:
внизу стремительно и молча
струился гибельный Сейфун.
И, не чета ленивой Каме
иль добродушному Днепру,
переворачивая камни,
готовил каверзы к утру.
Нырнёт купальщик полупьяный –
и разом выветрится хмель:
где мель была – там нынче яма,
а там, где яма, - нынче мель...
Вот так и жизнь. В ней тоже тонут.
Она коварна, как Сейфун:
то вдруг подсунет новый омут,
то – головою о валун...
А мы одним прекрасным утром,
вдохнув для храбрости рассвет,
по ней в челне пустились утлом –
и так плывём уж много лет.
И если мы не потонули,
из рук не выронив весло, -
то это всё не потому ли,
что нам отчаянно везло?
Не потому! (Ни пот, ни муки
не миновали нас в пути!),
а потому, что наши руки
в одну сумели мы сплести!
А потому, что сердце к сердцу -
вот парус нашему челну.
А потому, что (смейся-смейся) –
сама ты знаешь, почему...
О. волны жизни – воды смерти!
Вам дерзкий вызов ныне шлю:
швыряйте! пробуйте! проверьте
любовь и преданность мою!
А ну – ещё! А ну – об камень!
А ну – в пучину да на дно...
Но погасить сей гордый пламень
вам, как ни бейтесь, не дано.
Несколько вступительных слов:
1. Автор напоминает, что у каждого человека - четыре прадеда, ни больше, ни меньше. Потому-то перед вами тетраптих. 2. Необходимые пояснения - после всего текста.
1. К И П Н И С
Знал он толк в сосне, в осине,
древесине деловой,
а ещё - в небесной сини
у себя над головой,
а ещё - в вишнёвой ветке,
заглядевшейся в окно,
в жарком солнце, вольном ветре -
в том, что свыше нам дано.
Кто он был? - Лесной объездчик -
то ль бракёр, а то ль маркёр,
спозаранщик, веткорезчик,
заклинатель волчьих нор.
Часом - конный, часом - пеший,
и душою не замлев, -
жил да был жидовский леший
на житомирской земле.
Обстоятельно и чинно
(две лошадки, семь коров)
жил с семьёю (дочь, три сына),
семь смертей переборов.
Тем бы кончить рад весьма я
(род наш весел и могуч),
но нашла вдовца восьмая -
громом грянув из-за туч.
Захворал и слёг бедняга...
Разорилася семья,
как последние бродяги,
разбрелися сыновья,
и осталась жить в “домивке”,
возле “тата”, у дверей,
дочь-"мизинчик", Сара-Ривка,
мама мамочки моей...
Никогда, видать, не свыкнусь
с думой, ставшею торчком:
жил да был он, Довид Кипнис,
многих веток корешком,
сквозь Америку с Европой
пышным древом разрослись, -
стали взводом, может - ротой, -
по шифс-карте иль без виз...
Род людской покорен року,
и один из сыновей
был папашею, “нивроку”,
восемнадцати детей!
Как же всё-таки случилось?
Не доходит до меня:
нами начисто забылось:
общий прадед нам родня!
И без пращурской охраны,
без удачи неспроста,
мы - презренные абрамы,
не имущие родства!
2. Р А Х Л И Н
“Мой предок Рача мышцей бранной
Святому Невскому служил...”
А. С. Пушкин.
Слепой судьбы страдалец ранний,
он сладко пел, да трудно жил:
мой прадед Рахлин в куртке драной
Николе Палкину служил.
По всей России, силясь, топал -
был путь солдата каменист...
И вот притопал в Севастополь
неутомимый кантонист.
В него английская эскадра,
сквозь Льва Толстого явь и сны,
метала каверзные ядра,
а кантонисту - хоть бы хны!
Он не стонал, не ныл, не охал,
он знал: семь бед – один ответ!
и службу царскую отгрохал
на всю катушку долгих лет.
Сам царь пожаловал Абраму
(“с потомством мужеским его” )
жить вне “черты” святое право...
А больше нЕ дал ничего.
Так русский царь распорядился.
Да вот, по правде говоря,
потом в России спор родился,
и – нету батюшки-царя!
Скиталец прадед! Знай: твой правнук
навек с Россией разлучён.
Тобою выслуженным правом
не смог воспользоваться он.
Лишь только он, покинув стан свой,
шагнул за подлый турникет –
утратил вмиг своё гражданство!
Пути назад теперь уж нет...
Зато без царского указа
и без особо сложных чар
он получил почти что сразу
не дом, не дар, но - “амидар”!
Сказать по правде, я не знаю:
“черта” ли это, не “черта”...
В том, как судьба играет с нами,
не понимаю ни черта.
А впрочем, я итогом этим
доволен раз и навсегда...
Хоть постоянного на свете
ничтожно мало, господа!
3. В А С С Е Р Ц И Е Р
Абраша Вассерциер!
О личности твоей
мне пишут Бася с Цилей:
“Он был простой еврей”.
А больше о тебе я
не знаю ничего:
Какой заботы тени
ложились на чело?
Строчил ты или стряпал?
Был трезвый иль хмельной?
Но в том, что был ты шляпой -
ручаюсь головой!
О да: ты был шлимазл!
Порукой в том, ей-ей,
отсутствие алмазов
у дочери твоей.
Но это ты ей (верится!)
оставил не гроши,
а золотое сердце!
А серебро души!
Твой правнук долг заплатит -
чтоб слышал ты в раю:
спасибо тебе, прадед,
за бабушку мою!
Абраша Вассерциер,
да, ты недаром жил!
Летай, фосфоресцируй –
ты это заслужил!
4. М А Р Г У Л И С
Исроэл Маргулис, мой прадед,
молился все дни напролёт -
и знал, что не попусту тратит
кредит иудейских забот.
Он верил, мой прадед Исроэл,
в Машиаха скорый приход,
он планы великие строил
на каждый начавшийся год.
Бывало, восторгом палимый,
промолвит: “Шана а-баа
мы встретим в Иерусалиме!” -
и разом шумна голова...
Но, преданный вере, Маргулис
не чувствовал вещих примет:
ему и на миг не моргнулось,
что правнук исполнит Завет!
Что сей необрезанный правнук,
безбожный потомок святош
захочет, с другими на равных,
стремиться к арабу под нож...
И всё же, о цадик Маргулис,
в итоге крутого пути,
какие ни есть, - мы вернулись!
Нам некуда больше идти.
Иерусалим,1999 - Афула, 2000
----------
Объяснение некоторых слов:
домивка, тато ( укр.) - родной дом, отец (слова, вошедшие в речь украинских еареев); шифс-карта - документ на право проезда эмигранта в США (ХIХ - начало ХХ вв.); нивроку (укр.) - “чтоб не сглазить” (употр. и в идише); кантонисты - рекруты-малолетки в царской армии начала ХIX в., а также солдаты из их среды; "утратил гражданство" - дискриминационная мера для выезжавших из СССР в Израиль; за принудительный отказ от гражданства взыскивали с каждого члена семьи по 500 руб.(месячная зарплата высокооплачиваемого работника): амидар - здесь обобщённое название социального жилья в Израиле; шлимазл (идиш) - неудачник, растяпа; машиах - мессия; шана а-баа - следующий год ( начало закреплённого в веках традиционного новогоднего тоста евреев диаспоры: “На следующий год - в Иерусалиме!”); цадик - праведник.
ЗАПАХ
Леониду Сороке
В мире пальм и квадратных томатов,
в этом воздухе без ароматов
ненароком приснится, подует, нахлынет,
сердце сдавит и душу вынет –
запах белых грибов,
запах спелых хлебов,
запах чёрной смородины...
Запах родины.
Прогресс - надёжный друг,
он в каждом деле виза.
А лучший наш досуг –
миляга телевизор.
Сиди - лови момент:
кто там кого поранит?
Как Ельцын-президент
курочит свой парламент?
Потягивая чай -
рассматривай картинку:
как палка палача
кровавит чью-то спинку...
Любуйся без преград,
чуть заложив за ворот,
как русские громят
чеченский Грозный город.
И как, взъярясь потом,
коварные чечены
в Москве за домом дом
взрывают без причины...
Бестрепетно взирай
на шумные оравы:
как дружно делят рай
с евреями арабы.
Как дикий раб Ата,
с лицом сушей тарани,
с налету - тра-та-та! -
Америку таранит.
И вдоволь насладись
во времени реальном,
как башни рухнут вниз
с гудением провальным....
Без пятен и прикрас,
стервятник или голубь, -
всё нынче напоказ:
любовь, убийство, голод.
Осмысли и замри,
молясь на телевизор:
у матушки Земли
нарыв на теле вызрел...
Наседка - и яйцо:
что после, что первее?
Порочное кольцо!
Жестокие трофеи!
Оказалось возможным отправиться вспять
на машине времён, по спирали судьбы,
дорогOй мне дорOгой промчавшихся лет,
вопреки неуёмному бегу часов –
и навстречу слепому вращенью Земли.
Всё быстрее, быстрее в минувшее мчусь!
Предо мною мелькают прошедшие дни,
будни, праздники, встречи, работа, друзья,
и рождение сына, и боль похорон
моей матери бедной, страдальца отца,
и мои вдохновенья, любовь и тоска...
Мама, мамочка, здравствуй, как я тосковал,
как скучал по тебе, а теперь мы опять
вместе с папой, с Марленкой и шумной роднёй -
и опять мы проклятые песни поём
про залитый слезами безбрежный наш мир,
про коммуну заветную и паровоз...
Ах, куда же он, сволочь, потом нас завёз?!
И опять я по тёмным аллеям брожу –
рядом с тенью любви моей первой, смешной,
снова в губы целую, от страсти дрожу –
и стыжусь, что такое случилось со мной...
Снова ночью глухой в карауле стою,
вот шагаю в строю, вот украдкою пью,
вот, страну покидая, рукою машу...
Так на старости лет я, волнуясь, пишу
о былом, об увиденном, пережитом –
ме-му-ары...
Поэты ищут рифму к слову ПРАВДА.
Идут в строку ПАРАДЫ, ПРАГА, ПРАДО;
за полы тянут БРАНДТА и РЕМБРАНДТА,
за бороду профессорскую – БРАУДЕ...
М. Алигер рифмует с правдой – ЗАВТРА,
В. Маяковский – ПРОВОЛОКУ ПРОВОДА...
Но правда, правда (ох уж эта правда!)
рифмуется с одним лишь словом:
......!
«А это был не мой чемоданчик!»
Из песенки.
Житьё без чепухи
полезней, чем метанья.
Храни мои стихи
в облезлом чемодане.
В них чувство не мертво –
не выпускай наружу:
покоя твоего
пускай я не нарушу!
Храни тот юный вздор,
коль нечем расквитаться:
мальчишеский задор –
меж справок и квитанций.
В случайный узелок
нас молодость связала...
А помнишь, я волок
тот чемодан с вокзала:
не чувствую плеча,
и ветер лоб мой студит...
Храни мою печаль:
другой такой – не будет!
Обитель бед и битв
клеёнкою обита...
Нет у меня обид –
ни прав на те обиды:
ну, кто мне, что мне ты? –
Лишь зыбкое мечтанье...
Храни мои мечты
в потёртом чемодане.
Хвала судьбе! Ликуйте все:
сквозь гнусь былого
явилась нам во всей красе
Свобода Слова.
Там, где (чем выше, тем страшней)
смердело тухлым -
о, как мы грезили о ней
по нашим кухням!
И вот плоды бесстрашных дум!
Ура - победа:
законна плеть, дозволен глум...
Свобода бреда!
Руби же свой удобный сук -
мели, Емеля:
твои и «Время», и «Досуг» -
твоя «Неделя»!
Дана и мне свобода жить:
вздохнуть да охнуть.
Свобода пить, свобода гнить,
свобода сдохнуть.
Так отчего и почему, -
хоть небо рухни! -
мы проклинаем, как чуму,
те наши кухни?
И в изнурительной борьбе
опять готовы
всей жизнью жертвовать тебе,
Свобода Слова?!
В преферанс играя ли,
в покере блефуя -
я живу в Израиле,
в солнечной Афуле.
Ну, а на Манхэттене
или на Таити
в это время нет меня, -
даже не ищите!
Нет меня и в Лондоне,
в Тель-Авиве, в Хайфе ли;
нет на тухлой Лопани -
в разлюбезном Харькове...
Не живу в Нетании,
не бывал в Китае
(хоть, конечно, там меня
очень не хватает!)
Эх, куда мне, шустрому,
съездить для почину?
Но уже предчувствую
скорую кончину...
Не видал Оттавы,
Рима и Кабула...
Вот помру - оставлю
милую Афулу...
Что ж, коль даже Тулы
не зрел наяву, -
так и без Афулы
как-то проживу...
Ну прямо как по прописи:
раскатами дорог
умчал меня в автобусе
неумолимый рок.
Одно к другому лепится,
как ночь к остатку дня,
и ты в ночном троллейбусе
всё дальше от меня.
По темени, по вьюжности –
чем дальше, тем верней –
от глупости, от юности,
от памяти моей...
И я уже не сетую
(судьбы не миновать!)
на поцелуй по-сестрински:
иному – не бывать!
............................................
Но вот судьбы ирония,
преображенье чувств:
опять лежу в вагоне я –
к тебе навстречу мчусь.
А ты, во встречном поезде,
по вьюге, по зиме,
как будто в вечном поиске,
спешишь навстречу мне.
Лишь брань колёс картавая,
лишь окон перемиг...
И где-то под Полтавою
был тот короткий миг:
в разгон! в два разных города!
и с грохотом во тьме!
И эти губы гордые
не дрогнули во сне?! –
В разгон - два наших поезда!
Два помысла – в разлёт!
В два пояса. В два полюса.
И оба - в Новый год.
Привет, неуловимая!
Вот только встреть его
хотя бы половиною
волненья моего.
----
И для меня остановилось время!
Опять ты вся, от маковки до ног,
сияла мне; опять мерцал, не грея,
в твоих глазах тот влажный огонёк.
Летели годы. С плеч летели головы.
И голуби летели в вышине.
Мир трепетал. И слуги Иеговы
Армаггедоном бредили в шинке.
Болели гриппом. Били Евтушенко.
Изобретали полиэтилен.
А ты – всё та же: льдинка и пушинка! –
как бы чужая боли этих лет.
И вот – седой толстеющий мужчина
из дымной чарки зелена вина
смиренно, успокоенно и чинно
твой облик пил по капельке до дна.
О! проклинаю будущую встречу,
примолкшую во мгле грядущих лет,
когда я на лице твоём замечу
начала увяданья лёгкий след...
Так пусть живут хоть эти злые строки!
Да сохранят хоть беглые черты
твоей живой, желанной и ижестокой
волнующе-невечной красоты.
----
(Из тетради Афулея Первого)
* * *
Скоро кончу с жизнью счёты,
но в душе благая весть:
что-то есть! И это “что-то”
мне твердит, что “что-то есть”.
Что-то думает о чём-то,
кем-то создан огнь и дым:
то ли Богом, то ли чёртом,
то ли Полем Силовым?
Я не помню точной даты,
только шепчут мне года,
что отчалил я когда-то, -
но куда-то не туда...
А пока живу зачем-то
и - не знаю, отчего -
сочиняю что-то с чем-то
для чего-то не того...
Феномен любви не разгадан,
хоть явлен всерьёз и давно.
Её соловьиным раскатам
вовек отгреметь не дано.
Мир залит горячей любовью.
Как видно, недаром любовь
рифмуется с новью и кровью
и запахом спелых хлебов.
И в этом бреду соловьином
сливаются в песню слова,
вселенная сходится клином,
и кругом идёт голова!
Такой неразумный феномен,
что даже мерещится мне:
чудней не бывало фиговин
на нашей хреновой земле...
Мятежной души половина –
моя золотая судьба!
Зачем ты меня полюбила?
Затем, что люблю я тебя!
Как это могло получиться,
что столько серебряных лет
горит для меня и лучится
твой страстный, твой радостный свет?
Мой самый чудесный феномен!
Я в вечном долгу пред тобой –
и вечно хоть в чём-то виновен
пред нашей счастливой судьбой.
Венок сонетов
1.
О юморе толкует неулыба
солидно, снисходительно, всерьёз.
Чиновный шут, ответственный курьёз,
воинствующий маршал перегиба -
он знает вкус в дилемме “либо - либо”:
уж если смех - избави Бог от слёз!
И сколько б вам копаться ни пришлось -
в его душе нюансов не нашли бы...
Мчит по телам угрюмый триумфатор,
провозглашая: “Tertium non datur!”
Послушен кнут, натянута вожжа,
Свирепствует сиятельный указчик.
А на запятках скалится приказчик:
холуй ликует, барину служа!
2.
Холуй ликует, барину служа:
он получил от барина подачку!
Сегодня он себе сварганил дачку,
теперь начнёт постройку гаража.
Живёт не угрызаясь, не тужа:
он честно трудится - он возит тачку!
Пускай враги хулят его, визжа -
он ни за что не клюнет на подначку.
За те же самые всегда готов
хозяину хребет подставить вновь -
лишь потирает старые ушибы.
Могуч слуги и барина союз,
трепещет мир во власти этих уз,
осёл - острит, а лев - молчит, как рыба.
3.
Осёл острит, а лев молчит, как рыба.
Да мне то что? Не всё ли мне равно,
какая стачка нынче на “Рено”
и что сказал какой-нибудь Бургиба?
Я олух ординарного пошиба:
я пью вино, сражаюсь в домино...
Пускай весь мир сегодня встанет дыбом -
я дажечки не выгляну в окно!
Мне всё одно: пшеница или рожь,
мне всё равно: где истина, где ложь,
и пусть мудрец освистан и осмеян,
и пусть трусливый властвует над смелым,
и пусть, на сердце руку положа,
на лицемерье сетует ханжа!
4 .
На лицемерье сетует ханжа
не потому, что любит лицемерье.
Он жаждет лишь покоя и доверья,
его мечта красива и свежа.
Молитвы еженощные жужжа,
подслушивая шум за каждой дверью,
тоскливо на крамольников брюзжа,
- он хочет мир склонить к единоверью.
В обмане и предательстве погряз,
а всё виной - божественный экстаз:
“Стереть инакомыслия следы бы!”
Ужо тогда, в грядущие века,
воздаст героям славу... А пока -
героя ждут не почести, но дыба.
5.
Юлию Даниэлю.
Героя ждут не почести, но дыба.
Не плата,- плаха. Не венец,- свинец.
Герой дрожит, герой страшится, ибо
он ведает: безжалостен конец
Но он идёт, он совершает выбор,
достойный лишь отважнейших сердец.
И этим он отличен от овец -
дрожащих, да и только. Ну, а вы бы?
Без трепета пошли бы вы в оковы?
Да нет: куда... Зато всегда готовы
его марать (морали сторожа),
винить и в малодушии, и в стразе,
поныть, когда очутится на плахе...
Грустит сова, над горлицей кружа.
6.
Грустит сова, над горлицей кружа...
А сумерки всё гуще и тревожней,
а смерть всё ниже, ближе и возможней...
Ах, превратиться б горлице в ужа!
Скользнуть бы, извиваясь и дрожа,
ползком, ползком - под кустик придорожный...
Но над мечтой её пустопорожней
кружит сова, стеная и кужа.
Успеет ли на помощь голубок?
Сумеет ли оливковою веткой
подругу защитить от смерти меткой?
Неумолим, ужасен и жесток,
всё ближе призрак атомного гриба.
Над теменем Земли нависла глыба
7.
Над теменем Земли нависла глыба.
Смеркается. Но так же, как всегда,
составы мчат по колеям Турксиба,
во чреве домен плавится руда,
огнём реклам сияют города,
на сценах ставят Кальмана и Скриба,
всё так же солнцем славятся Карибы
и сопками - Курильская гряда.
А между тем, готовится погибель -
на солнце ли, на сосны ли, на Скриба ль,
на пашни, на художников, на жаб...
Вот так, в свою незыблемость поверив,
благоразумье начисто похерив,
танцует мир на лезвии ножа.
8.
Танцует мир на лезвии ножа.
Танцует ча-ча-ча, гопак и румбу.
Танцует, под микитки дам держа.
А в это время кокнули Лумумбу.
Несдавшихся сажают на ежа.
На каждом перекрёстке ставят тумбу.
Через сады и парки, через клумбы
пропахана кровавая межа.
По дансингам, курзалам, танцплощадкам,
по волгам, по гудзонам, темзам, вяткам,
она легла, жестока и груба.
А мир танцует, пьяный и кровавый,
А кровь рекой стекает по канавам...
Неумолима грозная судьба!
9.
Неумолима грозная судьба!
Но, как там ни вертела, ни крутила,
а всё-таки меня не укротила,
не превратила в скользкого раба.
Нет, это не пустая похвальба:
пускай не баламут, не заводила,
но я ни перед кем не гнул горба -
угодничать мне сызмала претило.
А годы шли. С годами я притих -
чиновник с девяти и до пяти,
а вечером - усердный телезритель.
Но в глубине предчувствие живёт:
вот-вот труба в дорогу позовёт,
И не укрыться в тихую обитель!
10.
Леониду Пугачёву
и не спастись в угаре кабаков.
Нет, не божись, певец и небожитель,
что не бежишь трусливо от оков.
На бой во имя будущих веков
ступай, будь сам себе руководитель!
Ты видишь, как свирепствует гонитель
художников, поэтов, чудаков?
С открытым ли, с опущенным забралом -
наш долг - занять места на поле бранном.
Един закон вселенной: жизнь - борьба.
Закон святой, великий, непреложный...
Плывёт, плывёт над миром звук тревожный,
Поёт, поёт предсмертная труба!
11.
Поёт, поёт предсмертная труба,
и рыцари стремглав летят на битву.
Покинут пир, окончена гульба -
творите все последнюю молитву!
Уже мечи наточены, как бритвы,
на горизонте - всадников гурьба...
Сейчас начнётся знатная косьба -
ведь это смерть выходит на ловитву.
Всё сумрачно, и призрачно, и жутко,
и тикает остатняя минутка
перед началом сшибки мировой.
А удальцы гарцуют, свищут лихо...
А мудрецы тоскуют, ищут выход...
Но где же выход, современник мой?
12.
Ефиму Бейдеру
Но где же вызод, современник мой,
из низости, из дрязг, из мелких драк?
Ну, что поделать с истиной больной:
куда ни плюнь - везде сидит дурак.
И вянут уши от нелепых врак,
и мочи нет от болтовни святой...
Ты знаешь, мне мерещится порой,
что глупость - вот первейший мира враг.
Вершит свой суд влиятельный осёл:
“Лев - слишком лев, и слишком смел орёл...”
Свирепствует неправедный гонитель.
И лишь одна надежда: вспомнить вдруг,
что есть на счете ты, мой добрый друг:
сомученик, собрат, соизбавитель.
13.
Борису Чичибабину
Сомученик, собрат, соизбавитель
от ложных позолот, от медных лбов!
Мой шумный горемыка! Мой Учитель!
Прими мою печальную любовь.
Ты так устал от всяческих событий,
от стукачей, от вежливых жлобов...
Молю: не поддавайся! Будь готов
опять шагать дорогами открытий!
Пусть не силён, пускай не слишком брав ты, -
но ни на шаг не отступи от правды,
повсюду оставайся сам собой.
Судьба схватила, стиснула, припёрла?
Судьба опять берёт тебя за горло?
А выход есть: смертельный бой с судьбой!
14.
А выход - есть! Смертельный бой с судьбой
недаром нам отцами был завещан.
Вперёд! Вперёд! За призрачным, за вещим,
за дальним светом в дымке голубой!
И вот, держа сердца над головой,
спешим сквозь тьму, туда, где солнце блещет.
А мир - больной, издёрганный, хмельной -
то улюлюкает, то рукоплещет.
И чёрта с два, пожалуй, разберёшь,
Кто - друг, кто - враг; где - истина, где - ложь,
Где - Росинант, где - конь Ашик-Кериба, -
когда Петрушка давится от слёз,
когда с апломбом, с чувством и всерьёз
о юморе толкует неулыба.
15.
О юморе толкует неулыба,
холуй ликует, барину служа,
осёл острит, а лев молчит, как рыба,
на лицемерье сетует ханжа,
героя ждут не почести, но дыба,
грустит сова, над горлицей кружа,
над теменем Земли нависла глыба,
танцует мир на лезвии ножа...
Неумолима грозная судьба,
и не укрыться в тихую обитель;
поёт, поёт предсмертная труба!
Но где же выход, современник мой,
сомученик, собрат, соизбавитель?
А выход - есть: смертельный бой с cудьбой!
Настала пора приоткрыть занавеску, скрывающую от читателя образ и личность одного из скромных, но гениальных авторов античности и современности – г-на Афулея Первого. Столице Изреэльской долины – городу Афуле недавно исполнилось 80 лет Но этот репатриант из Скифии живёт здесь уже два тысячелетия. Публикуем некоторую часть его обширного эпистолярного творчества.
Издатель
VII.
Я из скифских степей
совершил алию,
и кричали мне скифы вдогонку:
«Ату, Афулей!
Улю-лю!»
А теперь я на них в телевизор смотрю,
сокрушаюсь, вздыхаю и всё говорю:
«Ай-я-яй!»
Хоть бы им поскорей повезло... Алевай! *
А жена утешает: «Да плюнь, не жалей!..»
Только как же мне их, чудаков, не жалеть?!
АФУЛЕЙ
* Алевай (ивр.) – «Дай-то Б-г!»
XXIII.
Сколько Б-гом мне отпущено,
всё за вас бы отдал я,
Ханаанщина, Афульщина,
Изреэльщина моя!
И, как Б-гу мной обещано,
иудейщиной дышу,
увлекаюся архейщиной,
ахинейщину пишу –
и горжусь, что я – еврей!
АФУЛЕЙ
XXVIII
Легла, блестя под солнцем,
широкая, что надо,
прямая, как абсорбция,
линейка автострады:
от ласковой Афулы – до
таблички «Цомет Мегидо».
Люблю пешком гулять по ней
в немом раздумье.
АФУЛЕЙ
.
«Прямая абсорбция» - метод приёма и адаптации новых граждан Израиля, применяемый с начала 90-х годов взамен прежнего – адаптации в специальных центрах.
. XXXIX.
Мне однажды признался Сократ:
«Сериал мексиканский превыше стократ
философии скудной моей!»
Ах, мудрец... Я-то думал, ты всё же мудрей...
АФУЛЕЙ
CXXI.
– Скажи мне, Галесник, любимец богов:
мне долго ль томиться ба-Арец?
Ты будешь мухан (ата-бата готов?)
прислать кой-какой гонорарец? –
...Покорный Перуну старик одному,
в ответ показал мне пустую суму:
– Я сам – говорит – без копейки, ей-ей...
– «Бесэдер?» - гамур!*
АФУЛЕЙ
* Марк Галесник – создатель и редактор юмористического еженедельника «Бесэдер?», название которого переводится, примерно, как «»Порядок!», но не с восклицательным, а с вопросительным знаком. «Бесэдер гамур» означает полный порядок, но « гамур» имеет ещё и значение «кончено!». «Ба-Арец» - в стране (Израиля)», «мухан» - «готов», «ата бата» - ты прибыл», здесь употреблено в шутку и с нарочитой ошибкой, на манер песенки «аты-баты, шли солдаты».
CXXIV.
За все мои стихи, статьи и кляузы,
как гонорар, присвойте в этот год
мне званье: «Доктор honoraris causa»*
по совокупности работ.
Нет ни рублей, ни шекелЕй,
но – ЧЕСТЬ имею!
АФУЛЕЙ
* Звание «Доктор honoris (не honoraris!) causa присваивается по совокупности работ – без защиты диссертации. «Honor» (лат.) – честь.
XXXLMC.
По дороге к кибуцу Дегания
иногда, как балда, хулиганю я:
каждой встречной ялде*
(не всерьёз, а слегка)
я даю по балде,
добавляя: «Слиха!» *
А они мне, со смехом лихим,
отвечают: «Анахну смихим!»*
После шепчут с любовью:
«Ах ты старый повеса...» –
и несётся их смех над зелёным квадратом пардеса*
и над ширью кибуцных полей...
АФУЛЕЙ
*С иврита: ялда – дввочка, девушка; слиха – прости(те), извини(те);
анахну смихим – мы рады; пардес – плантация цитрусовых.
2
MC
Мне вчера говорил Геродот:
«Как я страстно люблю еладот!»*
Ах ты, старый историк, неистовый грек1
Ну, чудак-человек:
кто ж их, ясных, не любит?!
Но правда мне всё же милей...
АФУЛЕЙ
P.S.
Или верхом иди, или низом –
но гляди не впади в эллинизм:
не молись на кумиры, не кушай свиней,
вэ-хулей, вэ-хулей*...
АФУЛЕЙ
* С иврита: еладот – девушки (мн. ч. от ялда); вэ-хулей – и так далее.
Для чего всё это было:
штурмы, тюрьмы, лагеря?..
Для чего дерьмо хлебали
От зари и до зари?
И нетленны, и растленны
плены, планы, пламя лет…
Я в прошедшее не плюну –
так оно во мне болит.
Неужели, неужели,
курс держа на тихий рай,
мы всего лишь новожилы
древней эры дикарей?
Кто в Америку хотел.
Кто в Израиль улетел...
Изя пил.
Абрам стучал.
Соломон права качал
Был гуд ивнинг в Сан-Франциско,
а в Берлине – гутен таг.
Но везде писали письма,
просто – так:
– А у нас взорвался газ.
А у вас?
– А у нас – нефтепровод.
Вот!
– А у нас зубовный скрежет:
это нас арабы режут.
– А на нас, острей аджики,
наточили нож таджики.
– А у нас плакаты реют:
«Смерть евреям!»
– И у нас висит призыв:
«Буй * жидiв!»
– А у нас-то, на Неглинной,
«Память» вывесила знак:
весь коричневый – аж синий! –
чёрно-белый красный флаг!!!
– А у нас мартен погас –
это раз;
все – кто в лес, кто по дрова:
это два;
а в-четвёртых
и в-девятых, -
вновь евреи виноваты:
взбунтовали весь Кавказ, –
это снова раз!
– А у нас в Майами-сити
наша мама – бэбиситтер *...
– А у Моти и у Эли
обе мамы «метапелят»*!
– А у нас профессор Шмидт
в супермаркете «шмерит*»...
– А у нас доцент Альтшулер –
в казино заправский шулер...
...Кто на «вэлфере*» сидит –
CNN весь день глядит;
кто в Германии туманной
подавился кашей манной;
кто во Франции гарсон;
кто в Москве жидомасон;
кто в израильской пустыне
в караване* молча стынет...
Надо б ехать... Но – беда:
ДАЛЬШЕ ехать – некуда!
* «Вус» (литературная норма - «вос») – «что?» (идиш); «буй» (зап.-укр. диалект) – бей, литературная норма – «бий»; «« бэбиситтер» (англ), «метапелет» (ивр.) – няня; от ивритского слова этого значения русскоязычными репатриантами образован глагол «метапелить» (нянчить детей, ухаживать за больными или престарелыми); «шмерить» - сторожить: русский неологизм от ивритского «шмира» (охрана); «вэлфер» - социальное пособие в США;» караван – здесь вагончик без колёс, жильё-времянка.
СОДОМ
(так называлась деревня Юмского
сельсовета, Свечинского района,
Кировской области).
1.
Там, где топорщится пестовник,
где в чаще бродит Берендей, -
когда-то был приют бездомных,
войной ограбленных людей.
Весной - в ручьях, в грачиных стаях,
зимою - в инее седом, -
стояла тихая, простая
деревня русская - Содом.
Кто дал бедняге это имя?
Шутник? Начётчик? Изувер?
Пропойца поп? Бродяга инок?
Или мохнатый старовер?
Возможно, здесь трещали драки,
и враг врага стращал судом,
плелись напраслины и враки,
гремела брань, стоял содом?
Как знать? - о том исчезли вести,
никто не в силах дать ответ:
Содому - сто, а может - двести,
а может - десять тысяч лет...
И вот - ни слова, ни полслова,
а только шорох тишины,
а только тукают подковы
по колобашкам из сосны.
Скрипят, подрагивая, дроги,
в бидонах плещется обрат,
шагает мальчик по дороге,
в кулак поводья подобрав...
Пройдёт всего четыре года,
отхлынет лютая беда,
и в свой огромный, пыльный город
вернётся мальчик навсегда.
Он станет взрослым и солидным,
как будто не был сам собой:
и не гонял козлят на выгон,
и не подтягивал супонь...
Но часто - в лифте и в трамвае,
или входя в бетонный дом, -
он затоскует, вспоминая
деревню русскую - Содом...
И в гуле праздничном, застольном
тишайшей мысли будет рад:
что где-то есть трава пестовник,
что где-то иволги свистят.
2.
Вам исполать, лесные сени,
полей содомских благодать,
и вам, изба, о с ы р о к, сени,
и вам, полати, исполать!
Хозяин наш, сапожник Петя,
безмерно водку обожал.
Бывало, пьяный, на повети,
весь и с ч у в е р и в ш и с ь, лежал,
ругался смачно и ядрёно,
жену в три господа кляня,
а между тем она (Матрёна)
кормила шаньгами меня,
ему ж кричала: “В о л о ч у ш к я!
Таскался к б л е д и ты у п ’е т ь!”
И тут же - тихо: “Филя, ч у ’ ш ь – к о,
Снеси-ко шаньгу на поветь!”
__________
Объяснение диалектных слов:
пестовник - хвощ, осырок - огород, полати - лежанка из досок под самым потолком, поветь - одна из хозяйственных пристроек при избе, исчувериться - перемазаться, вываляться в грязи, шаньги - лепёшки типа ватрушек, испечённые в русской печи, волочушкя - потаскун, бабник, чу’шь-ко - слышь ты, уп’ еть - опять.
-
1
Когда б не занятость, не лень,
когда в финансах вдруг да проблеск
-в один прекрасный зимний день
махнуть бы в Кировскую область!
Привет вам, сонные леса,
и деревянные деревни,
и говорок: дремучий, древний,
как дальних предков голоса!
Я оболокся бы в тулуп,
обулся в мягкие шубеньки,
прошёлся чинно по селу б -
глядел, как балуют робеньки...
От мыслей мелких отрешён,
прошёл бы от Свечи до Юмы -
и всё бы шёл, да шёл, да шёл,
счастливый, праздничный да юный.
Блестит дорога вдалеке,
коричневая от навоза,
застыли дымы в столбняке
и солнце пляшет от мороза.
Вот мчатся сани. - “Подвези!” -
Вскочил, уселся бы на сене,
мальцам прохожим погрозил,
чтоб тут же следом не насели,
провёл бы в бешеной езде
остаток дня, устал бы страшно,
а поздно вечером в избе
вкушал живительные брашна,
тянул горячий чай взахлёб
(хозяин баит: “То-то баско”) -
благодарил бы всех за хлеб -
за соль, да за привет и ласку...
......................................................
Вот так, однажды навсегда,
кусочек родины запомнишь -
и этой памятью себя
на веки вечные заполнишь.
Приходит в ы с ш а я л ю б о в ь,
тобой угаданная в детстве, -
и ты готов на труд и бой,
пока Россия бьётся в сердце!
Слова из вятского диалекта:
оболокся - оделся, шубеньки - сапожки из овчины мехом вовнутрь, робеньки - ребятишки, баит - говорит, баско - здесь в значении “славно”, “вкусно”.
На историческую родину
нас Провиденье увлекло.
Географическая родина –
моя родимая уродина –
легла покорно под крыло.
Там, долу, всё навзрыд порушено,
Там, позади, туман скорбей...
Родная! Страшная! Послушная!
Прости: не вынес, не стерпел.
6 мая 1990
* * *
Тёмной памяти Веры Чеберяк,
скупщицы краденого.
– В мацу запекается кровь христианских младенцев...
– У етих, пархатых, - во всех! – по мильёну в мешке!...
– Ванюха! Чё жмёсси, как жид: не даёшь полотенца?..
– Абг’аша и Ёся – гег’ои: они “защищали Ташкент”!..
– А в белых халатах их сколько – носатых и лютых!
Дал Жданову Вовси заместо касторки – мышьяк...
– В мацу запекается кровь православных малюток...
– Работать не любят, зато мастера промышлять...
– Товарищ Шапиро, зачем вы заботились об иностранце?
Устроив его на работу, вы дверь отворили врагу!
– У Райкина бабушка дуба дала в Ленинграде,
так с ей в Израиль он брульянты отправил в гробу...
– Они на дому собираются, молятся хитрому богу,
потом обрезают друг друга – и смотрят при этом хитро...
– Профессор! На кафедре вы развели у себя синагогу –
придётся об этом поставить вопрос на бюро...
– Они о себе возомнили... Подумаешь, «высшая раса»!
– «Стебун (Кацнельсон) – отщепенец, юродивый космополит»...
– Айда, огольцы, отметелим Эпштейна из пятого класса:
«Узе на козе!», «Перепуганный жид по верёвке бежит!..
– Рахиль, дорогая, мужайся, не плачь, моя детка:
мне вновь отказали в работе - но я ж не хандрю ж!
– Ещё одного сиониста сегодня поймала разведка!
– В мацу запекается кровь убиенных андрюш...
............................................................................................
Страна чеберячек! Ты ставишь и ставишь меня на коленки.
Как хочется лечь – и навеки усталые веки смежить...
Но были же, были в тебе Короленки!
И есть Чичибабины и Евтушенки!
Так, стало быть, стоит с тобой оставаться,
смеяться – и жить!
1970
Всю жизнь меня терзает любопытство,
неистовая жажда мне дана:
не хладное презренье летописца,
но жадное прозренья ведуна.
Всё испытать: патетику – и юмор,
высоты зла - и низкую мораль...
Из любопытства я бы даже умер
я ж никогда ещё не умирал...)
До войны, в далёком малолетстве,
слаще мне казались кавуны:.
оттого ль, что дело было в детстве?
Или от того, что – до войны?
Нынче ем арбуз без интереса,
говорю угрюмо: «Как трава!,,»
А сынишка уплетает с треском –
по уши увязла голова!
Отчего же так он непосредствен?
Отчего с таким восторгом ест он
травяные эти кавуны7
Оттого ль, что ест их в сладком детстве?
Оттого ль, что ест их... д о в о й н ы?
Из стихов Афулея
Уникального народа блудный сын –
в унитарном государстве был я сыт:
грыз в госуниверситете твердь наук,
дефицит в универмаге рвал из рук,
в униформе цвета хаки грунт копал,
колбасу в универсаме покупал,
с вислоносым униатом водку жрал
и в советском унионе глотку драл,
лицезрел, набивши пузо, мутный сон
и похмыкивал, с начальством в унисон,
а когда желудок съели хворь и хмель –
умотал в униполярный Исраэль,
и теперь, судьбой счастливой вознесён,
я сижу на унитазе.
Вот и всё!
( Город Афула, долина Изреэльская)
1993
Жизнь прожили мы в обнимку –
я да ты, да мы с тобой,
от неё лишь по обмылку
нам оставлено судьбой.
Кто его скорее смылит –
первым канет? И кому
с сердцем, раненным навылет,
жить придётся одному?
Я прошу тебя, как друга:
если первым буду я -
как тебе ни станет круто –
ты прости мне, жизнь моя!
Не забудь, как нам досталось
счастье горьких наших лет,
как нам весело смеялось
в промежутках жутких бед.
И пока ты будешь помнить -
не порвётся наша нить:
будет вольно и легко мне
без тебя не жить - не быть!
Если ж первой ТЫ отчалишь,
веки накрепко смежив, -
я не дрогну, не отчаюсь,
не умру… покуда жив.
2005
---------------------------
В глухом плену радиостудий,
в непроходимой тишине,
сидят ответственные люди –
со всей Землёй наедине.
И если самоотреченье -
и впрямь геройства ипостась,
то нет святей предназначенья
и героичнее – поста-с ...
Какой позор, какую чушь бы
ни предписали им прочесть –
они верны веленью службы,
забыв про совесть и про честь.
Восславим дикторов: как часто,
из часа в час, из года в год
они взволнованно и страстно
брехали сутки напролёт!
Непереборчиво, как сводня,
неутомимо, как пчела,
они того клянут сегодня,
кого прославили вчера.
Вещая массам правды гласом –
безбожно часом клеветал
одним и тем же честным басом
один и тот же Левитан...
Так правда с кривдой станцевались –
поди попробуй разними.
Ну, что ж: такая специальность,
такая служба, чёрт возьми!
Ах, как порою у бедняжек
от злости чешется язык.
как хочется издать протяжный,
больной, шальной, звериный зык!
Разоблачить своих хозяев
признаньем честным и простым.
Чтобы редактор, рот раззявив,
у репродуктора застыл...
Но в полу-тюрьмах, полу-кельях
они – рабы! – не смеют сметь...
Жалели шлюх, марух, лакеев –
давайте дикторов жалеть!
Об их печальной доле плачу,
судом нестрогим их сужу...
Но мне пора на передачу:
я тоже диктором служу.
1970